Форум » Библиотека и кинозал » Люди, книги, фильмы » Ответить
Люди, книги, фильмы
ВЛАДИМИР-III: Здесь предлагаю размещать краткие аннотации (отзывы) по поводу известных личностей и результатов их деятельности (например, книг и фильмов). В идеале - состоящих из одной фразы.
ВЛАДИМИР-III: Самый прекрасный фрагмент советской литературы? - Из гайдаровского "Тимура": Тимур и Женя мчатся на мотоцикле по ночной дороге в Москву! Самый смехотворный фрагмент советского кинематографа? - Экранизация "Мертвых душ": после предположения в высшем обществе города N о том, что Чичиков - есть скрывающийся Наполеон, крупный план Чичикова, и Калягин исподлобья действительно очень похож на Бонапарта... Нет! Из фильма Г.Данелии "Кин-дза-дза": во время телефонной связи с Землей по номеру в тентуре в разговор "дяди Вовы" с женой голосом алкаша влазит Леонов: "Слушай, пацашка! Кончай мозги пудрить! Беги - два ящика кэ-цэ покупай! А то мы ему..."
ВЛАДИМИР-III: Пленков Олег Юрьевич – доктор исторических наук, профессор СПбГУ, замечательный наш питерский германист, автор монографии Истоки современности (динамика и логика развития Запада в Новейшее время). СПб., 2014. Здоровенный фолиант Желание создать Общую Теорию Всего неоднократно посещало постсоветских историков, и если не считать концепции русских патриотов ("во всем виноваты либеральные жиды") и православных фундаменталистов ("бох покарал Россию в 1917 за вероотступничество из любви"), наиболее интересная попытка принадлежит И.М.Дьяконову (Пути истории. М.,1994). Впрочем, питерский археолог Л.С.Клейн заметил автору этих строк, что даже специалисту по истории древнего мира, обнимающей т.о. 7/10 человеческой истории, не стоит замахиваться на все 10/10 (а почему, собственно, нет?) К недостаткам Дьяконова стоит отнести также его политизированность в оценке новейшего периода, вполне объяснимую непосредственным восприятием "разоблачений" в начале 90-х. Но вернемся к Пленкову. Сейчас читаю эту здоровенную монографию, где (судя по объему) должны найти освещение все закоулки ХХ века. Воздержусь пока от общих оценок (не дочитал просто), но сразу же замечены кое-какие фактические ошибки, увы портящие в целом прекрасную задумку. если народное хозяйство в эпоху меркантилизма в Европе в XVIII веке с трудом прокармливало 150 миллионов населения, то во второй половине XIX века благодаря рыночной организации легко и в изобилии питало и одевало в 5-6 раз больше народу. Нет. Население Европы (к западу от Российской империи) в 1900 году составляло не 750-900 млн. человек (оно и сейчас меньше), а 290 млн. Да и питались европейцы в значительной степени продовольственным импортом. Это сыграло заметную роль в годы двух мировых войн (а осознавалось еще во времена Наполеона - морская блокада Англией континента). Конечно, Великобритания была гораздо больше зависима от продовольственного импорта, чем Венгрия, но даже домуссолиниевская Италия импортировала хлеб. Ныне за редким исключением страны с годовым душевым доходом более 5,5 тысяч долларов - это демократические системы. Речь идет о 1998 годе, когда цены на нефть достигли минимума, но и тогда страны ОПЕК имели больший ВВП на д/н (в 2000 году от 6100 долл в Иране до 25000 в Катаре). Зачастую авторитарные государства способны давать темпы экономического роста экономического роста, недостижимые в государствах демократических. Так было правда, только в ХХ веке (к примеру, в Германии при Гитлере). Ошибка, непростительная для германиста. Мнение о выдающихся успехах германской экономики между 1933 и 1939 - предвзято и статистикой не подтверждается. Вот таблица индексов промышленного роста, составленная на базе СИЭ, ИВМВ и ряда других источников советского периода: В 1933-1937 гг. в Германии мы видим всего лишь восстановительный период, аналогичный таковым в Великобритании и США (средний ежегодный промышленный рост в 1933-1937 гг в Германии - 15,7%, в США - 14,1%, в Великобритании - 12,4%. Интересно, что в 1937 году позиции Великобритании были сильнее, чем в 1929. А промышленный рост Германии в 1938-1939 объясняется ни чем иным, как механическим присоединением Австрии и Судет (реальный рост был в 3 раза скромнее). Также, если взять другие страны, то в эту пятилетку средние ежегодные темпы восстановления составили: в Италии - 10,8%, в Швеции - 11,2%, в Бельгии - 6,5%, в Чехословакии - 8,9%. Если индекс промышленного роста в демократической Австралии в 1937 составил (относительно 1929) - 123, то в авторитарной Болгарии - всего 96. И вообще, в каждой отдельно взятой стране играли роль в большей степени общеэкономические факторы (румынская нефть, более низкий уровень промышленного развития Скандинавии в сравнении с Западной Европой и т.д.), чем политические. Что же касается второй половины века, то латиноамериканский авторитаризм не смог обеспечить экономического роста в регионе в 1970-1980-х гг (ВВП Латинской Америки за 20-летие вырос в душевом измерении всего на 28%, в Европе - на 50%). В то же время авторитарные режимы ЮВА (исключение - Филиппины и Индонезия) вполне справлялись с заявленной Пленковым задачей. Значит, дело не в авторитаризме как таковом. Действуют иные факторы. Пример же Японии, Италии и ФРГ 1950-1970 говорит о том, что авторитаризм для быстрого экономического роста вовсе не обязателен. Но читаю дальше...
ВЛАДИМИР-III: Далее Пленков долго и обстоятельно (с настойчивостью неудовлетворенного интеллектуала) критикует либеральную модель экономики, теорию Адама Смита и практику колониализма (как выражение идеи свободной торговли путем унификации всего мирового порядка). Причем критикует, как мне представляется с позиций социал-консерватизма. Социал-консерватизм - особое явление, свойственное ХХ веку (отчасти характерное и для века XIX - "феодальный социализм" в Манифесте Компартии, хотя это все же нечто иное), которое, имея главным врагом либерализм, атакует его с двух флангов - консервативного и социалистического. Но полноте! - социализм и консерватизм не меньшие враги, чем либерализм и все остальное. Все социалистические революции (настоящие социалистические революции, а не "вставание с колен" с целью "возродить православно-советскую власть") объективно уничтожают консервативное наследие: будь то революция 1917 в СССР, китайские революции (А.Мальро не без ехидства замечал, что в Китае 1930-х общественное отношения прогрессивнее, чем во Французском Индокитае) или латиноамериканский революционный процесс. Поэтому, если консерватизм и социализм изволят объединиться, получается ужасающая химера, которая к тому же имеет ярко выраженные реакционные черты (ведь из объединения коммунизма и фашизма на общеантилиберальной основе, из попытки соединить интернационализм и патриотизм, всегда выигрывает фашизм и проигрывает коммунизм). Насчет практики колониализма: а разве иначе, чем европоцентричная либеральная модель, строились Античный Мир Средиземноморья, Мусульманский Мир или Монголосфера? 99% критики современного американского империализма - это банальная зависть (а ля путин на Селигере): почему им мождно, а нам - нет??! Да можно-то всем, только не все способны. Подозреваю также, что тезис А.Смита о нежелательности государственной опеки над рынком (и его функциональной невозможности) справедлив в том смысле, что вмешательство государства (более того, жесткий контроль, о котором напоминает Пленков) приводило к тому, что весь период Средневековья и значительной части Нового Времени (XVI-XVIII вв.) - суть цепь больших и малых экономический катастроф (поэтому-то мы и говорим о крайне низких темпах развития в масштабах веков и тысячелетий), равно как и демографическая кривая Средневековья - это пила демографических спадов и возрождений. Но даже в эпохи самого темного средневековья богатый торговый центр (в т.ч. Константинополь, Киев и Новгород) господствовал над аграрно-традиционной периферией. Какое-либо мощное в военном отношении государство могло уничтожить этот центр (как и сейчас российските ядерные бомбы могут, в принципе, уничтожить Нью-Йоркскую фондовую биржу), но это была очередная катастрофа в цепи средневековых катастроф. И уж совсем цинично-саркастически выглядит общий марксово-веберовский тезис о антигуманности либерализма-капитализма. В чем в чем, а в гуманизме консерватизм не замечен.
ВЛАДИМИР-III: Далее Пленков цитирует словенского историка и христианского философа С.Жижека: Ироническая месть истории в том, что было создано общество "реального социализма", в котором производственные силы, достигнув определенного уровня развития, оказались перед непреодолимой тпреградой в лице общественных отношений реального социализма. Что верно, то верно. Теоретически ничто не мешало СССР быть столь же развитой экономической державой, как США (ресурсов примерно одинаково, населения - тоже). Ссылки на "ужасную великую отечественную" ровным счетом ничего не объясняют и не оправдывают. Япония в ХХ веке пережила не менее ужасную войну, закончившуюся ядерной бомбардировкой и оккупацией страны войсками противника. Тем не менее Япония догнала и где-то перегнала Запад. В 1950-1980 гг ее ВВП увеличился в 9,5 раза, а ВВП СССР - в 3,8 раза. Поскольку мы не можем объяснять такие различия рассовыми теориями (неполноценность русских и т.д.), значит дело не в человеке, а в его лопате, условно говоря. Для советских людей чудовищное разочарование в качестве советского экономического строя (который нам преподносили, как более передовой, а, стало быть, СССР должен был выглядеть рядом с США, как Венецианская республика рядом с отсталой феодальной Венгрией) стало одним из факторов краха социализма. Современная же Россия в принципе не способна никого обогнать, и если бы цены на нефть не выросли свыше 40 долларов за баррель, жили бы рысияне где-то на украинском уровне. Скорее уж могли сыграть роль миграционные факторы: в ХХ веке США привлекает интеллектуальную миграцию, Россия-СССР ее отталкивает (то революционер, то диссидент, то гомосексуалист). За последние 15 лет из России уехало 2 млн. наиболее креативных людей, а им на смену понаехало 10 млн. гастарбайтеров. Наоборот, Российская империя всячески привлекала европейцев и выгоняла азиатов (нет, не в расе дело, если бы Петр Первый правил в Х веке, он ориентировался на Византию и Арабский Халифат, но он-то жил в XVIII), за счет чего и развивалась (так что Петр Первый - антипутин железно!) Кстати, о расизме: выше Пленков задается риторическим вопросом "почему евреи везде добивались преуспевания?" А они везде добивались? В XVIII- начале ХХ вв в мусульманских странах проживало до 1 млн. евреев, но они никак себя не проявили (хитрый торговец не всегда хозяин положения), особенно по сравнению с европейскими и североамериканскими евреями, хотя в VII-Х вв - в эпоху расцвета мусульманской общности - все было наоборот. Значит дело не в крови, религии или кровной религии, а в общецивилизационных процессах. Тем более что свезение евреев в одно государство - Израиль- в общем ничего не изменило. Количество нобелевских лауреатов-израильтян невелико, а ВВП на д/н там где-то между Италией и Испанией. Далее, после всесторонней критики либерализма, Пленков (в союзе с Достоевским, Ратенау и даже Бернардом Шоу) обрушивается на социализм (точнее, на марксизм, а ведь были и другие разновидности, и их удельный вес в общесоциалистическом движении нельзя преуменьшать). Увы, не всегда объективно. Критика социализма с т.з. приуготовления тирании и тоталитаризма (жертвы и т.д.) слишком предвзята. Почему-то критики социализма требуют от него моральной белизны, но вполне терпимы к преступлениям несоциалистических режимов (неужели, действительно, от капиталиста даже Достоевский не ждет ничего нравственного?)))) Не менее странно выглядит попытка обозвать социализм религией. Это такая защитная реакция верующего человека. Привыкши все осмыслять через религиозные категории, он желает везде видеть религию, и если встречает несогласных в чем-либо с ним людей (например православный монархист встречает левого республиканца), он первым делом объясняет их "неправильность" еретичеством, а следовательно неправильной религией. Мнение об атеизме (а марксизм - точно атеистичен), как о еще одной религии, это все равно что уверенность в том, что ни один автомобиль не поедет сам, если в него не запрячь лошадь. Не то чтобы я мелочно придираюсь к Пленкову, но ожидая от его труда многого, я и требую столь же много. Опять Пленков: До 1914 года несколько десятилетий никакой безработицы не было. Слишком смелое утверждение. Была, и не только аграрное перенаселение. Другое дело, что официальная регистрация безработицы сделала ее общенациональной проблемой, чего не было до. Тезис Пленкова об отставании США в сфере социальной политики от Западной Европы в начале ХХ века нуждается в комментарии: в США было слишком много ресурсов, чего не было в Германии (отсюда и все отличия, и первенство Германии в социальной политике и т.д.) А в США поругавшийся с предпринимателем рабочий мог за копейки купить земли на Диком Западе и стать фермером (Гитлеру для этого понадобилась бы вся Россия минимум до Урала))) Да и вообще, вплоть до 1929 американский рабочий чисто психологически считал пособие оскорбительной милостыней. Впрочем, я тоже несправедлив к СССР. А вдруг советская экономическая история - это все, что он реально мог? Все-таки, если СССР и отстал от развитых стран мира, то не больше, чем Российская империя. Разобравшись с либерализмом и социализмом XIX века, Пленков приступает к национализму. Вот этот раздел вступления к основному тексту написан весьма и весьма хорошо, и заслуживает только некоторых примечаний. Во-первых, национализм пользуется дурной репутацией (потому о нем и пишут мало, - это ответ на один из риторических вопросов Пленкова по тексту), поэтому националист солидности ради предпочитает именовать себя патриотом (в том смысле, что у нас - разведчики, а у них - шпиёны, поэтому националисты - на западе (вкупе с либеральным фашизмом-русофобией-бездуховностью-колониализмом), а в России патриотизм-духовность-просвещенный империализм-путинизмкакконечнаястадиямировойистории). С другой стороны, следует помнить, что нация - лишь третья стадия-типаж общеэтнической схемы: племя-народность-нация, и нациями обычно называются буржуазные или социалистические общности, но никак не древние греки или древние египтяне. Ну и конечно же стоит порадоваться, что не во всех странах мира у власти националисты/патриоты, ибо если бы во всех странах мира у власти были националисты/патриоты, люди давно бы уже перебили друг друга, даже не прибегая к ядерному оружию. К счастью, у власти в подавляющем большинстве стран мира - безродные космополиты и прочие предатели (потому мы и живы до сих пор).
