Форум » Библиотека и кинозал » Люди, книги, фильмы » Ответить
Люди, книги, фильмы
ВЛАДИМИР-III: Здесь предлагаю размещать краткие аннотации (отзывы) по поводу известных личностей и результатов их деятельности (например, книг и фильмов). В идеале - состоящих из одной фразы.
ВЛАДИМИР-III: Когда читаешь Пленкова о распаде СССР и крахе советского блока вперемешку со статьями, типа: Российское государство твердит, что мы сами можем производить все, что нам понадобится. И действительно можем. Но не в таких условиях. http://daily.rbc.ru/opinions/economics/07/11/2014/545b87a5cbb20fd0b12218ce#xtor=AL- возникает естественный вопрос: а почему ж нам так не везет? Славянофилы уже 170 лет обещают неминуемый крах Запада, но с тех пор дважды разваливалась именно наша страна (хотя… считать 1917 год крахом может только враг советской власти, если коммунист говорит о «трагедии 1917», он – не коммунист, а шизофреник; напомню, что в советской теории это был величайший, переломный год в истории, создание первого на Земле государства рабочих и крестьян; примечательно, что эти враги советской власти, для которых 1917 год – трагедия, зачем-то хотят возродить СССР). Почему Россия не Америка? Расовых и географических отличий почти нет (разве что на юге США заметно теплее). Политические системы (ХХ век это доказал) не имеют прямого отношения к экономическому росту (Сингапур отнюдь нельзя назвать демократией; впрочем, и попытки подражать Сингапуру у большинства желающих не удались). Религия тоже совершенно ни при чем (Макс Вебер погорячился с присвоением протестантизму всех деловых качеств; разве господствующие в Европе XII-XVI вв Генуя и Венеция – и не только они, а почти вся Италия в целом – были протестантскими? также никакого влияния протестантизма не наблюдается в случае функционирования гигантских торговых центров Арабского мира и Великого Шелкового пути, а Италия «догнала» по уровню жизни Среднюю Европу в ХХ веке, но отнюдь не превратилась при этом в протестантскую страну; наоборот, успешная проповедь протестантизма в Африке и Новой Гвинее никак не сказалась на развитии этих стран). Разрушительный характер войн ХХ века не остановил развитие Германии, Японии и Южной Кореи (однако, есть страны, которые войны обошли стороной, но это им не помогло, например, Аргентина). Количество ресурсов (в т.ч. территориальных) вполне пропорциональное. Однако, уже в 1820 году ВВП на д/н в США в два раза превышает российский показатель. К 1900 это разница вырастает до 4 раз, а к 2000 – до 5,8 раза (учитывая все постсоветское пространство). Почему? Хотя Пленков настаивает на том, что людские ресурсы менее важны, чем финансовые и технологические, вот здесь как раз, на мой взгляд, сыграли роль именно первые. Разумеется, люди равны, но когда в Россию приезжает полуграмотный таджикский гастарбайтер, а уезжает из нее программист или академик, нам понятно, что Россия скорее проигрывает, чем выигрывает. Нет, таджика можно сделать академиком, но на этой уйдет слишком много времени и сил, да и не нужен он России в качестве академика, он нужен в качестве дворника, - вот что самое печальное! Америка же обладала уникальной способностью привлекать кадры. Разные кадры, не только академиков (посмотрите в словаре современной западной философии, сколько немецких философов первой половины ХХ века переселились за океан), но и трудяг. И это не взирая на естественную ксенофобию (в США были и есть свои ДПНИ), нежелание видеть у себя в стране людей определенных политических взглядов, «процессы над ведьмами» в 1950-х гг и т.п. Значит, в Старом Свете дела обстоят еще хуже (как заметил один из героев О.Генри). Нельзя сказать, что Россия всегда была таким неприятным местом, столь непривлекательным для людей, бывало и наоборот, но то были далекие времена петровской модернизации и шире – XVIII века. Если во времена петровской модернизации Россия активно привлекала ценные кадры специалистов из-за рубежа, то СССР фатально терял уйму специалистов во всех сферах – от вертолетостроения до балета. Утешать себя тем, что советские вузы «наделали» специалистов в десять раз больше, чем сгинувшие в эмиграции сикорские-набоковы, можно, но это будет именно что утешение (впрочем, и в 1917-1933 гг – на заре Советской Власти к нам ехали со всего света; разоблачители мировых заговоров считают 380 тысяч иностранцев в РККА в годы гражданской войны преступлением против России, но, по всей видимости, ничего не имеют против иностранцев во франкистских войсках испанской гражданской войны). Что случилось с Россией? Где тот рубеж, за которым из страны привлекательной она стала непривлекательной для своих же? Наверное, это 1825 год – поражение декабристов. Трагедия была даже не в том, что Николай Первый победил и «пятерых повесил» (на протяжении всего XVIII века в России произошло немало аналогичных по масштабам переворотов и династических кризисов; монархисты, которые до сих пор оплакивают свергнутого Н.А.Романова и убитого А.Н.