Форум » Библиотека и кинозал » Люди, книги, фильмы » Ответить
Люди, книги, фильмы
ВЛАДИМИР-III: Здесь предлагаю размещать краткие аннотации (отзывы) по поводу известных личностей и результатов их деятельности (например, книг и фильмов). В идеале - состоящих из одной фразы.
ВЛАДИМИР-III: А.Ф.Лосев - античник и тайномонашествующий. Лосев, как и все верующие, видел только то, во что верил, а во что не верил, того в упор не видел.
ВЛАДИМИР-III: Андрей Батюшкович Кураев (не афиширующий свое отчество). Кураев завел целый форум, на котором очень быстро дискуссия с претензией на вольнодумство свелась к двум самым "горячим" темам: "нас убивают, нас отравляют; это последний источник" ("Через тернии к звездам") и "насчет галактики не знаю, но земля сотворена 5508 лет до нашей эры", а сам Кураев сбежал от тамошних модераторш на просторы жж, где вольнодумства больше, а модераторш обратно пропорционально меньше.
ВЛАДИМИР-III: "Преступление и наказание" Ф.М.Достоевского. А мне все же интересно, сколько Соня Мармеладова жертвовала на церковь?
ВЛАДИМИР-III: Математик А.Т.Фоменко и его исторические труды. Фоменко в общем-то верно оценил свои перспективы: если люди поверили библии, корану, бхагавад-гите и Толкиену, чем я-то хуже?
ВЛАДИМИР-III: Творчество Чхартишвили-Акунина. По поводу творческого метода "главного писателя XIX века" была пародия, написанная задолго до рождения самого Акунина. Написал ее А.И.Куприн: На темы рассказов дяди Васи ходили между воспитанниками пародии, преувеличенные до абсурда. В одной из них говорилось, например, о том, как дядю Васю во время его путешествия со Стенли выбросило на необитаемый остров. Тотчас же сбежались дикари, а дикари на этом необитаемом острове были поголовно людоеды. Сначала они кинулись было на дядю Васю с томагауками, но тотчас же опомнились. «Ах, это вы, Василь Василич! Извините, пожалуйста, а мы было вас совсем не узнали».— «То-то же, негодяи, смотрите у меня в другой раз,— заметил им строго дядя Вася.— А где же здесь пройти в Петербург?» — «А вот-с, сюда пожалуйте, сюда... Ступайте по этой дорожке, все прямо, прямо, так и дойдете до самого Петербурга»,— отвечали дикари, падая на прощанье в ноги дяде Васе.
ВЛАДИМИР-III: По поводу деятельности радио "Радонеж". Один мой верующий знакомый сказал по поводу этого очень претенциозного средства массовой информации: "Чтобы быть русским православным, мало быть только православным, надо быть еще хоть немного русским".
ВЛАДИМИР-III: Православная поэтесса Нина Васильевна Карташева. Карташева - из князей Оболенских и поселка спецпоселенцев - искренне ненавидит взбесившихся в 1917 рабов; настолько искренне, что соратника в этой ненависти ей так и не нашлось.
ВЛАДИМИР-III: Фильм "Иван Васильевич меняет профессию". В фильме "Иван Васильевич меняет профессию" есть второе дно, и оно интереснее, чем древняя Москва или машина времени: дело в том, что лучше всего у кинорежиссеров получаются фильмы о жизни и творчестве кинематографистов, можно даже сказать, что если бы из фильма убрать все фантастическое (но строго историческое), фильм, став фильмом о жизни кинематографической среды, объективно стал бы лучше - и Булгаков это предсказал.
ВЛАДИМИР-III: Всеволод Чаплин - всем известен. Всеволод (Анатольевич, у него, оказывается, и отчество есть) Чаплин всеми силами разжигает религиозную и антирелигиозную ненависть к себе лично и своей организации, и когда мера ненависти превысит опасение ответственности перед законом, Чаплина убьют как собаку/Сысоева; а поскольку после смерти ничего нет, на этом все и закончится.
ВЛАДИМИР-III: Поп Максим (отчества пока не выяснил) Каскун. Прогнавши второго по степени невменяемости члена руководящей группы РПЦ - Вигилянского (первый, естественно, Чаплин), руководство РПЦ "попустило" деятельность настоятеля Тихвинского храма села Выпуково Московской епархии Максима (как они задолбали этим отсутствием отчества!) Каскуна - более простого, более демократичного и, как следствие, более глупого деятеля (иначе не получается у них: или высокомерен и невменяем или демократичен и глуп).
ВЛАДИМИР-III: Александр Андреевич Проханов, патриот. Проханов уже 74 года готовится умереть за Россию, и все никак не умрет.
ВЛАДИМИР-III: Фильм 70-х "Где ты, Багира?" (не о пантере) сформировал целое поколение собакозащитниц (именно так!), причем, если в 1970-х они были относительно юны, то с какой-то фатальной неизбежностью наступили 2010-е...
ВЛАДИМИР-III: Прекрасный французский фильм "Ватель" (http://ru.wikipedia.org/?oldid=45543492) примечателен еще и тем, что за три дня действия никто из героев не проявляет вообще никакой религиозности - а ведь действие происходит в 1671 году (ну разве что подготовка к постному дню - пятнице - угробила главного героя).
ВЛАДИМИР-III: Юрий Юлианович Шевчук - солист группы ДДТ. Шевчук очень хорошо устроился в жизни - такую наивность не так-то просто устроить, но у него получилось, и он еще не знает, что придется или с верующими расстреливать атеистов, или с атеистами расстреливать верующих (интересно, что он выберет по принципу или - или?)
ВЛАДИМИР-III: Бывший президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев, который призвал Путина "отпустить" пусси риотс. Михал Сергеич, сложившаяся вот сейчас ситуация - прямое следствие празднования тысячелетия крещения Руси, которое произошло по Вашей инициативе; надо ж перед тем. как что-то делать, хоть немного думать.
ВЛАДИМИР-III: Владимир Владимирович Путин - мой тезка. Никто так много не сделал для окончательной победы атеизма в нашей отдельно взятой стране, как В.В.Путин; я даже горжусь тезкой.
ВЛАДИМИР-III: Максим Шевченко - православный журналист. Шевченко пошел в журналистику в недобрый для нее час, ведь понятие "журналист" стало до неотличимости синонимом слова "проститутка", а поскольку Шевченко стал еще и православным журналистом, то оказался православной проституткой.
ВЛАДИМИР-III: Клайв Стейплз Льюис — английский и ирландский писатель, учёный и богослов, известный своими работами по средневековой литературе и христианской апологетике, художественными произведениями в жанре фэнтези; один из видных представителей Оксфордской литературной группы «Инклингов». Льюис - это просто-напросто закомплексованный англичанин викторианского века, которому понадобилось пережить очень невикторианский ХХ век, а там уж что получилось...
ВЛАДИМИР-III: Опять Проханов (ну, вы его знаете). Интересно, можно ли Проханова рассмешить, способен ли он просто так смеяться (не над поверженным врагом, а просто так - смеха ради), или он так привык страдать за родину, проданную масонами марсианам в результате либерально-комедийного заговора, что, как кит ноги, утерял эту счастливую способность высших приматов?
ВЛАДИМИР-III: Константин Евгеньевич Кинчев - лидер группы "Алиса". За последние 20 лет Кинчев постарел, прокис, да еще и принял православие; иногда думаешь, что художник должен не работать на пенсию, а умирать в возрасте Цоя.
ВЛАДИМИР-III: «Охотники за иконами» — роcсийский фильм, снятый в 2004 году на основе одноимённой повести Юрия Короткова. Фильм - дерьмо, режиссер - дерьмо (а как еще относиться к человеку, который ненавидит меня и мой мир), персонажи - дерьмо (таких не бывает, это выдумка кабинетного мизантропа) - вот как следует относиться к таким фильмам.
ВЛАДИМИР-III: Смирнов Дмитрий Николаевич - Председатель Синодального отдела РПЦ по взаимодействию с вооружёнными силами и правоохранительными учреждениями. Судя по крайне низкому IQ Смирнова, начальство РПЦ весьма невысокого мнения об умственных способностях наших силовиков.
ВЛАДИМИР-III: Наташа Мария Кампуш - австрийская девушка, оплакивавшая смерть своего похитителя. Вчера увидел в продаже мемуары Кампуш, и подумалось: чем она отличается от любой девушки, которая вышла замуж за взрослого, чужого мужика со всем набором его вредных привычек, и чем любая девушка, которая обладает достаточной смелостью, чтобы любить и быть любимой, отличается от Наташи Кампуш?
ВЛАДИМИР-III: Мединский Владимир Ростиславович 1970 года рождения. Мединский войдет в историю России не как министр культуры, а как министр культа.
ВЛАДИМИР-III: Дмитрий Сергеевич Энтео-Цорионов - активист московского Миссионерского центра имени пророка Даниила РПЦ МП. По сложившейся традиции, именно люди с осетинской фамилией Цорионов (Энтео - это наркотический псевдоним) активно изгоняют из русских Ивановых, Петровых и Сидоровых.
ВЛАДИМИР-III: У английских писателей отлично получается литература малых форм: рассказы, повести, максимум короткий роман-рассказ. Но чем пространнее повествование, тем оно у англичанина нуднее. В этом отношении французы их превосходят.
ВЛАДИМИР-III: Вот, к примеру, что случится, если повстречаются аллах и православный бог - они ведь друг другу морду набьют. Их такими придумали...
ВЛАДИМИР-III: Фредерик Бегбедер - французский журналист, ранимый факер и пра-пра-правнук Жака Паганеля (тоже много путешествует). В современной французской литературе процветает своеобразный (не похожий на англо-американский) стиль эмо, и Бегбедер - со своей псевдоправославной бородой (под Талькова - или это Тальков был под Бегбедера) - туда органически вписался; помогли 99 франков, тюряга за хранение наркотиков и 11 сентября. Его российские коллеги должны ему зверски завидовать: если журналисту не о чем писать, кроме ресторанов Парижа, гламурных клубов и литературных премий - это почти идеал. Чтобы его осуществить, достаточно родиться во Франции между 1965 и 1974 гг - делов всего-то!
Yolandy: Вклинюсь-ка в ваш монолог. Андерс Брейвик - норвежский консерватор, масон, юдофил. Претворил в жизнь заветную мечту каждого гражданина РФ. Только не врите, что никогда не хотели взорвать бомбу у приёмной Путина... или Медведева? В общем, вы меня поняли. Или поиграть с путинюгендовцами на Селигере в Postal IRL? Превзошел в "любви к ближнему своему" самого Варга Викернеса, который на почве идеологических разногласий 23-мя ударами кухонного ножа убил своего кореша по группе Mayhem Евронимуса. В итоге, Варг отсидел 15 лет в условиях, о которых большинство россиян могут только мечтать, писался в портативной студии, которую ему поставили за госсчёт прямо в камере... хм, нет. В квартире. В итоге, вышел на волю мировой звездой, имеющей за спиной девять полноформатных альбомов, раскрученный проект Burzum и толпы фанатов. Так вот, Брейвик реально круче. Хотя бы потому, что показал нам грешным, вслед за Варгом, как надо жить на этой земле. Кста, ему в каме... блин, квартиру поставили приставку с ноутом, а за хорошее поведение будут каждый месяц водить проституток.
Yolandy: Аманда Палмер - американская певица и игрунья руками на пианино и укулеле. Сначала организовала себе группу The Dresden Dolls, взяв в дополнение к себе барабанщика Брайана Вильоне. Потом пришла к справедливому выводу, что она и сама ещё как ого-го и начала крепать сольники. Саунд офигенен, порой офигителен. Широко пользует как укулеле, так и что-то типа банджо (особенно, в последнем альбоме). В общем, пацаны - берегите яйца. Концентрация мата в текстах песен - Шнур позавидует (кста, реанимированный "Ленинград" с Юлей Коган на вокале подозрительно напоминает общим наполнением её альбом "Who Killed Amanda Palmer"). Сами тексты - поборники традиционных ценностей хватаются за сердце и требуют валокордину. Активно выступает против бритья лобка (на "spin.com" появился убойный текст, озаглавленный как "Amanda Palmer Fights for Pubic Hair Freedom", который был ответом на её песню и клип "Map of Tasmania"), самой не западло появиться голышом в своём клипе.
Yolandy: Ханс Рудольф Гигер - швейцарский художник в технике аэрографии. Кумир киберпанков. "Отец" того самого Чужого. Автор обложек к альбомам рок-звёзд: Danzig, Carcass, Celtic Frost, Emerson, Lake and Palmer, Shiver (именно с их альбома Walpurgis он и начал клепать рокерам обложки). Автор эксклюзивной стойки для микрофона вокалиста Korn Джонатана Дэвиса и дизайна серии эксклюзивных гитар от Ibanez (мелькает у тех же Korn). Автор декораций для несравненной Милен Фармер. Творчество состоит из оттенков болотного, металлика, серого, коричневого, тентаклей, членов и обезображенных младенцев. У меня даже есть серьёзные подозрения, что Гигер в процессе творчества обильно вдохновляется кетамином - очень уж его картины похожи на кетаминовые глюки. Ярчайший представитель современного искусства хотя бы потому, что, в отличие от других авторов, не размазывает говно лопатой по холстам, а Творит и Доставляет. Именно с большой буквы! Кста, его работы не так давно привозили в Москву, просто не могла не сходить. На фото ваша почтенная слуга.
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: На фото ваша почтенная слуга. Черт возьми! Именно так я Вас и представлял. Чесслово!
Yolandy: Наверное это судьба ВЛАДИМИР-III пишет: Его российские коллеги должны ему зверски завидовать: если журналисту не о чем писать, кроме ресторанов Парижа, гламурных клубов и литературных премий - это почти идеал. Ага. Особенно если учесть, что идею для "99 франков" Бегбедер слизал у Пелевина. Чувствуются параллели с "Generation P". И о дофамине ("Любовь живёт три года") Пелевин тоже любит порассуждать. Т.е. ещё кто кому завидовать должен.
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: Автор обложек к альбомам рок-звёзд: Danzig, Carcass, Celtic Frost, Emerson, Lake and Palmer, Shiver (именно с их альбома Walpurgis он и начал клепать рокерам обложки). Чего-то такое припоминаю. Celtic Frost - это швейцарцы? Готы? Yolandy пишет: Ага. Особенно если учесть, что идею для "99 франков" Бегбедер слизал у Пелевина. Чувствуются параллели с "Generation P". И о дофамине ("Любовь живёт три года") Пелевин тоже любит порассуждать. Т.е. ещё кто кому завидовать должен. Европейцы сходятся в одном: русские живут интереснее. Но что-то мне кажется, что эта "интересность" перерастает в "экзотику", а экзотика на то и экзотика, чтобы приедаться. Интересно, живи мы во Франции (точнее, родись мы во Франции), как бы нам виделась Россия? Yolandy пишет: или Медведева? Его-то за что? Вот уж человек, от которого ничего не зависит. Он мне напоминает старшего сержанта, который станет маршалом не раньше, чем поубивают всех офицеров и генералов, да только никаких войн на это не хватит.
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Чего-то такое припоминаю. Celtic Frost - это швейцарцы? Готы? Ага. Только больше с уклоном в метал. По-моему, похоже на Type O Negative или на Theatre of Tragedy, если убрать вокал Лив Кристин. ВЛАДИМИР-III пишет: Интересно, живи мы во Франции (точнее, родись мы во Франции), как бы нам виделась Россия? Не знаю как французы, но японцы представляют себе Россию довольно адекватно. Только они считают, что мы живём беднее (что с них взять - богатая страна) и что русские много пьют (хотя японцы от нас, как минимум, не отстают). ВЛАДИМИР-III пишет: Его-то за что? Вот уж человек, от которого ничего не зависит. Он мне напоминает старшего сержанта, который станет маршалом не раньше, чем поубивают всех офицеров и генералов, да только никаких войн на это не хватит. А чё? Реально "нумеро дос" нашей банановой республики зла. Кста, сейчас вспоминаю свои прогнозы пятилетней давности. Помните когда Путин снял Фрадкова и достал откуда-то Зубкова? Вот я тогда думала, что Путин назначит его следующим президентом, тот формально поруководит нами годок, а потом уйдёт в отставку по состоянию здоровья. А когда кандидатом выдвинули Медведева я предсказала, что будет так, как стало сейчас. Даже с парнями поспорила на бутылку французского шампанского, что Медведев не будет выдвигаться на второй срок и уступит место Путину. А они включали наивняк, что, мол, Путин посидит годик премьером, а потом уйдёт в "Газпром" или в "Nordsream".
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: А чё? Реально "нумеро дос" нашей банановой республики зла. Я заметил одну интересную вещь (причем заметил ее своему кузену, которого вчера принимал в гости: он участник боев без правил и будущий прокурор: закончил юрфак; кстати, Ваш ровесник ), так вот вещь, которую я заметил: "В России все разговоры, что Путин, плох заканчиваются тем, что свергать его нельзя"). Я же в принципе всегда (всегда!) склонялся к мысли, что идеальное государство (и заодно общество) - это такое, в котором человека легче убить, чем убедить в какой-нибудь идейке, поэтому государство перманентно должно напоминать издыхающего льва, окруженного зубастыми волками. Вот почему (через этот почти либертарианский вывод) мы с моим американским другом (Вы его не знаете, но он популяризировал мое творчество, включая ЛНБВ, в США), который, в принципе, либертарианец, находим общий язык (хотя по политическим тонкостям всегда расходились).
krolik: ВЛАДИМИР-III пишет: "В России все разговоры, что Путин, плох заканчиваются тем, что свергать его нельзя" відсталі дикі люди... ВєлікаяВєлікаяВєлікая і тут раптом здохне без якогось карліка.
ВЛАДИМИР-III: История
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: "В России все разговоры, что Путин, плох заканчиваются тем, что свергать его нельзя" Не поняла связи между "Медведев - номер два" и "нельзя свергать Путина". krolik пишет: відсталі дикі люди... ВєлікаяВєлікаяВєлікая і тут раптом здохне без якогось карліка. Взаимоисключающие параграфы в действии
ВЛАДИМИР-III: банановой республики зла
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Классику надо читать: Татарский часто представлял себе Германию сорок шестого года, где доктор Геббельс истерически орет по радио о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступников, генералы СС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер Восточной Пруссии. Татарский, конечно, ненавидел советскую власть в большинстве ее проявлений, но все же ему было непонятно – стоило ли менять империю зла на банановую республику зла, которая импортирует бананы из Финляндии.
ВЛАДИМИР-III: вел. кн. Александр Михайлович Романов - автор "Воспоминаний". вел. кн. Александр Михайлович Романов - умный и искренний человек, много работавший над своим образованием, который говорит о Николае Александровиче Романове ровно то же самое, что писали большевики в советских учебниках или Витте в своих мемуарах: Н.А.Романов был неспособен править страной, и ничто не могло его переделать. P.S. Ведь "кровавым" Романова Н.А. назвали не большевики, и даже не Витте - его первым назвал так его же троюродный дядя (родной брат Александра Михайловича), причем в тот же день, когда случилась Ходынка и прямо в лицо - принципиальные и искренние люди были в нашей стране всегда.
ВЛАДИМИР-III: Максим Леонардович Шевченко - страдательный член Общественной палаты при Путине. Надо принять закон, разрешающий (а затем и предписывающий) Шевченке носить хиджаб; ведь смог же в свое время французский Конвент законодательно разрешить Жермене де Сталь носить штаны? - и наша Дума, думаю, сможет.
ВЛАДИМИР-III: http://filmin.ru/16671-chelovek-kotoryy-umel-tvorit-chudesa.html - забавный английский фильм 1936 года по мотивам Уэллса "Человек, который умел творить чудеса". Когда все возможно, это уже не интересно. Потому чудес не бывает.
ВЛАДИМИР-III: Александр Васильевич Колчак - человек, в декабре 1917 года вручивший британскому послу в Токио прошение о приёме в английскую действующую армию «хоть рядовым». Колчак - уникальная личность. Ни у кого бы так быстро и легко не получилось превратить за считанные месяцы сибирских кулаков в красных партизан.
ВЛАДИМИР-III: "Парад планет" - предперестроечный фильм. Перестроечные фильмы создавались по принципу: завести рака за камень. И чем больше рак, и чем больше камень, тем лучше. Поэтому позднеперестроечные фильмы стали страдать мегаломанией. Ну и доверчивость советского человека. В т.ч. к разного рода духовностям. Это мы ведь сейчас знаем, что духовность - это не девочка, стоящая на шаре, который летит по небу, духовность - это кормленая харя с ошметками бороды, которая решает, кто в ад попадет, а кто в рай. А ведь если бы не распался СССР, до сих пор бедненькими прикидывались бы. Так что. все что ни происходит - к лучшему.
ВЛАДИМИР-III: Рене Генон - франко-мусульманский гностик ХХ века и большой дурак. Он считал, в т.ч., что с течением времени физические законы могли измениться в соответствии с человеческими представлениями о них; например, когда люди считали Землю плоской, она и была такой. Ага! А как сплавал Магеллан, тут же округлилась O0
ВЛАДИМИР-III: Земля без хлеба 1933, Испания Сюрреалистический документальный фильм Луиса Бунюэля о приграничной области Испании, местечке Лас-Урдес, где традиционно не едят хлеба и не знают сытой и "нормальной" жизни. Беспощадная картинка, фиксирующая ужасающую бедность населения, факты его вырождения, сухо и обстоятельно прокомментирована рассказчиками, что еще больше усиливает потрясающую "правду" видеоряда. http://www.ivi.ru/watch/56658 В конце фильма титры 1936 года о сопротивлении фашистскому мятежу в защиту показанных в фильме традиционных ценностей.
ВЛАДИМИР-III: http://seasonvar.ru/serial-3119-Ijon_Tichy_Raumpilot.html - немецкая экранизация (правда, "по мотивам") "Звездных дневников Иона Тихого".
ВЛАДИМИР-III: Фильм 2008 года «Господа́ офице́ры: Спасти́ импера́тора». Это не остерн, это вестерн. Вот так попытки разбудить российские традиции рождают кальку с не самых лучших образцов голливудской продукции.
ВЛАДИМИР-III: Закон о защите чувств верующих, который должны скоро принять. Религия в принципе - дерьмо, а закон это юридически оформит.
ВЛАДИМИР-III: Фильм 1986 года "Кин-дза-дза". Первенец турбореализма - фильм "Кин-дза-дза" подчеркнуто антикапиталистический. Был такой созвучный ему период в самом начале перестройки.
ВЛАДИМИР-III: Иван Александрович Ильин - эмигрант и монархист. Ильин - типичный бурбон, который ничего, ровным счетом. не понял и ничему не научился; более того, ему бы хотелось, чтобы и другие люди ничего не поняли и ничему не научились - в этом и состояла вся его деятельность.
ВЛАДИМИР-III: Прочел на портале "Традиция" материал о Луркморье, и сделал любопытный вывод. Грань проходит не между "русаками" и "жидами", а между сангвиниками и меланхоликами. Т.е. всякий русский сангвиник непременно тянет на космополита, а еврею-меланхолику одна дорога - в патриотизм (не обязательно в еврейский). Я не собирался изначально быть космополитом (хотя вся мировая история - у меня в кармане: ну, впрочем, я шире космополитизма), но ведь патриоты ж меня никогда не примут за своего, потому что я - ярко выраженный сангвиник.
ВЛАДИМИР-III: Монография И.М.Дьяконова «Пути истории: от древнейшего человека до наших дней» (1994) Рыхлая монография, типичная постсоветская - т.е. содержащая уйму антисоветских мифов, тем не менее обнаруживает любопытные вкрапления и наблюдения: ненавистная современным жополизовластникам классическая русская литература, которая по сути своей была оппозиционной правящему режиму XIX века, находит параллели в европейской литературе того же века. Самые разные писатели (француз Гюго, итальянец Джусти, англичанин Дикенс, даже немец Георге) были настроены не менее критично, чем Толстой или Герцен. Вообще в XIX веке не очень любили существующий строй.
ВЛАДИМИР-III: Андрей Столяров "Освобожденный Эдем" М-СПб.,2008 Черт возьми! Почему философы - такие наивные люди? Или это им по должности полагается? Столяров на голубом глазу возмущается бомбардировками "христианским" НАТО "христианской" Югославии - да еще и с таким пафосом, будто это единственный случай войны "христиан" против "христиан". Прочел Столяров в библии, что христиане никого не в состоянии обидеть, заучил это наизусть, а когда сталкивается с реальностью за пределами матриц: христиане то Австралию у аборигенов завоевывают, то Югославию бомбят, то идут на Москву с девизом "С нами бог!" на пряжках - и все это христиане (если верить энциклопедическим справочникам и библии).
ВЛАДИМИР-III: Продолжаю о Лондоне. Знаменитый квартал "Сохо" изменился... Грязно, бумажки, раздавленные стаканчики, обрывки газет. Проститутки пристают, чего раньше не было, много "голубых": мужики, мальчики... Беднее ассортимент в porno shop'ax. И дикие цены: "журнальчик" -- не менее 25f (раньше -- 5--7)... Как-то мне скучновато стало. Вернулся в гостиницу. Никогда не догадаетесь, кто это написал. Это Анатолий Сергеевич Черняев - помощник генерального секретаря ЦК КПСС, президента СССР М.С.Горбачёва по международным делам. Написавшему эти строки в тот момент было 70 лет, и он находился в Лондоне в составе советской делегации во главе с Горбачевым.
ВЛАДИМИР-III: Нет ничего тоскливее и неинтереснее постсоветского кинематографа.
ВЛАДИМИР-III: Гейдар Джахидович Джемаль - эксперт в области ислама и инвалид второй группы (шизофрения). Если Джемаль - "эксперт", то я, как минимум, Александр Македонский.
ВЛАДИМИР-III: Самый страшный кошмар модератора: это, когда ему снится, что он - в реальном мире, все процессы идут независимо от него, и он никого не может забанить.
ВЛАДИМИР-III: Михаил Иосифович Веллер и Андрей Михайлович Буровский. Их совместное творчество - "Гражданская история безумной войны" - создано с будуна. Такое впечатление, что ни тот, ни другой ни разу не протрезвились, пока не дописали до конца. Собственно, это и есть ответ на вопрос, что будет, если напоить писателя.
krolik: гарна книга.
ВЛАДИМИР-III: Фи! Кстати, пан Кролик, я ж собираюсь в ваши края. В начале августа.
ВЛАДИМИР-III: Сериал "Визит к минотавру" по роману братьев Вайнеров. "Визит к минотавру" - позднесоветская цивилизация восьмидесятых, с ее интеллектуализмом и особой серьезностью. Никогда уже такой не будет.
ВЛАДИМИР-III: Глава Роспотребнадзора Геннадий Онищенко считает, что нормальный человек встает в полчетвертого утра. Это, по мнению главного санитарного врача России, идеальное время для утренней пробежки даже по центральным улицам Москвы. "Если вы, как нормальный человек, встаете в половине четвертого утра, то можно пробежаться по центральной улице - она помыта, ее продуло за ночь и там идеальный воздух", - заявил Г.Онищенко в интервью "Эху Москвы". При этом, отметил глава Роспотребнадзора, можно просыпаться и еще раньше. "Это зависит от желания, потому что хочется больше сделать за день", - пояснил свою мысль Г.Онищенко. Тем, кто встает попозже, главный санитарный врач порекомендовал делать утреннюю пробежку в городских парках, на крайний случай - во дворах. Читать полностью: http://top.rbc.ru/society/05/07/2013/864698.shtml Идеальный правитель - это тот, кто, придя в власти, заставит людей делать то, к чему они призывают других.
ВЛАДИМИР-III: И все-же самая сильная пародия на бегбедеровский "Идеаль" - это Жерар Депардье. Он уже (как Лена Дойчева) и чеченцем стал (даром, что блондины). Вот так реальность, жизнь, движущаяся материя всякий раз оригинальнее и грандиознее любой идейки. Позор идеалистам!
ВЛАДИМИР-III: Для постсоветского кинематографа характерна особая заунывность, почти как в португальских народных песнях вдов-морячек, оставшихся на берегу.
ВЛАДИМИР-III: Общее место у публицистов всех мастей: преступность не имеет национальности. А кто им дал право лишать человека (пусть даже преступника) национальности? У нас и в УК такого наказания нет.
ВЛАДИМИР-III: Люди, требующие от маленьких, но гордых народцев, известных своей круговой порукой и защитой соплеменников от любого внешнего "супер-эго", даже нарушая законодательство, чтобы они были законопослушны и не выходили в своей защите соплеменников за рамки закона, сами не понимают последствий своих требований. Ведь эти маленькие, но гордые народцы именно потому и дожили из древних времен до наших дней, что защищали "своих", нарушая законы "великих держав" и прочих иноплеменников, а иначе они бы давно исчезли в законопослушности (как исчезли шумеры, скифы, далматы, ливы и др.) Для них законопослушность равнозначна геноциду. Придется выбирать.
ВЛАДИМИР-III: Когда романтически настроенные патриоты смотрят в прошлое, все предки там - в прошлом - обязаны неукоснительно соблюдать определенные нормативы (диктуемые религиозными и иными представлениями патриотов), потому что если они не будут соблюдать эти нормативы, патриот потеряет смысл своего существования, который символизируют такие дружные предки в их приверженности тем ценностям, которые себе определил патриот. Вот они и соблюдают, как матрешки, строем, хором. А патриот становиться историком, садится и пишет: "все наши предки..." P.S. Всегда смешила фраза о древних (не только славянах): "древние славяне/германцы/кельты и т.д... занимались земледелием, скотоводством, бортничеством..." Что-то здесь семантически есть от спортивных состязаний, поскольку ЗАНИМАЮТСЯ обычно спортом, какими-нибудь хобби и т.д. Ну оно и понятно, автор, первым выдумавший такую формулировку (и пустивший ее в оборот), сам лично не земледелил, и не скотоводил. Сидел себе в уютном кабинете, и для него залезть на дерево и отогнать пчел - что-то вроде спорта.
ВЛАДИМИР-III: Сергей Семенович Собянин - мэр Москвы. Собянин - гастарбайтер, приехавший в Москву, получивший хорошую работу и всеми зубами и прочими конечностями вцепившийся в нее. А эти местные хотели было его депортировать, как какого-нибудь вьетнамца, по месту жительства.
ВЛАДИМИР-III: Роман "Мое столетие" немецкого писателя Гюнтера Грасса. Немцам в общем в целом не повезло в ХХ веке (и уже не важно, кто виноват в этом - Вильгельм, Клемансо, Гитлер, Сталин или Черчилль), но они не унывали и не опустили рук. Они много и хорошо работали. Чего и всем иным жертвам века желают.
ВЛАДИМИР-III: Японский фильм 1962 года "Вкус сайры". Оказывается, японцы - вовсе не запрограммированные своей жестко-нормативной культурой роботы, в чем нас порой пытаются убедить японисты; они вполне могут вот так просто собраться, сообразить на троих, поболтать о жизни и политике, вспомнить юность и даже как следует напиться.
ВЛАДИМИР-III: Посмотрел, наконец, (спустя 26 лет) американский сериал "Amerika" - да, тот самый, в котором в самом конце 1986 года советские войска захватывают США, и действие происходит уже в 1997, когда советские оккупационные войска собрались полностью заменить на войска ООН - http://zserials.tv/zarubezhnye/amerika.php#itemVideoAnchor Фильм непрост с т.з. сознания середины 80-х, непрост он и сейчас. Фильм очень нетипичный с т.з. американского ура-кинематографа. Нет ни Рэмбо с луком против советских вертолетов, ни тупых советских гориллообразных генералов (грубых, но наивных). Продовольственный кризис в США присутствует. Но не на нем сфокусировано внимание. Мы оказываемся в сплетении повседневности нового американского общества, где люди поглощены мелкими проблемами и проблемками, новыми и старыми (а они тоже никуда не делись) заморочками, где больше дают о себе знать не цензура или аресты оппозиционеров, а мелкие склоки и интрижки, работа, карьера, личная неприязнь и комплексы. Гораздо легче бороться с большим, чем с мелочами. Поэтому люди в фильме меньше всего заняты сопротивлением, а само сопротивление какое-то апатичное и тоже мелочное. Не ищите там подвигов и супергероев. Тоскливый вышел сериал, но эта тоскливость тоже имеет место в американской кинематографической традиции. И вообще американцы не так уж изменились за 10 лет. Система есть система. И с этой т.з. мало что изменилось. Те, кто был ее частью в 1985, ничуть не поменяли своих убеждений, а кто и до 1985 был нонконформистом, остался самим собой. Впору вспомнить о парадоксальной (обнаруженной еще Синклером Льюисом) АПОЛИТИЧНОСТИ американского общества. Советские руководящие кадры в фильме показаны умными, эрудированными (говорили даже о том, что появись такой фильм в 1957, его создатель загремел бы в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности), но при всех своих достоинствах они кажутся смертельно уставшими. 10 лет ответственности за весь мир даром не проходят. Выйдя за пределы соцлагеря, СССР обнаружил всю фатальную неразрешимость мировых проблем (и в этом фильм очень прогностический - победившие в холодной войне США спустя каких-то пять лет столкнулись с аналогичной проблемой). В общем, все тяжело и тоскливо, но не выходит за пределы реальности. В 1991 году Ларс фон Трирер снял фильм "Европа" - http://www.staroe-video.ru/load/strany/shvecija/evropa_europa/39-1-0-2439, где продемонстрировал, в сущности, то же самое, но с т.з. немцев 1946 года.
ВЛАДИМИР-III: Никита Сергеевич Михалков - известный кинорежиссер, ратующий за создание новой официальной идеологии. А известно ли Никите Сергеевичу, что идеология - это не только получение наград и торжественные приемы, но и уничтожение (физическое в т.ч.) инакомыслящих? Нет, может быть он знает это (и самолично готов в этом участвовать), но вдруг забыл (так я хочу напомнить).
ВЛАДИМИР-III: Почему православные патриоты с таким азартом схватились за борьбу против гомосексуализма. Это хоть что-то. В остальном религиозное сознание пусто. Уберите из православной идеологии борьбу с гомосексуализмом, и что там останется? Глупость, невежество, злость, нерусская наглость и пустота.
ВЛАДИМИР-III: Экранизация романа Дж.Джойса "Улисс" http://my.mail.ru/video/mail/sugnaya/7/7647.html#video=/mail/sugnaya/7/7647 в которой, правда, действие перенесено в 1967 год. Отношения западного человека с религией стандартизированы: когда-то (в детстве) мальчик был верующий, потом вырос и все это ушло в прошлое (как дед Мороз - Санта-Клаус Барбье - Лионский Палач - работал на разведку ФРГ); у нас же - к счастью - все иначе: мы в СССР - как и все 99% нормальных людей - выросли вне религии, и только теперь (под старость лет) появляются какие-то хмыри (без определенного возраста и пола), которые начинают нам ее - религию - навязывать.
ВЛАДИМИР-III: Владимир Петрович Лукин - уполномоченный по правам человека в Российской Федерации. Лукин в ответ на все маразмы верующих пытается вести себя как отстраненный наблюдатель, ограничиваясь констатацией психической ненормальности противной стороны; но Джордано Бруно тоже, видимо, считал, что ведущие его на костер фанатики - ненормальные люди, однако такая т.з. ничуть не помешала им сжечь его; надо бы ему знать, что делать в таких случаях.
ВЛАДИМИР-III: Монархизм в современной России напоминает дальнего родственника, впавшего в маразм. Ругаться с ним всерьез - нет смысла, но и слушаться его не будешь.
ВЛАДИМИР-III: Пауло Коэльо - бразильский писатель. А ведь у него действительно нет чувства юмора. Вообще. Мелочь, но как много она значит!
ВЛАДИМИР-III: Эссе Джорджа Оруэлла "Англичане" (1947) В этом эссе Оруэлл показал себя заурядным мещанином. Не левым, и даже не диссидентом в стане левых, а именно заурядным мещанином, который смущен забавами британских аристократов: конными скачками, веселыми танцами-оргиями в клубах или сталинизмом.
ВЛАДИМИР-III: Николае Чаушеску - президент Социалистической Республики Румыния. Согласно Конституции Социалистической Республики Румыния, Николае Чаушеску не мог быть расстрелян. Однако его взяли и расстреляли. Так что - не верите утверждениям о чьей-либо неприкосновенности. Так не бывает.
ВЛАДИМИР-III: Дмитрий Николаевич Меркулов - председатель Монархической партии "Самодержавная Россия". Если в начале XXI века человек всерьез создает партию под названием "Самодержавная Россия", им движет всего лишь желание подставить свою и не только свою задницу под царскую плетку. Больше никаких желаний.
ВЛАДИМИР-III: Сергей Петрович Мельгунов - автор книги "Золотой немецкий ключ" к большевистской революции, а также член Конституционно-демократической партии. Поскольку большевики победили в борьбе за власть, Ленин был обречен стать немецким шпионом; в случае победы Партии социалистов-революционеров, немецкими шпионами были бы Керенский и Чернов, в России под руководством кадетов - Милюков и Набоков, а 300 лет правления Романовых - это целый шпионский сериал; ведь если Ленин стал немецким агентом, проехав через территорию Германии, Алиса Гессенская вообще там - в Германии - родилась (масштаб монархического заговора против России поражает).
ВЛАДИМИР-III: В пушкинской сказке о рыбаке и рыбке, основанной на сюжете померанской народной сказки (Vom Fischer und seiner Frau - в сборнике братьев Гримм), просматривается сатира на XVIII век с его почти непрерывными женскими царствованиями; можно даже сказать, что в сказке Пушкиным собраны все анекдоты о бабах на троне (рыбка ведь тоже женского полу) ушедшего века.
ВЛАДИМИР-III: Когда читаем серию рассказов Р.Л.Стивенсона, по мотивам которых в 1981 году снят наш фильм «Приключения принца Флоризеля» (оригинальное название - «Клуб самоуби́йц, или Приключе́ния титуло́ванной осо́бы» - было возвращено в 1990-е годы), обнаруживаем, что на базе довольно бесцветных рассказиков ("Остров Сокровищ" и "Черная стрела" получились у Стивенсона гораздо лучше) создан настоящий шедевр. Редкий случай, когда экранизация на порядок лучше книги.
ВЛАДИМИР-III: Достоевский в "Братьях Карамазовых" и мысли не допускает, что поляки не должны мириться с разделами Речи Посполитой, а когда его польские персонажи выходят из под контроля, искренне возмущается.
Yolandy: В китайском языке все имена имеют буквальные значения. Ну, это конечно оч.хорошо, если тебе выпала судьба прожить жизнь "Поющей Красотой" (Сун Мэйлин) или "Зелёной Сливой" (Ли Жуньцин, она же Цзян Цин). Но если тебе угораздило родиться "Яйцом В Перьях" (Мао Цзедун) или "Пустой Маленькой Бутылкой" (Дэн Сяопин)? Как в анекдоте про индейцев, право слово.
ВЛАДИМИР-III: Да, помню, как китайцы на все дни рождения Дэна били бутылки.
ВЛАДИМИР-III: У нас в Питере есть один политик по фамилии Мурычев. Вроде серьезный человек.
ВЛАДИМИР-III: Евразийство - плод ненависти к славянству.
ВЛАДИМИР-III: Из замечательного польского фильма "Сексмиссия" (в советском прокате "Новые Амазонки") вырезали не столько эротику, сколько политику, которой было уж очень много (с почти лемовской философской иронией).
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Евразийство - плод ненависти к славянству. Химера панславизма: пожалуй, ни в одной группе родственных народов нет таких неизбывных взаимных противоречий, как у славян. Чего стоят только два "треугольника взаимной ненависти": русско-украинско-польский и сербско-боснийско-хорватский. Я уже не говорю о взаимном антагонизме беларусов и поляков, словаков и чехов, македонцев и сербов и др. Как бы там ни тужились натянуть сову на глобус панслависты, но сама практика показала, что нам не быть вместе - все крупные проекты славянских государств (Советский Союз, Югославия, Чехословакия) в конечном итоге с треском рухнули под грузом межнациональных противоречий. Славянского мира не существует. Поляки, чехи, хорваты - это люди евроцентричного католического, римского мира, украинцы, болгары, сербы - такого же европейского православного, греческого. Четыре миллиона славян-мусульман - люди исламского мира. Три совершенно разных мира в один ничем не склеишь. Более того, для нас, русских, равняться на какой-то там "славянский мир" мелко и унизительно. Русских почти столько же, сколько и всех остальных славян вместе взятых. Мы глобальная нация, в одном ряду с японцами, американцами, китайцами. Евразийство? Да, звучит плохо, т.к. ум сразу же тянет в эту компанию всяких казахов, узбеков и прочих обитателей Хартлэнда. Но зачем высасывать что-то из пальца и выдумывать велосипеды? У нас есть свой отличный "third way" русской культуры (не имеющую ничего общего с православным шариатом и азиатской покорностью, которые выдают за русскую культуру бородатые извращенцы-традиционалисты - на самом деле русская культура прогрессивная, антипрохибиционистская, секс-позитивная - достаточно обратиться к культурному наследию русского традиционного фольклора). И для того, чтобы быть русским не нужно рыть землянки и надевать лапти - к примеру, японцы замечательно совмещают свою традиционную культуру с самыми передовыми достижениями мировой цивилизации.
ВЛАДИМИР-III: То, что Вы говорите, теоретически верно, а на практике. Славянство - единственный путь России в Европу. В Европу же хотят все, начиная с Путина. Но его в Европу не пускают. Он озлобился и не пускает всех нас. Прогрессивный же характер русской культуры как таковой раскрывается только в Европе.
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Славянство - единственный путь России в Европу. Всё-таки единственный путь в Европу для нас не славянство, а демократия, рынок и открытость. В принципе, сама идея панславизма - это не России войти в Европу, а затащить славян в Хартлэнд. Пока сербы были панславистами, Европой там и не пахло. Когда они перестали тащить окружающих в своё болото, то Европа открыла для них свои двери. Точно так же, когда и мы свернём на демократические рельсы, построим открытое общество, в котором каждому гарантируется европейский уровень прав и свобод, перестанем плодить сепаратистские "краины", поддерживать одиозные режимы, разрешим территориальные споры с соседями (а учитывая, какую захватническую империалистическую политику вела Россия в последние сто лет, то нам сдавать и сдавать свои захваты), то и для нас откроется путь в Европу.
ВЛАДИМИР-III: Вы опять киваете на реалии XIX века. А сейчас XXI. Напомню отличия. В 1850 году было всего две независимые славянские страны - Россия и Черногория. Поэтому первая неизбежно могла использовать панславизм в своих интересах (преимущественно против Турции, поскольку разваливать Австрию Россия до первой мировой не хотела). Бердяев, кстати, остроумно и вполне справедливо назвал русское славянофильство всего лишь русофильством. Уже хотя бы потому, что русским славянофилам от славян Европы было нужно только православие, самодержавие и народность (кто не соответствовал этим кандидатским минимумам, вообще в Москве за славян не считался). Или, например, втельмяшилось некоторым православным историкам, что гуситы - православные (а что там было в Чехии в XV веке, их не интересовало). Но сейчас XXI век, и ситуация в корне иная. Словения, Хорватия, Болгария, Чехия, Словакия и Польша - члены ЕС, а Сербия, Черногория и Македония - кандидаты на вступление в это объединение. Сюда же можно отнести, в известном смысле, и Украину. Словения, Хорватия, Болгария, Чехия, Словакия и Польша - опять члены НАТО, а остальные славянские страны (кроме России в последний месяц) в той или иной степени сотрудничают с НАТО (Белоруссия в т.ч.) Т.о. современное славянство Европы вполне может быть проводником для России, а демократия, рынок и открытость в вышеперечисленных славянских странах уже вполне работают. Славянская идея в существующей ситуации способна объединить максимальное количество людей в нашей стране за Европу и против Евразии, против башизации России. Естественным образом, те, кто ненавидят демократию, автоматически испытывают ненависть к демократическим славянским странам Европы. Получается евразийская Орда против европейского Славянства.
Yolandy: Проблема в том, что славянские страны в Европу далеко не славянская идея привела. Идейный базис ЕС и НАТО это атлантизм. Восточноевропейцы - это, пожалуй, большие атлантисты, чем "старые" европейцы. И "старая" Европа на них довольно косо посматривает (учитывая рост евроскептических настроений на Западе, прежде всего). Славян в Европе держат для массовки и голоса, для того, чтобы служить "проводником" для кого-либо у них нет. Другой вопрос: а что нам делать в Европе? Да, Европа - это символический репрезентант правового, свободного государства с высоким уровнем жизни граждан. Но зачем нам скинув свою клептобюрократию менять на не менее зверскую и фимозную евробюрократию, которая будет нам регулировать кривизну огурцов и конусообразность моркови? Кроме того, мы по всем европейским понятиям страна-донор. Снова, как в СЭВ, за свой счёт обеспечивать Восточной Европе высокий уровень жизни? Да, налаживать добрососедские отношения с ЕС, экономическое партнёрство, стереть границы, в идеале вступить в Шенген. Но добровольно лезть в эту кабалу? Увольте. НАТО. Российская армия все годы независимости живёт по советским стандартам, у стран НАТО стандарты (от штатов военных частей до калибров вооружений) свои, отличные от наших. Чтобы перестроиться под стандарты НАТО нам нужны годы перевооружения и увеличение военных бюджетов (невероятно раздутых уже сейчас) даже не в разы, а в десятки раз. Малюсенькой Албании для того, чтобы вступить в НАТО потребовалось 15 лет (Албанско-североатлантическую ассоциацию Альфред Мойсиу основал в 1994 году, а НАТО страна вступила только в 2009-м). Представляете каким бременем для России обернётся вступление в НАТО? Да, нагнетать отношения с Альянсом не стоит. Отношения с ним надо всячески укреплять, сотрудничать. Статус MNNA ("Основного союзника США вне НАТО: http://en.wikipedia.org/wiki/Major_non-NATO_ally) был бы для России оптимален - самое главное, что многие круги в элите Штатов придерживаются такого же мнения. Дело в том, что Россия равновеликая Евросоюзу держава, по своему весу превышающая всё славянство вместе взятое. Зацикливаться на ЕС и НАТО не стоит. России нужно наращивать своё влияние в Тихоокеанском регионе - плотнее работать с APEC и TPP. Это куда более перспективные международные организации, объединяющие сильнейшие экономики мира, в противовес стагнирующей Европе. В данный же момент Россия ничего даже отдаленно похожего на конструктивную деятельность в рамках APEC не выполняет: одна из последних толковых затей - APEC business travel card - типа шенгенской визы, если ты бизнесмен, получаешь такую визу и в странах-членах APEC для тебя границ нет. Оч.полезная штука, но именно в ней Россия не участвует. Так что не в славянстве дело. Даже будь мы развёрнуты лицом в Азию (они на такую ерунду, как права человека и демократия внимания не обращают, хех - взглянуть хотя бы на открытие Олимпиады в Сочи - когда западные лидеры проигнорировали церемонию, азиаты на неё приехали). Евразийская Орда - это такая же фикция, как и Панславизм. Другое дело, что никакого "цивилизационного выбора" перед нами не стоит. Его просто нет.
Yolandy: Бугуртящим по поводу победы на Евровидении бородатой drug queen гражданам стоит напомнить, что первыми карту queer-эпатажа начала разыгрывать именно Россия, отправив в 2003 году на конкурс позиционировавшую себя как лесби-пару группу "Тату". Так что чья бы корова мычала, как говорится.
ВЛАДИМИР-III: Во-первых, не кто иной, как Путин, в первое свое президентство очень хотел в Европу и даже присоединиться к НАТО (это факт). Уж что именно он там - в Европе - хотел трудно сейчас сказать (то ли США вытеснить, то ли просто примкнуть), но это факт первых лет его правления. Во-вторых, разумеется, современная Россия с Путиным во главе европейскую бюрократию не интересует, причем взаимно. Но, что будет после Путина? Что будет после Путина (в общих чертах) мы видим на примере Украины. Умрет ли он через 20 лет или подавится персиком через неделю - по большому счету это ничего не меняет. Страна пойдет в разнос, и тогда очень многим стандартные огурцы покажутся идиллией. В-третьих, поясните Ваши слова "никакого "цивилизационного выбора" перед нами не стоит. Его просто нет". И наконец, в четвертых, Россия абсолютно не равновелика Европе (кроме газа и нефти). Ни по населению (146 против 507), ни по экономике - в 6,5 раз российская меньше, и уж точно не по уровню жизни. А вот стать ключевым игроком внутри Европы Россия смогла бы.
Yolandy: 1: Проблема в том, что "таких не берут в космонавты". Бесконтрольно воровать и насаждать авторитарную власть ему бы никто в Европе не дал. 2: Украина в данный момент идёт в разнос из-за того, что Путин ощущает лютый баттхёрт по поводу свержения его марионетки (это же страшный сон Путина - экскурсанты, разглядывающие его "золотые батоны" в Ново-Огарёве, точно так же, как сейчас экскурсанты разглядывают золотой батон Януковича в Межигорье). Если бы не было дестабилизирующего фактора Путина, то Украина перестала бы быть топ-ньюсмэйкером уже через неделю после бегства Януковича. 3: Все страны, которые сейчас демонстрируют устойчивое социально-экономическое развитие (пускай даже азиатские или латиноамериканские) сделали, так сказать, "европейский выбор" - демократия, рынок, открытость - три кита на которых стоит европейская цивилизация. В целом, "цивилизация" ведь только одна - европейская. Остальные "цивилизационные альтернативы" - это формы дикарства. 4: Ну, вот равновелики ли США и Китай? Безусловно равновелики, даже учитывая, что у США почти вдвое больший ВВП, а у Китая - вчетверо большее население. Точно так же и Европа, и Индия, и Латина, и Япония, и Россия равновелики друг другу и двум главным сверхдержавам. Ну, пускай "равновелики" - это не совсем то. Скажем, это державы одного класса, одной когорты.
ВЛАДИМИР-III: Насчет цивилизации - все сложнее, но что касается именно России, то у нас сейчас альтернативы развития - это Афганистан и Европа. При всех "недостатках" последней, первый еще хуже и точно нежелателен подавляющим большинством, кроме ничтожного количества мечтательных вурдалаков (также именуемых евразийцами). Россия - региональная держава порядка Ирана или Японии. Китай - уже глобальная держава. Европа - также глобальный центр силы (слабенькие, слабенькие, а Африку под контролем держат). Индия - как и раньше замкнута в себе. Потому и вне блоков. Ну... Япония (Вам виднее) это экономический гигант и геополитический карлик - полная противоположность совр. России. Совр. Россия имеет куда больше дестабилизирующих факторов, чем совр. Украина. И несколько претендентов на ее территории.
Yolandy: А меж тем вчера умер основатель направления биомеханики в дизайне, отец "Чужого", классик современного искусства - Ханс Гигер. Вечная память!
ВЛАДИМИР-III: Насчет экономического веса стран мира. Россия, увы, не в первом эшелоне, а только во втором. Согласно Книге фактов ЦРУ в прошлом году общий объем экономики всего мира составил 87180 млрд. долл. В т.ч. доли пяти крупнейших экономик: США - 19,18% ЕС - 18,16% Китай - 15,34% Индия - 5,69% Япония - 5,42% Это и есть экономики первого эшелона (более 5% общего объема мировой экономики). Экономические гиганты. Далее идет "второй эшелон" - экономики от 1 до 5% общего объема. Россия - 2,93% Бразилия - 2,78% Мексика - 2,12% Южная Корея - 1,91% Канада - 1,74% Индонезия - 1,47% Турция - 1,34% Австралия - 1,15% Иран - 1,13% Саудовская Аравия - 1,07% Тайвань - 1,06% Из второго перечня можно выделить т.н. НИС - новые индустриальные страны (Бразилию, Мексику, Корею, Турцию, Тайвань), высокоразвитые (Канаду, Австралию) и сырьевые (Саудовская Аравия, Индонезия, Россия). Экономический размер России - с две Турции (а Турция почему-то считается в России маленькой страной). Да, в экономическом отношении наша страна где-то на уровне Мексики и Бразилии, и если бы от СССР ей не досталось ядерное орудие и место в СБ ООН, влияла бы на мировые процессы не больше, чем Бразилия. Между прочим, даже если вокруг России объединить все СНГ, получим всего лишь 4,15% мировой экономики и до 5% все равно не дотягиваем. Кстати, если в 2008 году доля России в мировой экономике была 3,2%, то за пять лет она снизилась до 2,93%. Расчеты на основе - https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/index.html и http://www.geographic.org/wfb2009/world/index.html
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Насчет цивилизации - все сложнее, но что касается именно России, то у нас сейчас альтернативы развития - это Афганистан и Европа. При всех "недостатках" последней, первый еще хуже и точно нежелателен подавляющим большинством, кроме ничтожного количества мечтательных вурдалаков (также именуемых евразийцами). Афган - это уже не актуально. Страна лежит под гусеницами натовских танков. Недавние выборы показали, что демократия в стране насаждена успешно (с большой долей вероятности можно утверждать, что во втором туре победит довольно прогрессивный, прозападный Абдулла, близкий друг покойного Масуда), ВВП стабильно растёт (за последние 5 лет удвоился), страна имеет статус MNNA. Конечно же, после той пропасти, куда опрокинули страну талибы, Афганистану выкарабкиваться предстоит десятилетиями (есть, конечно, недоработки американцев - в конституции 2004-го не прописан светский статус государства и парламентский строй), но тренд, в целом, позитивен. А так я даже не назову страну, которую можно с ходу признать эталонным днищем. ВЛАДИМИР-III пишет: Россия - региональная держава порядка Ирана или Японии. Китай - уже глобальная держава. Европа - также глобальный центр силы (слабенькие, слабенькие, а Африку под контролем держат). Индия - как и раньше замкнута в себе. Потому и вне блоков. У России такой большой потенциал, что мы бы могли тот же Китай запросто заткнуть за пояс. У Китая потенциал развития полностью исчерпан - перед китайским руководством сейчас стоит целый комплекс практически неразрешимых проблем: чудовищное социальное и имущественное расслоение (дошло до того, что при трудовом законодательстве, находящемся на уровне банановых республик, китайский пролетариат начинает солидаризироваться, бороться за свои права), частенько границы социальных страт совпадают с межнациональными границами, нарастает межнациональная напряжённость (ещё двадцать лет назад национальный вопрос практически не стоял - так, например, уйгур Вуэркайси вместе с китайцами Чай Лин и Ван Данем был одним из лидеров студенческих протестов 89-го года - сейчас о таком не может идти и речи). Промышленно развитые районы Китая перманентно находятся на грани экологической катастрофы, темпы потребления полезных ископаемых в разы обгоняют темпы их добычи (даже потенциал возобновляемых ресурсов энергии практически полностью освоен - при росте энергопотребления развиваться уже некуда). В стране уже невероятно чётко обрисовались контуры грядущей демографической катастрофы - я не говорю о старении населения и грядущей депопуляции, это обычное и даже нормальное дело (хотя оч.обидно, что китайцы "состарились" так и не успев разбогатеть, как, например, японцы или корейцы) - катастрофа в том, что к 2020-му году мужчин в возрасте от 20 до 30 лет будет на 32 млн. человек больше, чем женщин. Кроме резкой депопуляции это неизбежно приведёт к резкому росту социальной напряжённости - уже сейчас юные китаянки растут в обстановке "Я - единственная девочка в классе", а лет через 10 женщина станет символом элитного потребления у мужчин, а что за этим следует мы прекрасно знаем (работорговля, сексуальная эксплуатация женщин, поражение женщин в правах). И ситуация будет только усугубляться. Перед Россией и десятой доли тех проблем, что стоят перед Китаем не стоит. Перспективы роста экономики, развития высокотехнологических производств, увеличения благосостояния населения (не при нынешней шайке, понятное дело) у России головокружительные. Size no matter - миллиардное население - это оч.большой минус для страны, а у России население достаточно большое, чтобы иметь значительный внутренний рынок (как у американцев), но при этом оч.милую небольшую плотность населения (но выше, чем у Канады и Австралии, например). Мы располагаем невероятными энергетическими ресурсами: гидропотенциал европейской части России использован только на прим. 50% (Япония - на 84%, Франция и Великобритания - на 95%) - доведя его использование до показателей развитых стран, то наша страна превратится просто в Green Utopia. И это с учётом того, что у нас совершенно неразвиты НВИЭ - у нас нет ни единой оффшорной или береговой ВЭС (хотя, предположим, у вас в Ленинградской области, учитывая то, что она является энергодефицитной, и, более того, донорной для других энергодефицитных регионов, просится строительство сразу двух оффшорных ВЭС класса английской London Array - на Финском заливе и на Ладоге, а, предположим, в Приморье можно построить coastal wind farm класса американской Альты). Доведя долю ВИЭ в энергобалансе России до 90+% мы можем развернуть настоящую реиндустриализацию страны, как в Америке после "сланцевой революции" (это с учётом того, что нам, как американцам не надо заморачиваться со сланцевым газом и экологически небезопасным фракингом - мы можем обойтись "традиционным" газом и нефтью совершенно не снижая поставок зарубеж). Открытая экономика, высокая инвестиционная привлекательность, низкие налоги - и мы заткнём индустриальную Японию и Корею за пояс за десяток лет, а Китай - за пару десятков. ВЛАДИМИР-III пишет: Ну... Япония (Вам виднее) это экономический гигант и геополитический карлик - полная противоположность совр. России. "Геополитический гигант" России - это фикция. Россия в данный момент - это колосс на глиняных ногах. Ещё несколько лет и от былого советского величия, на наследии которого живёт путинизм, не останется и следа - придурок Рогозин ведёт аэрокосмическую отрасль к гибели (работу МКС не будут продлевать после 2020-го года - фактически, всё идёт к тому, что после 20-го года Россия перестанет быть космической державой - при том, что та же Япония во всю монтируют свой модуль МКС). Размер вооружённых сил ни о чём не говорит - к примеру, у КНДР они больше, чем у России. Обладание ядерным оружием в современном мире - это признак недееспособности государства. Ещё в 70-х годах Гэнда Минору говорил, что для того, чтобы создать ядерную бомбу Японии нужен всего один день. К примеру, Швеция, Швейцария, Латиноамериканские государства остановили свои ядерные программы в высокопроцентоной степени готовности (например, Южная Корея дважды отказывалась от готовой на 90% ядерной бомбы). Так что экономический гигант гораздо ближе к статусу сверхдержавы, чем намилитаризованный, который сыплется из-за неэффективной экономики и военного бремени.
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: Вечная память! Как-то мало с ним знаком.
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Как-то мало с ним знаком. С детства его обожаю, несколько раз на выставки ходила, а вот его альбомы, к сожалению, у нас практически не издают. Taschen в своё время издало несколько прекрасных альбомов, просто с боем вырвала. Вот, посмотрите - прекрасная подборка обложек альбомов известных групп, выполненных Гигером: http://www.hrgiger.com/music/covers.htm И подборка биомеханики: http://vk.com/album-45821458_165700485
ВЛАДИМИР-III: Депутат-коммунист Владимир Федоткин в ближайшее время внесёт в Госдуму законопроект, запрещающий чиновникам и членам их семей лечиться за границей 15 мая 2014 | 13:30 По его словам, это должно привести к росту качества медицинских услуг внутри России. В самой Госдуме к возможности реализации данной инициативы отнеслись скептически. Так, член фракции Единая Россия Михаил Старшинов сказал журналистам, что подобными запретительными мерами проблемы российского здравоохранения решить невозможно. http://www.echo.msk.ru/news/1320724-echo.html Какой злой и жестокий человек)))) Изверг)))) Хочет уморить "соль земли русской". Недаром коллеги-депутаты "отнеслись скептически". Патриотизм не пройдет!
Yolandy: А ведь традиционалисты и сами не понимают, что рекламируют гомосексуализм:
ВЛАДИМИР-III: Французский фильм 1954 года "Папа, мама, служанка и Я". Французы уже в начале 50-х подражали итальянскому неореализму, и довольно удачно.
ВЛАДИМИР-III: Жак Аттали - автор "Краткой истории будущего". Жак Аттали совершил то, что больше всего бесит патриотов - написал откровенную апологию (кое-где с мелкими фактическими ошибками) мондиализма, кочующей элиты, капитализма как смысла жизни, свободы и демократии, мирового правительства, но, с другой стороны, объективно получается, что в контрразведке Шелленберга служил один Штирлиц, а не весь советский народ.
ВЛАДИМИР-III: Николай Яковлевич Данилевский - автор "России и Европы". Данилевский в общем последователен в роли эдакого Базарова от культурологии (формулировка очень понравившаяся моему научному руководителю студенческих лет) - у него все естественно и органично (как весна и осень), но вдруг ни с того ни с сего появляется религия (именно что ни с того ни с сего, как всегда она появляется в научном труде).
ВЛАДИМИР-III: Песни из кинофильма - http://pesnifilm.ru/load/poslednjaja_relikvija/203 - можно скачать. «Последняя реликвия» (эст. "Viimne reliikvia") — историко-приключенческий художественный фильм. Снят по мотивам романа эстонского писателя Эдуарда Борнхёэ «Князь Гавриил, или Последние дни монастыря святой Бригитты». Лидер проката (1971 год, 2-е место) — 44,9 млн зрителей. Эстония, XVI век. В одном из аристократических домов умирает старый рыцарь Рисбитер. Он завещал сыну шкатулку с христианской реликвией — мощами святой Бригитты. Духовные пастыри ближайшего монастыря хотят завладеть реликвией, чтобы приумножить славу и доходы обители. Молодой Рисбитер согласен уступить реликвию, но с одним условием: ему должны отдать в жёны прекрасную Агнес фон Мённикхузен, племянницу аббатисы. Тётка одобряет этот план. Однако во время конной прогулки в лесу молодой Рисбитер и Агнес встречают «вольного человека» Габриэля, который с первого взгляда влюбляется в Агнес и в дальнейшем начинает борьбу за её сердце. Отличия от книги В книге Эдуарда Борнхёэ действие происходит в годы Великой Ливонской войны, а Габриэль (Гавриил) — внебрачный сын русского князя, скрывавшегося в Эстонии от опричного террора. Гавриил, ставший русским военачальником, инкогнито разыскивает своего отца на территории, контролируемой шведами. В книге Сийм — эпизодический и малозначительный персонаж, просто разбойник с большой дороги, злобный, но трусоватый. В фильме он изображён гораздо симпатичнее, и превратился в важное действующее лицо. Габриэль и Сийм — лучшие друзья, эстонские Робин Гуд и Маленький Джон. Автор сценария фильма отказался от сложной и неправдоподобной истории происхождения главного героя — в фильме он оказывается сводным братом немецкого рыцаря Иво Шенкенберга. Братья оказались в разных лагерях — Габриэль примкнул к восставшим крестьянам, тогда как Иво стал предводителем отряда «вольных людей» (полунаёмников, полубандитов). И вот обстоятельства сводят их вместе. Сила на стороне Иво, и он рад случаю избавиться от Габриэля, которого давно недолюбливает. Но судьба распоряжается по-своему… В книге Ханс фон Рисбетер не погибает. http://ru.wikipedia.org/?oldid=63033491 Текст песни: Реликвия… Реликвия… Перед нами святая реликвия, Это наша святая реликвия, Дни уходят, бегут года, А у нас святая реликвия. Счастье, вера, надежда, любовь, Правда, свобода, любовь и надежда. Реликвия… Реликвия… Только где ты, святая реликвия? В чьих руках ты, святая реликвия? Дни уходят, бегут года, В чьих руках ты, святая реликвия? Реликвия… Реликвия… Реликвия… Реликвия… Не нужна нам эта реликвия, Никому не нужна ты, реликвия, Не воротишь вчерашний день, Ты свое отслужила, реликвия. Реликвия… Реликвия… Помню - давным-давно (в доисторические времена позднего Брежнева) - когда я первый раз смотрел фильм (черно-белый телевизор) дед (начальник милиции одного из районов Запорожской области) заметил: разбили, а там жабьи кости.
ВЛАДИМИР-III: Фильм 1984 года "Один и без оружия" целиком выдержан в рембрантовской технике полусвета - поздняя осень, провинциальный городок 20-х гг и детектив.
ВЛАДИМИР-III: Советский сериал "Вечный зов". На протяжении сериала образ Лохновского из простого жандармского офицера в сибирском городе вырастает до масштабов космического духа борьбы против советской власти, устроителя всемирного заговора против России (где в один ряд станут немецкие нацисты, американские демократы и - чего уж тут мелочиться - бандеровцы во главе с Лукашенко, который предательски не хочет подписывать политическую часть Евразийского соглашения), а погибает он случайно и нелепо - под артобстрелом в каком-то белорусском болоте; нет ли здесь явной режиссерской иронии над теориями всемирного заговора?
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: нет ли здесь явной режиссерской иронии над теориями всемирного заговора? Кста, копипаста, инфа 100%. Иванов скоммуниздил фрагмент у Дольд-Михайлика из "У чёрных рыцарей". А тому, в свою очередь, Достоевский, "Бесы" невеяли. Невооружённым взглядом видно. Это у русских почвенников такой коллективный невроз, что кто-то их развращает - типа оттого все беды. Кста, ещё, нечто похожее Семёнов в "Семнадцати Мгновениях Весны" выдал. Наверное из-за него план приписывают именно Даллесу, а не Маккарти или там Эйзенхауэру.
ВЛАДИМИР-III: Ирония?
ВЛАДИМИР-III: "Вам и не снилось..." - лучший фильм 1981 года по опросу журнала «Советский экран». Нет, это все-таки ужасно - брать взрослую женщину и переодевать ее в старшеклассницу (это я об актрисе, сыгравшей Катю), и не только здесь: в фильме-спектакле "Мораль пани Дульской" - Татьяне Канаевой тридцатник стукнул! И я не молчал - однажды - еще в 1992 году - говорю однокурснице: "Это извращение, когда арию Джульетты поет какая-то пятидесятилетняя примадонна" на что она ответила мне цитатой: "Что б так петь, двадцать лет учиться нужно" и мы долго смеялись.
ВЛАДИМИР-III: Фроянов Игорь Яковлевич - бывший и с позором изгнанный декан Исторического факультета СПбГУ. То, что Фроянов - такая омерзительная личность - вызывает ненависть запада, востока, юга, севера, даже центра, это понятно, но зачем же он считает неприязнь к себе лично неприязнью к целым странам и народам?
ВЛАДИМИР-III: Беатрис Мариана Торрес (она же Лолита Торрес) - аргентинская киноактрисса. Советские лолиты 1950-1960-х гг обязаны своими именами вовсе не Набокову, а этой талантливейшей аргентинке.
ВЛАДИМИР-III: "Лолита" - роман Владимира Владимировича Набокова. А все-таки никто так прекрасно не описал Америку, как Набоков - во всей шири и красе: от протирающих стекла автомобилей замшевыми тряпками подмастерьев до безумно-грустного эпизода с ночным драйвингом.
Yolandy: Не надо было ему за русский перевод браться. Он нечитабелен (что автор прекрасно понимает, он несколько раз отмечает это в тексте). Всё-таки всю сознательную жизнь провёл в отрыве от Родины, что ни могло не сказаться. А вот русских переводчиков перевод, сделанный автором, от текста отпугнул. "Аду" он написал по-английски, своим корявым переводом осквернять роман не стал, оставив профессионалам возможность сделать это, хех. В итоге, мы имеем тру-шедевр. Особенно для нас, альтернативщиков. Хоть мелочь, а приятно.
ВЛАДИМИР-III: Набоков наоборот, жалуется, что "пришлось отказаться от природной речи, от моего ничем не стеснённого, богатого, бесконечно послушного мне русского слога ради второстепенного сорта английского языка". А филологи обнаружили в переводе целую вереницу старорусизмов: барышня, приказчик и т.д. Как будто Набоков хочет максимально русифицировать текст и фабулу. Когда я "переводил" "Лолиту" на русский язык (т.е. перенес ее действие в Мир Генерала Корнилова; не читали?), я учел это обстоятельство, но Вальдемар Вальдемарович Гумберт получился, наоборот, космополитом. Еще одним - не менее интересным - набоковским путеводителем по Америке является "Пнин".
Yolandy: Просто основываясь на своих впечатлениях от русского и английского Набокова, соответственно. Русский Набоков с первых строк сбивает с ног закрученными оборотами. Иногда чтобы прорваться через них нужно перечитывать предложение. В принципе, после того, как в тексте промелькнуло "если вы ещё в силах выносить мой слог" я выдержала ещё страницы две-три. Английский же Набоков радует простым приятным слогом, не квадратно-рубленным, как у Виктора Суворова, и не перегруженным авторскими неологизмами и русским транслитом, как у Айн Рэнд. Конечно, как отмечал в своё время знаменитый американский издатель Джон Макдональд, аналитический строй английской грамматики располагает к приятному слогу. Но, безусловно, Набоков современным английским владел несравнимо лучше, чем современным русским (которым, он никогда и не владел - вместо живого русского языка мы видим мёртвый дворянский диалект, на котором уже и не говорят в силу труднопроизносимости, только пишут, как на вэньяне). Возможно, всё дело в парадигматическом сдвиге, но почему тогда для нас так приятен на слух Тургенев и Пушкин?
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: т.е. перенес ее действие в Мир Генерала Корнилова; не читали? Вообще даже где-то здесь, у нас было. Сейчас обязательно прочту.
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: мы видим мёртвый дворянский диалект Ну, это даже как-то должно было подчеркивать рафинированность персонажа: опять он бы лучше смотрелся в роли отпрыска разорившегося дворянского рода, а не потомка ривьерских рестораторов. Yolandy пишет: Вообще даже где-то здесь, у нас было. Сейчас обязательно прочту. Да, вот оно - http://truehistory.borda.ru/?1-2-0-00000108-000-0-0-1287671514
ВЛАДИМИР-III: "Эта замечательная жизнь" - фильм Ф.Капры (1946). Сюжет столь же незамысловат, как и гениален, - что будет, если из реальности удалить одного-единственного человека, и в итоге мир получается куда хуже, чем с ним. Увы, в России таких сюжетов просто не может быть (в рамках концепции "русской идеи" отдельный человек - ничто), а в советские времена встречается только один раз - в иронической комедии "Зайчик". Ну да ничего: украинская революция привьет, наконец, русским чувство собственного личного достоинства.
Yolandy: А меж тем, сегодня не стало Валерии Ильиничны Новодворской. Целая эпоха ушла, надо сказать. Вот последняя статья, вышедшая за несколько часов до её смерти. Валерия Ильинишна о крови, расплате, смерти и Исааке Бабеле: http://www.newtimes.ru/articles/detail/84401/ Никогда её статей не читала, а, как оказалось, зря.
ВЛАДИМИР-III: Новодворская всегда была нелепа. Почему в политику (со всех флангов) лезут люди, один нелепее другого?
ВЛАДИМИР-III: Роман Чарльза Буковского "Хлеб с ветчиной". Почему-то все "непризнанные (и как следствие несчастные) гении" нуждаются в литературной поддержке, чтоб бросаться всем в глаза (как дерьмо на задворках пивной, где собираются гангстеры на сходняк). Говорят, счастье не имеет истории, но Бальзак продемонстрировал, что имеет, а счастливый человек в современной литературе такая редкость, что заслуживает описания (мне что-ли взяться за клавиатуру...)
ВЛАДИМИР-III: Успенский В.М., Россомахин А.А., Хрусталев Д.Г. Медведи, Казаки и Русский мороз. Россия в английской карикатуре до и после 1812 года. СПб.,2014. Шикарная книга. Только что купил. Вот здесь можно посмотреть некоторые картинки - http://www.labirint.ru/screenshot/goods/418353/1/
ВЛАДИМИР-III: Нелли Штепа - мэр Славянска, арестованная украинскими правоохранительными органами. Мужики сбежали, а бабу бросили; теперь вся Украина будет думать, что это русский обычай.
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Новодворская всегда была нелепа. Почему в политику (со всех флангов) лезут люди, один нелепее другого? Откуда вообще взялся этот образ политика a-la "пионер - всем ребятам пример"?.. Ну, вообще понятно откуда, 70 лет тоталитаризма с их культами личностей даром не проходят. Однако, как мы можем видеть и "реальный-мужик-не-пьёт-не-курит" может страну в такой зад загнать. Посмотрите на Бориса Джонсона, Роба Форда, Йона Гнарра - в нормальных странах быть ярким фриком даже полезно для политика. Другое дело, что Новодворская никогда не была политиком. Да, эстрадные комики 90-х в своих сценках помещали её в один ряд с Ельциным, Зюгановым и Жириновским. Но это и понятно, на либеральном фланге в 90-е не было яркой харизматичной личности. Её реальное участие в политической жизни страны стремилось к нулю. Архетип оппозиционера, народного протеста - да, но никак не политик.
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Роман Чарльза Буковского "Хлеб с ветчиной". Почему-то все "непризнанные (и как следствие несчастные) гении" нуждаются в литературной поддержке, чтоб бросаться всем в глаза (как дерьмо на задворках пивной, где собираются гангстеры на сходняк). Говорят, счастье не имеет истории, но Бальзак продемонстрировал, что имеет, а счастливый человек в современной литературе такая редкость, что заслуживает описания (мне что-ли взяться за клавиатуру...) У меня в своё время до Буковски оч.долго не доходили руки, хотя я постоянно его держала на заметке. Серия "Альтернатива" же, оранжевая обложечка... шик. В итоге, руки всё-таки дотянулись. Оказалось ничего, на Довлатова чем-то похож. Ну, бухал мужик по-черному и описывал как оно бывает, с юморком так. Типичные байки сильно пьющих людей, не шедевр, но хорошо. При этом Буковски оставил у меня какое-то чувство недоумения. Кто у нас в стране его аудитория? Правильно, хипстерня. Но не укладывается как-то у меня в голове, как это столичные изнеженные ребятки вообще понимают, о чем он писал? Буковски жил в дешевых меблированных комнатах с латиносами и бухал в обрыганских барах. В России он обитал бы в общаге с таджиками и соображал бы на троих по подъездам или на вокзалах. Венечка Ерофеев. Или Довлатов, который не эмигрировал и не стал популярным. Хипстерские дети вряд ли представляют, что это вообще такое, они в ужасе шарахаются от подобных проявлений жизни. Сублимируют позывы, так сказать, нажираясь в каком-нибудь ирландском пабе, где кружка какого-нибудь Kilkenny стоит рублей четыреста, и воображая себя интеллектуальным дном общества. Глупенькие, дно оно малость ниже, оно прям в той подворотне, что за пабом, но им же туда страшно. Так что, прочь свои чистые руки от Буковски, хипстерня. Не для вас писал.