ВЛАДИМИР-III: После двух критических статей о либерализме и социализме XIX века (а уж мог бы и консерватизм описать - была ведь и такая идеология во времена Шерлока Холмса и доктора Ватсона, и весьма претенциозная, а то можно подумать, что себя-то как раз автор "забыл сосчитать" (покритиковать)) и национализма Пленков переходит к империализму. Но империализм 120 лет назад - это не нечто, противоположное национализму, а всего-лишь колониальные захваты. Действительно, до сих пор ведутся споры, в убыток или в прибыль были европейцам многочисленные колониальные владения (хотя невооруженным глазом видно, что очень даже в прибыль: редкий герой Конан Дойля возвращался из Индии с пустыми карманами - доктор Ватсон как раз исключение, а африканское сафари заимело дюжину прекрасных описателей - в первом ряду Луи Буссенар, который был уверен, что все эти англичанишки, конечно, эксплуататоры и мародеры, но мы - французы - несем примитивным племенам свет цивилизации и просвещения), тем более, что колония колонии рознь, и конечно, Сомали дала итальянцам с квадратного километра куда меньше дохода, чем Бирма - англичанам. Однако, Пленков забыл один очень существенный момент, о котором хорошо помнил Жюль Верн (вспомните "Таинственный остров", где у камелька в Гранитном Дворце Сайрус Смит рассказал остальным островитянам, что Земля остывает, и скоро лапландцы найдут привычные для себя условия на берегах Средиземного моря (вот и будет вечному путину хрен - Крым превратится в Малоземельскую тундру), зато предусмотрительная природа силами своих неутомимых коралловых труженников закладывает возле экватора новый материк - разумеется, для белых, как ресторан в США эпохи рассовой сегрегации). Шутки - шутками, но европейские державы (разумеется, скорее Франция и Великобритания, чем Италия или Бельгия) рассматривали свои колонии как естественное продолжение метрополитенской территории. И дело не только в том, что Канада и Австралия были "белыми колониями" (подобно Сибири в отношении России), и в 1897 году чуть было не объединились со старой-доброй в единое государство (порадовался бы Г.Уэллс). Великобритания и Франция реально колонизировали свои африканские и иные колонии в качестве не просто запасных территорий, а потенциальных ресурсов для развития. Между 1900 и 1950 годами количество белых людей в Африке резко возросло - до 8 млн. Заселялись нагорья Британской Восточной Африки, Алжир и оба соседних французских протектората, Вельд Южной Африки и португальские колонии. А местное население деградировало и вымирало (в Конго - едва ли не в два раза сократилось, хотя общий прирост населения Африки в 1900-1950 составил 100% - со 110 до 220 млн. человек). Франция и в 1930-х строила планы освоения своего африканского массива, хотели построить тоннель под Гибралтаром, через Сахару должны быть проложены железные дороги, а Алжир был родиной дюжины французских писателей и общественных деятелей первой величины. Интересно, как бы это выглядело сейчас, если б не деколонизация? Глава о науке и искусстве на рубеже XIX-XX веков. Все-таки здесь Пленков преувеличивает релятивизм новой физики. Как бы не "извращались" со своими относительностями и неопределенностями Эйнштейн и Гейзенберг, физика (а равно и иные науки ХХ века) изучают реальность. Тому подтверждение - на практике: работают АЭС, взрываются ядерные бомбы, антибиотики лечат болезни и т.д. Это все-таки не спор о количестве чертей на острие иголки или о количестве лиц троицы. Но вот эта фраза Пленкова дорогого стоит: Характерно, что фактически самообразование и самоусовершенствование было одной из главных функций новых движений рабочего класса и источником сил его участников. В этой связи одним из достоинств марксизма было то, чтоон придавал большое значение и всячески поощрял образование, знания, науку. Понятно, почему совр. Россия - не СССР. В СССР был культ знаний, а в России сейчас - культ путина и патриотизм. Ни на том, ни на другом далеко не уедешь. Что хотят все эти реакционеры-традиционалисты? Вернуть нас в долиберально-досоциалистическое невежество и присобачить к нему "правильную идеологию" (между прочим, напрасные потуги - даже для самой реакционной идеологии требуется хотя бы элементарная грамотность, а тезис о всеобщей горячей религиозности в средние века ложен по определению - не стоит путать придурковато-наивного кабинетного теолога XXI века с хитрым мужичонкой реального XV века; да и вообще, то ли позитивизм виноват, то ли невнимательность, но представлять все пространство от падения Рима до паровой машины, как одно сплошное однородное историческое обиталище темного феодализма, нельзя - там были свои взлеты и падения, революции и реакции).
ВЛАДИМИР-III: Далее, Пленков переходит к первой мировой войне и обвиняет в ее начале... патриотов. Всех вместе взятых - всех стран и народов. Надо заметить, что труд Пленкова - это не история в собственном смысле слова, а скорее историософия, даже философия истории. Философия истории - специфический жанр, который имеет ряд сущностных недостатков, прежде всего то, что она (философия истории) оперирует идеями, а не фактами. У нее не столько контраргумент на аргумент, сколько контридея на идею. Факты есть, но они зачастую вырваны из контекста и больше иллюстрируют идеи, чем служат базисом для последних. Но мы-то, материалисты, отлично понимаем (в отличие от Платона и его последователей), что идея вовсе не обязательно отражает реальную действительность. Наоборот, идея может всячески искривлять реальность, в угоду некому желанию: например, умирающий получает утешение идеей о загробном существовании, хотя само словосочетание "жизнь после смерти" имеет все признаки логического противоречия (если жизнь продолжается, значит нет смерти, если есть смерть, то не может быть жизни после нее). Все это заставляет с известным скепсисом относиться к "драме идей", где по ходу решающим аргументом может оказаться остроумный афоризм или глубокомысленная цитата (тут и до схоластики рукой подать). Вместе с тем философия истории полезна, хотя бы уже потому, что осуществляет рефлексию по поводу окружающей реальности в ее историческом разрезе, и даже, если она ошибочна, это необходимая ошибка, ведь отрицательный результат - тоже результат. К тому же Пленков в самом начале своей книги обещал ознакомить российского читателя с интеллектуальным пространством осмысления истории ХХ века на Западе, и, надо сказать, блестяще справился с поставленной задачей. Так вот, в первой мировой войне виноваты патриоты. Пленков совершенно справедливо обращает внимание не только на "сильных мира сего" (королей и президентов, финансистов и генералов), но и массу, которая (как напомнил Ортега-и-Гассет) восстала - стала грамотней, активней, идейней и готова была воевать. Во всех, без исключения, странах вступление в войну вызвало бюешенный энтузиазм и всенародный подъем (не забыть проанализировать: наблюдалось ли то же самое позже - при вступлении в войну Италии (1915), Румынии (1916) и США (1917), когда люди уже отдавали себе отчет в том, что их ждет). Феномен патриотизма Пленков в целом оценивает правильно, можно лишь добавить, что патриотизм иррационален не только ссылками на какие-то там "исторические права", но и "исторические обиды". Приведу полностью спич попа РПЦ Восторгова (его потом пристрелили, как бешенную собаку, большевики) во время молебна на Красной Площади в Москве 1.08.1914 (н. ст.): «Православные русские люди! От этого памятника, напоминающего нам о великом единении русской земли, о решимости в тяжелую годину принести все жертвы, напоминающего о свободе от иноземного врага, раздается первое слово призыва к самопожертвованию за освобождение сербов, когда-то освобожденных уже нами, но теперь, принявших жестокий удар врага. Правому русскому делу грозят миллионы ощетинившихся германских штыков. Сейчас перед нами вопрос, быть или не быть нам великой державой, остаться оплотом для всего славянства, или отступить и отречься от былой славы. В этот грозный час пусть в душе каждого родится молитва, упование на Бога, который венчает правое оружие. Бросим в такой момент все наши временные разногласия, тяжбы и дадим слово на исторической Красной площади, которая видела столько русских подвигов, также совершить великий подвиг за Русь, Бог рассудит нашу вековую вражду с врагом. Помните, что с нами Бог, с нами небесные силы, с нами святые! Пойдем за крест, за веру православную, за оскорбленную православную Русь! Заложим жен наших и детей, но отомстим за обиду!» цит. по сайту Русские старости август 1914. О каком оскорблении идет речь? Разве "германские штыки" сожгли Москву в 1812, нанесли поражение России в 1856, укоротили ее победу в 1878, потопили ее флот у Цусимы? О какой "вековой вражде" идет речь? Чем французы и англичане лучше немцев? Тем что в данный момент именно так сложились геополитические отношения, и объект сегодняшней ненависти мигом превратился в векового, исконного врага? Патриотизм построен на ненависти к инородцам. Причем "ненависть" здесь существительное, а цель, на которую она направлена, прилагательное. В любой момент ненависть можно перенаправить на кого угодно. Оруэлловская формула: до пяти часов вечера воюем с Евразией, а с пяти - с Остазией, - это ведь и есть патриотизм, который не может существовать без врага (патриотизм без врага даже попахивает предательством). При этом, разумеется, все патриоты именно себя считают жертвой, причем их ничуть не волнует такая прозаическая вещь как реальность и соотношение сил. Если верить патриотам всех стран, то их родины все время находятся на грани гибели, и во всем виноваты "наследственные враги" (патриот обладает удивительной способностью винить в своих проблемах (реальных или мнимых) кого угодно, кроме себя). Французский и немецкий патриоты каждый по отдельности убедят нас, что все их беды от противной стороны, а они невинны как малые дети. Здесь даже не то "ущемленное национальное чувство", которое (как говорит цитируемый Пленковым Б.Шоу), подобно раку, и ни о чем ином человек уже думать не может. Здесь аллергическая реакция, а единственным лекарством от патриотизма является тяжелое и позорное поражение. Далее Пленков много и подробно рассуждает о "невыгодности" войны (в частности, первой мировой). Все верно, но не смотря на очевидную "невыгодность", войны были, есть и будут - ничего не поделаешь. И неважно, кто виноват - лидеры или массы (это сообщающиеся сосуды). Неужели в человеческом геноме есть такое явное стремление к невыгодности (Адам Смит посрамлен)? Скажите еще спасибо, что первая мировая не началась раньше: в 1875, 1878, 1889, 1898, 1904, 1911 гг (все эти даты говорят сами за себя). В течение сорока лет европейская система отношений преодолевала кризисы (с участием практически тех же самых действующих лиц, что и в 1914), однако везение закончилось. Но главное (добавлю от себя), что первая мировая война оказалась большой неожиданностью в смысле ее исполнения. Пленков справедливо замечает, что никаких оснований ждать окончания войны "к осеннему листопаду" у современников Сараевского убийства не было: ведь прототипы первой мировой войны в 1850-1913 уже позволяли угадать ее характер (гражданская война в США длилась 4 года и повлекла тотальную мобилизацию (на Севере был мобилизован каждый девятый, а на Юге - каждый пятый (!) белый), а также колоссальные жертвы - 620 тысяч человек из 3 млн. мобилизованных при общем населении 29 млн. человек; англо-бурская и русско-японская войны также были войнами на истощение), но даже мрачные предсказатели (вроде Энгельса с его апелляцией к опыту Тридцатилетней войны) не могли осознать весь масштаб события. В первые месяцы армии встречались на поле боя, чтобы физически уничтожить друг друга. Доблесть, отвага, героизм оказались на этой войне (в силу ее технических условий: господство пулемета и артиллерии, применение химического оружия и позиционный характер) глупостью. Довоевывали те, кто оказался хитрее, и вообще выиграли войну не самые смелые, а те, кто допустил меньше ошибок (ну, и обладал большими ресурсами).