Романова, терпимо относятся к убийству Павла и Петра III, к свержению Ивана VI или царевны Софьи; свои люди – сочтемся?) Трагедией общественного развития России после 1825 года стало то, что высшее общество (дворянско-аристократическое, прежде всего) обнаружило, что оно не нужно для управления страной, что управляет один (которого они считали старшим, но равным себе; замечательная ирония старика князя Тверского в отношении Романовых в фильме «Операция Трест») с помощью столоначальников, что они стали «лишними людьми». Вот здесь – около 1830 года – и пролегла развилка между эволюционным и революционным путем развития нашей страны. А теперь потомки столоначальников доказывают нам, что Россия не может управляться обществом, что нужен только «сильный режим» и «национальный лидер» (как, должно быть, это рассмешило бы декабристов). Пленков совершенно справедливо в ответ на тезис о «неспособности» России и других постсоветских стран к демократии озвучивает геополитическую статистику: в 1980-1992 к демократии, помимо Восточной Европы, перешло еще несколько десятков государств (Аргентина, Бразилия, Турция, Пакистан, Непал, Южная Корея, Тайвань, Филиппины), которые тоже никогда (или почти никогда) не были демократиями. Неужели, везде (на Тайване тоже) был жидо-масонский заговор? С другой стороны Пленков слишком минимизирует понятие «демократия», сводя его к обязательному всеобщему избирательному праву, ответственному перед парламентом министерству и прочим признакам современной демократии ХХ, если не XXI века, связывая ее становление с кризисом первой мировой войны. На самом деле демократия древнее. Первобытное племя, чьи воины поднимают на щите военного вождя (а могут и сбросить), это первобытная демократия. Древние Афины, где избирательным правом пользовался имеющий досуг свободный взрослый мужчина, родившийся в Афинах, это тоже демократия. Польская Республика, выбирающая королей, Большой Совет, выбирающий венецианских дожей (5% мужского взрослого населения Венеции), Новгородское вече, приглашающее князей и «указывающее им путь», те же 5% англичан, выбирающие парламент во времена Дж.Свифта, даже расистский режим ЮАР с вполне демократическими выборами с участием белых – это все демократии, хотя ограниченные и непохожие на современную либеральную демократию. Возьмем, к примеру, Турцию. До 1909 Османская империя была абсолютной монархией, но в 1909 случились парламентские выборы (из 266 мест 164 получили «младотурки», а 45 – правый Либеральный Союз). Выборы 1914 младотурки выиграли абсолютно, а затем с 1923 по 1950 в Турции существовала однопартийная диктатура кемалистов. В 1950-1960 Турция – демократия, в 1960-1961 – военная диктатура, в 1961-1980 – опять демократия, в 1980-1983 – военный режим, а с 1983 – демократия (таким образом, в ХХ веке демократия в Турции просуществовала 51 год).
ВЛАДИМИР-III: Далее Пленков усиленно защищает глобализм. Надо сказать, довольно аргументировано (хотя вообще, с некоторых пор спор о глобализации идет вокруг таких бытовых понятий, как лень, трудолюбие, образование и т.д., а стало быть, идеологические вопросы уходят на второй план). С одной стороны, критикуй – не критикуй, а глобализация фатальна. С другой – а судьи кто? Ансамбль антиглобалистов поражает своей пестротой. Здесь и «крайне правый» (т.е. неофашист), и исламский радикал, и даже коммунист. Последнее более чем удивительно. Мировое социалистическое движение возникло как интернациональное, даже космополитическое. Такова была его философия и стратегия. Придя к власти в быв. Российской империи, коммунисты вовсе не собирались окучивать кровью почву на территории одной-единственной страны. Их целью был мир, желательно весь. Победа коммунизма во всемирном масштабе неизбежно повлекла бы торжество глобализма, какое и не снилось неоконам. Однако, советский блок потерпел крах, и коммунисты превратились в патриотов, а местами и в реакционеров (объяснение этому простое: в России в ХХ веке история сначала обидела белых, а потом – красных, и оба обиженных сообщества обнаружили, что никому не нужны и не интересны, кроме как друг другу, а поэтому уже в 1992 году слились в «красно-коричневых» - сочетание, совершенно немыслимое еще в 1984 году, а тем более в 30-х). Противостояние сторонников глобализации и антиглобалистов это, скорее, не борьба двух (или более) идеологий, а борьба вымирающих идеологий ХХ века с «новым мышлением» века XXI, т.е. с философией интересов, а значит, век идеологий однозначно уходит в прошлое. Интересно, что в первые 4-5 лет путинского режима он не испытывал никакого пиитета в отношении к антиглобализму (известное предложение проводить саммиты большой восьмерки в России, где антиглобалисты «не забалуют»), но когда Путина не пустили в клуб избранных, он попытался (особенно в последний год) создать нечто вроде «путинтерна»: неформального объединения правых и неосталинистских европейских партий, выступающих за «многополярный мир». С многополярным миром тоже не все так просто. За 100 лет было несколько альтернатив Западу в качестве нового мирового экономического центра. Японская альтернатива оказалась, наверное (в рамках прошлого века), самой успешной (при общемировом росте ВВП за 100 лет в 18 раз, ВВП Японии вырос в 45 раз). Забытая ныне и актуальная в первой половине прошлого века Южноамериканская альтернатива базировалась на идее превращения Аргентины в сверхдержаву (аргентинская экономика, действительно в 1900-1950 гг росла в 3,3 раза быстрее мировой, а уровень жизни аргентинцев в 1950 составлял 83% от уровня жизни европейцев за пределами просоветской зоны), но во второй половине ХХ века Аргентина – аутсайдер (кто виноват? Перон? военные хунты? Менем?) Совершенно непрогнозируемый взлет (в 1960-х футурологи предсказывали подъем не Восточной Азии, а Латинской Америке) «восточноазиатских тигров» дополнил Японию и создал в Восточной Азии зону относительно высокоразвитых экономик (хотя полностью провалились попытки модернизировать Филиппины). Наконец, высокие показатели ВВП на д/н в нефтедобывающих арабских странах зависят от цен на нефть. Например, ВВП на д/н Саудовской Аравии составлял, по сравнению с американским, в 1960 – 15%, в 1970 – 18%, в 1980 – 90%, в 1990 – 40%, и в 2000 – 29%. Вот, собственно, и все, потому что советский проект провалился (самые богатые постсоветские страны – поставщики сырья), а Индия и Китай, при всех их успехах (Китая после 1979, а Индии – после 1991), все еще достаточно бедные страны (даже с учетом того, что 150 млн. индийцев имеют уровень жизни, сопоставимый со странами Запада).