Yolandy: "Baise-moi" - фильм Виржини Депант, Франция, 2000 год. Женский бунт, как он есть. Режиссёр не просто даёт "пощёчину общественному вкусу" - она все час с лишним колотит зрителя наотмашь по морде, а зритель, утирая юшку с губ, в это время исступлённо шепчет: "Ещё, да, да. Ещё!" Со своей предельной жёсткостью, откровенностью, не симулированной эротикой, фильм не просто показывает историю двух девушек-маргиналок (персонажи практически архетипические - проститутка и просто девчонка, готовая дать на камеру за пять франков), которых жестокий, несправедливый, лицемерный мир не просто доводит до состояния "Всё, хватит!" - девушки устраивают самую настоящую революцию "a double". До основания, а затем. Начиная с себя. Зная последующую судьбу Карен Ланком, исполнившей в фильме роль Надин, картина вполне заслуживает тэга "снафф". Как писал классик: "Не просто правда, а самая ее суть..." Аминь.
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: У меня в своё время до Буковски оч.долго не доходили руки, хотя я постоянно его держала на заметке. Серия "Альтернатива" же, оранжевая обложечка... шик. В итоге, руки всё-таки дотянулись. Оказалось ничего, на Довлатова чем-то похож. Ну, бухал мужик по-черному и описывал как оно бывает, с юморком так. Типичные байки сильно пьющих людей, не шедевр, но хорошо. При этом Буковски оставил у меня какое-то чувство недоумения. Кто у нас в стране его аудитория? Правильно, хипстерня. Но не укладывается как-то у меня в голове, как это столичные изнеженные ребятки вообще понимают, о чем он писал? Буковски жил в дешевых меблированных комнатах с латиносами и бухал в обрыганских барах. В России он обитал бы в общаге с таджиками и соображал бы на троих по подъездам или на вокзалах. Венечка Ерофеев. Или Довлатов, который не эмигрировал и не стал популярным. Хипстерские дети вряд ли представляют, что это вообще такое, они в ужасе шарахаются от подобных проявлений жизни. Сублимируют позывы, так сказать, нажираясь в каком-нибудь ирландском пабе, где кружка какого-нибудь Kilkenny стоит рублей четыреста, и воображая себя интеллектуальным дном общества. Глупенькие, дно оно малость ниже, оно прям в той подворотне, что за пабом, но им же туда страшно. Так что, прочь свои чистые руки от Буковски, хипстерня. Не для вас писал. Просто у нас в СССР дошли до того (кстати, вполне логичным путем - никаких заговоров), что западный гопник считался стилягой. Но я о другом. О его детстве и юности. Не то чтобы я все одежки пытаюсь тут же примерить на себя любимого, но я никогда не понимал главного героя литературы ХХ века - изгоя. Особенно в его детстве. У меня все было как-то иначе. Например, в школьные годы я вроде никогда сам специально не бил каждому встречному морду, но и не отказывал себе в этом удовольствии при случае. Я не был ни лидером (в традиционном смысле этого слова), ни тихоней (а кто это?))))), ни изгоем (тут уж просто физически не мог, я - сангвиник, а сангвиники изгоями не бывают; они из тех, кто поднимает знамя, когда убьют последнего знаменосца; вот, между прочим, все мои родственники восприняли происходящее на Украине как личную трагедию, но не потому что кого-нибудь там убили, а потому, что это наша страна - когда-то мы руководили ею (хоть и на районном уровне), и нам - решать ее будущее; это и есть мой родовой сангвинизм). Наверное (даже точно!), я был подстрекателем - я мог "вдохновлять массы". Я был тем самым болтливым самодовольным парнем, которых так не любят немногословные и тугодумные будущие писатели, которые пеленают в листья сострадания свое израненное сердце и требуют от читателя пожалеть их (то ли у меня сердца не было, то ли оно было целым, но я в этом просто не нуждался), и эти болтливые-самодовольные становятся в литературе отрицательными героями (Долохов у Толстого в т.ч.), хотя на самом деле мы - живая жизнь (Вересаев). Вот я и постарался показать мир с т.з. сангвиника (так что мои литературные герои не столько автобиографины, сколько сангвинистичны).
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Просто у нас в СССР дошли до того (кстати, вполне логичным путем - никаких заговоров), что западный гопник считался стилягой. Ну, а как? Если чувак носит джинсы и курит "Мальборо", то, ну, не может же он быть простым рабочим парнем с окраины - считал "советский человек", который джинсы и "Мальборо" мог приобрести только у спекулянта с накруткой в 1000%. Бытие определяет сознание. А если уж бытие столь убого, что, когда солдаты-интернационалисты приезжали воевать в Афган и видели пастуха с лажовеньким бумбоксом наперевес, их бил культурный шок, потому что у них на родине, в Сверхдержаве и Родине Мирового Пролетариата, этот бумбокс мог себе позволить только какой-нибудь долбаный мажор, у которого папа был полковником КГБ, что тут делать? ВЛАДИМИР-III пишет: Но я о другом. О его детстве и юности. Не то чтобы я все одежки пытаюсь тут же примерить на себя любимого, но я никогда не понимал главного героя литературы ХХ века - изгоя. В XIX веке герой классической русской литературы тоже был "лишний человек". Что поделать, если именно их история более всего трогает читателя, а главное автора? Так уж получается, что история героя - "болтливого самодовольного парня" читателю неинтересна, как какая-нибудь слащавая story про семейное счастье. Людям интересна трагедия, драма, изгой, ищущий место в этом мире - это, как правило, и становится генератором сюжета. А чем маргинальнее герой, чем диковиннее будет выглядеть борьба его за место под солнцем, тем интереснее читателю (и писателю, хочется добавить). Даже не могу с ходу вспомнить произведение с другой фабулой.
ВЛАДИМИР-III: В России ситуация весь XIX век была иная - "лишний человек" потому что самодержавие, борьба с ним и т.д. Как заметили по поводу творчества Акунина, в России времен Шерлока Холмса этот самый Шерлок Холмс был невозможен (хотя как иностранщину его очень даже читали), потому что Холмс восстанавливает нарушенный миропорядок, а в России конца XIX века этот самый миропорядок в той или иной степени не устраивал всех читателей. Вот Холмс-революционер - другое дело, но помимо героев Савинкова или (ранее) Чернышевского как-то не появилось.
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: В России ситуация весь XIX век была иная - "лишний человек" потому что самодержавие, борьба с ним и т.д. Слишком натянуто. Где, скажите мне, Онегин, Обломов, Безухов и где самодержавие и борьба с ним? Герой-неформал, герой-революционер появляется в русской литературе в 60-е годы XIX века: в облике Базарова и Рахметова. Да, они наследники "лишних людей" "Золотого века", но ровно в той же мере, что и их авторы - наследники традиций русской литературы нач. XIX века. Так скажем, нигилисты, революционеры-утописты, Базаровы и Рахметовы 60-х - это выросшие дети престарелых Онегиных 20-х.
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: Безухов Вообще-то Безухов был почти декабристом (и описали его уже во времена нигилистов), а Онегин имел в качестве прототипа Чаадаева (в 1820-х Чаадаев еще не написал философических писем, но от друга-Пушкина, видимо, ничего не таил). Да, вы правы в том, что где-то между смертями Пушкина и Лермонтова (проклятое мгновенье русской истории!) пролегает толстая грань, разделившая мир салонов и дуэлей первой трети века и мир борющихся с самодержавием или за него бородачей. Что-то произошло в эти годы... Одоевский знал?
ВЛАДИМИР-III: Радикалы имеют то преимущество перед умеренными, что могут позволить себе роскошь называть вещи своими именами (умеренные не могут).
ВЛАДИМИР-III: Монархисты, которые мечтают "возродить СССР", напоминают раскольников-скрытников, которые борются против современного российского паспорта и уповают на старый советский паспорт, хотя 30 лет назад именно советский паспорт был печатью антихриста.
ВЛАДИМИР-III: А я знаю, что делать с монархистами. Надо отловить достаточное количество монархистов (2000 или около того), и венчать их всех на царство (по очереди) - с соблюдением всех тонкостей, формальностей и обрядов как в старину. Шапкой Мономаха. В Успенском соборе Кремля. Потом "окольцованных" таким образом монархистов (а точнее уже царей) выпустить в окружающую среду. Представляете последствия?
ВЛАДИМИР-III: "Белый шаман" - трехсерийный фильм 1982 года Одно слово - прекрасный фильм! Человечество слишком много потеряло с потерей того, что принято дразнить "язычеством". Материализм - в известном смысле, возвращение к былому диалогу с природой.
Yolandy: Дэвид Духовны снялся в рекламном ролике пива "Сибирская корона", о гордости за Россию и любви к родине.
ВЛАДИМИР-III: М.И.Пыляев - автор книги "Замечательные чудаки и оригиналы" СПб.,1898 Перед нами безыдейная Россия, но Россия живая и очень деятельная - этакий получился Антидостоевский: они стреляются на дуэлях, держат пари, строят дворцы, изобретают новые технологии, поднимают неимоверные тяжести, нищими и голодными бродят по галерее питерской Гостинки, - и все это совершенно без идеологии (говорят, Геббельс в 1943 из любопытства встретился с американскими пленными и тут же прибежал к Гитлеру: "Мой фюрер! этих людей нельзя считать в прямом смысле людьми, у них совершенно нет идеологии!", а все безыдейные от пушкинского Петербурга до томсойеровского могут ответить идеологу: мы умеем то и это, а что ты умеешь, кроме идеологии?)
ВЛАДИМИР-III: Карел Чапек "Письма из будущего" (1930), ранее не публиковавшиеся в СССР. Чапек остроумно "троллит" (как сказали бы сейчас) научную (а ненаучную тем более) фантастику, которая только воображает, что раскрывает будущее - на самом деле лишь гипертрофирует настоящее, часть настоящего.
ВЛАДИМИР-III: Все астрологические и теологические предсказания величия России и гибели всех остальных мне напоминают фрагмент из Звездных дневников Иона Тихого: О дальнейшей судьбе этого пращура мне известно немного. Было у него восемнадцать детей, и немало хлебнул он лиха, не чураясь даже торговли детскими скафандрами вразнос, а под старость стал доработчиком окончаний романов и пьес. Профессия эта не слишком известна, поэтому поясняю: речь идет об исполнении просьб ценителей прозы и драматургии. Доработчик, приняв заказ, должен вчувствоваться в атмосферу, дух и стиль произведения, чтобы приделать к нему конец, отличный от авторского. В семейном архиве сохранились черновики, свидетельствующие о незаурядных литературных способностях первого из рода Тихих. Есть там версии «Отелло», в которых Дездемона душит мавра, а есть и такие, где она, он и Яго живут втроем, душа в душу. Есть варианты Дантова ада, где особенно жестоким мучениям подвергаются лица, указанные заказчиком. Лишь изредка вместо трагического приходилось дописывать счастливый конец– чаще бывало наоборот. Богатые гурманы заказывали финалы, в которых вместо чудесного спасения добродетели изображалось торжество зла. Побуждения этих заказчиков были, конечно, предосудительны, однако прапрадед, выполняя заказ, создавал сущие перлы искусства, а вместе с тем, пусть и не вполне по своей воле, ближе держался правды жизни, нежели оригинальные авторы.
ВЛАДИМИР-III: Чичкин А.А. Неизвестные союзники Сталина: 1940-1945 гг. М.,2012. В книге есть немало интересной информации о дипломатии и военной экономике той эпохи, но вот идеологическая начинка... Автор искренне ненавидит англосаксонские демократии, и ему было бы гораздо легче, если бы США и Великобритания воевали против СССР на стороне Германии (любопытная альтернатива, не правда ли?) Его идеал - православно-самодержавный генеральный секретарь Антониу Салазар. И это не шутка. Вся глава о Португалии пронизана просто детским восторгом по поводу салазаровского режима (русский человек вообще умеет как никто иной самоотверженно влюбляться в иностранщину). И так и сяк у него Салазар просто Сталин, Рузвельт, де Голль в одном лице (ср. у Буссенара: Крюгер - бурский Наполеон), и этот цербер о трех головах "тайно" (узнаете стиль криптоисторика?) советовал Франко и Муссолини отговорить Гитлера от войны с СССР, но Гитлер "взрывался", и с семьей и верой все в Португалии было тип-топ, духовные скрепы, никаких пусек! И как это прекрасно жить в корпоративном государстве без всякой там либералии, парламентаризма (парламент в Португалии не было местом для дискуссий!), демократии (с ударением на последнем слоге)! И тут уж взял Чичкин и соврал: Между тем, СССР, поддерживая с конца 1950-х гг. националистические движения в «Португальской Африке» в надежде (как оказалось — тщетной…) на их сугубо просоветскую политику, с того же периода официально называл правление Салазара и его преемников (Томаша, Каэтану) «фашистской диктатурой». Но примечательно, что в сталинский период официальных советских клише такого рода в отношении Португалии не было (см., например: первый в СССР справочник «Испания и Португалия». М.: Госполитиздат, 1950)… Во-первых, почему "тщетной"? Все бывшие португальские колонии стали маркситстскими режимами (кроме Бразилии, конечно)))) А во-вторых, протягиваю руку, беру вот эту книжку (есть в моей библиотеке - Испания и Португалия. М.,1947, а вовсе не 50-й (держал ли он ее в руках?) и читаю на 415-й странице: Внешне эта новая конституция пытается сочетать начала формальной демократии и сословно корпоративного государства. Она объявляет своей задачей создание равновесия населения, профессий, занятий, труда и капитала. По существу же это диктатура фашистского типа. Да, читать не вредно. Вредно не читать. Советская идеология (не мухинско-мединская, а всамделишняя - советская) не считала ценности салазаровщины своими и давала им хлесткие определения. Я уж не говорю, что за вранье надо бить морду. Но на этом Чичкин не успокоился и завершил главу как и подобает верному путиноиду: Но есть, пожалуй, беспрецедентная оценка в отношении Салазара и салазаровской Португалии в контексте нынешней России: по мнению Жозе Мильязеша, корреспондента в Москве информационного агентства Португалии «ЛУЗА», «в современной России он рассматривается в качестве примера для нынешних российских руководителей. Фигура Салазара фактически оказалась востребованной, когда Владимир Путин передал свой президентский пост Дмитрию Медведеву (как Салазар передал свой премьерский пост Марселу Каэтану в конце сентября 1968 г. — А.Ч.). Видимо, русские считают Салазара примером…» Приехали! А ведь попадись совр. Россия под перо зубастого советского пропагандиста (именно советского, образца 1947 года, а не ублюдочно-прохановского), представляете, каких характеристик она бы заслужила? "По существу же это диктатура фашистского типа".
ВЛАДИМИР-III: Повесть Дж.Оруэлла "Ферма животных". Это не карикатура на социализм как таковой, это карикатура на попытка совместить, создать социализм для масс при сохранении капитализма для свиней. Какая-нибудь свинья будет по прежнему жрать импортные продукты, а для остальных хрюкать лекции о мобилизационной экономике и импортзамещении. Надо заметить, что идеологи мобилизационной экономики тоже хотят в ряды свиней.
ВЛАДИМИР-III: Американский фильм 1938 года "Город мальчиков" с замечательным Спенсером Трейси в главной роли. 1) эта незамысловатая история американского Макаренки показывает, как все-таки похожи разные страны мира в синхронные эпохи. 2) если бы религиозные организации (а город мальчиков - католический проект) ограничились благотворительностью, у атеистов к почти не было бы претензий.
ВЛАДИМИР-III: Все мировые заговоры обычно составляются против старых придурковатых патриотов. Патриот так безмерно любит Правительство своей родины, что простит ему любое преступление.
ВЛАДИМИР-III: И.В.Сталин Сочинения. Т 1-13. М.,1946-1951. О том, что Сталин якобы был православным монархистом, там - ни слова! Вот те крест)))))))
ВЛАДИМИР-III: Фильм "Ошибка Тони Вендиса" (1981) Этот фильм познакомил массового советского зрителя с творчеством "Пинк Флойд" и иной электронной музыкой.
ВЛАДИМИР-III: Если отвлечься от псевдомистики и посмотреть на роман "Мастер и Маргарита" как на социальную сатиру (а у атеиста иначе и не получится), обнаружим, что все, что делала команда Воланда - от разоблачения во время бенефиса до сцены с курицей - совершенно естественно и нормально, это то, что должен сделать люой нормальный человек. До чего ж дожила "христианская цивилизация", что все естественное и нормальное приписывается сатане?
ВЛАДИМИР-III: И все-же Сталину вряд ли понравились бы современные сталинисты. Слишком уж они придурковатые, национально ориентированные и православные. Точно не его стиль.
ВЛАДИМИР-III: Михаил Леонидович Хазин - автор статьи-хита 2009 года: «Через три года в Восточной Европе начнется голод». Хазин утверждает, что темпы инфляции доллара намного выше, чем официальные цифры, называемые властями США. Власти США считают, что начиная с 1990 года инфляция доллара 89% (за 23 года тоже немало). Получается, что с 1990 года реальный рост ВВП США составил (с 5449 до 16720 млрд. долл в текущих ценах) 62,3% за 23 года. Это с т.з. властей США. Если же прав Хазин, и ВВП США за эту четверть века не вырос вовсе, то имеем трехкратную инфляцию доллара за тот же период. В этом случае реальный ВВП России в прошлом году был на 45,4% ниже, чем в 1990 ВВП РСФСР в составе СССР (действительно: в 1990 в текущих ценах - 1525 млрд. долл, в 2013 - 2553 млрд. долл; однако, если правы американские специалисты, индекс ВВП РФ в 2013 - 88,5 по сравнению с 100 в 1990). Впрочем, есть и другие оценки реального ВВП России в 1990 (этот я брал из Мировая экономика: глобальные тенденции за 100 лет. М.,2003) - например, 1270 млрд. долл в текущих ценах, и получается, что за 23 года объем экономики России вырос на 14%. Где-то между этими индексами (88,5 и 114,0) располагается реальная картина экономических успехов последнего десятилетия, но в любом случае получается, что мы еле-еле вылезли на советский уровень - и это в случае правоты американцев. Если прав Хазин, мы так и остались в 1990-х, уполовинивших российскую экономику, и никакая нефть впрок нам не пошла. P.S. Если наши родители получали в 1980-х 200-250 рублей в месяц (мой папа, правда, в два раза больше, но это я один такой, и статистики не делаю), то по "курсу Известий" (вполне соответствующему ВВП ППС) получалось 350-400 долларов в месяц в ценах 1990 года, и 650-750 современных долларов по версии американской статистики (правда, структура расходов была совсем иная). P.P.S. Как и положено шизику, на персональном сайте Хазина есть рубрика "Конспирология". Вот самые жареные темы оттуда: "РФ судорожно готовится к отражению военного вторжения Японии", "Кто на самом деле правит миром?", " Заговор против человечества. XXI век", "МОЛНИЯ: Подробности о кровавых планах мировой закулисы на 8 августа 2014 года Святослав Мазур Сегодня 13:41 6 423 0 МАКСИМАЛЬНЫЙ ПЕРЕПОСТ!!! В ночь с 7 на 8 августа тайные структуры мировой закулисы планируют развязать новую мировую войну. Эта информация полностью достоверна, так как структура, в которой я служу, никогда не ошибается". И т.д.
ВЛАДИМИР-III: Русские люди против нерусских нелюдей. А все равно Россия не смогла бы жить в мещанском, бездуховном, сциентистско-гуманитарном Западном мире. Для подавляющего большинства русских было бы невыносимо жить в мире, где нет геноцида русского народа, нет жидо-масонского заговора против России, нет укро-фашистов и демо-либерастов. Это не их мир. Им подавай мир, в котором нелюди со всего света хотят сжить со света невинно убиенного Николая Сталина. Поэтому война с Западом на уничтожение абсолютно неизбежна.
ВЛАДИМИР-III: Алексей Маслов ("профессор Ма") - автор книги "Китай и китайцы. О чем молчат путеводители". В отличие от остальных авторов серии "Что там с головой у этих иностранцев?", которые смотрят на другие страны глазами туриста (максимум эмигранта), Маслов дал всесторонние советы и рекомендации по теме, как вести бизнес с китайцами, и попутно проник в такие глубины китайского менталитета, что культурологи позавидуют.
ВЛАДИМИР-III: Кадр из американского фильма 1953 года "Актриса" (скрупулезно восстановлена эпоха времени действия фильма - 1913 год). Да, нередко оказывается, что разные советские новшества ("художественная пирамида" в т.ч.) на самом деле позаимствованы у буржуинов.
ВЛАДИМИР-III: «Пожнёшь бурю» (англ. Inherit the Wind) — художественный фильм, драма Стэнли Крамера, вышедший на экраны в 1960 году. Создан по мотивам одноимённой пьесы Джерома Лоуренса и Роберта Эдвина Ли, которая была написана на основе материалов так называемого обезьяньего процесса. Название пьесы и книги восходит к цитате из Книги притчей Соломоновых. Четыре номинации на Оскар. Серебряный медведь Берлинского кинофестиваля за лучшую мужскую роль и за лучший фильм для детей (1960). Действие происходит в 1925 году в небольшом городке Хиллсборо на юге США. Местный школьный учитель Бертрам Кейтс обвиняется в том, что преподаёт ученикам запрещённую в штате эволюционную теорию. В связи с этим он арестован и предан суду. Заявитель — преподобный Джеремия Браун. Прокурор — кандидат в президенты Мэттью Брейди — известный противник преподавания дарвинизма в школах. Казалось, у скромного школьного учителя немного шансов выиграть суд. Однако, благодаря корреспонденту газеты «Baltimore Herald» Хорнбеку, история получает громкую огласку. Защищать Кейтса берётся знаменитый адвокат Генри Драммонд. Дело запутывается ещё и потому, что дочь Брауна Рейчел влюблена в Кейтса. Процесс превращается в противостояние Драммонда и Брейди. В ходе процесса Драммонд предлагает суду пригласить в качестве экспертов известных учёных — теологов, биологов и эволюционистов, — которые смогли бы предметно доказать правоту школьного учителя. Судья Мэл Коффи отклоняет все эти попытки, и Драммонд вынужден прибегнуть к помощи самого Брейди. Тот в ходе перекрёстного допроса ведёт себя не лучшим образом и путается в показаниях. В итоге Кейтса признают виновным, но, убеждённый доводами адвоката, судья присуждает только выплату небольшого штрафа. Брейди приходит в бешенство и умирает прямо в зале суда. В конце картины Драммонд задумчиво смотрит на Библию и основы теории Дарвина и, забрав оба толстых тома, покидает зал суда. http://ru.wikipedia.org/?oldid=63771496
ВЛАДИМИР-III: Самый прекрасный фрагмент советской литературы? - Из гайдаровского "Тимура": Тимур и Женя мчатся на мотоцикле по ночной дороге в Москву! Самый смехотворный фрагмент советского кинематографа? - Экранизация "Мертвых душ": после предположения в высшем обществе города N о том, что Чичиков - есть скрывающийся Наполеон, крупный план Чичикова, и Калягин исподлобья действительно очень похож на Бонапарта... Нет! Из фильма Г.Данелии "Кин-дза-дза": во время телефонной связи с Землей по номеру в тентуре в разговор "дяди Вовы" с женой голосом алкаша влазит Леонов: "Слушай, пацашка! Кончай мозги пудрить! Беги - два ящика кэ-цэ покупай! А то мы ему..."
ВЛАДИМИР-III: Пленков Олег Юрьевич – доктор исторических наук, профессор СПбГУ, замечательный наш питерский германист, автор монографии Истоки современности (динамика и логика развития Запада в Новейшее время). СПб., 2014. Здоровенный фолиант Желание создать Общую Теорию Всего неоднократно посещало постсоветских историков, и если не считать концепции русских патриотов ("во всем виноваты либеральные жиды") и православных фундаменталистов ("бох покарал Россию в 1917 за вероотступничество из любви"), наиболее интересная попытка принадлежит И.М.Дьяконову (Пути истории. М.,1994). Впрочем, питерский археолог Л.С.Клейн заметил автору этих строк, что даже специалисту по истории древнего мира, обнимающей т.о. 7/10 человеческой истории, не стоит замахиваться на все 10/10 (а почему, собственно, нет?) К недостаткам Дьяконова стоит отнести также его политизированность в оценке новейшего периода, вполне объяснимую непосредственным восприятием "разоблачений" в начале 90-х. Но вернемся к Пленкову. Сейчас читаю эту здоровенную монографию, где (судя по объему) должны найти освещение все закоулки ХХ века. Воздержусь пока от общих оценок (не дочитал просто), но сразу же замечены кое-какие фактические ошибки, увы портящие в целом прекрасную задумку. если народное хозяйство в эпоху меркантилизма в Европе в XVIII веке с трудом прокармливало 150 миллионов населения, то во второй половине XIX века благодаря рыночной организации легко и в изобилии питало и одевало в 5-6 раз больше народу. Нет. Население Европы (к западу от Российской империи) в 1900 году составляло не 750-900 млн. человек (оно и сейчас меньше), а 290 млн. Да и питались европейцы в значительной степени продовольственным импортом. Это сыграло заметную роль в годы двух мировых войн (а осознавалось еще во времена Наполеона - морская блокада Англией континента). Конечно, Великобритания была гораздо больше зависима от продовольственного импорта, чем Венгрия, но даже домуссолиниевская Италия импортировала хлеб. Ныне за редким исключением страны с годовым душевым доходом более 5,5 тысяч долларов - это демократические системы. Речь идет о 1998 годе, когда цены на нефть достигли минимума, но и тогда страны ОПЕК имели больший ВВП на д/н (в 2000 году от 6100 долл в Иране до 25000 в Катаре). Зачастую авторитарные государства способны давать темпы экономического роста экономического роста, недостижимые в государствах демократических. Так было правда, только в ХХ веке (к примеру, в Германии при Гитлере). Ошибка, непростительная для германиста. Мнение о выдающихся успехах германской экономики между 1933 и 1939 - предвзято и статистикой не подтверждается. Вот таблица индексов промышленного роста, составленная на базе СИЭ, ИВМВ и ряда других источников советского периода: В 1933-1937 гг. в Германии мы видим всего лишь восстановительный период, аналогичный таковым в Великобритании и США (средний ежегодный промышленный рост в 1933-1937 гг в Германии - 15,7%, в США - 14,1%, в Великобритании - 12,4%. Интересно, что в 1937 году позиции Великобритании были сильнее, чем в 1929. А промышленный рост Германии в 1938-1939 объясняется ни чем иным, как механическим присоединением Австрии и Судет (реальный рост был в 3 раза скромнее). Также, если взять другие страны, то в эту пятилетку средние ежегодные темпы восстановления составили: в Италии - 10,8%, в Швеции - 11,2%, в Бельгии - 6,5%, в Чехословакии - 8,9%. Если индекс промышленного роста в демократической Австралии в 1937 составил (относительно 1929) - 123, то в авторитарной Болгарии - всего 96. И вообще, в каждой отдельно взятой стране играли роль в большей степени общеэкономические факторы (румынская нефть, более низкий уровень промышленного развития Скандинавии в сравнении с Западной Европой и т.д.), чем политические. Что же касается второй половины века, то латиноамериканский авторитаризм не смог обеспечить экономического роста в регионе в 1970-1980-х гг (ВВП Латинской Америки за 20-летие вырос в душевом измерении всего на 28%, в Европе - на 50%). В то же время авторитарные режимы ЮВА (исключение - Филиппины и Индонезия) вполне справлялись с заявленной Пленковым задачей. Значит, дело не в авторитаризме как таковом. Действуют иные факторы. Пример же Японии, Италии и ФРГ 1950-1970 говорит о том, что авторитаризм для быстрого экономического роста вовсе не обязателен. Но читаю дальше...
ВЛАДИМИР-III: Далее Пленков долго и обстоятельно (с настойчивостью неудовлетворенного интеллектуала) критикует либеральную модель экономики, теорию Адама Смита и практику колониализма (как выражение идеи свободной торговли путем унификации всего мирового порядка). Причем критикует, как мне представляется с позиций социал-консерватизма. Социал-консерватизм - особое явление, свойственное ХХ веку (отчасти характерное и для века XIX - "феодальный социализм" в Манифесте Компартии, хотя это все же нечто иное), которое, имея главным врагом либерализм, атакует его с двух флангов - консервативного и социалистического. Но полноте! - социализм и консерватизм не меньшие враги, чем либерализм и все остальное. Все социалистические революции (настоящие социалистические революции, а не "вставание с колен" с целью "возродить православно-советскую власть") объективно уничтожают консервативное наследие: будь то революция 1917 в СССР, китайские революции (А.Мальро не без ехидства замечал, что в Китае 1930-х общественное отношения прогрессивнее, чем во Французском Индокитае) или латиноамериканский революционный процесс. Поэтому, если консерватизм и социализм изволят объединиться, получается ужасающая химера, которая к тому же имеет ярко выраженные реакционные черты (ведь из объединения коммунизма и фашизма на общеантилиберальной основе, из попытки соединить интернационализм и патриотизм, всегда выигрывает фашизм и проигрывает коммунизм). Насчет практики колониализма: а разве иначе, чем европоцентричная либеральная модель, строились Античный Мир Средиземноморья, Мусульманский Мир или Монголосфера? 99% критики современного американского империализма - это банальная зависть (а ля путин на Селигере): почему им мождно, а нам - нет??! Да можно-то всем, только не все способны. Подозреваю также, что тезис А.Смита о нежелательности государственной опеки над рынком (и его функциональной невозможности) справедлив в том смысле, что вмешательство государства (более того, жесткий контроль, о котором напоминает Пленков) приводило к тому, что весь период Средневековья и значительной части Нового Времени (XVI-XVIII вв.) - суть цепь больших и малых экономический катастроф (поэтому-то мы и говорим о крайне низких темпах развития в масштабах веков и тысячелетий), равно как и демографическая кривая Средневековья - это пила демографических спадов и возрождений. Но даже в эпохи самого темного средневековья богатый торговый центр (в т.ч. Константинополь, Киев и Новгород) господствовал над аграрно-традиционной периферией. Какое-либо мощное в военном отношении государство могло уничтожить этот центр (как и сейчас российските ядерные бомбы могут, в принципе, уничтожить Нью-Йоркскую фондовую биржу), но это была очередная катастрофа в цепи средневековых катастроф. И уж совсем цинично-саркастически выглядит общий марксово-веберовский тезис о антигуманности либерализма-капитализма. В чем в чем, а в гуманизме консерватизм не замечен.
ВЛАДИМИР-III: Далее Пленков цитирует словенского историка и христианского философа С.Жижека: Ироническая месть истории в том, что было создано общество "реального социализма", в котором производственные силы, достигнув определенного уровня развития, оказались перед непреодолимой тпреградой в лице общественных отношений реального социализма. Что верно, то верно. Теоретически ничто не мешало СССР быть столь же развитой экономической державой, как США (ресурсов примерно одинаково, населения - тоже). Ссылки на "ужасную великую отечественную" ровным счетом ничего не объясняют и не оправдывают. Япония в ХХ веке пережила не менее ужасную войну, закончившуюся ядерной бомбардировкой и оккупацией страны войсками противника. Тем не менее Япония догнала и где-то перегнала Запад. В 1950-1980 гг ее ВВП увеличился в 9,5 раза, а ВВП СССР - в 3,8 раза. Поскольку мы не можем объяснять такие различия рассовыми теориями (неполноценность русских и т.д.), значит дело не в человеке, а в его лопате, условно говоря. Для советских людей чудовищное разочарование в качестве советского экономического строя (который нам преподносили, как более передовой, а, стало быть, СССР должен был выглядеть рядом с США, как Венецианская республика рядом с отсталой феодальной Венгрией) стало одним из факторов краха социализма. Современная же Россия в принципе не способна никого обогнать, и если бы цены на нефть не выросли свыше 40 долларов за баррель, жили бы рысияне где-то на украинском уровне. Скорее уж могли сыграть роль миграционные факторы: в ХХ веке США привлекает интеллектуальную миграцию, Россия-СССР ее отталкивает (то революционер, то диссидент, то гомосексуалист). За последние 15 лет из России уехало 2 млн. наиболее креативных людей, а им на смену понаехало 10 млн. гастарбайтеров. Наоборот, Российская империя всячески привлекала европейцев и выгоняла азиатов (нет, не в расе дело, если бы Петр Первый правил в Х веке, он ориентировался на Византию и Арабский Халифат, но он-то жил в XVIII), за счет чего и развивалась (так что Петр Первый - антипутин железно!) Кстати, о расизме: выше Пленков задается риторическим вопросом "почему евреи везде добивались преуспевания?" А они везде добивались? В XVIII- начале ХХ вв в мусульманских странах проживало до 1 млн. евреев, но они никак себя не проявили (хитрый торговец не всегда хозяин положения), особенно по сравнению с европейскими и североамериканскими евреями, хотя в VII-Х вв - в эпоху расцвета мусульманской общности - все было наоборот. Значит дело не в крови, религии или кровной религии, а в общецивилизационных процессах. Тем более что свезение евреев в одно государство - Израиль- в общем ничего не изменило. Количество нобелевских лауреатов-израильтян невелико, а ВВП на д/н там где-то между Италией и Испанией. Далее, после всесторонней критики либерализма, Пленков (в союзе с Достоевским, Ратенау и даже Бернардом Шоу) обрушивается на социализм (точнее, на марксизм, а ведь были и другие разновидности, и их удельный вес в общесоциалистическом движении нельзя преуменьшать). Увы, не всегда объективно. Критика социализма с т.з. приуготовления тирании и тоталитаризма (жертвы и т.д.) слишком предвзята. Почему-то критики социализма требуют от него моральной белизны, но вполне терпимы к преступлениям несоциалистических режимов (неужели, действительно, от капиталиста даже Достоевский не ждет ничего нравственного?)))) Не менее странно выглядит попытка обозвать социализм религией. Это такая защитная реакция верующего человека. Привыкши все осмыслять через религиозные категории, он желает везде видеть религию, и если встречает несогласных в чем-либо с ним людей (например православный монархист встречает левого республиканца), он первым делом объясняет их "неправильность" еретичеством, а следовательно неправильной религией. Мнение об атеизме (а марксизм - точно атеистичен), как о еще одной религии, это все равно что уверенность в том, что ни один автомобиль не поедет сам, если в него не запрячь лошадь. Не то чтобы я мелочно придираюсь к Пленкову, но ожидая от его труда многого, я и требую столь же много. Опять Пленков: До 1914 года несколько десятилетий никакой безработицы не было. Слишком смелое утверждение. Была, и не только аграрное перенаселение. Другое дело, что официальная регистрация безработицы сделала ее общенациональной проблемой, чего не было до. Тезис Пленкова об отставании США в сфере социальной политики от Западной Европы в начале ХХ века нуждается в комментарии: в США было слишком много ресурсов, чего не было в Германии (отсюда и все отличия, и первенство Германии в социальной политике и т.д.) А в США поругавшийся с предпринимателем рабочий мог за копейки купить земли на Диком Западе и стать фермером (Гитлеру для этого понадобилась бы вся Россия минимум до Урала))) Да и вообще, вплоть до 1929 американский рабочий чисто психологически считал пособие оскорбительной милостыней. Впрочем, я тоже несправедлив к СССР. А вдруг советская экономическая история - это все, что он реально мог? Все-таки, если СССР и отстал от развитых стран мира, то не больше, чем Российская империя. Разобравшись с либерализмом и социализмом XIX века, Пленков приступает к национализму. Вот этот раздел вступления к основному тексту написан весьма и весьма хорошо, и заслуживает только некоторых примечаний. Во-первых, национализм пользуется дурной репутацией (потому о нем и пишут мало, - это ответ на один из риторических вопросов Пленкова по тексту), поэтому националист солидности ради предпочитает именовать себя патриотом (в том смысле, что у нас - разведчики, а у них - шпиёны, поэтому националисты - на западе (вкупе с либеральным фашизмом-русофобией-бездуховностью-колониализмом), а в России патриотизм-духовность-просвещенный империализм-путинизмкакконечнаястадиямировойистории). С другой стороны, следует помнить, что нация - лишь третья стадия-типаж общеэтнической схемы: племя-народность-нация, и нациями обычно называются буржуазные или социалистические общности, но никак не древние греки или древние египтяне. Ну и конечно же стоит порадоваться, что не во всех странах мира у власти националисты/патриоты, ибо если бы во всех странах мира у власти были националисты/патриоты, люди давно бы уже перебили друг друга, даже не прибегая к ядерному оружию. К счастью, у власти в подавляющем большинстве стран мира - безродные космополиты и прочие предатели (потому мы и живы до сих пор).
ВЛАДИМИР-III: После двух критических статей о либерализме и социализме XIX века (а уж мог бы и консерватизм описать - была ведь и такая идеология во времена Шерлока Холмса и доктора Ватсона, и весьма претенциозная, а то можно подумать, что себя-то как раз автор "забыл сосчитать" (покритиковать)) и национализма Пленков переходит к империализму. Но империализм 120 лет назад - это не нечто, противоположное национализму, а всего-лишь колониальные захваты. Действительно, до сих пор ведутся споры, в убыток или в прибыль были европейцам многочисленные колониальные владения (хотя невооруженным глазом видно, что очень даже в прибыль: редкий герой Конан Дойля возвращался из Индии с пустыми карманами - доктор Ватсон как раз исключение, а африканское сафари заимело дюжину прекрасных описателей - в первом ряду Луи Буссенар, который был уверен, что все эти англичанишки, конечно, эксплуататоры и мародеры, но мы - французы - несем примитивным племенам свет цивилизации и просвещения), тем более, что колония колонии рознь, и конечно, Сомали дала итальянцам с квадратного километра куда меньше дохода, чем Бирма - англичанам. Однако, Пленков забыл один очень существенный момент, о котором хорошо помнил Жюль Верн (вспомните "Таинственный остров", где у камелька в Гранитном Дворце Сайрус Смит рассказал остальным островитянам, что Земля остывает, и скоро лапландцы найдут привычные для себя условия на берегах Средиземного моря (вот и будет вечному путину хрен - Крым превратится в Малоземельскую тундру), зато предусмотрительная природа силами своих неутомимых коралловых труженников закладывает возле экватора новый материк - разумеется, для белых, как ресторан в США эпохи рассовой сегрегации). Шутки - шутками, но европейские державы (разумеется, скорее Франция и Великобритания, чем Италия или Бельгия) рассматривали свои колонии как естественное продолжение метрополитенской территории. И дело не только в том, что Канада и Австралия были "белыми колониями" (подобно Сибири в отношении России), и в 1897 году чуть было не объединились со старой-доброй в единое государство (порадовался бы Г.Уэллс). Великобритания и Франция реально колонизировали свои африканские и иные колонии в качестве не просто запасных территорий, а потенциальных ресурсов для развития. Между 1900 и 1950 годами количество белых людей в Африке резко возросло - до 8 млн. Заселялись нагорья Британской Восточной Африки, Алжир и оба соседних французских протектората, Вельд Южной Африки и португальские колонии. А местное население деградировало и вымирало (в Конго - едва ли не в два раза сократилось, хотя общий прирост населения Африки в 1900-1950 составил 100% - со 110 до 220 млн. человек). Франция и в 1930-х строила планы освоения своего африканского массива, хотели построить тоннель под Гибралтаром, через Сахару должны быть проложены железные дороги, а Алжир был родиной дюжины французских писателей и общественных деятелей первой величины. Интересно, как бы это выглядело сейчас, если б не деколонизация? Глава о науке и искусстве на рубеже XIX-XX веков. Все-таки здесь Пленков преувеличивает релятивизм новой физики. Как бы не "извращались" со своими относительностями и неопределенностями Эйнштейн и Гейзенберг, физика (а равно и иные науки ХХ века) изучают реальность. Тому подтверждение - на практике: работают АЭС, взрываются ядерные бомбы, антибиотики лечат болезни и т.д. Это все-таки не спор о количестве чертей на острие иголки или о количестве лиц троицы. Но вот эта фраза Пленкова дорогого стоит: Характерно, что фактически самообразование и самоусовершенствование было одной из главных функций новых движений рабочего класса и источником сил его участников. В этой связи одним из достоинств марксизма было то, чтоон придавал большое значение и всячески поощрял образование, знания, науку. Понятно, почему совр. Россия - не СССР. В СССР был культ знаний, а в России сейчас - культ путина и патриотизм. Ни на том, ни на другом далеко не уедешь. Что хотят все эти реакционеры-традиционалисты? Вернуть нас в долиберально-досоциалистическое невежество и присобачить к нему "правильную идеологию" (между прочим, напрасные потуги - даже для самой реакционной идеологии требуется хотя бы элементарная грамотность, а тезис о всеобщей горячей религиозности в средние века ложен по определению - не стоит путать придурковато-наивного кабинетного теолога XXI века с хитрым мужичонкой реального XV века; да и вообще, то ли позитивизм виноват, то ли невнимательность, но представлять все пространство от падения Рима до паровой машины, как одно сплошное однородное историческое обиталище темного феодализма, нельзя - там были свои взлеты и падения, революции и реакции).
ВЛАДИМИР-III: Далее, Пленков переходит к первой мировой войне и обвиняет в ее начале... патриотов. Всех вместе взятых - всех стран и народов. Надо заметить, что труд Пленкова - это не история в собственном смысле слова, а скорее историософия, даже философия истории. Философия истории - специфический жанр, который имеет ряд сущностных недостатков, прежде всего то, что она (философия истории) оперирует идеями, а не фактами. У нее не столько контраргумент на аргумент, сколько контридея на идею. Факты есть, но они зачастую вырваны из контекста и больше иллюстрируют идеи, чем служат базисом для последних. Но мы-то, материалисты, отлично понимаем (в отличие от Платона и его последователей), что идея вовсе не обязательно отражает реальную действительность. Наоборот, идея может всячески искривлять реальность, в угоду некому желанию: например, умирающий получает утешение идеей о загробном существовании, хотя само словосочетание "жизнь после смерти" имеет все признаки логического противоречия (если жизнь продолжается, значит нет смерти, если есть смерть, то не может быть жизни после нее). Все это заставляет с известным скепсисом относиться к "драме идей", где по ходу решающим аргументом может оказаться остроумный афоризм или глубокомысленная цитата (тут и до схоластики рукой подать). Вместе с тем философия истории полезна, хотя бы уже потому, что осуществляет рефлексию по поводу окружающей реальности в ее историческом разрезе, и даже, если она ошибочна, это необходимая ошибка, ведь отрицательный результат - тоже результат. К тому же Пленков в самом начале своей книги обещал ознакомить российского читателя с интеллектуальным пространством осмысления истории ХХ века на Западе, и, надо сказать, блестяще справился с поставленной задачей. Так вот, в первой мировой войне виноваты патриоты. Пленков совершенно справедливо обращает внимание не только на "сильных мира сего" (королей и президентов, финансистов и генералов), но и массу, которая (как напомнил Ортега-и-Гассет) восстала - стала грамотней, активней, идейней и готова была воевать. Во всех, без исключения, странах вступление в войну вызвало бюешенный энтузиазм и всенародный подъем (не забыть проанализировать: наблюдалось ли то же самое позже - при вступлении в войну Италии (1915), Румынии (1916) и США (1917), когда люди уже отдавали себе отчет в том, что их ждет). Феномен патриотизма Пленков в целом оценивает правильно, можно лишь добавить, что патриотизм иррационален не только ссылками на какие-то там "исторические права", но и "исторические обиды". Приведу полностью спич попа РПЦ Восторгова (его потом пристрелили, как бешенную собаку, большевики) во время молебна на Красной Площади в Москве 1.08.1914 (н. ст.): «Православные русские люди! От этого памятника, напоминающего нам о великом единении русской земли, о решимости в тяжелую годину принести все жертвы, напоминающего о свободе от иноземного врага, раздается первое слово призыва к самопожертвованию за освобождение сербов, когда-то освобожденных уже нами, но теперь, принявших жестокий удар врага. Правому русскому делу грозят миллионы ощетинившихся германских штыков. Сейчас перед нами вопрос, быть или не быть нам великой державой, остаться оплотом для всего славянства, или отступить и отречься от былой славы. В этот грозный час пусть в душе каждого родится молитва, упование на Бога, который венчает правое оружие. Бросим в такой момент все наши временные разногласия, тяжбы и дадим слово на исторической Красной площади, которая видела столько русских подвигов, также совершить великий подвиг за Русь, Бог рассудит нашу вековую вражду с врагом. Помните, что с нами Бог, с нами небесные силы, с нами святые! Пойдем за крест, за веру православную, за оскорбленную православную Русь! Заложим жен наших и детей, но отомстим за обиду!» цит. по сайту Русские старости август 1914. О каком оскорблении идет речь? Разве "германские штыки" сожгли Москву в 1812, нанесли поражение России в 1856, укоротили ее победу в 1878, потопили ее флот у Цусимы? О какой "вековой вражде" идет речь? Чем французы и англичане лучше немцев? Тем что в данный момент именно так сложились геополитические отношения, и объект сегодняшней ненависти мигом превратился в векового, исконного врага? Патриотизм построен на ненависти к инородцам. Причем "ненависть" здесь существительное, а цель, на которую она направлена, прилагательное. В любой момент ненависть можно перенаправить на кого угодно. Оруэлловская формула: до пяти часов вечера воюем с Евразией, а с пяти - с Остазией, - это ведь и есть патриотизм, который не может существовать без врага (патриотизм без врага даже попахивает предательством). При этом, разумеется, все патриоты именно себя считают жертвой, причем их ничуть не волнует такая прозаическая вещь как реальность и соотношение сил. Если верить патриотам всех стран, то их родины все время находятся на грани гибели, и во всем виноваты "наследственные враги" (патриот обладает удивительной способностью винить в своих проблемах (реальных или мнимых) кого угодно, кроме себя). Французский и немецкий патриоты каждый по отдельности убедят нас, что все их беды от противной стороны, а они невинны как малые дети. Здесь даже не то "ущемленное национальное чувство", которое (как говорит цитируемый Пленковым Б.Шоу), подобно раку, и ни о чем ином человек уже думать не может. Здесь аллергическая реакция, а единственным лекарством от патриотизма является тяжелое и позорное поражение. Далее Пленков много и подробно рассуждает о "невыгодности" войны (в частности, первой мировой). Все верно, но не смотря на очевидную "невыгодность", войны были, есть и будут - ничего не поделаешь. И неважно, кто виноват - лидеры или массы (это сообщающиеся сосуды). Неужели в человеческом геноме есть такое явное стремление к невыгодности (Адам Смит посрамлен)? Скажите еще спасибо, что первая мировая не началась раньше: в 1875, 1878, 1889, 1898, 1904, 1911 гг (все эти даты говорят сами за себя). В течение сорока лет европейская система отношений преодолевала кризисы (с участием практически тех же самых действующих лиц, что и в 1914), однако везение закончилось. Но главное (добавлю от себя), что первая мировая война оказалась большой неожиданностью в смысле ее исполнения. Пленков справедливо замечает, что никаких оснований ждать окончания войны "к осеннему листопаду" у современников Сараевского убийства не было: ведь прототипы первой мировой войны в 1850-1913 уже позволяли угадать ее характер (гражданская война в США длилась 4 года и повлекла тотальную мобилизацию (на Севере был мобилизован каждый девятый, а на Юге - каждый пятый (!) белый), а также колоссальные жертвы - 620 тысяч человек из 3 млн. мобилизованных при общем населении 29 млн. человек; англо-бурская и русско-японская войны также были войнами на истощение), но даже мрачные предсказатели (вроде Энгельса с его апелляцией к опыту Тридцатилетней войны) не могли осознать весь масштаб события. В первые месяцы армии встречались на поле боя, чтобы физически уничтожить друг друга. Доблесть, отвага, героизм оказались на этой войне (в силу ее технических условий: господство пулемета и артиллерии, применение химического оружия и позиционный характер) глупостью. Довоевывали те, кто оказался хитрее, и вообще выиграли войну не самые смелые, а те, кто допустил меньше ошибок (ну, и обладал большими ресурсами).
ВЛАДИМИР-III: Пленков о военном строе Германии в годы первой мировой: Немецкое военное руководство еще до прихода к руководству Гинденбурга и Людендорфа поняло, что неизбежна долгая война и в соответствии с этим принялось за работу, развивая силы и возможности Германии, чтобы выдержать стратегию измора. Техника полевых укреплений была доведена до уровня более высокого, чем в любой другой из армий; была создана сеть военных желоезных дорог; энергичными мерами обеспечили быстрый рост производстива боеприпасов. В Британии в 1915 году эту проблему только пытались поставить. К этому времени неожиданно продолжительный характер войны привел к тому, что все стороны стали склоняться к необходимости огрганизации тыла для повышения эффективности военных усилий. Результатом стали глубокие изменения в прежних моделях организации экономики. В частности, бесчисленные бюрократические структуры слились в единую общенациональную кампанию по ведению войны. Научному руководству экономической войной Германия была обязана крупному магнату и политическому деятелю доктору Вальтеру Ратенау. Немецкие успехи на этом поприще были впечатляющими настолько, что Ленин, по всей видимости, именно под впечатлением немецких преобразований в этой сфере пошел на огосударствление экономики в Советской России. Совершенно верно. СССР был не просто детищем первой мировой, а моделью марки "сделано в Германии" (но не в дурацком смысле "немецких денег", которые они передали Ленину на свержение душки-Керенского, а в общекультурном и цивилизационном даже смысле). Германский характер советской цивилизации очевиден (впрочем, и Российская империя тоже имела явную маркировку "сделано в Германии", а точнее шире - в германском мире - от Голландии до Дании, у которой позаимствовали, к примеру, Табель о рангах, так что ничего принципиально не изменилось). Все разговоры о "скифском" характере революции 1917, о "национально-освободительной" революции - чепуха, вроде утверждений о православии Сталина. Но влияние первой мировой отрезало империю Романовых от Коминтерновского СССР. Социализм не был чужд Германии (см. упоминаемую Пленковым статью Шпенглера "Пруссачество и социализм"), и весь веймарский период Московская колония (в лучшем смысле этого слова) ждала, что ее германская метрополия сольется с нею в социалистическом единении. Интересно, что если бы победила революция 1905 года, германский характер советской власти все равно проявился бы, но не в виде государственного социализма - система была бы более эластичной. В качестве детища первой мировой СССР выдержал экзамен второй мировой войны, хотя и очень дорогой ценой, но в мире бреттон-вудской системы он оказался обречен - это заставляет задать германисту и, несомненно, германофилу Пленкову (а что тут такого? в 1995 году Свасьян и Аверинцев дружно оплакивали 50-летие разрушения Дрездена, и никакие антифашисты им были не указ) вопрос: а не проиграла ли бы Германия, победив в первой мировой, вторую (не обязательно горячую, холодную)? Чуть ниже Пленков в общем и целом дает четкий ответ на этот вопрос: Германия, хотя и уничтожила в три раза больше неприятельских солдат, чем потеряла сама, проиграла войну потому, что ее противники могли тратить гораздо больше ресурсов. И в этом трагедия континента в борьбе с океаном (слона с китом, как любят аллегоризировать геополитики: ведь кит и в природе больше и сильней слона).
ВЛАДИМИР-III: Досадные ошибки Пленкова: до 1917 года национализм не представлял в Закавказье какую-либо серьезную политическую проблему Именно представлял! Там наблюдалась жуткая чересполосица этносов (вот этническая карта Кавказа в начале ХХ века: горные земледельцы - армяне заселяли нагорья, азербайджанцы - равнины, пригодные для скотоводства, грузины вытеснялись из грузинских городов армянскими торговцами, прибавим сюда курдов, греков, осетин, татов, персов, русских старообрядцев и раскольников, немецких колонистов, русских гастарбайтеров Баку из внутренних губерний. Национальный состав Баку по переписи 1897 слагался из 36% азербайджанцев, 33% русских, 17% армян (а также 3 тысяч немецких инженеров, сыгравших исключительную роль в развитии нефтяных приисков), а к 1913 году - из 36% русских, 21% "азербейджанских татар" и 20% армян. В условиях бандитского капитализма в России начала ХХ века Баку был самым бандитско-капиталистическим. Сильные этнические профсоюзы и землячества едва ли не открытую использовались конкурирующими нефтяными магнатами для организации забастовок, этнические погромы во время первой русской революции, а также до и после, настоящие феодальные войны были самым заурядным явлением (отдаленно верную картинку дает советский еще фильм "Не бойся, я с тобой"). Что касается грузинской элиты, она вполне сознательно выдвигала сепаратистскую программу еще с 1820-х гг. Зачем Пленков процитировал Хобсбаума ("Нации и национализм после 1780 года"), не понятно. С момента заключения Апотомакского перемирия 1851 года американская армия не участвовала ни в одной операции за пределами страны и не имела никаких современных вооружений. Между 1851 и 1917 гг американские войска участвовали в огромном количестве интервенций, причем не только в новом, но и в старом (Филиппины, Китай) свете. Самая крупная война из них - с Испанией в 1898, в которой 300 тысяч американских солдат и волонтеров сражались с 339 тысячами испанских и выиграли в т.ч. по причине технического превосходства. В сентябре 1918 года немецкие войска добрались до Бакинских нефтяных скважин. Тоже неверно. Германские войска были в Грузии, но Баку в сентябре заняли турецкие войска. И именно Турция официально завладела Бакинским нефтяным районом (договор с Азер. ДР). Хотя, конечно, в случае победы Германии в первой мировой, ее правительство обратило бы внимание на Баку. В главе, посвященной Версальскому миру Пленков не пожалел красок для описания его вопиющей несправедливости. А также привел уйму высказываний разных политиков (от Ленина до Ллойд Джорджа включительно) в подтверждение своей мысли, так что становится непонятным, почему он - Версальский договор - вообще был подписан, если даже на Западе почти все были против. Во всяком случае высказаться его апологетам Пленков, к сожалению, не дал. В последние два десятилетия в России принято жалеть Германию, тосковать по нереализованным возможностям объединения усилий вермахта и РККА против жидо-масонов США и Великобритании, и это можно назвать самым крупным поворотом общественных симпатий в России за 100 лет. Но разве несправедливая и бессмысленная война могла в принципе завершиться справедливым и осмысленным миром? Неужели победившая Германия обошлась бы со своими жертвами лучше (примеры России и Румынии)? Специалисты по альтернативной истории знают, что нереализованная альтернатива всегда кажется лучше, чем наша история (хорошо там, где нас нет), но в двухкратном поражении Германии за 50 лет усматривается определенная историософическая логика - не могли они победить в войне против всего (или почти всего) мира. Также в самом начале повествования о первой мировой Пленков приводит любопытный довод в качестве объяснения всеобщего энтузиазма, охватившего весь континент в начале войны: людям надоели десятилетия серой стабильной жизни, захотелось чего-нибудь горяченького. Ну тогда к чему оплакивать? Что хотели, то и получили.
ВЛАДИМИР-III: Глава о тоталитаризме. Многострадальная глава о тоталитаризме... Складывается впечатление, что в ней Пленков тролит сам себя и вообще по ходу повествования обнаруживаешь, что ему все не нравится, буквально все: либерализм, демократия ("демократия привела к тоталитаризму" - так и написал), социализм, национализм, фашизм, коммунизм, клерикализм, кстати тоже Пленкову не нравится (ну не анархист же он?) В общем, я бы придал вместо многочисленных афоризмов, используемых Пленковым для книги и отдельных ее глав, всей его книге один-единственный - из Маяковского: Оба плохи - Капабланка и Алехин! Пленков сконцентрировался на трех китах тоталитаризма 20-30-х гг - СССР, Италии и Германии и... заблудился в этих трех соснах. Глава заполнена совершенно блеклыми (под абстрактный гуманизм) охами и ахами по поводу "ужасов тоталитаризма" (хотя в других главах автор нормально рассуждает "по гамбургскому счету" - цинично и, как следствие, умно). Конечно, с т.з. Анны Рэнд, что фашизм, что коммунизм, что шведский социализм - один черт, но ведь 90% европейцев так не думали и не думают. Было бы перспективнее сосредоточиться не на чертах сходства тоталитарных режимов, а на их отличиях, в т.ч. на резких (цивилизационного масштаба) отличий коммунизма и фашизма. Отдельные перебежчики из коммунизма в фашизм и в обратном направлении никакой погоды не делают; много лет назад некий московский предприниматель средней руки, всерьез интересующийся историей, пытался доказать автору этих строк, что русские черносотенцы слились с большевистской партией после 1917 (мораль этой гимпотезы ясна - доказать, что в СССР была "русская партия"); но я прервал процесс "доказывания" одной фразой: назовите мне хотя бы одного лидера Союза русского народа, который стал членом ЦК ВКП(б). Также и Пакт 1939 года не был "отражением сущности" (Черчилль, к примеру, это очень хорошо понимал). В общем, самотроллинг Пленкова в данной главе не мог не закончиться констатацией: понятию "тоталитаризм", который выполнил свою функцию вполне, хотя при строгом историческом подходе является содержательно пустым. Орешек знанья тверд, но все же... мы не привыкли отступать. У Пленкова в тексте главы о тоталитаризме содержится отличная зацепка. Он перечисляет страны Европы, которые к концу 1930-х остались демократиями: Бельгия, Великобритания, Дания, Ирландия, Исландия, Люксембург (это не был карлик Европы, его значение в качестве металлургического центра достаточно велико), Нидерланды, Норвегия, Финляндия, Франция, Чехословакия, Швейцария, Швеция. Им противостоит "автократический пояс" (Пленков часто путает понятия "тоталитарный" и "авторитарный"): Австрия, Албания, Болгария, Венгрия, Германия, Греция, Испания, Италия, Латвия, Литва, Польша, Португалия, Румыния, СССР, Эстония, Югославия. Картографически это выглядит так (на январь соответствующего года): 1925 1930 1935 1940 Таким образом, мы видим как бы две Европы - "тоталитарную" и либеральную, причем либеральная Европа стабильно сохраняет демократические институты вплоть до германского наступления 1940 года. Там были массовые фашистские партии во главе с яркими харизматическими вождями, но их потуги ни к чему не привели (например, во Франции на выборах 1936 у фашистских партий были ничтожные результаты). Демократический пояс от Франции до Финляндии - это страны с относительно более высоким уровнем жизни (даже в условиях кризисов 1930-х) сравнительно с "автократическим поясом". Поэтому уравнение тоталитаризма должно выглядеть не "демократия = тоталитаризм", а скорее, "демократия + бедность = тоталитаризм", но и это было бы слишком примитивным объяснением. СССР я бы вообще вынес за скобки (коммунизм - это не фашизм по определению), зато в Европе расцвели самые разные типы "тоталитаризма". В Болгарии, Венгрии, Румынии, Югославии, Греции - т.н. "монархо-фашизм" (т.е. монархический авторитаризм), в Испании и Португалии - консервативно-клерикальный авторитаризм (хотя в Испании следует различать режимы Франко и Примо де Риверы), в Прибалтике - "мечта Солженицына" - кулацко-консервативные режимы а ля деревенщики 1960-х, в Австрии - "католический сословный фашизм" (кстати, весьма враждебный в отношении национал-социализма). Своеобразием отличался польский режим "санации". Но и в ЦВЕ (Центрально-Восточной Европе) не все было фатально. Чешская демократия продержалась до марта 1939, а румынская - до 1938 (и даже в 1944 имела известный потенциал). И везде фашизм имел острый привкус антикоммунизма в рамках общей фобии к левых силам (еще и поэтому сажать коммунистов и фашистов в один сосуд тоталитаризма вряд ли оправдано). А в странах Скандинавии именно в 1930-х в условиях сохранения парламентской демократии начал формироваться т.н. "скандинавский социализм" - доминирование социал-демократии и реализация ее программных установок (было бы интересно проэкспериментировать с аналогичным режимом социал-демократов в Германии и Австрии). Пленков упоминает о потенциальной оппозиции религиозных структур тоталитарным режимам, но это теория. А на практике клерикалы (в т.ч. в совр. России) завидут черной завистью тоталитарным режимам: и как это у "безбожников" все так получалось - вот бы нам православную пионерию да с православным гестапо! (идеалом вождя для РПЦ был бы Сталин, полностью принявший православие). Но ведь и католики с самой реакционной частью протестантов не отставали. В США католический проповедник Чарльз Кофлин с 1926 года вел яркую фашистскую кампанию на радио, утверждал, что Великая депрессия и Октябрьская революция в России являлись результатом «заговора еврейских банкиров», боролся против нового курса Рузвельта (он умер в 1979 году ярым антикоммунистом). У советского большевизма есть еще одна большая заслуга: он избавил нас от прелестей православного монархо-фашизма образца 1920-1930-х (смотрим на Венгрию, Югославию, Болгарию, Испанию). Конечно, и в демократическом секторе был не сахар. Во Франции женщины до 1944 не имели избирательных прав, в южных штатах США процветал расизм, Оруэлл в своем самом известном романе "кается" вовсе не в преступлениях сталинистов, а в своих собственных преступлениях в качестве сотрудника британской полиции в Бирме. Но, в конечном счете, именно либералы имели больший потенциал (даже не учитывая послезнания), чем их противники. Опять складывалась коалиция - Миттель-Европа против Атлантики (последняя опять имеет в несколько раз больше ресурсов). Что было бы с авторитарными режимамии Европы в случае мира-без-второй мировой? Смотри примеры Испании и Португалии в 1940-1970-х.
ВЛАДИМИР-III: Пленков об СССР в годы Великой Депрессии: Тем более, что СССР кризис 1929 года вообще никак не коснулся. Почему же это не коснулся? СССР - не Северная Корея, хотя как раз Северная Корея весьма зависима от международной экономической конъюнктуры (например, взлет цен на нефть около 1980 года моментально привел к северокорейскому дефолту). Проблематика зависимости от общего соотношения советской и мировой экономики - даже в наше время малоизученная тема, а в советские времена вообще была табу. Для советского патриота сама мысль, что передовая советская экономика, являющаяся детищем самого прогрессивного общественного строя, может быть зависима от каких-то иностранцев, по меньшей мере оскорбительна. Поэтому тема просто была снята с повестки советской политэкономии. Конечно, стремление к автаркии всегда более-менее отчетливо обозначалась в программах экономического развития СССР (тем более, что СССР - не КНДР и не Италия, а обладает достаточно большим набором внутренних ресурсов). Правда, есть проблемы с некоторыми цветными металлами, агроклиматическими ресурсами, а также после 1945 наблюдалась объяснимая нехватка трудовых ресурсов (не смотря на это после войны было принято политическое решение о выселении поляков с территории Западной Украины и Западной Белоруссии и немцев из Калининградской области, в одночасье лишившее экономику двух миллионов рабочих рук - и это в стране, где директора колхозов в рукопашную бились за толкового тракториста или зоотехника (фабула "Кубанских казаков")). Вероятные темы изучения общего вопроса о взаимозависимости советской и мировой экономики это: 1) структура советской внешней торговли и ее доля в мировой, 2) привлечение иностранных инвестиций на стройки первых пятилеток и в концессии 1920-1930-х гг, 3) привлечение иностранной рабочей силы (в т.ч. высококвалифицированной) в СССР, 4) фактор ленд-лиза в годы ВОВ, наконец, 5) советская внешняя политика - как "надстройка" на базисе советской экономики (в т.ч. влияние фактора существования СССР на мировое общественное мнение). Все это требует больших по размаху и объему изучения работ по истории экономики, но первое же, что можно отметить даже диллетанту в экономических науках, это ослабление фактора иностранных инвестиций в СССР в годы Великого Кризиса (существует мнение, что "бухаринцы" обещали в 1927 Сталину приток западных инвестиций и погорели на этом), падение цен на международных рынках, что сделало неизбежным советский демпинг, и (нет худа без добра) расширение возможностей привлечения в СССР безработных специалистов из стран капитала (в т.ч. США). Отсутствие возможности привлекать западные инвестиции привело к необходимости черпать средства на индустриализацию из "внутренней колонии" - деревни (в этом смысле коллективизация и индустриализация неразрывно связаны и были бы невозможны друг без друга). Также (раз эта тема не нашла освещения у Пленкова) было бы любопытно оценить реальные темпы экономического роста в СССР. Увы, советские источники в этом отношении мало что могут дать. В 1930-х гг в СССР наблюдался значительный рост оптовых и розничных цен (все иностранцы, посетившие в это время СССР, дружно жалуются на дороговизну - особенно на фоне дефляции в США и Франции), и хотя заработные платы в крупной промышленности росли, нередко опережающими темпами, были группы населения, чьи доходы снижались. Однако, советские экономисты в принципе не признавали рост цен (кроме военных лет), и в периодически издаваемых советских справочниках "40, 50, 60 лет СССР" фигурировали странные цифры, именуемые "производство в ценах 1925/26 гг". Фактически текущие цены объявлялись неизменными, и это давало, конечно, фантастический рост экономики и доходов населения (как если бы сегодня нам говорили, что за 2000-2013 годы средняя зарплата выросла аж в 10 раз!) Например, сборник "Страны мира" М.,1978 сообщает, что в 1917 году доля промышленности СССР в мировой составляла 3%, а в 1977 - "одна пятая часть". За эти 60 лет советская промышленность выросла в 225 раз (!) Несложный рассчет показывает, что если верны выкладки советских статистиков, вся остальная промышленность Земного шара выросла за эти же шесть десятилетий в 28 раз (!). Попытки сопоставления советского промышленного роста с американским дают еще более странные результаты. Из той же советской статистики известно, что объем промышленного производства в 1917 был на 25% меньше, чем в 1913. Стало быть, в 1913-1977 рост промышленности СССР (по версии цитированного справочника) составил 169 раз. Там же содержится информация, что если в 1913 промышленность России (видимо, в границах СССР) равнялась 12,5% промышленности США, то в 1977 "более 80%" (милая приблизительность! что значит "более"? 82%, 85%?; допустим 82%). Столь же несложный рассчет показывает, что промышленность США за тот же период (1913-1977) по соотношению с советской выросла в 26 раз (!) Однако мрачные страницы советских международных справочников, посвяшенные капиталистическому хозяйству, дают США рост не более, чем в 9 раз. Надо или переоценивать экономический рост США (но тогда это будет противоречить данным самих американцев, которыми пользовались советские источники), или "урезать осетра" советской отчетности. Еще более фантастическую статистику находим в советских источниках первых пятилеток. Согласно МСЭ Т 10. М.,1940, в 1913-1938 гг промышленность СССР выросла в 9,1 раза (а с т.з. советской же статистики 1980-х - в 1913-1940 - только в 7,7 раза; и оба раза статистики клялись, что считают "в неизменных ценах 1925/26 годов"). Сопоставляя долю российской и советской промышленности в американской, получаем рост в 1913-1937 всего в 4,6 раза (для 1917-1977 - не в 225, а в 79 раз). Но эти данные зависят от определителей соотношений промышленного производства СССР и США в 1970-1980-х гг (с какого-то момента - 1973-1974 - советские статистики вообще перестали публиковать точные цифры соотношения советской (и шире - социалистической) экономики и мировой. Более современное издание - Мировая экономика: глобальные тенденции за 100 лет. М.,2003* дает другие - гораздо более скромные цифры: за весь ХХ век на территории бывшего СССР промышленное производство выросло всего в 11,3 раза (в 1900 оно составляло 10,5% американского, а в 2000 - 18,6% его же; хотя стоит учитывать, что в 1990-2000 промышленность быв. СССР сократилась в два раза, но все равно реальный рост советской промышленности в 1913-1980 не превышал 11 раз). * впрочем, на взгляд автора этих строк, издание - "Мировая экономика: глобальные тенденции за 100 лет" преувеличивает экономические показатели России в 1900-1913 гг., и если это так, экономический рост за годы советской власти достаточно велик, хотя и не измеряется сотнями раз. И еще не могу согласиться с тезисом Пленкова об общем кризисе мировой экономики, а равно ее научно-технического измерения в 1920-1930-х гг. Рост продолжался (согласно тому же изданию Мировая экономика: глобальные тенденции за 100 лет. М.,2003, ВВП за пределами границ СССР 1940 года вырос за 25 лет с 1913 по 1938 на 55%; все население Земного шара - на 25%), мир не был оруэлловским троецарствием, где НТП топчется на месте или идет вспять. Достаточно сопоставить уровень развития авиации, средств связи, кинематографии, ЭВМ в 1922 и 1939, чтобы обнаружить заметный прогресс этого мира в стиле дизель-панка. Вот перечень важнейших изобретений депрессивных 30-х по версии русскоязычной Википедии: 1931: Радиотелескоп: Карл Янский, Гроут Ребер 1931: Электронный микроскоп: Макс Кнолль, Эрнст Руска 1931: Аэрогель: Стивен Кистлер 1931: Магнитно-резистивная сталь: Котаро Хонда 1931: сплав альнико: Токухити Мисима 1931: Кинескоп: Владимир Зворыкин 1932: Поляроидное стекло: Эдвин Герберт Лэнд 1933: Частотная модуляция: Эдвин Армстронг 1934: электроорган: Лоренс Хаммонд 1934: Судно-амфибия на воздушной подушке: Владимир Левков 1935: Радар: Роберт Уотсон-Уотт 1935: Батут: Джордж Ниссен, Ларри Грисволд 1935: Спектрофотометр: Артур Харди 1935: Казеиновое волокно ланитал: Феррети 1937: Воздушно-реактивный двигатель: Фрэнк Уиттл и Ханс-Иоахим Пабст фон Охайн 1937: Турбовинтовой двигатель: Жоржи Йендрассик 1937: Нейлон: Уоллес Карозерс 1937: Портативный электрокардиограф: Таро Такэми 1937: Многорезонансный магнетрон: Н.Ф.Алексеев и Д.Е.Маляров 1938: Стекловолокно: Рассел Слейтер 1938: Компьютер: Конрад Цузе и Джон Атанасов 1938: Ксерография: Честер Карлсон 1938: LSD-25: Альберт Хоффман 1938: Шариковая ручка: Ласло Биро 1939: Банкомат: Лютер Джордж Симьян
ВЛАДИМИР-III: Еще одно примечание относительно оценок Пленковым тоталитаризма. Пленков совершенно справедливо указывает на массовую поддержку тоталитарных режимов (как и на то, что в подавляющем большинстве случаев фашитские режимы были местного производства; а вот попытки Германии насадить фашизм или национал-социализм в странах либеральной зоны Европы в 1940-1943 успехом не увечались; также следует отметить, что без советских войск в Восточной Европе ни одна страна не стала бы коммунистической; разве что за исключением Югославии, но и там Тито утвердился у власти при деятельной поддержке Москвы). Но что это доказывает? Имеем факт массовой поддержки (в т.ч. на выборах) правящей тоталитарной партии в стране Х, однако эти же самые люди несколько лет/десятилетий спустя отнюдь не горят желанием поддержать ту же самую политическую силу (либо ее политических наследников). С т.з. политического режима, потерявшего власть, все они - предатели (обдуренные какими-нибудь экзистенциальными врагами, причем врагами Родины, ибо плоха та тоталитарная партия, которая 100-%-но не отождествляет себя с Родиной). Но в какой момент люди были искренни: когда голосовали (например, в Италии) за список Фашистской Национальной Партии в 1934 году - 99,85% при явке 96,8% (такие результаты Сталину удалось получить только после войны, а в 1920-х на выборы Съездов Советов ходило менее половины избирателей), или в 1946 - спустя всего 12 лет, когда эти же люди при явке 82,19% в подавляющем большинстве проголосовали за левые и демократические партии? Любая идеология, которая воспринимает отказ от себя любимой в качестве национального предательства, естественно, рационально объяснить факт массовой смены политических взглядов не может. Поневоле начинаешь думать о концепции политических элит, когда всерьез рассматривать можно только небольшие политически сверхактивные группы, а остальное "стадо" покорно пойдет туда, куда поведут, хотя бы потому, что у 90% населения политических взглядов нет и быть не может. Однако, интуиция историка подсказывает автору этих строк, что и это объяснение неверное. Остается (как у Шерлока Холмса) после отбрасывания всех версий - самая сумасшедшая: люди каждый раз искренни (и в 1934, и в 1946 применительно к Италии). Это делает людскую массу в высшей степени непредсказуемой и опасной для любого национального лидера, которого они послезавтра (а то и завтра) затопчут, но не из предательских побуждений, а потому что именно затаптывание сочтут политически верным решением. Данные опасения находят подтверждение, когда читаешь отчеты спецслужб - от царской России до путинской: везде дикий страх власти (и красной, и белой) перед населением.