ВЛАДИМИР-III: Пленков о военном строе Германии в годы первой мировой: Немецкое военное руководство еще до прихода к руководству Гинденбурга и Людендорфа поняло, что неизбежна долгая война и в соответствии с этим принялось за работу, развивая силы и возможности Германии, чтобы выдержать стратегию измора. Техника полевых укреплений была доведена до уровня более высокого, чем в любой другой из армий; была создана сеть военных желоезных дорог; энергичными мерами обеспечили быстрый рост производстива боеприпасов. В Британии в 1915 году эту проблему только пытались поставить. К этому времени неожиданно продолжительный характер войны привел к тому, что все стороны стали склоняться к необходимости огрганизации тыла для повышения эффективности военных усилий. Результатом стали глубокие изменения в прежних моделях организации экономики. В частности, бесчисленные бюрократические структуры слились в единую общенациональную кампанию по ведению войны. Научному руководству экономической войной Германия была обязана крупному магнату и политическому деятелю доктору Вальтеру Ратенау. Немецкие успехи на этом поприще были впечатляющими настолько, что Ленин, по всей видимости, именно под впечатлением немецких преобразований в этой сфере пошел на огосударствление экономики в Советской России. Совершенно верно. СССР был не просто детищем первой мировой, а моделью марки "сделано в Германии" (но не в дурацком смысле "немецких денег", которые они передали Ленину на свержение душки-Керенского, а в общекультурном и цивилизационном даже смысле). Германский характер советской цивилизации очевиден (впрочем, и Российская империя тоже имела явную маркировку "сделано в Германии", а точнее шире - в германском мире - от Голландии до Дании, у которой позаимствовали, к примеру, Табель о рангах, так что ничего принципиально не изменилось). Все разговоры о "скифском" характере революции 1917, о "национально-освободительной" революции - чепуха, вроде утверждений о православии Сталина. Но влияние первой мировой отрезало империю Романовых от Коминтерновского СССР. Социализм не был чужд Германии (см. упоминаемую Пленковым статью Шпенглера "Пруссачество и социализм"), и весь веймарский период Московская колония (в лучшем смысле этого слова) ждала, что ее германская метрополия сольется с нею в социалистическом единении. Интересно, что если бы победила революция 1905 года, германский характер советской власти все равно проявился бы, но не в виде государственного социализма - система была бы более эластичной. В качестве детища первой мировой СССР выдержал экзамен второй мировой войны, хотя и очень дорогой ценой, но в мире бреттон-вудской системы он оказался обречен - это заставляет задать германисту и, несомненно, германофилу Пленкову (а что тут такого? в 1995 году Свасьян и Аверинцев дружно оплакивали 50-летие разрушения Дрездена, и никакие антифашисты им были не указ) вопрос: а не проиграла ли бы Германия, победив в первой мировой, вторую (не обязательно горячую, холодную)? Чуть ниже Пленков в общем и целом дает четкий ответ на этот вопрос: Германия, хотя и уничтожила в три раза больше неприятельских солдат, чем потеряла сама, проиграла войну потому, что ее противники могли тратить гораздо больше ресурсов. И в этом трагедия континента в борьбе с океаном (слона с китом, как любят аллегоризировать геополитики: ведь кит и в природе больше и сильней слона).
ВЛАДИМИР-III: Досадные ошибки Пленкова: до 1917 года национализм не представлял в Закавказье какую-либо серьезную политическую проблему Именно представлял! Там наблюдалась жуткая чересполосица этносов (вот этническая карта Кавказа в начале ХХ века: горные земледельцы - армяне заселяли нагорья, азербайджанцы - равнины, пригодные для скотоводства, грузины вытеснялись из грузинских городов армянскими торговцами, прибавим сюда курдов, греков, осетин, татов, персов, русских старообрядцев и раскольников, немецких колонистов, русских гастарбайтеров Баку из внутренних губерний. Национальный состав Баку по переписи 1897 слагался из 36% азербайджанцев, 33% русских, 17% армян (а также 3 тысяч немецких инженеров, сыгравших исключительную роль в развитии нефтяных приисков), а к 1913 году - из 36% русских, 21% "азербейджанских татар" и 20% армян. В условиях бандитского капитализма в России начала ХХ века Баку был самым бандитско-капиталистическим. Сильные этнические профсоюзы и землячества едва ли не открытую использовались конкурирующими нефтяными магнатами для организации забастовок, этнические погромы во время первой русской революции, а также до и после, настоящие феодальные войны были самым заурядным явлением (отдаленно верную картинку дает советский еще фильм "Не бойся, я с тобой"). Что касается грузинской элиты, она вполне сознательно выдвигала сепаратистскую программу еще с 1820-х гг. Зачем Пленков процитировал Хобсбаума ("Нации и национализм после 1780 года"), не понятно. С момента заключения Апотомакского перемирия 1851 года американская армия не участвовала ни в одной операции за пределами страны и не имела никаких современных вооружений. Между 1851 и 1917 гг американские войска участвовали в огромном количестве интервенций, причем не только в новом, но и в старом (Филиппины, Китай) свете. Самая крупная война из них - с Испанией в 1898, в которой 300 тысяч американских солдат и волонтеров сражались с 339 тысячами испанских и выиграли в т.ч. по причине технического превосходства. В сентябре 1918 года немецкие войска добрались до Бакинских нефтяных скважин. Тоже неверно. Германские войска были в Грузии, но Баку в сентябре заняли турецкие войска. И именно Турция официально завладела Бакинским нефтяным районом (договор с Азер. ДР). Хотя, конечно, в случае победы Германии в первой мировой, ее правительство обратило бы внимание на Баку. В главе, посвященной Версальскому миру Пленков не пожалел красок для описания его вопиющей несправедливости. А также привел уйму высказываний разных политиков (от Ленина до Ллойд Джорджа включительно) в подтверждение своей мысли, так что становится непонятным, почему он - Версальский договор - вообще был подписан, если даже на Западе почти все были против. Во всяком случае высказаться его апологетам Пленков, к сожалению, не дал. В последние два десятилетия в России принято жалеть Германию, тосковать по нереализованным возможностям объединения усилий вермахта и РККА против жидо-масонов США и Великобритании, и это можно назвать самым крупным поворотом общественных симпатий в России за 100 лет. Но разве несправедливая и бессмысленная война могла в принципе завершиться справедливым и осмысленным миром? Неужели победившая Германия обошлась бы со своими жертвами лучше (примеры России и Румынии)? Специалисты по альтернативной истории знают, что нереализованная альтернатива всегда кажется лучше, чем наша история (хорошо там, где нас нет), но в двухкратном поражении Германии за 50 лет усматривается определенная историософическая логика - не могли они победить в войне против всего (или почти всего) мира. Также в самом начале повествования о первой мировой Пленков приводит любопытный довод в качестве объяснения всеобщего энтузиазма, охватившего весь континент в начале войны: людям надоели десятилетия серой стабильной жизни, захотелось чего-нибудь горяченького. Ну тогда к чему оплакивать? Что хотели, то и получили.