ВЛАДИМИР-III: Завершив темой глобализации оптимистическую трагедию ХХ века, Пленков на последних ста страницах (общий объем книги – 670 страниц)) переходит к современности – к XXI веку. Уже минуло 14 лет этого нового столетья – не так уж мало. История делается быстро (даже древнеегипетская – это мы просто забыли все 14-15 египетско-хеттских войн, которые для современников были важны не меньше, чем для людей Нового времени франко-британские войны), сравним 1922 и 1936, 1950 и 1964; 14 лет – достаточно большой срок. Пора делать определенные выводы (тем более что, говорят, будто ХХ век пролетел между 1914 и 1991 гг. – значит уже почти четверть века живем в XXI. Пленков, однако, предваряет «общие соображения» (именно в таком жанре выдержана последняя часть книги) о новом столетии сугубо теоретической главой, составленной из цитат Р.Арона, У.Ростоу, П.Сорокина, Д.Белла, З.Бжезинского, О.Тоффлера, Ф.Фукуямы, Э.Геллнера, С.Хантингтона и И.Валлерстайна. Подобные сухие теории рядом с зеленеющим древом жизни (как в «Фаусте») удивительны своим свойством быть «искусством ради искусства». Они не только далеки от мышления рядовых участников исторического процесса (королей и президентов в т.ч.), но и мало что дают в прикладном отношении. Способные раскрыть все «тайны истории», теоретики, однако, вряд ли смогут дать конкретный совет в конкретной ситуации. Помнится, в 1995 А.Дугин пытался избраться в депутаты Государственной Думы у нас в Санкт-Петербурге. И провалился (не смотря на поддержку рок-музыканта Курехина и общее к тому времени крепкое недовольство реформами). Почему? Потому, что избиратели ждали от него конкретной программы, а не провозглашения построения в России неоевразийского катехона ариев в рамках хайдеггерианского осмысления четвертой политической теории археомодерна. Но сформулировать конкретную программу Дугин (и не только он) оказался не в состоянии. Только один-единственный раз его потянуло на конкретику: убивать, убивать, убивать «жидо-бандеровцев», но глухие к тонкой философии обыватели из ректората МГУ при попустительстве лунарного Путина уволили эту жертву собственной наивности. Такова наивность и доверчивость теоретиков, их падкость на сожительство с сильными, но примитивными личностями. Пленков почти вплотную подошел к теоретическому обоснованию «конца идеологии» (правда, в отличие от автора этих строк, не через обоснование путем сопоставления «идеологической эры» и индустриальной тоффлеровской «волны», а через победу «последней идеологии» - либерализма). Между тем, мы уже живем в постидеологическую эпоху, точнее, в эпоху интересов. Коммунизм и другие враги либерализма проиграли вовсе не потому, что были «хуже» или «бесчеловечней» в идеологическом разрезе (про либерализм можно наговорить ничуть не меньше гадостей, и автор этих строк, не являясь либералом, отлично это понимает), а потому что противоречили интересам человека нового, постиндустриального века. Человек хотел соблюдения нескольких, достаточно простых в понимании условий: свободы информации, свободы передвижения, отказа от мобилизационной экономики, существующей не с конкретной целью, а «порядку ради», невмешательства в свою личную жизнь со стороны коллектива. Коммунизм и другие –измы ХХ века не могли это ему обеспечить, а демократия смогла. Интересы образованного человека вступили в противоречие с политической реальностью, и она рухнула с той чудесной легкостью, о которой2 лишний раз напоминает нам Пленков. «Измы» XXI века стали хитрее. Теперь они апеллируют не к прогрессу, а к традиции, которая не обсуждается, а обожествляется. Но закончится все ровно также, как и 25 лет назад. Для торжества идеологии нужен полуграмотный человек (каков и был «массовый человек» Ортеги-и-Гассета 100 лет назад), а нация, состоящая из полуграмотных людей, в XXI веке гарантированно проигрывает, даже имея ядерное оружие, крутого национального лидера и нефть, потому что вернуться от общества образования к обществу грамотности значит регрессировать. Пленков утешает себя тем, что диктатура, осознанно двигающаяся по пути модернизации, может оказаться в принципе намного эффективнее демократии в создании социальных условий, допускающих капиталистический экономический рост, а со временем – и возникновение стабильной демократии. Но с определенного момента все антиглобалисты стали сознательными противниками модернизации. Талибов уже пустили к власти. Можно проэкспериментировать с американскими антидарвинистами или русскими православными фундаменталистами. Проще говоря: модернизатор Сталин еще мог перейти к демократии, мулла Омар (или его российские симпатизанты) ни в чем подобном заподозрены быть не могут. Другая подспудная идея Пленкова (которая нет, нет, да и всплывет в разных местах текста), а именно мысль об «оцивилизовывании» религии, удалении ее в некую область «личного дела граждан», как это сформулировано было в советских конституциях. Однако, такая религия вряд ли кому понадобилась бы. Атеистам она ни к чему («уважать» такую религию можно не больше, чем чье-то увлечение гороскопами), верующим подобное положение религии тем более не нужно. Когда после краха «светских» идеологий ХХ века (да, фашизм был тоже «светским», равно как и гандизм, арабский социализм, перонизм и др.), страдающие от «ломки» (то есть не могущие без идеологии) люди обратились к религиям (со стороны это показалось «религиозным ренессансом» 1980-1990-х), возник уникальный сплав идеологических технологий ХХ века и самых обскурантистских «вер», вытащенных из традиционалистских закоулков мировой истории. Жаль, что Пленков прошел мимо этого феномена. Проявлять настойчивость западным странам в стремлении устранить эти эксцессы авторитаризма было бы глупо, поскольку культура является результатом этического навыка, она меняется крайне медленно, гораздо медленнее, чем идеология. Народ повсюду в 1989 году приветствовал реформаторов и их идеологию, но это не значит, что у этих людей уже были социальные навыки, нужные для функционирования гражданского общества и работы рыночной экономики. Не нужно делать вывод, что культура вообще не меняется. Что-то здесь у Пленкова не то… И сам он вскрывает противоречие. Советский человек 1989 года не был ни славянофильским идейным гомункулюсом, ни реальноисторическим крестьянином XVII века. Он видел свою страну прогрессивным, быстро и целенаправленно развивающимся государством (напомню – Пленкову в т.ч., что «советские мифы» включали в себя эстетизацию революционного процесса, квазиинстинкт прогресса, самоценность будущего, сравнительно с прошлым, и, разумеется, тот уникальный советский глобализм-интернационализм, который уже никогда не воспроизведут никакие патриотические возродители СССР). Советский этос был ближе Западу, гораздо ближе, чем к современным попыткам оживить православно-патриотическую мумию. Советский человек свергал коммунистический режим не потому, что тот извратил основы русской жизни (как Петр Первый), и не по причине убиения царской семьи, а потому что коммунистический режим перестал справляться со своей главной функцией – с модернизацией нашей страны на ее пути (трехсотлетнем пути со времен петровских преобразований) на Запад, а вовсе не в прошлое. Просвещенческий характер советской культуры и антипросвещенческий заряд нынешней культурно-политической атмосферы в России – вот на что Пленков обязан обратить внимание. Так что культура очень даже меняется, и прошлое бывает исключительно враждебно будущему.