ВЛАДИМИР-III: Тема Второй мировой за последние два десятилетия в русскоязычной литературе настолько широко изучена, обсосана даже, что возникает не проблема наличия информации, а проблема ее фильтрации и выделения самого основного. Но и здесь Пленков вложил в событийную канву свои весьма ценные пять копеек. Например: Во время Нюрнбергского трибунала советская сторона наложила вето на обсуждение следующих вопросов: 1) отношение СССР к Версальскому договору, 2) визит Молотова в Берлин в ноябре 1940 года, 3) советский пакт о ненападении с Германией, 4) общественно-политический строй в СССР, 5) прибалтийские республики, 6) обмен немецкого населения Литвы, Латвии, Эстонии, 7) проливы, 8) Балканы, 9) Польша. В общем - все самое интересное. Конечно, у всех - рыльце в пушку, реал политик. Но если все так запущено, призывы к морали в политике - все равно, что призывы к самоповешенью. Может, вообще следует обойтись без них? В следующей главе Пленков рассматривает просоветские режимы стран Восточной Европы, и задается двумя весьма перспективными вопросами: 1) почему советский солдат, который в 1945 году был освободителем Варшавы, Братиславы, Праги, Бухареста, через 25 лет выглядел там же оккупантом? 2) почему СЭВ был, по сравнению с ЕЭС, а тем более с ЕС, одним названием? Теория заговора (хитрые и ловкие американцы "заставили" поляков и болгар ненавидеть русских) - самый худший вариант ответа на первый вопрос. Потому что теория заговора - это универсальная отговорка дураков на вопрос почему они до сих пор не построили дороги. После войны советский менталитет до такой степени намертво приватизировал эксклюзивное право быть освободителем всего человечества, указующим ему путь развития, что любое непризнание этой монополии вызывало озлобление. Перевод стрелок на США (если вспомнить, что атлантические структуры оказались куда как живучими и перспективными, да и дожили до наших дней) приводит к неутешительному выводу об интеллектуальном уровне "совка" (все-таки Вашингтон ни разу не расправлялся со своими дубчеками и имре надями, да еще и так тупо, как Москва). Часто говорят, что если бы не ядерное оружие, СССР давно бы захватил западные страны. В этом можно усомниться, поскольку, в сущности, вся история советской сферы влияния в Восточной и Центральной Европе - это история непрерывных конфликтов и бунтов: от борьбы против югославского "нацистко-титоистского режима" до событий 1980-1981 гг в Польше. В любой момент (не только в 1989, но и в 1959, 1969) подавляющее большинство жителей стран "народной демократии" на первых же свободных выборах было готово проголосовать за некоммунистические силы. Если сравнивать ситуацию с положением в Западной Европе, то там антиамериканские акции были уделом маргинальных групп (частью террористического типа), от которых отмежевывались даже еврокоммунисты. Были, конечно, яркие лидеры в стиле "суверенной демократии", но в Вашингтоне никому и в голову не приходило вызвать в "вашингтонский обком" де Голля и заставить написать заявление об отставке. В этом-то и секрет американской победы в холодной войне: при всей непривлекательности американского империализма, советский псевдоимпериализм оказался еще более непривлекательным. Второй вопрос малопопулярен и как-то отходит на второй план на фоне "невыносимой легкости бытия" общественно-политических процессов в советском секторе Европы. Пленков совершенно верно проводит сравнение СЭВа с ЕЭС и приходит к неутешительному выводу: СЭВ был абсолютно неработоспособной структурой, впрочем, он и не ставил перед собой тех задач, которые поставили и осуществили к нашему времени западные творцы ЕЭС. Первые 10 лет СЭВ вообще существовал на бумаге (правда, до 1954 СССР владел долей акций в ряде крупных предприятий стран советского блока). Лишь в 1959 подготовлен был устав сообщества. Однако, ничем, кроме нескольких крупных проектов в области ядерной энергетики и трубопроводного транспорта, а также регулирования взаимной торговли, СЭВ не занимался. Кооперация в рамках СЭВ даже в 1980-х все еще находилась в зачаточном состоянии. Ничего, подобного все более свободному перемещению людей и капиталов на Западе Европы, просто не имело места. Наоборот, сложившаяся система поощряла партикуляризм и национализм. Если предположить, что индустриализация 1950-1970-х гг была для относительно отсталых стран советской зоны шансом "догнать" запад континента, то исполнение этой задумки не отнесешь к числу удачных. Отдельные социалистические страны нередко производили огромное количество угля, стали и техники, которое не находило потребителя. В общем, СЭВ стал еще одной упущенной возможностью системы социализма. Если в 1960 году доля экономики стран СЭВ в мировой достигала 21,6%, то в 1980 - 22,5% (т.е. все бодрые рапорты о высочайших темпах роста социалистической экономики сравнительно с загнивающим миром капитала оказывались липой).
ВЛАДИМИР-III: В главе, посвященной экономическому соревнованию систем капитализма и социализма, Пленков дает немало по-марксистски чеканных формулировок (бытует мнение, что доживи Маркс и Энгельс до Брежнева, СССР стал бы объектом самое едкой критики со стороны "классиков"), с которыми трудно не согласиться: К середине 1960-х годов стало ясно, что капитализм постепенно опережает социализм [в темпах роста. - В.Б.] в 1990 году накануне объединения житель ФРГ на покупку цветного телевизора тратил 38% зарплаты, ГДР - 588%, автомашины - 1143 и 11765%, стиральной машины - 48 и 365%, на квартплату - 48 и 16%. В силу большей эффективности рыночной экономики ирония истории состояла в том, что коммунистические общества стали приобретать постоянно растущий горизонт желаний, порожденных западным обществом потребления, не приобретая при этом средств для удовлетворения этих желаний. Глава немецких коммунистов Эрих Хоннекер говорил, что уровень жизни в ГДР "намного выше, чем во времена кайзера", это так, но восточные немцы сравнивали свой уровень жизни не с кайзеровской Германией, а со своими западными соседями. Действительно: в школе и дома, по телевизору и из литературы советский человек знал, что живет в стране с более совершенным социальным строем. Однако, его уровень жизни почему-то десятилетиями оставался ниже, чем в отсталых капстранах, раздираемых социально-классовыми противоречиями, в т.ч. проигравших вторую мировую войну. Советскому человеку обещали именно высокий уровень жизни, а вовсе не то, что его страну будут "все бояться" (сомнительное достижение, во всяком случае, если нас что-нибудь страшит, разве не предпримем мы усилий, чтобы устранить объект страха?) Парадоксально, но скрытая в период холодной войны за железным занавесом даже малоэффективная и ослабленная тотальным планированием командная экономика была жизнеспособна. Именно взаимодействие с мировой экономикой, начавшееся в 1960-е годы расшатало социализм. Когда в 1970-е годы социалистические лидеры решили воспользоваться открывшимися возможностями мирового рынка (высокие цены на нефть, кредиты), вместо того, чтобы решиться на реформирование своей экономической системы, они сами вырыли себе яму. Вопрос: а на что надеются люди, провозглашающие лозунг: "Назад - в СССР!" Какую экономику они хотят вернуть? Ведь даже если бы тот - реальный - социализм середины ХХ века выжил и сохранился бы до 2014 года, уровень жизни в соцстранах неизбежно был бы даже ниже, чем в совр. России (хотя, конечно, выше, чем в КНДР - СССР ведь имел несоизмеримо больше ресурсов, чем этот тоталитаризм областного масштаба). Или же этот лозунг касается не экономики, а политики, и СССРом называют почему-то руссифицированную Российскую империю в границах 1914 года? Но "коммунисты-за-царя" это, по меньшей мере, жульничество, от которого Ленин переворачивается в Мавзолее.
ВЛАДИМИР-III: Несколько кратких глав (не позволяющих, к сожалению, более полно раскрыть тему) у Пленкова посвящено развитию ряда стран "третьего мира", и опять здесь достается социализму (точнее странам и режимам третьего мира за социалистическую ориентиацию: даже Неру и Сукарно). И вот что сразу всплывает в памяти по мотивам критики Пленковым национально-прогрессивных режимов третьего мира: "Туманность Андромеды" (да, ефремовская). Там ведь показана (не исключено, что совершенно непреднамеренно) ситуация, в которой весь мир превратился в "третий мир". Огромное население, масса социальных программ, драконовские законы об экономии природных ресурсов (в т.ч. т.н. "упрощенное питание"). При этом относительно низкие темпы развития. В первом издании "Туманности" Ефремов датировал действие романа 4000 годом н.э., потом - во втором издании - в 1958 году - 3000 годом н.э., и это позволяет перефразировать цитируемых Пленковым в самом начале своего труда Бриггса и Клэвина: создается впечатление, что за 1950-3000 гг. мир изменился меньше, чем за 1800-1950. Разумеется, Ефремов честно старался нарисовать картину процветающего общества, но получилось то, что получилось. Весьма красноречив образ жизни людей на Цейлоне - куда отправляется в добровольное изгнание Мвен Мас: люди живут на общественном и технологическом уровне предгосударственного этапа неолита; в конце концов, для счастья и справедливого распределения прибавочного продукта вовсе не обязателен высокий технический уровень. (Это, разумеется, ничуть не умаляет колоссальный заряд романтики этого прекраснейшего ефремовского романа, в котором античность взялась за руку с коммунизмом, вытеснив темное средневековье в историческое небытие, что делает роман, наверное, самым антиправославным литературным произведением ХХ века). Однако, с т.з. сукарнофобии Пленкова, "Туманность Андромеды" выглядит почти антиутопией. Пленков об экономическом буме второй половины ХХ века: Запад со второй половины 1950-х годов вступил в пору невероятно высоких темпов развития экономики Этот ларчик открывается просто: во второй половине ХХ века наблюдался невиданный демографический рост (и не только в третьем мире; не будем забывать о "бэби-буме" на Западе, и даже в СССР темпы роста населения в 1959-1961 зашкаливали за все показатели теоретически более многодетных православно-самодержавных времен - до 2% в год). Если в 1900-1950 население мира выросло на 55%, то в 1950-2000 - в 2,4 раза, т.е. рост почти утроился. А демографический взрыв естественным образом увеличивает количество потребителей (даже в слаборазвитых и бедных странах), ведь промышленность развитых стран способна производить не только высокотехнологическую дороговизну, но и дешевый ширпотреб (сейчас эту роль отобрал Китай и страны ЮВА). В любом варианте мира без демографического взрыва (например, если бы к 2000 году население не превышало 4 млрд. человек), высоких темпов развития экономики не наблюдалось бы. Между прочим, в 1920-1930-х гг. демографические прогнозы не предсказывали ни бэби-бума в развитых странах, ни демографического взрыва в развивающихся (даже Китаю тогдашние менделеевы пророчили не более 700 млн. человек населения к 2000 году, но даже это казалось им "безумием").
ВЛАДИМИР-III: Главы, посвященные отдельным европейским странам, создавшим ЕЭС, превратившееся в ЕС. Здесь важно даже не то, что отдельные политики (кстати, достаточно консервативные и престарелые: Аденауэр, де Гольь, де Гаспери; как не парадоксально, но левые интернационалисты - французские коммунисты и немецкие эсдеки были против единой Европы) подготовили свои отдельные страны к интеграционным проектам, а то, что они легко и просто (и довольно быстро! - 5-10 лет после чудовищной бойни) переступили через свои национальные патриотизмы и пожали друг другу руки. Да, секрет Единой Европы прост - он в исключении из повестки дня патриотизма (особенно его мазохистского типажа, а ля обиженная детсадиковская девочка: "а ааанна первааааяяя началаааааа!") Люди в 1945 году могли поставить сколько угодно на то, что Франция и Германия и дальше будут жить, как кошка с собакой (в одном из романов А.Мальро - будущего министра культуры Франции, есть эпизод: в 1944 году немецкий офицер говорит пленному французскому партизану: "через 20 лет снова будет Франция, сновая будет Германия, и снова будет война"). Но создатели Европы переломили историю. 1957 год, наверное, столь же масштабная дата, как и 843. Это воссоздание Империи Карла Великого. Ни много, ни мало! На этом фоне можно с уверенностью говорить, что постсоветскому пространству эта "европейская болезнь" забвения патриотизма не грозит. Тем более, что главный потенциальный интегратор - Россия - как раз в разгаре процесса доказательства тезиса: "а ааанна первааааяяя началаааааа!" и уже почти доказала свою правоту (главное ведь - доказать патриотическую правоту!) P.S. На европейскую интеграцию можно посмотреть и с другой стороны: все внутриевропейские дрязги показались бессмысленными на фоне новой - советской угрозы (реальной, или мнимой - не суть), да и становиться задворками США, чье промышленное производство в 1946 году достигло (на короткий, правда, период) 62% мирового, тоже не больно-то и хотелось.
ВЛАДИМИР-III: Наверное, лучше всего Пленковым написана глава, посвященная революциям 1968 года. Это не были классические революции, в ходе которых важно первым делом захватить почту, телеграф и вокзал, и не в том смысле, что один тиран приходит на смену другому. Действительно, мы живем в мире, возникшем в результате революционных процессов 1960-х гг. (даже совр. Россия, хотя цитируемый Пленковым А.Тарасов и считает, что у нас не было своего 1968 года). Обратить внимание здесь следовало бы не на общеизвестные темы сексуальной революции, рок-музыки, пацифизма, глобализма, а на иную проблему – проблему альтернативы всему этому (хотя Пленков и здесь старательно избегает разговора на тему консерватизма). Действительно, а что могли предложить взамен Битлз, наркотиков и дезертирства из армии консерваторы? Советский консерватизм (он уже был консерватизмом, даже консервой, если воспользоваться ассоциативной аллегорией) очень вяло отреагировал на молодежную контркультуру (наверное, очень стыдно стало ощущать себя реакционной силой, если во всех учебниках тебе присвоена монополия на передовую революционность). Пленков не без удовольствия для своего антисоветизма цитирует телеграмму, отправленную оккупационным комитетом Сорбонны в Политбюро ЦК КПСС: Трепещите бюрократы! Скоро международная власть рабочих советов выметет вас из-за столов. Человечество обретет счастье лишь тогда, когда последний бюрократ будет повешен на кишках последнего капиталиста. Да здравствует борьба кронштадтских матросов против Ленина и Троцкого! Да здравствует восстание Советов Будапешта 1956 года! Долой государство! Да здравствует революционный марксизм! Еще хорошо, что во главе СССР тогда стояли Брежнев и Суслов, а не Путин и Дугин. Когда мы говорим о закате СССР, ничего, кроме образов дряхлости и маразма (Пленков также употребляет эти термины) не возникает. Если национал-социализм погиб в цвете лет насильственным образом, то советский коммунизм одряхлел и скончался от старости (в этом колоссальное эстетическое преимущество национал-социализма над советским коммунизмом, и никакие антифашисты уже изменить ничего не могут – лишь утешить себя, что они сами когда то были молодыми, а современный антифашизм выглядит так, как если бы современная Франция всерьез боролась с абсолютными монархиями Саудовской Аравии или Брунея (это тема позавчерашнего дня, и если у Путина с Дугиным нет никаких иных эпитетов для своих врагов, кроме «фашисткая хунта», это лишний раз говорит об ублюдочности современной российской идеологии, ее принципиальном паразитировании на чужом прошлом и неспособности произвести что-то свое, оригинальное). Брежнев и Суслов лишь поморщились от эскапад парижских революционеров, а вот Путин с Дугиным возопили бы, что захват Сорбонны – это заговор против России с целью ее расчленения (ведь вся мировая история: от походов Александра Македонского до отмены крепостного права – это заговор против России по заданию ЦРУ и Госдепа; А кого ж еще? – ответит нам вопросом на вопрос патриот). Занятно, что в отношении советской культуры с сексуальностью произошла любопытная метаморфоза. Первоначально советская культура, будучи сама в значительной степени антибуржуазной контркультурой, имела на Западе репутацию растленной (черный пиар слухов об отмене в Советской России брака и вообще упразднении семьи). Эта позиция объяснять все недостатки дурным влиянием Старого Света, характерна для консервативной Америки даже в 1950-х: набоковский роман «Лолита» подвергся острой критике американским педагогическим сообществом не из-за особенностей интимной жизни героини (в ряде штатов, где брачный возраст спускается до 13 лет, этим никого не удивишь), а из-за ее тупости и равнодушию к знаниям, хотя, принадлежа к среднему классу, она могла получить блестящее образование, а когда появилась рок-музыка, консервативные американские деятели пытались объяснить ее появление «коммунистическим заговором» (особенно шизофренически эти заявления выглядят в качестве перепостов в совр. российских антиамериканских интернет-ресурсах: совсем уже непонятно, кто и против кого составлял всемирный заговор). Однако, времена изменились, и в 1970-х наоборот, СССР выглядел замшелым и викторианским пространством напротив продвинутого Запада. Но СССР ушел в небытие (достать его оттуда все равно, что провозгласить: вернем дряхлость!), и что же пришло ему взамен? Попытавшись заменить коммунистическую идеологию православно-патриотической (исходя из ложной посылки, что идеология – вечное состояние общественного сознания, хотя на самом деле она малоэффективна как в доиндустриальном, так и в постиндустриальном обществе), современные российские официальные лица России приковали себя к самой эскапистской, обскурантистской и асоциальной идеологии (даже не идеологии, а реакции в самом худшем смысле этого слова), какую можно вообразить. Даже, наверное, во Франции, появись сейчас настоящие ультрароялисты из романов В.Гюго и трактатов де Местра, они выглядели бы куда цивилизованнее и человечнее. Зародившись где-то в середине XIX века на обочине славянофильства (классическое славянофильство, как это не парадоксально, было либеральным, и находилось под сильным влиянием Запада – через аналогичное явление в лице германского антинаполеоновского национал-романтизма начала XIX века), православный патриотизм почти никак себя не проявил во времена Достоевского и Иоанна Кронштадтского, довольно вяло проявил себя в годы первой русской революции («грубый мужицкий демократизм», по выражению Ленина, свойственный черносотенному движению, больше годился на роль «предфашизма», чем на роль объединителя закомплексованных бородатых достоевских мальчиков), и издох практически одновременно с Распутиным. На выборах в Учредительное Собрание несколько полудохлых православно-монархических избирательных списков в российской провинции получили в общей сложности около 1% голосов избирателей и провели только одного депутата от Нижегородской губернии. Сказать, что «русский мужик» любит царя и православие, означало нагло солгать. Однако, впоследствии мертвец очнулся – частью в эмигрантской среде (в Париже и Белграде монархистов оказалось на порядок больше, чем в действующих армиях Колчака и Деникина), частью в православном подполье внутри СССР. Эти последние сыграли исключительную роль в «возрождении» православного патриотизма. Проигравшие борьбу за власть (точнее, и не пытавшиеся побороться, в силу своей ничтожности и маргинальности), гонимые, затравленные, мечтающие об отмщении, абсолютно диссонирующие с советским обществом, а равно с любым другим, в т.ч. с реальным русским обществом времен Достоевского, живущие в атмосфере перманентного апокалипсиса, скрытники и мечтатели, пытающиеся приспособить выдернутые из контекста полунаучно-популярные сведения к своим верованиям. Ксенофобы и принципиальные враги демократии, действующие, как иеговисты, от двери к двери начальственных кабинетов, как огня боящиеся какой-либо социальной ответственности, но требующие себе доминирующего места в обществе, которого они боятся и которое ненавидят, требующие «традиции» в качестве искусственной сепульки (как у С.Лема) для обустройства неким искусственным путем своей личной жизни, раз мир «лежит во зле» и всем правят «темные силы», а стало быть, естественным путем они обречены на одиночество, - какую альтернативу эти возрожденцы могли дать взамен контркультуре 60-х? Если мы поставим рядом с психоделическим типом пацифиста и космополита эдакого традиционалиста, вряд ли он будет привлекательнее. Пойдя на поводу у этого обиженного историей обскурантизма (ведь, строго говоря, в расстреле царской семьи виноваты не столько исполнители – в т.ч. Ленин, сколько весь ход мировой истории), исключив из арсенала развития революцию (которую провозгласили «заговором темных сил» во главе с Сатаной-Америкой), а за нею неизбежно и всякое иное развитие (потому что развитие неизбежно связано с изменением, а все религиозные утопии построены на внедрении «Абсолютной Истины» и запрете ее менять), современный российский культурно-политический режим оскопил Россию. В этом контексте откровения о синхронном конце России и Путина лично выглядят чистой правдой. Дальше – Ничто.
ВЛАДИМИР-III: Когда в позапрошлом веке на русский язык перевели «Хижину дяди Тома», «русская прогрессивная критика» (как ее величали век назад и тем более позже) приняла книгу достаточно прохладно. Ну, негры, ну, страдают, ну и что с того? У нас и своих проблем достаточно. Когда Пленков рисует яркими грубыми мазками картину внеевропейского мира (а книга, напомню, посвящена, скорее, Западу, чем Востоку и Югу), он описывает варварскую периферию цивилизации. Расизм здесь совершенно не при чем: никакие физиологические особенности не мешали и не мешают представителям негритянской или австралийской расы создать передовую цивилизацию (есть основания полагать, что белая раса возникла в Сахаре, а негритянская – севернее, в совр. Европе, да и первичная человеческая раса – идалту – больше всего смахивала на совр. австралоидов). Но что же тогда влияет на такую большую разницу в развитии и уровне жизни разных стран и народов? Почему американцы живут в среднем в 3,6 раза богаче, чем русские и в 44 раза богаче, чем сенегальцы? Почему карибский Барбадос богаче карибской же Гаити в 18 раз (расовый состав стран, кстати, совершенно идентичен)? Почему КНДР – такая суверенная и свободная, в 20 раз беднее порабощенной Южной Кореи? Когда мы начинаем выяснять, в чем причина отсталости или высоких темпов роста той или иной страны, народа, экономической системы, хочется обратиться к истории, найти где-то в палеолите или хотя бы в XVII веке ответ на вопрос, но и история часто ничего не проясняет – она лишь объясняет, почему событие произошло, но предсказать его вряд ли способна, а значит законы истории действуют иначе, чем законы физики. Другой – на кончике пера – аргумент наличия или отсутствия ресурсов. Опять мимо. Япония, Тайвань, Южная Корея отнюдь не могли похвастаться богатством ресурсов (да и Великобритания тоже), а Венесуэле или России богатство ресурсов на пользу не пошло (появился даже термин: «проклятье ресурсов»). США – как раз исключение, соединение ресурсов и искусств. И всегда в прошлом было так же: Древняя Греция не обладала и десятой частью аграрных ресурсов Древнего Египта, что ничуть не помешало ей стать доминирующей в Средиземноморье (хотя и не сразу), и то же самое касается Скандинавии, породившей викингов. Тойнби даже вывел из этой скудости теорию «вызова-и-ответа», хотя не на всякий вызов приходит ответ. Мнение о негативном воздействии иностранного владычества на развитие абстрактной общности способно обидеть любого имперца (в т.ч. российского), который уверен, что его империя облагодетельствовала покоренные народы (а на деле следует учитывать очень много факторов: от реальной опасности ассимиляции или уничтожения, что не всегда одно и то же, до психологического климата в покоренной нации и изменении в качестве медицинского обслуживания). Вообще, вопрос о роли колониализма в истории слаборазвитых народов Азии, Африки и Америки за последние два-три столетия до сих пор является одним из самых сложных и дискуссионных. Ведь следует обращать внимание не только на реальные факты ограбления, порабощения, банального уничтожения целых племен во всех концах света, но и на факты экономического, культурного, гуманитарного развития колоний (учтем также и комплиментарность между народами или ее отсутствие, - как выражался Гумилев, - это реальное явление: например, русские имперцы прекрасно ужились с якутами и бурятами, но никак – с чукчами и индейцами Аляски). Действительно, чем питаться теоретизированием, обратимся к историческим фактам: была Древнеегипетская цивилизация (Кемет, или Та-Кем, как они называли свою страну), и вокруг нее – варварская периферия: «черные» на юге, «белые» - на западе, «желтые» - на востоке. Мы довольно неплохо знаем Древний Египет, а от варварских племен и имен-то не осталось. Затем была Античная цивилизация. Греки не были расистами, но достаточно четко отделяли себя от варваров. Быть варваром значило не говорить по-гречески, не учить наизусть Гомера и не иметь хотя бы толику свободного времени (Аристотель). Досуг – вот грань между варварством и цивилизацией две тысячи лет назад. И опять мы живем на наследии цивилизации: от алфавита до юриспруденции, а варваров помнят лишь дотошные историки. И мы отнюдь не будем проклинать рабовладельцев, любовавшихся Парфеноном (или будем? впрочем, автор этих строк передергивает: все мы - потомки каннибалов палеолита, но это обстоятельство отнюдь не делает каннибалами нас; а может и это сравнение – передергивание: то Гомер, а то – каннибализм; Аристотелю не надо было есть себе подобных, а христианство «облагородило» людоедство, переведя его в разряд символического «богоедства» в ходе литургии). Да, цивилизации гибнут, но означает ли это, что побеждает варварство? Во всяком случае, до сих пор им удавалось передавать эстафету более молодым цивилизациям, даже Китай нельзя называть в полной мере изолятом, если б он таким был в последние 5000 лет (чем хвалятся китайские патриоты), он, несомненно, недалеко ушел бы от энеолита – как недалеко ушли америндские цивилизации. Ну и, наконец, имеем современную цивилизацию, к которой Россия так стремилась сотни лет, и которую современные русские патриоты хотят игнорировать. И ее опять окружает варварская периферия. И опять дело не в цвете кожи: «желтая» Япония более развита, чем «белая» Россия. 100 лет назад все страны мира хотели быть цивилизацией. У некоторых это получилось, у некоторых нет, но лишь немногие добровольно сошли с дистанции, одурманенные миражом самобытности (австралоиды, ведь, могли дать сто очков любой претензии на самобытность, но помогло ли это им?) Неужели, опять – там, в будущем будут помнить Майкрософт и Сартра, но почти ничего не будут знать о Бутане или сибирских старообрядцах? И они все пойдут в качестве сырья на развитие цивилизации (удел варварства?) Такое отношение между цивилизацией и варварством неизбежно, и если бы центром цивилизации была Тропическая Африка, белых и желтых ждала бы ровно та же судьба, чем и негритянских невольников в нашем варианте истории. Любой центр высасывает периферию: парень из деревни обречен стать горожанином и «переплавиться» в рабочего или официанта, а система образования «репрессирует» ленивого ученика, мобилизуя его в разряды необходимых цивилизации людей, хотя, может быть, он сохранил бы свою «самобытность» в качестве неграмотного бродяги. Я недаром начал тему с обращения к позапрошлому веку. 150 лет назад певца Русского мира Данилевского ничуть не смущало, что финно-угорские народности станут (если уже не стали) ровно таким же сырьем для его цивилизации (сытый голодного не разумеет?) Покаяние цивилизаторов пред варварами, характерное для эпохи неоколониализма, не есть уникальная черта современной эпохи – нечто подобное было еще в Древнем Риме. Однако с т.з. направления развития современной России есть существенное различие: Запад кается в своих преступлениях перед примитивными народами и отсталыми культурами, но он не отказывается при этом от цивилизации (даже когда слушает негритянский джаз или носит проколки в носу и ушах а ля дикари; в VI веке в Византии последним писком моды были гуннские прически). Те же ненавистники цивилизации, которые считают нашу страну «жертвой Запада», взамен предлагают нам рухнуть на уровень отсталых стран: вначале в сфере культуры, а затем (неизбежно) и в сфере технической. А Пленкова тем временем ужасает, что вьетнамцы или алжирцы не считались ни с какими жертвами. Это обычное мировоззрение варварства: жизнь варвара стоит недорого не только с т.з. колонизатора, но и с т.з. самого варвара. Даже гуманный СССР не мог относиться к геополитическим пешкам лучше, чем они сами относились к себе. Варварская экзотика привлекает цивилизованного человека, но, во-первых, экзотика – не то состояние, в котором хочется долго пребывать, а во-вторых, цивилизованный человек не виноват в том, что он живет лучше, богаче и дольше варвара. Раз уж современным эталоном передовой цивилизации является Запад, уйти от Запада можно только в одном направлении – к варварству, что хорошо продемонстрировали такие разные страны, как Афганистан, Зимбабве и КНДР. А страны попроще, без амбиций (совр. Китай в т.ч.) прекрасно встраивались в западную систему, о чем им не приходилось жалеть. Современная антизападническая тенденция в России всего-навсего порывает с трехсотлетней традицией развития нашей страны и меняет ее на... Мулле Омару, наверное, понравился бы этот российский выбор, но даже Фидель Кастро борясь с империализмом США, отнюдь не желал выпиливать себя из цивилизации.
ВЛАДИМИР-III: На 453-й странице Пленков добрался до неоконсерватизма. Идеология ли это? И почему вокруг неоконсерватизма нагромождено столько теорий заговоров (с ним мог бы соперничать, разве что, коммунизм)? Внешне неоконсерватизм имеет признаки идеологии (хотя Пленков справедливо замечает, что само название «неоконсерватизм» - условно, поскольку течение следовало бы назвать «неолиберализмом», однако это название уже застолбил социал-либерализм эпохи «просперити» (она же – эпоха столь нелюбимого неоконами кейнсианства, т.е. существенного государственного вмешательства в экономику), а сам классический консерватизм (наконец-то!) Пленков определил как: консерватизму были присущи антибуржуазные установки и ориентация, он носил «оборонительный» характер против наступающего капитализма и либеральной демократии. Напротив нынешний «неоконсерватизм» стремится сочетать традиционные рыночные и либеральные установки с некоторыми консервативными ценностями, такими как трудолюбие, бережливость, скромность, предприимчивость, инициатива, самостоятельность, семья, религиозность. Позвольте, но… Антибуржуазные настроения присущи, скорее уж, монархизму, а не классическому консерватизму. Насчет начальной даты истории консерватизма также нет согласия, но это точно не дата выхода в свет «Размышлений о Французской революции» Э.Берка (1790). В XVII веке торизм, действительно, противостоял олигархии лондонского Сити (и его ярчайший представитель – Дж.Свифт – высказал немало желчных слов в адрес либералов-лилипутов), но уже тогда консерватизм (равно как и либерализм) был компромиссной идеологией. Тем более нельзя приписывать консерватизму антибуржуазность в XIX веке. Великая Французская революция традиционно (в т.ч. в советской и вообще марксистской историографии) оценивалась как буржуазная, но в последние десятилетия эта оценка заметно изменилась в сторону признания ее антибуржуазного (точнее, радикально-мелкобуржуазного) характера. Считать, что именно с 1789-1790 гг. во Франции начал развиваться капитализм, было бы наивностью. Наоборот, в целом события 1789-1815 гг. скорее повредили, чем помогли Франции в качестве буржуазной державы. Другое дело, что интересы крупной буржуазии не всегда совпадали с национальными интересами Франции в целом. Далее, в посленаполеоновскую эпоху во Франции формируется типичная буржуазно-консервативная политическая сила – Партия доктринеров, чей выдвиженец – Луи-Филипп Орлеанский правил с 1830 по 1848 год. Могла ли эта политическая сила достичь масштабов и значения британских тори? Наверное, нет (учитывая французский радикализм 1830-х), но такая тенденция была. Вполне буржуазно-консервативной можно считать демократическую партию южных штатов США в 1828-1860 (ведь рабовладельческий экономический строй южных штатов отлично вписывался в мировое хозяйство середины XIX века, и Англия с Францией, если бы это зависело от них, не стали б ничего менять). Наконец, в России классический консерватизм гнездился в среде крупного старообрядческого бизнеса (а поскольку старообрядцы не имели легального выхода в общественно-политическую жизнь страны, этот консерватизм в 1881-1917 люто ненавидел царскую власть и готов бы спонсировать хоть Ленина); интересно, что старообрядческие списки и примыкающие к ним консервативные партии приняли активнейшее участие в выборах в Учредительное Собрание в 1917, но, конечно, получили, очень мало голосов и остались незамечены историками. А Каткова и Победоносцева следует называть не консерваторами, а реакционерами (реакционер может быть представителем любой идеологии, например, коммунистической, реагирующим на отмирание коммунистической системы). Таким образом, нельзя отождествлять консерватизм и антибуржуазность (если после XIX века монархисты и клерикалы примкнули к консерваторам, то не от хорошей жизни: на президентских выборах во Франции в 1848 году легитимистский кандидат получил всего 0,06% голосов; а в условиях могущества монархической системы буржуазные консерваторы борются с нею). В XIX веке борьба между консерваторами и либералами шла не по вопросу о буржуазии или о развитии капиталистических отношений, а о рамках избирательного ценза: консерваторы считали, что только ответственный собственник/налогоплательщик может управлять государством, и поэтому всячески противились расширению избирательного права. Конец XIX века, действительно, был эпохой торжества либерализма (хотя и не полного: в целом соотношение сил между либералами и консерваторами в парламентах всех стран мира с учетом удельного веса их населения примерно составляло в 1900 году 3:2, а в Европе – 4:3 в пользу либералов (подсчеты автора этих строк)), но в первой половине ХХ века либерализм оказался куда менее востребован сравнительно с консерватизмом (судьбы либеральных партий Германии, Великобритании, Италии), во всяком случае консерваторам удалось создать массовые партии «нового типа», что не всегда получалось у либералов (в странах Скандинавии, например, либералам пришлось сойтись с массовым аграрным движением).
ВЛАДИМИР-III: Далее, когда мы начинаем разговор о неоконсерватизме, следует помнить, что это мировоззрение тесно связано с постиндустриальной революцией, и уже в силу данного обстоятельства не может считаться классической идеологией (поскольку классические идеологии принадлежат индустриальному веку). Вот об этом Пленков совершенно забыл, хотя сам же ранее (в главе о «новых левых») подчеркивал важность бытовых и технологических предпосылок «революции 68 года» (превращение детской комнаты в «уютное гнездышко», открытие антибиотиков и т.д.) Материалистическое измерение любого исторического процесса, связанное с появлением реальных предпосылок тех или иных событий, не допускает «чудес» типа «возвращения прекрасного прошлого» (ужасного – тоже). Например, чтобы вернуть СССР, нужно, как минимум вернуться в 1985 год – в т.ч. в технологическом отношении, а для реставрации Российской империи со всеми ее достоинствами и недостатками (как же без них?!) необходимо вернуться в 1913 год: разучить минимум 60% населения читать-писать (нет, не «испортить» их иностранной системой образования, а вообще разучить), переселить 80% населения в деревню, отобрать у населения телевизоры и радиоприемники, лишить женщин избирательного права, а выборы сделать четырехстепенными и т.д. Да и то не будет никакой гарантии, что, вернувшись в 1913 год, мы не окажемся через четыре года в 1917. Каждое событие не есть чей-либо произвол, оно запрограммировано определенными факторами. Бурбоны в 1815 всерьез думали, что они победили историю, но они ничего не поняли, и им удавалось грести против течения всего полтора десятилетия. Постиндустриальный мир, на взгляд автора этих строк, еще недостаточно изучен, как явление, но одно к 1980 году было ясно: индустриальным мир заканчивается. Это неизбежно меняло социальный состав занятых, условия работы, трудовые интересы и т.д. Всерьез говорить в 1980 году об актуальности марксистских схем (тут с Пленковым вполне можно согласиться) было уже неактуально. Не потому что Маркс и Энгельс ошибались в середине XIX века (как раз нет), но с тех пор общество раза три радикально изменилось (насколько ошиблись классики марксизма в перспективе, ясно, хотя бы из того, что первую социалистическую революцию они ожидали в Великобритании). Пленков, рассуждая о неоконсерватизме, совершенно справедливо строит две шеренги: неоконы напротив последователей новых левых – уж какими они оказались после 1980 года. Неоконы – справедливое неравенство (термин, который в русской литературе первым, пожалуй, употребляет Солженицын), наследство, благоразумие, свобода, гегемония Запада (по факту – все равно конкурентов нет). Новые левые начала XXI века – толерантность, мультикультурализм, социальные программы, борьба против фашизма ради спортивного интереса. Для выпавшего из советского гнезда постсоветянина, желающего «переиграть» финал холодной войны, плохи были и те, и другие.
ВЛАДИМИР-III: СССР рухнул не столько из-за происков внешних врагов, сколько и преимущественно из-за внутренних проблем. Советская система рухнула более под тяжестью собственного маразма, поскольку она совершенно не соответствовала новым вызовам времени, потому что она была устаревшей морально, потому что она перестала пользоваться поддержкой народа, потому что она была неэффективной во всех отношениях. Даже удивительно, с какой скоростью вчерашние стражи советской власти перебежали на сторону победителей – редчайший случай в истории. Даже у королевской власти во Франции оказалось гораздо больше приверженцев, готовых за нее умереть, чем у советской власти… А как это еще назвать? Самое глупое – видеть в распаде СССР чью-то невидимую руку заговора. Любая теория заговора конструкционно является самобичеванием ее автора (поскольку автор теории заговора всегда выступает в роли жертвы): заговорщики всегда умные, практичные, умелые, везучие, организованные, их жертвы – наоборот – глупы, наивны, безруки, неорганизованны и, по большому счету, обречены (всякий нормальный человек, в силу своего интеллектуального и социального потенциала, хотел бы присоединиться, скорее, к заговорщикам, чем к придуркам). Но основания? Взять, например, известный миф о том, что Горбачева то ли подкупили, то ли завербовали. Чем можно было подкупить руководителя мировой державы? Неужели, должностью президента Горбачев-фонда? Или как можно было «завербовать» кандидата в генсеки ЦК КПСС? Ленин (даже если поверить в пропагандистский миф о «немецком золоте») простудился на похоронах своих кредиторов (в т.ч. кредиторов из числа богатых старообрядцев). В качестве веского доказательства теории горбачевского заговора приводится «аргумент» его еврейского происхождения; причем более всего на этом «объяснении», которое, с их т.з., объясняет все и сразу, настаивают еврейские патриоты русской нации. Ленина (Сталина, даже Хрущева и Брежнева) тоже обвиняли в еврейском происхождении, и получалось, что сверхдержава, созданная в результате мирового еврейского заговора, разрушена в результате него же. Впрочем, искать логику в теории заговора – занятие сугубо неблагодарное. К тому же теория заговора – идеальная отмазка для тех, кто не хочет нести ответственность, становясь невинной жертвой, и поэтому популярна. СССР не смог догнать Запад. Ленин (и Сталин тоже) были уверены, что удастся (в конце концов, не боги горшки обжигают, а в Англии и Германии тоже когда-то волам хвосты крутили). Поначалу все шло неплохо (индустриализация, вторая по счету – всего их было три: 1881-1900, 1928-1940 и 1948-1959 – действительно, была достойна восхищения), но после неудачной войны (так!), взвалив на себя совершенно непосильную роль антагониста целой цивилизации, СССР (а с ним и его сателлиты) оказались в тупике индустриализации без выхода в постиндустриальную цивилизацию. Завоевать более развитые страны и сделать их частью себя советскому сектору тоже не удалось (может, Калашникову имело смысл стать не автоматчиком, а программистом?) Отсталость СССР от США становилась даже не количественной, а качественной. Это усугублялось распространенным в СССР мнением, что СССР, как государство более совершенного социального строя, не имеет право быть беднее и неразвитей Америки (все достижения космической и иных сфер перечеркивала экзотичность «Книги о вкусной и здоровой пище», а разговоры о «мещанстве» и «недостойном желании наесться» выглядели мошенничеством), и уж тем более, скажем, буржуазная Голландия не могла жить в долг за счет феодальной Испании (а СССР и другие социалистические страны в 1980-х оказались в долгу перед Западом). Значит, мы не понимали роли социализма в «догоняющем развитии» советского пространства и мыслили СССР не тем, чем он был на самом деле. В современной России есть два невроза. Невроз первый: восстановить СССР. Даже если под этой аббревиатурой разумеется не самодержавно-православная Российская империя, а именно СССР, то оба способа «восстановления» никуда не годятся. Способ первый – вернуться к сталинизму. Это невозможно, и не только потому, что нельзя войти в одну речку дважды. Способ второй – не надо было трогать СССР, т.е. делать перестройку. Предположим, какой-нибудь Романов (символическая фамилия!) замораживает страну. Что имеем к 2015 году? Советская экономика продолжает производить экскаватор, чтобы добыть побольше руды, выплавить сталь и произвести два экскаватора (это и есть «дурная бесконечность» индустриализации), в продмагах – ассортимент 1985 года, телевизор по прежнему стоит 2-3 месячные зарплаты. На словах – воинственная риторика (а ля Ким Чен Ын), на деле (тайно от населения СССР) – мучительные переговоры об отсрочке и реструктуризации внешнего долга. Эмиграция большей части научно-технической и художественной элиты. Из плюсов: отсутствие безработицы и относительно небольшое социальное расслоение (официальная зарплата Горбачева в качестве главы Верховного Совета равнялась 1000 рублей в месяц, средняя по стране – 240 рублям; 1989), но тем значительнее немонетарные привилегии (в т.ч. спецмаги и, вообще, доступ к товарам и продуктам; редкий роман о двух мировых войнах обходится без описания пиршества на продскладе!) Одним словом, мобилизационная экономика, существующая ради себя самой, а не ради осмысленной и конечной цели: победы во второй мировой, либо прорубания окна в Европу. Президент Института США и Канады Арбатов имел все основания говорить, что перестройку с отказом от мобилизационной модели развития надо было начинать не позже 1950-х.
ВЛАДИМИР-III: Когда читаешь Пленкова о распаде СССР и крахе советского блока вперемешку со статьями, типа: Российское государство твердит, что мы сами можем производить все, что нам понадобится. И действительно можем. Но не в таких условиях. http://daily.rbc.ru/opinions/economics/07/11/2014/545b87a5cbb20fd0b12218ce#xtor=AL- возникает естественный вопрос: а почему ж нам так не везет? Славянофилы уже 170 лет обещают неминуемый крах Запада, но с тех пор дважды разваливалась именно наша страна (хотя… считать 1917 год крахом может только враг советской власти, если коммунист говорит о «трагедии 1917», он – не коммунист, а шизофреник; напомню, что в советской теории это был величайший, переломный год в истории, создание первого на Земле государства рабочих и крестьян; примечательно, что эти враги советской власти, для которых 1917 год – трагедия, зачем-то хотят возродить СССР). Почему Россия не Америка? Расовых и географических отличий почти нет (разве что на юге США заметно теплее). Политические системы (ХХ век это доказал) не имеют прямого отношения к экономическому росту (Сингапур отнюдь нельзя назвать демократией; впрочем, и попытки подражать Сингапуру у большинства желающих не удались). Религия тоже совершенно ни при чем (Макс Вебер погорячился с присвоением протестантизму всех деловых качеств; разве господствующие в Европе XII-XVI вв Генуя и Венеция – и не только они, а почти вся Италия в целом – были протестантскими? также никакого влияния протестантизма не наблюдается в случае функционирования гигантских торговых центров Арабского мира и Великого Шелкового пути, а Италия «догнала» по уровню жизни Среднюю Европу в ХХ веке, но отнюдь не превратилась при этом в протестантскую страну; наоборот, успешная проповедь протестантизма в Африке и Новой Гвинее никак не сказалась на развитии этих стран). Разрушительный характер войн ХХ века не остановил развитие Германии, Японии и Южной Кореи (однако, есть страны, которые войны обошли стороной, но это им не помогло, например, Аргентина). Количество ресурсов (в т.ч. территориальных) вполне пропорциональное. Однако, уже в 1820 году ВВП на д/н в США в два раза превышает российский показатель. К 1900 это разница вырастает до 4 раз, а к 2000 – до 5,8 раза (учитывая все постсоветское пространство). Почему? Хотя Пленков настаивает на том, что людские ресурсы менее важны, чем финансовые и технологические, вот здесь как раз, на мой взгляд, сыграли роль именно первые. Разумеется, люди равны, но когда в Россию приезжает полуграмотный таджикский гастарбайтер, а уезжает из нее программист или академик, нам понятно, что Россия скорее проигрывает, чем выигрывает. Нет, таджика можно сделать академиком, но на этой уйдет слишком много времени и сил, да и не нужен он России в качестве академика, он нужен в качестве дворника, - вот что самое печальное! Америка же обладала уникальной способностью привлекать кадры. Разные кадры, не только академиков (посмотрите в словаре современной западной философии, сколько немецких философов первой половины ХХ века переселились за океан), но и трудяг. И это не взирая на естественную ксенофобию (в США были и есть свои ДПНИ), нежелание видеть у себя в стране людей определенных политических взглядов, «процессы над ведьмами» в 1950-х гг и т.п. Значит, в Старом Свете дела обстоят еще хуже (как заметил один из героев О.Генри). Нельзя сказать, что Россия всегда была таким неприятным местом, столь непривлекательным для людей, бывало и наоборот, но то были далекие времена петровской модернизации и шире – XVIII века. Если во времена петровской модернизации Россия активно привлекала ценные кадры специалистов из-за рубежа, то СССР фатально терял уйму специалистов во всех сферах – от вертолетостроения до балета. Утешать себя тем, что советские вузы «наделали» специалистов в десять раз больше, чем сгинувшие в эмиграции сикорские-набоковы, можно, но это будет именно что утешение (впрочем, и в 1917-1933 гг – на заре Советской Власти к нам ехали со всего света; разоблачители мировых заговоров считают 380 тысяч иностранцев в РККА в годы гражданской войны преступлением против России, но, по всей видимости, ничего не имеют против иностранцев во франкистских войсках испанской гражданской войны). Что случилось с Россией? Где тот рубеж, за которым из страны привлекательной она стала непривлекательной для своих же? Наверное, это 1825 год – поражение декабристов. Трагедия была даже не в том, что Николай Первый победил и «пятерых повесил» (на протяжении всего XVIII века в России произошло немало аналогичных по масштабам переворотов и династических кризисов; монархисты, которые до сих пор оплакивают свергнутого Н.А.Романова и убитого А.Н.Романова, терпимо относятся к убийству Павла и Петра III, к свержению Ивана VI или царевны Софьи; свои люди – сочтемся?) Трагедией общественного развития России после 1825 года стало то, что высшее общество (дворянско-аристократическое, прежде всего) обнаружило, что оно не нужно для управления страной, что управляет один (которого они считали старшим, но равным себе; замечательная ирония старика князя Тверского в отношении Романовых в фильме «Операция Трест») с помощью столоначальников, что они стали «лишними людьми». Вот здесь – около 1830 года – и пролегла развилка между эволюционным и революционным путем развития нашей страны. А теперь потомки столоначальников доказывают нам, что Россия не может управляться обществом, что нужен только «сильный режим» и «национальный лидер» (как, должно быть, это рассмешило бы декабристов). Пленков совершенно справедливо в ответ на тезис о «неспособности» России и других постсоветских стран к демократии озвучивает геополитическую статистику: в 1980-1992 к демократии, помимо Восточной Европы, перешло еще несколько десятков государств (Аргентина, Бразилия, Турция, Пакистан, Непал, Южная Корея, Тайвань, Филиппины), которые тоже никогда (или почти никогда) не были демократиями. Неужели, везде (на Тайване тоже) был жидо-масонский заговор? С другой стороны Пленков слишком минимизирует понятие «демократия», сводя его к обязательному всеобщему избирательному праву, ответственному перед парламентом министерству и прочим признакам современной демократии ХХ, если не XXI века, связывая ее становление с кризисом первой мировой войны. На самом деле демократия древнее. Первобытное племя, чьи воины поднимают на щите военного вождя (а могут и сбросить), это первобытная демократия. Древние Афины, где избирательным правом пользовался имеющий досуг свободный взрослый мужчина, родившийся в Афинах, это тоже демократия. Польская Республика, выбирающая королей, Большой Совет, выбирающий венецианских дожей (5% мужского взрослого населения Венеции), Новгородское вече, приглашающее князей и «указывающее им путь», те же 5% англичан, выбирающие парламент во времена Дж.Свифта, даже расистский режим ЮАР с вполне демократическими выборами с участием белых – это все демократии, хотя ограниченные и непохожие на современную либеральную демократию. Возьмем, к примеру, Турцию. До 1909 Османская империя была абсолютной монархией, но в 1909 случились парламентские выборы (из 266 мест 164 получили «младотурки», а 45 – правый Либеральный Союз). Выборы 1914 младотурки выиграли абсолютно, а затем с 1923 по 1950 в Турции существовала однопартийная диктатура кемалистов. В 1950-1960 Турция – демократия, в 1960-1961 – военная диктатура, в 1961-1980 – опять демократия, в 1980-1983 – военный режим, а с 1983 – демократия (таким образом, в ХХ веке демократия в Турции просуществовала 51 год).
ВЛАДИМИР-III: Далее Пленков усиленно защищает глобализм. Надо сказать, довольно аргументировано (хотя вообще, с некоторых пор спор о глобализации идет вокруг таких бытовых понятий, как лень, трудолюбие, образование и т.д., а стало быть, идеологические вопросы уходят на второй план). С одной стороны, критикуй – не критикуй, а глобализация фатальна. С другой – а судьи кто? Ансамбль антиглобалистов поражает своей пестротой. Здесь и «крайне правый» (т.е. неофашист), и исламский радикал, и даже коммунист. Последнее более чем удивительно. Мировое социалистическое движение возникло как интернациональное, даже космополитическое. Такова была его философия и стратегия. Придя к власти в быв. Российской империи, коммунисты вовсе не собирались окучивать кровью почву на территории одной-единственной страны. Их целью был мир, желательно весь. Победа коммунизма во всемирном масштабе неизбежно повлекла бы торжество глобализма, какое и не снилось неоконам. Однако, советский блок потерпел крах, и коммунисты превратились в патриотов, а местами и в реакционеров (объяснение этому простое: в России в ХХ веке история сначала обидела белых, а потом – красных, и оба обиженных сообщества обнаружили, что никому не нужны и не интересны, кроме как друг другу, а поэтому уже в 1992 году слились в «красно-коричневых» - сочетание, совершенно немыслимое еще в 1984 году, а тем более в 30-х). Противостояние сторонников глобализации и антиглобалистов это, скорее, не борьба двух (или более) идеологий, а борьба вымирающих идеологий ХХ века с «новым мышлением» века XXI, т.е. с философией интересов, а значит, век идеологий однозначно уходит в прошлое. Интересно, что в первые 4-5 лет путинского режима он не испытывал никакого пиитета в отношении к антиглобализму (известное предложение проводить саммиты большой восьмерки в России, где антиглобалисты «не забалуют»), но когда Путина не пустили в клуб избранных, он попытался (особенно в последний год) создать нечто вроде «путинтерна»: неформального объединения правых и неосталинистских европейских партий, выступающих за «многополярный мир». С многополярным миром тоже не все так просто. За 100 лет было несколько альтернатив Западу в качестве нового мирового экономического центра. Японская альтернатива оказалась, наверное (в рамках прошлого века), самой успешной (при общемировом росте ВВП за 100 лет в 18 раз, ВВП Японии вырос в 45 раз). Забытая ныне и актуальная в первой половине прошлого века Южноамериканская альтернатива базировалась на идее превращения Аргентины в сверхдержаву (аргентинская экономика, действительно в 1900-1950 гг росла в 3,3 раза быстрее мировой, а уровень жизни аргентинцев в 1950 составлял 83% от уровня жизни европейцев за пределами просоветской зоны), но во второй половине ХХ века Аргентина – аутсайдер (кто виноват? Перон? военные хунты? Менем?) Совершенно непрогнозируемый взлет (в 1960-х футурологи предсказывали подъем не Восточной Азии, а Латинской Америке) «восточноазиатских тигров» дополнил Японию и создал в Восточной Азии зону относительно высокоразвитых экономик (хотя полностью провалились попытки модернизировать Филиппины). Наконец, высокие показатели ВВП на д/н в нефтедобывающих арабских странах зависят от цен на нефть. Например, ВВП на д/н Саудовской Аравии составлял, по сравнению с американским, в 1960 – 15%, в 1970 – 18%, в 1980 – 90%, в 1990 – 40%, и в 2000 – 29%. Вот, собственно, и все, потому что советский проект провалился (самые богатые постсоветские страны – поставщики сырья), а Индия и Китай, при всех их успехах (Китая после 1979, а Индии – после 1991), все еще достаточно бедные страны (даже с учетом того, что 150 млн. индийцев имеют уровень жизни, сопоставимый со странами Запада).
ВЛАДИМИР-III: Завершив темой глобализации оптимистическую трагедию ХХ века, Пленков на последних ста страницах (общий объем книги – 670 страниц)) переходит к современности – к XXI веку. Уже минуло 14 лет этого нового столетья – не так уж мало. История делается быстро (даже древнеегипетская – это мы просто забыли все 14-15 египетско-хеттских войн, которые для современников были важны не меньше, чем для людей Нового времени франко-британские войны), сравним 1922 и 1936, 1950 и 1964; 14 лет – достаточно большой срок. Пора делать определенные выводы (тем более что, говорят, будто ХХ век пролетел между 1914 и 1991 гг. – значит уже почти четверть века живем в XXI. Пленков, однако, предваряет «общие соображения» (именно в таком жанре выдержана последняя часть книги) о новом столетии сугубо теоретической главой, составленной из цитат Р.Арона, У.Ростоу, П.Сорокина, Д.Белла, З.Бжезинского, О.Тоффлера, Ф.Фукуямы, Э.Геллнера, С.Хантингтона и И.Валлерстайна. Подобные сухие теории рядом с зеленеющим древом жизни (как в «Фаусте») удивительны своим свойством быть «искусством ради искусства». Они не только далеки от мышления рядовых участников исторического процесса (королей и президентов в т.ч.), но и мало что дают в прикладном отношении. Способные раскрыть все «тайны истории», теоретики, однако, вряд ли смогут дать конкретный совет в конкретной ситуации. Помнится, в 1995 А.Дугин пытался избраться в депутаты Государственной Думы у нас в Санкт-Петербурге. И провалился (не смотря на поддержку рок-музыканта Курехина и общее к тому времени крепкое недовольство реформами). Почему? Потому, что избиратели ждали от него конкретной программы, а не провозглашения построения в России неоевразийского катехона ариев в рамках хайдеггерианского осмысления четвертой политической теории археомодерна. Но сформулировать конкретную программу Дугин (и не только он) оказался не в состоянии. Только один-единственный раз его потянуло на конкретику: убивать, убивать, убивать «жидо-бандеровцев», но глухие к тонкой философии обыватели из ректората МГУ при попустительстве лунарного Путина уволили эту жертву собственной наивности. Такова наивность и доверчивость теоретиков, их падкость на сожительство с сильными, но примитивными личностями. Пленков почти вплотную подошел к теоретическому обоснованию «конца идеологии» (правда, в отличие от автора этих строк, не через обоснование путем сопоставления «идеологической эры» и индустриальной тоффлеровской «волны», а через победу «последней идеологии» - либерализма). Между тем, мы уже живем в постидеологическую эпоху, точнее, в эпоху интересов. Коммунизм и другие враги либерализма проиграли вовсе не потому, что были «хуже» или «бесчеловечней» в идеологическом разрезе (про либерализм можно наговорить ничуть не меньше гадостей, и автор этих строк, не являясь либералом, отлично это понимает), а потому что противоречили интересам человека нового, постиндустриального века. Человек хотел соблюдения нескольких, достаточно простых в понимании условий: свободы информации, свободы передвижения, отказа от мобилизационной экономики, существующей не с конкретной целью, а «порядку ради», невмешательства в свою личную жизнь со стороны коллектива. Коммунизм и другие –измы ХХ века не могли это ему обеспечить, а демократия смогла. Интересы образованного человека вступили в противоречие с политической реальностью, и она рухнула с той чудесной легкостью, о которой2 лишний раз напоминает нам Пленков. «Измы» XXI века стали хитрее. Теперь они апеллируют не к прогрессу, а к традиции, которая не обсуждается, а обожествляется. Но закончится все ровно также, как и 25 лет назад. Для торжества идеологии нужен полуграмотный человек (каков и был «массовый человек» Ортеги-и-Гассета 100 лет назад), а нация, состоящая из полуграмотных людей, в XXI веке гарантированно проигрывает, даже имея ядерное оружие, крутого национального лидера и нефть, потому что вернуться от общества образования к обществу грамотности значит регрессировать. Пленков утешает себя тем, что диктатура, осознанно двигающаяся по пути модернизации, может оказаться в принципе намного эффективнее демократии в создании социальных условий, допускающих капиталистический экономический рост, а со временем – и возникновение стабильной демократии. Но с определенного момента все антиглобалисты стали сознательными противниками модернизации. Талибов уже пустили к власти. Можно проэкспериментировать с американскими антидарвинистами или русскими православными фундаменталистами. Проще говоря: модернизатор Сталин еще мог перейти к демократии, мулла Омар (или его российские симпатизанты) ни в чем подобном заподозрены быть не могут. Другая подспудная идея Пленкова (которая нет, нет, да и всплывет в разных местах текста), а именно мысль об «оцивилизовывании» религии, удалении ее в некую область «личного дела граждан», как это сформулировано было в советских конституциях. Однако, такая религия вряд ли кому понадобилась бы. Атеистам она ни к чему («уважать» такую религию можно не больше, чем чье-то увлечение гороскопами), верующим подобное положение религии тем более не нужно. Когда после краха «светских» идеологий ХХ века (да, фашизм был тоже «светским», равно как и гандизм, арабский социализм, перонизм и др.), страдающие от «ломки» (то есть не могущие без идеологии) люди обратились к религиям (со стороны это показалось «религиозным ренессансом» 1980-1990-х), возник уникальный сплав идеологических технологий ХХ века и самых обскурантистских «вер», вытащенных из традиционалистских закоулков мировой истории. Жаль, что Пленков прошел мимо этого феномена. Проявлять настойчивость западным странам в стремлении устранить эти эксцессы авторитаризма было бы глупо, поскольку культура является результатом этического навыка, она меняется крайне медленно, гораздо медленнее, чем идеология. Народ повсюду в 1989 году приветствовал реформаторов и их идеологию, но это не значит, что у этих людей уже были социальные навыки, нужные для функционирования гражданского общества и работы рыночной экономики. Не нужно делать вывод, что культура вообще не меняется. Что-то здесь у Пленкова не то… И сам он вскрывает противоречие. Советский человек 1989 года не был ни славянофильским идейным гомункулюсом, ни реальноисторическим крестьянином XVII века. Он видел свою страну прогрессивным, быстро и целенаправленно развивающимся государством (напомню – Пленкову в т.ч., что «советские мифы» включали в себя эстетизацию революционного процесса, квазиинстинкт прогресса, самоценность будущего, сравнительно с прошлым, и, разумеется, тот уникальный советский глобализм-интернационализм, который уже никогда не воспроизведут никакие патриотические возродители СССР). Советский этос был ближе Западу, гораздо ближе, чем к современным попыткам оживить православно-патриотическую мумию. Советский человек свергал коммунистический режим не потому, что тот извратил основы русской жизни (как Петр Первый), и не по причине убиения царской семьи, а потому что коммунистический режим перестал справляться со своей главной функцией – с модернизацией нашей страны на ее пути (трехсотлетнем пути со времен петровских преобразований) на Запад, а вовсе не в прошлое. Просвещенческий характер советской культуры и антипросвещенческий заряд нынешней культурно-политической атмосферы в России – вот на что Пленков обязан обратить внимание. Так что культура очень даже меняется, и прошлое бывает исключительно враждебно будущему.
ВЛАДИМИР-III: От абстрактных рассуждений обо всем человечестве Пленков переходит к конкретным реалиям цивилизаций начала нашего века. Восточноазиатская цивилизация, по сути – Китайская, поскольку в Сингапуре, Малайзии, Таиланде, Индонезии, на Тайване заправляют те же китайцы (правда, в большинстве случаев речь идет о южных китайцах, которые отличаются как по языку, так и по ментальности от классических китайцев севера). И вот тут начинаем обнаруживать несостоятельность одной за другой хантингтоновских цивилизационных априорностей. Успех модернизации последних десятилетий в странах Восточной и Юго-Восточной Азии Хантингтон вместе с другими исследователями выводит из этики конфуцианства. Но почему же тогда эта этика «сработала» именно в последние 35-50 лет, но не проявляла себя ранее, хотя конфуцианство зародилось еще до нашей эры, и даже в эпоху своего самого явного упадка (XVIII-XIX вв) Китай не прекращал быть конфуцианской страной? Вопрос риторический, подобный вопросу: а почему это думают, что именно христианство стало базисом для научно-технической революции, хотя их появление разделяет полторы тысячи лет, да и «Физику» написал вовсе не апостол Павел, а Аристотель? Строго говоря, конфуцианство является не религией, а этической системой, и это лишний раз показывает, что религия неуниверсальна, и нельзя все человечество разграфить на религиозные конфессии. Восточная Азия взошла на колоссальных западных инвестициях (не будь их, никакое конфуцианство не помогло бы), поскольку Западу было необходимо создать в лице Южной Кореи, Тайваня, Сингапура бастион противостояния коммунизму, а Китай вовремя примкнул к «тиграм». Секрет богатства Гонконга и Сингапура еще проще – это не страны, а города (почти как античные полисы), ставшие, как и всякий город, концентраторами инвестиций, идей и людей. ВВП на д/н Сингапура в 4 раза выше, чем ВВП на д/н Малайзии (из состава которой Сингапур вышел в 1965 году), но если сейчас отделить от России Петербург, его ВВП на д/н даже на текущий момент будет на 36% выше ВВП на д/н остальной России, а в ближайшие десятилетия разрыв увеличится (в 2000 уровни были равны). В отличие от автаркического СССР Китай настолько тесно интегрирован в мировую экономику, что с большим трудом представляется война или какой-либо разрыв США с Китаем, но даже если это чудо случится, Китай автоматически теряет все западные инвестиции, и его экономика пострадает неизмеримо больше, чем западная. Исламский мир у Пленкова выглядит еще более ужасным, чем в новостях СNN. Часто говорят (опять Хантингтон?), что ислам, дескать, молод, потому такой воинственный и нетерпимый, а вот повзрослеет (как христианство), постареет и станет приемлемым. К сожалению, Пленков бездумно перепечатывает эту сомнительную истину о разнице между 2000 и 1300 годами (так ли уж она велика?), хотя тут же сам ее опровергает, поскольку констатирует полную противоположность исламского и христианского правовых начал: если в рамках «христианской цивилизации» всегда более-менее последовательно проводилась автономия и неслиянность «светского» и «духовного», церковных властей и государства (император мог убить папу римского, но не мог ликвидировать папство, как институт; равно и папа римский не мог заменить своей властью власть самых зловредных, с его т.з., королей), то в исламской традиции никакой грани между политикой и религией не существует, религия и есть политика мусульманства, и ничего не изменится на через 700, ни через 1000 лет. Христианин может стать «светским», представляя себе религию, как свод общих правил «что такое хорошо и что такое плохо», но без обязательного общественно-политического измерения, мусульманин может стать «светским», только став атеистом (кстати, атеисты в мусульманских странах есть, и не так уж мало). Ислам – поразительная религия, которая соприкасаясь, делает атеистами даже христианских фундаменталистов, и жалобы мусульман на всемирную исламофобию – от Калькутты до Нью-Йорка – вполне естественны и закономерны. На первый взгляд, ислам «хитрее» предыдущих религий (успешнее «прячет бога» от критики и др.), но слияние политики и религии навсегда оставляет ислам даже не в «светском» XIV веке нетерпимого христианства, а в совершенно ином измерении, откуда нет выхода в «светскость». Славой Жижек в отношении этой дилеммы отмечал, что некогда Достоевский в «Братьях Карамазовах» предупреждал против безбожного нравственного нигилизма: «Если Бога нет, то все позволено». Напротив, урок, который преподает террор наших дней, гласит: если Бог есть, то позволено все, даже взрывать сотни ни в чем не повинных прохожих, все позволено тому, кто действует непосредственно от имени Бога, как инструмент его воли, а это освобождает от всяких ограничений и соображений. Если исходить из современного опыта, то можно заключить, что лучше придерживаться позиции Стивена Вайнрайха: без религии хорошие люди будут совершать хорошие поступки, а плохие люди – плохие поступки, и только религия может подвигнуть хороших людей совершать плохие поступки. и далее: Уникальной современную Европу делает то, что она является первой и единственной цивилизацией, в которой атеизм оказался вполне допустимой позицией и не служит препятствием для занятия какого-либо публичного поста. За это европейское наследие следует бороться из всех сил. Насчет «единственности» можно поспорить. Рим, Античность в целом, тяготели к атеизму (например, любимым писателем Гая Юлия Цезаря был Тит Лукреций Кар), Китай с его этической системой взамен религии (даосизм и буддизм в китайском исполнении тоже на религии не тянут), СССР (ну ведь не был Сталин православным старцем!), современный Запад и Латинская Америка – не так уж мало сил для развития всего человечества. Другой неразрешимый вопрос истории: почему исламская цивилизация в VIII-XIII веках процветала, а с определенного момента оказалась на обочине человеческой истории, скорее в качестве угрозы, чем примера для подражания? Выскажу необычную т.з. Если в XV-XVI вв все три великие азиатские цивилизации (Китай, Индия и мусульманский мир) «консервировались» (в рамках стратегии Шпенглера, который полагал, что цивилизации не столько «закатываются», сколько «консервируются»), то Индия и Китай уже наработали в течение тысячелетий навыки «консервирования», т.е. сохранения самого лучшего культурного наследия, а ислам, как новая общность на пространстве от Памира до Марокко, не имел таких навыков и провалился из «светскости» (она была, но не как религиозное основание – тезис о религиозном основании любой цивилизации, как минимум, спорен – а как необходимое условие существования многоконфессиональной арабо-тюрко-персидской цивилизации; в «Тысяче и одной ночи» есть потрясающий эпизод о рыбах четырех родов – заколдованном населении одного города: мусульманах, христианах, иудеях и зороастрийцах – и ведь уживались до поры до времени!) в религиозный буквализм (как если бы в США запретили Дарвина, а в истории России законы составляли исключительно милоновы-смирновы). Это, между прочим, снимает известный невроз в современных отношениях Запада с Ближним Востоком, когда Запад боится превратиться в притвор «Мечети Парижской Богоматери». Помнится, в 2002 году автор этих строк услышал по телевизору, что во Франции 6 миллионов арабов, и все они исламисты. Как человек любознательный, я сопоставил эту цифру с цифрой арабов-мусульман Франции в 1983 (монография С.И.Брука Население мира) – 1,5 млн., и обнаружил, что уже к 2015 году мусульмане должны составлять больше трети населения Франции. На самом деле с Ближнего Востока в Европу мигрируют отнюдь не одни верующие, а среди верующих отнюдь не только мусульмане (ислам выдавливает все инородное из своего ареала).
ВЛАДИМИР-III: Отзывы Пленкова об Африке и Латинской Америке куда менее интересны, чем один-единственный абзац о России: Нас, конечно, более всего волнует в этой связи судьба России. К сожалению, на экономической и политическое положение России крайне неблагоприятно влияет положение «деревни» индустриального Запада, из которой выкачивают ресурсы: сырье, финансы, высококачественную рабочую силу. Этот путь ведет к постепенной деградации страны, тем более, что отечественные возможности традиционного индустриального (постиндустриального) развития ограничены из-за невысокой конкурентноспособности основной части рабочей силы, неблагоприятных географических и климатических условий. Не смотря на это, Россия еще может совершить рывок в будущее, если направит свои усилия на развитие человеческого потенциала, технологически сложных и наукоемких отраслей (о чем постоянного говорит наше руководство), а также на повышение роли науки в производстве. И тогда у острословов не будет причины говорить, что Россия производит впечатление великой державы, но более она ничего не производит. Печальный абзац. В первую очередь тем, что автор еще раз воспроизводит ряд известных заблуждений, а то и прямых логических противоречий. Во-первых, ни географическое положение, ни климат не являются решающими факторами развития, хотя и могут оказывать некоторое влияние (Австралия тоже «на краю света», но ее экономика составляет 39% российской, а население – всего 16%, т.е. производительность в 2,5 раза выше российского уровня; также доктор экономических наук В.Иноземцев заметил, что австралийская экономика тратит на кондиционирование-охлаждение пропорционально не меньше средств, чем Россия – на кондиционирование-отопление, а «проклятье расстояний» влияет на австралийскую экономику не меньше, чем на экономику Сибири). Во-вторых, жалоба на отток лучшей части рабочей силы и тут же жалоба на неконкурентноспособность оставшейся, вроде бы, выглядят убедительно, но тут же возникает вопрос: а почему лучшая часть рабочей силы покидает Россию? и, естественно, появляется на него ответ: потому что эта лучшая часть не может найти себе применение в России. Таким образом, «невысокая конкурентноспособность основной части рабочей силы» - это не причина, а следствие экономического развития России. А.А.Зиновьев рассказывал анекдот: на заседании правления колхоза обсуждаются два вопроса: 1. Ремонт сарая, 2. Создание изобилия материальных благ при коммунизме. Председатель: Товарищи, досок для сарая все равно нет, поэтому сразу переходим ко второму пункту. Мораль: СССР мог бы построить здание мировой империи, но для этого, к сожалению, нет досок. Еще Александр III – этот царь-патриот – сделал очень непатриотический вывод: Россия слишком велика, еще одно крупное завоевание, и она не выдержит. Но Россия веками строилась не на интенсивном, а на экстенсивном принципе развития, и поэтому следующий царь решил еще больше расширить Россию – за счет Маньчжурии и Кореи. Может быть, не стоило идти за Урал (Россия без даров Сибири, но ценящая то меньшее пространство, где можно было создать интенсивную экономику). Почему Финляндия, чей климат ничуть не лучше российского, а нефти вообще нет, живет в 2 раза богаче? За 100 лет ХХ века экономика Финляндии выросла в 22 раза, а российская (в границах РСФСР) – в 7 раз, и мы не можем сказать, что в Финляндии не было революций, и она ни с кем не воевала. Население Финляндии выросло за последние 65 лет на 36% (в России – на 40%). Что касается повышения роли науки в производстве, то этого мало. Нужно повышение роли науки во всей общественной жизни. Потому что создать Силиконовую долину в Саудовской Аравии невозможно по определению, а если страна возвращается от атеизма к официальной религии, это мало чем отличается от афганской тропы из светского Кабула времен короля Захир-шаха во времена талибов (недаром мусульманские фундаменталисты всегда вызывали восхищение у православных активистов). После распада СССР Россия, хотя и получила половину населения и большую часть природных ресурсов последнего, не смогла в течение двадцати с лишним лет определить свое место в мире. Не смотря на то, что в экономическом отношении Россия в 6 раз слабее советского блока, она продолжает претендовать на геополитический вес бывшего СССР. Увы идеалистам! марксистский экономический материализм прав, и без экономического базиса чистого «духовного» гегемонизма не получается. Однако, определить свое место в мире Россия не может, потому что это определение в корне противоречит т.н. «русской идее» - т.е. славянофильской теории об особой избранности России в мире. Ситуация в чем-то напоминает исламский вариант. Только, в отличие от исламских стран, население России преимущественно европеоидное и «развернуто» на Запад. Хотя в своих бедах винит именно Запад. В короткой главке о современной экономике Пленков дает «отвести душу» и высказаться всем ненавистникам капитализма, начиная с А.де Бенуа. Хочу очень огорчить эту когорту. В эпоху расцвета исламской цивилизации она была зело буржуазной, но не в европейско-капиталистическом, а в традиционном восточном стиле (как финикийская среда или иные торгово-городские культуры Востока). Вот что читаем в предисловии к «Сказкам тысячи и одной ночи» (издание «Библиотека всемирной литературы»): «Кто же подлинный герой «Тысячи и одной ночи», пользующийся всеобщими симпатиями? Ну, конечно, это предприимчивый и отважный купец, открыватель новых земель и морей, которого влечет в путь не столько жажда наживы, сколько неуемная любознательность». Да, там тоже был торгашеский дух, да еще и презрение к «героям». И когда этот удивительный мир исчез (XIII-XIV вв), его эстафету подхватил Запад.
ВЛАДИМИР-III: Хуже всего у Пленкова получилась глава о современном искусстве. На нескольких страницах он буквально изливает желчь отвращения и негодования по поводу деградации, доминирования массовой попсы, чудовищного упрощения, бескультурья современной культуры (так и хочется сравнить с известным афоризмом об «антинародной политике народной партии») и апеллирует к некой классике, которая безнадежно испорчена, заброшена и отвергнута современниками. Цитируемые авторитеты все наперечет согласны с автором. Что это такое? Это обычная банальная реакция, случавшаяся в истории неоднократно. Поклонники романского стиля в архитектуре приходили в ужас от «варварского зверства готов» (т.е. от известного нам готического стиля, господствовавшего затем в Европе с XIII по XVI век), классицисты зажимали уши в присутствии романтиков (однажды, еще в студенческие годы я нагло задал вопрос известному питерскому литературному критику старой советской закалки, что он думает по поводу более новых, нежели реализм, художественных стилей, или может, спрашивать такое – все равно, что спрашивать, как Державин относится к реализму?) и т.д. Всякая эпоха подвергается жесткой критике за свою аморальность, упадок, деградацию, античеловечность. Виктор Гюго остроумно высмеял такой настрой в «Соборе Парижской Богоматери»: «Между тем присяжный библиотекарь Университета Андри Мюнье прошептал на ухо придворному меховщику Жилю Лекорню: -- Уверяю вас, сударь, что это светопреставление. Никогда еще среди школяров не наблюдалось такой распущенности, и все это наделали проклятые изобретения: пушки, кулеврины, бомбарды, а главное книгопечатание, эта новая германская чума. Нет уж более рукописных сочинений и книг. Печать убивает книжную торговлю. Наступают последние времена. -- Это заметно и по тому, как стала процветать торговля бархатом, - ответил меховщик». Несомненно, что и современные тинэйджеры, когда постареют, будут ворчать о бездуховности искусства 2050-х годов и превозносить «наше время». Почему так всегда получается? Возрастное явление? Или определенный психологический настрой определенных людей? Почти все критики современного искусства, которым дал высказаться Пленков, могут быть собраны под общим наименованием «реакционер». Самым главным отличием реакционера от прогрессиста было, есть и будет то особое чувство пессимизма, с которым реакционер взирает на мир. Мир реакционера неуклонно стремится к своему концу, к поражению традиции и победе деградации. Если для марксистов, например, мы все живем еще только в начале человеческой истории, и все – от Античности до Промышленного переворота, в сущности, есть детство человечества, то православные (и иные религиозные) философы живут накануне апокалипсиса. Как шар с вершины богоявления, история катится вниз, и какой-либо катехон («удерживатель от провала в сатанизм») может лишь временно затормозить ее путь к концу света. Кстати, ядерная война и уничтожения человечества ничуть не противоречат религиозной картине мира. Парадоксально, но безбожно-атеистические режимы коммунизма и национал-социализма, обладая оружием массового поражения (химическим), не стали применять его, а окажись сейчас ядерное оружие в руках исламских или православных (или сектантско-протестантских, или аумсинрикистских) фундаменталистов, разве мы хоть на минуту сомневаемся, что они пустят его в ход? Но вернемся к культуре. С т.з. традиционной культурологи, культура вообще делится на народную и элитарную (причем, для средних веков характерно трехчастное деление, соответствующее трем сословиям: светская, церковная и народная культуры). Если для средневекового церковного богослова слово «народная» было, скорее, ругательным (уж точно, она противостояла церковной культуре), то романтики в конце XVIII-XIX века создали культ народа (да, славянофильство – это всего лишь отголоски западного романтизма, а достоевщина – диалектическое отрицание отрицания его же). Светская культура, казалось, умерла вместе с феодализмом, но возродилась как некое утонченное восприятие произведений искусства, созданных, как антиквариат, задолго до нашего времени. Но традиционная культурология категорически отрицает наличие в прошлом (до некой позитивистской грани превращения прошлого в настоящее) массовой культуры, а тем более бульварно-низкопробной. Ценители высокого искусства прошлого, котором восхищались рыцари, когда уставали пускать на поток и разграбление целые города или охотиться за крестьянками в своих и чужих владениях, будут оскорблены самой мыслью, что в XVII веке могла быть бульварщина (хотя герой «Степного волка» зачитывается именно бульварным романом XVII века), «народники» в принципе отрицают, что мужик, который обязан быть во всем согласен с философскими взглядами Достоевского или Михайловского, может нести с базара «милорда глупого», как у Некрасова, или иные какие лубочные артефакты масскультуры, а церковные «историки», раз уж не удается обнаружить религиозный идеал в настоящем, не оставляют в прошлом у него никаких конкурентов. В общем, все довольны собой, и милостиво позволяют растленной и бездуховной масскультуре питаться разве что современниками, но отгоняют ее от предков. А реальная история? А по боку ее! (как Свидригайлов у Достоевского). Зато можно будет в 2100 году превозносить духовную глубину постмодерна, который мы потеряли, и негодовать по поводу кризиса градархического кинематографа современности. Владимир Набоков очень хорошо высказался об этих априори: Многих тут с негодованием (и в таком негодовании есть удовольствие) кричат о модных безобразиях, в частности о современных танцах,-- а ведь мода это -- творчество человеческой посредственности, известный уровень, пошлость равенства, - и кричать о ней, бранить ее, значит признавать, что посредственность может создать что-то такое (будь то образ государственного правления или новый вид прически), о чем стоило бы пошуметь. И, разумеется, эти-то наши, будто бы модные, танцы на самом деле вовсе не новые: увлекались ими во дни Директории, благо и тогдашние женские платья были тоже нательные, и оркестры тоже - негритянские. Мода через века дышит: купол кринолина в середине прошлого века -- это полный вздох моды, потом опять выдох, - сужающиеся юбки, тесные танцы. В конце концов, наши танцы очень естественны и довольно невинны, а иногда,-- в лондонских бальных залах,-- совершенно изящны в своем однообразии. Помнишь, как Пушкин написал о вальсе: "однообразный и безумный". Ведь это все то же. Что же касается падения нравов... Знаешь ли, что я нашел в записках господина д'Агрикура? "Я ничего не видал более развратного, чем менуэт, который у нас изволят танцевать". (Письмо в Россию).