ВЛАДИМИР-III: Глава о тоталитаризме. Многострадальная глава о тоталитаризме... Складывается впечатление, что в ней Пленков тролит сам себя и вообще по ходу повествования обнаруживаешь, что ему все не нравится, буквально все: либерализм, демократия ("демократия привела к тоталитаризму" - так и написал), социализм, национализм, фашизм, коммунизм, клерикализм, кстати тоже Пленкову не нравится (ну не анархист же он?) В общем, я бы придал вместо многочисленных афоризмов, используемых Пленковым для книги и отдельных ее глав, всей его книге один-единственный - из Маяковского: Оба плохи - Капабланка и Алехин! Пленков сконцентрировался на трех китах тоталитаризма 20-30-х гг - СССР, Италии и Германии и... заблудился в этих трех соснах. Глава заполнена совершенно блеклыми (под абстрактный гуманизм) охами и ахами по поводу "ужасов тоталитаризма" (хотя в других главах автор нормально рассуждает "по гамбургскому счету" - цинично и, как следствие, умно). Конечно, с т.з. Анны Рэнд, что фашизм, что коммунизм, что шведский социализм - один черт, но ведь 90% европейцев так не думали и не думают. Было бы перспективнее сосредоточиться не на чертах сходства тоталитарных режимов, а на их отличиях, в т.ч. на резких (цивилизационного масштаба) отличий коммунизма и фашизма. Отдельные перебежчики из коммунизма в фашизм и в обратном направлении никакой погоды не делают; много лет назад некий московский предприниматель средней руки, всерьез интересующийся историей, пытался доказать автору этих строк, что русские черносотенцы слились с большевистской партией после 1917 (мораль этой гимпотезы ясна - доказать, что в СССР была "русская партия"); но я прервал процесс "доказывания" одной фразой: назовите мне хотя бы одного лидера Союза русского народа, который стал членом ЦК ВКП(б). Также и Пакт 1939 года не был "отражением сущности" (Черчилль, к примеру, это очень хорошо понимал). В общем, самотроллинг Пленкова в данной главе не мог не закончиться констатацией: понятию "тоталитаризм", который выполнил свою функцию вполне, хотя при строгом историческом подходе является содержательно пустым. Орешек знанья тверд, но все же... мы не привыкли отступать. У Пленкова в тексте главы о тоталитаризме содержится отличная зацепка. Он перечисляет страны Европы, которые к концу 1930-х остались демократиями: Бельгия, Великобритания, Дания, Ирландия, Исландия, Люксембург (это не был карлик Европы, его значение в качестве металлургического центра достаточно велико), Нидерланды, Норвегия, Финляндия, Франция, Чехословакия, Швейцария, Швеция. Им противостоит "автократический пояс" (Пленков часто путает понятия "тоталитарный" и "авторитарный"): Австрия, Албания, Болгария, Венгрия, Германия, Греция, Испания, Италия, Латвия, Литва, Польша, Португалия, Румыния, СССР, Эстония, Югославия. Картографически это выглядит так (на январь соответствующего года): 1925 1930 1935 1940 Таким образом, мы видим как бы две Европы - "тоталитарную" и либеральную, причем либеральная Европа стабильно сохраняет демократические институты вплоть до германского наступления 1940 года. Там были массовые фашистские партии во главе с яркими харизматическими вождями, но их потуги ни к чему не привели (например, во Франции на выборах 1936 у фашистских партий были ничтожные результаты). Демократический пояс от Франции до Финляндии - это страны с относительно более высоким уровнем жизни (даже в условиях кризисов 1930-х) сравнительно с "автократическим поясом". Поэтому уравнение тоталитаризма должно выглядеть не "демократия = тоталитаризм", а скорее, "демократия + бедность = тоталитаризм", но и это было бы слишком примитивным объяснением. СССР я бы вообще вынес за скобки (коммунизм - это не фашизм по определению), зато в Европе расцвели самые разные типы "тоталитаризма". В Болгарии, Венгрии, Румынии, Югославии, Греции - т.н. "монархо-фашизм" (т.е. монархический авторитаризм), в Испании и Португалии - консервативно-клерикальный авторитаризм (хотя в Испании следует различать режимы Франко и Примо де Риверы), в Прибалтике - "мечта Солженицына" - кулацко-консервативные режимы а ля деревенщики 1960-х, в Австрии - "католический сословный фашизм" (кстати, весьма враждебный в отношении национал-социализма). Своеобразием отличался польский режим "санации". Но и в ЦВЕ (Центрально-Восточной Европе) не все было фатально. Чешская демократия продержалась до марта 1939, а румынская - до 1938 (и даже в 1944 имела известный потенциал). И везде фашизм имел острый привкус антикоммунизма в рамках общей фобии к левых силам (еще и поэтому сажать коммунистов и фашистов в один сосуд тоталитаризма вряд ли оправдано). А в странах Скандинавии именно в 1930-х в условиях сохранения парламентской демократии начал формироваться т.н. "скандинавский социализм" - доминирование социал-демократии и реализация ее программных установок (было бы интересно проэкспериментировать с аналогичным режимом социал-демократов в Германии и Австрии). Пленков упоминает о потенциальной оппозиции религиозных структур тоталитарным режимам, но это теория. А на практике клерикалы (в т.ч. в совр. России) завидут черной завистью тоталитарным режимам: и как это у "безбожников" все так получалось - вот бы нам православную пионерию да с православным гестапо! (идеалом вождя для РПЦ был бы Сталин, полностью принявший православие). Но ведь и католики с самой реакционной частью протестантов не отставали. В США католический проповедник Чарльз Кофлин с 1926 года вел яркую фашистскую кампанию на радио, утверждал, что Великая депрессия и Октябрьская революция в России являлись результатом «заговора еврейских банкиров», боролся против нового курса Рузвельта (он умер в 1979 году ярым антикоммунистом). У советского большевизма есть еще одна большая заслуга: он избавил нас от прелестей православного монархо-фашизма образца 1920-1930-х (смотрим на Венгрию, Югославию, Болгарию, Испанию). Конечно, и в демократическом секторе был не сахар. Во Франции женщины до 1944 не имели избирательных прав, в южных штатах США процветал расизм, Оруэлл в своем самом известном романе "кается" вовсе не в преступлениях сталинистов, а в своих собственных преступлениях в качестве сотрудника британской полиции в Бирме. Но, в конечном счете, именно либералы имели больший потенциал (даже не учитывая послезнания), чем их противники. Опять складывалась коалиция - Миттель-Европа против Атлантики (последняя опять имеет в несколько раз больше ресурсов). Что было бы с авторитарными режимамии Европы в случае мира-без-второй мировой? Смотри примеры Испании и Португалии в 1940-1970-х.
ВЛАДИМИР-III: Пленков об СССР в годы Великой Депрессии: Тем более, что СССР кризис 1929 года вообще никак не коснулся. Почему же это не коснулся? СССР - не Северная Корея, хотя как раз Северная Корея весьма зависима от международной экономической конъюнктуры (например, взлет цен на нефть около 1980 года моментально привел к северокорейскому дефолту). Проблематика зависимости от общего соотношения советской и мировой экономики - даже в наше время малоизученная тема, а в советские времена вообще была табу. Для советского патриота сама мысль, что передовая советская экономика, являющаяся детищем самого прогрессивного общественного строя, может быть зависима от каких-то иностранцев, по меньшей мере оскорбительна. Поэтому тема просто была снята с повестки советской политэкономии. Конечно, стремление к автаркии всегда более-менее отчетливо обозначалась в программах экономического развития СССР (тем более, что СССР - не КНДР и не Италия, а обладает достаточно большим набором внутренних ресурсов). Правда, есть проблемы с некоторыми цветными металлами, агроклиматическими ресурсами, а также после 1945 наблюдалась объяснимая нехватка трудовых ресурсов (не смотря на это после войны было принято политическое решение о выселении поляков с территории Западной Украины и Западной Белоруссии и немцев из Калининградской области, в одночасье лишившее экономику двух миллионов рабочих рук - и это в стране, где директора колхозов в рукопашную бились за толкового тракториста или зоотехника (фабула "Кубанских казаков")). Вероятные темы изучения общего вопроса о взаимозависимости советской и мировой экономики это: 1) структура советской внешней торговли и ее доля в мировой, 2) привлечение иностранных инвестиций на стройки первых пятилеток и в концессии 1920-1930-х гг, 3) привлечение иностранной рабочей силы (в т.ч. высококвалифицированной) в СССР, 4) фактор ленд-лиза в годы ВОВ, наконец, 5) советская внешняя политика - как "надстройка" на базисе советской экономики (в т.ч. влияние фактора существования СССР на мировое общественное мнение). Все это требует больших по размаху и объему изучения работ по истории экономики, но первое же, что можно отметить даже диллетанту в экономических науках, это ослабление фактора иностранных инвестиций в СССР в годы Великого Кризиса (существует мнение, что "бухаринцы" обещали в 1927 Сталину приток западных инвестиций и погорели на этом), падение цен на международных рынках, что сделало неизбежным советский демпинг, и (нет худа без добра) расширение возможностей привлечения в СССР безработных специалистов из стран капитала (в т.ч. США). Отсутствие возможности привлекать западные инвестиции привело к необходимости черпать средства на индустриализацию из "внутренней колонии" - деревни (в этом смысле коллективизация и индустриализация неразрывно связаны и были бы невозможны друг без друга). Также (раз эта тема не нашла освещения у Пленкова) было бы любопытно оценить реальные темпы экономического роста в СССР. Увы, советские источники в этом отношении мало что могут дать. В 1930-х гг в СССР наблюдался значительный рост оптовых и розничных цен (все иностранцы, посетившие в это время СССР, дружно жалуются на дороговизну - особенно на фоне дефляции в США и Франции), и хотя заработные платы в крупной промышленности росли, нередко опережающими темпами, были группы населения, чьи доходы снижались. Однако, советские экономисты в принципе не признавали рост цен (кроме военных лет), и в периодически издаваемых советских справочниках "40, 50, 60 лет СССР" фигурировали странные цифры, именуемые "производство в ценах 1925/26 гг". Фактически текущие цены объявлялись неизменными, и это давало, конечно, фантастический рост экономики и доходов населения (как если бы сегодня нам говорили, что за 2000-2013 годы средняя зарплата выросла аж в 10 раз!) Например, сборник "Страны мира" М.,1978 сообщает, что в 1917 году доля промышленности СССР в мировой составляла 3%, а в 1977 - "одна пятая часть". За эти 60 лет советская промышленность выросла в 225 раз (!) Несложный рассчет показывает, что если верны выкладки советских статистиков, вся остальная промышленность Земного шара выросла за эти же шесть десятилетий в 28 раз (!). Попытки сопоставления советского промышленного роста с американским дают еще более странные результаты. Из той же советской статистики известно, что объем промышленного производства в 1917 был на 25% меньше, чем в 1913. Стало быть, в 1913-1977 рост промышленности СССР (по версии цитированного справочника) составил 169 раз. Там же содержится информация, что если в 1913 промышленность России (видимо, в границах СССР) равнялась 12,5% промышленности США, то в 1977 "более 80%" (милая приблизительность! что значит "более"? 82%, 85%?; допустим 82%). Столь же несложный рассчет показывает, что промышленность США за тот же период (1913-1977) по соотношению с советской выросла в 26 раз (!) Однако мрачные страницы советских международных справочников, посвяшенные капиталистическому хозяйству, дают США рост не более, чем в 9 раз. Надо или переоценивать экономический рост США (но тогда это будет противоречить данным самих американцев, которыми пользовались советские источники), или "урезать осетра" советской отчетности. Еще более фантастическую статистику находим в советских источниках первых пятилеток. Согласно МСЭ Т 10. М.,1940, в 1913-1938 гг промышленность СССР выросла в 9,1 раза (а с т.