ВЛАДИМИР-III: От абстрактных рассуждений обо всем человечестве Пленков переходит к конкретным реалиям цивилизаций начала нашего века. Восточноазиатская цивилизация, по сути – Китайская, поскольку в Сингапуре, Малайзии, Таиланде, Индонезии, на Тайване заправляют те же китайцы (правда, в большинстве случаев речь идет о южных китайцах, которые отличаются как по языку, так и по ментальности от классических китайцев севера). И вот тут начинаем обнаруживать несостоятельность одной за другой хантингтоновских цивилизационных априорностей. Успех модернизации последних десятилетий в странах Восточной и Юго-Восточной Азии Хантингтон вместе с другими исследователями выводит из этики конфуцианства. Но почему же тогда эта этика «сработала» именно в последние 35-50 лет, но не проявляла себя ранее, хотя конфуцианство зародилось еще до нашей эры, и даже в эпоху своего самого явного упадка (XVIII-XIX вв) Китай не прекращал быть конфуцианской страной? Вопрос риторический, подобный вопросу: а почему это думают, что именно христианство стало базисом для научно-технической революции, хотя их появление разделяет полторы тысячи лет, да и «Физику» написал вовсе не апостол Павел, а Аристотель? Строго говоря, конфуцианство является не религией, а этической системой, и это лишний раз показывает, что религия неуниверсальна, и нельзя все человечество разграфить на религиозные конфессии. Восточная Азия взошла на колоссальных западных инвестициях (не будь их, никакое конфуцианство не помогло бы), поскольку Западу было необходимо создать в лице Южной Кореи, Тайваня, Сингапура бастион противостояния коммунизму, а Китай вовремя примкнул к «тиграм». Секрет богатства Гонконга и Сингапура еще проще – это не страны, а города (почти как античные полисы), ставшие, как и всякий город, концентраторами инвестиций, идей и людей. ВВП на д/н Сингапура в 4 раза выше, чем ВВП на д/н Малайзии (из состава которой Сингапур вышел в 1965 году), но если сейчас отделить от России Петербург, его ВВП на д/н даже на текущий момент будет на 36% выше ВВП на д/н остальной России, а в ближайшие десятилетия разрыв увеличится (в 2000 уровни были равны). В отличие от автаркического СССР Китай настолько тесно интегрирован в мировую экономику, что с большим трудом представляется война или какой-либо разрыв США с Китаем, но даже если это чудо случится, Китай автоматически теряет все западные инвестиции, и его экономика пострадает неизмеримо больше, чем западная. Исламский мир у Пленкова выглядит еще более ужасным, чем в новостях СNN. Часто говорят (опять Хантингтон?), что ислам, дескать, молод, потому такой воинственный и нетерпимый, а вот повзрослеет (как христианство), постареет и станет приемлемым. К сожалению, Пленков бездумно перепечатывает эту сомнительную истину о разнице между 2000 и 1300 годами (так ли уж она велика?), хотя тут же сам ее опровергает, поскольку констатирует полную противоположность исламского и христианского правовых начал: если в рамках «христианской цивилизации» всегда более-менее последовательно проводилась автономия и неслиянность «светского» и «духовного», церковных властей и государства (император мог убить папу римского, но не мог ликвидировать папство, как институт; равно и папа римский не мог заменить своей властью власть самых зловредных, с его т.з., королей), то в исламской традиции никакой грани между политикой и религией не существует, религия и есть политика мусульманства, и ничего не изменится на через 700, ни через 1000 лет. Христианин может стать «светским», представляя себе религию, как свод общих правил «что такое хорошо и что такое плохо», но без обязательного общественно-политического измерения, мусульманин может стать «светским», только став атеистом (кстати, атеисты в мусульманских странах есть, и не так уж мало). Ислам – поразительная религия, которая соприкасаясь, делает атеистами даже христианских фундаменталистов, и жалобы мусульман на всемирную исламофобию – от Калькутты до Нью-Йорка – вполне естественны и закономерны. На первый взгляд, ислам «хитрее» предыдущих религий (успешнее «прячет бога» от критики и др.), но слияние политики и религии навсегда оставляет ислам даже не в «светском» XIV веке нетерпимого христианства, а в совершенно ином измерении, откуда нет выхода в «светскость». Славой Жижек в отношении этой дилеммы отмечал, что некогда Достоевский в «Братьях Карамазовах» предупреждал против безбожного нравственного нигилизма: «Если Бога нет, то все позволено». Напротив, урок, который преподает террор наших дней, гласит: если Бог есть, то позволено все, даже взрывать сотни ни в чем не повинных прохожих, все позволено тому, кто действует непосредственно от имени Бога, как инструмент его воли, а это освобождает от всяких ограничений и соображений. Если исходить из современного опыта, то можно заключить, что лучше придерживаться позиции Стивена Вайнрайха: без религии хорошие люди будут совершать хорошие поступки, а плохие люди – плохие поступки, и только религия может подвигнуть хороших людей совершать плохие поступки. и далее: Уникальной современную Европу делает то, что она является первой и единственной цивилизацией, в которой атеизм оказался вполне допустимой позицией и не служит препятствием для занятия какого-либо публичного поста. За это европейское наследие следует бороться из всех сил. Насчет «единственности» можно поспорить. Рим, Античность в целом, тяготели к атеизму (например, любимым писателем Гая Юлия Цезаря был Тит Лукреций Кар), Китай с его этической системой взамен религии (даосизм и буддизм в китайском исполнении тоже на религии не тянут), СССР (ну ведь не был Сталин православным старцем!), современный Запад и Латинская Америка – не так уж мало сил для развития всего человечества. Другой неразрешимый вопрос истории: почему исламская цивилизация в VIII-XIII веках процветала, а с определенного момента оказалась на обочине человеческой истории, скорее в качестве угрозы, чем примера для подражания? Выскажу необычную т.