ВЛАДИМИР-III: Когда читаешь вышепрокомментированную книгу Пленкова, сначала возникает ощущение, что это неплохой учебник истории XIX-XX веков. Потом кажется, что это – всего лишь серия очерков по истории ХХ века. Но и это неверно. В книге хорошо просматривается единый замысел, общая мысль, сквозные темы. Писать историю современности вообще сложно: помимо своей воли начинаешь дискутировать с альтернативными точками зрения на всем известные события, и тут же тянет «открыть тайны» и «разоблачить заговоры». В первом случае Пленков сам «бросил перчатку» - т.е. составил достаточно обширный дайджест мнений и теорий огромного количества западных историков и философов относительно общих тенденций и конкретных феноменов истории ХХ века (причем, почти все цитируемые авторы изданы в последние десятилетия на русском языке, так что они вполне доступны широкому кругу читателей), а во втором – аккуратно обошел все подводные камни, никаких «тайн» не открывал, никаких «заговоров» не разоблачил, и уже это, по нынешним временам, делает книгу научной (да, вот до чего дожили)))). Конечно, все мы испорчены постмодернизмом и хорошо понимаем, что писал книгу не робот с Марса, а конкретный человек, живущий в Петербурге в начале XXI века, у которого были свои симпатии и антипатии, но ведь читатели тоже не с Марса, и мы сталкиваемся с парадоксом оруэлловского героя: С будущим как общаться? Это по самой сути невозможно. Либо завтра будет похоже на сегодня и тогда не станет его слушать, либо оно будет другим, и невзгоды Уинстона ничего ему не скажут. 1984 И это касается любой эпохи и любого строя. Книга концептуальна, т.е. писалась с целью ответить на вопросы не только «как?», но и «почему?» И если Пленков не всегда получал удобоваримый ответ на поставленные вопросы, то, во всяком случае, сами вопросы озвучены: качество глобализации, перспективы целых цивилизаций в наше время, факт особости Запада, секрет его успеха и пути его развития. К числу упущенных возможностей книги следует отнести почти полное отсутствие на ее страницах России, она появляется в действующих лицах первой мировой и революции, потом в составе СССР, а после 1991 вообще эпизодически мелькает где-то между Индонезией и Китаем, хотя считать Россию чуждой Западу будет самообманом (вроде известного анекдота советских времен: СССР так долго боролся за права угнетенных народов, что наконец-то их получил). У меня лично сложилось впечатление, что Россия отгорожена от основного потока тематики данной монографии из соображений самоцензуры. Писать о России правдиво и плохо (как о какой-нибудь Африке) Пленков не хочет, а хорошо – не может, не обманывая себя. Также, к сожалению, Пленков не избежал трансляции нескольких расхожих нелепостей, которые, правда, тут же (не исключено, что неосознанно) опроверг, либо создал условия для их опровержения. В любом случае, ни один пишущий по-русски исследователь темы «история ХХ века» не сможет обойтись без книги Пленкова «Истоки современности (динамика и логика развития Запада в Новейшее время)».
ВЛАДИМИР-III: Оскар Уайльд КЕНТЕРВИЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ (1887) "Диалог культур" - скажет культуролог, "столкновение культур" - скажет историк. Да, Америка сто и более лет назад была удивительно неотягощена прошлым (этот же эпитет А.А.Зиновьев отнес и к Советскому Союзу; потому что СССР изначально хотел стать Новой Америкой, и остается только сожалеть, что не стал; а потом не просто отяготили прошлым - стали паразитировать на прошлом, да еще и на таком, что глаза б не смотрели).
ВЛАДИМИР-III: Михаил Петрович Лазарев - российский флотоводец и мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды. 8 февраля 1800 года Лазарев зачислен в Морской кадетский копрус. 10 сентября 1803 - 30 апреля 1808 года проходил стажировку в английском флоте (27 декабря 1805 года произведен в мичманы английской службы). 5 мая 1808 окончил Морской кадетский корпус. Получается, из 3010 дней обучения Лазарев в течении 1695 дней служил во флоте потенциального противника.
ВЛАДИМИР-III: Статуэтка-композиция "Николай Второй, Александра Федоровна и наследник-цесаревич" из олова (для туристов). Следовало бы доваять к композиции оловянную фигуру здоровенного матроса, который носил на руках наследника. Так будет правдоподобнее.
ВЛАДИМИР-III: К большому нашему счастью идеологи православия в отличие от идеологов коммунизма работать с массами не хотят и боятся, а ходят по начальственным кабинетам и внушают. В итоге высокопоставленные лица с каждым годом несут все большую дичь: от прославления крепостного права до запрета Толстого.
ВЛАДИМИР-III: Итальянский фильм в стиле неореализма "Рим в 11 часов". Неореализм стал высшим проявлением итальянского национального характера в кинематографии. В России кинематографическая вершина тоже в прошлом - это 1957-1980. Во всяком случае, то убожество, которое сотворилось за последние 20 лет, не переживет своих режиссеров.
ВЛАДИМИР-III: Мнение христианских богословов о преображенной материи, как о побочном продукте "спасения души", никак не подтверждается. Ничего кроме крайне непривлекательной "подставки под душу" у этих мастеров не получилось.
ВЛАДИМИР-III: Литературовед Дмитрий Быков, которому то ли постмодернизм не нравится, то ли виртуальное пространство. Это просто занудство - до такой степени не любить будущее, что пугать (как раскольник-беспаспортник) постмодернизмом, всякими сетями и окончанием проекта "Человек". Человечество тем и прекрасно, что способно все освоить и переварить, и даже еще лучше использовать любое изобретение, чем замышлял отдельный изобретатель. А это занудство - типа того, как в XVI веке швейцарские протестанты в штыки (каламбург!) встретили массовое производство вилок: "Господь дал человеку для еды десять пальцев! вилка о четырех зубцах, а сатана - о четырех рогах!" - тоже не любили постмодернистов. Быков - верующий (хоть и модернист), а все верующие - пессимисты.
ВЛАДИМИР-III: А ведь, действительно, - главное отличие атеистов от верующих состоит в том, что эти последние не рассчитывают всерьез на человека (хотя набиваются в гуманисты); потому им еще кто-то нужен, как дополнительная гарантия.
ВЛАДИМИР-III: Фазиль Искандер - автор цикла "Сандро из Чегема". Цикл "Сандро из Чегема" начинается постельной сценой, а заканчивается делом о сбежавшей жене. Может, действительно, мы (как другая цивилизация) "не понимаем" (в шпенглеровском смысле) кавказцев?
ВЛАДИМИР-III: Если тургеневская девушка уходит в монастырь, то вовсе не из внезапно проснувшегося религиозного чувства, а чтобы скрыться от обстоятельств (аналог самоубийства); ее внутреннее ядро гораздо мощнее любого устава и ей все нипочем (так, во всяком случае, замышлял Тургенев, а хозяин - барин).
ВЛАДИМИР-III: Современный интеллектуал, который стремится запихнуть свой уже достаточно развитый разум в тесную плошку религиозной традиции, производит жалчайшее впечатление; вроде как обезьяна, которая отращивает себе рыбьи плавники.
ВЛАДИМИР-III: Быков упрекает Михаила Булгакова в примитивизме, ширпотребе. Роман "Мастер и Маргарита" также не относятся к числу моих любимых, но придется уж стать здесь "адвокатом дьявола". Люди, которые вслед за Ортегой-и-Гассетом не любят масс, просто не умеют с ними работать. Впрочем, и те, кто любят массы, тоже далеко не всегда умеют.
ВЛАДИМИР-III: О социал-дарвинизме. И социал-дарвинизм, и его критика одинаково исходят из откровенного лицемерия (впрочем, в первом случае - естественного и оправданного). Внутривидовая (внутриобщественная) конкуренция/борьба, естественно, существует. Но никто не называет ее по имени. Когда мы находим отличную работу или прекрасную девушку, мы лишаем того и другого таких же как мы человеков. Но этот зверский социал-дарвинизм (от которого свободны разве что только евнухи; а кто захочет быть свободен?))))) проводится по статье успеха личной жизни, карьерного и образовательного роста и т.д. Ну не сцелью же кому-то конкретно навредить? То есть, это еще одна вещь, которая есть (как сидение в сортире), но которая как-то необсуждаема. Однако, еще глупее выглядит критика того, что не принято обсуждать. В сортир что-ли не ходить?
ВЛАДИМИР-III: Роман Василия Аксенова "Остров Крым". Описывая Лучникова, Аксенов создал довольно нередко встречающийся образ человека, которому одинаково противны и еврейчики-правозащитники, и мычащие патриоты (но ему, наверное, еще более были бы отвратительны еврейчики-русскиепатриоты, которые взяли моду определять, кто предатель России, а кто агент иностранного влияния).
ВЛАДИМИР-III: Наполеон Бонапарт - корсиканец, ставший императором Французской республики (с 1808 - империи) и взявший Москву. Спросите у русских людей 1812 года: хотели бы они видеть Наполеона Карловича Бонапартова генералом русской службы? Какие-то другие тогда были патриоты.
ВЛАДИМИР-III: О социал-дарвинизме. И социал-дарвинизм, и его критика одинаково исходят из откровенного лицемерия (впрочем, в первом случае - естественного и оправданного). Внутривидовая (внутриобщественная) конкуренция/борьба, естественно, существует. Но никто не называет ее по имени. Когда мы находим отличную работу или прекрасную девушку, мы лишаем того и другого таких же как мы человеков. Но этот зверский социал-дарвинизм (от которого свободны разве что только евнухи; а кто захочет быть свободен?))))) проводится по статье успеха личной жизни, карьерного и образовательного роста и т.д. Ну не с целью же кому-то конкретно навредить? То есть, это еще одна вещь, которая есть (как сидение в сортире), но которая как-то необсуждаема. Однако, еще глупее выглядит критика того, что не принято обсуждать. В сортир что-ли не ходить?
ВЛАДИМИР-III: КОММЕНТАРИИ К «ЧЕТЫРЕМ НЕИЗДАННЫМ ГЛАВАМ О РОССИИ» ЖОЗЕФА ДЕ МЕСТРА В нулевых питерское издательство «Владимир Даль» выпустило несколько зеленых томов произведений разного рода реакционеров. В их число вошли Эрнст Юнгер (который вообще-то был настоящий мужик: в 18 лет сбежал из дому и поступил во французский Иностранный легион, потом воевал в германской армии всю первую мировую, его хорошая качественная военная проза (схожая с шолоховской) была оценена после войны, как милитаристами, так и пацифистами, презирая демократию, он столь же презирал нацизм, а в годы второй мировой – уже в Париже – сблизился с деятелями французского Сопротивления, после войны он долгие годы (прожил 103 лета) критиковал ФРГ с гербом вроде «федеральной курицы», тем более, что критиковать «федеральную курицу» оно веселее, чем имперского орла), Вернер Зомбарт и Жозеф де Местр. О последнем подробнее. Родился в 1753. Французский аристократ из Савойи. Мигрировал сначала в Швейцарию, а потом – в 1803-1817 был сардинским посланником в Петербурге. Выслан за пропаганду католицизма (и это в терпимый александровский век). Скончался в 1821 в Турине. Жозефа де Местра из вежливости относят к консерваторам (британская Википедия даже ставит его в ряд с Рейганом, Толкиеном и Черчиллем), хотя прав, скорее, Бердяев, который назвал де Местра «пламенным реакционером» («безвыходным реакционером» – поправил бы я). Ведь не обязательно быть монархистом или клерикалом, чтобы быть реакционером (у коммунистов, к примеру, тоже хорошо получается). Самый лучший способ общения читателя с каким-либо мыслителем-философом, вылазящим, как чертик из табакерки, из книги или с экрана компьютера и претендующим на нового сторонника, будет прямой и конкретный вопрос: чего ты хочешь? че те надо? Ну и виртуальное построение «мира, в котором осуществлены эти желания». Так будет проще всего, и позволит избавиться от неизбежной демагогии, сопровождающей, как длинный хвост удава, всякого «пламенного и бескомпромиссного». Зададим ровно такой же вопрос и де Местру. Его «Четыре неизданных главы о России» были написаны в 1810-1811 и предназначались едва ли не Александру I лично, но также оказались широко известны среди петербургского света (князь Андрей и Пьер Безухов, несомненно, были знакомы с ними; да и сам де Местр появляется в романе в качестве посетителя салона Анны Павловны Шерер – виконта Мортемара). Они именуются «О свободе», «О науке», «О религии» и «О Просвещении». Итак, чего ж он хочет? Начинает де Местр с констатации всеобщего рабства человечества (соединяя экономическое и политическое неравноправие – а чего делить?), от которого есть только одно средство – христианство (точнее – католицизм; де Местр – католический фундаменталист, иначе: умеренный ультрамонтан): …род человеческий в целом способен воспринимать гражданскую свободу только в той мере, в какой его пронизывает и направляет христианство. Напоминает это старый антихристианский анекдот: Проповедник спрашивает у раба: --Хочешь быть свободным? --Хочу! --Тогда принимай христианство. --Ну, принял. Где свобода? --А зачем она тебе нужна, если ты – христианин? Я тебе свободу не обещал. Ощущение, что автор откровенно надувает читателя, столь явно, что начинаешь вспоминать: а что там говорили авторы нового завета о рабстве? Оказывается, ничего, кроме «оставайся в том звании, в котором призван» апостола Павла. Рабство не исчезло ни в 313 году (Миланский эдикт императора Константина), ни в иные, важные для распространения христианства, даты. Оно благополучно просуществовало в протестантских США до 1865, а в католической Бразилии – до 1888 года. В России же лишь за год до приезда де Местра запретили объявления о продаже людей (как котят: попробуйте дать такое объявление сейчас – в какой-нибудь православной газете, ратующей за «возрождение духовных скреп», начиная с крепостного права). Религия непрестанно сражается с рабством, заявляющим о себе то здесь, то там, сражается тем или иным способом, но сражается постоянно… Увы, де Местр приводит только один пример этой тотальной борьбы: В 1167 году папа Александр III от имени собора заявляет, что все христиане должны освободиться от рабства. Скорее всего, речь шла об освобождении христианских подданных мусульманских владык, да и вообще, де Местр может сказать, что имел-то он в виду «рабство греху» (но уж это точно к гражданским несвободам не относится). Приплел он здесь свободу так, к слову (как оруэлловский речекряк, который говорит об изобретении партией вертолета, самолета и паровой машины: не Голдстейну же эту честь предоставлять?), потому что дальше де Местр отмахнулся от свободы: В мире стало слишком много свободы. Развращенная воля человека, освободившаяся от узды, смогла совершить все, о чем мечтали гордыня и порочность. Такое обилие спецтерминов – «гордыня», «порочность», «развращенность», которые де Местр не считал нужным разъяснять, тем не менее, требуют определения. Так же как и оруэлловского О’Брайена, де Местра совершенно не интересуют сексуальные значения этих слов. Оказывается, речь идет о мировоззрении. Описывая свои отношения с божеством в псевдосексуальной терминологии, верующие столь же регулярно воспринимают иноверие, как сексуальные извращения: На протяжении целого века на христианство непрерывно посягала одна отвратительная секта. Речь идет о просветителях, которых де Местр искренне считал кальвинистами, или кальвинистским порождением. Зная историю не из рук де Местра, а из менее пристрастных источников, можно успокоить неистового реакционера – Кальвин был не менее чужд просветительству, чем Достоевский. Уж скорее, линию философов эпохи Просвещения можно вести от Эразма Роттердамского (плешь проевшего, доказывая Лютеру факт свободы воли) или Пико дела Мирандолы – вполне себе католика. Четыре-пять веков назад папа отлучил бы от Церкви кучку наглецов, дерзнувших прийти в Рим за отпущением грехов, правители в своих землях нашли бы узду на нескольких бунтовщиков, и все было бы в порядке. Эта песнь в стиле «раньше было лучше» никак не соответствует историческим реалиям Средневековья. Вот уж где религиозный и иной тоталитаризм был невозможен, так это в Средние Века. Римские императоры-христиане и «просвещенные государи» централизованных монархий Нового Времени имели хоть какие-то бюрократические рычаги. В Средние Века, где каждый был за себя, и каждый мог доказать свою правоту мечом, а король зависел от народа, решающего в парламенте, платить или не платить королю налоги, надежды де Местра на «морально-политическое единство» совершенно беспочвенны. Социальные движение Средневековья – яркая страница в истории Европы. У королей, чей стабфонд хранился в немногочисленной серебряной посуде, элементарно не хватало сил на «узду». Республики не были редкостью в те века. Даже в Риме республика возникала дважды – в 1143-1155 и 1347 гг. Цепь восстаний, переворотов, городских бунтов (нередко удачных) составляет столь же неотъемлемую часть истории Средневековья, что и коронации императоров с церковными соборами (видимо, де Местр большего там и не зрит). Но это Европа, а что же современная де Местру Россия? Рабство существует в России потому, что оно необходимо, и потому, что император не может править без рабства. Занятно, что де Местр произносит то же самое, что и либералы – его современники, но если последние ужасались сим фактом, то он откровенно восхищается. Солженицын, который говорит в наши дни о «достоинстве подчинения», повторяет де Местра, но если де Местр хорошо знал, что он защищает – свои привилегии, свое общественное положение, свою, немаленькую, собственность, то что защищает какой-нибудь вузовский преподавателишка в современной России, который ни с того ни с сего заявляет о необходимости духовных скреп в виде крепостничества? Он думает, что станет при новом старом порядке помещиком? Или монархизм в XXI веке – это всего лишь разновидность мазохизма (мазохист с классическим образованием не может сказать просто: надерите мне зад, а начинает издалека)? Де Местр совершенно справедливо замечает, что никаким народом нельзя управлять с помощью одних законов но в качестве замены современному «гражданскому правосознанию» (хотя почему только современному? оно было в древнегреческих полисах, было и у древних славян, столетиями живших без писаного права и обходившихся без смертной казни) де Местр банально предлагает религию. Разумеется, католическую. Это – в сравнении с универсальностью гражданского правосознания, которую осознавали еще древние римляне – совершенно негодный заменитель, потому что не смотря на вселенскость, католицизм, считающий только себя истиной (де Местр уж точно так думает), не может ужиться с другими «сектами», и организованная на таком принципе Европа, даже если разные религии откажутся от взаимного немедленного истребления, рискует превратиться в большую Северную Ирландию, фатально расколотую на враждующие замкнутые религиозно-политические общины, как следствие отсталую и неразвивающуюся (Ольстер – самая бедная часть Соединенного Королевства). Производя общественное устройство из религии (в ее конкретной католической интерпретации), что логично для католика-фундаменталиста (ультрамонтана), де Местр попадает в ту же ловушку, что и мусульманские правоведы, чьими усилиями цветущие некогда страны Леванта и шире Арабского Востока превратились в арену непрерывной войны «верных» с «еретиками», и этому нет конца (точнее, конец есть, но он одновременно конец религии). Можно вспомнить изящную формулировку Станислава Лема: «Представь себе, что какая-то высокоразвитая раса прибыла на Землю сотни лет назад, во время религиозных войн, и хочет вмешаться в конфликт на стороне слабых. Опираясь на свою мощь, они запрещают сожжение еретиков, преследование иноверцев и так далее. И ты думаешь, они сумели бы распространить на Земле свой рационализм? Ведь почти все человечество было тогда верующим, им пришлось бы уничтожить его до последнего человека, и остались бы они одни со своими рационалистическими идеями». К счастью, Земля оказалась лучше, чем в гипотезе Лема. Даже те, кто искренне считал, что все иноверцы – нелюди, теперь чаще скрывает свои взгляды, чем пропагандирует их, и даже требуя сожжения богохульников, апеллирует не к традиции, а к гуманизму. Де Местр сам выдумал свое средневековье (как славянофилы сами выдумывают свою «истинную Россию», а потом негодуют по поводу ее непохожести на реал), и сам стал играть по правилам выдуманного мира. В реальности все гораздо сложнее. Ультрамонтанство не учитывало ни национальных вопросов (а они были даже в самые вселенские века, когда все грамотные люди говорили на одном языке – латыни), экономика вообще выше его понимания, и т.д. Никогда не будет лишним сказать, что стоит только дать свободу тридцати шести миллионам человек, обладающим (в большей или меньшей степени) таким нравом, как тут же вспыхнет всеобщий пожар, который пожрет Россию. Здесь де Местр экстремирует те же высказывания, которые так удивляют современных старшеклассников в споре Пьера Безухова и князя Андрея на пароме: «— Ну давай спорить, — сказал князь Андрей. — Ты говоришь школы, — продолжал он, загибая палец, — поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, — сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, — из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье — есть счастье животное, а ты его-то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по-моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3-м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, — что бишь еще ты сказал? — Князь Андрей загнул третий палец. — Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10-ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал — как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно». Все бы хорошо, но грозя пальцем сиволапому мужичью, цитированные аристократы упускают одну существенную деталь. Дело в том, что в иных странах мужичье привлекается к общественной жизни, богатеет, развивает экономику, изобретает смертоносное оружие, против которого бессильны суворовские штыки (все попытки патриотов «учиться у Суворова» напоминают глупое затверживание какого-то катехизиса; живи Суворов в эпоху первой мировой, он бы смеялся над поговоркой: пуля – дура, штык – молодец; он бы сказал: штык – кретин, пулемет – молодец!) А эти аристократы – что они могут противопоставить? Продать зерно – закупить аглицкую люстру. Раз уж сами природные господа видят в 90% населения разновидность животного мира, чего ждать от иностранцев? Де Местр не то чтобы презирает русских, но у него свой образ России – страны наивной, незамутненной Западом, и пусть такой остается впредь. Для него это такая игрушка, на которой он желал бы поставить реакционный эксперимент. Примерно с теми же мыслями в Россию приехала Александра Федоровна и поплатилась за это: «я так вижу» жизнью. Де Местр видит в России легкую жертву западного просвещения и боится «Пугачева с университетским образованием»: Зерна российской цивилизации согрелись и взошли в грязи регентства [имеется в виду синхронность петровских преобразований и либеральной эпохи Регентства после кончины Людовика XIV во Франции]. Ужасная литература XVIII века сразу, без какой-либо подготовки проникла в Россию, и на первых уроках французского языка, который услыхало русское ухо, звучали слова богохульства. Россию спасет только кастовость: …слава и благоденствие империи заключаются не столько в освобождении крепостной части народа, сколько в совершенствовании тех, кто свободен и, прежде всего, благороден. Де Местр просто не понимает, что те, кого он считает древней потомственной высшей кастой, на самом деле являются постоянно обновляющейся элитой, куда непрерывно текут свежие силы того самого мужичья, равенство с которым, еще не переодетым в кафтан. Де Местр категорически отрицает, но стоит переодеть – признает. Это нетрудно проверить, если проследить родословные современных (точнее, доживших до отмены сословных привилегий) дворян. Подавляющая часть европейских дворянских родов не древнее XV века (во Франции при Ришелье и Короле-солнце даже проходили периодические кампании борьбы с незаконным одворяниванием – слишком уж много было желающих) и лишь единицы дотягивают до сенаторов времен Юлия Цезаря (итальянские Герардески, например). Это естественный процесс – на смену деградировавшим Обломовым приходят бодрые Деникины и Ульяновы (оба происходили из «подлого сословия», и их папы лишь со временем получили служилое дворянство). Иначе все общество, не получая свежих сил, деградировало бы. Интересно, что даже в Индии – классической стране кастовости – одно в теории, совсем другое на практике: в первые века н.э. на юге полуострова многие правящие династии были вообще шудрянского (!) происхождения. Теоретики – авторы Законов Ману – предпочитали закрывать глаза. Да и нравы или уровень образования средневекового рыцарства – так ли уж они отличались от нравов или образования обычных посконных крестьян? Опять у де Местра получается какая-то выдуманная сказка с прирожденной кастой благородных, которую он предлагает считать правдой. Но выхода у него нет, ибо: Каждый раз, когда наука и богатство начинают принадлежать многим и когда сильная и хорошо поощряемая религия оказывается не в состоянии предотвращать мятежи, рождается безудержная и всемогущая гордыня, которая не хочет довольствоваться вторыми ролями. Тогда она изо всех своих сил начинает посягать на знать, чтобы заполучить первенство, которое принадлежит знати и должно принадлежать ей во всей стране. Ну, что уж тут скажешь… (продолжение следует)
ВЛАДИМИР-III: Если бы де Местр был просто занудным жалобщиком («враги сожгли родную хату!», то есть дворец, ведь французские республиканцы провозгласили в своих революционных войнах принцип: мир хижинам, война – дворцам!), мы бы даже посочувствовали ему, как посочувствовали Андрею Болконскому и Николаю Ростову, если б русская революция начала XIX века (был и такой альтернативно-исторический сюжет в российской фантастике), вышвырнула их в мировое пространство без деревень и с одними долгами. В конце концов, если любого сапожника сделать графом, он завтра же создаст Партию феодальной реакции, чтоб колесо фортуны не крутануло его назад (это особенно видно на примере современных российских чиновников). Однако де Местр отметился не только возмущением по поводу успехов эгалитаризма, но и своим религиозным фундаментализмом, доходящим до исступленной откровенности: «католицизм или смерть!» В другом своем произведении «Письма русскому дворянину об инквизиции» де Местр, восхвалив в первых письмах испанскую инквизицию, как самый справедливый суд в мире (после прочтения которых остается лишь желать поскорее оказаться в ее милостивых объятьях), в последних письмах по контрасту со «славной Испанией» ругает Англию (не догадаетесь за что! – ни за внешнюю политику, ни за империализм, ни за чаепитие – как Гердер, считавший, подобно немалому числу своих современников, чай наркотическим средством) за ее… терпимость, за терпимость и толерантность англиканской церкви. Его реально бесит, что где-нибудь на планете Земля люди не сжигают других людей за неправильную интерпретацию того, что никто не знает (известное определение, данное Вольтером метафизике: это когда некто рассказывает то, что сам не понимает, а слушатели делают вид, что они понимают рассказанное), и он не останавливается на том, чтобы одновременно доказывать невиновность инквизиции ни в одной смертной казни и настаивать на необходимости жечь еретиков и иноверцев, но и требует того же самого от своих врагов (как современный исламский террорист-шиит, который взрывая суннитскую мечеть, ждет того же самого от смертников-суннитов и бывает весьма разочарован, если его враги обманывают его ожидания). Религиозную терпимость де Местр расценивает как деградацию религии, и я бы согласился с ним (ведь религия сейчас вокруг нас – это всего лишь затаившийся зверь, который прикинулся невинной овцой в очках передовой науки, но при первом же удобном случае; например, в Донбассе, где православие объявлено сепаратистами официальной религией на контролируемых ими территориях, обернется злобным хищником и набросится на все, что движется! – вот и я заговорил пафосно, как де Местр, - галантный век заразителен). Интересно было бы установить взаимосвязь между страхом де Местра перед сиволапым мужичьем XVIII века, возомнившим себя ровней потомкам сиволапого мужичья XIV столетья, и его религиозностью. Сам де Местр оказывает полное содействие такому исследованию. Он как будто авансом поддакивает всем критикам XIX века, которые прямо определяли религию как заговор богачей, чтоб держать в узде простонародье (так что это не выдумки Фейербаха или Маркса, это искренность реакционеров вроде де Местра). Он не только намертво соединяет социальное неравенство (даже социальный расизм) с религией, но и честно называет главного врага такого порядка – науку. Поэтому не верьте какому-нибудь сбрендившему на старости лет (критический возраст для развития маразма – 65 лет) и, как следствие, уверовавшему профессору, будто наука и религия – друзья, а атеисты их ссорят. Этот профессор просто обманывает нас, потому что хочет совместить несовместимое: и царство божие заполучить, и вузовскую кафедру не потерять (потерю вузовской кафедры по причине слишком уж буквального понимания библейских текстов, профессор сочтет таким же преступлением против миропорядка, как и отъем возгордившимся мужичьем привилегий де Местра). Де Местр (и здесь он гораздо честнее современных «доказывателей религии из науки») не боится идти с открытым забралом: Во всех краях и странах неудобства, неизбежно связанные с занятиями наукой, заключаются в том, что она делает человека неспособным к деятельной жизни, каковая есть его подлинное призвание, вселяет в него непомерную гордыню, опьяняет самим собой и своими идеями, превращает во врага всякой иерархии, в человека, бросающего вызов всякому закону и установлению, наконец, в приверженца всяческих новшеств. Наука же, по своей природе, на самом деле тяготеет к разложению и ей всегда необходимо иметь начало, противоречащее такому тяготению. К тому же наука как таковая, то есть все то, что понимается под общим наименованием естественных наук, во всех своих посылках имеет самый главный недостаток, проявляющийся в том, что она уничтожает самую первую из наук, а именно науку управления государством. Все великие министры, от Сюжена до Ришелье не занимались ни математикой, ни физикой. Отрадно слышать современным российским министрам. Подражать, по мнению де Местра, следует не заучившимся грекам, а римлянам: Никогда в Риме не было живописцев, скульпторов, математиков, астрономов и т.д., и наиболее известный рисский поэт самым торжественным образом даже отвергал славу, получаемую от всего этого. Тем не менее, о римлянах шла добрая молва, и любой народ был бы не прочь иметь такую же репутацию. Н-да… беседуют два китайца во времена Великого Шелкового Пути: «А ты знаешь, что в империи Ан-Туня (кит. Антонинов) люди тупые, как сибирские валенки. Как здорово! И пусть будут такими добрыми. Меньше конкурентов!» Римляне обладали на редкость здравым смыслом и за деньги приобретали в Греции плоды дарований, которых сами не имели, не забывая презирать тех, кто им их доставлял. Смеясь, они говорили о том, что голодный грек сделает все, что вам угодно. Красота! Даже если отвлечься от простой мысли, что де Местр выдумал не только Средневековье, но и Античность (например, римлянин Гай Юлий Цезарь знал наизусть поэму римского физика Тита Лукреция Кара «О природе вещей» и разделял его материалистические воззрения), для такой процендуры (закупить результаты наук) нужны две вещи: чтоб кто-нибудь изобрел (а если дураков нет, и все захотят иметь о себе добрую молву, как римляне?) и деньги. ДЕНЬГИ! Кстати, ни мягкой рухляди, ни Газпрома у древних римлян нее было. Поэтому правильнее было бы сказать, что они добыли греческие науки не деньгами, а мечом. Впрочем, тезис о военном превосходстве отсталых в научно-техническом отношении стран не подтверждается на практике. Даже татаро-монголы – самые последние из варваров, держали в фаворе китайских ученых, имели отличную организацию войска и (ночной кошмар де Местра!) реализовывали веротерпимость не меньшую, чем в современной Англии. А вы заметили, что де Местр одновременной чурается наук и тут же предлагает закупать их результаты – зачем, если они лишь разжигают гордыню? Похоже на покупку «Мистралей» у Франции: ну и не нужно нам ваше французское корыто, но мы требуем продать, хотя, кому оно нужно, но это вопрос престижа!
ВЛАДИМИР-III: Да, нелегко де Местру переквалифицироваться из родовитого аристократа божьей милостью в настырного идеолога, который должен овладеть массами, от которых его воротит. Нам вполне может быть интересно, что в головах у тех юнитов, которых мы уничтожаем в компьютерной стратегии: Революционная Франция против реакционной Европы. Любопытно также то, что двести лет назад де Местр особую ненависть питает к естественным наукам – главным сотрясателям тронов и алтарей (и это еще цветочки: впереди позитивизм и дарвинизм). Им де Местр противопоставляет некую «науку управления людьми» (подозреваю, ее главным постулатом является закон: «Я начальник – ты дурак, я – москвич, ты – сибиряк»). Однако, в ХХ веке гуманитарные науки совершили такой грандиозный рывок, что самые первоклассные ученые – историки, социологи, правоведы XIX века кажутся наивными и закомплексованными (того и этого писать стесняются) «описателями нравов» (поэтому любая попытка «вернуть традиции XIX века» оказывается самопримитивизированием – в чем (в псевдоромантизме) обвиняли, например, все современные учебники «основ православия», где высказывание равносильно доказательству, а доказательство строится на убежденности и «аргументе гонений»). И теперь уже поповичи вздыхают о временах «естественных наук», которые хотя бы не лезли в «святая святых» и не требовали свержения путина (как неизбежно требуют политология, социология и экономика). Современный де Местр запретит, скорее, гуманитарные науки (в чем будет интересным образом солидарен с коммунистами, которые никак не уживались с социологией или немарксистской политэкономией), а физике и астрономии (при условии признания ими «божественного происхождения») милостиво дозволит существовать. Но ведь так не бывает – не может быть расцвет астрономии без одновременного расцвета литературоведения, и нельзя учить в школах о сотворении мира за семь дней, ожидая, что эти самые школьники станут изобретателями космических ракет. Падшая в своей религиозной терпимости Англия или СССР, где расстреливали попов пачками, дали научных достижений куда больше, чем инквизиционная, вставшая за веру Испания или самобытная и чуждая веку сему Саудовская Аравия (я что-то не помню ни одного нобелевского лауреата из Саудовской Аравии). Для покупки «результатов науки» нужны все-таки производители этих самых результатов (интересно, что допуская факт невозможности отвратить все человечество от занятия науками, де Местр и его единомышленники тем самым обеспечивают себя произведениями «впавших в грех науки», и получается, что «добродетель» питается за счет «греха», - да, верующие всегда в большей степени циничны, чем атеисты), а также такая презренная вещь для внеземного, витающего в облаках духовных ценностей аристократа, как деньги. Годятся ли русские для науки или это не их занятие? Русские усвоили две мысли, одинаково губительные. Во-первых, они считают, что можно одновременно заниматься литературой и науками, а во-вторых, что можно свести воедино наставления всех наук. «Губительные» или все-таки «неправильные»? И «губительные» для кого? Рассуждая таким образом, можно столь же успешно доказать, что в наследственной монархии нет никакого здравого смысла и что выборы бесконечно ее превосходят. Что, собственно, и доказывается историей. Династии деградируют (генетики говорят миролюбивее: «на детях гениев природа отдыхает»). С 987 по 1789 во Франции сменились три династии (правда, родственные друг другу), в Англии (тот же период) – 11 династий, в Швеции – 10 династий, в Испании – 7 династий, в России – минимум 3 (тем более, что натуральные Романовы закончились к 1761 году). Когда мы рассматриваем историю России, уж чего-чего, а нормальной преемственности власти обнаружить трудно: из 17 царей и императоров Романовых 9 пришли к власти в результате политических и династических кризисов, в итоге четверо убиты, еще один заточен в крепость, а Петр Первый чудом остался в живых. Практика всегда есть враг идеологической теории. Но де Местр твердит свое: Все истинные философы, все настоящие политики и законодатели, которые, по существу, являются самыми великими из людей, единодушны в том, что посты, связанные с управлением, вообще надо отдать богатому дворянству. Только собственник по-настоящему является гражданином. Эта проблема решена гораздо проще: создан средний класс.
ВЛАДИМИР-III: Далее де Местр рассказывает такие страшилки про науку, что антипетровские страшилки старообрядцев позавидуют: Вряд ли найдется отец, настолько лишенный здравого смысла, чтобы такой дорогой ценой покупать образование своих сыновей. Наконец, есть немало людей, вовсе не желающих заниматься науками, равно как немало таких, в ком недостаток таланта делает эти занятия совершенно невозможными. Итак, правительство не имеет права превращать науку в необходимое условие допущения к военной службе. Вот таков ответ «партии реакции» на все эти свободы, равенства, братства, прогрессы и т.д. – ответ один: невежество. Оруэлл сформулировал один из принципов ангсоца, как «незнание – сила» (перефразировав Дж.Свифта – его аргументацию лилипутов, зачем надо ослеплять Гулливера), а у клерикалов-реакционеров еще фундамементальнее: нежелание знать – сила. Итог этих «добрых советов» российской элите – проигрыш крымской войны, по причине технической отсталости, и потеря Россией статуса «второй державы», который (тут прав Друг утят) ей принадлежал с 1815 года. В общем, жалкое впечатление производят эти реакционеры. Боженька (есть он, нет ли) им все равно не помогает: страны веротерпимых безбожников развиваются куда успешнее. Остаются мстительные мечты (впрочем, в них-то как раз де Местр не замечен, он скорее отрубит себе руку, чем даст ее вылечить врачу-атеисту, и никакая отсталость его не смутит). Интересно, что издатели для подкрепления т.з. де Местра о нежелательности экзаменов на чин (он торжествовал в свое время над сосланным Сперанским) привели ужасные в своей русофобии слова Пушкина: «А так как в России все продажно, то и экзамен сделался новой отраслию промышленности для профессоров» (ПСС. М.,1954. Т 5, с 27). Что ответить? Наверное то, что, если дома грязно, надо регулярно убирать, а не писать философские книжки о бессмысленности и даже бездуховности уборки, раз все равно пачкается, и мир во зле лежит. А поскольку в конце главы о науке де Местр вдруг проявляет толерантность к ней, и пишет: Я вовсе не хочу сказать, что уже существующие академии надо сжечь – Боже упаси, пускай стоят! Я просто хочу сказать, что наука придет сама, когда для этого наступит время, и придет совершенно неожиданным образом. Добавлю также, что самый плохой способ потратить миллионы денег, - это пустить их на ускорение данного процесса, потому что в результате он только замедлится. можно заподозрить его в банальном желании замедлить развитие России под предлогом сохранения невежественно-спасительной духовности. В этом он удивительно совпадает с современными российскими реалиями. Развитие России при путине это даже не движение вспять, а сход с более-менее общей для всего человечества дороги развития в какую-то духовную глухомань: а вы думаете, почему основой экономики путинской России является добыча углеводородов? Потому что для этого вовсе не нужно образование, с этим справятся и таджики с тремя классами образования. Таджикские и дагестанские академики этой системе не нужны, и они рано или поздно окажутся в Исламабаде и Анкаре (там тоже цивилизация, которая считает мусульманскую Россию своей окраиной). А высокое образование – это риск дестабилизации системы. Конечно, мы привыкли к известного рода синхронности научно-технического и общественного прогресса: что паровая машина появилась во времена конституционных революций, что телевидение было советской прерогативой и никак не царистской. Трудно представить себе социалистическую революцию во времена Алексея Михайловича или крепостное право в эпоху Интернета. Однако, даже если оставить за скобками бурное Средневековье и революцию Аристоника в Пергамской царстве (вот бы порадовался Ефремов!), а взять последние 400 лет, то что же видим? Революционная волна 1640-х годов (не только Англия, но и Каталония, Неаполь, французские фронды, Россия, наконец) потерпела поражение. В случае победы этой волны, мы увидели бы к 1660 прочную Английскую республику, разорвавшую связи с Испанией Арагонскую республику (вторые Нидерланды Средиземноморья), Неаполитанскую республику, конституционную Францию фельяновского типа, в которой смущенный Людовик будет вынужден присягать Генеральным Штатам, наконец, восстановление Господина Великого Новгорода и, при известном везении, формирование Украинской Державы с ее демократическими тенденциями. Интересно, что идеология всех этих движений уже была достаточно проработана, но, видимо, все-таки индустриального базиса недоставало – век прогрессивных идеологий был еще впереди. Вторая волна – революция во Франции и наполеоновские войны. Хотя Никонов в своем «Наполеоне» может и преувеличивать, но в главном он прав – наполеоновская Европа была бы куда прогрессивнее Европы Венского Конгресса (но тут либерализм столкнулся с национализмом, который был использован легитимизмом). В третьей волне либерализм и национализм шли уже рука об руку – это революции 1848-1849 гг. Увы, тоже почти повсеместные поражения: единственным успехом стали окончательные похороны французского легитимизма и формирование в Северо-Западной Европе устойчивого конституционно-монархического пояса (Бельгия-Нидерланды-Дания-Норвегия-Швеция), но последнее событие как-то тускнеет на фоне баррикад Берлина и Вены. Талантливый историк русской армии А.А.Керсновский, который недоумевал по поводу, зачем это Николаю I потребовалось самому штопать (как на карикатурах времен первой мировой) лоскутную империю Габсбургов, к тому же «неблагодарную», видит в революциях 1848-1849 всего лишь национально-освободительные бунты, что, конечно же, не совсем так. Не мог Николай I допустить существования Венгерской республики рядом с Российской империей (все равно как не мог допустить независимую Польскую республику рядом с Российской империей, и эта проблема в итоге стала одним из факторов распада Российской империи). В итоге Европа в очередной раз пошла кружным путем (через консервативно-монархические полуконституционные режимы к революциям нового типа – социалистическим), а в 1917-1918 уже встретились Людовик XVI с Маяковским – так велик оказался диапазон политической застойности. Разумеется, передовые державы не желали (вполне естественно) уступать более отсталым, и вся система немного смахивала на барахтанье пассажиров только что погрузившегося «Титаника» - чтоб не утонуть самому, потопи другого. С одной стороны (над этим еще Виктор Гюго иронизировал: Англия так любит свою свободу, что не допускает ее в других странах), конечно, развитому центру выгодно отставание периферии. А если появляется политик, который заявляет: образование нам ни к чему, на нефти проживем, духовность важнее и т.д., то как ему не порадоваться в далекой столице, где не считают нужным насильственно осчастливить туземцев в экзотических странах (качают нефть, и ладно, а кто не согласен, для нас не потерян, к нам переезжает)? Но с другой стороны, доступ по деместровскому рецепту (что сами не изобретем, то купим) к новейшим технологиям отсталых, но амбициозных режимов создает определенные риски (особенно, если страна на глазах одного поколения превратилась из гуманистического СССР в клерикально-ксенофобскую Святую Русь), и сейчас страны Запада предпочли бы финансировать немецких демократов в 1932, чем сбивать «мессершмитты» над Лондоном в 1940, первое уж точно дешевле, - вот и секрет «оранжевых революций» (даже если предположить, что Французскую революцию в 1789 году проплатил Госдеп: далее мы обнаружим, что де Местр вполне согласился бы с такой трактовкой событий). Но разве все страны мира не имеют права заботиться о своей безопасности? В 3-й главе («О религии») де Местр как-то мельчает. Вместо геополитики и стратегического прогнозирования («прочтет книжку-другую – свергнет правительство») у него начинаются причитания на микроуровне. В вопросе о религии, особенно если ее рассматривать с точки зрения политики, все сводится к двум истинам. Первая гласит, что народу религия необходима. С этим все согласны, но о второй истине, которая так же бесспорна, как и первая, задумываются гораздо меньше, и меньше ее признают. Эта истина гласит, что все мы – народ. Вольтерьянский подход (достаточно циничный даже в устах самого Вольтера), в устах этого вольтеровского эпигона (а вольтеровский афоризм о необходимости придумать боженьку как только не перефразировали) звучит еще циничнее. Идеология, при всех ее достоинствах (разумеется, при строго определенных условиях, без них она не работает – ни в XVII веке (увы, фрондерам Франции), ни в XXI («идеологи Единой России» - это просто нелепость), ведь необходима масса грамотных, но необразованных людей при идеологической монополии на СМИ), имеет один очень существенный недостаток, который Карл Маркс выразил со всей определенностью: «Что до меня, то я – не марксист», - сказал он однажды в интервью. Действительно, создатели любой идеологии (религиозной в первую очередь) не могут не поставить изначально себя выше конечных потребителей этой идеологии, которую они создают «для блага» этого невежественного народа. Они выше идеологии, созданной ими для несознательных дураков, как те платоновские мудрецы, которые «знают» все идеи, но дозволяют народу только «правильные». Однако, де Местр пошел дальше и не только (предвосхищая Достоевского – а уж Достоевский его читал) провозгласил, что если нет бога, то народу все позволено, но и приписал к невежеству и склонности народа к беззаконию, а следовательно зоне необходимого идеологического контроля, всю столь любимую им аристократию (которую он хочет сохранить в невежестве на уровне среднего крестьянина XVIII века путем антипросвещенческой пропаганды). Иными словами, де Местр хочет уравнять князя Андрея Болконского с его конюхом, спустив князя до уровня конюха (декабристы, напомню, наоборот, хотели поднять конюха до уровня князя; успешнее всего это получилось после революции Мейдзи в Японии, когда все низшие сословия уравняли с самураями). Мнение же, что в атеистических странах преступность выше, чем в религиозных, никак не подтверждается. В Швеции уровень убийств на 100000 населения гораздо меньше, чем в Уганде, а в атеистическом СССР было меньше, чем в современной России. Это приписывание аристократии к народу (что никак не вяжется с его антиэгалитаристскими пассажами в предыдущих главах) необходимо де Местру для борьбы с аристократическим вольнодумством. Почти вся религиозная глава наполнена описанием заговора против католицизма со стороны кальвинизма (именно эту разновидность протестантизма де Местр удостоил чести быть главной движущей силой всех революционных преобразований в Европе за 300 лет (от Лютера до Наполеона). Христианство он намертво приклеивает к идее монархии, и раз кальвинисты (впрочем, отнюдь не они одни) – тяготеют скорее к республике, чем к монархии (правда, в Нидерландах, где кальвинисты тогда были самой распространенной конфессией, в 1815 полуреспубликанское штатгальтерство превратилось в наследственную монархию), то они-то во всем и виноваты! В Просвещении, революции, атеизме, отмене рабства, секуляризации и т.д. Сам будучи одно время масоном и не в состоянии приписать масонам такое уж гигантское могущество, де Местр на их место поставил кальвинистов, и у него получился «всемирный жидо-кальвинистский заговор», разумеется, против себя любимого (где вы видели разоблачителя мирового заговора, который не есть главная его жертва?) Все русское вольнодумство прошлых веков и начала XIX века де Местр тоже уверенно приписал влиянию кальвинизма. Ну, теоретически можно и велосипедистов обвинить в заговоре против человечества, но сам факт, что для де Местра время остановилось на начале XVII века, и ему чужда ирония Портоса: «с какой стати я должен убивать таких же французов как я, только за то, что они поют Te Deum на французской, а не по-латыни?» - собственно, с этой иронии и началась современная Европа (без де местров, которым лучше было бы в каком-нибудь ваххабитском халифате), говорит о его известной ограниченности, которую накладывает на него религиозный фанатизм. Я, признаться, начавши читать книгу де Местра с этой главы, ожидал от автора большего, нежели это раскрытие очередного заговора республиканских радикалов против радикальных республиканцев. Почти и цитировать нечего… Ошибка М.Вебера и В.Зомбарта по части трактовки роли протестантизма заключается в том, что они не поняли главного. До 1517 года католицизм был заметно либеральной религией (не смотря на все инквизиции и сожжение ведьм), он не стремился залезть в душу каждого человека, ограничиваясь общими пожеланиями о соборном спасении (папа римский мог в открытую заниматься алхимией, а Фома Аквинский – спорить с Роджером Бэконом в трактовках познания). После 1517 года протестантизм с его буквализмом, идеологизацией религии и «превращением мирян в попов» (меткая характеристика Маркса) породил реакцию в виде контрреформации (де Местр как раз характерный ее образец, но уж больно запоздавший, ему б родиться на 200 лет раньше). В итоге «нормальные люди», которым был чужд обоюдный фанатизм обоих лагерей борцов за истину, просто были вытеснены из религиозного дискурса в иную плоскость (Эразм Роттердамский, Мишель Монтень), как чуждые обеим религиям элементы, им элементарно не нашлось места в битвах фанатиков. Но они-то и создали Европу будущего, просвещенческую, капиталистическую, гуманистическую Европу наших дней. Да, протестантизм «освободил» их, как птенцов «освобождают», выкидывая из гнезда. Но больше никаких заслуг у кальвинизма (а равно и у противостоящего ему иезуитства) перед Вольтером, Руссо и Свифтом нет. В конце концов, любой современный человек может читать Свифта и улыбаться его мыслям, а чтобы читать Иоанна Кронштадтского и не плеваться, нужно быть «чуждым миру сему». Теория заговора в головах у лишенной привилегий аристократии еще более-менее извинительна. Ну, не могут же они признать, что сами (а кто?) довели страну до социальной революции, что сами даже мышей не ловили и собственноручно лишили себя будущего? Тут все сгодится: евреи, масоны, немецкие деньги, коварный Альбион – лишь бы не видеть (перефразируя Льва Толстого) «ужасную ее!» Куда более тяжелый случай – теория заговора, как правящая идеология – в странах, лишивших себя роскоши прогресса. Современная Россия тоже на этом пути. В соответствии с заветами де Местра, такая страна отказывается от образования, предается самой разнузданной духовности и сословности (кто запретит ментам пытать простых пацаков?), а потом оказываешься бензоколонкой и в зависимости от одного-единственного индикатора – цен на нефть, да и нефти той лет на 20 хватит (у доброславных римлян и то на века хватило). Мы же так молимся, почему тогда они сильнее и богаче? Мы способны построить все мистрали и силиконовые долины, почему же тогда эти крокодилы не ловятся? Тут явно не без сатанинского заговора Госдепа! Мы – великая страна, потому что нас обижают. Сколько уже таких стран плохо кончили?
retrograde: Подсел немного на индийские фильмы. Пока в основном те, в которых снимался Амитабх Баччан. Очень интересным показался фильм "Шакти". У Баччана там роль какого-то антигероя. Определенно не злодей, но и не хороший какой-то. И закончилось всё трагично. Да, в индийских фильмах подбешивает немного некоторая однотипность. Всё, что я пока видел - ну, везде какая-то смесь мелодрамы и чуть-чуть боевика. Ну, и эти танцы-песни - ни одного индийского фильма без этого пока не встречал.
ВЛАДИМИР-III: А все хочу посмотреть наконец-то "Бродягу" - с чего все оно (индийское кино) начиналось. Классика-с! С другой стороны, нет-нет, да мелькнет ощущение, что все индийские фильмы должны быть историческими: строго не ранее приплытия португальцев. Что в Индии не может быть автомобилей и пластиковых стаканов (как их не было во времена Афанасия Никитина). Предубеждение?
retrograde: А я вот положил глаз на такой фильм у индийцев. «Шахмати́сты» На фоне исторических событий показана история двух богатых человек княжества Ауд. Неразлучные друзья, они так одержимы игрой шатрандж (шахматы), что не обращают внимания на захват Ауда Ост-Индской компанией. Отказавшись от своих семей и обязанностей, они скрываются в деревне, играя в шахматы. Надо будет заценить. Сюжет выглядит каким-то сумасшедшим.
retrograde: Чё-то "Шахматисты" внезапно (!!!) показались скучными. И получаса не осилил. Странно. Обычно индийское кино веселее идёт. Видать, и у них есть какой-то артхаус.
ВЛАДИМИР-III: Хочу создать серию тем под общим названием "Настоящий СССР". А то мне просто за мою аватарку обидно (ладно бы его, как барона Мюнхаузена, урезали, но так ведь ему приписывают то, чего он просто не мог говорить). Достал редкую книгу: История средних веков. 6 класс. М.,1984 (тридцать лет всего прошло) 22-е издание. Аналогичную книгу (20-е или около того издание) я прочел в 1982 (мне подарили две книжки на новый 1982 год - историю средних веков и астрономию 10-го класса; я - не Ломоносов, но могу назвать эти две книги, проштудированные в возврасте 8 лет, "моими первыми университетами" (с)) В 2005 я написал "Наше светлое средневековье", но оно ничего общего не имело с современным, темным российским. Что же читали советские школьники (кому сейчас 40-45 лет) в этой книге? О Византии: Против остатков древнего образования и науки вела жестокую борьбу христианская церковь. Священники и монахи считали, что неграмотные люди будут слепо верить в бога. "Лучше не уметь читать, - говорили они, - чем читать то, что может вызвать сомнение в вере". В литературе главное место заняли церковные книги - описание жизни "святых". В них излагались нелепые вымыслы о "подвигах" и "чудесах", совершаемых монахами, которые стремились заслужить место в раю отказом от всех радостей жизни. Описывалось, как монахи "во славу бога" истязали свое тело, опутывая его цепями и веревками, питались отбросами, по многу лет не мылись, спали в неудобных позах. ХЗа все эти бессмысленные дела церковь объявляла их "святыми людьми" и призывала верующих следовать их примеру. с 56 Даже если здесь преувеличение, то велико ли оно? Разве верующие, читающие сейчас это, не согласны со "спасительной неграмотностью"? Или они не зарабатывают себе место в раю? Об исламе: Как и христианство, ислам требовал от простого народа покорности. Даже само слово "ислам" означает "покорность"! Мусульманская религия требует от верующих, чтобы они без рассуждения подчинялись властям и знати, которые будто бы поставлены на земле самим богом. Коран охранял частную собственнность; в нем сказано: "Не засматривайся очами твоими на те богатства, которыми мы наделили некоторые семьи". КАк бы тяжело не жилось бедняку, он должен терпеть и молиться. Покорным исламобещал сытую и веселую жизнь в раю, куда они будто бы попадут после смерти; грешники же окажутся в аду, гдле будут вечно гореть в неугасимом огне. Ислам призывал к войне против "неверных", то есть людей другой веры. В коране говорится, что убитые на войне немедленно попадают в рай. с 62-63 О восстании Бабека: Из Азербайджана восстание перекинулось в Армению и Иран. По словам арабского историка, в столице халифата "царили сильная паника и великий ужас". За голову Бабека была назначена огромная награда. Самому Бабеку обещали прощение, если он сдастся. На это последовал гордый ответ: "Лучше жить один день свободным, чем сорок лет жалким рабом!" Халифу пришлось двинуть против восставших свои главные силы. Хорошо вооруженные войска разгромили восставших. Бабек был предательски схвачен одним из местных феодалов, у которого он попросил убежища, выдан халифу и осужден на мучительную казнь. с 65-66 Об Александрийской библиотеке: Существует легенда, что после захвата Александрии халиф приказал сжечь библиотеку старинных рукописей, заявив: "Если в этих книгах говорится то, что есть в Коране, то они бесполезны. Если же в них говорится что-нибудь другое, то они вредны". с 66 О.Г.Большаков настаивает на недостоверности этой легенды. Но факт есть факт - после 641 года библиотека исчезает окончательно. О папах римских: Папы не останавливались ни перед какими преступлениями в борьбе за власть. По словам современника, на папском престоле часто "сидели не люди, а чудовища в человеческом образе". с 88 О духовенстве: Епископы и аббаты мало чем отличались от остальных феодалов. Не смотря на запрет церкви, они участвовали в войнах, устраивали турниры, одевались в шелка и бархат. Чтобы иметь на все это деньги, церковные феодалы увеличивали повинности своих крестьян. Барщина и оброк на землях монастырей и епископов были особенно велики. с 88-89. Чтобы выманить у людей больше денег, служители церкви выставляли в храмах и монастырях вещи, которые объявляли "священными": волосы и даже "капли пота" Иисуса Христа, обломки креста, на котором он будто бы был распят. Верующих убеждали, что от одного прикосновения к этим "святыням" (еонечно, за плату!) излечиваются больные. с 89 Монахи развозили индульгенции по горадам и селам, продавали их на рыночных площадях. Убийца, разбойник и вор могли за плату получить прощения церкви не только за прошлые, но и за будущие преступления. с 89-90. В церквях верующие постоянно слышали, что бороться против феодальных порядков, установленных богом, - великий грех. с 91 Об альбигойских войнах: В одном из городов католические воины истребили 20 тысяч человек. Когда папского посла спросили, как отличить еретиков от "добрых католиков", он отвечал: "Убивайте всех подряд. Бог на небе узнает своих!" с 92-93. О первом крестовом походе: В 1099 году, после ожесточенного штурма, рыцари ворвались в Иерусалим. Они учинили в городе страшную резню мусульманского населения. Крестоносцы не щадили ни женщин, ни детей. Грабежи и убийства прерывались лишь молитвами, после которых кровопролитие возобновлялось. с 96 О папском налоге в пользу новых крестовых походов: Часто на глазах у сборщиков налога человек подавал милостыню нищим, с насмешкой говоря: "Возьми во имя Мухаммеда, который сильнее Христа!" с 98. О католической церкви: "Если бы Христос пришел в Рим, с ним не стали бы говорить без взятки, - гласила народная молва. с 135. Протокол процесса над Яном Гусом: Пан из Хлума (чешский феодал, сопровождавший Гуса на собор): Все римское духовенство представляет собой презренную толпу кутил и глупцов, в своей жизни наблюдающих за собой менее, чем свинья в зеркале. Именем своего короля и всех чехов я клянусь, что чехи страшно отмстят в случае дальнейших терзаний или смерти Гуса. В крови папистов чешский гусь вымоет свои крылья. Кто имеет уши слышать, да услышит. Жизнь и свободу Гусу. "Да!" Епископ констанцкий: Если мы завтра не сожжем Гуса, то послезавтра народ сожжет всех нас, здесь пребывающих. Пусть он умрет! "Нет!" с 139. Завоеватель Константинополя Мехмед II говорил: "Сабля и религия неразлучны". с 150. О христанском образовании: Из церковных школ выходили полуграмотные люди. Многие священники умели лишь читать латинский текст, не понимая смысла прочитанного. с 153 Милюков в "Очерках русской культуры" пишет о повальной неграмотности православного духовенства в XVII-XVIII вв. Церковь утверждала, что человек не может прониткнуть в тайны природы, так как все в мире будто бы происходит по воле бога. Цероковь задерживала развитие науки: она боялась, что наука разрушит церковные сказски о боге. с 153. О церковной живописи: Изображения страшных мук грешников в аду должны были приводить верующих в трепет. с 159 О колонизации Америки: Солдат, купец и поп первыми ступали на вновь открытый берег. О завоевателях говорили: "Они шли с крестом в руках и ненасытной жаждой золота в сердце". с 193 О христианизации Америки испанцами: Священники и монахи вынуждали индейцев отказываться от веры их предков. Непокорных пытали и казнили на глазах у4 их жен и детей. Оправдывая эти жестокости, "святые отцы" говорили, что индейцы - "бездушные существа вроде диких зверей". с 195 Действительно, понадобилась целая булла папы римского, чтобы это прекратить. Лютер в учебнике, конечно, герой положительный, но... все равно верующий: Выступление Лютера всколыхнуло всю страну. По словам Энгельса, оно было подобно "удару молнии в бочку с порохом". с 224 В 1986 я в пионерлагере обнаружил в своей тумбочке оторванную страницу какого-то приключенческо-исторического романа о Крестьянской войне в Германии. На одной стороне был рисунок, изображавший крестьян, штурмующих замок, а на другой текст: До самого последнего момента старая няня [имя неразборч.] не верила в возможность взятия замка. Когда до нее донеслись удары прикладов карабинов в ворота, она сказала [кому неразборч.]: --Ну и расшумелись наши слуги! Того и гляди, разбудят графское дитя... Больше не помню ничего. Роман я так и не нашел. Высказывания Мюнцера или Лютера: Если мы вешаем воров, казним разбойников, сжигаем еретиков, то почему же не броситься с оружием в руках на этих кардиналов, пап и всю римскую свору, почему не обагрить рук их кровью, с тем, чтобы спастить от них, как от опаснейшего пожара. с 226. О кальвинистах: В Женеве был введен строгий надзор за горожанами: все были обязаны посещать церковь, рано вечером гасить свет, чтобы на рассвете приступить к делам. Кальвинисты также сурово преследовали и сжигали на кострах своих врагов, как и католики. с 232 Поучения Игнатия Лойолы: Нужно не только хотеть так, как хочет начальник, нужно чувствовать так же, как он. Папе надлежит повиноваться без свяких разговоров, даже ради греха, и надо совершить грех, если начальник требует этого. с 235. Но даже мрачное средневековье, где темнело с заходом солнца (так я представлял себе средневековый вечер - без электричества), имело свое очарование. Это эпоха гуманистов. Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль, Томас Мор, Франсуа Рабле. О романе "Гаргантюа и Пантагрюэль": Писатель осуждал и разрушительные феодальные войны. "То, что раньше носило громкое название подвигов, - говорит один из героев книги, - мы теперь просто зовем разбоем". Рабое смело нападал на римского папу и католическую церковь. В романе описана страна Папемания, где живут преданные папе католики. "Прилетев сюда тощими, как иголки, они здесь сразу жиреют, как сурки", так как получают доходы "со всех концов света". Папеманы готовы уничтожить всех, кто с ними не согласен. Они разгромили остров Папефигов, за то, что его жители показали фигу портрету папы. с 255 Но больше всего теплым закатом средневековья понравился Шекспир: Коль поп не станет врать народу, А пивовар лить в пиво воду, Жечь будут не еретиков - Сердца влюбленных простаков, В суде невинных не засудят. Долгов ни у кого не будет, Забудет сплетню злой язык, Зароет деньги ростовщик, Кошель воришка не присвоит, А сводник с девкой храм построит, - Тогда-то будет Альбион* Великой смутой возмущен: - это было из советского издания вычеркнуто. Такие времена настанут, Что все ходить ногами станут. Я еще не знал, что это из "Короля Лира", где мне больше всего понравилась Корделия: Вся книга пронизана тем особым ароматом немецкого школярства, немецкой учености и философской картины мира, которая вообще свойственна всей советской ментальности. Ее провезли в Академию Наук Ломоносов, а на Финляндский вокзал - Ленин. Вот такие мы были марксята. Беда современной России в том, что в ее ментальность вдалбливается негативный образ любой революции. Это равносильно смерти от отказа оперировать больного. В советской же ментальности революция - это хорошо. Поэтому СССР - не Россия.
ВЛАДИМИР-III: Американский писатель-фантаст Фредерик Пол - автор "The Deadly Mission of Phineas Snodgrass", 1962 В "Чрезвычайной миссии Финеаса Снодграсса" делается допущение, что человечество может удваивать свою численность каждые 30 лет. Так ли это? Когда Фредерик Пол писал рассказ, население Земли составляло 3060 млн., увеличившись за 10 лет (1950-е гг) на 21%. Наших дедушек-бабушек пугали перенаселением (хотя даже Менделеев с его мегаломанией российской демографии не считал, что население увеличится больше, чем 10 млрд. человек). Если бы население все время росло также быстро, как и в 1950-х, для его удвоения понадобилось бы 35 лет (почти совпадает с оценкой Фредерика Пола; но ведь тогда на Западе и в СССР наблюдался бэби-бум, а в третьем мире начался демографический взрыв). В 60-е годы (учитывая реальные темпы роста) для удвоения населения Земли понадобилось бы также 34 года. в 1970-х - 40 лет. в 1980-х - 38 лет. в 1990-х - 45 лет. в 2000-х - 65 лет. Если в 1970 году, по прогнозу ООН, население в 2000 должно было составить 6494 млн., то в реальном 2000 году оно равнялось 6128 млн. (на 5,6% меньше).
ВЛАДИМИР-III: Снова де Местр: В последней – четвертой – главе О Просвещении де Местр решительно настаивает на том, что масонство масонству – рознь (сам он тоже в свое время успел побывать в масонской ложе): Сама эта система противостоит общему неверию, которое грозит всем этим странам, потому что, в конце концов, в своей основе она остается христианской и приучает людей к духовным догматам и идеям; она оберегает их от того вида весьма примечательного практического материализма (отмеченного холодом протестантизма и характерного для эпохи, в которой мы живем), который стремится только к одному: остудить человеческое сердце. Многочисленные «разоблачения» большевиков по части их приверженности масонству, совершенно не учитывают того обстоятельства, что научный коммунизм – материалистическое мировоззрение, и оно чуждо масонству не менее, чем любой официальной религии. Но любителям таинственного это просто скучно. Дальше де Местр нудно перечисляет все популярные в то время слухи о тайных организациях, стоявших якобы за революционными событиями 1789 и последующих лет, причем для де Местра совершенно очевидно, что главной целью протестантов-якобинцев была католическая церковь. Живи де Местр в наши дни, он бы настаивал на иной редакции конспиратологической фразы Бжезинского: главным врагом Америки является современный Ватикан. Правда, в США есть незначительная часть протестантов (баптистского помола; например, Питер С.Ракман), которая просто сатанеет по факту существования католицизма (так что, как говорится, найти среди евреев дюжину буддистов и доказать на этом материале, что буддизм – исконная религия еврейского народа, не так уж сложно). Протестантизм – враг абсолютизма. В этом де Местр более чем убежден, и призывает в свидетели Лейбница и Кондорсе. Нельзя сказать, кстати, чтобы основоположники марксизма недооценивали роль лютеровского «удара молнии в бочку с порохом» для последующего европейского прогресса, но выводить напрямую европейское просвещение или якобинскую диктатуру из реформации было бы слишком примитивно. Де Местр же играет роль этого самого примитивного идеолога, с которым человечество не раз еще столкнется в следующие два столетия торжества идеологий, и который сейчас, когда идеология выродилась в мелко-злобное политическое сектантство, перестав овладевать массами, питается самой отсталой и вечно чем-то обиженной частью населения. Просвещение связано со всеми сектами, потому что в каждой из них есть нечто ему соответствующее; по этой причине во Франции, например, оно помогает янсенистам в их борьбе против папы, якобинцам – против королей, а евреям – против христианства вообще. Таким образом, перед нами чудовище, вобравшее в себя всех прочих чудовищ, и если мы не убьем его, оно убьет нас. Желание соединить всех своих врагов в единое целое чудище: либералов с нацистами, баптистов с Вольтером, католиков с адвентистами – вполне естественно для современного ума эпохи после «осевого времени». Так удобнее и добавляет солидности, раз уж ты враждуешь сразу против такого сонма. Пребывая в лоне блаженной России, которая еще держится, скажем еще раз: «Да, все сделали книги, так поостережемся же их!» Блаженная Россия продержалась до 1854, а потом приплыли библиотекари из Франции и Англии и показали кузькину мать. Австралийские аборигены поостереглись книг до такой степени (впрочем, это не их вина, а их беда), что вообще потеряли от такого поостережения страну.
ВЛАДИМИР-III: В Заключении книги де Местр дает ряд советов на тему «как нам обустроить Россию», а именно: 1. Не проводить освобождение от крепостной зависимости слишком широко, никоим образом не способствовать ему принятием какого-либо закона, ибо всякий закон, принятый в этом направлении, был бы просто смертельным… 2. Никогда не преподносить освобождение как некое нравственно доброе и политически полезное начинание со стороны дворянства. 3. Жаловать дворянское звание только в том случае, если налицо земельные владения и соответствующие заслуги… 4. Не расширять также и науку, используя для этого некоторые мероприятия, а именно: 1) не заявлять о том, что она вообще необходима для всякой гражданской или военной должности; 2) требовать для тех или иных профессий только существенно необходимых познаний, например, знания математики для ученого в этой области и т.д.; 3) не допускать никакого общественного обучения, когда всякий может приобретать познания сообразно своим пристрастиям и возможностям в истории, географии, метафизике, политике, коммерции и т.д.; 4) никоим образом не поощрять распространение наук в низших слоях народа и даже незаметно препятствовать всякому начинанию такого рода, которое могло бы зародиться от невежественного или пагубного рвения. Первым делом, вспоминается Бернар Клервосский – вдохновитель второго крестового похода (1147 год), который призывал разрушить все общественные мельницы, и вот почему (бравируя средневековой откровенностью и конкретностью): близ общественных мельниц в ожидании своей очереди собирается много публики, и среди клиентов промышляют проститутки. Поэтому необходимо разрушить все мельницы – устранить первопричину. Почему-то нравственность всегда оказывается жертвой научно-технического прогресса. Что бы не изобретал человек: способ получения огня, гульфик, вилку или компьютер – это неизбежно оказывается враждебно общественной нравственности. Такова уж нравственность по природе своей, что она всегда оказывается в собственности у самых дремучих ретроградов, да еще и обиженных мировой историей до состояния невинных жертв. Трудно найти нравственного изобретателя или ученого, зато не имеющие никаких достоинств – ни ума, ни фантазии – охотно пользуются нравственностью для самоутверждения. Во-вторых, реализация этой реакционной утопии (именно, что утопии, потому что нигде и никогда ничего подобного не было: даже на фоне неграмотных королей раннего Средневековья наукой занимались сметливые простолюдины) будет смахивать на лунную цивилизацию в изображении Уэллса (роман «Кейвор»). Селениты четко делились на профессиональные касты, которые со временем приобрели физиологические отличия. Язык пастуха почти полностью состоит из пастушеских терминов, а математик лишен способности смеяться, кроме случая неожиданного обнаружения математического парадокса. Однако, человеческая цивилизация развивалась именно в противоположном направлении: не смотря на далеко зашедшую специализацию, люди стремились к взаимозаменямости отдельных профессиональных элементов. Так историк может преподавать географию, а моряк должен разбираться в астрономии. Стремление к расширению образования всегда было квазиинстинктом, поскольку давало ощутимые преимущества – во всем, начиная с военных побед и кончая ростом продолжительности жизни. Ставя перед собой задачу борьбы с революционными настроениями, де Местр мыслит логично: надо вообще остановить историю. А останавливать, как известно, гораздо сложнее и разрушительнее, чем сохранять. Бытует точка зрения, что в современных примитивных племенах мы можем видеть примеры образа жизни наших далеких предков пять или десять тысяч лет назад. Но это ошибка: мы видим не наших предков, а тех, кто благополучно избежал участи стать нашими предками. Те, кто имел возможность к развитию, стали нашими предками, а кто не имел, сохранили свои традиции до нашего времени. Поэтому и 10000 лет назад предки французов отличались от предков бушменов или аэта. Не всегда отсталость – это вина современных примитивных племен, но если мы будем расследовать причины исторического поражения доверившихся де Местру стран и народов, следует помнить, что это вполне осознанная политика.
ВЛАДИМИР-III: Краткий политический словарь. М.,1969. ПАТРИОТ - человек, любящий свое отечество, преданный своему народу, его лучшим демократическим и революционным традициям, ненавидящий его врагов и поработителей, готовый на жертвы во имя интересов своей родины. Орфография источника сохранена. Во-первых, 45 лет назад люди не злоупотребляли заглавными буквами. Во-вторых, я думаю, все понятно, кого в СССР считали патриотом, а кого нет. Человека, который против демократии (сменяемости власти в т.ч.) и революции (читай Майдана), точно патриотом наши дедушки-бабушки не считали. И точка.
ВЛАДИМИР-III: Прилепин о европействе России: Ситуация дикая и парадоксальная — 0,01% населения, навязывает свой обезьяний дискурс 99,99% населения. http://prilepin.livejournal.com/204515.html Вот это-то самое и удивительное. Эти 99,99% (допустим, что именно такая пропорция) настолько бесталанны, что ими могут манипулировать всего 0,01%. Прилепин зря думает, что он сказал комплимент русским. На самом деле он выставил их круглыми идиотами (заодно и себя самого, раз уж ему тоже навязали такой дискурс). И так было всегда. В 1700 году тоже 99,99% были против Петра, но вышло так, как захотело 0,01%. Какая дикость!
ВЛАДИМИР-III: Хуан Доносо Кортес - испанский либерал, ставший реакционером (середина XIX века) Произведения Доносо Кортеса напоминают шахматную доску: сначала он напышено констатирует, что обладает (в качестве христианина-католика) совершенно бесценными сокровищами (католицизмом, ежу понятно), и общество, в котором Доносо Кортесу посчастливилось родиться, обладает тем же (ну, всяк кулик свое болото хвалит: был бы японцем - フアン・ドノソ・コルテス - превозносил бы синтоизм и Землю Богов), а потом констатирует, что в результате (на политической практике) получается ну дерьмо дерьмом - в результате "материализации чувственных идей" (как в "Формуле любви"). Как-то вот все время у идеалистов не получается материализовать-то свои идеальные замечательности.