з. советской же статистики 1980-х - в 1913-1940 - только в 7,7 раза; и оба раза статистики клялись, что считают "в неизменных ценах 1925/26 годов"). Сопоставляя долю российской и советской промышленности в американской, получаем рост в 1913-1937 всего в 4,6 раза (для 1917-1977 - не в 225, а в 79 раз). Но эти данные зависят от определителей соотношений промышленного производства СССР и США в 1970-1980-х гг (с какого-то момента - 1973-1974 - советские статистики вообще перестали публиковать точные цифры соотношения советской (и шире - социалистической) экономики и мировой. Более современное издание - Мировая экономика: глобальные тенденции за 100 лет. М.,2003* дает другие - гораздо более скромные цифры: за весь ХХ век на территории бывшего СССР промышленное производство выросло всего в 11,3 раза (в 1900 оно составляло 10,5% американского, а в 2000 - 18,6% его же; хотя стоит учитывать, что в 1990-2000 промышленность быв. СССР сократилась в два раза, но все равно реальный рост советской промышленности в 1913-1980 не превышал 11 раз). * впрочем, на взгляд автора этих строк, издание - "Мировая экономика: глобальные тенденции за 100 лет" преувеличивает экономические показатели России в 1900-1913 гг., и если это так, экономический рост за годы советской власти достаточно велик, хотя и не измеряется сотнями раз. И еще не могу согласиться с тезисом Пленкова об общем кризисе мировой экономики, а равно ее научно-технического измерения в 1920-1930-х гг. Рост продолжался (согласно тому же изданию Мировая экономика: глобальные тенденции за 100 лет. М.,2003, ВВП за пределами границ СССР 1940 года вырос за 25 лет с 1913 по 1938 на 55%; все население Земного шара - на 25%), мир не был оруэлловским троецарствием, где НТП топчется на месте или идет вспять. Достаточно сопоставить уровень развития авиации, средств связи, кинематографии, ЭВМ в 1922 и 1939, чтобы обнаружить заметный прогресс этого мира в стиле дизель-панка. Вот перечень важнейших изобретений депрессивных 30-х по версии русскоязычной Википедии: 1931: Радиотелескоп: Карл Янский, Гроут Ребер 1931: Электронный микроскоп: Макс Кнолль, Эрнст Руска 1931: Аэрогель: Стивен Кистлер 1931: Магнитно-резистивная сталь: Котаро Хонда 1931: сплав альнико: Токухити Мисима 1931: Кинескоп: Владимир Зворыкин 1932: Поляроидное стекло: Эдвин Герберт Лэнд 1933: Частотная модуляция: Эдвин Армстронг 1934: электроорган: Лоренс Хаммонд 1934: Судно-амфибия на воздушной подушке: Владимир Левков 1935: Радар: Роберт Уотсон-Уотт 1935: Батут: Джордж Ниссен, Ларри Грисволд 1935: Спектрофотометр: Артур Харди 1935: Казеиновое волокно ланитал: Феррети 1937: Воздушно-реактивный двигатель: Фрэнк Уиттл и Ханс-Иоахим Пабст фон Охайн 1937: Турбовинтовой двигатель: Жоржи Йендрассик 1937: Нейлон: Уоллес Карозерс 1937: Портативный электрокардиограф: Таро Такэми 1937: Многорезонансный магнетрон: Н.Ф.Алексеев и Д.Е.Маляров 1938: Стекловолокно: Рассел Слейтер 1938: Компьютер: Конрад Цузе и Джон Атанасов 1938: Ксерография: Честер Карлсон 1938: LSD-25: Альберт Хоффман 1938: Шариковая ручка: Ласло Биро 1939: Банкомат: Лютер Джордж Симьян
ВЛАДИМИР-III: Еще одно примечание относительно оценок Пленковым тоталитаризма. Пленков совершенно справедливо указывает на массовую поддержку тоталитарных режимов (как и на то, что в подавляющем большинстве случаев фашитские режимы были местного производства; а вот попытки Германии насадить фашизм или национал-социализм в странах либеральной зоны Европы в 1940-1943 успехом не увечались; также следует отметить, что без советских войск в Восточной Европе ни одна страна не стала бы коммунистической; разве что за исключением Югославии, но и там Тито утвердился у власти при деятельной поддержке Москвы). Но что это доказывает? Имеем факт массовой поддержки (в т.ч. на выборах) правящей тоталитарной партии в стране Х, однако эти же самые люди несколько лет/десятилетий спустя отнюдь не горят желанием поддержать ту же самую политическую силу (либо ее политических наследников). С т.з. политического режима, потерявшего власть, все они - предатели (обдуренные какими-нибудь экзистенциальными врагами, причем врагами Родины, ибо плоха та тоталитарная партия, которая 100-%-но не отождествляет себя с Родиной). Но в какой момент люди были искренни: когда голосовали (например, в Италии) за список Фашистской Национальной Партии в 1934 году - 99,85% при явке 96,8% (такие результаты Сталину удалось получить только после войны, а в 1920-х на выборы Съездов Советов ходило менее половины избирателей), или в 1946 - спустя всего 12 лет, когда эти же люди при явке 82,19% в подавляющем большинстве проголосовали за левые и демократические партии? Любая идеология, которая воспринимает отказ от себя любимой в качестве национального предательства, естественно, рационально объяснить факт массовой смены политических взглядов не может. Поневоле начинаешь думать о концепции политических элит, когда всерьез рассматривать можно только небольшие политически сверхактивные группы, а остальное "стадо" покорно пойдет туда, куда поведут, хотя бы потому, что у 90% населения политических взглядов нет и быть не может. Однако, интуиция историка подсказывает автору этих строк, что и это объяснение неверное. Остается (как у Шерлока Холмса) после отбрасывания всех версий - самая сумасшедшая: люди каждый раз искренни (и в 1934, и в 1946 применительно к Италии). Это делает людскую массу в высшей степени непредсказуемой и опасной для любого национального лидера, которого они послезавтра (а то и завтра) затопчут, но не из предательских побуждений, а потому что именно затаптывание сочтут политически верным решением. Данные опасения находят подтверждение, когда читаешь отчеты спецслужб - от царской России до путинской: везде дикий страх власти (и красной, и белой) перед населением.
ВЛАДИМИР-III: Тема Второй мировой за последние два десятилетия в русскоязычной литературе настолько широко изучена, обсосана даже, что возникает не проблема наличия информации, а проблема ее фильтрации и выделения самого основного. Но и здесь Пленков вложил в событийную канву свои весьма ценные пять копеек. Например: Во время Нюрнбергского трибунала советская сторона наложила вето на обсуждение следующих вопросов: 1) отношение СССР к Версальскому договору, 2) визит Молотова в Берлин в ноябре 1940 года, 3) советский пакт о ненападении с Германией, 4) общественно-политический строй в СССР, 5) прибалтийские республики, 6) обмен немецкого населения Литвы, Латвии, Эстонии, 7) проливы, 8) Балканы, 9) Польша. В общем - все самое интересное. Конечно, у всех - рыльце в пушку, реал политик. Но если все так запущено, призывы к морали в политике - все равно, что призывы к самоповешенью. Может, вообще следует обойтись без них? В следующей главе Пленков рассматривает просоветские режимы стран Восточной Европы, и задается двумя весьма перспективными вопросами: 1) почему советский солдат, который в 1945 году был освободителем Варшавы, Братиславы, Праги, Бухареста, через 25 лет выглядел там же оккупантом? 2) почему СЭВ был, по сравнению с ЕЭС, а тем более с ЕС, одним названием? Теория заговора (хитрые и ловкие американцы "заставили" поляков и болгар ненавидеть русских) - самый худший вариант ответа на первый вопрос. Потому что теория заговора - это универсальная отговорка дураков на вопрос почему они до сих пор не построили дороги. После войны советский менталитет до такой степени намертво приватизировал эксклюзивное право быть освободителем всего человечества, указующим ему путь развития, что любое непризнание этой монополии вызывало озлобление. Перевод стрелок на США (если вспомнить, что атлантические структуры оказались куда как живучими и перспективными, да и дожили до наших дней) приводит к неутешительному выводу об интеллектуальном уровне "совка" (все-таки Вашингтон ни разу не расправлялся со своими дубчеками и имре надями, да еще и так тупо, как Москва). Часто говорят, что если бы не ядерное оружие, СССР давно бы захватил западные страны. В этом можно усомниться, поскольку, в сущности, вся история советской сферы влияния в Восточной и Центральной Европе - это история непрерывных конфликтов и бунтов: от борьбы против югославского "нацистко-титоистского режима" до событий 1980-1981 гг в Польше. В любой момент (не только в 1989, но и в 1959, 1969) подавляющее большинство жителей стран "народной демократии" на первых же свободных выборах было готово проголосовать за некоммунистические силы. Если сравнивать ситуацию с положением в Западной Европе, то там антиамериканские акции были уделом маргинальных групп (частью террористического типа), от которых отмежевывались даже еврокоммунисты. Были, конечно, яркие лидеры в стиле "суверенной демократии", но в Вашингтоне никому и в голову не приходило вызвать в "вашингтонский обком" де Голля и заставить написать заявление об отставке. В этом-то и секрет американской победы в холодной войне: при всей непривлекательности американского империализма, советский псевдоимпериализм оказался еще более непривлекательным. Второй вопрос малопопулярен и как-то отходит на второй план на фоне "невыносимой легкости бытия" общественно-политических процессов в советском секторе Европы. Пленков совершенно верно проводит сравнение СЭВа с ЕЭС и приходит к неутешительному выводу: СЭВ был абсолютно неработоспособной структурой, впрочем, он и не ставил перед собой тех задач, которые поставили и осуществили к нашему времени западные творцы ЕЭС. Первые 10 лет СЭВ вообще существовал на бумаге (правда, до 1954 СССР владел долей акций в ряде крупных предприятий стран советского блока). Лишь в 1959 подготовлен был устав сообщества. Однако, ничем, кроме нескольких крупных проектов в области ядерной энергетики и трубопроводного транспорта, а также регулирования взаимной торговли, СЭВ не занимался. Кооперация в рамках СЭВ даже в 1980-х все еще находилась в зачаточном состоянии. Ничего, подобного все более свободному перемещению людей и капиталов на Западе Европы, просто не имело места. Наоборот, сложившаяся система поощряла партикуляризм и национализм. Если предположить, что индустриализация 1950-1970-х гг была для относительно отсталых стран советской зоны шансом "догнать" запад континента, то исполнение этой задумки не отнесешь к числу удачных. Отдельные социалистические страны нередко производили огромное количество угля, стали и техники, которое не находило потребителя. В общем, СЭВ стал еще одной упущенной возможностью системы социализма. Если в 1960 году доля экономики стран СЭВ в мировой достигала 21,6%, то в 1980 - 22,5% (т.е. все бодрые рапорты о высочайших темпах роста социалистической экономики сравнительно с загнивающим миром капитала оказывались липой).
ВЛАДИМИР-III: В главе, посвященной экономическому соревнованию систем капитализма и социализма, Пленков дает немало по-марксистски чеканных формулировок (бытует мнение, что доживи Маркс и Энгельс до Брежнева, СССР стал бы объектом самое едкой критики со стороны "классиков"), с которыми трудно не согласиться: К середине 1960-х годов стало ясно, что капитализм постепенно опережает социализм [в темпах роста. - В.Б.] в 1990 году накануне объединения житель ФРГ на покупку цветного телевизора тратил 38% зарплаты, ГДР - 588%, автомашины - 1143 и 11765%, стиральной машины - 48 и 365%, на квартплату - 48 и 16%. В силу большей эффективности рыночной экономики ирония истории состояла в том, что коммунистические общества стали приобретать постоянно растущий горизонт желаний, порожденных западным обществом потребления, не приобретая при этом средств для удовлетворения этих желаний. Глава немецких коммунистов Эрих Хоннекер говорил, что уровень жизни в ГДР "намного выше, чем во времена кайзера", это так, но восточные немцы сравнивали свой уровень жизни не с кайзеровской Германией, а со своими западными соседями. Действительно: в школе и дома, по телевизору и из литературы советский человек знал, что живет в стране с более совершенным социальным строем. Однако, его уровень жизни почему-то десятилетиями оставался ниже, чем в отсталых капстранах, раздираемых социально-классовыми противоречиями, в т.ч. проигравших вторую мировую войну. Советскому человеку обещали именно высокий уровень жизни, а вовсе не то, что его страну будут "все бояться" (сомнительное достижение, во всяком случае, если нас что-нибудь страшит, разве не предпримем мы усилий, чтобы устранить объект страха?) Парадоксально, но скрытая в период холодной войны за железным занавесом даже малоэффективная и ослабленная тотальным планированием командная экономика была жизнеспособна. Именно взаимодействие с мировой экономикой, начавшееся в 1960-е годы расшатало социализм. Когда в 1970-е годы социалистические лидеры решили воспользоваться открывшимися возможностями мирового рынка (высокие цены на нефть, кредиты), вместо того, чтобы решиться на реформирование своей экономической системы, они сами вырыли себе яму. Вопрос: а на что надеются люди, провозглашающие лозунг: "Назад - в СССР!" Какую экономику они хотят вернуть? Ведь даже если бы тот - реальный - социализм середины ХХ века выжил и сохранился бы до 2014 года, уровень жизни в соцстранах неизбежно был бы даже ниже, чем в совр. России (хотя, конечно, выше, чем в КНДР - СССР ведь имел несоизмеримо больше ресурсов, чем этот тоталитаризм областного масштаба). Или же этот лозунг касается не экономики, а политики, и СССРом называют почему-то руссифицированную Российскую империю в границах 1914 года? Но "коммунисты-за-царя" это, по меньшей мере, жульничество, от которого Ленин переворачивается в Мавзолее.