з. Если в XV-XVI вв все три великие азиатские цивилизации (Китай, Индия и мусульманский мир) «консервировались» (в рамках стратегии Шпенглера, который полагал, что цивилизации не столько «закатываются», сколько «консервируются»), то Индия и Китай уже наработали в течение тысячелетий навыки «консервирования», т.е. сохранения самого лучшего культурного наследия, а ислам, как новая общность на пространстве от Памира до Марокко, не имел таких навыков и провалился из «светскости» (она была, но не как религиозное основание – тезис о религиозном основании любой цивилизации, как минимум, спорен – а как необходимое условие существования многоконфессиональной арабо-тюрко-персидской цивилизации; в «Тысяче и одной ночи» есть потрясающий эпизод о рыбах четырех родов – заколдованном населении одного города: мусульманах, христианах, иудеях и зороастрийцах – и ведь уживались до поры до времени!) в религиозный буквализм (как если бы в США запретили Дарвина, а в истории России законы составляли исключительно милоновы-смирновы). Это, между прочим, снимает известный невроз в современных отношениях Запада с Ближним Востоком, когда Запад боится превратиться в притвор «Мечети Парижской Богоматери». Помнится, в 2002 году автор этих строк услышал по телевизору, что во Франции 6 миллионов арабов, и все они исламисты. Как человек любознательный, я сопоставил эту цифру с цифрой арабов-мусульман Франции в 1983 (монография С.И.Брука Население мира) – 1,5 млн., и обнаружил, что уже к 2015 году мусульмане должны составлять больше трети населения Франции. На самом деле с Ближнего Востока в Европу мигрируют отнюдь не одни верующие, а среди верующих отнюдь не только мусульмане (ислам выдавливает все инородное из своего ареала).
ВЛАДИМИР-III: Отзывы Пленкова об Африке и Латинской Америке куда менее интересны, чем один-единственный абзац о России: Нас, конечно, более всего волнует в этой связи судьба России. К сожалению, на экономической и политическое положение России крайне неблагоприятно влияет положение «деревни» индустриального Запада, из которой выкачивают ресурсы: сырье, финансы, высококачественную рабочую силу. Этот путь ведет к постепенной деградации страны, тем более, что отечественные возможности традиционного индустриального (постиндустриального) развития ограничены из-за невысокой конкурентноспособности основной части рабочей силы, неблагоприятных географических и климатических условий. Не смотря на это, Россия еще может совершить рывок в будущее, если направит свои усилия на развитие человеческого потенциала, технологически сложных и наукоемких отраслей (о чем постоянного говорит наше руководство), а также на повышение роли науки в производстве. И тогда у острословов не будет причины говорить, что Россия производит впечатление великой державы, но более она ничего не производит. Печальный абзац. В первую очередь тем, что автор еще раз воспроизводит ряд известных заблуждений, а то и прямых логических противоречий. Во-первых, ни географическое положение, ни климат не являются решающими факторами развития, хотя и могут оказывать некоторое влияние (Австралия тоже «на краю света», но ее экономика составляет 39% российской, а население – всего 16%, т.е. производительность в 2,5 раза выше российского уровня; также доктор экономических наук В.Иноземцев заметил, что австралийская экономика тратит на кондиционирование-охлаждение пропорционально не меньше средств, чем Россия – на кондиционирование-отопление, а «проклятье расстояний» влияет на австралийскую экономику не меньше, чем на экономику Сибири). Во-вторых, жалоба на отток лучшей части рабочей силы и тут же жалоба на неконкурентноспособность оставшейся, вроде бы, выглядят убедительно, но тут же возникает вопрос: а почему лучшая часть рабочей силы покидает Россию? и, естественно, появляется на него ответ: потому что эта лучшая часть не может найти себе применение в России. Таким образом, «невысокая конкурентноспособность основной части рабочей силы» - это не причина, а следствие экономического развития России. А.А.Зиновьев рассказывал анекдот: на заседании правления колхоза обсуждаются два вопроса: 1. Ремонт сарая, 2. Создание изобилия материальных благ при коммунизме. Председатель: Товарищи, досок для сарая все равно нет, поэтому сразу переходим ко второму пункту. Мораль: СССР мог бы построить здание мировой империи, но для этого, к сожалению, нет досок. Еще Александр III – этот царь-патриот – сделал очень непатриотический вывод: Россия слишком велика, еще одно крупное завоевание, и она не выдержит. Но Россия веками строилась не на интенсивном, а на экстенсивном принципе развития, и поэтому следующий царь решил еще больше расширить Россию – за счет Маньчжурии и Кореи. Может быть, не стоило идти за Урал (Россия без даров Сибири, но ценящая то меньшее пространство, где можно было создать интенсивную экономику). Почему Финляндия, чей климат ничуть не лучше российского, а нефти вообще нет, живет в 2 раза богаче? За 100 лет ХХ века экономика Финляндии выросла в 22 раза, а российская (в границах РСФСР) – в 7 раз, и мы не можем сказать, что в Финляндии не было революций, и она ни с кем не воевала. Население Финляндии выросло за последние 65 лет на 36% (в России – на 40%). Что касается повышения роли науки в производстве, то этого мало. Нужно повышение роли науки во всей общественной жизни. Потому что создать Силиконовую долину в Саудовской Аравии невозможно по определению, а если страна возвращается от атеизма к официальной религии, это мало чем отличается от афганской тропы из светского Кабула времен короля Захир-шаха во времена талибов (недаром мусульманские фундаменталисты всегда вызывали восхищение у православных активистов). После распада СССР Россия, хотя и получила половину населения и большую часть природных ресурсов последнего, не смогла в течение двадцати с лишним лет определить свое место в мире. Не смотря на то, что в экономическом отношении Россия в 6 раз слабее советского блока, она продолжает претендовать на геополитический вес бывшего СССР. Увы идеалистам! марксистский экономический материализм прав, и без экономического базиса чистого «духовного» гегемонизма не получается. Однако, определить свое место в мире Россия не может, потому что это определение в корне противоречит т.