Форум » Библиотека и кинозал » ЭТИКА И ЭСТЕТИКА СОВРЕМЕННОГО ПОСТАПОКАЛИПТИЧЕСКОГО ЖАНРА » Ответить
ЭТИКА И ЭСТЕТИКА СОВРЕМЕННОГО ПОСТАПОКАЛИПТИЧЕСКОГО ЖАНРА
ВЛАДИМИР-III: Странно, но закономерно закончился ХХ век. Цветущая цивилизация: жестокая и прекрасная Европа (а поищите нежестокие, разве что уродливые) захирела. Виноваты ли две войны, когда миллионы европейцев уничтожали друг друга, или общая тенденция переноса развития на периферию европейской цивилизации (вот здесь можно спорить, как выглядел бы мир без двух или хотя бы без одной мировой войны), но факт остается фактом – после 1945 миром рулили два наследника Европы: СССР и США. Наследничество это было разным. Обычно США напрямую производят из Европы (да и среди белых американцев потомков немцев, например, больше, чем потомков англичан, так что США лишь в языковом отношении англосаксонская страна), а СССР, возникший на базе Российской империи, лишь был «развернут», «примыкал» к Европе (что постоянно втягивало нас в европейские конфликты; нет, к сожалению, между нами и Европой ни большого океана, ни даже маленького пролива). После 1945 года двумя мировыми столицами стали Москва и Вашингтон. Потом СССР развалился, и остались США в одиночестве. Ничего хорошего для Америки из этого одиночества не получилось (но дело даже не в этом: вечных гегемонов не бывает, и самый крутой культурист годам к 90 неизбежно превращается в развалину – все закономерно). XXI век замечателен тем, что и у нас и за океаном пышным цветом расцветает апокалиптика (и постапокалиптика) не просто как жанр литературы, но и как образ мысли. Конечно, литературный сюжет «конца света» столь же древен, как и человеческая цивилизация. Но уж больно навязчиво тиражируется он сейчас – в первые годы нового века. В США это сильнее проявляется в кинематографии (Голливуд не может пройти мимо такой темы), у нас – в литературе и всевозможных интернет-проектах. За последние 10-15 лет литературных сюжетов набралось такое множество (романы Сергея Байбары, Владимира Вольного, Алексея Доронина, Кирилла Кудряшова, весь цикл МЕТРО, «Кысь» Татьяны Толстой и т.д.), что вполне можно уже отметить ряд закономерностей жанра, даже спародировать его, поскольку жанр достаточно прост для этого. Америка устала от жизни (такое бывает). Сугубая популярность сценариев всеобщей катастрофы и уничтожения страны или уж заодно всей планеты (включая столь же популярный научно-популярный фильм «Жизнь после людей», который в иной ситуации заинтересовал разве что специалистов по сопромату) легко объяснима. Целая нация говорит себе: дайте нам умереть спокойно, ничего нам уже не нужно и не хочется. Это раздражает немногочисленных представителей диаспор, недавно угнездившихся в Америке, которые прибыли туда в расчете на совсем иной сценарий развития событий. Так бывает с теми сверхдержавами, которые шли от победы к победе (Римская империя, например), и удивлять, в принципе, не должно. Помножьте это на американский индивидуализм, тотальное недоверие к любым государственным органам, доходящее до паранойи больших и малых заговоров, помножьте еще на протестантскую апокалиптику «злого и обреченного мира» и «избранной» семьи (в полном соответствии с голливудскими семейными ценностями), которая начинает новый цикл, помножьте также на руссоистско-куперовскую эстетику правильной природы и неправильного человечества, прибавьте фермерское недоверие к яйцеголовой культуре (ну что, Джон, побывал в Париже? – Да там одни голые бабы, не то, что у нас на ферме!) и присыпьте это все панковской приправой в виде мира как огромного мусорника. Это и будет американский постапокалипсический жанр. В России апокалипсический жанр (так уж случилось) связан с эстетикой и этикой старообрядческой субкультуры. Сейчас принято восхищаться работоспособностью, высокой нравственностью, книжностью и прочими хрестоматийными атрибутами русских старообрядцев. Дело даже не в том, что старообрядцу запрещено быть ленивым или неграмотным. К этим качествам прилагаются солидные довески. А именно: асоциальность, сугубое недоверие к органам власти, почти пуританская (и даже большая) ненависть к изящной культуре. Прибавьте сюда (в свою очередь) эстетику одиночества «избранного» человека во враждебном мире, твердую убежденность в неизбежном уничтожении неправильного мира, бесконечное странничество и религиозную концепцию заговора бога и человека против реальности. Эта апокалипсическо-старообрядческая эстетика появляется в самых разных феноменах современной российской жизни и мысли – от маршей несогласных до писаний какого-нибудь