ВЛАДИМИР-III: Несколько кратких глав (не позволяющих, к сожалению, более полно раскрыть тему) у Пленкова посвящено развитию ряда стран "третьего мира", и опять здесь достается социализму (точнее странам и режимам третьего мира за социалистическую ориентиацию: даже Неру и Сукарно). И вот что сразу всплывает в памяти по мотивам критики Пленковым национально-прогрессивных режимов третьего мира: "Туманность Андромеды" (да, ефремовская). Там ведь показана (не исключено, что совершенно непреднамеренно) ситуация, в которой весь мир превратился в "третий мир". Огромное население, масса социальных программ, драконовские законы об экономии природных ресурсов (в т.ч. т.н. "упрощенное питание"). При этом относительно низкие темпы развития. В первом издании "Туманности" Ефремов датировал действие романа 4000 годом н.э., потом - во втором издании - в 1958 году - 3000 годом н.э., и это позволяет перефразировать цитируемых Пленковым в самом начале своего труда Бриггса и Клэвина: создается впечатление, что за 1950-3000 гг. мир изменился меньше, чем за 1800-1950. Разумеется, Ефремов честно старался нарисовать картину процветающего общества, но получилось то, что получилось. Весьма красноречив образ жизни людей на Цейлоне - куда отправляется в добровольное изгнание Мвен Мас: люди живут на общественном и технологическом уровне предгосударственного этапа неолита; в конце концов, для счастья и справедливого распределения прибавочного продукта вовсе не обязателен высокий технический уровень. (Это, разумеется, ничуть не умаляет колоссальный заряд романтики этого прекраснейшего ефремовского романа, в котором античность взялась за руку с коммунизмом, вытеснив темное средневековье в историческое небытие, что делает роман, наверное, самым антиправославным литературным произведением ХХ века). Однако, с т.з. сукарнофобии Пленкова, "Туманность Андромеды" выглядит почти антиутопией. Пленков об экономическом буме второй половины ХХ века: Запад со второй половины 1950-х годов вступил в пору невероятно высоких темпов развития экономики Этот ларчик открывается просто: во второй половине ХХ века наблюдался невиданный демографический рост (и не только в третьем мире; не будем забывать о "бэби-буме" на Западе, и даже в СССР темпы роста населения в 1959-1961 зашкаливали за все показатели теоретически более многодетных православно-самодержавных времен - до 2% в год). Если в 1900-1950 население мира выросло на 55%, то в 1950-2000 - в 2,4 раза, т.е. рост почти утроился. А демографический взрыв естественным образом увеличивает количество потребителей (даже в слаборазвитых и бедных странах), ведь промышленность развитых стран способна производить не только высокотехнологическую дороговизну, но и дешевый ширпотреб (сейчас эту роль отобрал Китай и страны ЮВА). В любом варианте мира без демографического взрыва (например, если бы к 2000 году население не превышало 4 млрд. человек), высоких темпов развития экономики не наблюдалось бы. Между прочим, в 1920-1930-х гг. демографические прогнозы не предсказывали ни бэби-бума в развитых странах, ни демографического взрыва в развивающихся (даже Китаю тогдашние менделеевы пророчили не более 700 млн. человек населения к 2000 году, но даже это казалось им "безумием").
ВЛАДИМИР-III: Главы, посвященные отдельным европейским странам, создавшим ЕЭС, превратившееся в ЕС. Здесь важно даже не то, что отдельные политики (кстати, достаточно консервативные и престарелые: Аденауэр, де Гольь, де Гаспери; как не парадоксально, но левые интернационалисты - французские коммунисты и немецкие эсдеки были против единой Европы) подготовили свои отдельные страны к интеграционным проектам, а то, что они легко и просто (и довольно быстро! - 5-10 лет после чудовищной бойни) переступили через свои национальные патриотизмы и пожали друг другу руки. Да, секрет Единой Европы прост - он в исключении из повестки дня патриотизма (особенно его мазохистского типажа, а ля обиженная детсадиковская девочка: "а ааанна первааааяяя началаааааа!") Люди в 1945 году могли поставить сколько угодно на то, что Франция и Германия и дальше будут жить, как кошка с собакой (в одном из романов А.Мальро - будущего министра культуры Франции, есть эпизод: в 1944 году немецкий офицер говорит пленному французскому партизану: "через 20 лет снова будет Франция, сновая будет Германия, и снова будет война"). Но создатели Европы переломили историю. 1957 год, наверное, столь же масштабная дата, как и 843. Это воссоздание Империи Карла Великого. Ни много, ни мало! На этом фоне можно с уверенностью говорить, что постсоветскому пространству эта "европейская болезнь" забвения патриотизма не грозит. Тем более, что главный потенциальный интегратор - Россия - как раз в разгаре процесса доказательства тезиса: "а ааанна первааааяяя началаааааа!" и уже почти доказала свою правоту (главное ведь - доказать патриотическую правоту!) P.S. На европейскую интеграцию можно посмотреть и с другой стороны: все внутриевропейские дрязги показались бессмысленными на фоне новой - советской угрозы (реальной, или мнимой - не суть), да и становиться задворками США, чье промышленное производство в 1946 году достигло (на короткий, правда, период) 62% мирового, тоже не больно-то и хотелось.
ВЛАДИМИР-III: Наверное, лучше всего Пленковым написана глава, посвященная революциям 1968 года. Это не были классические революции, в ходе которых важно первым делом захватить почту, телеграф и вокзал, и не в том смысле, что один тиран приходит на смену другому. Действительно, мы живем в мире, возникшем в результате революционных процессов 1960-х гг. (даже совр. Россия, хотя цитируемый Пленковым А.Тарасов и считает, что у нас не было своего 1968 года). Обратить внимание здесь следовало бы не на общеизвестные темы сексуальной революции, рок-музыки, пацифизма, глобализма, а на иную проблему – проблему альтернативы всему этому (хотя Пленков и здесь старательно избегает разговора на тему консерватизма). Действительно, а что могли предложить взамен Битлз, наркотиков и дезертирства из армии консерваторы? Советский консерватизм (он уже был консерватизмом, даже консервой, если воспользоваться ассоциативной аллегорией) очень вяло отреагировал на молодежную контркультуру (наверное, очень стыдно стало ощущать себя реакционной силой, если во всех учебниках тебе присвоена монополия на передовую революционность). Пленков не без удовольствия для своего антисоветизма цитирует телеграмму, отправленную оккупационным комитетом Сорбонны в Политбюро ЦК КПСС: Трепещите бюрократы! Скоро международная власть рабочих советов выметет вас из-за столов. Человечество обретет счастье лишь тогда, когда последний бюрократ будет повешен на кишках последнего капиталиста. Да здравствует борьба кронштадтских матросов против Ленина и Троцкого! Да здравствует восстание Советов Будапешта 1956 года! Долой государство! Да здравствует революционный марксизм! Еще хорошо, что во главе СССР тогда стояли Брежнев и Суслов, а не Путин и Дугин. Когда мы говорим о закате СССР, ничего, кроме образов дряхлости и маразма (Пленков также употребляет эти термины) не возникает. Если национал-социализм погиб в цвете лет насильственным образом, то советский коммунизм одряхлел и скончался от старости (в этом колоссальное эстетическое преимущество национал-социализма над советским коммунизмом, и никакие антифашисты уже изменить ничего не могут – лишь утешить себя, что они сами когда то были молодыми, а современный антифашизм выглядит так, как если бы современная Франция всерьез боролась с абсолютными монархиями Саудовской Аравии или Брунея (это тема позавчерашнего дня, и если у Путина с Дугиным нет никаких иных эпитетов для своих врагов, кроме «фашисткая хунта», это лишний раз говорит об ублюдочности современной российской идеологии, ее принципиальном паразитировании на чужом прошлом и неспособности произвести что-то свое, оригинальное). Брежнев и Суслов лишь поморщились от эскапад парижских революционеров, а вот Путин с Дугиным возопили бы, что захват Сорбонны – это заговор против России с целью ее расчленения (ведь вся мировая история: от походов Александра Македонского до отмены крепостного права – это заговор против России по заданию ЦРУ и Госдепа; А кого ж еще? – ответит нам вопросом на вопрос патриот). Занятно, что в отношении советской культуры с сексуальностью произошла любопытная метаморфоза. Первоначально советская культура, будучи сама в значительной степени антибуржуазной контркультурой, имела на Западе репутацию растленной (черный пиар слухов об отмене в Советской России брака и вообще упразднении семьи). Эта позиция объяснять все недостатки дурным влиянием Старого Света, характерна для консервативной Америки даже в 1950-х: набоковский роман «Лолита» подвергся острой критике американским педагогическим сообществом не из-за особенностей интимной жизни героини (в ряде штатов, где брачный возраст спускается до 13 лет, этим никого не удивишь), а из-за ее тупости и равнодушию к знаниям, хотя, принадлежа к среднему классу, она могла получить блестящее образование, а когда появилась рок-музыка, консервативные американские деятели пытались объяснить ее появление «коммунистическим заговором» (особенно шизофренически эти заявления выглядят в качестве перепостов в совр. российских антиамериканских интернет-ресурсах: совсем уже непонятно, кто и против кого составлял всемирный заговор). Однако, времена изменились, и в 1970-х наоборот, СССР выглядел замшелым и викторианским пространством напротив продвинутого Запада. Но СССР ушел в небытие (достать его оттуда все равно, что провозгласить: вернем дряхлость!), и что же пришло ему взамен? Попытавшись заменить коммунистическую идеологию православно-патриотической (исходя из ложной посылки, что идеология – вечное состояние общественного сознания, хотя на самом деле она малоэффективна как в доиндустриальном, так и в постиндустриальном обществе), современные российские официальные лица России приковали себя к самой эскапистской, обскурантистской и асоциальной идеологии (даже не идеологии, а реакции в самом худшем смысле этого слова), какую можно вообразить. Даже, наверное, во Франции, появись сейчас настоящие ультрароялисты из романов В.Гюго и трактатов де Местра, они выглядели бы куда цивилизованнее и человечнее. Зародившись где-то в середине XIX века на обочине славянофильства (классическое славянофильство, как это не парадоксально, было либеральным, и находилось под сильным влиянием Запада – через аналогичное явление в лице германского антинаполеоновского национал-романтизма начала XIX века), православный патриотизм почти никак себя не проявил во времена Достоевского и Иоанна Кронштадтского, довольно вяло проявил себя в годы первой русской революции («грубый мужицкий демократизм», по выражению Ленина, свойственный черносотенному движению, больше годился на роль «предфашизма», чем на роль объединителя закомплексованных бородатых достоевских мальчиков), и издох практически одновременно с Распутиным. На выборах в Учредительное Собрание несколько полудохлых православно-монархических избирательных списков в российской провинции получили в общей сложности около 1% голосов избирателей и провели только одного депутата от Нижегородской губернии. Сказать, что «русский мужик» любит царя и православие, означало нагло солгать. Однако, впоследствии мертвец очнулся – частью в эмигрантской среде (в Париже и Белграде монархистов оказалось на порядок больше, чем в действующих армиях Колчака и Деникина), частью в православном подполье внутри СССР. Эти последние сыграли исключительную роль в «возрождении» православного патриотизма. Проигравшие борьбу за власть (точнее, и не пытавшиеся побороться, в силу своей ничтожности и маргинальности), гонимые, затравленные, мечтающие об отмщении, абсолютно диссонирующие с советским обществом, а равно с любым другим, в т.ч. с реальным русским обществом времен Достоевского, живущие в атмосфере перманентного апокалипсиса, скрытники и мечтатели, пытающиеся приспособить выдернутые из контекста полунаучно-популярные сведения к своим верованиям. Ксенофобы и принципиальные враги демократии, действующие, как иеговисты, от двери к двери начальственных кабинетов, как огня боящиеся какой-либо социальной ответственности, но требующие себе доминирующего места в обществе, которого они боятся и которое ненавидят, требующие «традиции» в качестве искусственной сепульки (как у С.Лема) для обустройства неким искусственным путем своей личной жизни, раз мир «лежит во зле» и всем правят «темные силы», а стало быть, естественным путем они обречены на одиночество, - какую альтернативу эти возрожденцы могли дать взамен контркультуре 60-х? Если мы поставим рядом с психоделическим типом пацифиста и космополита эдакого традиционалиста, вряд ли он будет привлекательнее. Пойдя на поводу у этого обиженного историей обскурантизма (ведь, строго говоря, в расстреле царской семьи виноваты не столько исполнители – в т.ч. Ленин, сколько весь ход мировой истории), исключив из арсенала развития революцию (которую провозгласили «заговором темных сил» во главе с Сатаной-Америкой), а за нею неизбежно и всякое иное развитие (потому что развитие неизбежно связано с изменением, а все религиозные утопии построены на внедрении «Абсолютной Истины» и запрете ее менять), современный российский культурно-политический режим оскопил Россию. В этом контексте откровения о синхронном конце России и Путина лично выглядят чистой правдой. Дальше – Ничто.