ВЛАДИМИР-III: Комментарии на книгу К.А.Свасьяна "Растождествление". Есть разные формы борьбы с кризисом. Одна из них – борьба не с недостатком, а с избытком денег. Это последнее не менее плачевно, чем первое, даже более, поскольку в 2014 всяко теряешь больше, чем в 1998. Вот и автор этих строк за последние четыре месяца в процессе убийства денег (ср. убийства времени, как в Приключениях Алисы) пополнил свою библиотеку не менее чем двумястами томами. Особое внимание обратил на философию (например, Юрген Хабермас) и в ряду с Поэзией Галисии и Записками о России Франческо Альгаротти (XVIII век!) буквально столкнулся с синим томиком Карена Свасьяна «Растождествления». Свасьян – один из плеяды позднесоветских германистов, замечательный филолог и историк философии – знаком мне давно: еще в начале 90-х я наслаждался его комментариями к черному двухтомнику Ницше и Шпенглеру. Тогда – в эпоху крушения коммунизма и всех его априори – было модно быть германофилом, даже германоманом (ушла в прошлое эпоха, которую моя знакомая филолог-германист – лет на десять меня постарше – описывала лаконично: изучение немецкого языка и литературы было одной сплошной борьбой с фашизмом). Свасьян не форсировал события, не требовал немедленного пересмотра итогов второй мировой войны, раз уж СССР, легитимизированный этой войной по самое немогу, приказал долго жить, и победил (несправедливо, причем) наш общий с немцами англосаксонский враг (подозреваю, в сохранившемся СССР – дефицитном и бесперспективном, как нечерноземное село – США любили бы больше, чем в капиталистической России). Свасьян лишь раскрывал колоссальные диарамы интеллектуальных метаморфоз германского мира, и нам хотелось быть его частью – на всем пространстве от германских денег Ленина до царских охот германских принцев в лесах Подмосковья; в отличие от евреев, мы жили вместе с немцами целых 300 лет – и очень неплохо жили. Не чужд он был и политике: в 1995 году вместе с Аверинцевым вопреки всем антифашистам (снявши голову, по волосам не плачут) оплакивал уничтоженный американской авиацией Дрезден (и это тоже ложилось на фон эпохи). С тех пор прошло много лет. Карен Араевич Свасьян переехал из Армении в Швейцарию, и к тому же стал последователем Рудольфа Штайнера. Мне лично такое верноподданническое примыкание к конкретному философу прошлого всегда казалось неразумным, по причине неизбежного в этом случае обеднения философского потенциала нашего современника, который вынужден теперь из лояльности к избранному наставнику смотреть на мир уже его глазами (или делать вид, что смотришь, что еще хуже, потому как в глазах окружающих, не являясь в полноте, например, кантианцем или вольтерьянцем, но будучи таковым по прозванию, несешь ответственность за своих протеже). Поэтому я и не примкнул ни к одной научной школе и ни одного человека не могу в полной мере назвать «учителем». Одна из причин этого очень печальна для людей прошлых веков: при всех их достоинствах, они были ограничены в информационном плане – в этом Аристотель, к примеру, честно признался в этом Гулливеру, который вызвал его из царства мертвых. Это не их вина, а их беда, но мы – потомки – не должны эту беду усугублять, требуя от Геродота защиты диссертации по последним правилам ВАК или от Маркса точных экономических прогнозов на весь XXI век. Что же касается конкретно Рудольфа Штайнера, и вообще теософов в целом, то мне они всегда представлялись такими огородниками на подоконнике, заводящими карликовые сосны и пальмочки в горшочках, поливающие их, возделывающее, и уверенные, что это и есть лесные чаши (в пику Фридриху Ницше их тигры превратились в кошек, а львы в собак). А сам Рудольф Штайнер вполне мог достичь того же самого результата в своих благотворительных делах вовсе без мистики (как знахарь, врачующий кореньями, вполне может обойтись без заклинаний). Но вернемся к «Растождествлению» - http://www.rvb.ru/swassjan/toc_rast.htm. Это сборник статей на злобу дня, написанных между 1995 и 2005 годами и время от времени публикуемых в России. Должен ли философ писать на злобу дня? Может ли философ писать на злобу дня? Что думал Плутарх о платных сортирах, заведенных в Риме Веспасианом? Или как Кант оценивал премьеру «Женитьбы Фигаро»? Оставим пока что этот риторический вопрос без ответа. Л.Н.Гумилев как-то, сравнивая Данте с Блаженным Августином, заявил, что если Данте не имел никаких идеологических расхождений с эпохой и был лишь очень недоволен своими современниками, то Августин в своей ненависти к языческому окружению дошел до реабилитации христиан-разбойников (ведь они «свои» в идейном смысле). Кто Свасьян? Августин или Данте? Увы, и то, и другое. Все статьи до верху наполнены интеллигентско-философской руганью как по поводу современников, так и их идеек (будучи виртуозом по части философских приемов, Свасьян нередко достигает высшего пилотажа, как тот герой Гарсия Маркеса, который матерился на латыни, но большей частью это публицистическая ругань в стиле: и не так детей растят, и нее так мосты мостят!) Подмечено, что пожилые люди (к моменту опубликования сборника Свасьяну стукнуло уже 58) делятся в своих реакциях на окружающий мир на две части: одни из благодарности за каждый еще прожитый день благоговеют перед ним и не осквернят его своим полупустым стаканом осознания своей конечности и неминуемого превращения в историю, даже в археологию кладбища, а поэтому любят всех, даже тех, кого любить бы и не стоило; другие, пользуясь своим возрастным статусом неуязвимости (бить все равно не будут, хотя бы из уважения к сединам или из соображения бесполезности каких-либо «репрессий» в отношении отжившего свое) пестуют свою мизантропию, швыряя в лицо окружающему миру свое к нему отношение (необразованные у пивных ларей ругаются матом, а у образованных куда больше возможностей, в т.ч. в философских альманахах). Наверное, я застрахован от старости, потому что меня не притягивает ни то, ни другое. Ни благоговенье, ни мизантропия. Первое глупо (как глуповато выглядит «положительный» Айвенго рядом с «отрицательным» Буагильбером в романе Вальтера Скотта), но второе – еще глупее. В тональности Свасьяна поражает его коренная мизантропия. Ему не нравится буквально все: политкорректность, англосаксы, распад СССР, режим Ельцина, режим Путина, режим Клинтона, режим Сталина, Горбачев и Брежнев, английская королева и премьер-министр Великобритании, постройка Петербурга, перестройка в СССР, русские философы и их европейничание, русские философы и их апокалиптика, итог второй мировой войны, вся современная литература, политика, эстрада, все, все, все. Я даже затрудняюсь сказать, что понравилось бы Свасьяну, и вынужден констатировать, что он добился определенной оригинальности в качестве философа – ему не нравится вообще ВСЕ. Вполне себе философская категория. Сам Свасьян согласен с этой моей оценкой: Растождествления — тяжелая работа сознания, отдирающего от себя всё, что к нему прилипло; вахта негативного среди праздника простодушия и поддакивания; Давно подмечено, что существуют определенные профессиональные психотипы, которые мы (из стереотипного отношения к окружающему миру) ожидаем увидеть в людях разных профессий: моряках, продавцах, военных и т.д. Сравнивая историка и философа, сразу же подмечаем, что философ всегда или почти всегда должен быть напыщен, требователен к окружающему миру, моралистичен, зациклен на своих ценностях, которые обычно никогда не совпадают с окружающим миром; оттого у философа с этим миром «стилистические расхождения» (конечно, бывают профессора Панглосы, которым, как той доброй свинье из чешской пословицы, все впрок, и которые шествуют по жизни от хорошего к лучшему, но Свасьян не из их «интернейшинела»). Историк столь же часто оказывается циником, а иначе историю не поймешь, и будет не история, а черт знает что (с каковым багажом к машине времени лучше и близко не подходить), к тому же если философ имеет дело всего лишь с миром идей, историк возится с давно умершими людьми, а с ними нельзя вести себя, как с идеями. Философ нападает, историк оправдывает. Философ с ужасом и гневом разоблачает гетеру мировой сути, историк вполне удачно сожительствует с нею и не жалеет о своем выборе. Философ – будто оса, сократически жалящая разжиревшее тело афинского полиса, задача историка скромнее. Когда, в начале 90-х, я выбирал для себя будущую интеллектуальную стезю, нет слов, философия меня привлекала очень многим, своей претензией на «науку наук» в т.ч. – должен же я был держать руку на главной артерии мирозданья?! Но я предпочел историю, как более конкретную науку, дающую то необходимое чувство реальности, без которого будешь бороться с идеей оружием всего лишь контридеи. Мне же хотелось трогать реальность руками. Я всегда был материалистом. Возможно циником. Хорошо хоть не некрофилом. Свасьян – идеалист, но идеалист особого типа. Вот что о нем пишет Википедия: Для философских воззрений К. А. Свасьяна характерна их соотнесенность с историей философии и культуры, с одной стороны, и с философско-антропологической проблематикой, с другой. Сама история философия рассматривается при этом как история судеб сознания, но не в гегелевско-феноменологическом аспекте сознания вообще, а скорее в смысле некоей последовательно и на более высоком, духовном, уровне продолженной естественной истории творения Геккеля. Понятая так, философия, от досократиков и Платона до Гартмана, Штирнера и Ницше, имеет целью не осмысление мира, а — через последнее — самооткровение и саморазвитие человеческой индивидуальности. Если венцом творения в смысле эволюционной теории является человек как биологическая особь, то неизбежно встает вопрос о венце творения в человеке как таковом. Этот вопрос: чтó в самом человеке кульминирует собственно человеческое, как собственно человеческое кульминирует чисто природное? — указывает единственно на мышление. Мышление есть (духовно) высшее в человеке, подобно тому как (биологический) человек есть высшее в природе. История философии примыкает в этом смысле к истории творения и продолжает ее. Это значит: если эволюционная теория (тематически) принадлежит к истории философии, то лишь потому, что и история философии в свою очередь принадлежит (онтологически) к эволюции как наивысшая и совершенная ступень ее. http://ru.wikipedia.org/?oldid=66664167 Как историк я проще, даже примитивнее. Мне всегда представлялось, что для осмысления мира вовсе не обязательно придумывать что-то находящееся вне его (как для того, чтобы быть приличным человеком, вовсе не обязательно поклоняться древнееврейскому божеству войны, препарированному ранневизантийскими богословами и в качестве препарата разложенному по тарелкам смущенных западноевропейских интеллектуалов). Поэтому я вынужден каждый раз спускать философию на землю, грунт, граунд зеро – вот так я бы назвал свою философию (никакого почвенничества! сплошной историзм). Учитывая все эти предварительные соображения, можно приступить к анализу свасьяновской фобии ко ВСЕМУ.
ВЛАДИМИР-III: «…оказалось, что обыкновенные гости пировали весьма благопристойно, не бесчинствуя, не творя безобразий, а только смеялись и начинали, я думаю, понимать тех самых людей, которым дивились, считая их, по внешнему виду, чем-то особенным. Мудрецы же держали себя необузданно, бранились, сверх всякой меры наполняли свои желудки, кричали и лезли в драку». Лукиан Самосатский «Пир, или Лапифы». Эту цитату я бы порекомендовал в качестве эпиграфа ко всей книге. Почему? А вот увидите. Статья «Война в эпоху корректности». Опубликована на немецком в 1999 году. Здесь Свасьян (вместе со всеми людьми доброй воли, и я тоже в апреле 1999 носил на груди символическую мишень в знак протеста против НАТОвских бомбардировок) протестует, негодует, иронизирует, философски обобщает: Невыносимая легкость балканской войны: эта война велась из-за значения слов. Умение не называть вещи своими именами достигло здесь невиданных высот. Прежде всего, это касается самой войны. Характерно, что происходящее не называют войной, а называют миротворческой акцией или чем-то еще в этом роде. Причем по обозначениям можно судить о проблемах самих агрессоров. Стоп! А разве это нечто новое и небывалое? Разве на протяжении человеческой истории мы всегда называли вещи своими именами, а тут вдруг под самый конец ХХ века в ужасном 1999 году (который для многих россиян стал летаргическим) все испортилось? Крестовые походы. Война за веру. А разве они не приводили к разграблению городов, к исчезновению одних экономических центров и бурному росту других? А если проанализировать риторику Урбана II или Бернарда Клервосского? А четвертый крестовый поход, который вообще выглядит, как если бы, собираясь завоевать вражескую страну, мы нападаем на совсем другую – нейтрально-дружескую? Вместо бомбежек Сербии бомбежки Македонии? Интересно, как бы на это отреагировали критики? Та же риторика во времена конквистадоров. И что? Понравилась ли она современникам (Лас Касас тоже был против «мондиалистского путча» XV века)? Нет, я вовсе не хочу сказать, что прошлое – это всего лишь повторяющееся настоящее (или наоборот; я ж не фоменковец), но заявляя, что мы присутствуем при некоем небывалом процессе, а, следовательно… надо хотя бы немного поинтересоваться, а действительно ли мы присутствуем… Но мировая история не была рыцарским турниром, и даже исторические хроники средневековых времен полны описаниями предательств, подлостей и нечестных игр. Это, однако, ничуть не смущало наших предков, и победители не упускали случая написать историю (или они виноваты в том, что они победили?) Что же касается сугубого неравенства сторон, то… а разве его не было у испанцев и астеков? у турок и последних защитников Константинополя? у восставших в мандадалу 1943 года ненцев и русских? Неужели, если бы любая воюющая страна в прошлом могла нанести поражение противнику, потеряв лишь два самолета, она не воспользовалась этим, а тупо и «благородно» гнала б на убой собственных солдат? Такое даже фараоны сочли бы глупостью, а ремарковский герой в «Черном обелиске» прокомментировал: – Да ваш отец, судя по тому, что я слышал об этом пионере надгробного дела, был бы вне себя от радости, если бы ему удалось так провести за нос своих конкурентов, – отвечаю я. – У него был характер бойца – не то что у вас! И он сражался не на поле чести, а в окопах безжалостных деловых схваток. Неужели все дело в том, что Свасьян идентифицирует себя с проигравшей (в более широком смысле, чем потеря Косово) стороной, неужели все настолько банально? Надо заметить, что по всему тексту книги временами находишь разбросанные ремарки сочувствия Германии, проигравшей вторую мировую войну, и неприязни к ее победителям (разумеется, за вычетом приказавшего долго жить СССР). Только ли потому что Свасьян – германист? Мог ли он выразить сочувствие к убитому безжалостной американской бомбой фольксштурмовцу в 1985? Что главнее: специальность или ситуация? Постсоветская эпоха имела два отличительных качества, каждое из которых (на мой взгляд) дополняло другое: информационность и циничность. Эти качества (тоже мое мнение) к тому же неразделимо оправдывают информационностью циничность. Перед советским (или уже постсоветским) человеком раскинулась огромная неизведанная Вселенная, и он, как тот джорданобруновский человек, почувствовал себя всего лишь пылинкой мироздания, а все незыблемые ранее верхи-низы идеологии потеряли смысл (и это выглядело, как цинизм). Я готов быть циником в обмен на информацию – ничего не поделаешь: я потомок той любопытной обезьяны, которая слезла с веток и заинтересовалась, что это там за горизонтом (те, кто не заинтересовался, и сейчас лазают по деревьям). Такова уж природа человека, и никакой Штайнер ничего здесь не изменит. 90-е годы были честнее 2010-х. Страна не изображала из себя то, чего не может быть (словами свифтовских гуигнгнмов). Поэтому, переоценив всю советскую историю, мы не могли не переоценить вторую мировую. Ее перестали воспринимать через идеологические призмы: коммунистическую или либеральную. Но не стоило смотреть на нее и через идеологическую призму побежденных. Мы достигли после 1991 года редкого состояния неангажированности, беспристрастности, отсутствия тупой идеологической зашоренности и… потеряли его. В обмен на что? на еще более тупую, чем самый глубокий идеологический маразм брежневских времен, православно-патриотическую идеологию, которая описывается старым антисемитским анекдотом: претензии немцев быть высшей расой несостоятельны, потому что высшая раса – это евреи. Я ставлю Свасьяну за его германофильство пятерку, но с большим минусом. Потому что, признавая право немцев воевать и даже победить, надо быть последовательным раблезианцем и признать ровно такое же право за их противниками. Если таковое признать, уж на 55 году от начала Берлинской операции придешь к успокоению по поводу ее результатов, а в современную эпоху не будешь делить мир на «наших» и «преступников».
ВЛАДИМИР-III: Еще три статьи Свасьяна в первой части сборника («Россия и демократия» - февраль 1996, «Час челяди» - по мотивам захвата бесланской школы в 2004 и «Россия: мысли вслух» - публикуется только в этом сборнике 2006 года) посвящены России, демократии и их симбиозу. Тут уж Свасьян не жалеет свинских красок и изображает совершенно ужасное зрелище (именно так: изображает зрелище). Как могло случиться, шепчутся в одной комедии Гоголя, что вся нижняя часть лица нашего заседателя баранья, так сказать? Ответ: Когда покойница рожала, подойди к окну баран, и нелегкая подстрекни его заблеять. — Кому эта интерпретация покажется шуткой, тот пусть поищет более серьезное, научное, объяснение нижней части заседательского лица. Как будто десятки космогонических россказней, вроде «первоначального бульона» или «первоначальной туманности», оттого лишь не подлежат смеху, что относятся к жанру не комедии, а научной теории... Мы спрашиваем: что значит этот хаос? Ответ, о который мы поначалу спотыкаемся, вполне отвечает уровню плаката: Россия на пути к демократии. То, что политический team at work делает хорошую мину при этом мертвом зайце, едва ли способно уже сбить кого-нибудь с толку. Политики, верящие талейрановскому: «Язык дан нам для того, чтобы скрывать наши мысли», пребывают в плену забавной иллюзии. Ибо если в их говорении что-то и скрывается, то уж никак не мысли, а разве что отсутствие мыслей. Нужно обладать поистине носорожьим оптимизмом, чтобы считать транспарант Россия на пути к демократии вообще мыслью. Это не мысль, а, как сказано выше, отсутствие мысли. Мысль могла бы начаться с вопроса: Что означает слово демократия в условиях русской топики? Иначе: какова реальность этого политико-репортерского номена? Факт хаоса именно здесь обнаруживает себя как теорию, так что некий безусловно фактический ответ на фактический вопрос гласит: Новое, послекоммунистическое, правительство России, после того как оно пришло к трудно вменяемому решению махнуть целое тысячелетие византийского государственного абсолютизма на демократию с фирменным знаком Made in USA, изводится нынче в тщетных поисках отвечавшего бы ему демократического общества. Что путь России в демократию вымощен благими намерениями, не вызывает никаких сомнений. Что путь этот, с другой стороны, привел в ад, не только не противоречит упомянутым намерениям, но прямо вытекает из них. Можно ли всерьез рассчитывать на сколько-нибудь похожую демократию там, где нет никаких более или менее стабильных признаков саморегулируемого общества? По ответам на этот вопрос можно будет, между прочим, отличить скучных оппонентов от нескучных. Скучные станут возражать и доказывать обратное. Спорить с ними имело бы ничуть не больше смысла, чем пытаться отговорить от публичного пения энтузиаста с отсутствующим слухом. Гораздо более интересными показались бы нескучные оппоненты, скажем, такие, которые, отнюдь не оспаривая приведенного выше довода, возразили бы на него простым и логически обескураживающим чохом: ну и что же из этого? Разве демократия без общества парадоксальнее и абсурднее, скажем, психологии без души или теории познания без познающего субъекта или, на худой конец, теологии без Бога. Вот сейчас проверим, скучный я или нескучный оппонент. Вряд ли кто-то станет восхищаться российским политическим режимом 90-х годов. И уж точно никто не будет выражать в открытую симпатий к его деятелям (Ельцин так вообще был подвергнут самому жестокому наказанию – с т.з. Клио – забвению: действительно, на нашей исторической карте путинизм следует почти непосредственно за геополитической катастрофой развала СССР). Читая Свасьяна, я будто возвращаюсь в свою первую молодость – в 25-30 лет, когда я писал и говорил примерно то же самое. Вот, например: У нас тут скоро выборы, а политики и мышей не ловят. Даже Жириновский. Помнится, в 1999 году целый караван автомобилей ездил по южным губерниям с ним на бампере. Уходит эпоха политических кризисов, Кукол", драк в парламенте, сенсаций и т.д. Немного грустно. Нам надо было в СССР выделить "особый политический район" (как в Китае особые экономические зоны) - например, Калининградскую область, и там провести демократический эксперимент (2003). Приличному русскому национализму принципиально не везет (почти как классической социал-демократии в России), ни в XIX, ни в ХХ, ни сейчас. Нет у нас имперского сознания, не можем мы в массе своей считать себя лучше чеченцев или цыган (не на бытовом уровне), поэтому и вынуждены националисты быть не то якобинцами, не то народниками, не то большевиками (примыкать к ним). И Жириновский тоже не националист. Что касается «Либеральной России», то они сейчас соперничают с «голосуйте за Ивана!..» 1995 года издания - помните? У меня уже давно сложилось впечатление, что предвыборная реклама – чисто ритуальное действо (кто за коммунистов или либералов – и без рекламы за, а на всех прочих это не действует). Так что сие – искусство ради искусства с почти 0-м кпд. А так все политические группки взаимонепроницаемы. Вот пример: лично знакомый мне местный политолог Л.Кесельман выпустил книгу о годовщине смерти Старовойтовой, в которой уравнивает её с Иисусом Христом (не меньше!) Наивно? Да. Глупо? Да. Не работает на рейтинг демократов? Ни в коем случае! Вот и говорят друг другу комплименты, но к реальной политике это не имеет никакого отношения (тоже 2003 год). Но у Свасьяна нет главного: нет альтернативы этим печальным констатациям. Вот этим: Беслан подвел черту. Не только под прошлое с его вот уже скоро двадцатилетие длящимся экзорцизмом à la russe, когда не демоны входили в свиней, а свиньи в демонов, в пополнение большевистского бесовства разгулом либералистического свинства, но и — под будущее. Нельзя ошибиться грубее, резюмируя случившееся в знаке слов: дальше некуда. Дальше — больше. Вопрос: что может быть больше массового убийства детей в первый школьный праздник? Ответ: еще одно такое убийство. Потом еще и еще одно. Пока, наконец, это не станет привычным. Пока какой-нибудь ублюдок пера не заговорит снова о яркости сцен, где борцы за независимость гордой горной страны вынуждают детей пить мочу, прежде чем стрелять им в спину. Когда композитор Штокхаузен восхитился художественной яркостью взорванных башен Манхэттена, концертные агентства объявили ему бойкот, и ни один газетный гек даже не пикнул об ущемлении свободы слова. А всё ведь оттого, что Манхэттен взрывали подлые убийцы. В Беслане сложили голову, ну конечно же, «воины» (этим словом назвала журналистка Политковская отребье, захватившее московский Норд-Ост). А я знаю, почему Свасьян не предлагает никаких альтернатив. Потому альтернативы получатся еще хуже этой ублюдочности (ничуть не отменяя статус ублюдочности у ублюдочности, но от этого не делаясь лучше нее), и то, что в 2006 еще только подозревалось, в 2014 стало ясно как день. Защититься от этого сталинского «оба хуже» Свасьян может только за традицией, магической формулировкой «тысячелетие византийского государственного абсолютизма». Ох уж эта традиция… И оправдание и программирование в одном флаконе. Кажется, можно отправление естественной нужды за пределами отхожего места оправдать именно традицией (а чем еще? больше нечем). Что бы делали глупость, невежество, самокастрация целых цивилизаций, если бы на свете не было традиции? Они бы вымерли. Разум и прогресс, наоборот, в традиции не нуждаются. «Ды-к, традиции такие» - это всегда ответ на вопрос: почему реформы не удались? – ведь в ответ на вопрос: почему реформы удались? еще ни разу такого не озвучивали. Традиция – как парадигма неудачничества. И безнадежности. Однако хочется спросить: а какова же традиция? Неужели это то, что нам пытаются мошеннически продать традиционалисты? Факт выдуманности русского XVII века славянофилами XIX века общеизвестен. Попробуем и здесь разобраться. А то ведь так и жизнь пройдет в плену у традиции, за которой всегда прячется самое омерзительное (все хорошее почему-то не требует оправданий). Утверждение, что все советские генсеки (начиная со Сталина, хи-хи – Ленина пропускаем) были и.о. царя, Свасьян публикует априори (хотя это всего лишь шутка кинорежиссеров в экранизации Булгакова). Я понимаю отчаявшихся русских эмигрантов 1930-х, которые уже были согласны и на династию Джугашвили. Я не понимаю современных «историков». Ну и что, что жил в Кремле? Разве это автоматически делает «царем»? Метафизический ум неоправославных неоплатоников останавливается на этой констатации, которой они даже не пытаются подыскать какие-то аргументы (для верующего, не будем забывать, озвучивание тезиса равнозначно его доказательству – такое вот овеществление духа; Свасьян там дальше предлагает именно такую стратегию апологии духовности). Но мы-то не метафизики. Да, республиканская Франция занимала то же пространство, что и Королевство Франция, и имела схожие внешнеполитические проблемы, но разве это автоматически делает президента королем? Почему тогда генеральный секретарь ВКП(б) – партии атеистов и материалистов должен неминуемо быть православно-самодержавным царем? Только для того, чтобы современные державники не чувствовали себя одинокими и случайными в российской истории? Стремление же Ельцина-Путина к личной власти тоже не есть признак монархизма. Питерский историк гражданской войны и революции А.Щербаков резонно замечает, что само по себе стремление к личной власти (Ленина, Робеспьера, Фиделя Кастро) не делает их монархистами. Столь же непростой вопрос: а были ли «царями» древнерусские князья? Можете поинтересоваться на досуге. Кстати, ни один русский царь звания заслуженного святого не удостоился (Николашка не в счет), и то, что среди князей таковые были, те же славянофилы совершенно справедливо относят на счет нетрадиционной непочтительности русских к царской власти. И еще – убийственный вопрос: а как же Господин Великий Новгород? Эта русская цивилизация с ее традициями? Эти едва ли не поголовно грамотные горожане, изведавшие дальние страны и указывавшие зарвавшемуся князю путь (древнерусская вежливая формула современного: пошел на…), выбиравшие себе епископа (Гундяя не выбрали бы точно) и преисполненные достоинства, что вполне сохранилось у поморов (эпизод из «России молодой»: --Ты, что ли, будешь Рябов Ивашка? --Не Ивашка, а Иван Савотеевич…) Я задавал этот вопрос современным традиционалистам и присутствовал при задавании его же другими людьми. Вы, наверное, уже догадались, каков был ответ. Если б они были чуточку меньше рафинированными интеллигентами, мне бы самому указали путь. А так извлекались из запасников традиционалистической самообороны жидо-масоны, еретики, стригольники, черт знает кто еще. Русский человек не может быть демократом, а Новгорода не было. Я ведь с садистской ухмылкой требовал от традиционалистов самоотрицания. Вот они и… выглядели лично оскорбленными. Другой эпизод русской ментальной истории. Когда я занимался выборами в Учредительное Собрание, я почти физически почувствовал (историческое событие прошлого может вызывать физическое ощущение, как телевизор будущего сможет передавать запахи) многоголосую Россию, которая пришла к избирательным урнам решать свою дальнейшую судьбу в ситуации отсутствия в стране какой бы то ни было власти, кроме власти дворников. Век, а то и больше славянофилы (заматеревшие, к концу XIX века окончательно перегрызшие свою либеральную пуповину, соединявшую их в декабристские времена с германским Тугенбундом) с успокоением, западники с раздражением твердили, что русский мужик – царист по определению. И что же? Несколько мелких православно-монархических партий «русского мира» в сумме набрали 1% (!) голосов и провели всего одного депутата от Самарской губернии. Назвать же русского крестьянина, голосующего за эсеров или большевиков, монархистом – значит просто сбрехать, цинично и… традиционно. Они не виноваты, что их голоса в итоге пропали. Ох, не попадайтесь русские традиционалисты на узкой тропинке избирателям 1917 года! Они высказались, и лучшим памятным знаком этому событию в русской истории было бы празднование дня открытия Учредительного Собрания как Дня Достоинства. У традиционалистов праздники другие: День Порки и т.д. Итак, получаем достаточно куцую традицию царизма в России (где-то между 1547 и 1907 годами: 360 лет из 1152 – 31%, не много, ни мало). Историки уже давно (с трудов Соловьева и Ключевского начиная) объяснили все эти метаморфозы: в процессе переселения днепровских славян на Оку и Волгу родовая община сменилась соседской, укрепилась власть церковного прихода, а заодно и княжеская власть стала заведомо сильнее боярского общества. Потом ордынское нашествие и два с половиной века влияния тех, уж точно нерусских традиций (да, в федеративной России придется уживаться с тюркским патернализмом, над которым смеялся еще Орхан Кемаль, придется выделять анклавы «ханств», мирясь с неизбежными при такой системе периодическими кровавыми клановыми войнами в них; ведь для экспорта по всему миру «Камазов» оправдание традициями не нужно, а для клановых разборок без них не обойтись). Победа Москвы (как военного лагеря) над богатыми торговыми городами Верхней Волги в удельной войне 1425-1455 гг. окончательно спрямила путь Московии. Кульминации царизм достигает в XVI-XVII веках, но и тогда царей выбирали, а сборники законов принимали на Земских Соборах, которые ничего общего не имели с церковными. Русское Просвещение (с Петра) естественным образом начало размывать царизм. Можно сколько угодно ужасаться насильственному брадобритию, но именно петровская эпоха воспитала целое поколение конституционалистов (1730 год). С тех пор царизм стал всего лишь попыткой остановить Россию, повернуть ее вспять, а в XXI веке вообще увести с «Главной Последовательности» (как в астрономии) развития человечества, чем бы это не оправдывали: закономерностями возрастов гумилевского суперэтноса или жидо-масонским заговором под видом демократии. Вопрос: зачем царизм в 2014 году? имеет простой ответ. Есть идеологемы, которые никогда не наберут столь ненавистного Свасьяну большинства голосов (теософия в т.ч.) На что еще надеяться их идеологам, как не на помощь царя, которого по пьянке можно сагитировать применить заведомо непопулярную идеологему на практике? Например, когда мы читаем Старикова о Сталине, там ведь на страницах повествования не Сталин, а Стариков. Согласитесь, отличие есть, и очень даже существенное. Но каждый идеолог считает себя математиком (очень неприятное для Свасьяна – см. ниже – отождествление), чью высшую математику пипл не поймет, а поэтому нужен безальтернативный царизм. Вот и философия…
ВЛАДИМИР-III: Среди статей, посвященных отцам русской демократии, затесалась статья «Ничейная власть» (2005 год) Наше время имеет все основания гордиться своими достижениями. Оно расточительно празднует победу над властью. Похоже, ни в одном другом столетии власть не возносилась на такие высоты, но и ни в каком другом не опускалась до столь низкого уровня, как в ушедшем ХХ-м. Мы сопоставляем обе половины названного века и делаем выводы. Если первая половина изобилует шедеврами тоталитаризмов и диктатур, то вторая стоит под знаком продуманной и систематически осуществляемой деструкции всякого рода вертикального господства. Здесь достается англосаксам, бомбившим Германию и судившим в Нюрнберге по праву победителя (попробовали б они судить по праву побежденного…), немного – советскому миру, который «умудрился отдать предпочтение одному гегельянскому перевертышу» (это Свасьян о марксизме), англоязычию, которое германист Свасьян ненавидит всеми фибрами филологической души (под конец средних веков немало «добрых патриотов» - филологов спорили на тему, на каком языке говорили Адам и Ева в раю (иврит не устраивал никого), французы настаивали на французском, немцы – естественно, на немецком, и Свасьян – живи он в те века – счел бы английский вариант святотатством), историкам, которых ждет «конец истории» (по Фукуяме, достукались!), английской философии, техническому прогрессу («Технический прогресс оценивают односторонне: в нем видят умные вещи и не видят глупых ленивых себя. Зачем напрягаться и вспоминать, если можно пользоваться собственной памятью нажатием нужной кнопки! В каком-нибудь холодильнике или сливном бочке унитаза интеллигентности больше, чем в головах, набитых рейтингами, маркетингами и консалтингами», - тут Свасьян мечет громы и молнии, аки Рэй Бредбери), всеобщему примитивизму и недостойности этого примитивизма тому, что Свасьян загадочно именует «духом» (а мы помним, что понятие «дух» у Свасьяна, как и у его учителя Штайнера, заметно отличается от классического). Как все же хреново живется идеалистам: все им не так, одно удовольствие – побрюзжать на белый свет (порою критика нечистого разума за авторством Свасьяна начинает напоминать банальное поколенческое брюзжание: Арно Шмитд в «Республике ученых» (название пародирует трактат поэта Фридриха Готлиба Клопштока «Немецкая республика учёных») описал нечто подобное: замшелый немецкий филолог, комментируя похождения молодого гиперсексуала по чернобыльской зоне в центре США, где после ядерной войны расплодились кентавры, спикающие на самом примитивном американском варианте английского, восклицает: «Мне думается, что мы, немцы, которых все кому не лень упрекают во всевозможных грехах, уж позаботились бы о том, чтобы они изучали греческий и сохранили свой естественный образ жизни»). Но больше всего достается от Свасьяна современным политикам: таким безликим и отзывающимся на детские клички, вроде «Бил» или «Йошка». Меня это не удивляет. Каждое поколение сверхкритически смотрит на своих современников-политиков и считает, что именно ему достались безрукие импотенты в качестве руководства. Например, Фридрих Ницше, живший во времена Бисмарка, Наполеона III, Дизраэли, Горчакова, Александра III и Победоносцева, едва ли был о них лучшего мнения, чем Свасьян о Йошке Фишере, о чем сам Свасьян с некоторым удивлением пишет в комментариях к Ницше, и, за неимением сильных личностей в политике, гордился, что хоть взрыв Кракатау произошел при его жизни. Примитивизм политики 1990-х более чем понятен. Это была временная передышка между двуполярным миром холодной войны и многополярным миром, и мир (западный, прежде всего) немного расслабился. А его тут же застукал Свасьян. Впрочем, если бы сам Свасьян жил 200 лет назад, где гарантия, что его восхитили бы Наполеон, Александр I или Кутузов? Для современников кем был Кутузов? Не самым любимым суворовским генералом, состарившимся неудачником, третьеразрядным поэтом (под псевдонимом Голенищев-Кутузов), более того – скандальным педофилом, который завел себе 15-летнюю молдаванку и проводил с нею время вплоть до самого окончания турецкой кампании (скандальном был для современников, пожалуй, скорее, не ее возраст, а разница в возрасте с Кутузовым – 50 лет!) Лев Толстой, который хорошо знал это обстоятельство, предательски (по отношению к читателю) умолчал о нем (народный герой не может быть педофилом, а почему, собственно, педофил не может быть народным героем?) Все эти почти карикатурные недостатки не помешали Кутузову найти единственно правильную стратегию в кампании 1812 года. Да, через 100 лет те из нас, кто доживут, очень удивятся оценкам 2114 года в адрес многих наших современников, которых мы знаем не с самой лучшей стороны. И вот, как только внешнее напряжение спало (да, Запад жил с 1949 по 1989 в ожидании ядерной войны с СССР, и неплохо в целом жил; это ответ на вопрос: готов ли психологически Запад к большой войне?), избиратели мигом среагировали и избрали… президента с пониженным порогом требований к себе (как кокетливо выражалось «Радио Свобода» в те годы). Но еще Зиновьев в 1981 году предупреждал, что за классическим идиотизмом Запада скрывается столь же классический сволочизм, и он еще себя покажет. А те, кого сейчас почитают за ничтожества, обернутся злыми или добрыми гениями (в зависимости от ощущения поражения или победы). В общем и целом, не ждите от Свасьяна ничего определенного по политической части (которой посвящена первая глава). Вы ж не ждете от Булгакова политэкономических трактатов по индустриализации и коллективизации, а от Сведенборга – политической программы по разрешению династического кризиса 1718 года? Первые пять статей сборника объединены китайской гадательной триграммой Чжэнь («Гром»), что повторенное дважды (усугубленное) дает гексаграмму Молния [Свершение]. Согласно переводу Книги перемен Ю.К.Шуцкого, она расшифровывается так: «Молния проходит …о! о! [а пройдет, - и] смеемся: ха-ха! Молния пугает за сотню верст, но она не опрокинет и ложки жертвенного вина». Желающие могут полюбопытствовать, интересовался ли Рудольф Штайнер китайской классической Книгой перемен (он вообще слишком уж многим интересовался (от архитектуры до онкологии), и по всем интересующим темам высказывал свое компетентное мнение, разумеется, впечатляющее специалистов, кроме неучей с университетскими дипломами: у мистиков иначе и не получается – они кого угодно впечатлят, кроме неуча с университетским дипломом).
ВЛАДИМИР-III: Вторая часть сборника статей Свасьяна посвящена, так сказать, «общим вопросам философии». Здесь, прежде чем идти дальше, необходимо разобраться с самым главным термином свасьяновского глоссария, а именно с термином «дух». И хотя мне – материалисту, вроде бы, все заранее ясно, но проявим толерантность и попробуем сыграть не только за белых, но и за черных. Итак, что ж такое «дух»? Википедия по этому поводу говорит достаточно кратко и четко: Дух — 1) философское понятие, обозначающее нематериальное начало; 2) высшая способность человека, благодаря которой возможно самоопределение личности. Определение соотношения духа и материи зачастую считается основным вопросом философии. Идеализм, спиритуализм — признание духа первоначалом мира. Идея духа может выступать как: понятие (панлогизм), субстанция (пантеизм), личность (теизм, персоналистические концепции) Рационалистические философские системы отождествляют дух с мышлением и сознанием; в иррационализме, определяя сущность духа, рассматривают такие его аспекты, как: интуиция чувство воля воображение и т.д. Античные натурфилософы 6-5 веков до нашей эры определяли дух, как «нечто газообразное, жизненную силу, движущуюся в теле людей и животных». Библейско-христианская традиция наполняет понятие духа личностным абсолютом и волей. В экзистенциализме дух противопоставляется разуму, а неопозитивизм элиминирует данное понятие, как лежащее вне сферы научного познания. Согласно Клагесу дух противостоит душе. Также дух может означать совокупность черт характера, темперамента, знаний и убеждений, придающая силы для действия во имя чего-либо (воинский дух). Встречается в значении всеобщего характера какой-либо человеческой общности, например дух времени (эпохи, века), народный дух (некая идеальная основа национального характера), корпоративный дух. Дух времён, дух народов, дух исторических образований — часто встречаются у Вольтера. В основной метод его исторического мышления входило приведение отдельных черт времени, народа, исторического образования к общему знаменателю, который он называл духом. Заглавие его труда называет «нравы и дух народов» в качестве темы, и автор дошёл даже до того, что назвал свой труд историей человеческого духа вообще. Понятие духа, как чего-то противоположного природе, сложилось в период романтизма и немецкого идеализма, а особенно у Гегеля («Дух обнаруживается как исполинский знак интеграла, соединяющий небо и землю, добро и зло» — Дрейер). Гегель говорит также и об абсолютном духе, независимом от какого бы то ни было земного носителя, тождественном с чистым божественным духом, рассматриваемым как идеальное целое. На этом фоне материалисты выглядят сущими варварами. Они нагло вламываются в храм духовности и требуют предъявить, наконец, им этого самого духа (как Аурелиано Буэндия-Старший требовал от попа предъявить ему дагеротипный портрет бога). А почему, собственно, и не предъявить? Если мы, действительно имеем дело с некоей реальностью (никто ж не требует от материалистов предъявить материю – она сама ежесекундно предъявлена вокруг нас), то почему же эта реальность (духовная) не актуальна, а проблематична? Грубо говоря, почему богов и прочие духовности надо «доказывать» или как-то мистически улавливать? Почему все они не объективны, как апельсин? Вспоминается старый китайский анекдот: сидит художник и рисует петуха; подходит буддийский монах: «Что ты такое рисуешь??? Нарисовал бы лучше Будду» - «Нет, петуха рисовать сложнее. Петуха все видели, и если я что-то не так нарисую, любой поправит. А Будду никто не видел…» Вот это «не все видели» висит над духовностью, над идеализмом в целом дамокловым мечом. Абсолютно неразрешимый вопрос идеализма. Что бы не говорили: понятно избранным, понятно образованным, понятно высшей расе, понятно родной стране, понятно избранным специально некой разумной и тоже проблематичной личностью – все убедительно ровно настолько, насколько убедителен сам это утверждающий (католическая церковь потратила века на формирование корпуса эстетически представительных ораторов – ну хоть представительности-то поверьте!) Само собой, это «не все видели» оборачивается еще более худшим, чем могло казаться вначале. Когда споришь на тему, сколько чертей может уместиться на острие иголки, можно назвать любое количество, и получишь кантовскую антиномию – ни подтвердить, ни опровергнуть тебя невозможно. Поэтому количество разновидностей духовности стало увеличиваться в геометрической прогрессии (по сути дела материализму противостоит не какой-то единый идеализм; или атеизму – единая религия, а множество идеализмов и религий, которые согласны друг с другом еще меньше, чем с атеизмом-материализмом). Разумеется, каждая разновидность именно себя считает «ортодоксальной», а все прочие разновидности духовности – «сектами» (даже если они численно вдесятеро больше «ортодоксии»; а уж мистические секты вообще насчитывают единицы, максимум десятки членов). Свасьян утешает себя тем, что: Поль Топинар, выдающийся антрополог, указал в свое время на основной дефект геккелевской «Антропогении». Геккель, как известно, прослеживает эволюцию преобразования живых существ лишь до двадцатой ступени (антропоид), двадцать первой (человекообезьяна) и двадцать второй (собственно человек). На этой двадцать второй ступени цепь неожиданно обрывается. «Геккель, — говорит Топинар, — забывает двадцать третью ступень, на которой блистают Ламарк и Ньютон» Rudolf Steiner, Reinkarnation und Karma, vom Standpunkte der modernen Naturwissenschaft notwendige Vorstellungen. In: Wiederverkörperung und Karma und ihre Bedeutung für die Kultur der Gegenwart, Dornach 1994, S. 26. А чем еще себя утешить-то… Разве что ньютоновским рангом. Поэтому все мистики просто обязаны быть энциклопедистами, академиками, гениями и т.д. Последний довод этих королей…
ВЛАДИМИР-III: Зачем все это? Свасьян (как и другие историки философии) совершенно справедливо начинают идеализм с Платона (оставив в покое досократиков – их отношение к т.н. «духу» темная история; Ясперс сказал бы, что они еще не вполне преодолели «осевое время» - т.е. от конкретно-исторического к абстрактно-логическому мышлению). Платон считает, что окружающий мир неправильный (например, общественно-политическое устройство неправильно). Само по себе такое мнение не было чем-то из ряда вон выходящим VII-V века до н.э. – эпоха острой политической борьбы во всем греческом мире. Но Платон оказался хитрее Сократа. Повторять его судьбу Платону не хотелось, а поэтому он создал себе алиби – он придумал идеал. Идеал – это такая у-топия (именно в этом самом ироническом грекоязычном понимании), которая как бы есть, но ее и нет. Потащат в суд – скажешь, что это всего лишь выдумка, станут внимать – скажешь, что это правда. Я не могу отделаться от впечатления, что все это получилось у Платона совершенно случайно, непреднамеренно (идеалисты иронизируют над материалистами, которые тщатся вывести абстрактные вещи из конкретных процессов, но тут классический случай влияния тактики на стратегию). У этой идеальной у-топии оказался весьма прелюбопытный признак – она на удивление точно совпадает с симпатиями и представлениями самого Платона. В любом споре любой спорщик (а уж греки любили полемизировать) теперь мог пожать плечами и произнести магическое слово «идеал». Теперь не надо было что-то доказывать и убеждать, достаточно было сослаться на нечто существующее (для спорщика) и несуществующее (для его оппонента), как на главный аргумент. Если же реальность не соответствует идеалу, тем хуже для реальности. Греки, надо отдать им должное, тут же раскусили Платона и его идеализм. Аристотель, которого Свасьян считает всего лишь досадным недоразумением на пути платонизма, первым заявил: «Платон мне друг, но истина дороже» (это насчет россказней об Атлантиде). Трудно более точно и определенно высказаться по поводу идеализма: он лжив. Пусть даже из самых благих пожеланий, но он лжив. Платон так и затерялся бы в водовороте греческой философии (а там были фигуры крупнее Платона), но он обретает второе дыхание уже в эпоху неоплатонизма – второго дыхания идеализма, вобравшего в себя классический платонизм, аристотелеву логику, орфизм, пифагореизм, а также различные восточные культы, освоенные благодаря эллинистическому смешению. Свасьян неоднократно отмечает: Известно, что западная философия опознала в Платоне своего отца. Когда потом эта философия стала называться христианской, выяснилось, что у отца нет ни малейшего желания обратиться в христианство самому. У западных философов не Платон оказывался христианином, а скорее, христианский Бог платоником. Сам Платон (у Марсилия Фичино, например) умудрился дотянуться до ранга Бога-Отца. и Самое интересное: не эллин Плотин пошел в школу к отцам переучиваться на христианина, а отцы в плотиновскую школу, переучиваясь в платоников. Для эллина Плотина христианство было, согласно 1-му посланию к Коринфянам, безумием. Платон (в поздней аватаре Аристотель) стал для христианских мыслителей praecursor Christi in naturalibus. Все верно: для возникновения христианства мало было Александру Македонскому завоевать Азию, мало было греческой философии вообще соединиться с восточными культами, мало было Риму создать общественную среду, идеально пригодную для распространения христианства, без неоплатонизма христианство если и появилось бы, то смахивало, скорее, на какие-то египетские мистерии Орисиса, чем на мировую религию. Без неоплатонизма христианство невозможно. Иудаизм времен Неемии и Ездры вообще не рассматривается в качестве прародителя, как не мог даже биологический отец Ломоносова, по его отзыву, «в крайнем невежестве воспитанный», написать «Введение в истинную физическую химию». Что такое был классический иудаизм (см. ветхий завет)? Он был примитивен, как… Судите сами: во всем корпусе ветхого завета, созданного в конце V века до н.э. содержится по сути одна только мысль: еврейский бог погубит всех врагов евреев, но для этого евреи должны соблюдать условия контракта, заключенного с ним. Если вокруг себя еврей видел нечто прямо противоположное этой мысли, значит, он лично (или все они вместе взятые) какие-то макаром нарушили контракт со своим племенным бородатым богом. Ни к идеализму, ни к материализму, ни к аристотелевским категориям это не имело никакого отношения. Это можно назвать шаманистическим реализмом (по аналогии с латиноамериканским литературным «магическим реализмом»), но и только. А философские школы в иудаизме эллинистических времен и тем более гностический талмудизм – это, конечно, уже влияние античной философии (к примеру, Филон Александрийский невозможен без платонизма и стоицизма). Ставя вопрос: почему христианство и ислам выжили, а другие детища античного идеализма – все эти разновидности гностицизма исчезли, оставив нам лишь претенциозные последы типа учений Гурджиева и того же Штайнера, необходимо понимать, что это вопрос, скорее, психологический, чем философский: в христианские общины шли, как правило, люди с меньшей фантазией, чем в гностические школы (они чаще «грешили», а поэтому оставили потомство). Однако, не был ли масштабный демографический спад III века н.э. (население Римской империи сократилось со 100 до 60 млн. человек) отражением не только хозяйственного, политического и эпидемиологического кризиса (чума 250-265 гг), но и отражением деформации демографических процессов за счет массового распространения гностического идеализма в империи и далее на восток?
ВЛАДИМИР-III: Вернемся, однако, к Атлантиде и прочему духовному пространству Платона. Тот факт, что все в рамках этого духовного мира соответствует чаяньям сообщающего о нем, не может не настораживать. Рассуждая в подражание самому Свасьяну, здесь может скрываться (скорее даже, точно скрывается) персоналистский эгоизм: хочу и верю! Там, где сообщающий о потустороннем мире идеала еще пытается как-либо соблюсти приличия и не заявлять прямо о своей личной заинтересованности в именно таком идеале, мы отмечаем наличие нетеистического идеализма «без бога», но все религии однозначно отличаются ярко выраженной персоналистской обусловленностью своего идеализма. Трудно найти такой идеальный мир, который бы не устраивал презентующего его, не был бы существеннее «лучше», чем окружающий «профанный» мир. Можно было бы (интереса и эксперимента ради) попробовать создать такую нестандартную модель: если в этом мире люди успешно борются со многими болезнями, то в мире духовной царит ужасная смертность от простого насморка, если в нашем – «профанном» – мире люди могут обеспечить себя всем необходимым, а в сакральном мире вынуждены долго и бесцельно трудиться и т.д.) Вряд ли нам удалось бы «продать» кому-нибудь такую модель мира. Это отчасти объясняет живучесть идеализма как модели объяснения мира; на вопрос – что лучше: быть бедным и больным или здоровым и богатым – всякий (или почти всякий) ответит и выберет второе, а идеализм ловко приватизирует это второе, и не будешь же отказываться от здоровья и богатства просто ради неприязни к идеализму как таковому? Мне могут возразить, что идеалистические миры не так уж примитивны (и вовсе не ограничиваются выигрышем коровы), а наоборот, требуют от человека, конкретного человека, самоограничения, самопожертвования, не обещают ничего приятного и вообще больше напоминают отречение от самого себя. Я, разумеется, далек от мысли, что среднестатистического философа можно заманить в идеализм лишь обещанием здоровья и богатства, равно как и не считаю среднестатистического человека больно глупее по сравнению со среднестатистическим философом, но все самоограничения, духовные практики и прочие «стяжания» людей, имеющих (как они уверены) дело с потусторонним (духовным, идеальным) миром, именно что «стяжания» - действия, имеющие осознанный смысл с т.з. отношений конкретного единичного Я с идеальным миром. Иначе все, с т.з. идеалистов, просто теряет смысл. Например, иной верующий заявит, что «если нет бога», он лично будет бить стекла и гадить в подъезде (достоевщина?) На этом фоне атеист, который живет как бы вопреки стремящейся к энтропии Вселенной, вызывает больше симпатии, чем испытывающий наркотическую ломку от отсутствия смысла верующий или иной идеалист.
ВЛАДИМИР-III: Со стороны духовный мир – сплошная имитация: когда мы говорим, что женщина (почему-то именно женщина: мужская красота не так уж важна) «духовно красива», значит она уродка, если хоккейная команда «одержала моральную победу» (мораль и духовность у идеалистов намертво примерзли друг к другу), точно, значит, продули турнир и т.д. Духовность же изнутри известный современный атеист определил, как «изучение обмена веществ у Буратино» (а вдруг Буратино есть на самом деле???) А неактуальная неочевидность духовных истин принуждает их проповедников к постоянной аллергической реакции «доказывания»: духовный писатель места себе не находит от мысли, что в мире что-либо может быть независимо от его постплатоновских идей, и убежден, что все его «интуиции» давно «доказаны из науки». Бедная наука обязана обслуживать этих фантазеров, хотя у них порой семь пятниц на неделе. Отсюда проистекает большая часть паранаук и лженаук, как шлейф отставших от поезда пассажиров, сопровождающих науки: монотеисты «доказывают», что в первобытные времена был какой-то первобытный монотеизм, русские патриоты – что еще при палеолите Крым уже был частью Православной России, еврейские патриоты желают, чтобы все выдающиеся люди на свете (включая Гитлера и Генри Форда) были евреями (тогда уж проще сразу «доказать», что все люди – евреи, как шутил М.Светлов) и т.д. – примеры можно множить до бесконечности. Причем, каждый «доказывающий» убежден, что остальные духовники с ними полностью согласны (дух един), и раз за разом пытаются соединить свои воздушные замки в единый виртуальный дворец (например, взяли Будду и переименовали его в православного царевича Иоасафа; или в индийского еврея; или в теософского великого посвященного). Слишком наглые потуги одних духовностей вызывают резкую отповедь у других духовностей, используемых первыми в качестве расходного материала, а поэтому на картах мира у мистиков слишком большие части заклеены бумагой (как в лемовском Путешествии Иона Тихого), т.е. попросту игнорируются. В оправдание (та же аллергия самооправданий) духовность требует признания ее «особой роли» в развитии человечества – дескать, ни один из планов – победить противника, изобрести крылья или сочинить поэму – не обходится без заглядывания в потусторонний мир, а уж эта зона – зона еще неосуществленного – тотально оккупирована духовидцами, и они пользуются малейшей зацепкой для самооправдания, тотального самооправдания сразу по всем пунктам: стоит православной девушке на «Лексусе» «чудесным образом» избежать аварии, это автоматически является доказательством бытия божия именно в его православной интерпретации, всех чудес и церковных установлений, а заодно и формы правления, какую подскажет православному попу его богатый спонсор (для мусульманской девушки ровно то же самое служит аргументом автоматической достоверности всего ислама вместе с соответствующим правовым мазхабом; как в старом еврейском анекдоте – а мы вместе со Свасьяном доберемся дальше там и до этой темы (в еврейской традиционной культуре за отсутствием сказок, все сказки – анекдоты): «Но ведь они же не могут быть оба правы одновременно!» - «Знаешь… а ведь и ты права!») Сократ, доживи он до торжества неоплатонизма, своим сократическим методом прошелся бы по нему (ведь сократический метод позволяет «доказать» все, что угодно, и тут же это самое, уже «доказанное», опровергнуть). Но Платон (чью тягу к стихотворчеству Сократ безжалостно высмеял, и который решил поэтической змейкой все равно пролезть в философию), как и все последующие идеалисты, был начисто лишен чувства юмора, и просто не понял разрушительного характера для любой «абсолютной истины» сократического метода. Идеалисты, разумеется, претендуют не только на мистику, но и на логику, более того – на науку. Ведь они убеждены, что «наука» - это тоже такая недоказуемая-неопровержимая антиномия, базирующаяся на неких «научных догматах» (так именно «доказывали» религию окопавшиеся в редуте своей веры (почему-то всегда бородатые) физики конца 80-х годов прошлого века; они б еще сталинские репрессии вспомнили: кая вера гонима – та и праведна! ведь (замечали?) авторы церковных историй никогда не упоминают о гонениях на еретиков). Да, астрономия, к примеру, требует недюжинных логических упражнений, но к текущему моменту подавляющее большинство образованных землян ЗНАЕТ (думаю, что отличие этого термина от понятия «ВЕРИТ» очевидно), что Земля – не есть плоскость, накрытая сверху твердо-хрустальным (может в поэтическо-неоплатоническом смысле, а может и в буквальном смысле – это какой апологет попадется, и насколько велико его упрямство, рядящееся в тогу Мартина Лютера) куполом неба. А назовите мне хотя бы одну религию (ранг идеалистических систем, которые хотя бы получили массовое признание; о кафедрально-кабинетных идеалистических системах умолчим, чтобы в конец не оскорблять их авторов неверием окружающих), которая достигала такого признания. И при этом, пожалуйста, избавьте меня и себя заодно от аргументов вроде: «не все достойны», «мир лежит во зле», «это еще сложнее, чем астрономия» и т.д. Уж если что и может «доказать» идеализм, то это невозможность астронома, который заявит, что он «открыл» галактику, и она есть, потому что он верит в нее, а как только и мы уверуем, тут же и мы откроем, даже если дворники (в том-то и вся соль анекдота!) Различие между рационалистическим идеализмом (философией соответствующего засола) и мистическим идеализмом (упрямой верой) было, по всей видимости, всегда – с тех пор, как логик-рационалист решил: а зауважаю-ка я этого болтуна, ишь, как изголяется, да и если люди идут на костер за формулу 2+2=5, что-то в ней есть. Но я все же думаю, здесь было обратное движение (хотя оно менее вероятно с чисто логической, «доказуемой» стороны, потому что возникают сомнения: а додумались ли?): мистики обнаружили логику и решили ее приручить, потому что иначе они остаются смешными чудаками, идущими по миру с протянутой рукой (ну, поверьте мне). Знание не нуждается в «доказывании», так что союз мистики и идеализма был обречен, за неимением другого объекта их взаимной страсти (точнее, их особых способностей к спариванию) – не знание же им обихаживать? Для него они придумали уйму обидностей обиженных, а все замешанные в материалистическом подходе к добыванию знаний философские системы провозгласили примитивными. Вот, например, Друг утят (он же Галковский) так презентовал советскую философию: «советская философия – это безмозглая курица. Она вообще не летает» (Независимая газета. 1993. 23-24 апреля). Даже если это абсолютно адекватная характеристика, знаете, что произошло, когда взлетела курица Галковского? Берестяные грамоты стали подделкой сталинистов, а социал-демократия инспирирована (теория заговоров – это… люблю лапидарные формулировки… наиболее концентрированный вариант теории духовности: все в мире происходит не само собой, не материально, а мета-физически, путем тайного заговора) Великобританией (почему не Германией?) Ха-ха-ха-ха-ха!!! Но вернемся к Свасьяну – человеку, воспитанному в студенческие годы на диалектическом материализме (отсюда и требований к нему будет побольше). Самая большая по объему и самая неинтересная статья сборника «Дискурс, террор, еврейство» (первая во второй части; опубликована с сокращениями в журнале «Вопросы философии» 2/2005.) посвящена мировому еврейству. Мне давно представляется, что антисемиты и семитофилы – одна шайка, которая занята совершенно непродуктивным процессом объяснения мировой истории через деятельность одной-единственной, не самой выдающейся этнической группы. Антисемитизм – наиболее уродливая форма патриотизма (т.к. он превращает «свой» народ в вечную жертву еврейского всемогущества). Свасьян в очередной раз пересказал все темные слухи и сплетни Клио о выдающейся роли еврейства. А реальность? А по боку ее (как Свидригайлов моральные нормы). Что с того, что в те же временные промежутки, что и евреи, в национальном отношении возродились ирландцы, грузины, армяне, еще дюжины три этносов? Что с того, что евреи создали вполне среднестатистическую страну, подарившую миру всего дюжину нобелевских лауреатов (в то время как один Колумбийский университет США – 103 лауреата)? Что с того, что само христианство (единственное, что может отдаленно считаться еврейским прикосновением к глобальным процессам) – детище глобального же эллинизма, и к еврейской традиции имеет куда меньше отношения, чем современные шахматы к индийской кастовой системе? Для Свасьяна в плане его основного тезиса об уникальности евреев сравнительно с остальным человечеством интересны не евреи как таковые, а «идея еврейства» (ср. у Владимира Соловьева: «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» - т.е. реальность лишается легитимности в пользу идеи). Он не находит ничего лучшего, чем переписывать из немецких источников времен Второго Рейха вагнерианские интерпретации еврейства как материалистической бесовщины (сравнительно с вегетарианской духовностью арийской расы, по уверению Вагнера): Первофеномен еврейства обнаруживает себя как реляция. Иудейство различают по его осознанному и поволенному отношению к юдаизму. Особой судьбой «избранного народа», в котором, как в никакой другом народе, присутствовала воля достичь не индивидуального, а именно народного бессмертия, было: метафизически полностью изойти в физическом, но так, чтобы отсутствие автономной метафизики полностью компенсировалось мистикой телесного. Люциферической роскоши греков и уже позднее христиан: изживать духовное в отрыве от телесного и даже в конфликте с телесным, евреи никогда не могли ни понять, ни тем более себе позволить. Их заботы были заботами не Платона, а Иова. Иов — если и не идеал иудейского, то во всяком случае его прообраз — метафизик плоти. На Иове, этом Прото-Фаусте из земли Уц, Творец мира вычерчивает, пожалуй, самые непроницаемые складки человеческой души, освобождающейся от своей плотяности и учащейся бестелесно изживаться в телесном. Здесь у Свасьяна материализм, телесность еврейства в национальном разрезе (опять свидригайловским методом по боку генетику, которая отказывает ашкеназам в родстве с ближневосточными евреями и сближает их с тюрками; неоплатонизму, с его неувядающим талантом не столько быть, сколько казаться и при этом претендовать на убедительность, зачем наука, которая противоречит миру идей?) нужны для последующего мемориального комплекса штайнерианству. Ведь Штайнер был уверен, что биология полностью соответствует его мистическим теориям (ср. у Станислава Лема – может, реально, отголоски Штайнера: «Может быть, речь шла о том, что они пытались приспособить некоторые биологические факты к своим верованиям или суевериям?» «Эдем»). А вот Вагнер высказался так: «Колыбель человечества, несомненно, по скудным научным данным, надо искать в плодородной стране, богатой растительностью, дававшей ему жизнь мирную, беззаботную. Что же вывело человека из состояния первобытного блаженства, из рая? Очевидно – причина насильственная. Геологические исследования убеждают нас в том, что вид земного шара перетерпевал изменения: материки исчезали, другие появлялись; необъятные потоки, идущие с южного полюса и разбившиеся о выдающиеся скалистые отроги устоявших северных материков, бешено гнали перед собою все живущее на земле до суровых северных поясов. Свидетелями этого ужасного бегства служат скелеты слонов, найденные в раскопках в Сибири. Несомненно, появление огромных пустынь, как африканская Сахара, должно было лишить всякой пищи прибрежных жителей прежних озер, окаймленных роскошной растительностью. Об ужасе голода мы можем составить себе понятие из рассказов невыразимых страданий людей, потерпевших кораблекрушение; страданий, заставивших цивилизованных людей наших времен обратиться в людоедов – пожирать себе подобных. Поныне еще на влажных берегах Канадских озер живет род пантеры и тигра, питающийся плодами, между тем, как на границах Сахары исторический тигр и лев развились в самого кровожадного хищника. Только голод мог принудить человека к убойной пище, а не мнимая необходимость животной пищи, якобы для поддержания сил в более холодном климате, как полагают многие» (цит по: Е. Рейнке. Мысли Ричарда Вагнера о вегетарианстве. – №4, стлб. 157-164 // Вегетарианский сборник. СПб.,1905). Соответственно, евреи с их ритуальным убоем животных выглядят самыми злостными нарушителями всемирного закона вегетарианства (как, должно быть, ужаснули вегетарианцев уэллсовских времен пьющие кровь марсиане!) Вот и все – гораздо проще, никакой метафизики. Если бы Вагнер был мясоедом, евреи стали бы презренными вегетарианцами, но все равно (для нужд Вагнера-антисемита) выдающимися. Так что не стоит множить сущности, даже если подход Лапласа кажется Свасьяну слишком плоским. Но Свасьяну евреи нужны для иллюстрации «народа-религии»: Иудейство, ориентирующееся на юдаизм, характеризует еврейский народ, как таковой, в его преемственности и непрерывности. Приверженность к Торе с её культивированной и проверенной в тысячелетиях системой кровных совместительств, прежде же всего необыкновенная закрытость и как бы трансцендентность жизненного уклада, перед которым чужой при любых обстоятельствах должен чувствовать свою чуждость, — всё это свидетельствует о некой этноврожденной неартистичности и инстинктивной неспособности к античному carpe diem. Иудейство, как никакой другой этнос, — серьезно; еврейский юмор — это никогда не юмор висельника или просто жизнелюба и балагура, а некое удвоение серьезности; еврей шутит не для того, чтобы отвлечься от серьезности, а чтобы сильнее привлечься к ней: когда, скажем, серьезность притупляется и воспринимается не с должной серьезностью; иначе: он шутит, чтобы было не до шуток. Серьезность иудейства — его судьба между ассимиляцией себя и ассимиляцией в себя. Если чужой, очутившийся в греческом культурном пространстве, ощущал себя и был чужим именно по языку (Овидий: «Barbarus hic ego sum, quia non intelligor ulli»), то отчуждение в еврейском жизненном пространстве выглядело несравненно сложнее. Стать греком значило участвовать в греческой культуре, то есть, прежде всего уметь говорить и мыслить по-гречески. В сравнении с этим, с этой придуманной и продуманной предпосылкой, стать евреем — сегодня, как и три тысячи лет назад, — значит стать некой «вещью в себе». Если греческая идентичность гарантируется культурой, то еврейская определяется единственно религией. «Мы являемся, — говорит Авраам Иошуа Хешель, — уникальным примером народа, отождествленного с религией». Выдвигая идею: этнический еврей = верующий еврей (а юдаизм это, напомню, религия), Свасьян ссылается на теоретиков религиозного сионизма, но дело даже не в этом. Отвлечемся от политических и медийных условностей нашего времени и попробуем разгадать поставленный здесь вопрос философски. Итак, все евреи – верующие евреи. Можно ли, в таком случае, говорить о дефиниции Свасьяна (допустим, сам он это придумал, а не позаимствовал у других авторов), как об аналогичной дефиниции: «Все русские играют на балалайках»? Разумеется, нет. Во-первых, причиной невозможности отождествить балалаечника и русского могут быть субъективные причины (не хочу играть на балалайке), что близко к аристотелевской категории действия. Во-вторых, препятствие к игре на балалайке может быть вполне объективным (субстанциональной категорией Аристотеля в плане соотношения первой сущности «балалаечник» со второй сущностью – «русский») например, невозможностью играть. В общем, даже исходя из чистого разума, мы не можем признать истинность суждения «Все русские играют на балалайках». А Свасьян хочет, чтобы мы признали истинность его утверждения «все евреи – иудаисты». Интересно, что ответил бы ему Аристотель? Во-первых, мы опять вынуждены сличать сущности – в данном случае «еврей» и «иудаист». Допустим, если встать на позиции ортодоксального иудаизма (а точнее, на позицию конституционных норм Государства Израиль; интересно, что одним из доказательств «бытия божия» является юридическое – т.е. упоминание о божестве в юридических документах государства, и смешно это только на первый взгляд, потому что если религиозные историки совершенно серьезно заявляют, будто религия (связь с доказываемым божеством) сформировала страны и цивилизации, то упоминание о божестве в юридических документах может считаться ровно таким же равноправным доказательством, как и иные доказательства) и определить еврея, как «правильно родившегося» и исповедующего иудаизм субъекта, то остается вопрос: а что же происходит с «правильно родившимся» субъектом, равнодушным к иудаизму, перешедшим в другие религии, либо отрицающим иудаизм из атеистических соображений? К примеру, Троцкий – атеист, говоривший в детстве на российско-украинском суржике, - являлся ли он евреем, и (если нет) в какой именно момент он перестал им быть? И как в этом убедить окружающих, которые продолжают считать Троцкого евреем? Сравнивая и отождествляя две субстанциональные сущности: этническую и религиозную, Свасьян пытается убедить нас, что перед нами уникальный случай, ссылаясь… на заинтересованное лицо (скажем так). Надо или вместе с Экхартом вводить категорию «становления иудаистом», что уже не тождественно с этнизмом, или заявить, что менять религию (а с нею и национальность) можно хоть два раза в сутки (Толстой – вслед за Шопенгауэром повторяет мысль, что каждое наше засыпание равносильно смерти, а каждое пробуждение – воскресению). Если и это не получается, то остается лишь наделить биологию мистическими свойствами, независимыми от самоопределения (наделить, конечно, можно, но ведь смеяться будут; а любая религия, не смотря на пропаганду Татьяной Горичевой, к примеру, православного постмодернизма, еще не дошла до состояния бегающего без порток, религии очень не любят, когда над ними смеются). Когда, в ходе работ по расшифровке человеческого генома, обнаружилось (вот уж чего еврейские патриоты ну никак не ожидали!), что евреи-ашкеназы генетически кардинально отличаются от евреев-сефардов, разразился скандал, и идеалисты тут же поспешили его «замять», сделав идеалистически убедительный намек на какие-то «скрытые гены» (опять верующий астроном, который верит в галактику). Если материализм можно обвинить в известной примитивности, то идеализм отличается колоссальной доверчивостью, доходящей до простой наивности. Если простым верующим это даже немного простительно (за них решает и отвечает, в конечном счете, их персоналистический боженька), то философу ничуть непростительно. В свое время философия греческого мира отделилась от простой софистики именно за счет хитроумия, перерастающего в критический взгляд на мир. Чтобы так быстро оказаться обманутым на базаре, идеализму надо было постараться. Ренан в свое время со свойственной ему необузданной художественностью (даже поэтичностью; не смотря на все свои штудии, Ренан на 95% поэт, и лишь на 5% философ) описывал еврейство как средоточие необузданных страстей (XIX век вообще любил награждать какую-либо сущность безусловными субстанциями; иногда это просто объяснимо за счет привычки делать глобальные выводы на малом, объективно малом, материале). Евреи у него – носители одновременно самых лучших и самых худших качеств. Выглядит это еще менее убедительно, чем всучить каждому русскому по балалайке. Но Свасьян продирается через колючие аристотелевы категории к иной цели: Можно лишь догадываться, сколь нелепой, если не извращенной, выглядит старая орфическо-платоническая апофтегма soma-sema (тело, как гроб души) в еврейском восприятии; еврейское тело — не гроб, а отчий дом души, её синагога, что означает: бренная душа живет здесь лишь телом, в теле, милостью тела, которое — бессмертно. Следует при этом помнить, что под телом имеется в виду никак не habeas corpus вот этого вот одного человека, а народное тело, в ощутимой непрерывности которого отдельные тела граждан так же объединяются в тысячелетиях, как чувственные восприятия в трансцендентальной апперцепции кантовского механизма познания. Юдаизм, как тело иудейства, олицетворяет тем самым еврейское Я, или еврейскую идентичность. Не догадываетесь? Твердя о телесности иудаизма, Свасьян проталкивает старый (еще времен ветхозаветных) тезис о «живом боге». Этот лозунг, призыв, вызов ктулху: «бог живой!» - так часто и настойчиво повторяется верующими христианами и иудаистами, что невольно возникает сомнение – а верят ли они именно в это, раз так часто пытаются сами себя в этом убедить? Когда религия (уровня народных верований в доброго пса, который охраняет дом) соединилась с утонченной философией, это повредило обеим. Народные суеверия попали в оборот безжалостной и красиво-ледяной (как ницшеанская утренняя заря) логической философии (она их и прикончила, в конечном счете), а философия повесила себе на ногу французское каторжное ядро таких диких суеверий, что даже лучшие умы вынуждены отступить перед этим «неумным». Вся средневековая схоластика потратила свои века на расшифровывание элинистическо-иудаистических манускриптов, на доказывание закономерностей случайного, как ожидающий на вокзале от тоски разгадывает случайные узоры каменного пола и их потертости (может, правы те, кто говорят, что европейская цивилизация сложилась на базе античности, но вопреки библейской культуре, полемизируя с нею?), и Свасьян всего лишь присоединяется к этой славной когорте (стоило ли ради этого забрасывать диалектический материализм?) Там же – в статье – содержится неприязнь Свасьяна к: атеизму, американскому президенту Клинтону, войне в Югославии, французскому философу Дерриде, послевоенной Германии, афроамериканскому языку, - как видим, Свасьян остался верен своей фирменной мизантропии.
