Форум » Библиотека и кинозал » Люди, книги, фильмы (продолжение) » Ответить
Люди, книги, фильмы (продолжение)
ВЛАДИМИР-III: Здесь предлагаю размещать краткие аннотации (отзывы) по поводу известных личностей и результатов их деятельности (например, книг и фильмов). В идеале - состоящих из одной фразы.
thrary: Тертлдав у Відеському циклі жахлив. Нещодавно з жахом кинув її, так само як перед цим з таким самим жахом та огидою кидав щось з шляху мага Перумова
ВЛАДИМИР-III: А я вообще не уважаю фэнтези. И почти не читаю. Хотя... тоже жанр. Рыцарские романы позднего Средневековья вряд ли кажутся стильнее. Я еще с 10 лет воспитан на Станиславе Леме, отчасти на Ефремове. Стругацких не читал и при этом осуждаю (такое вполне может быть!) Наверное потому, что слишком привередлив.
ВЛАДИМИР-III: К тому же Стругацкие начисто лишены лемовского здорового цинизма.
ВЛАДИМИР-III: По мотивам фильма 1995 года ВОДНЫЙ МИР. Общие запасы льда на Земле - 30 млн. куб. км. Общая площадь Мирового океана - 361 млн. кв. км. Объем воды в Мировой океане - 1341 млн. куб. км. Т.е., если все (все!) льды на Земле растают, это пополнит объем Мирового океана на 2,2%. А его уровень поднимется не более чем на 80 метров. Хотя, конечно, некоторые страны исчезнут. Вода дойдет почти до Каховского моря вблизи Днепра, затопит Малую Вишеру между Петербургом (также полностью затопленным) и Москвой, а Британию урежет раза в полтора. Под воду уйдет почти весь Бангладеш. Но в целом... не более 10% суши, правда, в сельскохозяйственном отношении - самая важная часть.
ВЛАДИМИР-III: Дмитрий Быков погряз в манихействе. Бог, дьявол, дьяволобог, богодьявол, бодьяговол... Бедность в богах - так назвал монотеизм (а равно и моносатанизм) Лукиан Самосатский.
ВЛАДИМИР-III: Вкратце о религии. Детские сказки в юности становятся романтикой, но в старости это уже глупость.
ВЛАДИМИР-III: Даже роман о временах сталинизма в современной литературе уже будет историческим романом - прошло 70-80 лет, а поэтому интерес некоторых современных авторов к модернизму и заре постмодернизма вынужден подаваться в формах исторического романа. Исторический роман - странное явление. Ему всегда - со времен "Александрий" (романов об Александре Македонском первых веков н.э.) - не везло. Прежде всего, хотя предмет исторического романа, как будто ясен, на практике авторы менее всего считаются с этой теорией. Написать исторический роман... Здесь у автора не так уж много вариантов в смысле коммуникации с читателем. Можно взять исторический фон и населить пространство знакомыми читателю реалиями (а иной раз вообще - окружающими автора прототипами), раскачивать диалектические качели "в прошлом все было иначе - ужасно!" - "в прошлом не так уж все отличалось от современности: в римских газетах была уголовная хроника (чисто конкретно!)" Но подобный подход вычисляется мало-мальски интеллектуально развитым читателем и не прибавляет очков автору (зачем читать об ограблении сберкассы в ганзейском Бремене XIV века, если можно ограничиться чтением об ограблении сберкассы в подмосковном Реутово?) А антураж в виде соблазнительных рабынь и неуловимых (до изобретения видеорегистраторов) разбойников мало-помалу приедается и также не работает, в конце концов, на достоверность повествования (не смотря на сам подход к литературе как к описанию чего-либо из ряда вон выходящего). Оруэлл (в дневнике Уинстона Смита) отметил эту фатальность связи времен: либо прошлое похоже на будущее - и этим именно не интересно будущему, или прошлое разительно отличается от будущего - и этим будущему непонятно. Дополнительная проблема исторической романистики - задача, которую автор ставит перед собой: выразить своим произведением какую-либо волнующую его (в этом самом марте 2011 года) идею, просто соврать в угоду историонической конъюнктуре современности (историоника - это не совсем то, что "публичная история", она может и не пытаться понравиться окружающим, но от этого достоверностью не страдает). У читателя может появиться ощущение, что он присутствует при разборках патриотов (патриоты страны Y, попробуйте убедить патриотов страны Х, хотя бы и в литературной форме, что их страна вообще могла на кого-то нападать), и это тоже отвращает от чтива. Рафинированные специалисты-историки славятся своей аллергической реакцией на все ляпы и несоответствия исторических романов или фильмов, но представим себе исторический роман, написанный историком-специалистом, - он быстро перестанет быть романом и превратится в докторскую диссертацию, причем автор не заметит подмены (разумеется, диссертация - это хорошо, но где же исторический роман?!) Таким образом, приходится с грустью констатировать, что исторический фон в литературных произведениях исторического жанра не играет самостоятельной роли, а если эту самостоятельную роль ему придать - отпугнет читателей (попробуйте написать роман о реальноисторическом Арапе Петра Великого - и сравните его в смысле занимательности со сценарием известного фильма). Автор, в конечном счете, соглашается с этим несовпадением и принимает все вышеперечисленные условности. Да, даже такие мэтры, как Морис Дрюон или Дм.Мережковский в плену условностей (Дрюон утешал современников, обескураженных кризисом Франции в середине ХХ века, а Мережковскому угодно было писать хоть о марсианах - лишь бы они играли в массовке его идеи о "третьем завете"). Неужели лучший исторический роман - это летопись, историческая хроника, путевой дневник, записка, вышедшая из под пера современника описываемых событий?