ВЛАДИМИР-III: Когда в позапрошлом веке на русский язык перевели «Хижину дяди Тома», «русская прогрессивная критика» (как ее величали век назад и тем более позже) приняла книгу достаточно прохладно. Ну, негры, ну, страдают, ну и что с того? У нас и своих проблем достаточно. Когда Пленков рисует яркими грубыми мазками картину внеевропейского мира (а книга, напомню, посвящена, скорее, Западу, чем Востоку и Югу), он описывает варварскую периферию цивилизации. Расизм здесь совершенно не при чем: никакие физиологические особенности не мешали и не мешают представителям негритянской или австралийской расы создать передовую цивилизацию (есть основания полагать, что белая раса возникла в Сахаре, а негритянская – севернее, в совр. Европе, да и первичная человеческая раса – идалту – больше всего смахивала на совр. австралоидов). Но что же тогда влияет на такую большую разницу в развитии и уровне жизни разных стран и народов? Почему американцы живут в среднем в 3,6 раза богаче, чем русские и в 44 раза богаче, чем сенегальцы? Почему карибский Барбадос богаче карибской же Гаити в 18 раз (расовый состав стран, кстати, совершенно идентичен)? Почему КНДР – такая суверенная и свободная, в 20 раз беднее порабощенной Южной Кореи? Когда мы начинаем выяснять, в чем причина отсталости или высоких темпов роста той или иной страны, народа, экономической системы, хочется обратиться к истории, найти где-то в палеолите или хотя бы в XVII веке ответ на вопрос, но и история часто ничего не проясняет – она лишь объясняет, почему событие произошло, но предсказать его вряд ли способна, а значит законы истории действуют иначе, чем законы физики. Другой – на кончике пера – аргумент наличия или отсутствия ресурсов. Опять мимо. Япония, Тайвань, Южная Корея отнюдь не могли похвастаться богатством ресурсов (да и Великобритания тоже), а Венесуэле или России богатство ресурсов на пользу не пошло (появился даже термин: «проклятье ресурсов»). США – как раз исключение, соединение ресурсов и искусств. И всегда в прошлом было так же: Древняя Греция не обладала и десятой частью аграрных ресурсов Древнего Египта, что ничуть не помешало ей стать доминирующей в Средиземноморье (хотя и не сразу), и то же самое касается Скандинавии, породившей викингов. Тойнби даже вывел из этой скудости теорию «вызова-и-ответа», хотя не на всякий вызов приходит ответ. Мнение о негативном воздействии иностранного владычества на развитие абстрактной общности способно обидеть любого имперца (в т.ч. российского), который уверен, что его империя облагодетельствовала покоренные народы (а на деле следует учитывать очень много факторов: от реальной опасности ассимиляции или уничтожения, что не всегда одно и то же, до психологического климата в покоренной нации и изменении в качестве медицинского обслуживания). Вообще, вопрос о роли колониализма в истории слаборазвитых народов Азии, Африки и Америки за последние два-три столетия до сих пор является одним из самых сложных и дискуссионных. Ведь следует обращать внимание не только на реальные факты ограбления, порабощения, банального уничтожения целых племен во всех концах света, но и на факты экономического, культурного, гуманитарного развития колоний (учтем также и комплиментарность между народами или ее отсутствие, - как выражался Гумилев, - это реальное явление: например, русские имперцы прекрасно ужились с якутами и бурятами, но никак – с чукчами и индейцами Аляски). Действительно, чем питаться теоретизированием, обратимся к историческим фактам: была Древнеегипетская цивилизация (Кемет, или Та-Кем, как они называли свою страну), и вокруг нее – варварская периферия: «черные» на юге, «белые» - на западе, «желтые» - на востоке. Мы довольно неплохо знаем Древний Египет, а от варварских племен и имен-то не осталось. Затем была Античная цивилизация. Греки не были расистами, но достаточно четко отделяли себя от варваров. Быть варваром значило не говорить по-гречески, не учить наизусть Гомера и не иметь хотя бы толику свободного времени (Аристотель). Досуг – вот грань между варварством и цивилизацией две тысячи лет назад. И опять мы живем на наследии цивилизации: от алфавита до юриспруденции, а варваров помнят лишь дотошные историки. И мы отнюдь не будем проклинать рабовладельцев, любовавшихся Парфеноном (или будем? впрочем, автор этих строк передергивает: все мы - потомки каннибалов палеолита, но это обстоятельство отнюдь не делает каннибалами нас; а может и это сравнение – передергивание: то Гомер, а то – каннибализм; Аристотелю не надо было есть себе подобных, а христианство «облагородило» людоедство, переведя его в разряд символического «богоедства» в ходе литургии). Да, цивилизации гибнут, но означает ли это, что побеждает варварство? Во всяком случае, до сих пор им удавалось передавать эстафету более молодым цивилизациям, даже Китай нельзя называть в полной мере изолятом, если б он таким был в последние 5000 лет (чем хвалятся китайские патриоты), он, несомненно, недалеко ушел бы от энеолита – как недалеко ушли америндские цивилизации. Ну и, наконец, имеем современную цивилизацию, к которой Россия так стремилась сотни лет, и которую современные русские патриоты хотят игнорировать. И ее опять окружает варварская периферия. И опять дело не в цвете кожи: «желтая» Япония более развита, чем «белая» Россия. 100 лет назад все страны мира хотели быть цивилизацией. У некоторых это получилось, у некоторых нет, но лишь немногие добровольно сошли с дистанции, одурманенные миражом самобытности (австралоиды, ведь, могли дать сто очков любой претензии на самобытность, но помогло ли это им?) Неужели, опять – там, в будущем будут помнить Майкрософт и Сартра, но почти ничего не будут знать о Бутане или сибирских старообрядцах? И они все пойдут в качестве сырья на развитие цивилизации (удел варварства?) Такое отношение между цивилизацией и варварством неизбежно, и если бы центром цивилизации была Тропическая Африка, белых и желтых ждала бы ровно та же судьба, чем и негритянских невольников в нашем варианте истории. Любой центр высасывает периферию: парень из деревни обречен стать горожанином и «переплавиться» в рабочего или официанта, а система образования «репрессирует» ленивого ученика, мобилизуя его в разряды необходимых цивилизации людей, хотя, может быть, он сохранил бы свою «самобытность» в качестве неграмотного бродяги. Я недаром начал тему с обращения к позапрошлому веку. 150 лет назад певца Русского мира Данилевского ничуть не смущало, что финно-угорские народности станут (если уже не стали) ровно таким же сырьем для его цивилизации (сытый голодного не разумеет?) Покаяние цивилизаторов пред варварами, характерное для эпохи неоколониализма, не есть уникальная черта современной эпохи – нечто подобное было еще в Древнем Риме. Однако с т.з. направления развития современной России есть существенное различие: Запад кается в своих преступлениях перед примитивными народами и отсталыми культурами, но он не отказывается при этом от цивилизации (даже когда слушает негритянский джаз или носит проколки в носу и ушах а ля дикари; в VI веке в Византии последним писком моды были гуннские прически). Те же ненавистники цивилизации, которые считают нашу страну «жертвой Запада», взамен предлагают нам рухнуть на уровень отсталых стран: вначале в сфере культуры, а затем (неизбежно) и в сфере технической. А Пленкова тем временем ужасает, что вьетнамцы или алжирцы не считались ни с какими жертвами. Это обычное мировоззрение варварства: жизнь варвара стоит недорого не только с т.з. колонизатора, но и с т.з. самого варвара. Даже гуманный СССР не мог относиться к геополитическим пешкам лучше, чем они сами относились к себе. Варварская экзотика привлекает цивилизованного человека, но, во-первых, экзотика – не то состояние, в котором хочется долго пребывать, а во-вторых, цивилизованный человек не виноват в том, что он живет лучше, богаче и дольше варвара. Раз уж современным эталоном передовой цивилизации является Запад, уйти от Запада можно только в одном направлении – к варварству, что хорошо продемонстрировали такие разные страны, как Афганистан, Зимбабве и КНДР. А страны попроще, без амбиций (совр. Китай в т.ч.) прекрасно встраивались в западную систему, о чем им не приходилось жалеть. Современная антизападническая тенденция в России всего-навсего порывает с трехсотлетней традицией развития нашей страны и меняет ее на... Мулле Омару, наверное, понравился бы этот российский выбор, но даже Фидель Кастро борясь с империализмом США, отнюдь не желал выпиливать себя из цивилизации.