н. «русской идее» - т.е. славянофильской теории об особой избранности России в мире. Ситуация в чем-то напоминает исламский вариант. Только, в отличие от исламских стран, население России преимущественно европеоидное и «развернуто» на Запад. Хотя в своих бедах винит именно Запад. В короткой главке о современной экономике Пленков дает «отвести душу» и высказаться всем ненавистникам капитализма, начиная с А.де Бенуа. Хочу очень огорчить эту когорту. В эпоху расцвета исламской цивилизации она была зело буржуазной, но не в европейско-капиталистическом, а в традиционном восточном стиле (как финикийская среда или иные торгово-городские культуры Востока). Вот что читаем в предисловии к «Сказкам тысячи и одной ночи» (издание «Библиотека всемирной литературы»): «Кто же подлинный герой «Тысячи и одной ночи», пользующийся всеобщими симпатиями? Ну, конечно, это предприимчивый и отважный купец, открыватель новых земель и морей, которого влечет в путь не столько жажда наживы, сколько неуемная любознательность». Да, там тоже был торгашеский дух, да еще и презрение к «героям». И когда этот удивительный мир исчез (XIII-XIV вв), его эстафету подхватил Запад.
ВЛАДИМИР-III: Хуже всего у Пленкова получилась глава о современном искусстве. На нескольких страницах он буквально изливает желчь отвращения и негодования по поводу деградации, доминирования массовой попсы, чудовищного упрощения, бескультурья современной культуры (так и хочется сравнить с известным афоризмом об «антинародной политике народной партии») и апеллирует к некой классике, которая безнадежно испорчена, заброшена и отвергнута современниками. Цитируемые авторитеты все наперечет согласны с автором. Что это такое? Это обычная банальная реакция, случавшаяся в истории неоднократно. Поклонники романского стиля в архитектуре приходили в ужас от «варварского зверства готов» (т.е. от известного нам готического стиля, господствовавшего затем в Европе с XIII по XVI век), классицисты зажимали уши в присутствии романтиков (однажды, еще в студенческие годы я нагло задал вопрос известному питерскому литературному критику старой советской закалки, что он думает по поводу более новых, нежели реализм, художественных стилей, или может, спрашивать такое – все равно, что спрашивать, как Державин относится к реализму?) и т.д. Всякая эпоха подвергается жесткой критике за свою аморальность, упадок, деградацию, античеловечность. Виктор Гюго остроумно высмеял такой настрой в «Соборе Парижской Богоматери»: «Между тем присяжный библиотекарь Университета Андри Мюнье прошептал на ухо придворному меховщику Жилю Лекорню: -- Уверяю вас, сударь, что это светопреставление. Никогда еще среди школяров не наблюдалось такой распущенности, и все это наделали проклятые изобретения: пушки, кулеврины, бомбарды, а главное книгопечатание, эта новая германская чума. Нет уж более рукописных сочинений и книг. Печать убивает книжную торговлю. Наступают последние времена. -- Это заметно и по тому, как стала процветать торговля бархатом, - ответил меховщик». Несомненно, что и современные тинэйджеры, когда постареют, будут ворчать о бездуховности искусства 2050-х годов и превозносить «наше время». Почему так всегда получается? Возрастное явление? Или определенный психологический настрой определенных людей? Почти все критики современного искусства, которым дал высказаться Пленков, могут быть собраны под общим наименованием «реакционер». Самым главным отличием реакционера от прогрессиста было, есть и будет то особое чувство пессимизма, с которым реакционер взирает на мир. Мир реакционера неуклонно стремится к своему концу, к поражению традиции и победе деградации. Если для марксистов, например, мы все живем еще только в начале человеческой истории, и все – от Античности до Промышленного переворота, в сущности, есть детство человечества, то православные (и иные религиозные) философы живут накануне апокалипсиса. Как шар с вершины богоявления, история катится вниз, и какой-либо катехон («удерживатель от провала в сатанизм») может лишь временно затормозить ее путь к концу света. Кстати, ядерная война и уничтожения человечества ничуть не противоречат религиозной картине мира. Парадоксально, но безбожно-атеистические режимы коммунизма и национал-социализма, обладая оружием массового поражения (химическим), не стали применять его, а окажись сейчас ядерное оружие в руках исламских или православных (или сектантско-протестантских, или аумсинрикистских) фундаменталистов, разве мы хоть на минуту сомневаемся, что они пустят его в ход? Но вернемся к культуре. С т.