самородка, разоблачающих всемирный масоно-марсиано-грузинский заговор, специально составленный против этого самого самородка. Конец идеологической эры в нашей стране (пришедшийся на годы перестройки и пост-перестройки) дал помимо предсказуемых один неожиданный эффект. Если 100 и даже 50 лет назад любой идеолог, встречая инакомыслие, лишь пожимал плечами: переубедим, или сами переубедитесь – в общем ходе истории, то с определенного момента переубедить у идеолога уже не получается, и он скоро обнаруживает себя вопиющим в пустыне – или эдакой Кассандрой, которая все правильно говорит, но никто ей не верит и даже всерьез не воспринимает. Тогда «идейный» начинает воспринимать окружающий мир не как материал для преобразования, а как дурную среду, заслужившую уничтожения. Нетрудно догадаться, что в таком раскладе апокалипсисы современной литературы не могут не восприниматься как «искупление», «отмщение», «вразумление», и вообще идейный просто не понимает, куда девать такую ораву людей (уже почти 7 миллиардов), которые ну никак не хотят проникаться его идеями. Зато над поверженной цивилизацией (это слово уже не внушает почтения никому из наших современников) можно прочесть мораль: вы не так жили, не так думали и вообще вы – неправильные бутерброды, а поэтому конец ваш не просто заслужен, но и закономерен. Нет, авторы постапокалипсических сюжетов еще не дошли до того, чтобы сохранять жизнь только носителям определенной идеологии и взгляда на мир, но предпочтение отдается правильно организованным. Как правильно организоваться, чтобы выжить в ядерной войне? Сурвивали́зм (от англ. survival — выживание) – таким импортным словом называют особую организацию на случай каких-либо катаклизмов, а также – и это интереснее всего – особый образ жизни и мысли. В США сурвивализм появился еще в начале 1960-х – из опасения советской интервенции, а вторая волна пришлась на 1970-е в связи с нефтяным кризисом и расовыми беспорядками. Некоторые сурвивалисты готовятся к оккупации США войсками ООН. Отделиться от общества, создать заначку, обеспечить 100-% автономное существование и подготовиться к грядущим испытаниям психологически. В XIX веке Том Сойер и Гекк Финн нашли пещеру для игры в благородных разбойников, сейчас эта же пещера востребована для защиты от атомного огня. Но вот с переносом этой субкультуры на наши просторы не все так блестяще. Это умонастроение (сдохните вы все, а я/моя семья будем жить) вполне соответствует американской ментальности – протестантской или светской это не важно. А вот у нас – опять же берем ли мы традиционное славянское язычество, православие или советский менталитет – это как-то странно выглядит. Общинность (вплоть до примата коллектива над семьей) столь характерна для русских, что на все аргументы сурвивалистов у нас одна пословица (но она стоит многого): на миру и смерть красна! Ну разве что старообрядцы или представители каких-либо идеологических меньшинств могут ужиться в такой среде. А один из аргументов сурвивалистов – спасти человеческую личность от корежащего давления государства – оборачивается иронией, ведь самый мягкий тоталитаризм свойственен державе со ста миллионами населения, а самый жесткая диктатура устанавливается в компании из десяти единомышленников. Правда, ради проформы, сурвивалисты могут апеллировать к тем или иным традициям нашей истории, но эта апелляция напоминает отношение православного старца к советскому режиму: как жаль, что у нас нет своего православного ЧК и своей православной пионерии! И еще один очень обидный момент. Со времени появления первых сурвивалистских сообществ прошло уже 40-50 лет, самым молодым из их участников уже стукнуло 50-60 лет, жизнь уже прожита, и надо подводить итоги. А ведь никаких войн и серьезных катаклизмом за эти десятилетия все-таки не случилось (и даже войска ООН в Америку не вторгались, а выборы черномазого президента к нехватке продуктов пока не привели). И получается, что все зря: суровый пуританизм, отказ от общения с миллионами себе подобных, изобретение велосипедов. И пройдут еще пять или шесть десятилетий, и навыки, на приобретение которых ушла вся жизнь, опять никому не понадобятся. Одним словом, у верующих есть все основания упрекать своих богов за промедление с концом света. P.S. ТОСКА ПО ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ. Странно, но гражданские войны популярнее межгосударственных. И уж точно романтичнее. Если государство А воюет с государством Б, то все граждане государства А обязаны, обязаны и еще раз обязаны. А если в государстве А происходит свара