ВЛАДИМИР-III: На 453-й странице Пленков добрался до неоконсерватизма. Идеология ли это? И почему вокруг неоконсерватизма нагромождено столько теорий заговоров (с ним мог бы соперничать, разве что, коммунизм)? Внешне неоконсерватизм имеет признаки идеологии (хотя Пленков справедливо замечает, что само название «неоконсерватизм» - условно, поскольку течение следовало бы назвать «неолиберализмом», однако это название уже застолбил социал-либерализм эпохи «просперити» (она же – эпоха столь нелюбимого неоконами кейнсианства, т.е. существенного государственного вмешательства в экономику), а сам классический консерватизм (наконец-то!) Пленков определил как: консерватизму были присущи антибуржуазные установки и ориентация, он носил «оборонительный» характер против наступающего капитализма и либеральной демократии. Напротив нынешний «неоконсерватизм» стремится сочетать традиционные рыночные и либеральные установки с некоторыми консервативными ценностями, такими как трудолюбие, бережливость, скромность, предприимчивость, инициатива, самостоятельность, семья, религиозность. Позвольте, но… Антибуржуазные настроения присущи, скорее уж, монархизму, а не классическому консерватизму. Насчет начальной даты истории консерватизма также нет согласия, но это точно не дата выхода в свет «Размышлений о Французской революции» Э.Берка (1790). В XVII веке торизм, действительно, противостоял олигархии лондонского Сити (и его ярчайший представитель – Дж.Свифт – высказал немало желчных слов в адрес либералов-лилипутов), но уже тогда консерватизм (равно как и либерализм) был компромиссной идеологией. Тем более нельзя приписывать консерватизму антибуржуазность в XIX веке. Великая Французская революция традиционно (в т.ч. в советской и вообще марксистской историографии) оценивалась как буржуазная, но в последние десятилетия эта оценка заметно изменилась в сторону признания ее антибуржуазного (точнее, радикально-мелкобуржуазного) характера. Считать, что именно с 1789-1790 гг. во Франции начал развиваться капитализм, было бы наивностью. Наоборот, в целом события 1789-1815 гг. скорее повредили, чем помогли Франции в качестве буржуазной державы. Другое дело, что интересы крупной буржуазии не всегда совпадали с национальными интересами Франции в целом. Далее, в посленаполеоновскую эпоху во Франции формируется типичная буржуазно-консервативная политическая сила – Партия доктринеров, чей выдвиженец – Луи-Филипп Орлеанский правил с 1830 по 1848 год. Могла ли эта политическая сила достичь масштабов и значения британских тори? Наверное, нет (учитывая французский радикализм 1830-х), но такая тенденция была. Вполне буржуазно-консервативной можно считать демократическую партию южных штатов США в 1828-1860 (ведь рабовладельческий экономический строй южных штатов отлично вписывался в мировое хозяйство середины XIX века, и Англия с Францией, если бы это зависело от них, не стали б ничего менять). Наконец, в России классический консерватизм гнездился в среде крупного старообрядческого бизнеса (а поскольку старообрядцы не имели легального выхода в общественно-политическую жизнь страны, этот консерватизм в 1881-1917 люто ненавидел царскую власть и готов бы спонсировать хоть Ленина); интересно, что старообрядческие списки и примыкающие к ним консервативные партии приняли активнейшее участие в выборах в Учредительное Собрание в 1917, но, конечно, получили, очень мало голосов и остались незамечены историками. А Каткова и Победоносцева следует называть не консерваторами, а реакционерами (реакционер может быть представителем любой идеологии, например, коммунистической, реагирующим на отмирание коммунистической системы). Таким образом, нельзя отождествлять консерватизм и антибуржуазность (если после XIX века монархисты и клерикалы примкнули к консерваторам, то не от хорошей жизни: на президентских выборах во Франции в 1848 году легитимистский кандидат получил всего 0,06% голосов; а в условиях могущества монархической системы буржуазные консерваторы борются с нею). В XIX веке борьба между консерваторами и либералами шла не по вопросу о буржуазии или о развитии капиталистических отношений, а о рамках избирательного ценза: консерваторы считали, что только ответственный собственник/налогоплательщик может управлять государством, и поэтому всячески противились расширению избирательного права. Конец XIX века, действительно, был эпохой торжества либерализма (хотя и не полного: в целом соотношение сил между либералами и консерваторами в парламентах всех стран мира с учетом удельного веса их населения примерно составляло в 1900 году 3:2, а в Европе – 4:3 в пользу либералов (подсчеты автора этих строк)), но в первой половине ХХ века либерализм оказался куда менее востребован сравнительно с консерватизмом (судьбы либеральных партий Германии, Великобритании, Италии), во всяком случае консерваторам удалось создать массовые партии «нового типа», что не всегда получалось у либералов (в странах Скандинавии, например, либералам пришлось сойтись с массовым аграрным движением).
ВЛАДИМИР-III: Далее, когда мы начинаем разговор о неоконсерватизме, следует помнить, что это мировоззрение тесно связано с постиндустриальной революцией, и уже в силу данного обстоятельства не может считаться классической идеологией (поскольку классические идеологии принадлежат индустриальному веку). Вот об этом Пленков совершенно забыл, хотя сам же ранее (в главе о «новых левых») подчеркивал важность бытовых и технологических предпосылок «революции 68 года» (превращение детской комнаты в «уютное гнездышко», открытие антибиотиков и т.д.) Материалистическое измерение любого исторического процесса, связанное с появлением реальных предпосылок тех или иных событий, не допускает «чудес» типа «возвращения прекрасного прошлого» (ужасного – тоже). Например, чтобы вернуть СССР, нужно, как минимум вернуться в 1985 год – в т.ч. в технологическом отношении, а для реставрации Российской империи со всеми ее достоинствами и недостатками (как же без них?!) необходимо вернуться в 1913 год: разучить минимум 60% населения читать-писать (нет, не «испортить» их иностранной системой образования, а вообще разучить), переселить 80% населения в деревню, отобрать у населения телевизоры и радиоприемники, лишить женщин избирательного права, а выборы сделать четырехстепенными и т.д. Да и то не будет никакой гарантии, что, вернувшись в 1913 год, мы не окажемся через четыре года в 1917. Каждое событие не есть чей-либо произвол, оно запрограммировано определенными факторами. Бурбоны в 1815 всерьез думали, что они победили историю, но они ничего не поняли, и им удавалось грести против течения всего полтора десятилетия. Постиндустриальный мир, на взгляд автора этих строк, еще недостаточно изучен, как явление, но одно к 1980 году было ясно: индустриальным мир заканчивается. Это неизбежно меняло социальный состав занятых, условия работы, трудовые интересы и т.д. Всерьез говорить в 1980 году об актуальности марксистских схем (тут с Пленковым вполне можно согласиться) было уже неактуально. Не потому что Маркс и Энгельс ошибались в середине XIX века (как раз нет), но с тех пор общество раза три радикально изменилось (насколько ошиблись классики марксизма в перспективе, ясно, хотя бы из того, что первую социалистическую революцию они ожидали в Великобритании). Пленков, рассуждая о неоконсерватизме, совершенно справедливо строит две шеренги: неоконы напротив последователей новых левых – уж какими они оказались после 1980 года. Неоконы – справедливое неравенство (термин, который в русской литературе первым, пожалуй, употребляет Солженицын), наследство, благоразумие, свобода, гегемония Запада (по факту – все равно конкурентов нет). Новые левые начала XXI века – толерантность, мультикультурализм, социальные программы, борьба против фашизма ради спортивного интереса. Для выпавшего из советского гнезда постсоветянина, желающего «переиграть» финал холодной войны, плохи были и те, и другие.
ВЛАДИМИР-III: СССР рухнул не столько из-за происков внешних врагов, сколько и преимущественно из-за внутренних проблем. Советская система рухнула более под тяжестью собственного маразма, поскольку она совершенно не соответствовала новым вызовам времени, потому что она была устаревшей морально, потому что она перестала пользоваться поддержкой народа, потому что она была неэффективной во всех отношениях. Даже удивительно, с какой скоростью вчерашние стражи советской власти перебежали на сторону победителей – редчайший случай в истории. Даже у королевской власти во Франции оказалось гораздо больше приверженцев, готовых за нее умереть, чем у советской власти… А как это еще назвать? Самое глупое – видеть в распаде СССР чью-то невидимую руку заговора. Любая теория заговора конструкционно является самобичеванием ее автора (поскольку автор теории заговора всегда выступает в роли жертвы): заговорщики всегда умные, практичные, умелые, везучие, организованные, их жертвы – наоборот – глупы, наивны, безруки, неорганизованны и, по большому счету, обречены (всякий нормальный человек, в силу своего интеллектуального и социального потенциала, хотел бы присоединиться, скорее, к заговорщикам, чем к придуркам). Но основания? Взять, например, известный миф о том, что Горбачева то ли подкупили, то ли завербовали. Чем можно было подкупить руководителя мировой державы? Неужели, должностью президента Горбачев-фонда? Или как можно было «завербовать» кандидата в генсеки ЦК КПСС? Ленин (даже если поверить в пропагандистский миф о «немецком золоте») простудился на похоронах своих кредиторов (в т.ч. кредиторов из числа богатых старообрядцев). В качестве веского доказательства теории горбачевского заговора приводится «аргумент» его еврейского происхождения; причем более всего на этом «объяснении», которое, с их т.з., объясняет все и сразу, настаивают еврейские патриоты русской нации. Ленина (Сталина, даже Хрущева и Брежнева) тоже обвиняли в еврейском происхождении, и получалось, что сверхдержава, созданная в результате мирового еврейского заговора, разрушена в результате него же. Впрочем, искать логику в теории заговора – занятие сугубо неблагодарное. К тому же теория заговора – идеальная отмазка для тех, кто не хочет нести ответственность, становясь невинной жертвой, и поэтому популярна. СССР не смог догнать Запад. Ленин (и Сталин тоже) были уверены, что удастся (в конце концов, не боги горшки обжигают, а в Англии и Германии тоже когда-то волам хвосты крутили). Поначалу все шло неплохо (индустриализация, вторая по счету – всего их было три: 1881-1900, 1928-1940 и 1948-1959 – действительно, была достойна восхищения), но после неудачной войны (так!), взвалив на себя совершенно непосильную роль антагониста целой цивилизации, СССР (а с ним и его сателлиты) оказались в тупике индустриализации без выхода в постиндустриальную цивилизацию. Завоевать более развитые страны и сделать их частью себя советскому сектору тоже не удалось (может, Калашникову имело смысл стать не автоматчиком, а программистом?) Отсталость СССР от США становилась даже не количественной, а качественной. Это усугублялось распространенным в СССР мнением, что СССР, как государство более совершенного социального строя, не имеет право быть беднее и неразвитей Америки (все достижения космической и иных сфер перечеркивала экзотичность «Книги о вкусной и здоровой пище», а разговоры о «мещанстве» и «недостойном желании наесться» выглядели мошенничеством), и уж тем более, скажем, буржуазная Голландия не могла жить в долг за счет феодальной Испании (а СССР и другие социалистические страны в 1980-х оказались в долгу перед Западом). Значит, мы не понимали роли социализма в «догоняющем развитии» советского пространства и мыслили СССР не тем, чем он был на самом деле. В современной России есть два невроза. Невроз первый: восстановить СССР. Даже если под этой аббревиатурой разумеется не самодержавно-православная Российская империя, а именно СССР, то оба способа «восстановления» никуда не годятся. Способ первый – вернуться к сталинизму. Это невозможно, и не только потому, что нельзя войти в одну речку дважды. Способ второй – не надо было трогать СССР, т.е. делать перестройку. Предположим, какой-нибудь Романов (символическая фамилия!) замораживает страну. Что имеем к 2015 году? Советская экономика продолжает производить экскаватор, чтобы добыть побольше руды, выплавить сталь и произвести два экскаватора (это и есть «дурная бесконечность» индустриализации), в продмагах – ассортимент 1985 года, телевизор по прежнему стоит 2-3 месячные зарплаты. На словах – воинственная риторика (а ля Ким Чен Ын), на деле (тайно от населения СССР) – мучительные переговоры об отсрочке и реструктуризации внешнего долга. Эмиграция большей части научно-технической и художественной элиты. Из плюсов: отсутствие безработицы и относительно небольшое социальное расслоение (официальная зарплата Горбачева в качестве главы Верховного Совета равнялась 1000 рублей в месяц, средняя по стране – 240 рублям; 1989), но тем значительнее немонетарные привилегии (в т.ч. спецмаги и, вообще, доступ к товарам и продуктам; редкий роман о двух мировых войнах обходится без описания пиршества на продскладе!) Одним словом, мобилизационная экономика, существующая ради себя самой, а не ради осмысленной и конечной цели: победы во второй мировой, либо прорубания окна в Европу. Президент Института США и Канады Арбатов имел все основания говорить, что перестройку с отказом от мобилизационной модели развития надо было начинать не позже 1950-х.
полная версия страницы