з. традиционной культурологи, культура вообще делится на народную и элитарную (причем, для средних веков характерно трехчастное деление, соответствующее трем сословиям: светская, церковная и народная культуры). Если для средневекового церковного богослова слово «народная» было, скорее, ругательным (уж точно, она противостояла церковной культуре), то романтики в конце XVIII-XIX века создали культ народа (да, славянофильство – это всего лишь отголоски западного романтизма, а достоевщина – диалектическое отрицание отрицания его же). Светская культура, казалось, умерла вместе с феодализмом, но возродилась как некое утонченное восприятие произведений искусства, созданных, как антиквариат, задолго до нашего времени. Но традиционная культурология категорически отрицает наличие в прошлом (до некой позитивистской грани превращения прошлого в настоящее) массовой культуры, а тем более бульварно-низкопробной. Ценители высокого искусства прошлого, котором восхищались рыцари, когда уставали пускать на поток и разграбление целые города или охотиться за крестьянками в своих и чужих владениях, будут оскорблены самой мыслью, что в XVII веке могла быть бульварщина (хотя герой «Степного волка» зачитывается именно бульварным романом XVII века), «народники» в принципе отрицают, что мужик, который обязан быть во всем согласен с философскими взглядами Достоевского или Михайловского, может нести с базара «милорда глупого», как у Некрасова, или иные какие лубочные артефакты масскультуры, а церковные «историки», раз уж не удается обнаружить религиозный идеал в настоящем, не оставляют в прошлом у него никаких конкурентов. В общем, все довольны собой, и милостиво позволяют растленной и бездуховной масскультуре питаться разве что современниками, но отгоняют ее от предков. А реальная история? А по боку ее! (как Свидригайлов у Достоевского). Зато можно будет в 2100 году превозносить духовную глубину постмодерна, который мы потеряли, и негодовать по поводу кризиса градархического кинематографа современности. Владимир Набоков очень хорошо высказался об этих априори: Многих тут с негодованием (и в таком негодовании есть удовольствие) кричат о модных безобразиях, в частности о современных танцах,-- а ведь мода это -- творчество человеческой посредственности, известный уровень, пошлость равенства, - и кричать о ней, бранить ее, значит признавать, что посредственность может создать что-то такое (будь то образ государственного правления или новый вид прически), о чем стоило бы пошуметь. И, разумеется, эти-то наши, будто бы модные, танцы на самом деле вовсе не новые: увлекались ими во дни Директории, благо и тогдашние женские платья были тоже нательные, и оркестры тоже - негритянские. Мода через века дышит: купол кринолина в середине прошлого века -- это полный вздох моды, потом опять выдох, - сужающиеся юбки, тесные танцы. В конце концов, наши танцы очень естественны и довольно невинны, а иногда,-- в лондонских бальных залах,-- совершенно изящны в своем однообразии. Помнишь, как Пушкин написал о вальсе: "однообразный и безумный". Ведь это все то же. Что же касается падения нравов... Знаешь ли, что я нашел в записках господина д'Агрикура? "Я ничего не видал более развратного, чем менуэт, который у нас изволят танцевать". (Письмо в Россию).
ВЛАДИМИР-III: Когда читаешь вышепрокомментированную книгу Пленкова, сначала возникает ощущение, что это неплохой учебник истории XIX-XX веков. Потом кажется, что это – всего лишь серия очерков по истории ХХ века. Но и это неверно. В книге хорошо просматривается единый замысел, общая мысль, сквозные темы. Писать историю современности вообще сложно: помимо своей воли начинаешь дискутировать с альтернативными точками зрения на всем известные события, и тут же тянет «открыть тайны» и «разоблачить заговоры». В первом случае Пленков сам «бросил перчатку» - т.е. составил достаточно обширный дайджест мнений и теорий огромного количества западных историков и философов относительно общих тенденций и конкретных феноменов истории ХХ века (причем, почти все цитируемые авторы изданы в последние десятилетия на русском языке, так что они вполне доступны широкому кругу читателей), а во втором – аккуратно обошел все подводные камни, никаких «тайн» не открывал, никаких «заговоров» не разоблачил, и уже это, по нынешним временам, делает книгу научной (да, вот до чего дожили)))). Конечно, все мы испорчены постмодернизмом и хорошо понимаем, что писал книгу не робот с Марса, а конкретный человек, живущий в Петербурге в начале XXI века, у которого были свои симпатии и антипатии, но ведь читатели тоже не с Марса, и мы сталкиваемся с парадоксом оруэлловского героя: С будущим как общаться? Это по самой сути невозможно. Либо завтра будет похоже на сегодня и тогда не станет его слушать, либо оно будет другим, и невзгоды Уинстона ничего ему не скажут. 1984 И это касается любой эпохи и любого строя. Книга концептуальна, т.е. писалась с целью ответить на вопросы не только «как?», но и «почему?» И если Пленков не всегда получал удобоваримый ответ на поставленные вопросы, то, во всяком случае, сами вопросы озвучены: качество глобализации, перспективы целых цивилизаций в наше время, факт особости Запада, секрет его успеха и пути его развития. К числу упущенных возможностей книги следует отнести почти полное отсутствие на ее страницах России, она появляется в действующих лицах первой мировой и революции, потом в составе СССР, а после 1991 вообще эпизодически мелькает где-то между Индонезией и Китаем, хотя считать Россию чуждой Западу будет самообманом (вроде известного анекдота советских времен: СССР так долго боролся за права угнетенных народов, что наконец-то их получил). У меня лично сложилось впечатление, что Россия отгорожена от основного потока тематики данной монографии из соображений самоцензуры. Писать о России правдиво и плохо (как о какой-нибудь Африке) Пленков не хочет, а хорошо – не может, не обманывая себя. Также, к сожалению, Пленков не избежал трансляции нескольких расхожих нелепостей, которые, правда, тут же (не исключено, что неосознанно) опроверг, либо создал условия для их опровержения. В любом случае, ни один пишущий по-русски исследователь темы «история ХХ века» не сможет обойтись без книги Пленкова «Истоки современности (динамика и логика развития Запада в Новейшее время)».