ВЛАДИМИР-III: В следующей статье (опубликована в кн.: Kultur, Bildung oder Geist? Skizzen zur Gestalt der europäischen Humanwissenschaften im 21. Jahrhundert, Innsbruck-Wien-München-Bozen 2004, SS. 205-222) «Науки о духе: без науки и духа», обращенной, прежде всего, к западному читателю, Свасьян пользуется накопленным в предыдущей: В начале современных наук о духе (humanities, moral philosophy, sciences d'esprit и т.п.) была... природа. Та самая природа, которая, до её инаугурации в физике Нового времени, слыла метафизически неполноценной или даже ненужной, оказываясь, таким образом, не неким нейтральным и вневременным объектом в калейдоскопе научных парадигм, а порождением самих парадигм. Спор факультетов лучше всего считывается с противостояния естественных и гуманитарных наук, берущих начало в средневековой двойной истине и настолько запутавшихся позднее в постоянной смене места и кулис, что адепты humaniora даже и по сей день едва ли догадываются о «естественных» истоках своей специальности: о том, что в начале их наук о духе был никакой не дух, а та самая грешная и аскетически затерзанная natura naturata, которой, после отпущения ей физикой её грехов, сподобилось сделать головокружительную карьеру и даже оспорить у Священного Писания его единственность. и Физика Нового времени настолько же далека от физики парижских или оксфордских номиналистов, насколько она близка средневековой теологии. Смена парадигм — метаморфоз междисциплинарных парадигм. Именно физика наследует в XVII веке теологический диспозитив власти и осознает себя госпожой всякого возможного знания, тогда как дух разделяет участь средневековой природы: теперь уже ему суждено ощущать себя в присутствии физики столь же неполноценным (ненаучным), каковой в пору его господства ощущала себя природа. На фоне levée en masse юных и пышущих силой естественных наук логологии Нового времени оставляют впечатление неповоротливого рыцаря, на которого со всех сторон обрушиваются мужицкие дубинки. И хотя эпоха Барокко, как время рождения дипломатии и этикета, способна еще оказывать им уважение, но не иначе как с оглядкой на их почтенный возраст и немощь; им даже гарантируется вполне привилегированное существование, при условии что они не станут претендовать на научность. Век Галилея и Ньютона согласен признать их царственность и терпеть их в любом оперении, если только они откажутся от амбиций текущего момента и удовлетворятся ролью экспонатов с табличками ad majorem gloriam philologiae. Не много – ни мало Свасьян провозглашает религиозный культ науки. Самые первые мои отклики: 1) сразу же вспоминается фрагмент из научно-фантастического романа А.Бестера «Тигр! Тигр!» (1957): на обочине цивилизации XIV века сохранились дикари-ученые (потомки экспедиции, потерпевшей крушение в поясе астероидов); они верят в Дарвина и его теорию: Женские голоса восторженно завыли: Бромистый аммоний....... 1,5 г. Бромистый калий......... 3 г. Бромистый натрий........ 2 г. Лимонная кислота........ Достат кол. Это и есть химический состав человека. 2) Карл Маркс, прочтя это, перефразировал бы сам себя: Свасьян превратил ученых в попов, чтобы обратить попов в ученых. 3) а религия и не может иначе воспринимать науку, метафизика не может иначе воспринимать физику, древнебританский рыцарь в повести Марка Твена, кажущейся издевательством прогресса над милой стариной, но являющейся не меньшим издевательством впадающей в детство «святой простоты» над реальностью, не может ответить ничего иного, кроме: «Ничего не знаю об этой премудрости!» Увлечение постмодернизмом мстит идеалисту: он все больше и больше расходится с реальностью (можно ли жить в современном мире, считая Землю плоской, или веруя в черную кошку, или в исцеление неизлечимой пока медиками болезни путем прикосновения? раз живут, значит, можно). Когда современный образованный человек вытаскивает самые обскурантистские мифы и под любым предлогом (национальные традиции; «а я так вижу» - вольный художник, блин! против антигуманного сциентизма и т.д.) начинает их вживлять в ткань современности, это не проходит безнаказанно. Еще раз: раньше основой всех наук было богословие (богословская метафизика), теперь основой всех наук стала физика (физическая метафизика). Последнее определение - «физическая метафизика» звучит сильно. Давно подмечен странный ход мыслей «посланников духовного мира», которые, ничтоже сумняшеся, строят рассуждения по схеме: если человек – верующий, то он верующий, если человек – атеист, то он тоже верующий (любимая теологами игра в одни ворота; неужели туда пошли только те, кто боятся игры в двое ворот?) Если физика заняла место богословия, она и должна, по мнению Свасьяна, унаследовать все атрибуты свергнутого (начальный и конечный иррационализм в т.ч.). Конечно, это, вроде как, встречное движение – к XVII веку философия так обложила богословие, так затравила этого волка красными флажками логики и разума, что все реальные богословы (а не богословы из учтивости; их часто путают и всерьез считают вторых еще одним «доказательством» бытия божия) стали играть роль Enfant terrible (да, Карен Араевич, именно богословие играет сейчас роль Enfant terrible, а вовсе не марксизм), увлекая своей ненормальностью, в то время как в схоластические времена оно было законодателем норм. У этих «ужасных ребенков» (далее у Свасьяна следует целая галерея таких типажей) одна забота – как бы поненормальнее подать себя, а что дальше? Иррационализм отличается от рационализма тем, что создает проблемы, которые рационализму приходится за ним подметать. Взять, например, современное «возрождение веры» (религии) в России, Иране, в какой-либо затерянной в степной американском штате колонии протестантских сектантов во главе с себялюбивым лидером (даже в Швеции такое случается). Объявить предмет своей веры равноценным четырем арифметическим действиям правительство такой «возрожденной» страны, по разным причинам, не может (хотя именно этого требует логика развития религиозного возрождения; если наука = религии, то и религия = науке). Возникает легкая шизофрения несовпадения идеала и реальности, игры в понарошку религию и понарошку науку, а вырваться из этого заколдованного кольца невозможно, потому что придется пожертвовать тем или другим: религией или наукой. Когда в издыхающем СССР стали возрождать религию, на недоуменные взгляды ученых советской атеистической школы отвечали, что дескать, вон на Западе все прекрасно уживается, и даже в университетах есть кафедры богословия. А разве так уж все прекрасно уживается? И кафедры богословия в западных университетах есть не «уже», а «еще» - т.е. мы имеем дело не с новоделом, а с пережитком, который из учтивости еще не ликвидировали. Но все равно: кая вера правдива? Прочь еврейские анекдоты! – они все не могут быть одновременно правильными. Мой литературный герой прямо предлагал (в детстве), если уж одна (а есть у верующих варианты?) религия правильна, запретить все остальные неправильные (а зачем ошибочные т.з.? тут и платоновским мудрецом не надо быть). Ссылки на «объективность мирового духа» (Гегель-на-потребу) совершенно неубедительны. За 2500 лет существования религий осевого времени меньше религий не стало, и ни одна из них не приблизилась к статусу общепризнанной (как давно стала общепризнанной ньютоновская теория притяжения). Иранские шиитские шахиды, которые видят смысл бытия в поголовном уничтожении неверных (начиная с Салмана Рушди, жив еще хитрец где-то на загнивающе-безбожном Западе), более искренни и правдивы, чем трусливые православные возрожденцы, прячущиеся за лесом из свободных воль, хотя мечтают они ровно о том же самом (но бодливой корове аллах рогов не дает).
ВЛАДИМИР-III: Этому решению предшествовали, конечно, афронт и абсурд. Когда падуанский профессор Кремонини заявил, что он не станет смотреть в телескоп, так как это опровергает Аристотеля, он лишь пополнил тезаурус ученых курьезностей, эталон которых задал флорентийский остряк, сказавший однажды о знаменитом гуманисте Микеле Марулло, что тот, возможно, и великий мудрец на латыни и греческом, но на вольгаре он большой дурак. «Этот сорт людей, — пишет Галилей Кеплеру, — полагает, что философия есть книга, подобно Энеиде или Одиссее, и что истина может быть найдена не в мире или природе, а (таковы их доподлинные слова) в сравнивании текстов». Интересно, что против засилия книжных ученых пускаются в ход их же средства; и природа есть книга, только написана она не по-гречески и не по-арамейски, а, как гласит об этом знаменитое место из галилеевского Il Saggiatore, на языке математики, in lingua matematica, что и делает её иммунной к червям филологии. В междоусобице растущего математического эксперимента с доминирующей всё еще догматикой зеркально отобразилась схоластическая комплементарность logica naturalis и logica fidei. Но если старая, метафизически обесцененная природа должна была подчиняться не собственным законам, а неисповедимостям Бога, то новоприобретенному духу humaniora надлежало снискать милость как раз у вольноотпущенницы-физики, для которой отныне принималось в соображение только то, что могло быть взвешенным, сосчитанным, измеренным, разложенным и расставленным. Чем не угодила Свасьяну математика? Тем, что она обычно камня на камне не оставляет от мистики и мистической логики (есть и такая; как охарактеризовал ее мой вузовский сокурсник, заглянув в далеком 1993 году в магазин эзотерической литературы: «Там царит атмосфера здорового безумия»). У теоретиков Единого-Сущего добрые отношения между людьми обязаны быть запрограммированы всем мироустройством (начиная с «музыки небесных сфер), без одухотворенности Космоса (обязательно с большой буквы) идеалисты не в состоянии старушку через дорогу перевести, они сопьются и будут мелко хулиганить (на крупное хулиганство у кабинетного теоретика силенок не хватит). Атеист (не хвалюсь, просто констатирую факт) способен прилично вести себя даже в математическом мире, вовсе не выслуживаясь перед каким-то мировым духом, а интегрируясь в общество: да, добрые отношения с окружающими – это условие включения в общественные отношения (попробуйте включиться злыми отношениями – долго не протяните). Да, атеист выслуживается перед реальными людьми – так ли это «ниже», чем выслуживаться перед гипотетическим «Всемогущим Невидимом»? Коротко и ясно: теологи не учли, что проблемой духа (Бога) было не просто быть, а быть научно удостоверенным. Между тем, его совершенство хоть и имплицировало (милостью онтологического аргумента) бытие, но никак не научность в собственном смысле слова, по той очевидной причине, что в то время не было еще никакой науки: в собственном смысле слова. Была scientia (даже scientia experimentalis), но от последней легче было дойти до магии, чем до современной science, или науки, как «некой сообразно принципам организованной совокупности познания». Эта наука (наука собственно) возникла позже, и возникла из того самого духа, которому в ней не оказалось места. Что естествознание стало последним (и губительным) творением теологии, свидетельствует о странной, почти что невменяемой причуде старого метафизического духа. Именно: духу причудилось отделить от себя природу (естество!) и отдать её на попечение атеистическому естествознанию. Прочел это ворчание Свасьяна по поводу приключений теологии, и вспомнилась сцена из «Хирургии» Чехова: Секунду дьячок ищет глазами икону и, не найдя таковой, крестится на бутыль с карболовым раствором, потом вынимает из красного платочка просфору и с поклоном кладет ее перед фельдшером. Ницше высказался еще определеннее – в одной из заключительных сцен «Заратустры», стоило «организатору» на минуту отлучиться, как все присутствующие стали поклоняться ослу. Лучше ослу, чем никому. Чехов и Ницше смеются над распространенным суеверием «человеку нужна вера/религия/духовность/духовенство на содержании…», а Свасьян пишет то же самое совершенно серьезно. И раз уж теология теряет божественный ореол, становится негодной для того, чтоб на нее молиться, остается молиться на физику. Надо также заметить, что это не «духу причудилось отделить», а сама наука ушла от религии к атеизму по причине маразматичности первой. У меня нет претензий к большинству «отцов церкви» первых веков нашей эры. Это были достаточно образованные, умные и «продвинутые» философски люди (вспомним о том пакте, или браке, в который вступила религия с философией). Они действительно находились на острие научных знаний своего времени. В наше время церковные историки с негодованием отвергают пассажи о насаждении церковной наукой теорий плоской Земли и иных антинаучных даже для IV века идей, и отчасти правы: неистовый Козьма Индикоплевст получил популярность преимущественно в антиохийской школе богословия, которая возвела плоскость Земли в ранг теологумена (богословского мнения, не являющегося обязательным), но уже в VIII-IX вв. Иоанн Дамаскин и патриарх Фотий считали Землю шарообразной (дискуссия дальше велась уже вокруг проблемы гелиоцентризма или геоцентризма). Однако время шло, знания накапливались (современники Свифта, разумеется, имели куда более обширный объем знаний, чем современники Аристотеля), поэтому конфликт науки и религии (не только в области политологии и социологии, что выявилось у де Местра и его предшественников) был неизбежен. Атеизм не требовал соответствия научных открытий шестодневу, а установить прямую зависимость между моральными нормами и верой в мир злых и добрых духов, описанных в библии, никак не получалось, кроме деклараций («только верующий христианин/православный/католик/иеговист может творить добро»). Конечно, марксизм, придя к власти, наложил на науку (большей частью гуманитарную) некоторые ограничения, но это было по сравнению с контрреформационной цензурой католической церкви и ответной реакцией протестантизма и православия, как беспаспортность советского колхозника (до 1974) по сравнению с крепостным правом 1790 года. Богослову ХХ века, чтобы приручить науку, надо быть настоящим фокусником и эквилибристом (или просто спонсором академии наук: не признаешь шестоднева – денег не дам). Этот дух, Бог христианства, всегда хотел быть только мыслящим и никогда воспринимающим: только духом и никогда телом. Вот где собака зарыта! Штайнерианство, которое представляет Свасьян, требует от науки не только нейтралитета в отношении духовной составляющей духовности, но и в отношении претензий духовности (своей духовности, разумеется) на телесность. У Штайнера была своя теория биологии, как-то вот не прижившаяся в научных кругах, своя теория социологии, которая никому не была нужна (ну конечно – глупое человечество против умного Штайнера; фихтеанский мир: Я против неЯ) и т.д. (Свасьян любезно напоминает о различии «между наукой в обычном академическом смысле и антропософски ориентированной духовной наукой»). Не получилось с богословием (в конец рехнулись, реагируя на научную революцию), попробуем с наукой. Штайнер начинал с гетеанства, но ведь мы вряд ли могли бы создать математику на основе пушкиноведения. «Дух» не может быть эмпириком, соответственно: «наука о духе», чтобы быть научной, не должна забывать, что она имеет дело не с реальным, а с фиктивным «духом». А попробуйте иначе… Теме «Бог» в эпоху дарвинизма и либерализма выпала та же участь научной маргинальности, что и теме «природа» в эпоху высокой схоластики. Если научное тождественно с естественнонаучным, то очевидно, что дух может выглядеть научно, лишь переняв и как-то усвоив естественнонаучный метод. В этой оптике заметный подъем наук о духе на исходе XIX века видится как путь в Каноссу, который должен проделать престарелый и оказавшийся вне закона экс-суверен, чтобы выговорить себе право собирать крохи со стола своей бывшей служанки. Одержимость математикой, носившая поначалу спонтанный и спорадический характер, становится теперь всё более методичной; с какого-то момента физика — это математическая физика, и любая попытка излагать её физически, а не математически, автоматически квалифицировалась как ненаучная, или околонаучная. Наукам о духе не оставалось, проходя натурализацию, иного выхода, как держаться естествознания либо прямо равняться на математику (по примеру, скажем, Гербарта, объясняющего психику с помощью дифференциальных уравнений). Интересно, что из этих починов подчас могли выходить и шедевры; Тэн предваряет свои монументальные исторические полотна предупреждением, что будет рассматривать свой предмет (возникновение современной Франции) по аналогии с метаморфозой насекомого, а Шпенглеру для его морфологии культуры достаточно просто ботаники. Все верно, и Данилевский столь же смешон в своем соединении климатологии с православным богословием, но каковы альтернативы? Можно фундаменталистически сесть в осаду, можно делать вид (из уважения, из чего же еще?), что древние мудрецы (или более современные мистики) все знали, только стеснялись сказать. Старый анекдот: у апостола Павла был мобильный телефон, но он о нем просто не упоминает в своих посланиях, - этот анекдот очень хорошо описывает современную апологетику (и не только в рядах традиционных религий). Все равно необходимо было как-то решать вопрос: или – или, или духовность, или наука. В СССР вопрос был решен кардинально, методом Александра Македонского – советскую философию отрубили от мировой, запретив нематериалистическо-недиалектические разновидности философии. Это обеднило ее, сделало потом (когда этого мишку выпустили в лес из клетки) совершенно беззащитной «нелетающей курицей», но мы хотя бы были избавлены от проблем мистического идеализма (равно как и от проблем религиозного патриотизма), и уже одно это есть хорошо (как сказали бы немцы). В общем Свасьян констатирует кризис, даже гибель всех до единой «духовнонаучных дисциплин», причем, не без умысла. Если этот лес сгорел, вполне можно засадить освободившуюся территорию антропософией. Когда-то (в начале 90-х) мне попался интересный сборник документов – «Россия сегодня. Политический портрет в документах. 1985-1991». М.,1991. Отличительной чертой политических программ почти всех представленных партий и организаций было то, что в преамбуле, описывая печальное настоящее, авторы принципиально делили мир на три части, одну из которых отводили себе любимым (две остальные – плохие и бесперспективные политические оппоненты; кстати, все дружно были против правящей КПСС – а теперь еще спрашивают, почему развалился СССР?) Вот так и Свасьян воюет на два фронта: против бездуховного атеизма и против закосневшего в формальном эмпиризме классического (или традиционного, как угодно) идеализма. Что же он предлагает своей третью? Посмотрим дальше.
ВЛАДИМИР-III: Здесь я должен (логики ради) немного отклониться от хронологического порядка свасьяновских статей и перейти сразу к статье из третьей части (в которой Свасьян разбирается с русской философией) – она посвящена Флоренскому (публикуется впервые). Расстрелянный в 1937 году Флоренский был реабилитирован перестройкой (я как-то подзуживал фанатов Булгакова репрессировать Воланда, а потом, в годы перестройки, его реабилитировать, тоже списком), и в конце 1980-х его вытащили на белый свет, когда оказалось, что «так жить нельзя». Как же можно? Странной двойственностью отмечен объемлющий дух Павла Флоренского. Некой почти манихейской противоположностью фундирован антиномизм его мышления и чувства. Этот священник, овеянный в оценке современников апокалиптическим ореолом значимости и готовый вот-вот стать «doctor angelicus» православной церкви, шел рискованными путями. Богословская диалектика в его основном труде «Столп и утверждение истины» выглядит понятийным покрывалом, за которым разыгрываются страсти в стиле Достоевского: разорванность, отчаяние, распад. Мысль Бердяева о «человеческой породе, открытой Достоевским», подтверждена и здесь в полной мере. Суть, конечно, не дуализме и антиномизме его мышления, а в том, как он их мыслит. Далее: «Всюду и везде противоречия!» — Одаренный математик со всеми признаками гениального изобретателя, и вместе священник и богослов, как бы вот-вот вернувшийся в Москву с Никейского или Эфесского собора. Средневековая топика, позволяющая монаху изобретать порох, а основателю астрономии быть священником, никак не вписывается в топику современности, разве что в форме чудачества или парадокса. Коперник в сутане — всё еще норма восприятия, но православный батюшка в рясе на заседаниях комиссии ГОЭЛГО, более того: один из инициаторов электрификации России и автор объемистого труда «Диэлектрики и их применение» — это уже чересчур. Любопытно при всем, что обе крайности никак не кажутся у Флоренского несовместимыми, но они и не иерархичны. Математик не дает запугать себя священнику, но и священник не стесняется поверять литургические тонкости математической логикой. Паскаль («один из наиболее искренних людей, живших на земле»), гениальный математик, но не священник, должен был-таки отречься от математики, едва столкнувшись с богословской проблематикой. Случай Флоренского умещается в тип жюль-верновского инженера, который в полном здравии и трезвом уме облекается в рясу и даже примеривается к роли некоего Лютера православной церкви. Или еще: надо подумать о Савонароле и Фарадее, без тени смущения сошедшихся в одном лице. Как если бы в этом срезе апокалиптика и инженера не было ничего чудовищного! Ленинская формула: «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны», в редакции Флоренского: «Апокалипсис — это православие плюс электрификация всей страны»: не знаешь, где этот апокалипсис ярче бросается в глаза — в проповедях на тему Откровения или, скажем, в 127 статьях, написанных для «Технической энциклопедии». Одно несомненно: роль этого человека в русской культурной жизни первых десятилетий XX века своеобразно скликается с ролью Владимира Соловьева. Если последнего называли «философским детоводителем к Христу», то Флоренского можно было бы назвать «энциклопедическим детоводителем к православной церкви». (Наверное, из всех приведенных, или почти приведенных, или на какой-то миг приведенных им в лоно церкви «детей» — enfants terribles — наиболее трудным был В. В. Розанов.) Далее: Книга «Столп и утверждение истины» не делает тайны из своей бездонной ненависти к Возрождению, той самой ненависти, которая в свое время стоила жизни неистовому фра Джироламо Савонароле. Мишенью служит Леонардо да Винчи, совокупность «скепсиса и безбожия». На странице 174 характеризуется улыбка Моны Лизы: «В сущности, это — улыбка греха, соблазна и прелести, — улыбка блудная и растленная, ничего положительного не выражающая (— в том-то и загадочность её! —), кроме какого-то внутреннего смущения, какой-то внутренней смуты духа, но — и нераскаянности». Цифра сноски отсылает читателя к обширному разделу примечаний и мелких заметок в конце книги, украшенному очередной виньеткой с многозначительным девизом: «Ne te quaesiveris extra» — «He ищи себя вовне». В соответствующем примечании характеристика улыбки Моны Лизы подкрепляется ссылкой на Фрейда — стало быть, именно названным образом: не «вовне», а «внутри». Я цитирую: «Еще с большею определенностью настаивает на мысли о коренном извращении души Леонардо-да-Винчи и видит в его творчестве „сублимацию“ полового чувства, не нашедшего нормальных [! — К. С. ] выходов и отравившего всю личность, Фрейд». То, что православный священник заходит в своем увлечении «трещинами» так далеко, что апеллирует к авторитету психоаналитика, — факт, который надлежит не комментировать, а принять к сведению. Удивляет другое. Неужели от этого азартного богослова, заключающего пакт с Фрейдом против Леонардо, могло ускользнуть, что аппетит фрейдизма едва ли ограничится одним Леонардо? Что для такого психолога нижнего белья, как Фрейд, не менее лакомым куском могла бы при случае стать и православная церковь, причем именно в этой столь открытой и дружелюбной к нему версии феодиции. Далее: Еще одна характерная выписка (с. 483): «Есть два мира, и мир этот весь рассыпается в противоречиях, — если только не живет силами того мира. В настроении — противо-чувствия, в волении — противо-желания, в думах — противо-мыслия. Антиномии раскалывают всё наше существо, всю тварную жизнь. [...] И напротив, в вере, препобеждающей антиномии сознания и пробивающейся сквозь их всеудушливый слой, обретается каменное утверждение, от которого можно работать на преодоление антиномий действительности. Но как подойти к тому Камню Веры?» Ответ ясен, как очевидность: sola fide — только верою. Читаем дальше (с. 489): «Столп Истины — это Церковь, это достоверность, это духовный закон тождества, это подвиг, это Триипостасное Единство, это свет Фаворский, это Дух Святой, это целомудрие, это София, это Пречистая Дева, это дружба, это — паки Церковь». Остается спросить: кому собственно это говорится? Если верующим, то сто́ит ли почти тысячестраничным текстом ломиться в открытые двери? Но, похоже, что пафос этой преодолевающей трещины и расколотости книги устремлен как раз к закрытым дверям, универсальной отмычкой которых он притязает быть. Сказано же со всей ясностью на странице 489: «Как же именно, в таком случае, ухватиться за Столп Истины?» Ответ: «Не знаем, и знать не можем. Знаем только, что сквозь зияющие трещины человеческого рассудка видна бывает лазурь Вечности. Это непостижимо, но это — так». Всего три предложения, и в трех предложениях три очередные трещины, на этот раз едва ли преодолеваемые. Предложение первое буквально воспроизводит агностическое credo берлинского академика Дюбуа-Реймона: Ignoramus et ignorabimus. В предложении втором вера, сдвигающая горы, сдвигает почтенного академика в трансцендентность: сквозь зияющие трещины своего рассудка он созерцает лазурь Вечности. Третье предложение — это «каменное утверждение» Столпа Истины на рыхлом фундаменте предложения первого: «Не знаем, и знать не можем». И чтобы отбить всякую охоту к спору у дьявола, интересы которого, как известно, охватывают не только логику и диалектику, но и область диэлектриков и их применения, — последний удар по шляпке гвоздя: «Это непостижимо, но это — так». Здесь Свасьян начинает проявлять заметное беспокойство: Допустим, что это и в самом деле так — для паствы и самих пастырей; как же быть с другими, и даже не просто с теми, для кого это не так, а с теми, кто хоть и убежден внутренне, что это так, но ищет утверждения не в православной теодицее, а в достоверности опыта, в котором подвиг веры оказался бы не менее надежным знанием, чем, скажем, математические истины? Антиномии действительно раскалывают наше существо, и среди них центральная и, возможно, наиболее тяжкая: между верой и знанием. А «Столп и утверждение истины» утверждает по сути не истину, а только эту фундаментальную трещину: хоть мы не знаем этого и знать не можем, зато мы можем в это верить. Но как же тогда быть со знанием, точнее: с нашей неотвратимой потребностью в знании? Приди заматерелый агностик Дюбуа-Реймон к вере, это не вышло бы за рамки его личной судьбы. Мало ли что может случиться с агностиком! Такая вера оказалась бы перед безутешным выбором: быть либо «воскресной», либо же утверждать себя и в будние дни, но тогда за счет доверовавшегося до смерти гениального математика, как в случае Паскаля. Случай Флоренского исключение: математик в нем выстоял ignorabimus православной теодицеи. Столп его истины оказался фактически трещиной: между математиком, опережающим свое время, и богословом, решительно не дотягивающимся до него. Когда Свасьяну (еще советскому философу-материалисту, лишь пробирающемуся через легитимное гегельянство и уважаемое кантианство к сокровищам западной философии) в 1980-х годах рекламировали религию (помните КВНовское тех лет: переведи приход на хозрасчет! святое дело, жаль господь не дожил!), ему христом-богом поклялись, что религия – это всего лишь свобода духа, ласточка в сравнении с нелетающей курицей марксизма-ленинизма (пролетарского интернационализма), и где Христос, там и свобода. В те годы обычные книжные развалы были завалены только что переведенной (в т.ч. со старорусского правописания) философской литературой, преимущественно в мягких обложках (а даже и в твердых: я купил черный двухтомник Ницше с комментариями Свасьяна в нагрузку в октябре 1991 года с простого лотка под открытым небом – в уже Петербурге напротив станции метро «Автово», где сейчас бутик Рив-Гош и реклама универсама «Семь-Я» - интересная интерпретация свасьяновско-штайнеровского персонализма). Но прошли годы, мы насытились, на смену дешевеньким брошюркам пришли толстенные, почти гламурные тома «в подарок» (да не прочтет православный шубохранитель Земли Русской Якунин Бердяева, хоть в кожаном с позолотой переплете ему подари), и что же выясняется? Выясняется, что рассудок, являющийся источником всяческих антиномий, ничуть не первичен, и что в основе его лежит некая далеко простирающаяся способность. Еще шаг, и мысль ворвалась бы в очистительную зону имагинации, духовного ви́дения. Вместо этого мысль налетает на «каменное утверждение»: «Столп и утверждение истины — это Церковь». Какая церковь? Если своя, то как быть с другими? С теми, что троцкистско-бухаринского уклона... Ну, конечно, там давно уже у дел Антихрист. По логике: «Православная церковь всесильна, потому что она верна!» Я сопоставляю две страницы «Столпа»: 122-ую и 568-ую. На первой богословие охарактеризовано — курсивом — как опытная наука. Курсив, надо полагать, имеет целью засвидетельствовать буквальность характеристики; «опытная наука» — это, таким образом, ни lapsus calami, ни epitheton ornons. Несомненно, автор, очень сведущий человек по части эмпирических наук, отдавал себе отчет в скандальном смысле своего утверждения. Мы воздержимся от дискуссии на тему, не есть ли эмпирическое богословие contradictio in adjecto. Спросим только: если богословие — наука, к тому же опытная, то где же и искать её отличие от естествознания, как не в различных предметах опыта: чувственном в случае естествознания, соответственно, сверхчувственном в богословии? То есть одну несвободу (плохую, неправильную несвободу дохлого марксизма-ленинизма; именно такое впечатление – патологоанатомическое на меня, уже слушающего лекции на Малом Философском ЛГУ, в 1990 году произвел попавшийся учебник марксизма-ленинизма символического 1984 года издания) надо заменить на другую несвободу (хорошую, правильную несвободу, где есть истина и жизнь). Несвобода лучше, чем несвобода! Ха-ха-ха-ха-ха! А иначе никак, потому что у Флоренского Абсолютная Истина, а у тебя… А что у тебя? В упомянутом выше отклике на экранизацию булгаковского «Воланда» (именно так!) я отмечал невозможность самого главного процесса в духовном мире – диалога, как такового. Потому что диалог ведется между равноправными сторонами. А разве все иные персонажи «МиМ» хоть мало-мальски равноправны Воланду? Ровно то же самое и при «диалоге» между человеком и добрым (в отличие от злого) боженькой, исходя из изначально заданных условий (всемогущество одного, тварность другого и т.д.) Таким образом, никаких диалогов (которыми в 1990-х еще пытались баловаться постсоветские академики) у «Истины» и «неистины» быть не может. Может быть лишь послушание (догадайтесь кого кому). Добро бы это было «в контексте», на фоне истории естественного развития, так нет же: носители абсолютной истины требуют от нас вернуться из советского атеизма в православный обскурантизм, что равносильно, например, прекращению полетов в космос или отказу от любых лекарств, изобретенных после 1913 года. Не смотря на категорический нигилизм в отношении «неверных», Флоренского втащили в философию, отдав ему пять томов серии «Философское наследие» с 1994 по 2000 год. Там же отметился другой обскурант – якобы влюбленный в Античность с ее обнаженкой А.Ф.Лосев, также «несправедливо забытый» советским временем, хотя, если бы это он «справедливо забыл СССР», если бы ему дать власть (нет, не свобода нужна истинно верующим, не ее они ищут, а власть), ни одна женщина в СССР не смогла бы выйти из дому без православной паранджи. Мы часто начинаем совершенно беспричинно жалеть жертв репрессий и гонений, но они (эпоха такая!) вряд ли жалели своих палачей. Свасьян, это все обнаруживши (а заодно и то, что его, как того еретика-неоплатоника из экранизации «Комедии ошибок», еще вчера должны были казнить), утешил себя тем, что он лично умнее Флоренского: То, что Павел Флоренский извлечен сегодня из небытия и снова включен в восстанавливаемую связь времен, имеет отношение, скорее, к археологии, чем к злобе дня. Его раскопали, как раскапывают рукописи, и для нас, сегодняшних, он, наверное, не менее древен, чем кумранские свитки, хотя, наверное, и не более понятен. Рукописи не горят, зато они сдаются в музей; по музею идешь, как по кладбищу, — молча и торжественно, затаив дыхание. Дышать начинаешь снова: у выхода.
ВЛАДИМИР-III: В статье «О конце истории философии» Свасьян решил философствовать молотом, как Фридрих Ницше. Нет сомнения, что говорить о конце истории философии можно, лишь имея в виду конец самой философии. Но что значит конец философии? Очевидно, некий факт sui generis, подлежащий не оспариванию или взятию под сомнение, а освидетельствованию. С другой стороны, конец философии — это вовсе не конец философствования. Скорее напротив, по оживлению последнего можно судить об упадке первой; от философствования философия отличается примерно по тем же признакам, по которым воспитанность отличается от невоспитанности, при условии, конечно, что их можно еще вообще различать. Хуже всего, когда одно выдает себя за другое: когда всякого рода парафилософский и какой угодно уже вербальный энурез выступает от имени самой философии. Скажем, когда интеллигентные литераторы начинают рассуждать о «последних вопросах», не имея и понятия о «предпоследних». В этом смысле наиболее верным симптомом конца является, пожалуй, то, что о нем не догадываются, а не догадываются о нем оттого, что лишены органа чувства философии, в том самом смысле, в каком говорят об отсутствии музыкального слуха. Ведь философ — это далеко не каждый, кто овладел понятийным инструментарием и в состоянии рассуждать о проблемах, потому что видел, как это делает его учитель. Философ — это, прежде всего, свидетель философии, не тот, стало быть, кто говорит о ней или от её имени, а кто её видит. Этот длинный пассаж рождает ассоциацию с эпохой всеобщей грамотности. Представим себе эпохи, когда грамотность была редкостью, и грамотный человек (вспомним «Сидхарту» Германа Гессе) автоматически попадал в элиту. Нам, историкам, точно не известны цифры пропорций грамотности и неграмотности (тем более, что по разным странам, эпохам и социальным общностям эти цифры значительно колебались: ежу понятно, что в 1200 году грамотность новгородцев во много раз превосходила грамотность татаро-монголов, а грамотность римлян II века почти во столько же раз превышала грамотность затравленных историческими переменами европейцев VII века), но речь идет всего о нескольких процентах населения Земли. Однако, шли века, и грамотность расширялась. Пропорционально сам статус грамотного человека снижался, ведь если ты умеешь то, что умеют и все вокруг – в чем твое ноу-хау? Ситуация в чем-то схожа с развитием программирования за последние 20 лет: ведь 20 лет назад малочисленные программисты умели то, что не умели остальные 99% населения Земли, а без них уже было трудно обойтись. А раз грамотность уже не выделяет, не дает преимуществ, следует найти что-то другое, дающее утерянные преимущества, иначе бывшие элитары будут чувствовать себя ограбленными прогрессом (самое мерзкое чувство). Философ. Человек, живущий идеями. Чем он может компенсировать себе превращение философии из истины в ее преподавание? Преподавать вместо философии истинную философию, вместо науки – духовную науку. Еще лишний раз оправдать себя. А иначе, к чему эти все рассказы о гибели прекрасного прошлого в ужасном настоящем? Философия, говорящая по-английски, а сейчас уже и по-американски, — это своего рода путь в Каноссу, на который немецкая философия вступила после 1945 года, параллельно с политическими казнями в Нюрнберге, когда как раз выяснилось, что «немецкая вина» — это вина не только всех без исключения немцев, но и едва ли не в первую очередь немецких философов: от Гегеля и Фихте до Ницше. Победители двух мировых войн, оказавшись и философскими победителями, могли быть вполне довольны. Чего они при этом не способны были понять, так это того, что за удовольствие быть довольным в философии приходится расплачиваться не чем иным, как самой философией. Они могли бы научиться этому у немца Гегеля, не будь немец Гегель немцем. И все же, чего хочет Свасьян? Что он оплакивает? Поражение Германии во второй мировой войне? Что больше: неприязнь Свасьяна к победителям-англосаксам, или его же тоска по своей второй, философской Родине? И почему после той колоссальной геополитической катастрофы, которая произошла с СССР, которая зачеркнула не 70, а всю тысячу лет российской истории, что следует осмыслить и принять, как исторический факт, необходимо копаться в каких-то мелочах: онанировать ненависть к позавчерашним врагам? И кто поверит, что после 90-х годов люди всерьез, искренне будут «бороться с фашизмом», особенно, если они готовы ради борьбы с фашизмом заключить пакт с Гитлером? Но ладно, вернемся к концу философии (случившемуся, чтобы в условиях этого конца Свасьян мог чувствовать себя философом). Роль молота исполнил Штирнер (он же Каспар Шмидт) – интересная личность: Штирнер — игольное ушко, через которое скорее пройдет верблюд, если не пройдет философ. Нельзя сказать, что философы, как те, кто заметил Штирнера, так и те, кто обошел его молчанием, остались невнимательными к его проблеме; проблема была осознана, пусть немногими, но со всей остротой. Достаточно будет назвать Гартманна, Ремке, Маутнера, Гуссерля. § 57 гуссерлевского «Кризиса европейских наук» прямым текстом статуирует идентичность эмпирической и трансцендентальной субъективности. Вот чистейшей воды Штирнер устами автора «Философии, как строгой науки»: «Полагающее самое себя Я, о котором говорит Фихте, может ли оно быть иным Я, чем Я самого Фихте?» За тридцать с лишним лет до Гуссерля и в гораздо более адекватной форме проблема поставлена Рудольфом Штейнером. Свой основной философский труд, «Философию свободы», вышедшую в 1894 году, Штейнер оценивает как философский фундамент штирнеровского жизневоззрения. На Штирнера навешен ярлык эгоиста или даже солипсиста, что в теологии логики равнозначно ереси и грозит философской экскоммуникацией. Так философия защищалась от вируса единичного эмпирического Я; единичное Я было отделено от философски-общего и помещено под рубрику эгоизм. Если ранее все (или почти все, потому что мы можем покопаться и найти исключения) философы рассуждали о философском как о чем-то объективном, Штирнер стал о нем рассуждать, как о принципиально субъективном, т.е., как о своем Я. А поскольку вся философия Штайнера завязана на соединении Я лично-человеческого с Я божественным, вселенским, то Свасьян не мог не сделать Штирнера универсальным отменителем, чей «солипсизм» весьма кстати пригодился для снятия противоречий классической философии, которая придавлена математикой и заподозрена наукой в откровенном антипозитивистском мошенничестве. Все ради торжества штайнерианства. Вот так приходится тащить багаж своего учителя по всей тематике мировой философии, раз уж взялся за гуж и примкнул к определенной философской школе. И дело вовсе не меняется оттого, что Штирнер оказался не тем: неудачником, банкротом, пусть даже самозванцем (ему, по крайней мере, хватило трезвости и честности вскоре после выхода в свет «Единственного...» бросить философию и стать торговым агентом по продаже молока). Он мог бы сказать о себе словами Розанова: «Сам-то я бездарен, да тема моя гениальная». Тема Штирнер, по сути: ЧЕЛОВЕК, но как ЧИН, ЗВАНИЕ, ПРИЗВАНИЕ, оказалась на деле ВАКАНСИЕЙ. Штирнер просто рискнул первым выставить свою кандидатуру и — провалился. Спустя десятилетия провалился и другой кандидат: Фридрих Ницше. В Штирнере и Ницше философия — когда-то служанка богословия, потом естествознания — решилась служить уже не абстрактному Богу или абстрактной природе, а своему непосредственному автору и творцу; момент решения стал моментом превращения её в вакуум, заполнение которого лежало уже не в компетенции традиционных решений, а в ПРАКСИСЕ вопроса: может ли единичный человек, некто N.N., реализовать себя так, чтобы его самореализованное Я репрезентировало уже не частное и личное в нем, а ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, как таковое? Высоким штилем штайнерианства это именуется «гуманизацией» философии, но я не вижу здесь ничего из ряда вон выходящего в истории философии. Все философы немного Штирнеры. Уже когда Фалес Милетский заявил, что все есть – вода, когда Платон требовал от имени своих идей, когда «сошедший с ума Сократ» Диоген попросил Александра Македонского не заслонять Солнце, когда Ориген настолько вдохновился своей неоплатонической философией, что оскопил себя, разве они так уж отличались от Штирнера?
ВЛАДИМИР-III: В следующей статье - «Жан-Поль Сартр: слепой свидетель антропософии» (опубликовано в базельском ежемесячнике «Der Europäer», Jg. 9, Nr. 8 за июнь 2005 года) Свасьян берет тот нагловатый тон, который вообще свойственен «посвященным» (на сленге духовидцев) в общении с «непосвященными»: Одной из особенностей созданной Рудольфом Штейнером духовной науки является то, что она в гораздо меньшей степени (и даже в порядке исключения) усваивается с помощью традиционно-духоведческих средств, чем средств, асимметричных ей или даже на внешний взгляд неадекватных. Совсем не легко найти путь к антропософии, если читать штейнеровскую «Теософию» после, скажем, «Тайной доктрины» Блаватской. Напротив, было бы недоразумением не увидеть в «Теософии» имманентное продолжение и завершение «Антропогении» Эрнста Геккеля. Беря другой пример: с миром духовной науки Штейнера осваиваются надежнее через нигилиста Штирнера, чем через идеалиста Гегеля. От Гегеля можно скорее достать до Плотина, Платона или даже до-сократиков, чем до антропософии. Здесь открываются перспективы, неожиданность которых объясняется тем, что они возникают не из традиции, а из спонтанностей понимания и присутствия духа. Здесь налицо этакий «синдром Ким Ир Сена». Некий великий (допустим) человек должен быть великим всегда – даже в детском садике (в евангелиях это правило, кстати, соблюдено). А если он не был великим, если современники его невеличия в упор его не замечали, то тем хуже для них. Можно ли, будучи антропософом, воздать должное философу Сартру, столетие со дня рождения которого празднуется в этом году? Допустив, что быть антропософом как раз не значит: вариться в собственном (антропософском) соку, осыпая упреками, а то и вовсе обходя молчанием философов, не удосужившихся заметить Рудольфа Штейнера. Антропософ не упрекает и не замалчивает, то есть, он как раз не делает того, что по обыкновению делают с ним. Напротив, он с повышенным интересом фиксирует молчание философов вокруг мира мыслей антропософии. В понимании причин этого молчания он надеется даже узнать о философах больше, чем из их изощренных дискурсов. Молчание, которым философы обходят философские и антропософские труды Штейнера, имело бы смысл, будь названные труды частным мировоззрением, а не вместе с тем и фактором мира, присутствие и воздействие которого не делается слабее оттого, что его не замечают или, замечая, ни во что ни ставят. Философы вольны не знать Рудольфа Штейнера. Для антропософа интересно не то, как философы — nomina sunt gloriosa — относятся к антропософии, а насколько завуалированно, деформированно, карикатурно опознается антропософия в изломах их мысли. Вишь, глупцы, признавать не хотят. В заключительной главе штейнеровских «Загадок философии» («Кратко изложенный обзор антропософии») мы читаем: «При рассмотрении формирования философских мировоззрений от античности до нашего времени в устремлениях и поисках мыслителей обнаруживаются глубинные течения, которые не находят у них осознанного и полного выражения, а пребывают в них сугубо инстинктивно. В этих течениях есть действенные силы, которые дают идеям направление, зачастую и форму, однако как таковые остаются скрытыми от ищущего духовного взгляда этих мыслителей. Изложение в их сочинениях часто производит такое впечатление, будто их авторы движимы скрытыми силами, не внушающими им доверия и даже отпугивающими их». Ну вот, опять апостол Павел с мобильным телефоном. А на что еще надеяться «посвященным», которых никто не признает, кроме как на «скрытые силы»? Скрытые силы, неосознанно владеющие философами и даже отпугивающие их, суть антропософия. Разумеется, не в том смысле, как её понимают всякого рода справочники и энциклопедии, а в том, как она сама понимает себя. Именно: как некий факт на называющейся познанием ступени эволюции. Иначе: антропософия — это такое самосознание мысли, в котором мысль осознает себя как «наиболее совершенное звено в ряду процессов, образующих вселенную» (Р. Штейнер). В том мире «тайных доктрин» и «скрытых смыслов», понятных лишь «посвященным» (а вы говорите всеобщая грамотность???), идет непрестанное перетягивание каната. Гностикам в их схеме мира (центральное светило в окружении концентрических сфер) свойственно, разумеется, себя помещать в центре, а все остальное – весь мир располагать по степени приближенности к себе. А знают «непосвященные» о центральном светиле или нет, неважно: Особенно ярок этот след у философа Сартра (в его главном философском произведении «Бытие и ничто»). Сартр нигде не говорит о Штейнере. Наверное, он ничего о нем и не слышал. Тем напряженнее разыгрываются в нем «скрытые силы», владеющие им. Если учесть, что наряду с миром истории существует и мир кармы, и что невозможное первого является единственно возможным второго, то нам не остается ничего иного, как выследить в этом образчике инспирированной Гегелем, Гуссерлем и Хайдеггером философии, которую один гениальный француз вдохновенно набросал в оккупированном немцами Париже, некий род карикатуры на антропософию. И то верно: зачем полемизировать с антагонистом. Надо доказать всем, что он-то на самом деле протагонист твой, хотя и не подозревает об этом. Следствие исторической ущемленности (ну сколько тех теософов вместе с антропософами и прочими «посвященными»)? Обидит история – уходят под эгиду кармы (здесь Свасьян выставляет это слово на полку, как ловкий распространитель гербалайфа, который долго-долго распространялся о медицине вообще, но настал момент, когда приходится предъявить косметику от всех болезней). Нет, Сартр имел полное право совпасть где-то со Штайнером (ну, любой автолюбитель совпадает в этой точке с Брежневым), но зачем так уж обижаться на игнорирование с его стороны? Мы в преддверии антропософии. Сартровские анализы имплицируют (феноменологически) жизненный мир, или горизонт, книги Штейнера «Философия свободы», именно её второй части. Нет ничего удивительного в том, что книга эта, после бойкота, устроенного ей немецкими философами, осталась неизвестна и французскому философу. Бедные поборники истины. Им вечно достается от воинства лжи. Никого не подвергнут бойкоту, а их, несчастных, подвергнут. Ну а как еще объяснить то, что штайнерианцы до сих пор не пришли к власти ни в одной Северной Корее, иначе, чем бойкотом со стороны немецких философов? Даже чучхе повезло больше, чем антропософии. Дальше у Свасьяна опять появляется молот философии Штирнер, который нудно растолковывает недоумку Сартру «преддверье антропософии». А под конец Свасьян совершенно серьезно сообщает читателю: Реинкарнация и карма в учении о духе Рудольфа Штейнера проходят по ведомству не оккультизма, мистики, теософии, буддизма, а — естествознания. (Если при всем том им пришлось-таки выступить в теософском облачении, то это и было кармой, между прочим и кармой парализованного естествознания, испоганившего свои открытия абсурдными интерпретациями.) Вот так взлетают одна за другой курицы постсоветской философии.
ВЛАДИМИР-III: Небольшая статья «Поль Валери и Гёте. Вариация на тему франко-немецкой судьбы», публикуемая впервые (напомню, это 2006 год) и завершающая вторую часть сборника, посвящена отмечавшемуся в 1932 году юбилею Гете и роли французского писателя Поля Валери в этом событии. Свасьян здесь совершенно предсказуем: он опять будет сетовать по поводу германского проигрыша в ХХ веке, опять будет убеждать французскую публику в том, что на весах духовности Франция легче Германии (вот, вспоминая французский фильм «Ватель» (с нашим новым российским гражданином в главной роли) и сцену, в которой Анна де Монтозье усилием воли разгоняет грозовые облака, думаешь, что в этом великом XVII веке Франция действительно не имела себе равных и могла повелевать громами и молниями), что в 1999 году деградация Европы уже превзошла все мыслимые размеры, что французы могли восторгаться Англией, но терпеть не могли Германию еще во времена мадам де Сталь, чью книгу «Германия» запретили, а авторшу в 24 часа выслали, но еще не все потеряно, потому как Флобер заявил: «Уже давно я страдаю от необходимости писать на этом французском языке, а также думать на нем. Собственно говоря, я немец», и хорошо, что он не дожил до 1945 года (самой ужасной даты на календаре Свасьяна): Но Ренан (как и Гюго) — гордость нации, «бессмертный» с местом в Пантеоне; поздняя мизансцена, разыгранная де Голлем перед студенческим «коммунаром» Сартром («у нас Вольтеров не сажают») могла бы вполне подойти и к этому случаю, в расчете на то, что за громкой фразой незамеченной останется её изнанка. Вольтеров здесь действительно не сажали, зато не-Вольтеров расстреливали; 6 февраля 1945 года в Париже был расстрелян 35-летний писатель Робер Бразийак, «коллаборационист» и «германофил». На суде, обычном балагане, устроенном победителями над побежденными, ему особенно не могли простить слов: «Мы суть немногие рассудительные французы, которые провели ночь с Германией, и помнить об этом мы будем с нежностью». Письмо о помиловании на имя Президента Республики, подписанное 59 «Вольтерами» (среди них на первом месте подпись Валери), де Голль оставил без внимания. Очевидно, он давал им понять, что это их, «бессмертных», привилегия: безнаказанно говорить такое. Но в стране, германофобия которой началась с казни одной безобидной книги, дело и не могло закончиться иначе, чем казнью писателя, объявленного государственным преступником за любовь к чужой стране. Это трогательное бодание 4-5 европейских наций (англичане, французы, немцы, итальянцы, иногда испанцы), продолжающееся уже 1000 лет (со времен известной драки при Верденском разделе 843 года, когда конюшие трех внуков Карла Великого с ужасом обнаружили, что говорят на разных языках и не понимают друг друга) может быть по достоинству оценено только с высоты 1998 года (года, когда появилось евро, и империя Карла Великого была окончательно возрождена). Стефан Кларк очень остроумно назвал свою книжку об англо-французских боданиях «Мы любим ненавидеть друг друга». Но в этой статье интересно другое: в свое время большевики активно освоили российскую историю и включили в число своих предшественников декабристов (и даже отчасти Пушкина; в 1937 году, во всяком случае, так полагали). Не вдаваясь в тонкости отличия декабристов от большевиков, обнаруживаешь (видимо, общий закон), что штайнерианство освоило Гете. Отчасти это справедливо (впрочем, и большевики чествовали Пестеля с Рылеевым), поскольку Штайнер начинал как гетеанец. Поскольку Гете жил раньше Штайнера, он оказался у него в заложниках (как декабристы, которые теперь должны были держать ответ за все дела большевиков: разбудили ведь Герцена). Учитывая необратимый характер не только физических, но и философских процессов (математика! не можем мы вернуться в Древний Египет), то, что Свасьян именует диалогом нашего Я с Я Гете, увы, имеет характер односторонней связи: мы знаем, что Гете есть (употребляю этот глагол в настоящем времени, потому как для историка история не «была», а «есть», иначе, возясь с мертвецами, прослывешь некрофилом), а Гете не знает, что мы есть. И это приводит к использованию настоящим прошлого (прямо по оруэлловской формуле) в ситуации, когда прошлое беззащитно перед будущим. Я против этого, я совершенно согласен с Константином Леонтьевым, который выглядывает из рыцарских доспехов в музее Античности и вопрошает: неужели я – всего лишь средство для вашей цели? Прошлое самодостаточно, поэтому еще неизвестно, за кого будет голосовать Пушкин или Лермонтов на ближайших выборах (Бердяев так вообще предлагал в «Философии неравенства» предоставить право голоса вымершим предкам), их самих не спросили, а фантазирующим на эту тему моим современникам я что-то вот не доверяю. Общеизвестен факт, что славянофилы попросту выдумали Россию XVII века (более того, не сами выдумали, а ее им выдумал западник и католик Чаадаев в полемических целях; ну это уж совсем никуда не годится). Идеализм вообще всегда начинает с романтики, а кончает враньем. Вторая часть сборника помечена триграммой Гэнь, что удвоенное дает гексаграмму Гэнь (Сосредоточенность): Сосредоточишься на своей спине. Не воспримешь своего тела. Проходя по своему двору, не заметишь своих людей. Хулы не будет.
ВЛАДИМИР-III: Третья часть книги посвящена российским деятелям. И начинается с… Пушкина. Надо заметить, что Свасьяна это начало по понятной причине смущает: Всё началось с неожиданного поражения. Когда я собирался писать эту статью, я поймал себя на мысли, что не могу её начать. Осознание пришло сразу и уже не уходило; была удивительная необходимость написать статью о Пушкине и была вдвойне удивительная невозможность начать её писать. Я настраивался, сосредотачивался, словом, делал всё полагающееся в таких случаях, всё от меня зависящее и... ждал начала. С души срывалось одно слово, одно только имя; я внутренне выговаривал «Пушкин» и моментально погружался в немоту. Так продолжалось много раз, пока я, наконец, не принял решения перехитрить себя и начать с описания этого поражения. По крайней мере (так говорил я себе), удастся сделать первый шаг в расчете на то, что со вторым пойдет дальше. Во всем виноват статус Пушкина. Его обожествили (к большому недоумению других поэтов). Впрочем, интересно не само по себе обожествление этого двойника Гете (известный анекдот 1937 года о памятнике Гоголю должен описывать его так: сидит Сталин и читает произведения Сталина, а из-за его плеча смотрит Пушкин), а вопрос: может ли один-единственный человек (а точнее, поэт) создать целую цивилизацию? Что за вопрос?! – воскликнет любитель классической Античности и назовет Гомера. Еще самодовольнее мусульманин (хоть и будет отрицать поэтический факт Корана) укажет на Мухаммеда. Однако, это мы (вслед за Энгельсом) считаем Античность детством человечества, а они-то так не считали (реальность прошлого, эге!) Греки считали свое время последней эпохой – с этого следует начинать лекции об античной философии (века Гесиода). Это мы считаем Аристотеля создателем наук, но он-то – Наилучший Завершитель по имени – считал иначе. Исламскую цивилизацию специалисты по Античности знают гораздо хуже, но и там ислам – не начало, а результат. Исторический материализм достаточно осторожно относится к роли личности в истории. На первый взгляд – да, история это история людей, но, поскольку целое не равно сумме его частей (Аристотель, кстати, считал, что равняется, и добросовестно заблуждался; он всегда заблуждается добросовестно в отличие от… см. следующую статью), то надо учитывать это самое целое, которое не разбирается на части. Вторая статья третьей (российской) части называется «Достоевский, и несть ему конца» (опубликована с сокращениями в журнале «Новая Россия» 4/1995). Понятно, зачем Свасьяну (виноват, зачем антропософии) Достоевский, понятно, что будет говорить о нем Свасьян: а ничего, кроме уже давным-давно сказанных банальностей, он не сказал: что Достоевский иррационален, что его безбожие паче веры, что он выстрадал свою спасительную красоту, что он выше своего окружения (мечта каждой белой вороны), но давайте посмотрим на Достоевского под углом материализма (не атеизма, которым у Достоевского вымощен путь к боженьке, а самого настоящего материализма). Хотите – краткое изложение романа «Идиот»? Представьте, что у вас брачная ночь, вы просыпаетесь утром, невеста ваша еще дремлет в истоме, и вы… обнаруживаете в своей постели (то есть, в вашей брачной постели) князя Мышкина. Кой черт он здесь? Не знаю, - ответит Мышкин, - меня сюда определил Достоевский (как Шекспир своих актеров, - это тоже свасьяновская формула). Кой черт? Опять не знаю – поприсутствовать при мистерии жизни, наверное… А ведь таков весь роман. Главный герой НЕЛЕП. Страшное слово, оно убийственнее неприязни и страшнее отрицания. Жертва гонений вызывает сочувствие, жертва осмеяний рассчитывает на реабилитацию, а над нелепостью даже смеяться не хочется. Что изменил этот христосик в мире, в который пришел? Ничего. Это тоже признак нелепости: она есть, но ничего не меняет. Попробуем вычеркнуть Мышкина из повествования. Что изменится? Ничего. Парфен Рогожин фатально зарежет Настасью Филипповну, Ганечка столь же фатально на карачках полезет на Петроградку (очаровательное место современного Петербурга!) за тремя рублями (видимо, все-таки за тремя долларами, см. курс), все остальное тоже будет идти своим путем. Ни хуже, ни лучше. Что же делал этот христосик в романе? А ничего, присутствовал. Вот так все эти духовные истины и скрытые смыслы только на словах определяют мир, а на проверку лишь присутствуют в нем (как гороскопы, которые все читают, но которым никто не верит; китайцы разгадали этот эффект еще на заре своей цивилизации, а Запад Евразии колошматился в попытках оживить духовность 2500 лет). Равно и в других романах Достоевского проглядывает эта самая нелепость. Нелепость автора. Лучше б критики еще на заре творчества (Свасьян пишет об этом с ужасом) убедили Достоевского в его нелепости («лучше б вы стали портными!» - как сказал капитан Сильвер в исполнении Олега Борисова несостоявшимся пиратам). Впрочем, поскольку от духовности (с т.з. материализма) ничего не проистекает – ни хорошего, ни плохого (я затрудняюсь назвать «нелепость» чем-то плохим; она как нейтральная полоса), то так и останется Достоевский с его мучительным взглядом – нелепостью. Но полноте! – воскликнут фанаты Достоевского, - а как же зачитывающаяся Достоевским Европа (ну хоть на что-то загнивающий Запад сгодился!) Но Европа, как известно, зачитывается не только Достоевским, но и засматривается Дракулой. Очень родственные культурные персонажи. Только один дорвался до власти, а другой застрял на стадии жертвы. Будете на порнопорталах – обратите внимание, что большая часть садо-мазо тематики – из России. Печально, но факт. Зачитались. Следующая статья, посвященная философу, психологу, теоретику искусства, переводчику философской и художественной литературы Густаву Густавовичу Шпету у Свасьяна получилась почти буколической. Шпет, вопреки распространенному мнению, не немец, а внебрачный ребенок словацкого графа и обедневшей польской дворянки, но все равно у германиста Свасьяна он получился хорошо. Так и видишь его в цилиндре, во фраке, с манжетами, разъезжающего на извозчике и дающего официанту на чай. Его расстреляли 16 ноября 1937 года в Томске (Свасьян подчеркивает убийственную точность этой даты). Коммунисты его реабилитировали в 1956 году, антикоммунисты ненавидели коммунистов за эту смерть в т.ч., а что же патриоты… будут требовать от Шпета, из соображений патриотизма, лобызать стволы расстрельной команды? Нехорошо-то как получается… Российская часть сборника обозначена китайской триграммой Кань (Север, Вода), что удвоенное дает гексаграмму Си-Кань [Повторная опасность] (опять Шуцкий): «Обладателю правды – только в сердце свершение. Действия будут одобрены». Четвертый раздел сборника заполнен совершенно неинтересными внутриантропософскими вопросами. Непонятно, зачем (даже исходя из своих целей) Свасьян обнародовал все это? Приглашая потенциальных адептов на пир мудрости, не обязательно демонстрировать им жаровни и вообще кухню философии. Хочется иной раз задать Свасьяну вопрос в стиле Клима Самгина: зачем это? Неужели взрослый образованный человек не может обойтись без оккультизма (тем более, что сам тут же бросается, как нянька, вытирающая слюнявчик ребенку, оправдывать и защищать своего воспитанника)? Зачем образованным людям (которые, как тот партийный функционер из оруэлловской книжки Голдстейна «Теория и практика олигархического коллективизма», лучше рядовых знают, что на фронте все не так, как в сводках, и, тем не менее, одержимы манией скорой и полной победы) мистика? Для самовозвышения в условиях всеобщей грамотности. Все просто. Материализм отличается тем, что он просто объясняет сложный мир, а мистика слишком усложняет примитивную простоту в головах у ее присяжных.
ВЛАДИМИР-III: Флоренский уже фигурировал в комментариях выше, и я хочу обратить внимание на одну деталь его творчества. Свасьян, полемизируя с Флоренским в вопросах духовности и идеализма, решил из вежливости хоть что-то хорошее о нем сказать: Коперник в сутане — всё еще норма восприятия, но православный батюшка в рясе на заседаниях комиссии ГОЭЛГО, более того: один из инициаторов электрификации России и автор объемистого труда «Диэлектрики и их применение» — это уже чересчур. Любопытно при всем, что обе крайности никак не кажутся у Флоренского несовместимыми, но они и не иерархичны. Математик не дает запугать себя священнику, но и священник не стесняется поверять литургические тонкости математической логикой. Паскаль («один из наиболее искренних людей, живших на земле»), гениальный математик, но не священник, должен был-таки отречься от математики, едва столкнувшись с богословской проблематикой. Случай Флоренского умещается в тип жюль-верновского инженера, который в полном здравии и трезвом уме облекается в рясу и даже примеривается к роли некоего Лютера православной церкви. Другие оценки еще радикальнее. Флоренского именовали то Леонардо да Винчи, то Коперником ХХ века (еще бы – колоссальное событие в истории православия: наконец-то хоть один поп научился пользоваться электричеством). Розанов с его лисьим подлизыванием пел хвалу: «Флоренский – Паскаль нашего времени». И что же этот Леонардо изобрел? что же этот Коперник открыл? Ссылаясь на «Божественную комедию» Данте, Флоренский выступает против гелиоцентрической системы Коперника. Интерпретирует опыт Майкельсона — Морли как доказательство неподвижности Земли. Объявляет «пресловутый опыт Фуко» принципиально бездоказательным. Комментируя специальную теорию относительности Эйнштейна, Флоренский приходит к выводу, что за пределом скорости света начинается нефизический «тот свет». Этот потусторонний мир мнимых величин даёт описание высшей вечной реальности. Исходя из геоцентрической системы, Флоренский рассчитывает расстояние до этого мира как расстояние, при котором тело, обращающееся вокруг Земли за один день, будет двигаться со скоростью света. Вас удивляет Фоменко? Куда ему (скалигеро-петавиусцу, то есть копернико-эйнштейновцу) до Флоренского?!? Фоменке не повезло, родись он в Индии, людям вокруг было бы глубоко безразлично, какой сейчас год. Оценивая Флоренского, Свасьян и иные мистики совершенно не замечают этого (главного) в его творчестве. Ну, действительно, не все ли им равно: Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли?
ВЛАДИМИР-III: Когда читаешь эти обиженные строки первоклассного филолога-германиста, историка философии, самому становится грустно, и вспоминаешь классическую Элладу, архаическую Элладу (лет в 11 мне попалась книжка, излагающая путешествие аргонавтов, и на ее обложке был изображен совсем юный Ясон, тренирующийся в беге под руководством кентавра Хирона, и юность праздновала свою зарю; или вспомните картину В.А.Серова «Одиссей и Навсикая» (Москва, Третьяковская галерея), где все звенит серебряным звоном на побережье того детства человечества; жаль, что мы уже никогда не вернемся туда, а А.Ф.Лосев – этот подслеповатый православный стервятник в черной скуфейке, пирующий на трупе Античности, с хладнокровностью Оппенгеймера подслеповато следящий за ядерным взрывом идеализма, разнесшего античную гомеровскую телесность…), где не было религиозных войн. Ну, какие религиозные войны могут быть между жрецами Аполлона и Артемиды, которые не идеи, а боги (как не были идеями, якобы объединенными в единой идеологии славянского язычества, по Рыбакову, славянские боги; это, пардон, еще доосевая эпоха человечества)? Между Аполлоном и Осирисом их тоже не было. Почему? И почему между Христом и Аллахом, Христом, испускающим святого духа, и Христом, не испускающим святого духа, Аллахом шиизма и Аллахом суннизма, Иисусом и Исусом только и происходили жуткие, кровавые разборки, начавшиеся еще со времен тотальной борьбы пифагорейцев за добродетель до последнего человека? Ответ прост, как постное масло: т.н. «языческие» боги наглядны, как вообще может быть наглядным божество, будучи олицетворением реальных сил природы (или реальных явлений общества); никому ведь не придет в голову «доказывать» или «верить» в то, что Солнце восходит на востоке? Наука, в основе своей стремящаяся к наглядности, не случайно родилась именно в Греции, а не на родине религий, где процессы шли в прямо обратном направлении – от наглядности к проблематичности. Если мифология, постольку, поскольку мифология имеет дело с реальными явлениями – прототипами своих божеств (Цицерон и его неверующие друзья прямо говорили о богах, как об олицетворениях; см. Паустовский), эволюционировала в сторону науки, затем опытной науки, то религия столь же логично эволюционировала в сторону гностицизма с его заговорщической недоказуемостью-неопровержимостью. Поэтому сетовать на непризнание окружающим миром приверженцам теософии, антропософии и прочих софий означает требовать к себе особого отношения. Кант ли виноват или еще средневековая схоластика (которая честно изучала неизучаемое – до тех пор, пока еще можно было делать вид, что считаешь чертей на острие иголки), но в ответ на 354-томное полное собрание сочинений Штайнера у мировой философии не было ничего, кроме молчания (как промолчал Эрнст Юнгер на вопрос журналиста антропософского издания о его отношении к Штайнеру; Юнгер хорошо помнил Штайнера еще живым и промолчал потому, что ему нечего было сказать: прославлять великого из величайших, который предотвращал железнодорожные катастрофы, лечил омелой рак и выстроил самое лучшее здание в мире – по совместительству Антропософский Центр Гетеанум в Дорнахе, Юнгеру не хотелось, а ругаться с давно умершим тоже как-то уже не хотелось). В конце четвертого раздела Свасьян предпринял попытку как-то соединить свою Абсолютную Истину с относительной и несовершенной окружающей действительностью: написал несколько отзывов опять на злобу дня – по поводу выдернутых из потока окружающей действительности отдельных возмутивших или ужаснувших Свасьяна лично сообщений в СМИ. Это соединение Абсолютного с Относительным встретилось впервые мне в лице Рериха. В 1994 году я приобрел на очередном философском развале (кажется, напротив бывшего ДЛТ – Дома Ленинградской Торговли, обращенного в настоящее время в безликий и очень дорогой бутик) толстую брошюру Рериха «Священный Дозор», где, помимо прочего, содержалась подборка реакций Рериха из своего маньчжурского далека (1935 год) на растленный, загнивающий мир, который гиб и растлевался еще со времен Платона (да все вот никак не погибнет). Мой научный руководитель, приметив ее, поинтересовался: ну как? «Я ожидал большего», - был мой ответ (в начале 90-х Рериха насаждали как Пушкина). Каждая статья-отклик Свасьяна (все они собраны под заголовком «Девять проб немецкой журналистики») содержит глубокое возмущение (перефразированное советское «чувство глубокого удовлетворения»), потому что, потому что, потому… и т.д. Изменить Свасьян лично ничего не может. Хотя бы уже потому, что живет он в Швейцарии, а не в Германии и не может, например, проголосовать на выборах против партии министра-растяпы, которого забыла на летном поле его же охрана. В Латинской Америке есть малость неприличная пословица: не стоит путать великий пост с задним проходом (т.е. не стоит смешивать дар божий с яичницей). Здесь четко обозначена главная проблема идеализма – его беспомощность рядом с грубой материей. Он то летает в таких небесах, что недоглядишься (Розанов как-то раз по поводу гастролей «языческого» сиамского балета в Петербурге, противопоставляя его русскому, съязвил, что «голова наша пылает, а уж тело почти не живет. Голова страшно удалилась и отделилась у нас от тела, отделилась и выделилась. Она чудовищна, огромна; не спорим, что она не только пылает, но и хороша в духовном смысле. У нее только недостает крыльев: вырасти около уха крылья, и она отделилась бы от туловища и полетела… «к Богу». Да, не спорим! — но сейчас же за головой у нас и в нас начинается мертвая земля: тупое и вялое, довольно грязное тело, глубочайше неодухотворенное»), то силится решить унизительно мелкие проблемы (ср. у Лескова в его «обскурантистских» повестях на мотивы житий святых: «Патриарх промолчал: его слова не стоила баба Бубаста»). Материализм, чтобы было чисто, просто подметет, идеализм сначала должен создать идею чистоты, а это раз в десять проблематичнее. Достоевский столкнулся с той же проблемой в своем «Дневнике писателя» - вроде все в порядке, обличил, зазвонил в колокола, усовестил всех, кто справляет большую нужду, совершая большой грех, и кто справляет малую нужду, совершая малый грех паче большого, но ничего не изменилось – чтобы не было справления нужды, надо не лекции о духовности читать, а прекратить прием пищи (а вот этого у гностиков нашего века, играющих в потусторонние миры, в отличие от античных гностиков, которые играли всерьез, чего-то не получается), и остается неприятный осадок от встречи неправильного миропорядка и обиженного этой неправильностью одухотворенного человека, который пыжится, но ровным счетом ничего изменить не может.
ВЛАДИМИР-III: Среди этого антропософского междусобойчика затесалась перепалка Свасьяна с Кураевым. Это небольшая статья, поэтому ее можно процитировать полностью: Опубликовано с сокращениями и под другим заглавием в «Литературной газете» от 10 января 1996 года. Недержание лжи. Заметки по поводу брошюры диакона А.Кураева «Миссионеры на школьном пороге». Г-н Андрей Кураев, бывший аспирант кафедры истории религии и атеизма МГУ и Института философии, а ныне (читатель не упустит случая полюбоваться мыльными пузырями, которые недавний аспирант выдувает из своего имени) декан философско-богословского факультета Российского Православного Университета, старший научный сотрудник кафедры религии (без атеизма!) МГУ, доцент Московского Педагогического Государственного Университета, кандидат философских наук, член экспертно-консультационного совета при Комитете по делам общественных организаций и религиозных объединений Государственной Думы Российской Федерации, диакон и даже — если это, конечно, не шутка аннотационного текста — «современный богослов», поставил себе задачею разделаться с антропософией и её основателем Рудольфом Штейнером. Что диакон Кураев страдает элефантиазисом тщеславия и дурного вкуса, в этом ни на минуту не усомнится никто из тех, кому доводилось дочитывать до конца его визитную карточку (см. выше); гораздо серьезнее и уже никак не сводимо к превратностям характера то, что он страдает также и недержанием лжи, используя, как видно, всякий случай предать её гласности. Если прибавить сюда еще и особо интенсивную примитивность ума и речи, то вопрос о столь успешном продвижении бывшего аспиранта кафедры атеизма по социальной лестнице можно будет считать вконец проясненным. Всё это, впрочем, не заслуживало бы ровно никакого внимания, если бы перечисленные дефекты не касались вещей серьезных и ответственных. Можно, конечно, без усилий догадаться, какого сорта советы и консультации оглашаются в помещении экспертно-консультационного совета при названном выше Комитете, если уж его начальников угораздило пользоваться услугами г-на Кураева. Меня побудило взяться за перо и заняться нашим экспертом не то, что он лжет, а то, о чем он лжет. Остальное рассудит сам читатель. Г-на Кураева беспокоит вальдорфская педагогика Рудольфа Штейнера и уже рикошетом от неё распространение антропософии в наконец-то раскрепощенном духовном пространстве России. Он жалуется на якобы правительственную поддержку антропософских начинаний в России и ратует за их запрет. Он, несомненно, знает, что антропософия однажды была уже запрещена в России большевистским правительством в 1923 году. Если нынешнее правительство не склонно хотя бы в этом пункте повторять политику большевистского, то нужно ли понимать пафос диакона Кураева в том смысле, что политика эта нынче унаследована... Православной церковью? В конце концов не как частное же лицо выступает диакон, а хотя бы как декан философско-богословского факультета Российского Православного Университета. Элементарная логика наводит меня на любопытный вывод: г-н Кураев поносил антропософию в свою атеистическую бытность, как он поносит её и теперь в свою, так сказать, диаконскую бытность. Это значит, что он — по меньшей мере как антропософоненавистник — мог бы с одинаковым успехом возглавить и кафедру научного атеизма (не осени его, так сказать, прожектор перестройки). Я вкратце воспроизведу ряд утверждений из главки Вальдорфская педагогика брошюры г-на Кураева. Я понимаю, что русского читателя нынешнего смутного времени трудно удивить какой-либо дичью и бессовестностью сверх тех, которые нынче со страшным свистом втягиваются в откупоренный вакуум российской духовности. Диакон Кураев, отхватив себе в послебольшевистском дележе ваучер духовно-ответственного, перечисляет сектантские напасти, терзающие православное тело России, и считает возможным, наряду со всякого рода муновцами и рериховцами, упомянуть и антропософию. Ему, как бывшему выученнику кафедры атеизма и духовной семинарии, следовало бы знать, какому историческому шаблону служит он в своих духосмесительных упражнениях. Знатные римляне периода распада Империи с ужасом взирали на бесчисленные секты, роившиеся в полуживом еще теле языческой религии; одной из таких сект виделось им и христианство, которое они не в силах были отличить от муновцев и рериховцев тогдашнего мутного оккультизма. Г-н Кураев поступит крайне опрометчиво, если ему вздумается отнести эту чисто формальную параллель на свой счет и полагать, что вот-де его уже сравнивают с Тацитом и Цельсом. Вся загвоздка в том, что поношение христианства язычниками Тацитом и Цельсом было их личной трагедией, тогда как поношение антропософии, которая сегодня является единственной формой сознания живого и вторично, но уже в нашем сознании воскресаемого Христа, христианским диаконом есть просто нелепость. Я намеренно отказываюсь от всякого дальнейшего разбора, так как тут, собственно, нечего и разбирать. Статейка г-на Кураева — это не просто ложь, а ложь неразбавленная. Вовсе не надо быть антропософом, а надо просто освежить в памяти некоторые азбучные правила приличия, чтобы понять, что невежество дано человеку для того, чтобы он его одолевал либо, на худой конец, стыдливо скрывал, а не для того, скажем, чтобы он им кичился и консультировал других. «Современный богослов» Кураев не просто не понимает антропософию, он её не знает, не хочет знать или даже, позитивнее, хочет не знать. Не будь он при этом столь поразительно неодарен в умении кое-как справить свои мысли на бумаге, ему удалось бы, по меньшей мере, создать хотя бы видимость критики и разноса. Умные пасквилянты не потчуют читателя неразбавленными дозами лжи, а подносят её в ароматизированной возгонке через химикалии правдоподобности, чтобы случаем не долгаться до зеленого змия. Диакон Кураев, очевидно, придерживается иных вкусов и традиций. Этот свой вкус он демонстрирует уже в выборе источников критики антропософии. Читатель тщетно стал бы искать среди последних хотя бы одной единственной ссылки на Р. Штейнера, её творца. Зато пробел этот заполнен письмами Елены Рерих, каким-то опусом её ученика, некоего А.Клизовского, резолюцией Международного христианского семинара (каковая резолюция, жаргон-то какой знакомый, «отметила антихристианский и расистский характер антропософии Р. Штейнера»), философом-марксистом Э. Блохом, голландским профессором Имельманом, протестантским автором Ф. Рестом, выдержками из «Философской энциклопедии» («из её лучшего, знаменитого „пятого“ тома», вспоминает с благодарностью бывший аспирант Института философии), «Теософским словарем» Блаватской и еще парой каких-то «экспертов» от педагогики. Единственный антропософский автор в этой далеко не безупречной компании, Франс Карлгрен, рекомендуется как «современный руководитель международного движения вальдорфской педагогики» (любо же диакону Кураеву иметь дело с начальством, но придется его разочаровать: международное движение вальдорфской педагогики не имеет никакого начальства, а школы управляются на местах учителями, родителями и — школьниками). Со всей серьезностью напрашивается вопрос: что бы сказал г-н Кураев, если бы подобранная им для экспертизы антропософии вышеперечисленная команда переключилась вдруг на экспертизу Православия, отнюдь (как можно догадаться) не для того, чтобы проконсультировать измученных атеизмом граждан по части обретения себя в лоне Православной Церкви? Если тем не менее православный диакон считает, что можно вполне расправиться с антропософией теософским бредом Елены Рерих, в частности следующим отрывком из письма последней: «И Штейнер к концу жизни сошел с пути Света, и храм его был уничтожен разящим Лучом», то что же остается антропософам, как не раскосметизировать оккультный жаргон теософки и сообщить читателю, что «разящий Луч» был в действительности всего лишь... подожженной лучинкой иезуитов, которою они в новогоднюю ночь 1923 года спалили Гётеанум в Дорнахе! Что теософы и иезуиты готовы на любую антанту против антропософии, об этом с западных крыш свистят все воробьи. Угораздило же православного диакона так неуклюже выболтнуть тайны и своего двора! Не легче, чем с теософкой Рерих, обстоят православные дела с марксистом Блохом. Блох, как и его идейный кореш Брехт (оба горьковские босяки на немецком дне), используется диаконом Кураевым против Штейнера с не меньшим рвением, чем ингредиенты черной магии каким-нибудь неудачником-колдуном. Чтобы православный читатель мог в полной мере ощутить всю нелепость этого трюка, пусть он постарается представить себе лик св. Сергия Радонежского в исполнении Кукрыниксы. Марксист Блох лжет, говоря, что «„Солнечный Христос“ Штейнера стал для новых язычников и „немецких христиан“ богом природы нордического фашизма», и вслед за ним лжет диакон Кураев, утверждая, что «Р. Штейнер еще в 1915 году писал о себе как о „пророке миссии Германской расы“». Он лжет не только вслед за Блохом, но и вместе с каким-то канадским Бержероном, говоря, что «Штейнер утверждал, что Христос не был распят», и дальше вслед за позорной статьей Ляликова из «знаменитого» пятого тома Философской энциклопедии, где антропософия шельмуется как «синкретическое соединение западных и восточных религиозно-оккультных учений». Чтобы читатель не ломал себе голову над тем, что сие означает, г-н Кураев берет на себя смелость сообщить нам нечто, о чем по неведению умалчивает даже «знаменитый» пятый том, именно, что человек-де, по Штейнеру, произошел от — осьминога. Я решительно воздерживаюсь от всякого комментария этой патологической «утки» с «осьминогом», полагая, что мы с г-ном Кураевым вполне обойдемся и «обезьяной». После такого выверта клеветы нас не должно больше удивлять ничего, ни даже то, что у г-на Кураева серьезные проблемы не только с вкусом и совестью, но и с умением считать по пальцам. Умей он хотя бы это, он избежал бы следующего курьеза, против которого бессильна любая Энциклопедия и от которого защищаются именно сгибанием нужного количества пальцев: «Общим для всех теософов учением», читаем мы, является учение о «семи расах человечества, для которых XX век — это время, когда начинает рождаться самая высокая „шестая раса“». Я переношусь мысленно в школьную юность г-на Кураева, и мне слышится голос его терпеливой и доброй учительницы: «Ну что же ты это так, Андрюша! Ты, главное, не торопись, а пересчитай сначала...» Антропософия — не секта, а духовная наука. В её истоках не ляликовский синкретизм и не Блаватская, а Гёте и уже через Гёте расширенное до духоведения естествознание. Христос антропософии — не традиция, а настоящее, как реальность каждого переживаемого момента. Оттого Он действует не только в вере, но и в практике непосредственной жизни. Антропософия не проповедует Христа и не устраивает христианскую «хату с краю», где можно печься о спасении собственной души на фоне повального осатанения. Её христианство действенно не только в культовых отправлениях, но и в любой сфере социальной жизни: от медицины и сельского хозяйства до педагогики и искусства. Называть её антихристианством можно лишь с позиций цезаропапизма Великого Инквизитора, для которого лишь закопченный ладаном Христос заслуживает вида на христианскую прописку, отнюдь не живой Христос, который, реши Он стать современником, моментально оказался бы Сам в антихристианах. Доступ к антропософии, как науке, требует ну хотя бы минимума совестливости и вменяемости. Что бы подумал о кандидате философских наук Кураеве математик, если бы на того напало вдруг выложить на стол свои экспертные соображения по высшей математике? Руководители обоих ведомств, консультируемых незадачливым «современным богословом», не откажут себе в необходимости внять следующей дружеской консультации, которую я формулирую на основании вышепроведенной экспертизы: «Эксперт и диакон Кураев своей „критикой“ антропософии позорит как Государственную Думу, так и Православную Церковь. Если Государственная Дума и Православная Церковь придают этому факту значение, то они сделают из него соответствующие выводы». Поскольку сия официальная концовка диктует свой стиль и жанр, я вынужден раскланяться и уйти по-парадному, почти на дурной манер г-на Кураева. P. S. Я воспроизвожу здесь полный и неискаженный текст статьи, опубликованной в «Литературной газете» от 10 января 1996 года под придуманным редакцией заглавием «„Современный богослов“ с большевистскими манерами». Характерно, что уже через несколько дней в той же газете был напечатан негодующий ответ Ренаты Гальцевой с загадочным и мною так и не разгаданным заглавием: «Антропософией мобилизованный и призванный». Ответ не просто негодующий, а какой-то свирепый; мне трудно было отказать себе в удовольствии перечитать его вторично, а некоторые срывающиеся на фальцет места даже как бы услышать; когда потом пришлось всё же перейти к прозе и содержанию, мне вспомнилось в этой связи предупреждение старого немецкого критика при чтении первых страниц опуса одной пишущей дамы (я не называю её, чтобы не польстить Р. Гальцевой): если и дальше будет так, предупреждал критик, он перестанет обращаться с ней как с дамой и начнет обращаться с ней как с автором. Особенно располагало в пользу этого решения одно место. На мои слова, что диакон Кураев «не хочет знать или даже хочет не знать» антропософию, автор Гальцева среагировала неожиданным подъемом чувств: «Ах, как я понимаю диакона! И вправду, есть много вещей, которых лучше не знать. От знания вообще рождается большая печаль, а от некоторого — даже большая тоска, что-то вроде сухотки мозга». Этой фразе, мягко говоря, недостает обдуманности. Р. Гальцева, если я не ошибаюсь, философ: когда-то в блаженно-диссидентские, «ляликовские», времена даже с видами на элитарность. Что с ней сталось после перестройки, когда философия оказалась у недавних элитников чем-то вроде фантомного чувства, я не знаю. В процитированной фразе всё сразу становится на свои места, если её додумать, что значит, досказать: «Ах, как я понимаю диакона! И вправду, есть много вещей, которых лучше не знать, КОГДА О НИХ ПИШЕШЬ». Ну, с антропософией еще куда ни шло. Не знать антропософию и писать о ней — всё еще привычное дело. Оригинальнее обстоит дело с «большой тоской». Что у Р. Гальцевой от некоторого знания бывает большая тоска, это можно понять. Но есть ведь и знание, от которого рождается уже не тоска, а тревога. Скажем, если знать, что «сухотка мозга», к которой апеллирует переоценившая свои умственные возможности дама, по-ученому называется tabes dorsalis, a по-простому — сифилитическая сухотка. Дело в следующем (как говорил персонаж фильма «Джек Восьмеркин – американец): два духовидца, живущие за счет мира идей, увидели там – в духовном мире – нечто совершенно разное, противоречивое. Если б они были материалистами, не маялись дурью и ограничили свой спор более «приземленным» вопросом: например, кто сидит на цепи у будки – кошка или собака, их спор легко и просто мог разрешиться; достаточно кинуть существу на цепи что-нибудь съестное и проверить, замяучит или залает спорное существо. Но у идеалистов нет критериев проверки истинности их утверждений, поскольку идея «умопостигаема», т.е. абсолютно непроверяема, как непроверяема фантазия по сути своей. Герой лемовского «Соляриса» долго не мог найти способ проверки – бредит он или в самом деле видит Хари (на помощь пришла так нелюбимая Свасьяном – и есть за что! – математика), окажись на его месте идеалист, он не смог бы «выскочить» из своего мира идей, а все материалистические критерии у него настолько приправлены идеалистическим соусом, что уже не могут существовать независимо от идей (чем бы это не оправдывалось, хоть нежеланием «бросать» материю на бездуховный произвол судьбы). Поэтому, как предмет, так и методика спора двух идеалистов выглядят малоотличимо от знаменитого спора 1200 года, с которого, согласно легенде, началась деятельность Сорбонны: ученые мужи (не менее маститые и образованные, чем Свасьян и Кураев) выясняли, сколько чертей может уместиться на острие иголки. Допустим, один из них заявляет, что «три тысячи», а другой, что «триста тысяч» (и то, и другое выражение стали в итоге популярными французскими средневековыми ругательствами), но какие аргументы у обоих? Один из них заявляет, что чертей (или ангелов – велика разница?) три тысячи, потому, что такова традиция, и вера предков, и деды наши так верили (потому и победили Чингис-хана), да к тому же считать иное количество просто вредно для здоровья. Другой отвечает, что он является посланником великого человека, который, как Ленин, просидел всю жизнь в разливе, но мог возглавить любые революции, да и возглавил, в духовном смысле (см. ниже о «духовной красоте»), а поэтому чертей 300000, потому что такова духовная наука. Первый на это возражает, что считать он далее 3000 не будет, потому что лучше не знать, что чертей 300000, чем знать. Отличие спорщиков от «великих идеалистов» прошлого заключается в том, что эти вторые все-таки оставляли себе пути к отступлению (двойственная истина, антиномии, диалектика), а у Свасьяна и Кураева путей к отступлению нет, они присягнули идеям (причем идеям не их собственного изготовления), а поэтому из деликатности будут стоять на своем. И еще у Свасьяна заметна одна черта, которая противопоказана людям, работающим с людьми, пусть даже при посредстве бумаги. Говорят, когда Александру Александровичу Романову, работавшему предыдущим (перед Н.А.Романовым) хозяином земли Русской, доложили, что какой-то мужик плюнул на его портрет, царь засмеялся и сказал, что он сам плюет на плюющего, а мужика немедля прогнать из тюрьмы. Все посмеялись и забыли. Свасьян воспринимает малейшую критику в свой адрес, либо в адрес своей идеи как святотатство чистой воды, небывалое по степени цинизма преступление в истории человечества (это вообще свойственно малочисленным мистикам, которые, видимо, считают степень оскорбленности доказательством истинности учения). Иного подхода и не могло быть, раз философ отождествил себя с идеей, приковал себя к святости. Поэтому теперь Свасьян полемизирует не с Кураевым, а с самой Ложью, которая встала на саму Истину. Четвертый раздел сборника помечен триграммой Ли (Юг, Огонь), что удвоенное (в переводе Шуцкого, тоже, кстати, антропософа) суть гексаграмма Ли (Сияние): Благоприятна стойкость. Свершение. Разводить коров – к счастью.