между разного рода патриотами, которые всеми силами стараются не допустить к власти других патриотов (это, в сущности, и есть формула гражданской войны), то здесь уж полная свобода творчества. Вот, например, Великая Отечественная и шире – вторая мировая война. Это трагедия, драма, катастрофа во всех смыслах и на всем пространстве – от блокадных пайков до ядерных бомбардировок. Горе и слезы. Закручивание гаек и торжество рока. А гражданская война вызывает совсем другие эмоции. Ее и трагедией-то можно назвать условно, трагедией ее могут назвать только проигравшие, да и то не все. Молодость, максимализм и личный подвиг. С одной стороны – рождение нового строя и новой страны, с другой – проснувшееся, прорезавшееся сквозь омертвевший панцирь империи новые национальные движения, да и русско-белогвардейское в т.ч. Снабжение хуже, чем в 1941, поражения более тяжкие, чем в 1942, но зато и победы более пламенные, чем в 1945. И не было в 1920-1930 гг. ни одного человека, который бы так уж убивался по поводу жертв. А те, кто проиграл, даже в 1943 году не оставили мысли взять реванш и, как говорится, превратить войну империалистическую в войну гражданскую. И главное, все проще и естественнее. Только ли у нас так? Нет. Со времен гражданской войны в США минуло 150 лет, умерли уже правнуки тех, кто держал в руках винтовки и шел на Ричмонд, но война по-прежнему популярна, популярнее, чем все зарубежные войны, которые США вели за последние 100 лет (даже на уровне атрибутики в рок-магазинах). Вот в Англии, Франции и Германии такого рода войн не происходило (в Германии отчасти гражданскую войну заменяют революционные бои 1918-1934), и в менталитете этих народов явно чего-то не хватает. Не хватает исторической памяти о гражданской войне. Еще один фактор, который часто забывают. В войнах межгосударственных сталкиваются люди разных наций, иногда даже диаметрально противоположных культур, которым делить-то, по большому счету, нечего. Как заметил ремарковский герой, что немцу делить с французом; они и подружиться бы могли. А вот желание перестрелять своих соотечественников всегда в десять раз больше, чем перестрелять иностранцев. Власти всех стран это хорошо осознают, поэтому и раздувают трагедии международных жертв, старательно затушовывая трагедии жертв внутренних фронтов. Гражданская война – это общее культурное пространство. На ней все свои. И это – парадокс – делает гражданскую войну проще и понятнее (как драка с соседскими парнями естественнее в отличие от драки с какими-то неместными, случайно забредшими в наш квартал). Результатом гражданской войны становится снятие глубинных противоречий, подспудно копившихся десятилетиями. Путь к дальнейшему развитию расчищен. А теперь вспомним, что со времен гражданской войны у нас прошло уже почти сто лет. Внутренней ненависти накопилось столько, что редки человек не мечтает о карах в отношении вороватых чиновников, «ментов», просто людей, которые имеют наглость по иному смотреть на мир и вести себя. Ядерная война (или иной катаклизм) избавляет всех желающих разобраться от тоталитарного давящего пресса государственной власти. И он – как и в романтические времена тачанок и экспроприаций – наконец-то свободен. Большинство авторов апокалипсических фэнтэзи почти уверено, что люди моментально начнут резать друг друга, и исчезнет та «тонкая пленка культуры», которая, по словам Бердяева, «скрывает первобытное варварство». Впрочем, ядерная война, по идее, должна произвести «естественный отбор»: если уж не единомышленники, то во всяком случае выживают только те, кто морально и материально готов к борьбе за существование в этом новом мире. И вот удивительно: все баталии в постъядерном мире – и на поверхности, и в недрах метрополитенов – на диво напоминают реалии гражданской войны (так сквозь все общенациональные патриотизмы и солидность стабильных вершин века прорастает память о той единственной гражданской). Тема интервенции если и появляется, то играет в этом мире роль не большую, чем интервенция играла в реальной гражданской войне. Свои дерутся со своими (даже мутанты, по мнению большинства авторов, это тоже бывшие наши сограждане). И на этом фоне даже сурвивалистская безыдейность не воспринимается так уж самоубийственно: ведь это борьба за будущее. Одно плохо: вместо ясных рассветов, окропленных росами, путешественника по апокалипсическому миру встречают ядовитые испарения, и он вынужден копаться в радиоактивном дерьме под вечно серым небом, вместо того, чтобы смотреть на красный рассвет нового мира.
Ответов - 0
полная версия страницы