ВЛАДИМИР-III: Оскар Уайльд КЕНТЕРВИЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ (1887) "Диалог культур" - скажет культуролог, "столкновение культур" - скажет историк. Да, Америка сто и более лет назад была удивительно неотягощена прошлым (этот же эпитет А.А.Зиновьев отнес и к Советскому Союзу; потому что СССР изначально хотел стать Новой Америкой, и остается только сожалеть, что не стал; а потом не просто отяготили прошлым - стали паразитировать на прошлом, да еще и на таком, что глаза б не смотрели).
ВЛАДИМИР-III: Михаил Петрович Лазарев - российский флотоводец и мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды. 8 февраля 1800 года Лазарев зачислен в Морской кадетский копрус. 10 сентября 1803 - 30 апреля 1808 года проходил стажировку в английском флоте (27 декабря 1805 года произведен в мичманы английской службы). 5 мая 1808 окончил Морской кадетский корпус. Получается, из 3010 дней обучения Лазарев в течении 1695 дней служил во флоте потенциального противника.
ВЛАДИМИР-III: Статуэтка-композиция "Николай Второй, Александра Федоровна и наследник-цесаревич" из олова (для туристов). Следовало бы доваять к композиции оловянную фигуру здоровенного матроса, который носил на руках наследника. Так будет правдоподобнее.
ВЛАДИМИР-III: К большому нашему счастью идеологи православия в отличие от идеологов коммунизма работать с массами не хотят и боятся, а ходят по начальственным кабинетам и внушают. В итоге высокопоставленные лица с каждым годом несут все большую дичь: от прославления крепостного права до запрета Толстого.
ВЛАДИМИР-III: Итальянский фильм в стиле неореализма "Рим в 11 часов". Неореализм стал высшим проявлением итальянского национального характера в кинематографии. В России кинематографическая вершина тоже в прошлом - это 1957-1980. Во всяком случае, то убожество, которое сотворилось за последние 20 лет, не переживет своих режиссеров.
ВЛАДИМИР-III: Мнение христианских богословов о преображенной материи, как о побочном продукте "спасения души", никак не подтверждается. Ничего кроме крайне непривлекательной "подставки под душу" у этих мастеров не получилось.
ВЛАДИМИР-III: Литературовед Дмитрий Быков, которому то ли постмодернизм не нравится, то ли виртуальное пространство. Это просто занудство - до такой степени не любить будущее, что пугать (как раскольник-беспаспортник) постмодернизмом, всякими сетями и окончанием проекта "Человек". Человечество тем и прекрасно, что способно все освоить и переварить, и даже еще лучше использовать любое изобретение, чем замышлял отдельный изобретатель. А это занудство - типа того, как в XVI веке швейцарские протестанты в штыки (каламбург!) встретили массовое производство вилок: "Господь дал человеку для еды десять пальцев! вилка о четырех зубцах, а сатана - о четырех рогах!" - тоже не любили постмодернистов. Быков - верующий (хоть и модернист), а все верующие - пессимисты.
ВЛАДИМИР-III: А ведь, действительно, - главное отличие атеистов от верующих состоит в том, что эти последние не рассчитывают всерьез на человека (хотя набиваются в гуманисты); потому им еще кто-то нужен, как дополнительная гарантия.
ВЛАДИМИР-III: Фазиль Искандер - автор цикла "Сандро из Чегема". Цикл "Сандро из Чегема" начинается постельной сценой, а заканчивается делом о сбежавшей жене. Может, действительно, мы (как другая цивилизация) "не понимаем" (в шпенглеровском смысле) кавказцев?
ВЛАДИМИР-III: Если тургеневская девушка уходит в монастырь, то вовсе не из внезапно проснувшегося религиозного чувства, а чтобы скрыться от обстоятельств (аналог самоубийства); ее внутреннее ядро гораздо мощнее любого устава и ей все нипочем (так, во всяком случае, замышлял Тургенев, а хозяин - барин).
ВЛАДИМИР-III: Современный интеллектуал, который стремится запихнуть свой уже достаточно развитый разум в тесную плошку религиозной традиции, производит жалчайшее впечатление; вроде как обезьяна, которая отращивает себе рыбьи плавники.
ВЛАДИМИР-III: Быков упрекает Михаила Булгакова в примитивизме, ширпотребе. Роман "Мастер и Маргарита" также не относятся к числу моих любимых, но придется уж стать здесь "адвокатом дьявола". Люди, которые вслед за Ортегой-и-Гассетом не любят масс, просто не умеют с ними работать. Впрочем, и те, кто любят массы, тоже далеко не всегда умеют.
ВЛАДИМИР-III: О социал-дарвинизме. И социал-дарвинизм, и его критика одинаково исходят из откровенного лицемерия (впрочем, в первом случае - естественного и оправданного). Внутривидовая (внутриобщественная) конкуренция/борьба, естественно, существует. Но никто не называет ее по имени. Когда мы находим отличную работу или прекрасную девушку, мы лишаем того и другого таких же как мы человеков. Но этот зверский социал-дарвинизм (от которого свободны разве что только евнухи; а кто захочет быть свободен?))))) проводится по статье успеха личной жизни, карьерного и образовательного роста и т.д. Ну не сцелью же кому-то конкретно навредить? То есть, это еще одна вещь, которая есть (как сидение в сортире), но которая как-то необсуждаема. Однако, еще глупее выглядит критика того, что не принято обсуждать. В сортир что-ли не ходить?
полная версия страницы