ВЛАДИМИР-III: Последняя пятая часть сборника посвящена агитации/рекламе/популяризации антропософии – как не назови, суть не меняется. Свасьян производит здесь самое печальное впечатление: как в той христианской утопии-мечте, где академик продал глобус, купил билет и побежал босым каяться в Каноссу. Неужели мы покинули одну идеократию только для того, чтобы раствориться (на сей раз уже полностью) в другой? Постсоветский опыт уникален: теперь мы уже не можем снова войти в речку идеологии, теперь любая идеология уже неизбежно будет злобно-смешной пародией на коммунизм; а разные идеократы нас хотят вернуть в идеологическую, идеократическую систему, только теперь в этом Конвенте должны обсуждаться не вопросы мира, земли и равенства, а вопросы каких-то национальных, религиозных, псевдоэлитарных утопий, точнее анти-утопий (Томас Мор все-таки был гуманистом, проще: доверял людям, а все эти Дугины-Кургиняны-Стариковы-Галковские-Чаплины в чем-чем, а уж в гуманизме не заподозрены). Свасьян как будто иллюстрирует здесь мой антирелигиозный тезис, что для верующего свобода – не цель, а проблема, которую надо немедленно решать, и присоединяться к очередной несвободе. О степени самомнения антропософии можно судить хотя бы по таким пассажам: Рудольф Штейнер, появившийся тогда на той железнодорожной станции и предотвративший катастрофу, когда ничто уже, казалось, не в силах было её предотвратить, и Рудольф Штейнер, появляющийся на страницах этой, изданной в 1919 году, книги — именно появляющийся, так как современности и своевременности тут хватило на всё наше столетие, — и предотвращающий или пытающийся предотвратить новую катастрофу, на сей раз в тупике не железнодорожной развилки, а планеты, — это всё та же единая тема: тема сознательности, опережающей абсурд и поражающей абсурд из будущего, из гравитационных токов судьбы, ибо судьба (не слепая судьба языческого космоса, неистовствующая над богами и людьми, а экзорцически укрощенная и крещеная судьба-христианка) двояка. То, что истекшее столетие ухитрилось пройти мимо творения Рудольфа Штейнера, есть факт, который придется осмысливать во всех его последствиях, если, конечно, у наследников названного столетия будет еще потребность и возможность что-либо вообще осмысливать. Достаточно уже внешне окинуть взглядом масштабы и трансцендентность этого творения, чтобы проверить себя на честность и, в случае положительной реакции, опознать в себе того самого басенного ротозея, который в сплошном увлечении букашками или, если угодно, раздувающими себя лягушками — проглядел слона. Да, действительно, антропософия в изложении Свасьяна выглядит как пародия на марксизм-ленинизм, особенно в своем философском измерении. Как известно, марксизм достаточно жестко разобрался с философией, разделив ее на предшественников («прогрессивных»): Сократа, Гераклита, Демокрита, Эпикура, гуманистов Возрождения, Декарта, французских просветителей, британских сенсуалистов, Канта, Гегеля, и совершенно безнадежных реакционеров, которые вообще лучше бы не появлялись на свет (их если и печатали, то с такими оговорками, что лучше было бы замолчать: серия «Философское Наследие», в 1963-1985 более-менее соответствующая официальному взгляду на мир среднестатистического советского философа, не нашла места ни для одного «реакционного»; первым таким появился лишь в 1988 году Владимир Соловьев). Хотя некоторым подозрительным все-же удалось проскочить (например, неоплатоники (еретики и с т.з. марксизма, и с т.з. христианства) Давид Анахт и грузин Петрици прошли по оргнабору национальной линии; Азербайджану опять не повезло!), а вот Фридриха Ницше, которым в начале ХХ века увлекались многие марксисты и который имел все шансы стать, подобно Ткачеву-практику, Enfant terrible советской философии в ранге теоретика, в т.ч. за свою антихристианскую позицию, которую, разумеется интерпретировали бы не в духе Ясперса или Свасьяна, не пустили на пир званных по причине его (без всякого его на то позволения) приватизировали (вместе с правогегельянцами) национал-социалисты, что позволило современному философу пошутить насчет Сталинградской битвы: дескать - это есть драка левогегельянцев с правогегельянцами. Вы думаете, Свасьян мыслит и хочет организовать популяризацию философии как-либо иначе? Ровно также. В его «Философском Наследии» не будет места ни материалистам, ни гуманистам итальянского и иных возрождений, Кант еле-еле проходит, Дерриде и прочим «букашкам-лягушкам» не светит ничего. Будут: Платон, Аристотель, неоплатоники (не все), Гете («папа, а кто еще из русских царей был большевиком?»), Фихте, Штирнер, разумеется, Ницше, которого одостоевят окончательно, ну и Сартр в роли «заблуждающегося Льва Толстого», а для разнообразия вкуса добавят Экхарта, Беме, Сведенборга (ну не рационалистов же добавлять, затравивших богословие); в России же величайшим русским окажется Андрей Белый (вроде Мариатеги в Перу). Ну и надо всем этим, как гигантская баньяновая эгида, повиснет 354-томное собрание сочинений Штайнера, написавшего больше, чем Маркс, Энгельс и Ленин вместе взятые, чтоб уж XXI век мимо не прошел. А поскольку после Штайнера (как после Маркса) философия в известном смысле заканчивается (и начинается антропософия), то дальше просто преподавание истории философии, которая обязана привести к верному-всесильному учению Штайнера, – в тех самых вальдорфских школах.
ВЛАДИМИР-III: Иногда Свасьян просто-напросто наивен. Например, в большой и состоящей из сплошного частокола тезисов во славу антропософии и в посрамление не принявшим ее статье «Книга-мистерия» он доказывает бытие божие (боженька, разумеется, тоже антропософ; в буддизме даже боги принимали учение Будды) с помощью аргумента часовщика: Увы, мы избегаем вопроса, растянувшись в шезлонге удобнейшего рассудочного резонерства; мы говорим себе: «просто творческие силы природы — вот и всё» — на этом «вот и всё» лопается, как мыльный пузырь, вся наша познавательная активность, будь мы рядовыми философами или философами всемирно прославленными, вроде автора знаменитой «Творческой эволюции», умудрившегося написать талантливейшую книгу без единого намека на то, кто же собственно творит в этой эволюции и что здесь собственно творится. Аргумент часовщика (или, точнее, гончарно-ремесленная теория возникновения Вселенной), а именно: аналогично горшечнику, вылепившему вот этот сосуд, бог вылепил из глины мир, самый слабый и примитивный из всех аргументов бытия божия (Кант вообще отказался его рассматривать). Начнем с того, что никто не видел, как боженька лепил мир. В настоящем же я вижу, как вырвавшаяся из недр магма образует конус вулкана, и как соединение тел мужчины и женщины создает ребенка (никакой боженька, даже христосик-Мышкин, лемовской сепулькой между ними не встревает; впрочем, желающие могут испытать силу молитвы без соединения тел противоположных полов). Я не вижу никакого божества, которое лепило бы глину каких-либо феноменов вокруг меня. Разумеется, теология хитрее, и она тут же заявит в ответ, что действие нефеноменально, незримо (ну да, неосязаемо и вообще не-действие; если хотите спрятать боженьку и уберечь его от какой-либо критики, вообще лишите его бытия и действия, иначе он вам все испортит: сделает не то и не так, а на все случаи божьих ошибок дьяволов не напасешься), а вообще боженька не лепил каждого отдельного ребенка или вулкан, а «создал законы», по которым все это лепится – эдакий король (абсолютный монарх) из «Маленького Принца» Экзюпери, который втолковал наивному ребенку, что он-то, может, и хочет устроить закат солнца своим указом, но против законов природы не попрешь. В любом случае, нам обещали аналогию, а получается, что гончар сам не лепит, а лишь устанавливает правила гончарного ремесла и следит за их исполнением – это уже не гончар, а какой-то надсмотрщик (как Вулкан на картине Веласкеса). Что же касается «законов», то они настолько хорошо работают, что не оставляют самому «законодателю» никакого места, и ему – в условиях недоказуемости своего существования, исходя из самих по себе законов, приходится прибегать к разного рода фокусам и нарушениям «законов» для самоутверждения, чтоб хоть как-то предъявить себя. Ко всему прочему, всем рекламирующим «законодателя» почему-то очень не нравятся эти самые «законы», например, они ни в какую не желают (в соответствии с «законами») умирать, и объясняют такие «законы» порчей хорошего мира, которую совершило неосторожное обращение со свободой (ох уж эта свобода! как дьявол из машины она появляется везде, где у боженьки не клеится). В итоге боженька прячется где-то в деистическом начале времен под псевдонимом «незнание» (теряя с каждым веком развития науки все больше и больше территории: триста лет назад и лампочку сочли бы божественно-мистическим вмешательством в физический мир), сделать в настоящем так, чтоб вся власть Советам, то есть антропософам, боженька не хочет, а свободные люди свободно живут и умирают без страховки. С т.з. материализма, есть два факта, с каждым из которых идеализм не может смириться. Первый факт заключается в том, что человек (каждый отдельный для начала) живет. Второй – в том, что этот самый человек умирает. Идеализм не устраивает ни первое, ни второе, он одновременно боится и жизни, и смерти. Поэтому идеализм желает как можно подробнее запрограммировать жизнь людей, а в обмен на вранье отрицания второго факта покупает лояльность человека к любым посягательствам на его свободу (вот где она в материализме). Свобода материализма, хотя и является онтологией человеческой жизни за неимением других онтологий, ограничена физикой и социологией; за пределами же материализма ее хотят ограничить метафизикой и прочей, извините меня, херней. Это было бы невинным развлечением, даже интеллектуальной игрой (вроде игр Хейзинги), однако идеалисты не могут сидеть на попе ровно: им подавай духовную цензуру, борьбу с онанизмом, крестовые походы, самобичевание, резанье языка из-за количества букв в божьем имени и т.д. Ни о какой добровольности (вопреки Хейзинге) речи не идет (точнее идет только на этапе заманивания в игру, а потом… ну вы помните проблематику свободы в идеализме). Жизнь человека, и так не больно долгая, гробится на исполнение антиномических прихотей очередного идеализма, а подчас и заметно сокращается: вряд ли шахиды подрывали бы себя, будь они атеистами. Материалистический гуманизм не занимается глупым делом отрицания очевидности смерти, но, поскольку человек существует вопреки энтропии, его жизнь и есть ответ смерти, по факту существования жизни, а смысл жизни в ней – в жизни – самой и заключается. Просто, как в материалистической концепции природы у Ломоносова.
ВЛАДИМИР-III: Разумеется, Свасьян отлично понимает проблематичность идеализма: Не секрет, что теология всегда спотыкалась о божественные парадоксы; её и не было бы в помине, как теологии, не научись она справляться с ними апелляцией к «безумию креста» или к заклинательным формулам типа «верую, ибо абсурдно». С философией, конечно же, дело обстояло иначе. За абсолютной невозможностью приспособить эти заклинания и к философии, где неприлично же было бы сохранять лицо, апеллируя к «безумию интеллекта», философам, поставленным перед проблемой эгоизма в философии, не оставалось иного выбора, чем между сведением своего Я к пучку представлений и мужеством не потерять самих себя в собственных мыслях. Вместо этого Свасьян предлагает одно-единственное философское, а точнее парафилософское (отрицающее, по сути, философию) лекарство – антропософию. И тут же начинает оправдываться, стесняться теософского флера, неизбежно присущего таким «последним истинам» (как философ, который привел на симпозиум по Канту своего придурковатого родственника; некому за ним приглядеть). Иначе и быть не может: вскормленный диалектическим материализмом человек не может не стесняться всех этих «тайноведений»; даже похоронив советский марксизм, он уже не может всерьез играть в постсоветские игры (в религию и религиозную философию в т.ч.), как, например, на 25 году после СССР невозможно всерьез возбуждать «семью смертями умерший» (как у Петрония в «Сатириконе») советский антифашизм. Эти комментарии замышлялись как рядовой отклик на рядовую книгу. Но по мере прочтения (мой метод) свасьяновского сборника вырастала концепция комментария в качестве Анти-Вех в ответ на новые «Вехи», реакции на новые «Проблемы идеализма» XXI века (уж в этом-то Свасьяну нет равных). Конечно, Свасьян – не Бердяев и Струве, ну так и я – Булат Владимир Владимирович – не Милюков. Однако, еще не все потеряно: если прав не я, а Свасьян, то лет через 300 (по мере прогрессирующего упадка цивилизации от идеократии к идиократии) я покажусь потомкам гением чистого разума. Свасьян относится к категории т.н. «семидесятников» - людей, чье становление как личности, либо наиболее продуктивный период жизни пришелся на 1970-е годы. Высоцкий, который мастерски изобразил «люмпен-интеллектуала» (так!) на закате советского общества, отнесся к нему, тем не менее, весьма добродушно и с сочувствием. «Люмпенство» позднесоветских интеллектуалов звучит у Высоцкого не в качестве ругательства, а в качестве констатации их неприкаянности, комплекса «лишних людей». Помимо Свасьяна к лицам эпохи вполне можно отнести Мераба Мамардашвили, Фоменко с его аллергической реакцией на историю, на 70-е также приходится пик творчества А.А.Зиновьева, сюда дотянулись из предыдущих десятилетий Зимин и Лосев. Этих очень разных людей объединяет, пожалуй, их невостребованность в условиях застойности не только экономики, но и интеллектуальной жизни СССР. Отсюда и некоторая гипертрофия интеллектуальных замахов указанных представителей эпохи. Наверное, если бы СССР сохранился и по сию пору, мы – советские интеллектуалы – и сейчас, отрапортовав положенное на комсомольском утреннике в честь 90-й годовщины со дня рождения героев Асуанской плотины, в неформальной обстановке уходили бы в идеалистические пространства древнерусских летописей, американской фантастики, античных диалогов, кабинетного богословия или какой-нибудь причудливой теософии (хоть сатанизма; впрочем, сатанизм в стране пионеров выглядит более чем неубедительно, жить ему в коммуналке, ругаться с соседями, «доставать» запчасти к подержанным «жигулям»; в таких условиях сатанист, по совету Фридриха Ницше, будет в тесном союзе с теистом, потому что больше никаких союзников у него не получится). Застой в интеллектуальной жизни проявился не менее жестко, чем в социально-экономической. А перестройка повернула нас мордой к реальности (уже за одно это ей спасибо).
ВЛАДИМИР-III: Но, даже не соглашаясь со Свасьяном, я не считаю его деятельность напрасной. Отрицательный результат – тоже результат. Он даже важнее положительного. Мой вузовский преподаватель – А.Ф.Малышевский – не раз говорил, что гораздо более интересным результатом была бы недоказанная гипотеза, незащищенная диссертация – это указывало бы на то, что здесь пусто, что вопрос решен. Идеалисты – это такая разновидность саперов в области философии, которые идут по ошибочным дорогам, чтобы материалисты могли правильнее оценивать обстановку.
ВЛАДИМИР-III: Антология средневековой мысли. СПб., 2001-2002. двухтомник. Замечательная антология (кого там только нет!) Но примечательнее всего - вступительная статья редактора С.С.Неретиной. Я бы включил эту статью в сборник "Антология средневековой мысли XXI века". Потому что внимательное ее прочтение влечет за собой ключевой вопрос (почти experimentum credo): вы хотите вернуть средневековье? Да, как индеец Талькав (который после всех паганелевских теоретизирований задал конкретный вопрос: ищите пленника?) я хочу поставить именно такой вопрос. Тем более, что замысел гораздо масштабнее, чем представляется современным схоластикам. Как заметил однажды А.А.Зиновьев: мало западному человеку показать музейный вариант "жизни в СССР", его надо поместить в советскую среду, заставить жить по-советски, причем без права переписки с несоветским миром (не прошлдо и шести лет, как известный советский сатирик смоделировал это на примере объяснительной американского шпиона, засланного в СССР). Но не будем трогать СССР, который если уж на что и похож в прошлом, то на античные, платоновско-ефремовские утопии. Буду откровенен (и того же жду от Неретиной, которую шокирует факт наличия в мире атеистов): чтобы "возродить", одной антологии мало, надо вернуть все общество в состояние средневековья, в т.ч. все его сферы: экономическую, политическую, культурную и т.д. Иначе, в ином варианте, это будет несерьезно, это будет игра в религию, в теологию, в схоластику, в нелюбовь к атеизму. Иначе нельзя, не получится - так диалектика снова задает тон (а хмурый Гераклит начинает демокритовски ухмыляться). В конце концов, зачем человеку сверхзвуковые самолеты, если пророк Мухаммед слетал в Иерусалим за ничтожное время (даже вода из кувшина пролиться не успела), зачем нам лекарства, если можно лечить людей молитвами (а лучше и не лечить: все равно воля божья), зачем печатать книжки, если печатное слово убивает средневековую культуру? И еще: а вдруг, когда мы погрузимся в развитое средневековье, там все окажется не так, как кажется здесь и сейчас - в обустроенных по последнему слову быта бездуховного Нового Времени "кельях" отшельников информационного века? В 2005 году я написал "культурологический роман" - "Наше светлое Средневековье" (только вот было это Средневековье светлым, а не темным).
ВЛАДИМИР-III: Фёдор Ива́нович Гирено́к (род. 17 марта 1948) — советский и российский философ, доктор философских наук (1989), профессор (1999). Является лидером русского философского археоавангарда. Гиренка, как, собственно, и весь "просвещенный национализм", который он на пару с Шаргуновым представляет, хорошо характеризуют две цитаты: Мне скажут, что Россия не для русских, а для россиян. Я в ответ могу только засмеяться. Даже мой сосед, сдающий квартиру внаем, хорошо знает различие между русским и россиянином. Пусть попробует россиянин снять квартиру у моего соседа, и я сразу скажу, что у него ничего не получится. Потому что под словом россиянин скрывается нерусский. И это все знают. Поэтому, когда говорят, что Россия для россиян, это означает признание того, что Россия существует для нерусских. Тем самым разрушается метафизическая структура существования России. и Для православного империалиста весь мир делится на христиан и «нехристей». От нехристианина можно ожидать чего угодно. Они — это не мы. Поскольку мы православные, постольку нам неважно знать происхождение человека по крови, нам неважно кто ты — русский, еврей или араб, не так важно, какого цвета у тебя кожа. Нам все равно, какая национальность у людей, стоящих у власти, даже у людей, случайно разбогатевших и неправомерно распоряжающихся нашими богатствами. Это не два разных человека, и не две разных книги одного человека, разделенные десятилетиями. Это цитаты на одной страничке - http://www.liberty.ru/groups/russian-world/Sem-dnej-v-Parizhe разделенные всего несколькими абзацами благоглупостей в стиле самой бессмысленной песенки Шевчука о Париже "Ни о чем". Что получается? К себе Гиренок рысиянина, конечно, не пустит, но к вам запросто пропишет православного араба. Во-первых, потому что православный, а во-вторых, не к себе же? Вот так и доверяй просвещенным националистам: останешься с арабом на одной жилплощади. Вот те и метафизика! Надуют-с.
ВЛАДИМИР-III: Н.Н.Брешко-Брешковский [8.2.1874, Петербург – 23.8.1943, Берлин] – действительно, сын знаменитой революционерки, писатель-графоман, военный корреспондент и патриот. «Пришла война, и нужны оказались германские зверства. Пожалуйста! И чего только нет в этой новой, горячей еще, только со сковородки Брешкиной книжке: и подлые шпионы, и героические сестры милосердия, и «орлы», «чудо-богатыри» русские, и кровожадные вампиры-немцы… Пришла февральская революция, и нужны оказались иные мотивы! Пожалуйста! И новый труд неутомимого Брешки, свежий, круто-заправленный, горячо-поданный, «с луком, перцем, с собачьим сердцем», рьяно рассказывает о Гришке Распутине, о развратной Алисе, о восставшем народе» (Василевский И. М. Что они пишут? Мемуары бывших людей. Л.,1925. С 27-28). Дальше – больше. Умер, точнее, погиб во время бомбежки Брешко-Брешковский национал-социалистом, заслуженным власовцем Германского Рейха, разумеется, не предав Россию (патриоты вообще никогда ничего не предают, это они – жертвы предательства, это их предают, ведь сказать, что это патриот кого-то предал – значит глубочайше оскорбить патриота, до глубины души). Творчество Б.-Б. (сообщает биографический словарь «Русская литература ХХ века») оказало значительное влияние на В.С.Пикуля (интересно, до какой степени? до степени национал-социалиста - патриота России?)
ВЛАДИМИР-III: Августин Аврелий - римский богослов, автор - "Свободы воли". В трактате "Свобода воли" Августин Блаженный просто примитивен. Его аргументация такова: если все мы хотим вкусного клубничного мороженного, да еще и за бесплатно (а человеку, по природе своей, свойственно хотеть вкусного клубничного мороженного, да еще и за бесплатно, а те, кто не хочет - сектанты), значит оно есть (не потому, что его произвели, а потому что хотим; произвели - не произвели, в конце концов, неважно), а раз оно есть, значит оно - вкусное бесплатное клубничное мороженное (предмет стремления человечества) - суть боженька, собственной персоной.
ВЛАДИМИР-III: Вернер Зомбарт - автор книги "Евреи и экономика". Вернер Зомбарт натурально свихнулся на евреях (как еврей Фрейд свихнулся на либидо). Если же обратиться к норме, то обнаружим, что, к примеру, греческие купцы (они же византийские) были настолько ушлыми, что никакие еврейские с ними конкурировать не могли - причем, как в христианскую, так и в дохристианскую эпоху (стало быть, мы и здесь исключаем религию из числа факторов, определяющих общественное развитие).
ВЛАДИМИР-III: Фильм Андрея Петровича Звягинцева "Левиафан". Фильм не смотрел, но... Любой российский фильм "против власти" априори является антиправославным и русофобским. Если Звягинцев этого не понимает... это не есть хорошо.
ВЛАДИМИР-III: Схоластические доказательства бытия божия. Иногда наивности доказывающих нет предела. Например, для Роберта Гроссетеста (1168-1253) существует некая иерархия истин, и "Наивысшая Истина - Бог". А позвольте спросить, откуда мнение о том, что истины делятся на "высшие" и "низшие"? И каков критерий оценки? Чья "истина" "выше"? Червя или галактики? Например, бархатный червь почти не эволюционировал на протяжении 570000000 лет, и схоласты (с их любовью к постоянной неизменности) должны признать, что "истина" бархатного червя совершеннее "истины" человека. В общем, доказательство (как и иные доказательства бытия божия) исходит из неверной предпосылки о существовании некой иерархии истин. P.S. Кстати, все схоласты дружно относят человека к животным (привет Дарвину из Светлого Средневековья )
ВЛАДИМИР-III: Шутка Бердяева насчет материалистического: мы произошли от обезьяны, стало быть должны любить друг друга. Он угадал! Именно поэтому и должны (но не "любить" - это что-то псевдосексуальное, а помогать, - вот это правильнее). Именно потому, что мы - потомки обезьян. У нас нет когтей, клыков, сильных крыльев и быстрых плавников. Если бы мы происходили от тигров или носорогов, тогда зачем кооперация? Но у обезьянолюдей не было ничего из перечисленного. Зато было хитроумие (развившееся в разум: вовсе не "созерцание" философствующих бездельников его породило, а хитроумие) и взаимопомощь. Это в нас точно обезьянье.
ВЛАДИМИР-III: Антология средневековой мысли. СПб., 2001-2002. двухтомник. Дочитал, наконец, эту книженцию (оба тома). Сразу хочу сказать, что то ли я такой проницательный, то ли авторы учебников по истории философии настолько точны (ладно, ладно, второе))))), но ничего нового, чего бы я не знал ранее (заочно - из учебников и советских антирелигиозных книжек) о средневековой схоластике, я не узнал. Опять не хочу сказать, что эти люди - от Августина Блаженного до Уильяма Оккама включительно - были глупы. Наоборот, это были замечательные интеллектуалы (в наше время они были бы философами-атеистами). И они честно излили свой интеллект на поставленную проблему. Но поскольку они пытались найти некую определенность, закономерность, логику, правдоподобность, наконец, в неопределенной выдумке, состоящей из вздорных случайностей, то, разумеется, их труды являются замечательным памятником бессилия человеческого разума найти то, чего нет. Они изобрели свой специфический профессиональтный сленг (гораздо более специфический, чем у моряков или программистов), затратили уйму человеко-трудов, научились неопровержимо доказывать, равно как недоказуемо опровергать одни и те же вещи. И все зря. В конце концов, поздние схоласты (в т.ч. Оккам) честно заявили: боженька недоказуем. Ни "из науки", ни из чего либо еще. Европа прошла через это интеллектуальное горнило, которое и стало одной из почти аристотелевских причин ее восхождения в XIV-XVI веках. К сожалению, Россия и мусульманский мир застряли где-то на подступах к схоластике (за что и расплачиваются сейчас куда более низким уровнем интеллектуальной культуры: мусульманский мир погряз в спорах вокруг буквалистского толкования религиозных норм, а Россию вообще ничто иное не волновало, кроме ее места в мире; она так боялась его потерять, что наконец потеряла). А в Европе "диалог науки и религии" был завершен еще где-то ко временам Черном Смерти (XIV век). После этого всерьез заявлять (как нас радует поколение флоренских), что "бога можно доказать из науки", может лишь законченный невежда да откровенный мошенник. Особняком стоят помещенные в антологию писатели-мистики. Скучные, даже нудные, как бормотание молитв, трусливые (были бы смелы, были бы атеистами) и раскрывающиеся в своей отвратительной богофилии. Ну, им-то "дыказывать" нечего, а поэтому можно все. Свобода!
ВЛАДИМИР-III: ВЛАДИМИР-III пишет: Но, даже не соглашаясь со Свасьяном, я не считаю его деятельность напрасной. Отрицательный результат – тоже результат. Он даже важнее положительного. Мой вузовский преподаватель – А.Ф.Малышевский – не раз говорил, что гораздо более интересным результатом была бы недоказанная гипотеза, незащищенная диссертация – это указывало бы на то, что здесь пусто, что вопрос решен. Идеалисты – это такая разновидность саперов в области философии, которые идут по ошибочным дорогам, чтобы материалисты могли правильнее оценивать обстановку. Издательство сверстало обложку:
ВЛАДИМИР-III: Знаете, что я думаю (сейчас читал-читал Антологию восточнохристианской богословской мысли - в пару к двухтомнику Антология средневековой мысли - -дочитаю, поделюсь сравнительными впечатлениями). Так вот, если бы произошло "чудо" (бывает и так), и Византия (точнее Ромейская империя, Imperium Romanum, Βασιλεία Ῥωμαίων) возродилась в XIII-XIV веках (хотя бы в границах совр. Греции-Турции), с Россией эта православная держава была бы в еще более худших отношениях, чем Грузия-Украина, начиная еще с XV века, а уж к 1914 году Византия точно воевала бы в рядах союзников Германии. Умеют русские православные патриоты )и неправославные тоже) себе врагов наживать.
ВЛАДИМИР-III: Вышла моя книга по философии. Собираю в ближайшем будущем нашу питерскую альтернативноисторическую общественность для презентации
ВЛАДИМИР-III: Советский фильм 1973 года "Всадник без головы". Единственный, если не ошибаюсь, советский вестерн (все остальные - не то пародии, не то комедии). Также к числу его несомненных достоинств относится то, что в фильме снимались настоящие, если не мексиканцы, то кубинцы - Эслинда Нуньес и Энрике Сантиэстебан.
ВЛАДИМИР-III: Иггерс Г., Ван Э. Глобальная история современной историографии. М.,2012. Очень хорошая книга, посвященная проблемам историографии - как на протяжении последних 300 лет писали и осмысляли историю, какие парадигмы обсуждались в рамках историографического дискурса. Немало места отведено Западу, но столь же много - Китаю, Индии, Японии. исламским странам, даже Латинской Америке и Корее. Из интересных открытий, которые сделаны лично мной для себя: теория культурно-исторических типов (гордость "континентальной" философии в лице Данилевского и Шпенглера) пришла из Англии (у Бокля содержится культурно-исторический подход в его «Истории цивилизации в Англии»). Просто моя дипломная работа 1996 года называлась "Теория культурно-исторических типов в трудах Данилевского, Леонтьева, Шпенглера, Тойнби и Гумилева", а вот Бокля я пропустил. Но примечательно другое: авторы практически полностью игнорируют российскую историческую науку (лишь в главе, посвященной советским временам, содержится краткий обзор марксистского дискурса, акцентированного на изучении народных масс и классовой борьбы в истории, и все...) Почему? Попробуем посмотреть на российскую историческую науку с т.з. авторов книги. 300 лет (или около того) в России был один-единственный историк - В.Н.Татищев. Этот, безусловно, талантливый ученый, который читается интереснее любого российского историка следующего - XIX века - и, надо сказать, превосходит их каждого по отдельности, широтой своего взгляда на историю в т.ч., остался абсолютно одинок. Вокруг были лишь читатели, а не писатели. Группа немецких ученых, которая занималась историей России, не сотворила нирчего примечательного, а Ломоносов в качестве историка на два порядка ниже себя самого в качестве физика и даже литератора. Его участие в исторической науке свелось к борьбе против норманической теории. Сам Татищев осознавал свою зависимость от европейской науки. В следующем столетии опять не находим оригинальных историков. Соловьев был позитивистом и испытывал сильное влияние немца Риттера (а ко всему прочему был государственником, что делало его казакофобом - он считал казачество злым гением российской истории). Ключевский, который преодолел своего учителя, тем не менее, остался еще большим западником, чем Соловьев. Но не стоит думать, будто славянофилы не есть западники. Вся их философия - сиречь перепевы немецкой романтической школы, фихтеанства и шеллингианства. А повивальной бабкой славянофильства оказался Чаадаев, который авансом их троллил в "Философических письмах". Т.е. с точки зрения зарубежного автора, российская историография XVIII-XIX веков - это такое собрание Лермонтовых, каждый из которых уверяет, что он - не Байрон, а иной, но слишком уж зависим от Байрона. Сентименталист Карамзин тоже считается историком, хотя он был лишь талантливым популяризатором, пожалуй, даже создателем жанра научно-популярной литературы в России, но не историком (тогда уж и Пушкин - историк, коль скоро написал Историю пугачевского бунта и Заметки о Петре Великом). Поскольку для русской философии, как явления, сформировавшегося к концу XIX века, было характерно обостренное внимание к историческим судьбам России, русские философы жадно набросились на историю, полностью оттеснив в общественном сознании профессиональных историков на третий (даже не на второй) план. Отныне главной фигурой в российской историографии становится мыслитель, который сам лучше любого историка знает смысл истории и не может больше молчать, чтоб наконец сказать народу правду, которую от него скрывают. Этому наглому и велеречивому активисту-неспециалисту противостоял (и противостоит сейчас) профессиональный историк, отдавший всю свою жизнь науке, а взамен приобретший обидчивый пессимизм и ранимое самолюбие, аллергически реагирующее на любые популярные вторжения в храм науки. Но и это никак не может отменить зависимость русских исторических сочинений (даже филькхисторических) от западной науки. Смешнее всего выглядит неспециалист Ильин, который приспособил гегельянство к православно-монархической апологетике. Приход к власти большевиков (вопреки распространенному мнению) ничего не изменил, поскольку большевики были интеллигентами-идеологами - плоть от плоти породившей их России XIX века. Они лишь установили монополию определенной идеологии, чего ранее ни у кого не получалось (считать, что в XIX веке существовала некая православно-монархическая официальная идеология - верх наивности; царская власть, как эстетическое явление, всегда была военной властью, даже солдафонской временами, ей по сути были чужды всякие жреческо-идеологические тонкости: Николай Второй не судил духоборов Кавказа за антинациональный пацифизм и уклонение от службы в армии, он прото пустил на мятежные деревни казачьи войска; так до поры до времени удавалось решать идеологические проблемы). В СССР повезло тем историкам, которые ушли в свои любимые ниши (Тарле - в Наполеоновскую Францию, Гумилев - в гуннские степи, Тишков - в этнологию канадских индейцев). Все остальные... нет, их не репрессировали, они просто остались серыми как асфальт, а историческая наука СССР - скучнейшим, что только можно себе представить. Оглядываясь на свое детство, я поражаюсь, как я мог вообще заинтересоваться историей? Астрофизика и геология (с разными "судьбами фантастической теории") были в сто раз занимательнее. Наверное, виновата Античность, но нет... по программе в советской школе сначала идут "Рассказы об истории Отечества" - 4 класс, да и учебник по истории Средневековья я прочел раньше, чем по истории древнего мира. Но общий исторический дискурс во времена СССР был прекрасен - советская цивилизация в ее мировом измерении. Первый и последний раз мы чувствовали себя в центре мировой истории. И все благодаря немецким шпионам и их деньгам. Никогда никакой Николай Вторый божией милостью не заимел бы столько друзей - от Сартра и Рабиндраната Тагора до Фиделя Кастро. Был бы у него в союзниках России (помимо армии и флота) какой-нибудь бутанский король да пара среднеазиатских ханов (которые и так вассалы России). В 1917 году Россия вышла на столбовую дорогу мировой истории (и никакая скука классовой борьбы не могла обесцветить революционную романтику прогресса и уничтожения затхлого традиционничания), но сошла с нее... В 1991, 1985, 1968, 1956, ..? А позвольте поинтересоваться, что обсуждать в российской исторической науке последних 25 лет? Носовского и Фоменку? Или разоблачителей жидо-масонского заговора против России (славянофильство сто пятьдесят лет назад обещало выродиться в нечто подобное и сдержало обещание)? Или жалкие остатки академической науки? Зачем финансировать исторические исследования, если можно оплатить тур с семьей по Средиземному морю (все включено!) какому-нибудь русскому патриоту, а он завтра накропает "исторический труд" о том, что Россия сделала все изобретения и открытия, а эйнштейны-стефенсоны (по указке Мирового Синедриона) их украли. Но и здесь патриотический дискурс подражателен до неотличимости, а зюгановские коммунисты на наших глазах уверенно шли путем Муссолини. Реальная история (какая она была) патриотам не нужна (она очерняет, фальсифицирует их самомнение), а сотворить лучшую никак не получается. Потому и исторической науки быть не может.
ВЛАДИМИР-III: Добавить к вышезложенному можно то, что в результате изчезновения СССР (события, никак не понятого современной публикой: для либералов это законное возмездие, для патриотов - расстрел царской семьи 2.0, для крысок вроде путина - замаячившая угроза подрабатывать всю жизнь таксистом вместо того, чтоб грозить Вселенной) в России (части - настоятельно напоминаю! - этого СССРа) происходил устойчивый регресс сознания. История как бы пошла вспять. Раскапывание забытого прошлого превратилось в разоблачение всей истории (теперь уже Ленин - не Ленин, Александр Македонский - не Александр Македонский, даже медведь коала - не медведь коала, и темные силы от нас это скрывают; разоблачителю заговора псевдосексуально-психологически очень важно быть жертвой раскрытого заговора, если заговор его не задевает, то это и не заговор вовсе). Алчущие утеряной духовности пробудились (как тот кафкианский таракан) Милоновыми и Мизулиными (теперь, правда, верующие сетуют, что эти все правильно говорят и делают, только надо б более привлекательно говорить и делать). Россия быстро превратилась в свалку интеллектуальных отходов со всего мира. Поэтому сегодня происходит в Петербурге слет неонацистов Европы в поддержку путина против фашизма. Не стоит удивляться. Это закономерно. Жив был бы Гитлер, его тоже пригласили. И даже наградили б юбилейной медалью к 70-летию. Зюганов не видит здесь никакого противоречия с суверенным коммунизмом, а путин - с суверенной демократией. Но "разоблачать" лицемерие и мировоззренческую шизофрению совсем не хочется - чувствуешь, что твои разоблачения натурально уничтожат этот своеобразный мирок на обочине истории, который уже не хочет быть в ее центре, а хочет лишь сохраниться; и вся русская интеллектуальная традиция двух веков пропадает зря: Бердяеву надо теперь обосновать необходимость борьбы с укрофашизмом (не потянет), а Владимиру Соловьеву (нет, не тому самому!) - написать тезисы для ежегождного послания путина о необходимости его (путина) увековечения. Да что говорить! Суворов уже давно работает водилой гундяевского мерседеса и орет на перекрестках козлам-водителям: пропусти! я - православный, б...! За последние 300 лет интеллектуальную историю России можно разделить почти на две равные половины: первый период - когда ехали в Россию, второй период - когда из России уезжают. Интеллектуалы в первую очередь. Приходится признать, что грань, диафрагма между этими очень разнорезультативными процессами - почти неуловима. Возможно, это превращение рекрутичины в военный призыв (первыми убежали немцы-меннониты и русские духоборы). Вот ведь мелочь - а как далеко дело зашло.
ВЛАДИМИР-III: Из всего МИРА МЕТРО-2033 мне понравились по-настоящему лишь два автора - Владимир Березин со своим романом "Путевые знаки" (где шикарно передана сюрреалистическая картина пустого Петербурга) и Андрей Буторин - талантливый мурманчанин с его циклом романов о постядерной России (в т.ч. с романом "Мутант"). "Мутант" я приобрел и читал в самом конце мая 2014 года, и петербургское небо тоже читало и вдохновлялось Действие романа происходит на берегах северорусской руки Луза, и мне (человеку малознакомому с Русским Севером) захотелось посмотреть, как это выглядит (по программе Вид Земли из Космоса): Ильинское - "малая родина" автора книги. вид с Ильинского на Лузу то ли автор забыл, то ли не описал ему банальное, но берега Лузы довольно крутые Луза покинутые дома по течению Лузы: Слободка - по ходу действия романа: Луза сливается с Югом Юг (берега еще круче): коровы на пляже Вот такая сцена действия романа.
ВЛАДИМИР-III: Иван Ильин "Что сулит миру расчленение России?" Статью с таким маньяческим названием Ильин написал в 1950 году, но ее продолжают перепощать разные православные сайты, что озхначает, что у этих деградантов нет ничего нового и творческого, потому они вынуждены питаться подаяниями прошлого, а ко всему еще и не способны анализировать окружающее их настоящее. Записки Ильина, созданные им от отчаянья. подаются как истина на все времена, а тем не менее Ильин просто-напросто устарел. Это не значит, что он глуп или невежественен в своем 1950 году, он просто устарел (традиционалисты совершенно не способны понять лексический смысл этого слова). Например, живописуя последствия получения Украной независимости, Ильин делает Украину верным союзником IV Рейха. В то, что IV Рейх неизбежно появится на обломках разгромленной в 1945 году Германии, Ильин верует истово, как Ориген в предсуществование душ (в этом, кстати, заключается еще одна "негодность" верующих для занятий наукой: верующим не знания нужны, а вера, ее они ищут везде, в т.ч. в науке, превращая оную в религию, со всеми отсюда вытекающими последствиями для практического воплощения такой наукорелигии). Из этой веры Ильин делает, вроде бы рациональные выводы (как говорится, если Адам был сотворен, а не рожден, у него не могло быть пупа - вот он какой, теологический рационализм): Нетрудно представить себе и то, как к этой новой стратегической ситуации отнесутся Польша, Франция, Англия и Соединенные Штаты; они быстро сообразят, что признать самостийную Украину — значит отдать ее германцам (т. е. признать Первую и Вторую мировые войны проигранными!) и снабдить их не только южнорусским хлебом, углем и железом, но и уступить им Кавказ, Волгу и Урал. На этом может начаться отрезвление Западной Европы от «федеративного» угара и от общерусского расчленения. Я не буду оправдывать Ильина в его 1950 году (не ведал, не знал такой премудрости, как рыцарь Круглого стола не разбирался в телефоне в повести Марка Твена), хотя и у Андре Мальро в его эссе "Веревка и мыши" проскальзывают аналогичные опасения, но считать Германию вечным врагом Англии-Франции означает примерно то же, что отрицать возможность Антанты на том основании, что Англия и Франция "любят ненавидеть друг друга", как подметил Стефан Кларк, и воевали минимум 37 раз - по сравнению с этим жалкие три войны Пруссии-Германии с Россией-СССР (Тевтонский Орден - это не Германия) кажутся просто родственными размолвками. Что сказать публицисту, который будет в начале ХХ века обосновывать невозможность англо-французского союза, исходя из "заветов предков" и прочих традиций? Но ладно бы Ильин в своем устаревшем 1950 году, как быть с его современными идиотами-читателями? P.S. Нужны ли еще доказательства того, что верующий всегда проиграет атеисту (за счет "специфики" мышления первого)?
ВЛАДИМИР-III: Роман Гюнтера Грасса "Жестяной барабан" (1959) и его экранизация (1979). Роман, а тем более фильм, имеет намеренно гротескно-фарсовый характер. Гротеск есть гротеск - ему дела нет до чьего-то там "вставания с колен" и причин его, а тем более дела нет до того, что на страну ПЕРВЫМИ! напали агрессивные поляки. Столь же гротескно-фарсово даже выглядит "освобождение". Оно не несет ничего, кроме смерти и изнасилования, что с запада, что с востока. Такова специфика патриотизма, как ментально-политического явления. Это от монархии или от коммунизма можно "освободиться", от патриотизма "освободиться" нельзя. Поэтому еще раз могу напоминить патриотам: вас ждет смерть и поругание, поругание и смерть. Ничем иным патриотизм закончиться не может. Это не коммунизм и не монархия.
ВЛАДИМИР-III: Завидуйте! Приобрел сегодня первый том Капитала - новое московское издание. 1529 рублей (в первом томе также есть ранние марксовы работы по экономике).
ВЛАДИМИР-III: "Надежда и слава" - мемуарный фильм британского режиссера Джона Бурмена о своем детстве в годы второй мировой войны. Фильм хорош уже тем, что он более правдив, чем иные фильмы о войне. Как иронизировала 30 лет назад моя мама-филолог: настала война, все сразу напялили обноски и стали мерзнуть (иначе показать войну в кинематографе не получается).
ВЛАДИМИР-III: Дэвид Юм - аглийский философ и автор "Естественной истории религии" (1757) Юм (в лучших традициях т.н. "низкой (щирокой) церкви" англиканства, давно уже являющейся философским обществом, а не религией, в то время как т.н. "высокая церковь" превратилась со временем в рекконструкторский клуб) рассуждает о религиях (он страстно бичует все формы "идолопоклонства" - от египетских культов до католицизма-православия) по примеру известной атеистической методики убеждения: атеист и верующий совершенно согласны в своем отрицании богов, и верующий - тоже атеист, но атеист отрицает реальное существование одним богом больше, чем верующий монотеист. Складывается впечатление, что Юм вот-вот исправит это недоразумение, и между разумом и религией (даже самой правильной и неидолопоклоннической) выберет первое.
ВЛАДИМИР-III: Советским юристам и вообще работникам правоохранительной сферы в советские времена редко нравились советские детективы (слишком бледные и невыразительные, да и ошибок авторы книг и фильмов делали немеренно). Едва ли не самым ярким советским детективом была, как не парадоксально, комедия "Джентльмены удачи" (во всяком случае, с самой оригинальной фабулой: милиция через двойника ведет преступников в нужном направлении).
ВЛАДИМИР-III: Серия "Литературные памятники" издательства "Наука" (начиная с 1948 года по сей день). Наверное, самая лучшая книжная серия в СССР, включавшая в себя как произведения изящной словестности, так и эпические монументы, мемуары, философские труды и даже просто достопамятные образчики человеческого творчества четырех тысячелетий. Но, пробегая глазами по каталогу изданий, не можешь отделаться от мысли, что это далеко не все, что можно было издать в СССР (а серия отличалась показной аполитичностью и деидеологизированностью даже при Сталине: например, в 1952 году издана книга либертарианца XVI века Этьена де Босси "О добровольном рабстве"). Многочисленные повторы и переиздания, конечно, необходимы, но все-же за пределами переводов оставалось море-океан мировой литературы, ни разу не изданной на русском языке (даже мемуары Агриппы д'Обинье, без которых невозможно представить французскую реформацию, появились только в 2001 году). Я не в курсе издательских планов Серии, но мог бы предложить следующие персоналии и произведения, которые ни разу не издавались в России: 1) Жоффруа Валле "Блаженство христиан, или Бич веры" (1572) 2) Жан-Бенинь Боссюэ "Надгробные речи" (не издавались по-русски с 1822 года) 3) Жан Шарден «Коронование Сулеймана III, короля Персии, и самое памятное за два первых года его правления» (Le Couronnement de Soléiman III, roi de Perse, et ce qui s’est passé de plus mémorable dans les deux premières années de son règne, 1671) 4) Франсуа Фенелон "Приключения Телемака" (опять не издавалось в России уже лет 100) 5) Жан де Венет «Seconde Continuation de la Chronique de Guillaume de Nangis» — летопись о времени от 1340 до 1397 гг. 6) Октавиан де Сен-Желе «Chasse ou le départ d’Amour» (1509) 7) Александр из Вильде - французский поэт XIII века. 8) Мадам Луиза д’Эпине Mémoires — написанные в виде автобиографического романа, где она вывела себя под именем «мадам де Монбрийан», Руссо — «Рене», Гримм — «Volx», Дидро — «Гамие». Все письма и документы, включенные ею в этот текст — подлинные. 9) Жерме́н Франсуа́ Пулле́н де Сен-Фуа́ (французский драматург XVIII века) 10) Чернышев Григорий Иванович (По отзыву современника, граф Чернышёв «олицетворял собой офранцуженных екатерининских вельмож, он был очень любезен в обществе, свободно писал французские верши и довольно плохо знал русский язык», был человеком «весьма мягким, любящим общество и развлечения») - сочинения. И это только франкоязычные авторы. Или вот, например Ян Длугош «Annales seu cronicae incliti Regni Poloniae» (Хроники славного королевства Польши) (1480), из которой на русском есть только описание Грюнвальдской битвы.
ВЛАДИМИР-III: P.S. И еще можно было бы собрать и издать (с хорошим научным комментарием) "Солдатские песни Галантного Века (XVII-XVIII века)" - всех/ряда стран Европы (в т.ч. "Марш Семеновского полка" (1718), который был долгое время неофициальным гимном России). Есть еще одна любопытная песня той эпохи (правда, пиратская): Матросы на баке мерными голосами пели старую, страшную пиратскую песню: Руки не мыть и пить, фифаллерала, Поскорее пить, потому что отмыть нельзя... Фифаллерала-лерала, Нам кровь не отмыть... – Я, кажется, знаю эту песню, – сказала фру Юленшерна. – Несомненно знаю. Я только не слышала раньше ее слов. – Очень грубая песня! – заметил Джеймс. – Вам, пожалуй, не стоит ее и знать, фру Юленшерна... Она топнула ногой: – Молчите! Принимай-ка, ведьма, гостей! Таверна нас не ждала и трактирщица тоже, Налей же, старуха, налей! Ты не знаешь чего? Не того, что мы проливаем, а еще покрасней! Налей! Фифаллерала-лерала! Ла-ла!.. – Теперь я поняла! – сказала фру Юленшерна. – Эту песню свистит мой супруг. Да, да, когда он в духе, он непременно насвистывает эту песню. Так протяжно, словно ветер завывает в море... http://modernlib.ru/books/german_yuriy_pavlovich/rossiya_molodaya_kniga_1_2/read_40/ Ю.П.Герман "Россия молодая". То же самое в кинематоргафическом варианте - http://yandex.ru/video/search?text=%D0%A4%D0%B8%D1%84%D0%B0%D0%BB%D0%BB%D0%B5%D1%80%D0%B0%D0%BB%D0%B0-%D0%BB%D0%B5%D1%80%D0%B0%D0%BB%D0%B0&path=wizard Кстати, поют с явным эстонским акцентом (видать в массовку набрали). Но что-то я сомневаюсь в ее аутентичности. Проверил по поисковику. Единственный источник, который дублирует текст песни - роман Елены Раскиной "Жена Петра Великого" - http://loveread.ws/read_book.php?id=30451&p=31 Больше нигде. Набрал fifallerala (хотя, может я неправильно транскрибирую) - тоже ссылки исключительно на творчество Германа и Раскиной. Я в сомнениях...
ВЛАДИМИР-III: Новая экранизация "А зори здесь тихие"6 А зори здесь тихие... В прокат вышел фильм, на котором я работал больше года и даже сейчас, после премьеры - продолжаю работать (извините за неровный почерк) Да, я принял участие в создании этого фильма. И мне не стыдно за свою работу! Конечно я понимал, что с грязью нас всех смешают как только объявят о том, что мы начали снимать этот фильм. А все почему? Потому-что уже один раз хорошо сняли. Про 15 разных спектаклей по повести, которые выдает беглый поиск по Афише, все молчат - театрам можно. А вот про кино молчать нельзя! Причем одной рукой люди возмущаются, что трогают режиссера "Тангейзера", а другой смешивают с грязью за новую экранизацию "А зори здесь тихие...". Давайте прямо скажем - после Дзефферелли - снимать "Ромео и Джульетта" - нельзя! После Масленникова - руки прочь от Шерлока Холмса! И.т.д... Давайте посчитаем, сколько раз экранизировали например Трех мушкетеров? На Кинопоиске я где-то на 50-м фильме перестал считать. Про Холмса - вообще лучше не начинать, недаром он в Книгу рекордов Гинесса за это внесен. А Ромео и Джульетта? А сами, когда читаете книгу, ни разу в голове не придумывали своих героев, свои локации? Почитал несколько комментариев на Кинопоиске, долго смеялся. Несколько человек с постоянным упорством делают упор на: "... фильм полностью слизан с первого! Сценаристы слово в слово переписали все диалоги..." И т.д. и т.п... http://yustas.livejournal.com/781784.html Современные фильмы о событиях 70-летней давности много и справедлливо ругают. Но, с другой стороны, вызвать чувства, ровно аналогичные тем, которые вызывают военные и послевоенные фильмы, они не могут по определению. И дело не только в компьютерной графике, постепенно превращающей реальность в компьютерную стрелялку. Разные эпохи - они потому и разные, что разные. Они не могут быть одинаковыми. не могут мыслить и чувствовать в унисон. Еще неизвестно, как отреагировали бы те - "мы из прошлого" - на современность (что-то мне подсказывает (опыт историка?), что эта реакция была бы вовсе не той, которую ожидают). Откапывание прошлого небезопасно, особенно, если у археологов нет ни настоящего, ни будущего, и эти бездомные маются по разным прошлым.
ВЛАДИМИР-III: Всеволод Ревич ЛЯРПУЛЯРЧИКИ О фильме «Новые приключения янки при дворе короля Артура» Сов. культура (М.).- 1989.- 8 июня.- ( 68).- С. 5. Публикуется с любезного разрешения Ю. В. Ревича - Пер. в эл. вид Ю. Зубакин, 2002 Чтобы не томить читателя, скажу, что слово в заголовке придумано Герценом. Так он трансформировал французское выражение l'art pour l'art, то есть искусство для искусства. Начиная разговор про фильм "Новые приключения янки при дворе короля Артура" (Студия имени Довженко, постановщик В. Гресь), надо прежде всего заметить, что тень великого писателя потревожена всуе. Ничего подобного Марк Твен не писал. Его "Янки при дворе короля Артура" - веселое, ерническое повествование о том, как один разбитной коннектикутец сумел встряхнуть экономический строи целой страны, погруженной в сонную одурь средневековья. Ко всяким там рыцарям, королям и круглым столам автор относится без пиетета. Высший всплеск его насмешливости - кульминационная сцена романа: вызванные по телефону рыцари Круглого Стола - рассказчик предпочитает называть их "наши ребята" - во главе с прославленным Ланселотом Озерным мчат при всех своих доспехах на велосипедах к Лондону для вызволения короля. Приписать в скобочках после упоминания имени Ланселота, что, дескать, в фильме его роль исполняет А. Кайдановский, невозможно, потому что мрачнейшая, с апокалипсическими или даже инфернальными задатками фигура ничего общего с тем Ланселотом не имеет. Продолжаю придерживаться точки зрения: в киноэкранизациях гораздо интереснее следить за художественными поисками режиссера, нежели выискивать, насколько "бережно" он подошел к первоисточнику. Можно изменять, переносить, монтировать, коверкать "по мотивам". Можно. Однако ежели духовного сродства нет совсем, то не естественнее ли обратиться к чему-то более близкому собственным задумкам. Ведь дефицита в сочинениях, преисполненных звоном погребальных колоколов, мировая литература не испытывает. Правда, отдельные комические сцены в фильме есть, например поединок главного героя, фантастическим вихрем занесенного в Англию VI века американского летчика Хэнка Моргана, с незадачливым странствующим рыцарем, которого Хэнк побеждает, даже не прикоснувшись к сопернику, и ему достается в качестве переходящего приза смазливая девица несколько неопределенного, а, может быть, напротив, слишком определенного предназначения. После чего следует действительно поэтичная сцена их, скажем так, брачной ночи, не стыкующаяся ни с предыдущим ходом фильма, ни с последующим. Ладно, бог с ним, с Марком Твеном и его устарелым романом. Фильм сделан, выпущен в прокат, его и давайте разглядывать. По многим признакам картина В. Греся относится к категории костюмированных. Экзотические одеяния, причудливые рыцарские доспехи, красочные колонны войск и паломников, которые особенно хорошо смотрятся, когда они сняты с вертолета. Такого рода фильмов на мировом экране появляется множество, обходятся они в копеечку и делаются для того, чтобы привлечь так называемого массового зрителя. Не задаваясь особыми философствованиями, что, впрочем, не возбраняется и не исключается, они, как правило, привлекают кроме красочной зрелищности, еще и сюжетной напряженностью. Приключенческое начало легко вычитывается из романа, но в фильме заметно, как именно с этим началом режиссер ведет яростную борьбу, в которой и одерживает победу по очкам. Стоит только появиться намеку на динамику, как тут же пускаются в ход любые замедлители, чаще всего рапидная съемка, чтобы, не дай бог, не довести критическую массу до сюжетного взрыва. Ладно, оставим в покое и сюжет тоже. Хотя, подождите, почему же оставим? Нас пригласили в кино, поманили именем известного писателя, нам рисовали на афишах латы я вымпелы, не грех бы подумать и о зрительских ожиданиях или по крайней мере не обманывать их, а честно раздать копии по киноклубам где найдутся любители отгадывать режиссерские ребусы. Но все-таки примкнем к ним на время. Очень хочется засудить художника по его собственным законам, очень хочется "дойти до самой сути" и выяснить, что же нам предлагается вместо. Вместо Твена, вместо юмора, вместо приключении, вместо истории, вместо Англии. Школьник схватил бы двойку по географии, если бы рассказал про природу этой страны по впечатлениям от фильма. Такие бесконечные пустыни приличествуют разве что библейским широтам. Где-то в предфиналье мне показалось, что я догадываюсь о намерениях постановщика. Он, похоже, хотел сказать человечеству вот что: идите-ка вы ко всем чертям с вашими прогрессами. Не нужны нам ни самолеты, ни, тем паче пулеметы, вам было так хорошо в старом марке с - милосерднейшими королями и благороднейшими кавалерами. И ваш патриотический долг - поскорее сунуть горящий факел в чудом залетевшую из XX века машину, пусть она отправляется в тартарары вместе с пилотом. Если именно к этой мысли подводил нас режиссер два часа, то могу высказать несколько замечаний. Во-первых, он нечестно поступил с главным героем, превратив Хэнка, может быть, по-американски немного развязного, но незлобивого паренька, в хладнокровного палача, даже мясника. Надо ли считать, что безжалостность - неотъемлемая черта наших современников, ведь при той степени символики, на которую претендует фильм, Хэнк выдвинут в представители от всего современного человечества, не меньше? В данном случае, быть может, уместно применить статью одиннадцать прим - за слишком уж огульную дискредитацию людей. Но я вовсе не убежден, что я верно трактуй замысел авторов. Потому что - это следующее замечание - моему предположению решительно противоречит все предыдущее содержание фильма, состоящего из множества эпизодов, каждый из которых может (а постановщик полагает, что должен) разгадываться автономно. Но в любом случае они никак не свидетельствуют об общественной гармонии в стране короля Артура. Если другого выхода нет, то лично я предпочитаю все же быть расстрелянным, нежели сожженным на костре. Возникает, к примеру, большой кусок, посвященный контактам героя и церкви. Поставленный с голливудским размахом, этот эпизод, несмотря на некоторую засерьезненность, по-моему, просто парафраз "Праздника св. Иоргена". Оно, конечно, - в ваше время мягкотелости и либерализма не вредно напомнить об опиуме для народа и разоблачить жуткое иезуитство церковников в духе некогда модного журнала "Воинствующий безбожник". А тут еще Фата Моргана с распушенными, как у дикой Бары, волосьями, врывается. Простите, не Фата, а просто Моргана в превосходном, должно быть, исполнении А. Вертинской. Я бы убрал "должно быть", если бы понимал задачу, поставленную перед актрисой. Но кого-то она должна была сыграть и кого-то сыграла - то ли вероломную интриганку, то ли местную Жанну д'Арк. Опять-таки зритель вынужден мучительно раздумывать, почему эта фурия поступает именно так, а не иначе. Раздумываешь так, раздумываешь, но где-то в первой половине, фильма появляется и уже не исчезает подленькая мыслишка: а есть ли что разгадывать? Не тщетно ли отыскивать черную кошку в темной комнате, если ее там нет? А есть только красивые костюмы, надетые на людей, принимающих различные позы. Вроде как в танце. Смотрим же мы балетные композиции и поболее двух часов. Почему бы и в кинозале не потерпеть? Смущают лишь дороговизна постановки и воспоминания о том, что в прошлой картине В. Греся, доброй "Черной курице", подобны сомнения не возникали. Всеволод РЕВИЧ http://www.fandom.ru/about_fan/revich_19.htm - Право, не знаю, - сказал стрелок. - В доме мы не нашли ни одной женщины. - Благодарю тебя, - сказал Дик. - Вот тебе монета за труды. - Но, по- рывшись у себя в сумке, Дик ничего не нашел. - Завтра спросишь меня, - прибавил он. - Ричард Шелтон. Сэр Ричард Шелтон, - поправился он. - Я щедро вознагражу тебя. Стивенсон "Черная стрела". Я совсем недаром процитировал Стивенсона. Когда Твен сочинял "Приключения янки...", в Англии процветал неоромантизм - кстати, Стивенсон был его зачинателем и самым ярким представителем (к той же когорте можно отнести Киплинга, Войнич, Гамсуна, Буссенара, Лондона, Горького, Куприна, Грина, даже Набокова). Можно ли считать "Приключения янки..." марктвеновской сатирой на все это направление (написал же Оскар Уайльд пародию на готический роман - "Кентервильское привидение", впрочем, привидение в повести имеет свои причуды - оно выступает в роли художника, актера, жаждет признания зрителей)? Все-таки, как мне представляется, Марк Твен "троллит" не только средневековье, но и свой родной век (предки недоборщили, современники - переборщили): по идее, янки XXV века должен столь же критически оценивать реалии Коннектикута 1889 года. Но опять же - тут я соглашусь с рецензентом - мне не хочется углубляться в марктвеновскую повесть, хочется говорить о фильме. Интерпретации литературных сюжетов не столь уж редкое явление, и не следует каждого интерпретатора обвинять в плагиате. Сколько бытует сюжетов на темы Шекспира, да и сам Шекспир был интепретатором. Если интерпретация появляется, значит что-то вызвало ее в жизни. Попробуем ответить на вопрос: что именно? 1988 год. Закат СССР, хотя, наверное, большинство советских людей именно в том году об этом еще не догадывались. Можно было смотреть на СССР 1979 года или 1991 года со скепсисом, но не на СССР 1988 года (казалось, перестройка влила новые силы). Стоп... А почему я завел разговор о советской ментальности, если у нас на повестке дня средневековье, столкнувшееся (как материя с антиматерией) с его же американским будущим? Во-первых, хочу в очередной раз напомнить, что аутентичная "советская цивилизация им. Кара-Мурзы" не считала себя чем-то обособленным от мирового процесса, у нее не было нынешнего проекта заморозиться во главе с главстерхом на "исторических землях" (будучи частью мировой истории, советские люди числили в своих предках Парижскую коммуну и Итальянское Возрождение, а вовсе не Сергия Радонежского или Андрея Первозванного). Когда-то мой научный руководитель студенчесчких времен полуизложил (я должен был сам продолжить его мысли) свою теорию мировой истории: античность, точнее греки, оказалась в тупике случайно. Почему? Дело в том, что цивилизации делятся на замкнутые и открытые (да, почти как экономики). Замкнутые цивилизации обречены (там реально действуют законы Шпенглера-Данилевского), и в итоге от египтян осталоись пирамиды, от скифов вообще ничего не осталось, Индия, Китай... хотя Индия чуть было не стала мусульманской (англичане - парадокс! - уберегли, а то был бы сейчас один такой большой Пакистан). И была так называемая "главная последовательность" мировой цивилизации - Вавилон, финикийцы, греки, Европа, Запад. Тот самый "буждающий центр" цивилизации, который Ж.Атали видит в "мировом городе". Им нет нужды себя оборонять - они сами цивилизация. Конечно, замкнутая цивилизация могла обессмертить себя - вернувшись или присоединившись к "главной последовательности": Япония эпохи Мэйдзи, Россия 1700-2014 гг (в прошлом году Россия снова вернулась в замкнутое состояние, а поскольку, как заметил Константин Леонтьев, "мы много прожили, но мало сотворили", конец этой замкнутой цивилизации близок; Украине повезло гораздо больше). Впрочем, нет нужды углубляться в эти детали (как Тойнби в труде "Цивилизации перед судом истории" в статье о советской России так и не смог приладить цивилизационные категории к сиюминутно-политическим, хотя чья-то сиюминутность могла стать для потомков цивилизационным фактором: не боги горшки обжигают). Что думал о средневековье советский человек? Для официоза, безусловно, средневековье было темным и лишь стадиальным (что-то вроде перехода от античности к новому времени; нет, не обсуждались на съездах КПСС традиционные ценности, зуб даю)))), но и для неофициальной советскости средневековье оставалось всего лишь экзотикой (хоть свое, доморощенное: "Хмуриться не надо, Лада!", хоть западное - от аляповатых сказок Божены Немцевой до экранизации в стиле григовско-ибсеновского Пер Гюнта "Гамлета"). Средневековье для человека ХХ века было вроде хищника в клетке, может и укусит, но все равно экзотика ("откуда ж тигр в Ясной Поляне?!" - как-то воскликнул Лев Толстой). Экзотике многое позволено. Мало кто одобрит людоедство или калым у русских (даже очень-очень древнерусских), но вполне смирится с этим у племен "ньям-ньям" (было такое звукоподражательное название у одного из племен мору-мангбету в Африке) или у афганцев. А поэтому средневековье стало местом сбора людей, которым элементарно опротивела окружающая действительность (неприязнь к современности - не есть отличительная черта наших дней: "О почему столь любящий древность был я слишком поздно рожден?" - вопрошает поэт Танского Китая с неблагозвучной фамилией). Уходя из опостылой современности, люди не могли не романтизировать средневековье (тут же присоседилась гонимая в СССР религия, ей не прощали ни гибель Античности, ни благословение черносотенцев, но в рамках medium avium была для нее экологическая ниша, и труды советских историков по средневековью содержали на удивление мало антирелигиозных инвектив). Получался почти идеал. "Почти" потому что идеал не может испражняться. Вот не может и все. Он описывается и должен соответствовать строгим канонам. Обычно идеалу противостоит "антиидеал", а точнее, наша столь презираемая идеалистами повседневность. И не важно, что у идеала нет денег. Зато он не испражняется. Экранизация (точнее, даже не экранизация, а интерпретация Марка Твена) стала вершиной, пиком определенных настроений в советском обществе. Глубоко презирая (почти по-булгаковски) "хамский век", любители древности (средневековости) желали видеть там (в той тысяче лет, потеряной, по словам Чернышевского, для мировой истории) "все иначе". Как у Тимура Шаова: "Здесь женщины - богини, мужчины - супермены!" (то есть рыцари, конечно). Старый романтизм бежал от цивилизации на природу, неоромантизм стал скрываться в прошлом (даже у Набокова Гумберт Гумбертович мечтает жить не в 1947, а в 1447 году - там Шарлотту отравить куда проще, да и вообще, кто посмеет обвинить древних греков или Петрарку в педофилии?) Прошлому, с одной стороны, многое позволяется (романтик не допускает мысли, что он лично станет там крепостным крестьянином, минимум - рыцарем; здесь некая хитрость обывателя, который уже стоит выше среднего уровня прошлых веков, значит, прав Марк Твен с его "политэкономией VI века"?), но и многое от него требуется. Впоследствии появилось немало пародийных намеков и на неоромантизм (например, у Пола Андерсона в "Патруле времени"). Однако, романтикам дела нет до недожареной свинины или тесных доспехов, в которых невозможно ходить (реальноисторические рыцари, пардон за прозу жизни, надевали доспехи только перед битвой, а путешествовали налегке, к тому же цельнометаллические доспехи появились где-то в XIV-XV веках, когда была выведена специальная порода лошадей - англо-норман (у Дрюона она неправильно именуется першероном, першероны появились лишь при Наполеоне), способная таскать романтического рыцаря в таких доспехах, а до того воевал он в доспехах кожанных с кольчугой и деревянным с металлическими шипами и оковкой щитом; потому и "тройные брони мавры надевают" у Турольда в "Песни о Роланде"). Ладно, есть тезис, но каков же антитезис? Есть поговорка, что революции подобны сломанным часам: два раза в сутки они показывают правильное время. Радикальное неприятие современности именно в эпоху увлечения ретро (1970-1980-х) попало в унисон с мыслями мало-мальски образованной части общества. Не то, чтобы люди той эпохи окончательно возненавидели прогресс, но он просто надоел, и в поисках куда более утонченных ощущений они заглянули в прошлое (заглядывать в будущее тожде надоело, ведь там тот же самый скучный прогресс). Фильм поспел (в этом отношении) как раз вовремя. Я хорошо помню эпоху, последовавшую за фильмом. Кто бы обратил внимание на Фоменко, на Дугина, на антлантологов, контактеров и православных фундаменталистов, если б что-то не "сломалось" в развитии России? Если средневековье кажется вершиной, значит с тех пор все только ухудшалось. В качестве "мальчика для битья" избран средний американец (особенно забавно смотрятся его музыкальные темы: гимн республики, янки-дудл, кантри - будто демоны, преследуют они его в прошлом). Я уже как-то заметил, что если сталкивать современную реальность и древнюю легенду, реальность, разумеется, будет проигрывать. Хотя бы эстетически. Она имеет слишком много "обязательств", в то время как легенда не связана ничем (как мы помним, ей даже испражняться не приходится, хотя она - не дура выпить и закусить; интересно, что, хотя христианские богословы могут спорить на тему интимных отношений Иисуса Христа, все они едины по вопросу: испражнялось ли второе лицо троицы? - конечно нет!) Надо бы сталкивать тогда уж легенду с легендой. Короля Артура с Гарри Поттером (хотя бы для начала). А так... прошлое и настоящее говорят на принципиально разных языках: настоящее тащит в прошлое свои пулеметы и технологии, а прошлое сжигает будущее на кострах (за богохульство?) Даже как-то язык не повернется сказать, что Хэнк Морган - потомок рыцарей круглого стола (и в стадиальном, и даже в этническом отношении), а ведь так оно и есть. Нет такой гадости в прошлых веках, которую не оправдал бы романтик-стародум, и нет такой ценности в настоящем, которую он же не обоблевал бы за деградацию и подмену. Наверное, это поправимо только в одном случае: расширение Вселенной сменилось сжатием, и теперь мы забыли прошлое и помним только будущее (я как-то написал на эту тему фантастический рассказ). Во всех остальных случаях нам с ним не тягаться. Такова общая эстетика фильма. Пофрагментарно. Фильм достаточно четко разбит на некие "эоны" (влияние гностической философии?) А. Ланселот лицом к лицу с железным драконом. Б. Сцены при дворе Логрии (в т.ч. неудачная попытка сожжения Хенка) В. Вставная новелла о Сэнди и ее рыцаре Г. Засасывающая история Морганы Д. Вставная новелла с работорговцем Е. Вставная новелла (в предыдущую) с церковью Ж. Сцена посвящения в рыцари и последующего разоблачения Моргана Морганой З. Поединок. Я недаром назвал три "эона" из восьми вставными. Без них сюжет все равно существует. Но вот они-то (в меньшей степени "эон" о работорговце, в гораздо большей - остальные) оживляют повествование. Все остальное - голая философия (заглянул тут вчера в книжку "В поисках темного логоса" Дугина и хмыкнул - набор букв; какие бы сложные истины не описывал философ, он обязан уметь их донести до читателя, а у Дугина - набор букв, из которых составлены одно непонятное слово, объяснимое через другое непонятное слово и т.д. - до бесконечности, впрочем, чего еще ждать от гностика?) "Эон" Сэнди живо напомнил мне нашего советского и современного российского историка Ю.Г.Алексеева (кафедра истории России с древнейших времен СПбГУ), который отстаивает идею сугубого практицизма и рационализма людей средневековья. Вставная новелла с участием Евстигнеева и его пиара (да, таким современным термином иначе и не назовешь) церкви и ее роли производит тягостное впечатление. Кинокритику она напомнила (а он подошел к фильму сугубо профессионально - с т.з. кинокритики, в то время как режиссер очень хотел выйти за ее пределы) "Праздник святого Йоргена" - советский еще немой антирелигиозный фильм ("Излечился, дурак!"), но если режиссер так уж хочет за пределы, то ситуация еще хуже. Попытка заменить "примитивно-материалистические" истины марксизма-ленинизма духовностью прошлых веков оказалась откровенно неудачной. Великий Инквизитор (американец оказался знатоком русской литературы и сразу узнал героя Достоевского ("Тот самый")) так долго и упорно разъяснял Хэнку превосходство теократии над всеми иными общественными устройствами, что ожидаешь чего-то сверхъестественного. Но с народом Великий Инквизитор разговаривает еще примитивнее, чем Коля Красоткин у Достоевского (Достоевский вывел в этом образе сатирический образ "хождения в народ", но ему самому даже эти высоты не дались). Как-то неприятно, когда тебя считают лохом, особенно в национальном масштабе. А ничего другого церковь народу предложить не может. Она не просто хранит невежество, она хранима им. Хоть в VI, хоть в XXI веках (вот уж истинно вечные ценности). Все это в значительной степени обесценивает те интеллектуальные высоты, которые были (да, были) рядом со свинарниками и лепрозориями. В итоге цивилизация (та самая - открытая, которая переживет все, всех суверенных) пошла по другому пути. А красивый мир средневековья остался в наследство модернофобам. Все справедливо.
ВЛАДИМИР-III: Я не в курсе издательских планов Серии Навел справки. В 2015 в серии Литературные памятники выйдут: Гасьен Куртиль де Сандра. Мемуары графа де Рошфора ("Мемуары M.L.C.D.R.") Сен-Симон. Мемуары, т. 2 Б. Дизраэли. Сибилла Дизраэли - слишком примитивен. Почему-то существует миф о еврее-интеллектуале, но Дизраэли - не про его честь. К тому же усиленно распространял слухи о мировом еврейском заговоре (в т.ч. считал одним из звеньев этого заговора "всемогущую тайную русскую дипломатию" середины XIX века: привет патриотам от других патриотов). А первый - Гасьен Куртиль де Сандра - автор Мемуаров мессира д'Артаньяна, (1700), впоследствии использованных Александром Дюма для создания трилогии «Три мушкетёра», «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон». Родился в 1644 году, служил в роте королевских мушкетёров, где дослужился до чина капитана. Ещё находясь на военной службе, занялся сочинительством, а после ухода в отставку в 1688 году стал профессиональным публицистом и писателем. Романы де Куртиля, написанные в авантюрно-приключенческом духе, а также вымышленные «мемуары», полные пикантных подробностей, пользовались большим успехом у читателей, но вызвали гнев короля Людовика XIV, который усмотрел в них оскорбление монаршей семьи, и де Куртиль на несколько лет был брошен в Бастилию, откуда ему удалось сбежать в Нидерланды. В Нидерландах де Куртиль продолжил литературную деятельность и выпустил «Мемуары господина д’Артаньяна», после чего в 1702 году неосторожно попытался вернуться на родину, но был схвачен и вновь посажен в Бастилию, где пробыл 9 лет и вышел лишь незадолго до смерти. В заключении сочинил «Историю Бастилии», также бывшую в своё время достаточно популярным чтением.
ВЛАДИМИР-III: "Мертвый осел и гильотинированная женщина" - роман французского писателя Жюля Габриэля Жанена. "Мертвый осел и гильотинированная женщина" - разумеется, пародия на Виктора Гюго, на его ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ПРИГОВОРЕННОГО К СМЕРТИ, но пародия иного типа, особого, скорее уж "лирическая пародия" (по аналогии с "лирической комедией" в советском кинематографе). Интерес к Жанену как представителю «неистового романтизма» проявлял Пушкин, называвший его роман «Мёртвый осёл и гильотинированная женщина» «прелестным Ослом».
ВЛАДИМИР-III: Сэр Ло́уренс А́льма-Таде́ма (1836—1912) — британский художник нидерландского происхождения, писавший картины преимущественно на исторические сюжеты. Какая-то Античность у него получилась в виде Царства Спящих: все или уже спят, или готовятся отправиться ко сну. А вот игра в шахматы в Древнем Египте (не индийские - художник был очень аккуратен с эпохами):
ВЛАДИМИР-III: А все-же субкультура стимпанка привлекательна. Вот за это: Характерными элементами мира стимпанка можно считать: Технологии, основанные на принципах механики и паровых машинах, достигших высоких степеней развития: паровозы, паротурбовозы, гражданские и боевые корабли на паровом ходу, в том числе весьма крупных размеров (океанские лайнеры и дредноуты), паробусы, паровые экипажи, дирижабли, примитивные аэропланы (часто на паровом ходу), роботы и прочие (зачастую весьма загадочные) механизмы, сделанные из клёпаного металла, медных труб и дерева. Машины в изобилии снабжены рычагами и приборами с аналоговыми циферблатами и стрелками. Распространено применение паровых турбин в качестве быстроходных двигателей для разнообразных индустриальных машин — насосов, сепараторов, циркулярных пил, станков, альтернаторов. Нефункциональное украшение приборов и машин. Внешний вид машин, как правило, выдерживается в стилистике викторианской Англии. Газовое и частично свечное освещение улиц и домов. Начальный уровень развития электричества — телеграф, примитивные дуговые лампы, опыты с электричеством в стиле работ Николы Теслы. Оружие времён промышленной революции и вариации на его тему: револьверы, однозарядные и магазинные винтовки, ранние образцы автоматических винтовок, ранние образцы пулемётов (весьма популярен пулемёт Гатлинга), нарезные артиллерийские орудия, ранние образцы танков, аэростаты, дирижабли, могут присутствовать ранние образцы самолётов. Ограниченное употребление холодного оружия, такого, как шпаги, сабли, ножи. Особый аксессуар — клинок, размещённый внутри трости. Также встречается и своеобразное протезирование — утерянные конечности заменяются на механические части тела. Информационные технологии викторианской эпохи: уличные газеты, напоминающие кассовые аппараты, неэлектронные счётные машины (арифмометр, вычислительная машина Бэббиджа и т. п.), телеграф, в ряде случаев — пневмопочта и пневмотранспорт. Одежда и аксессуары викторианской Англии: Аристократы в цилиндре и пальто, под которым фрак, брюки и рубашка с кружевами. Дамы в корсетах и кринолинах с капором на голове и чулками с подвязками на ногах. Рабочие в кепках, куртках, сапогах. Распространено курение трубок, используются карманные часы на цепочке, трости и т. п. Урбанистический антураж: фабричные трубы из красного кирпича, пасмурное небо грязно-серого цвета, смог, булыжные мостовые, уличные газовые фонари, магазины, лавки, театры, городские трущобы. Соответственно, общая достаточно мрачная атмосфера. Викторианские персонажи: безумные учёные и инженеры а-ля Виктор Франкенштейн, преступники-маньяки вроде Джека-Потрошителя и «идейные» преступники (профессор Мориарти), отважные путешественники (Филеас Фогг), детективы разряда Шерлока Холмса, растленные аристократы (Дориан Грей), агенты тайной полиции, шпионы, революционеры, уличные продавцы, пролетарии, капиталисты-промышленники, мелкие служащие и клерки, светские хлыщи, проститутки, добропорядочные семейные граждане (буржуа), мальчишки-беспризорники, первые феминистки — образованные и решительные юные дамы, интересующиеся наукой и стремящиеся к приключениям. Общественные настроения конца XIX-начала XX веков — снижение роли церкви, вера в прогресс и науку, остаточные понятия о чести, пуританство (по крайней мере, внешнее) и т. п. В ряде случаев — мистицизм, сектантство, нигилизм, а также порождаемые расслоением общества революционные настроения. Из Википедии И неудивительно. Стимпанк - это этап формирования среднего класса, привычного нам мира (Англия Льюиса Кэролла и Алисы куда больше походит на наш образ жизни и мысли, чем Россия того же века). В СССР была такая эпоха - поздний Хрущев и вообще 60-е годы. Да... Трудно поверить, что Никита Михалков из фильма "Я шагаю по Москве" и разжиревший собственник, рассуждающий и добродетельности крепостного права, в наши дни - одно лицо...
ВЛАДИМИР-III: НАСТОЯЩИЙ ФАШИЗМ микроновелла Я во сне позвонил с черного угловатого телефона в редакцию итальянского журнала 1925 года. Трубку подняла женщина и поинтересовалась (на итальянском, разумеется), что мне угодно? Но я раздумал что-либо спрашивать и положил трубку. Потом проверил по индикатору - звонок действительно был в 1925 год.
ВЛАДИМИР-III: Роман Роберта Ная "Странствия "Судьбы" (1982), не претендуя на сюрреализм а ля Роальд Даль, посвящен последнему путешествию британского исторического деятеля Уолтера Рэли (масштаб романа таков, как если бы это были записки Потемкина или Безбородко). В романе Уолтер Рэли, разумеется, защищает себя от всех обвинений в государственной измене (за которую его приговорили к смертной казни "через повешение, потрошение и четвертование" в 1603 году). Не только Рэли, но и его современники были уверены в заказном характере приговора. Однако, в 1994 году в библиотеке Бодлеан в процессе каталогизации были найдены документы, датированные 1603 годом, с неопровержимыми доказательствами вины Рэли: он желал свержения короля Иакова, короновать на британский престол Арабеллу Стюарт (она отказалась участвовать в заговоре и выдала Рэли с сообщниками королю), более того - собирался призвать в страну испанцев и даже наметил пункт высадки испанских войск - Милфорд-Хейвен. За услуги просил у испанского правительства пенсион в 1500 фунтов стерлингов. Что ничуть не мешало сэру Уолтеру Рэли вроевать с Испанией и до, и после 1603 года. Нормальный человек, борясь за власть, менее всего думает о такой мелочи, как патриотизм. Уолтер Рэли с девятилетним сыном Уотом в 1602 году
ВЛАДИМИР-III: Когда Луи-Себастиан Мерсье в своем романе "Год 2440-й" описывает манеру людей XXV века поголовно писать мемуары, он ничуть не выходит за рамки обыкновения XVII-XVIII веков. В это время мемуары писали все или почти все, кто вообще умел писать. Известны мемуары Ларошфуко (на одной из страниц каждого экземпляра которых Сен-Симон-Старший из принципа, как борец за правду в современном Интернете, терпеливо и собственноручно начертал: "Ларошфуко лжет!"), Сен-Симона-Младшего, кардинала Реца и т.д. Маргарита Валуа (та самая) тоже не была исключением. Вот они - http://www.vostlit.info/Texts/rus9/Margo/pred.phtml?id=896 - предисловие и три части: http://www.vostlit.info/Texts/rus9/Margo/frametext1.htm http://www.vostlit.info/Texts/rus9/Margo/frametext2.htm http://www.vostlit.info/Texts/rus9/Margo/frametext3.htm и ее же письмо испанскому короля Филиппу II - http://www.vostlit.info/Texts/rus9/Margo/brief_filipp_II_1587.phtml?id=13864 Королева Марго с супругом Анрийо
ВЛАДИМИР-III: "Мама Рома" - фильм П.П.Пазолини (1962 год). Нет, неореализм не был первым пришествием в искусство простонародья, не обезображенного манерной опереточностью и не озадаченного религиозными и патриотическими идеологиями, которым нужен в лице абстрактной общности под именем "народ" лишь образец правильности и больше ничего. Но не стоит забывать и о специфике такого явления как искусство: искусство интересует нечто из ряда вон выходящее. Режиссера вряд ли вдохновит Сказка о красной шапочке, от которой после цензурных ограничений на сцены насилия, жестокости, догхантерства, педофилии и оскорбления чувств останется только одна фраза: "Жили они долго и счастливо"; искусство безразлично к ежедневному ритму чистки зубов - это ж не реклама. Но если вы подеретесь в ресторане - это уже будет искусство. Поэтому добродетели остается только нарываться на неприятности от "злого мира" вокруг - иначе она совсем окажется незаметной.
ВЛАДИМИР-III: Робин Джордж Коллингвуд - автор "Идеи истории". Христианские теологи (в т.ч. русские религиозные философы рубежа XIX-XX вв) так долго гундили насчет того, что христианство (и иудаизм заодно) - это приход в мир исторического сознания, что токмо богом израилевым, но не своими силами, человечество додумалось до истории (Бердяев об этом в "Смысле истории" распинается), что средний человек вполне может поддаться и забыть элементарные вещи. А Коллингвуд четко разъясняет, почему все эти Честертоны и Владимиры Соловьевы неправы. боги, о деяниях которых рассказывается в месопотамской и египетской литературах, как правило, рассматриваются как сверхъестественные вожди отдельных обществ. Бог у евреев также, вне всякого сомнения, рассматривается как божественный (в определенном смысле) глава еврейской общины; однако под влиянием «пророческого» движения, т. е. приблизительно с середины восьмого столетия до нашей эры, все больше и больше в нем начинают видеть божественного главу всего человечества. Поэтому от него ожидают не только защиты интересов общины от других государств и обществ, но и того, что он воздаст им по их заслугам, что он будет вести себя в отношении других общин так же, как в отношении их собственной. Это движение от партикуляризма к универсализму затрагивает не только теократическую историю евреев, но и их мифологию. В отличие от вавилонского мифа о творении еврейский миф представляет собой попытку, хотя и не очень хорошо продуманную (ибо каждый ребенок, я полагаю, задавал старшим вопрос, на который невозможно ответить: «Кто была жена Каина?»), но все же попытку объяснить не только происхождение человека вообще, но и происхождение тех народов, на которые делилось известное авторам мифа человечество. Можно было бы даже утверждать, что особенность еврейского мифа о творении в сравнении с вавилонским состоит в том, что он заменяет теогонию этногонией. http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/kollin/ А зачинателями исторического сознеания стали не древние евреи, а люди античности - Геродот и Фукидид: Столь же очевидно, что история для Геродота гуманистична в отличие от мифологичной или же теократической истории. Как он сам говорит в предисловии к своей работе, его задача – описать деяния людей. 3) Цель Геродота, по его словам, состоит в том, чтобы эти деяния не были забыты потомством. Здесь мы сталкиваемся с четвертой чертой истории, а именно с тем, что она служит познанию человека человеком. В частности, Геродот указывает, что в истории человек выступает как рационально действующее существо, поэтому ее задача, с одной стороны, выяснить, что сделано людьми, а с другой, объяснить, почему они это сделали (dihn aitihn epolemhsan) [почему они воевали друг с другом ( греч .)]. Геродот не ограничивается просто событиями. Он рассматривает эти события целиком в гуманистическом духе как действия людей, имевших основания поступать именно так, как они поступали. Историк же исследует эти основания. (там же) Понятно, что на этом фоне древнееврейские "истории" - это просто агитация жрецов за своего боженьку. А российские "обращенные эксмарксисты-интеллигенты" вроде Бердяева просто хотели одновременно сказать что-то хорошее про христианство (и дохристианский иудаизм, в котором они захотели укорениться) и что-то плохое про атеизм и его порождающее научное мировоззрение. Вот и получилось, что в 170-страничной книге Бердяева "Смысл истории" Геродот не упомянут ни разу. Зачем? Христианского философа интересует не история, а сразу смысл истории. Им он загораживается (как солдатик под синдромом у Гашека деревянной дверью от сарая) от страшной Ее (толстовская тема) - реальности, а не только смерти. Себя-то он утешит, но какая корысть с этого корыта, непонятно. Понимание того, что же такое история, из трудов религиозных философов вовсе не следует.
ВЛАДИМИР-III: Прочитал литературный труд Быкова "Советская литература: расширенный курс. М.,2014. Ну и хотелось бы проанализировать его анализы (я ведь, как говорится, люблю применять марксистский метод анализа к самому Марксу; Маркс что-то такое подозревал и заранее заявил в одном интервью, что он лично - не марксист; но тут, скорее всего, всего лишь немецкая академическая щепетильность). Сразу хочу сказать, что книга немного (всего на один балл) похуже, чем телевизионные выступления Быкова (т.е. говорить у него получается немного лучше, чем писать; у меня, кстати, наоборот, писать получается немного получше - тоже на один балл - чем говорить). Но да ладно... просто он немного менее убедителен, чем по телевизору. Второе, как я уже говорил, это буквальное понимание Быковым писателя как "инженера человеческих душ". Фразеологизм этот обычно приписывается Сталину, поскольку он использовал это выражение 26 октября 1932 года на встрече с советскими писателями в доме у Максима Горького. Но Сталин лишь повторил понравившееся ему высказывание известного советского писателя Юрия Олеши и таким образом официально ввел эти слова в круг крылатых выражений своего времени. Не случайно, используя этот образ, Сталин иногда уточнял: «Как метко выразился товарищ Олеша...» (По воспоминаниям литературоведа Виктора Шкловского, которыми он поделился с писателем Юрием Боревым в 1971 году в подмосковном дачном поселке Переделкино). Т.е. получается, что Быков считает каждого писателя призванным (кем? как? зачем? для чего?) к особому труду и т.д. А следовательно, писателя и надо оценивать, исходя из этого призвания. Звучит красиво, но как-то нереально. Я придерживаюсь концепции искусства ради искусства. Описывается ее отличие от быковского трудового штурма примерно замечанием Фридриха Ницше о Дарвине: мол, в дарвиновской теории слишком много экономности, английского перенаселения, а истинная природа занимается скорее расточительством (тот факт, что на протяжении эволюции животного мира на планете Земля 99% форм жизни вымерло - совершенно "бессмысленно" (с т.з. алчущих во всем "смысла", в т.ч. верующих) подтверждает, скорее, правоту Ницше; и ведь современная эволюционная биология склоняется не к телеологии, еще сидевшей у Дарвина в подкорке - не к теории закономерного движения от амебы к "венцу творения/эволюции", а к экологическому принципу: дельфин есть потому, что есть море, и будет до тех пор, пока есть море). Поэтому я полагаю литературу самоценным, хотя и коммуникатирующим с общественной жизнью, явлением. У Быкова иначе - его цех писателей (именно так, потому у него лучше всего получилась глава о коллективном творчестве "паровозиком" 25 писателей, в т.ч. первой величины) выполняет свою работу и должен оцениваться по степени успешности этой работы (Быков подтрунивает в этой главе о коллективном романе над затеей Кольцова, но сам-то он проделал со своими писателями ровно то же самое - создал из них паровозик и оценил его работу). У меня - пушкинское отношение к литературе, у Быкова - некрасовское ("поэтом можешь ты не быть...") Кстати, менее всего я считаю, что писатель не должен ощущать себя инженером: хочешь быть - будь, хозяин - барин (вдвойне интересно, что из этого получится). Но тут важное обстоятельство: если писатель - инженер, возложенная миссия и т.д., то тогда да, его жизнь трагедия, если он ее не выполняет, если он живет и пишет не сам, а для кого-то (как тот рыцарь из музея, который, вопреки Константину Леонтьеву, возомнил, что сражался и ходил в походы исключительно ради мещан из -дцатого века, которые в знак благодарности любуются его доспехами). У него (писателя) резко сужается пространство для маневра. В русской литературе есть, как минимум, один пример такого сужения: Лев Толстой написал "Войну и мир" еще относительно молодым человеком - моих лет, потом он прожил еще столько же, но не создал ничего лучше, и даже ничего вровень, а публика ждала, требовала, и это, должно быть, весьма отравляло ему жизнь. И потом - инженерная концепция предполагает некий общий план работ, но об этом дальше... Третье обстоятельство быковского анализа: у него все страдают, более того - просто обязаны страдать. Я тут же вспомнил, как в студенческие годы предварил реферат (малость смутив свою вузовскую преподшу русской литературы), посвященный роману Мережковского "Юлиан-Отступник", ярким предисловием со сценой встречи Мережковского и Достоевского: папа Мережковского, будучи знакомым с Достоевским (в те времена образованных и даже грамотных было не так уж много, чтоб они не могли знать друг друга лично), показал ему стихи своего юного дарования, и Достоевский изрек 13-летнему гимназисту: "Страдать, страдать надо!" Это не то чтобы просится в качестве эпиграфа ко всей книге, но чего у нее не отнимешь, так это страдания писателей. Эти страдатели, как будто не имеют другого способа писательствовать (единственное послабление, которое им позволяет Быков - степень страдания не влияет на гениальность, например, самый исстрадавшийся - Шаламов - отнюдь не самый-самый). Как скованные одной цепью рабы по пустыне, как приютские мальчики в финале фильма "Письма мертвого человека", бредут страдающие писатели по снежной пустыне, именуемой Россией. То ли они реально такие, то ли Быков (как Антонио Престо у Беляева) специально подобрал коллекцию похожих людей, но вот появляется Сергей Михалков, и Быков спотыкается о него. Он искренне не понимает, как можно не страдать, как можно быть счастливым в СССР, шире - в России? И начинает тут же искать стандартных объяснений: продался властям и т.д. (хотя принцип совпадения не есть принцип причинности). Да, как-то странно получается: Михалков радуется жизни, а Ахматова - разве можно требовать от нее после "Реквиема" сочинить "Оду к радости" (чай не Шиллер)? Ну и ладно, страдают так страдают. Я бы (в качестве писателя) тоже остался совершенно непонятным для Быкова. Наверное, потому что отношение к путинизму и его реинкарнациям - здесь совсем не при чем, а дело в сангвинистичности: если шляпа падает в лужу, мы с Михалковым (даже если это единственное, что нас объединяет) смеемся, а остальные плачут. И даже словосочетание "дверной замок - цербер" их не рассмешит (а вот в моей среде известную речевку Барто: "Тише, Танечка, не плачь..." перепевают в оранжировке заслуженного ансамбля краснознаменного военного округа: "Все равно соседский мяч!"))))) Во всяком случае, у Быкова, как у Сталина, других писателей нет. Неужели, русская литература испокон веков создавалась меланхоликами? Да вроде нет... Четвертый угол быковского литературоведческого многоугольника - это отношения самого Быкова с... со сверхъестественным. Интеллигентская религиозность (вот, дошел до этого слова - не до религиозности, а до интеллигенции) мне всегда представлялась разновидностью шаманизма. Шаман, как известно, подчиняет себе космические силы, а интеллигент оперирует с божеством, которое обязано трудиться его во всем слушаться, и этого цербера интеллигент натравливает на все, что не нравится (ужо бог вам покажет! вар. есть бог на свете, если происходит нечто, от чего недругам становится плохо). Худосочная теология, которая в эпоху свинного гриппа напрочь отбивает у волка желание гоняться за поросятами. Быкову из всех богов достался еврейский, хотя русская половина (а Быков непоправимо обрусел, минимум наполовину - потому и в Израиль его не тянет; о таких А.А.Зиновьев сказал: "еврейская половина вытолкнула его из СССР, а русская - мешает ему устроиться"; я бы не педалировал эту тему, но Быков слишком много рассуждает о еврействе) требует чего-то православного, не сусально-фундаменталистического, а скорее блоковского. Но скучного и предсказуемого. Скучности богам вообще прощать нельзя. Правда, Быков все время (совершенно справедливо) говорит о некоем проекте (советском проекте создания нового человека), и его якобы это боженька (с Большой Буквы) учудил, и сюда как раз можно подсоединить его ощущение писателя инженером. Но мы-то, как Лаплас, знаем, что все и так работает, без небесного начальства. В галерее советских писателей Быков отмечает атеистов с той особой смущенностью, с которой уверовавший внук признается насчет безбожия деда-коммуниста. В общем, книга неплохая, но я считаю, что сам Быков смог бы инженерить чуточку лучше.
ВЛАДИМИР-III: Возникает естественный вопрос: неужели Быков настолько примитивен со своей цеховщиной писательского призвания, что готов всерьез бороться со всеми - кто не с нами, тот против нас? Или же здесь мы имеем дело с самым элементарным внутриинтеллигентским междоусобчиком - как в случае с деревенщиками? Деревенщиков Быков, посвятивший им отдельную статью в финале, ненавидит люто (будучи каким-то хипарским цветком жизни с городского асфальта) и совершенно не скрывает своей неприязни за формально-фальшивой объективностью исследователя. Нет, вовсе не обязательно любить деревенщиков, если не любишь Быкова или наоборот, ненавидеть и тех, и другого, но заметьте: если мы подходим к искусству, как чему-то самоценному, не зависящему (во всяком случае не зависящему примитивно-непосредственно, как у механических материалистов, либо у наивных идеалистов-теистов) от жизни вокруг и ее очередных задач, то ненависть к отдельным артефактам выглядит просто глупо и нерационально. Если общая тенденция такова, что деревенская проза - лишь беззубая (и бесталанная - в этом Быков более чем уверен) реакция на неизбежное - на превращение русской крестьянской массы в городскую, то чего беспокоиться? Как там у Высоцкого: "вам ж легче будет, раз жизнь накажет и жизнь осудит". Подобная деревенская проза бытует во всех литературах стран мира и обостряется именно в эпохи успешной урбанизации (например, в Венесуэле в эпоху нефтяного бума 30-50-х годов ХХ века). А естественная неприязнь горожанина к селянину столь же универсальна - она присутствует еще в Эпосе о Гильгамеше и даже в сказках Тысячи и одной ночи. Мое пушкинское эстетическое чувство не находит здесь ничего ужасного и противоестественного. Но напряженная некрасовская струна Быкова непримирима. Иначе и быть не может, если существует пресловутый план перековки старого человека на нового - здесь Быков мыслит как-то одномерно, поскольку "старый человек" тоже когда-то был новым и получал все возможные шишки от тогдашних реакционеров. Можно извинить Быкова тем, что в отличие от монистов (материалистов или теистов), он ничуть не верит в "естественный ход вещей", все боится, что неприемлемое вырвется из темницы и все затопит. Извиняет его закон больших чисел (почти в солженицынской интерпретации из "Круга первого"): можно верить в абстрактную победу абстрактного светлого будущего, но это не утешает здесь и сейчас. В чем Быков абсолютно прав: 1) ничего общего у коммунизма и фашизма нет и быть, по определению, не может. Потому что определение коммунизма - это образование, наука, просвещение, прогресс, гуманизм, революционизм и т.д. (все, что сейчас в России считается "оранжево-болотной заразой"), а фашизм - это традиция, семья, патриотизм, вера, государственность, здоровье (ведь это только в пропагандистских фильмиках советской поры фашисты - тупые и дохлые). Универсальное самооправдание современного русского патриота: а вот американцы-либерасты - тоже патриоты! не выдерживает критики. Все же либерасты и жидо-коммунисты куда меньшие патриоты, чем фашисты. А столь же универсальный кивок в сторону Государства Израиль только запутывает вопрос: тамошним либералам от тамошних фаши... (виноват, от патриотов) тоже здорово достается. Быкова туда как-то не тянет. 2) да, превращение дореволюционного русского человека в советского имеет место в советской истории (здесь Быков вполне согласен с А.А.Зиновьевым, и даже эмоции по поводу неудачи проекта у них где-то однородны, только Зиновьев окончательно сник, а Быков сохраняет способность к суждению). Да, следует признать некоторые вещи: во-первых, революция была, во-вторых, она была направлена против России (старой России, петровской или даже допетровской), в-третьих, был социалистический эксперимент, в-четвертых, он провалился. Если этого не признавать, начинаются сплошные невнятицы и эскапистские закидоны: а) возвращаемся назад - в какой-то серебряновековой (это в лучшем случае, может и в черносотенный) 1913 и делаем вид, что ничего не было, б) пытаемся скрестить советское с досоветским (еще хуже, потому что эти селекционеры хотят скрестить плохое с еще худшим - ведь оба проекта провалились - и получить (как капитан Врунгель у Некрасова) из двух минусов плюс), в) вообще отказываемся от истории и взваливаем ее на одного национального лидера, который всего лишь человек, и не самого хорошего качества (Хайнлайн в "Пасынках Вселенной" описал такую модель Вселенной, пардон за тавтологию). 3) Быков вряд ли это третье артикулирует, но оно лежит в зоне видимости его книжки: а именно, отечественная (назовем так для более органического обозначения и СССР, и России - части его) литература 1920-х лучше, качественнее, интереснее и перспективнее всех последующих периодов, в которых нарастает некачественность (вот общее определение процесса), и если уж ставить на победу какого-то из советских типажей во всемирном масштабе, то больше всего шансов имели "двадцатники" (а не тридцатники, шестидесятники или семидетсятники). Вот такой вывод лично я делаю из веселых двадцатых и угрюмых остальных советской литературы в интерпретации Быкова. Мы слишком увлеклись модернизаторской мегаломанией, и не хотим признаваться, что успех 1930-х и последующих был куплен слишком дорогой ценой (в т.ч. в литературе) - вот, собственно, и ответ на немой вопрос по второму пункту: почему провалился? Оплакивать (что именно? смерти Маяковского и Есенина, но они - мои "пушкинские" персонажи, они не хотят трудиться в быковском цеху, они самоценны, как искусство ради искусства) уже бессмысленно, "возрождать" - тем более. Разбитую чашку не склеишь никаким новым проектом (ни либеральным, ни псевдокоммунистическим). Вот здесь, собственно, мы вместе с Быковым можем поставить точку, если не принимать в расчет подозрение, что деградационная структура истории советской литературы, предложенная Быковым, суть всего лишь парафраз неосознаваемой мании видеть хорошее лишь в уже благополучно недосягаемом прошлом (и вопрос: а что именно считать хорошим?)
ВЛАДИМИР-III: Критика фоменкологии (из Википедии): Настороженность ряда профессиональных учёных вызывают слишком часто встречающиеся в работах группы Фоменко объяснения фактов, не укладывающихся в их теорию, позднейшими намеренными фальсификациями. Несмотря на то, что фальсификация исторических источников, в принципе, не является невероятной, постоянная эксплуатация этого тезиса придаёт «Новой хронологии» черты «теории заговора», что отрицательно сказывается на доверии к ней. Кроме того, критики отмечают, что масштабы предполагаемой фальсификации очень велики: она должна была охватить практически все страны Старого Света и вовлечь большое количество участников, ни один из которых не проговорился о своей деятельности ни словом. Между тем, в XVI—XVIII веках, когда, согласно «Новой хронологии», осуществлялась данная фальсификация, политические и религиозные условия в Европе не позволяли провести скоординированную подделку письменных источников, а научные знания той эпохи не позволяли создать подделки такого качества, чтобы они не были замечены наукой XIX—XX вв. Время работы Скалигера и его преемников — это эпоха продолжительных войн в Западной Европе, религиозного раскола между католиками и протестантами и политической борьбы между отдельными государствами; противоборствующие стороны подвергали друг друга острой идейной критике, связанной в том числе и с интерпретацией истории. В этих условиях скоординированная тенденциозная фальсификация (как это нередко предстаёт на страницах работ Фоменко — по предписаниям Рима, католической церкви, стремившейся затушевать реальную историю христианства и «Империи»), давшая одинаковую «длинную» хронологию, например, в протестантских «Магдебургских центуриях» и в последовательно полемических по отношению к ним католических «Церковных анналах» Барония, представляется предельно маловероятной. Например, Скалигер был кальвинистом, сражавшимся против папы с оружием в руках, а Петавиус — иезуитом, защитником католической церкви (в своих трудах Петавиус часто весьма едко отзывался о Скалигере и его научных работах); сотрудниками единого штаба фальсификации они быть не могли. и далее: Вопреки утверждениям авторов «Новой хронологии», современная наука признает труды Скалигера, Петавиуса и др. лишь в той степени, в какой они использовали методы, принимаемые и современной наукой, и получили с их помощью научно-корректные результаты. Утверждать иное — примерно то же самое, что утверждать, будто современная физика основана на нумерологических построениях Ньютона, некритически принятых последующими поколениями. В трудах Фоменко и Носовского не содержится ни критики конкретных утверждений Скалигера или Петавиуса, ни прямых ссылок на труды этих учёных, ни даже на монографии, им посвящённые. Это даёт повод утверждать, что авторы «Новой хронологии» не знакомы с действительной деятельностью Скалигера и Петавиуса и что эти имена известны им лишь из вторичных и третичных источников, произвольно ими интерпретированных. К большому сожалению, ни Скалигер, ни Петавиус (ни тем более Магдебургские центурии, изд. 1559-1574) не издавались в России. А надо бы.
ВЛАДИМИР-III: Современный российский кинематограф стоит на трех китах: 1.Война: не важно когда, не важно где, не важно с кем, важно, что за Родину. 2.Бандиты: это романтика, душевность, шансон, тайны русской души (ну не французской же?) и жалость к несчастному преступнику, который вынужден погубить много других душ. 3.Поп: православие, духовность, державность, возрождение благонамеренности. Эти жанры вполне можно скрещивать, получая гибридные (нет, не в том, в нормальном, правильном смысле слова): 1+2) Война+бандиты: не важно когда, не важно где, не важно с кем, важно, что романтика и душевность преступника, который обнаружил, что теперь он может безнаказанно убивать и воровать за Родину. 1+3) Война+поп: не важно когда, не важно где, не важно с кем, важно, что православие, духовность, державность, возрождение благонамеренности за Родину. 2+3) Бандиты+поп: это романтика, православие, душевность, духовность, шансон, державность, тайны русской души и жалость к несчастному попу, который вынужден погубить много других душ. Ну и, конечно, можно совместить все три жанра: 1+2+3) Война+бандиты+поп: не важно когда, не важно где, не важно с кем, важно романтика, православие, душевность, духовность, шансон, державность, тайны русской души и жалость к несчастному попу-бандиту, который вынужден погубить много душ за Родину.
ВЛАДИМИР-III: Энциклопедия "Древняя Русь в средневековом мире". Здоровенный фолиант. Я вчера нашел его в Академкниге, полистал (продавщица сразу же озвучила цену: 7500, но я уже раскрыл на странице со словом "Мир" - крестьянская община. Увы, даже этимология этого слова - митраистическая, кстати, отсутствовала. Жаль. Внешне хорошее издание, но столько еще дописывать. А кое-что и исключить.
ВЛАДИМИР-III: Статья "Амхара" из "Народы и религии мира. Энциклопедия". М.,1999. с 46-47. АМХАРА, амхарцы, амара (самоназвание), народ в Эфиопии. Населяют в основном центральные, северные и восточные части Эфиопского нагорья. Численность 17 000 тыс. человек. Относятся к эфиопской переходной расе. Амхарский язык (амаринья) южной подгруппы эфиосемитской подгруппы семитской группы афразийской семьи. Письменность на собствственной графической основе. По религии — христиане-монофиситы, есть католики, протестанты, мусульмане-сунниты. ... Велик авторитет христианского духовенства, составляющего две кастовых по существу группы. Часты разводы и новые браки, значительна социальная роль деревенских проституток. В первый брак вступают подростками. В его ритуал входит многолюдная свадьба с ритуализированной дефлорацией девочки-невесты ее женихом. Что это такое? Это традиционное общество. Не узнаете, затравленные неправильным обществом традиционалисты? И оно вас тоже не признает.
ВЛАДИМИР-III: Роман Бернара Вербера "Звездная бабочка". В этом романе проглядывает жюльверновский оптимизм, признание за человечеством особой самоценности, проглядывает сквозь все психологические комплексы XXI века.
ВЛАДИМИР-III: Хеншелл Н. Миф абсолютизма: Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени. СПб.,2003. // Bibliotheca Pax Britannica. В этой книге британский автор конца ХХ века хочет развенчать сразу два мифа – не только миф абсолютизма, но и миф парламентаризма нового времени. Он берет временной промежуток между 1500 и 1789 годами и на ряде весьма интересных примеров показывает две тенденции: во-первых, что французский абсолютизм (даже времен «короля-Солнце») не был столь уж абсолютен, и что короли Франции в любом случае были вынуждены считаться и взаимодействовать с большим кругом «заинтересованных лиц», перераспределять власть в пользу парламентов, Генеральных штатов, провинциальных собраний и даже просто в пользу знати вообще и сословных корпораций; во-вторых, что за Ла-Маншем в эти века тоже не наблюдаем антитезы континентальному королевскому абсолютизму, поскольку британский парламентаризм XVI-XVIII веков (как до «славной революции», так и после) отнюдь не похож на британский же парламентаризм после реформы 1832 года (здесь Хеншел всерьез полемизирует с «вигской историографией» позапрошлого века), и что король считался вполне абсолютистским (хотя сам термин – как и в случае с Иваном Грозным – строителем «развитого феодализма» - появился, конечно, позже). В итоге у автора (хотя не будем утверждать, что на самом деле) получилось, будто дистанция между конституционной (не в смысле наличия конкретного текста Конституции, а в смысле существования парламентского режима) Англией и абсолютисткой Францией меньше, чем дистанция между ними обеими и – с одной стороны – турецким султанатом (правильнее – падишахством), с которым неоднократно сравнивали режим Людовика XIV, и современным конституционным демократическим европейским государством – с другой. А вот уже в XIX веке (в ходе борьбы Священного союза с последствиями Французской революции и общей камерализации – т.е. усиления роли чиновничества в управлении страной и, заодно, качества работы этого самого чиновничества) мы можем говорить об абсолютизме как осознанной программе посленаполеоновских реакционных правительств, с которыми полемизировали революционеры и в этой полемике выстраивали общую схему «тирании полутора тысяч лет» - как выразился однажды Виктор Гюго. Если не вдаваться в мелкие подробности (хотя автор не избежал ряда досадных ошибок: например, он подходит к факту взымания тальи (прямого налога) и габели (налога на соль) во Франции просто как к факту налогообложения, но ничуть не анализирует их динамику вне зависимости от решений давно не созывавшихся Штатов; а, упоминая о конституционно-парламентаристских тенденциях на континенте, Хеншелл придает слишком большое значение Наказу Екатерины Второй, который никогда не был реализован), то я бы обратил внимание на очень важный фактор, который автором совершенно позабыт. Это различие в степени эффективности системы управления в исторической перспективе. Понятно, что любая система управления, которая выходит за пределы первичных неолитических акефальных общин (специалисты по древнему Ближнему Востоку оценивают максимальную численность такой общины, не нуждающейся в бюрократии и полиции, в 8-10 тысяч человек), строится на четырех основаниях: 1) наличие центра принятия решений, 2) наличие достаточно дисциплинированной армии чиновников – исполнителей принятых решений, 3) наличие развитой системы коммуникаций, позволяющей реализовывать решения, наконец, 4) наличие у центра принятия решений достаточных ресурсов (финансовых, прежде всего, раз уж мы находимся в рамках денежного, даже социалистическо-денежного, хозяйства), необходимых для реализации принимаемых решений. Любой специалист по древней и средневековой истории скажет, что даже при идеальном состоянии первого основания все остальные оставляли желать много лучшего. Разумеется, не по причине сознательного саботажа или вредительства наших предков, а в силу существующего уровня качества развития инструментария. Например, пути сообщения в доэлектронном обществе играют решающую роль в доведении на места информации из центра и налаживании обратной связи. Поэтому в любом сколько-нибудь крупном политическом образовании пути сообщения играют важнейшую роль (все великие империи античности – Персия, Рим – славились своими дорогами, а впоследствии татаро-монгольские Орды специально создавали систему ямских (от монгольск. зам – дорога, путь) станций). Средневековые государства, наоборот, не отличались приличной системой путей сообщений, а расширение границ экспансии европейских (в т.ч. России) стран в XV-XVII вв. удесятерили проблемы коммуникаций. Воспользуемся таким примером: 5 сентября 1774 года в Филадельфии нелегально собрался Первый Континентальный конгресс американских колоний Великобритании. В условиях отсутствия электронных средств связи британское правительство не могло получить информацию о самом факте проведения конгресса ранее чем через две-три недели (столько требовалось парусному флоту тех времен для преодоления Атлантики; а представим себе, что некая секретная информация, перевозимая на одном-единственном корабле, терялась в случае кораблекрушения). Соответственно, как-либо отреагировать на происшествие имперский центр мог не ранее 19 сентября, а обратная связь (конкретные предписания чиновникам на местах) могла заработать не ранее 3 октября. Однако и американцы столь же «неповоротливы» (современные правила прибытия в Вашингтон выборщиков президента сохранили архаику двухсотлетней давности, когда выборщику из Техаса или Небраски требовались месяцы на дорогу в столицу, поэтому голосование выборщиков происходило значительно позже, чем на местах). Можно пофантазировать (как сделал я однажды в фантастическом романе о современном мире без электричества, атома и пара) о последствиях таких обстоятельств применительно к современным событиям (например, о переходе вермахта через границы СССР в Москве узнают только к 29 июня – такова скорость курьера; Хлестаков в гоголевской пьесе особенно подчеркивает свои властные полномочия количеством курьеров («тридцать пять тысяч!»), ведь в доэлектронную эпоху курьер был не менее важным лицом, чем министр). Мы привыкли жить в обществе XXI века, где вор не может вынести из магазина маркированный товар, а убийцу почти обязательно снимает видеокамера, и многие считают это «электронным концлагерем», но достаточно оказаться двумя-тремя веками раньше, чтобы почувствовать отчаянье правоохранительных органов (ведь при той «анонимности» раскрываемость преступлений стремилась к нулю). Это потом уже – в XIX веке – появится телеграф, по которому можно передать правительственное распоряжение или закон на другой конец Земного шара, и железная дорога, с помощью которой можно быстро перебросить войска на подавление мятежа в провинции, либо в помощь сражающейся армии. XVI-XVIII века не могли похвастаться таким инструментарием, и поэтому, по большому счету, правитель 100-%-но контролировал только столицу (еще ранее – в Средневековье – короли были вынуждены кочевать по своему королевству, чтоб оно не распалось, и Ахен считается столицей Римской империи (так она называлась, одноименно с Римской империей Константинополя) лишь потому, что Карл Великий провел там больше времени, чем в любом другом своем замке, а древнерусские князья собственноручно собирали налоги в полюдье). Эта грубая реальность, физически ограничивающая королевское «я так хочу!» неизбежно программировала стратегию управления: центр принятия решений наделял феодалов, а затем чиновников на местах максимальными полномочиями, а также аналогичной властью и значением (то же самое касалось представительных ассамблей). Эти полномочия превращались в привилегии и воспринимались как социально-политическая норма (иначе сколько-нибудь крупные государства обрекались на распад, да, собственно, так многократно и происходило). Что и создавало тот одинаково далекий от современного правового государства западного типа и от абсолютистской утопии Аракчеева и де Местра тип правления, который еще не задумывался об идеологии борьбы с революцией. В 1815-1848 году наступила эпоха, совершенно справедливо именуемая историками реакционной, но ее реакционность имела ту специфику, что она стремилась не к дословному воспроизводству разрушенного революциями и наполеоновскими войнами «старого порядка», а боролась с революцией априори (и всеми ее атрибутами, в т.ч. философией Просвещения, ничуть не чуждой, как показывает Хеншел, Бурбонам XVIII столетия, даром, что Вольтер мечтал о французском «Петре Первом», который погнал бы страну в светлое будущее). «Держать и не пущать» получалось едва ли 30 лет (в России – не более столетия). Общее настроение реакционеров тех лет – мрачная апология антиреволюционности (с упором на это «анти»). Шла осознанная борьба с обществом (и ни один абсолютизм XIX века не заслужил титул «просвещенного»). Успехи реакции отчасти были обусловлены появлением нового, парового транспорта и новых электронных средств массовой информации – телеграфа, а также все нарастающей бюрократизацией управления общественными процессами (но, как и в случае с Интернетом, справиться с естественным процессом «пожарникам реакции» не удалось). Однако, претендуя на роль единственных представителей старого, дореволюционного мира, они внушили широкой публике, разагитированной революционерами, известное отвращение к предмету своей монополии. Интересно, что реакционно-монархический всплеск посленаполеоновской эпохи, поставивший себе на вооружение более эффективную систему коммуникаций и более продуктивное чиновничество, перекликается с т.н. «фашистским» всплеском реакции первой половины ХХ века (по нынешним меркам, вполне заслуживающего звания патриотическо-державного; ведь трудно предположить, что, живи путин или Киселев в Германии 1920-30-х, они были бы коммунистами, социал-демократами, тем более либералами), который также делал упор на использование государством новейших технических достижений для контроля за отдельным человеком, каковое послужило материалом для эстетики всех или почти всех антиутопий ХХ века. Можно спорить на тему о степени эффективности тоталитарного государства (сей термин Маркс употреблял еще по поводу режима Второй Империи Наполеона III во Франции), но трудно отрицать, что повышение эффективности государства было четко увязано с тенденцией его ухода из под контроля общества, превращения в авторитарное и самоценно-абсолютистское (в смысле, свойственном нашему времени), и эти оба эффекта в их взаимозависимости осознавались в качестве определенной цели любым государственником – от Муссолини до путина. На этом фоне солженицынский герой, который не хочет, чтобы по радио за секунду в Сибирь передали приказ о его аресте («Нехай себе везут на почтовых»), выглядит антисциентистом (что ложится на общую псевдораскольническую эстетику антикоммунистического сопротивления в СССР), а Филипп II Испанский, который ничего не смог поделать ни с Великим судьей Арагона (уполномоченным по правам человека, на наши деньги), ни с жителями Сарагосы, которые подняли в мае 1591 года восстание и освободили ранее арестованного по приказу короля и приговоренного к смертной казни Антонио Переса из заключения инквизиции, в своем «абсолютистском» XVI веке кажется либералом сравнительно с хищными вещами ХIX-XXI вв. В наше время также много пугалок всемогущим государством, которое следит за отдельным человеком, и, может статься, эта аллергическая реакция – вполне законный элемент общей системы, сигнализирующий о ее рисках. Вот это – эффективность системы управления в предыдущие века (что постановили, как реализовывали, чего добились, чего не добились – по порядку и на максимально обширном материале) и влияние степени эффективности на политическое устройство – могло бы быть предметом серьезного исследования и разрешило бы многие из поднятых Хеншелом вопросов. P.S. А что в России? Революционное движение декабристов, мечтавших об отмене крепостного права и превращении России, как минимум, в конституционную монархию, было элитарным, аристократическим. Это серьезно подмывает вдалбливаемый невежественными реакционными публицистами на протяжении последних ста лет тезис о некоей «декабристской пугачевщине». В случае победы декабристов (в отличие от 1917 и последующих лет) репрессии были бы очень маломасштабными и касались лишь ряда чиновников, приближенных к «партии реакции», ранее травившей Сперанского (а ряд крупных деятелей Александровского века – Милорадович, Аракчеев – вообще занимали в отношении декабристов позицию нейтралитета и необходимости компромисса). Вряд ли репрессированных было бы больше, чем при свержении рядового латиноамериканского диктатора. Это отличает движение декабристов России от Великой Французской революции и сближает его с итальянскими, испанскими, даже латиноамериканскими, офицерскими заговорами той эпохи. Участие дворянства в революционном движении (а напомню, Ленин, Кропоткин, Огарев, Герцен, Брешко-Брешковская и т.д. были дворянского происхождения) делало невозможным консервативные утопии в стиле Щербатова (дать дворянам избирательные права и все привилегии конституционного правления), а духовенство (особенно, на выборах в первые думы начала ХХ века) также (что бы ни говорили постфактум публицисты-фантазеры) обнаружило серьезные оппозиционные настроения (интересно также, что либеральное славянофильство середины XIX века, при всем своем романтическом консерватизме, было настроено против абсолютистской бюрократии, и опереться на него в борьбе с западниками не представлялось возможным; в уродливом виде оно напомнило о себе разве что в движении черносотенцев). Столь же эфемерной (особенно, после Александра II) была для режима поддержка купечества, чьи симпатии были, скорее, на стороне сословно-представительной, а не абсолютистской монархии. О крестьянах, как об опоре престола могли всерьез говорить в полемическо-публицистическом раже лишь Достоевский или Победоносцев (даже Леонтьев не позволял так врать самому себе). Петровская императорская система, вполне работоспособная и эффективная в XVIII веке, в XIX работала уже по инерции, а в ХХ обнаружила свою полную безнадежность, что вполне закономерно совпало с появлением у кормила власти совершенно неспособного человека (стало быть, система не имела иммунитета от… нет, не от мифического заговора «темных сил», а от банальной, но всемогуще-разрушительной некомпетентности). Показательно, что ни одного серьезного монархического (на платформе идеи сохранения неусеченной монархии) заговора после 1801 года не возникло. А «монархическое возрождение» в умах части (всего лишь части!) русской эмиграции приобрело весьма специфические формы. Можно указать на нелепый культ Н.А.Романова и отметить странное восприятие этого политического неудачника, ведь он и в XVII-XVIII веках вряд ли сохранил бы власть (монархисты просто наивны, как дрюоновский камергер Бувилль, который не замечает убожества Людовика Х и считает его великим королем). Но помимо персонализма в современной (XX-XXI веков) монархической идеологии России поражает полный утопизм оной (наверное, у Оуэна и Фурье было больше шансов построить жюльверновским способом свои общества равенства). Современные монархисты воспринимают монарха исключительно как воинского начальника, вождя, чьи приказы не обсуждаются, а исполняются (считать ли это определенного рода эмигрантской селекцией, в результате которой «монархическое возрождение» происходило почти исключительно в военно-эмигрантской среде? или все сложнее?) Обществу же предлагается лишь роль армии при полководце, и более ничего. Да, еще с XV века (после победы в т.н. «феодальной войне» Москвы, а не Твери или Углича) княжеская, затем царская и императорская власть в России воспринималась, в первую очередь, как военная (смахивая отчасти на сегунат в Японии, если бы существовал еще отдельный императорский двор – средоточие культурной жизни); у Н.А.Романова это получалось, как и все остальное, карикатурно, и даже родственники дразнили его «полковником Романовым». Но у современных монархистов эта эстетика доведена до абсурда, а также замешана на специфической интерпретации приватизированного сталинизма. Разумеется, если общество = армии, ни о каком самоуправлении, сословности и прочих милых «противовесах» абсолютизму в прошлом (реальном прошлом русской монархии) речь идти не может. Если бы монархистам дали возможность реализовать свою утопию, в России явилась бы банальная военная диктатура (вроде диктатуры Саддама Хусейна, или каких-нибудь греческих полковников, которые, кстати, монархию-то в Греции ликвидировали, за ненадобностью), причем, с довольно невысокой степенью эффективности. Иначе они просто не могут. Поэтому вернуть «старую добрую» монархию в России столь же невозможно, как и во Франции. Это уже будет что-то искусственное, немонархическое (потому что никакой гарантии, что сын генерала станет его достойным преемником, в том числе с необходимом идейном смысле, нет), мимикрирующее под социал-фашизм, вечно напоминающее подданным об их иррациональных обязанностях. Наверное, путинизм и есть единственное жизнеспособное (да и то относительно, и в малом историческом масштабе) существо из реакционно-монархического гнезда России.
ВЛАДИМИР-III: «Повели́тель мух» (англ. Lord of the Flies) — дебютный аллегорический роман английского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе (1983), Уильяма Голдинга, вышедший в 1954 году. В СССР на русском языке роман был впервые опубликован в 1969 году в журнале «Вокруг света». Роман был задуман как иронический комментарий к «Коралловому острову» Р. М. Баллантайна (1858) — приключенческой истории в жанре робинзонады, где воспеваются оптимистические имперские представления викторианской Англии. Из Википедии. Читал в детстве "Коралловый остров" (в украинском переводе). Чего-то не помню я там особого имперского викторианства. Если, конечно, считать оптимизмом простое желание жить...
ВЛАДИМИР-III: Почему писатели прошлого всегда кажутся талантливее современных? Современники вообще невысокого мнения о своих, современных писателях, и лишь с течением времени Пушкин или Толстой приобретали ореол гениальности.
ВЛАДИМИР-III: Интересное интервью со знаковым автором Дм.Глуховским - http://www.svoboda.org/content/transcript/27091080.html - на тему, что будет после путина.
ВЛАДИМИР-III: Общая задумка пародии на аксеновский "Остров Крым". 2050 год. Россия лежит в развалинах в результате продолжения процессов, запущенных в 2014 году. Луганда-Домбабве расползлось на всю страну. Продолжается всеобщая война антифашистских фашистов против фашистских антифашистов (20 разных группировок, включая кадыровцев, Исламское Государство Итили и Кавказа, Русскую Православную Армию во главе с генералиссимусом и солнцевских братков). Санкт-Петербург избежал этой общей судьбы, заделавшись на небольшой территории, примерно соответствующей Шведской Ингрии, протекторатом Европейского Союза. Главный герой, который в свободное от работы время вот уже 45 лет разоблачает в Сети жидо-масонский заговор, смотрит репортаж о смерти 98-летнего путина в китайской эмиграции. И эта новость - как спусковой крючок: главный герой создает Союз Общей Судьбы и пропагандирует идею необходимости присоединения Петербурга к тому большому пространству безвременья, которым стала Россия (эстетика философии общего дела Н.Федорова и литературной группы "Скифы"). Но сограждане, беспутные, распутные и зажравшиеся, никак не реагируют на Идею Общей Судьбы. Отклик главный герой находит только у нескольких людей - старой девы из музейных работников да старого попа - отца Виталиана, которого выгнали из церкви за сексуальные контакты с несовершеннолетними мужского пола (слишком уж громкий случай был, безбожная пресса измывалась), и который - от нечего делать - проповедует в пивной близ заброшенного Московского вокзала Исход из питерского Вавилона в Лес.
ВЛАДИМИР-III: Громов М.Н., Мильков В.В. Идейные течения древнерусской мысли. СПб.,2001. // Памятники древнерусской мысли. Первое впечатление от этой массивно на глаз книжки - слишком уж хорошо издана. Внутри содержатся древнерусские тексты и довольно большое предисловие, которое претендует на гораздо большее, чем просто предисловие к "Толковой палее" или "Шестодневу". Авторы замахнулись на описание - не много, ни мало - всей русской "мысли" (у книги получило довольно деревянное название, в псевдомарксистском стиле... "Православная идейная мысль как оправдание эксплуатации человека человеком"...) допетровских времен. Справиться с этой задачей откровенно не получилось. Получилось нечто большое, вязкое, бесформенное, безвременное, похожее на кучу чего-то (подобно старой польской детсмкой книжке про мышонка Мыцыка, который жил у мальчика, любил рисовать и прятался от бабушки в куче рабочего беспорядка за спиной у мальчика, где мог бы спрятаться целый слон). Из этой кучи авторы достают нечто и пытаются объяснить, что это такое. Неструктурированность текста (современного, какие могут быть претензии к Кирику Новгородцу или к Владимиру Мономаху, если и через 900 лет авторы. называющиеся русскими, не умеют связно выражать мысли. Хронология - тоже не в друзьях у авторов: им все едино - что XI век, что XIII, XV, XVII, даже XIX. Не возникает никакой картины развития заявленной древнерусской мысли, которая может оказаться лишь компиляциями последних десятилетий XVII века (подобно Царскому Титулярнику 1672 года, который претендует на портретное сходство древнерусских князей; вот. к примеру, как в Царском Титулярнике выглядит Рюрик http://andcvet.narod.ru/BGK/tit/asd3.html ни дать, ни взять - польский шляхтич времен пана Володыевского). Зато видное место занял Ф.М.Достоевский, видимо, тоже в качестве древнерусского мыслителя, и даже... можете уже смеяться... путин (в качестве тезки читающего Голубинную книгу царя Володимера Володимеровича). И это не случайно. Тяга привлечь в книгу людей XIX-XX вв. объясняется известной скудостью описываемого (огромного, надо заметить, периода). Если специально пересчитать всех упоминаемых в предисловии мыслителей, наберется максимум две дюжины, в то время как в любой европейской стране (даже размером с Нижегородскую губернию) за тот же период найдется в 3-4 раза больше. Авторы предприняли все мыслимые попытки доказать самостоятельность русских персоналий книги, но увы... Шестоднев - болгарское произведение начала Х века (можно спорить, являются ли русские и украинцы одним народом, тем более - в XI веке, когда, строго говоря, ни тех, ни других еще не было, но болгары и русские - точно не один). Толковая Палея - компиляция на основе Шестоднева (кстати, известная похвальба "народным языком" древнерусской мысли, превосходящим "непонятную латынь" католической Европы, - результат откровенного невежества: церковнославянский язык восходит к южноболгарскому (солунскому) славянскому диалекту и на Руси (включая домонгольский период) никогда не был разговорным — он был языком молитв, песнопений и высокого (торжественного) стиля; следовательно к разговорным древнерусским языкам X-XIII вв - таковых было, минимум, два - он близок не более, чем латынь к старофранцузскому, а в наши дни церковнославянский - типичный мертвый язык, вроде иврита, на котором слово "компьютер" без заимствований все равно не получается). Сказание Афродитиана - тоже греческий источник V века. Луцидар (к сожалению, он отсутствует среди текстов в книге) - вообще перевод с немецкого языка в начале XVI века. То есть получается, что в целом русская (древнерусская) мысль оригинальна, но по частностям - откровенно подражательна. Я даже подозреваю, что такая ситуация характерна для всех цивилизаций. А авторы - Громов и Мильков... потратили впустую 340 страниц! лучше бы добавили побольше источников - например, Книгу Рафли за авторством Ивана Рыкова - внештатного консультанта Ивана Грозного (чтоб не думали доверчивые "историки", будто между XI и XVII веками на Руси только молились и постились, и ничем другим не интересовались).
Gerrit Dorbek: Хидэо Кодзима— известный японский геймдизайнер и продюсер. Родился 24 августа 1963 года в Токио, в возрасте трёх лет вместе с семьёй переехал в город Кобэ . В прошлом вице-президент Konami Computer Entertainment Japan, сейчас — глава Kojima Productions. Создатель культовой серии видеоигр Metal Gear Solid. Игры этой серии примечательны хорошим сюжетом, который дает пищу для размышлений. Играл в третью часть Metal Gear Solid 3: Snake Eater. Действие происходит в августе-сентябре 1964 года в Целиноярске, СССР. Двумя главными антагонистами в игре являются полковник ГРУ Евгений Волгин (озвучен Кэндзи Уцуми и Нилом Россом), желающий свержения генерального секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва, и Босс (озвучена Кикуко Иноуэ и Лори Алан), бывшая наставница Снейка и глава отряда “Кобра". В скандал вокруг постройки Советским Союзом гигантского танка «Шагоход», способного стрелять ядерными ракетами с любой местности, помимо США втянуты ещё несколько держав. Задача главного героя, получившего кодовое имя Нейкед Снейк, — восстановить баланс сил и предотвратить эскалацию конфликта, грозящего перерасти в Третью мировую войну. Главный герой отправляется на территорию Целиноярска, где содержится советский ученый Соколов.
Gerrit Dorbek: Ролик “Я русский оккупант" показал то, что российские “патриоты" вылезают наружу. Кстати, его даже показывают на федеральном телевидении (а это уже о многом говорит). Ролик «Я – русский оккупант!» был признан, хоть и своеобразным, но идеологически правильным произведением. Для тех немногих, кто не смотрел, поясню: клип утверждает, что русская оккупация несла всем народам: прибалтам, народам Средней Азии, Украины – исключительно блага и процветание, а когда русские ушли из этих мест, там случилась разруха, и поэтому – «Да, я – русский оккупант», «И я устал извиняться за это». Кроме того в ролике много оружия и говорится, что «Я строю мирную жизнь, но воевать я умею лучше всех».
ВЛАДИМИР-III: Напомнило Лазарчука "Иное небо": "И запомни: Ганс - не оккупант!"
ВЛАДИМИР-III: Кто сознательно нарушает чужие права, тот подрывает и компрометирует свои собственные. Кто создает себе репутацию захватчика, тот вызывает других на захват захваченного, да еще с неограниченной прибавкою (срв. Германию после первой мировой войны). Но важнее всего то, что Советы создают такую репутацию не себе, а России. Вся их территориальная и международная политика есть непрерывное компрометирование русской национальной государственности; они проматывают ее международный престиж, они пачкают по всему свету доброе имя России, они создают ей репутацию международного разбойника, для которого хороши все, даже самые бесчестные и свирепые средства. Советы внушают всему миру вот уже тридцать лет, что Россия есть опаснейший империалист, всемирный интриган, презритель международного права, саботажник мира и порядка... ... Советская власть презирает права других государств. Она постоянно и вызывающе попирает их и стремится завладеть их территориями. Она считает, что Советский Союз должен непременно, рано или поздно, экономическим подрывом, революционным разложением или оружием, революцией или оккупацией — завоевать весь мир и превратить его в единую интернационально-мировую тиранию. Советская власть ставит все остальные государства перед выбором: или революционное разложение, революционный грабеж и революционная резня — или же война. Может быть прямое нападение Советов (если они будут чувствовать себя лучше вооруженными и подготовленными), но может быть и спровоцированное и вынужденное Советами нападение других держав на Советию — в порядке самообороны от непрерывного революционного нападения Советов... В последнем случае в Советии поднимется агитационный вопль об интервенции, об «империализме буржуазных государств», об агрессии врагов, о контрреволюционном походе на невинную Россию и т. д., ибо тогда опять, как в 1941—1945 годах, Советы вспомнят о России и прикроются ее именем и ее интересом! Вся политика Советов такова: в качестве революционных термитов разъедать и крушить чужие государственные дома и в то же время уверять всех в своем миролюбии; подрывать чужую самооборону и объявлять ее «воинственной агрессией капитализма», а в случае войны поднимать русский народ на врагов, взывая к его патриотизму, к его жертвенности, к его святыням и к его инстинкту национального самосохранения. Советы играют Россией во имя всемирной революции и губят миллионы русских героев, ставя свой Союз в опаснейшие международные положения и выдавая свою опасность за общерусскую. ... Ведь нужно быть законченным слепцом, чтобы воображать, будто советская оккупация или инфильтрация сделала Русское национальное государство чтимым или «популярным» в Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве, Польше, Галиции, Австрии, Германии, Чехии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии, Албании и Греции; будто солдатские изнасилования женщин, чекистские аресты, увозы и казни, насаждение политического доносительства, избиения и расстрелы лидеров крестьянской и либеральной оппозиции в этих странах, пытки в тюрьмах, концлагеря, фальшивые голосования, а также преднамеренная повсеместная инфляция, все эти имущественные переделы, конфискации и социализации — приветствуются этими несчастными народами, как «заря свободы» или как «истинная демократия», как «желанные дары» «великой России»... На самом же деле в этих странах сеется дьявольское семя и растет ненависть к национальной России. Никогда не догадаетесь, кто это написал. Нет, это не Ляшко, и не Бжезинский, и даже не Невзоров в соавторстве с Новодворской. Это Иван Ильин, тот же самый Мюнхаузен (образца 1947 года) - http://www.paraklit.org/aktual/Iljin-Sovetskij-ne_Rossiya.htm Почитайте статью полностью. Она замечательна своей шахматностью. В ней нет и одного оттенка серого (не то что 50), все или белое, или черное. Черное, разумеется, это СССР, белое... вы догадались (как сказал бы Чичиков: "В Российскую империю 1913 года въезжаешь, как в рай!..") Спорить по отдельным деталям неохота, да и зачем? Эмоции неоспоримы. Это была эпоха 1947 года (как у геодезистов; "магнитные склонения эпохи 1945 года" - где это читано? А! В "Офицерском Атласе" 1947 года), и надо было быть рафинированным аристократом-интеллектуалом, чтобы интересоваться (как Набоков) в такой ответственный момент ("Греки отразили сильную атаку партизан" (с)) исключительно американскими нимфетками - как-то вот у Ильина с этим не задалось... Поэтому и озверел: там есть фраза, которая перекликается с солженицынским Спиридоном: -- Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолёт, на ем бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронит под лестницей, и семью твою перекроет, и ещё мильён людей, но с вами -- Отца Усатого и всё заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерях, по колхозах, по лесхозах? -- Спиридон напрягся, подпирая крутыми плечами уже словно падающую на него лестницу, и вместе с ней крышу, и всю Москву. -- Я, Глеба, поверишь? нет больше терпежу! терпежу -- не осталось! я бы сказал, -- он вывернул голову к самолёту: -- А ну! ну! кидай! рушь!! "В круге первом" Два непересекающихся вывода: 1) когда нам будут говорить - что это вы натравливаете красных на белых, а белых на красных? то попробуйте их оженить (хотя бы Сталина на Ильине), это будет полное извращение. Ни одному психически нормальному человеку такое в голову не придет. 2) это идеология. Вот такая она есть. Все идеологи могут в этом зеркале понаблюдать за собой, красивыми.
ВЛАДИМИР-III: Болгарский "Шестоднев" относится к апологетической литературе, а вовсе не к естественнонаучной (аналогично, евангелия - это не "биографии Иисуса Христа", а доказательства его божественности). Трудно составить по "Шестодневу" какое-либо представление о природе (также как по новому завету очень трудно изучать историю Римской империи). Разумеется, автор это понимает, а поэтому предупреждает читателя о "непознаваемости мира". Эта "непознаваемость" - неизменный атрибут богословствования. Богословы для этого достаточно хорошо устроились - им не надо ничего познавать. То, что в устах моряка или врача звучит как издевательство (моряку надо знать, куда плавать, иначе он не моряк, врачу надо лечить), для богослова нормально. Профессия какая (делать то, что не делать ничего).
ВЛАДИМИР-III: Юрий Михайлович Поляков - главный редактор "Литературной газеты". Поляков напоминает яркий фрагмент из цветного (в целом не очень удачного) сериала "Дубровский": Шабашкин говорит Троекурову: Закон? порядок? Он за вашим столом сидит. Вы ему косточку дайте - он вам руку лизнет. Троекуров кликает Лаврушку (заплечных дел мастера) и спрашивает: За сколько ударов можешь выбить из него дух, не попортив тела? Шабашкин: ...а как же... закон? Троекуров: А про закон ты мне сам уже высказал, братец. Лаврушка: Предмет жилист и душа тянучая. Палаш здесь не пройдет, и прямой прусский. Ежели мадьярский крест или калмыцкий начес. Змейку нельзя, она следы оставляет... А если в баньку, барин? Сделать мокрое и припудрить по-польски через мокрое? А потом по-русски, от всей души. Через час себя потеряет. Да, было бы несправедливо, если бы путиноиды с их тянучей душой пережили путина.
ВЛАДИМИР-III: Александр Секацкий "Странствия постороннего: Эссе". СПб.,2014. В "Незнайке на Луне" Носова встречается журнальчик "Для любителей почитать лежа", который покупали даже не любители почитать лежа, из любопытства. Мы, дожившие до воплощения носовской Лилипутии в постсоветскую жизнь, примерно представляем, о чем там было написано. Вот первая эссеистическая ассоциация с книгой Секацкого. Это книга для любителей почитать лежа. Больше о ней мало что можно сказать. Все сведущие в философии знают: Аристотель - скучен, Гегель - нуден, Шопенгауэр - претенциозен, Ницше - сумасшедший, Кирхегарт - несчастный, Бердяев - эстет. А Секацкий - никакой. Да, так уж получается. Его можно читать, но проходишь сквозь книгу, как нож сквозь масло. Ничего не запоминается. С ним даже и спорить не хочется. А соглашаться - тоже не хочется (рискуешь согласиться с какой-нибудь банальной вещью, типа "Волга не впадает в Красное море"; ведь почти каждый мало-мальски думающий человек приходит примерно к тем же выводам, и эта всеобщность на него не работает). Пара попыток писать слово "бог" с Большой Буквы тоже не добавляют: какой околопарадоксальный околобогослов не пытался облечь свое философствование в такую форму, как это сделал Секацкий.
ВЛАДИМИР-III: Знаете, какая фраза из беляевской "Человек-амфибия" мне всегда больше всего нравилась? Вот эта: Сальватор отбыл срок наказания, вернулся домой и снова занялся научной работой. Он готовится к какому-то далекому путешествию. Кристо продолжает у него служить. Именно последнее. Полуграмотный индеец Кристо соприкоснулся с миром науки, получил хорошую работу, обрел самоуважение - и уже не смог это оставить, жить иначе. Послал в задницу всех попов, борцов за нравственность против вживления жабр в человека и вернулся к доктору Сальвадору (хотя сам был виновником всех закрутившихся происшествий романа). Беляев не описал (зря!) их диалог с Сальвадором. Но здесь зачаток будущего - в руках у этих двух человек (обладателя научного гения и носителя народного здравого смысла). Дон Ки-хот и Санчо беляевской фантастики.
ВЛАДИМИР-III: Фильм Бертрано Бертолуччи "ХХ век" ("Novecento") 1976 года. Фильм начинается с "годаровской" сцены, в которой простые итальянские крестьяне готовы на вилы поднять какого-нибудь муссолиниста (май 1945 года). А ведь всего за 5 лет до того они на 98% рейтинговали того - предыдущего - пловца за амфорами и куда рейтинг ушел? Нет, не завидую путинистам. И не думайте, что я вас буду защищать от вашего "электората" с вилами.
ВЛАДИМИР-III: Когда читаешь публицистические статьи Ремарка времен второй мировой войны (1944 год и т.д.), возникает интересное чувство "де жа вю" (в паре с ощущением иного бинокля: ведь мы привыкли смотреть на вторую мировую с другой стороны фронта) - атмосфера немецкого менталитета начала 1940-х (вставание с колен, всемирный заговор против Германии, хитрый замысел фюрера, немцы своих не бросают и т.д.) удивительно напоминает российскую современность. Это уже не та почти эрнстюнгеровская романтика первой мировой, а тупая бессмысленная бойня, в которой победы быть не может. И романтики - тем более. А потом все постараются забыть свою верность присяге и ее последствия, и будут вину валить друг на друга (генералы - на "Единую Рос... виноват на НСДАП, "честные партийные функционеры" - на кровавых ублюдков из СС), и найти виноватого станет совершенно невозможно. Впрочем, путин внес существенную новацию - анонимность. Анонимные войны на Украине, в Сирии... скоро будут отрицать, что Егоров и Кантария были солдатами Советской Армии (отпускники!), если за водружение знамени придется нести ответственность.
ВЛАДИМИР-III: Роман Евгения Замятина "Мы". Замятин считается едва ли не сатириком, ироничным антиутопистом, но его "Мы" - это ведь чистой воды футуризм. От романа веет Велимиром Хлебниковым (вот первая ассоциация у знатока). Неужели разница между модернизмом и постмодернизмом меряется лишь процентом иронии?
retrograde: Набрёл тут на свежий телесериал "Тёмная материя" (в 1 сезоне 13 серий, надеюсь, что будут ещё сезоны), интересный, по-моему. Есть какая-то прелесть видеть в будущем расселение людей по галактике (внеземных видов не предполагается в такого рода фантастике? пока не понятно, никаких чужих не видно). Ну, есть ещё роботы-андроиды, но это вполне ожидаемо и нарекания не вызывает. А то если сравнить с такими франшизами как "Звёздный путь" или "Звёздные войны", то галактика прямо усеяна разумными видами, даже смешно отчасти. А вот галактика с одними людьми из разумных - это с одной стороны мрачновато, но может с другой стороны и реалистичнее такой подход?
полная версия страницы