ВЛАДИМИР-III: В России переиздали (2004, 2018) неиздававшуюся с 1968 года СУММУ ТЕХНОЛОГИИ Станислава Лема. Сергей Переслегин, как мог, постарался испортить ее своими комментариями. И показал себя гораздо хуже Лема, хотя формально в своем 2004 году Переслегин должен знать больше, чем Лем в своем 1967. Нет. Цивилизационный маразм есть цивилизационный маразм. Целая цивилизация ничуть не умнеет. Поэтому Лем умнее Переслегина. Уже хотя бы потому, что первый жил в обществе, у которого было будущее, которое сделало ставку на разум, а второй жить не может без чуда и веры. Разумеется, главный конфликт Лема и Переслегина - в области веры. Переслегин под конец дошел до бабьих басен о "трансцендентности" информации, получаемой в сновидениях. А Лем просто заметил ему (авансом, хотя... впрочем, о деградации цивилизаций Лем тоже писал, правда, не о таких...), что "ни одна наука не может ничего утверждать о существовании или несуществовании трансцендентных явлений". Казалось бы, реверанс в сторону верующих. Нет. Других способов узнать о существовании или несуществовании трансцендентных явлений просто нет. Потому что они сами являются "трансцендентными" (хотя каждый верующий как тот Фома жадно хочет потрогать руками наконец предмет своей веры - да, обычными научными руками, но это-то Переслегин в конечном счете ему запрещает). Но это (попытка скрестить научного ежа с религиозным ужом) ненадолго. Гримаса распада советского общества (постсоветский период, который рано или поздно закончится). У верующих академиков (я уже говорил об этом) вырастут дети - верующие птушники. А верующий птушник вряд ли будет задаваться вопросом о соотношении веры и знания. Он, скорее всего, удивится, что это самое знание может существовать. Он его не знает. Веры ему достаточно.
ВЛАДИМИР-III: Гертруда Стайн в своей АВТОБИОГРАФИИ ЭЛИС БИ ТОКЛАС (1933) тараторит и тараторит, рта ни на минуту не закрывает. Я бы ее не выдержал, особенно дружески.
ВЛАДИМИР-III: Теодор Адорно мучится с культурной индустрией. Не дает она ему покоя, он - одновременно и ее жертва, и ее обличитель, и прикован к ней, как раб к галере. При этом все подобные критики (как один!) допускают одну и ту же системную ошибку: сравнивая современный масс-культ с прошлым (а в прошлом, как известно, даже дождь был мокрее, не то что солнце ярче), Адорно сопоставляет классику какого-нибудь XVII века с ширпортребом ХХ века. Естественно, ширпотреб проигрывает. Надо иначе, надо классику сравнивать с классикой, а ширпотреб - с ширпотребом. Да, ширпотреб ХХ века с ширпотребом XVII. Он был там - в XVII веке, и наверное, современники его тоже ругали на чем свет стоит (во всяком случае, причитания "раньше было лучше" не Адорно начались и не им закончатся). Другое дело, что от XVII века остался Рембрант и Кальдерон - точнее, мы интересуемся там Кальдероном, а не ширпотребом (хотя Кальдерон написал более 200 интермедий, комедий и драм, а попробуйте при таком количестве обойтись без халтуры), и ширпотреб XVII века просто забылся. Ширпотреб века ХХ тоже уйдет из памяти (уже начинают забывать Микки Рурка, который так не понравился лично Адорно, а Лолиту будут помнить и через 1000 лет) - и это должно утешить современных страдальцев культурной индустрии, если их вообще нужно утешать (по мне, так не нужно). Дело даже не в том, что во времена Вальтера фон Фогельвейде не было электронных СМИ, а в том, что никакие электронные СМИ не изменят коренных законов развития культуры. Ее многоэтажности, в первую очередь. Ну а этаж - дело вкуса. В своем снобизме, желании всех заставить слушать только классиков Адорно проявляет неожиданный тоталитаризм, и уж точно желает стандартизировать культуру.
thrary: О, ні! Л. Толстий жалюгіднний графоман якось не забувається.
ВЛАДИМИР-III: Сам Толстой был не в восторге от многих классиков (начиная с Шекспира).
ВЛАДИМИР-III: Платоновский идеализм малосилен. Даже если все общество договорится считать, будто дважды два равно тридцать восемь, всегда найдется бездуховный предатель, который скажет, что дважды два равно четыре. Так, в конце концов, и окажется.
ВЛАДИМИР-III: Я был более чем уверен, что Дмитрий Быков, оправившись от своего недомогания, начнет еще большую религиозную пропаганду - толкать в массы свою версию христианства (надо сказать, существенно отличающуюся от версии многих других христиан, начиная со Всеволода Чаплина), чем раньше, и оказался прав. А вот мусульманин после комы станет уверять, что нет богов, кроме аллаха, кришнаит будет настаивать, что играл с самим Кришной, древний грек побывает в Аиде с Хароном и Персефоной и т.д. Вот напишу сейчас: чем бы дитя не тешилось... нет, это не дети, это здоровые придурковатые мужики. В этом-то вся проблема.
ВЛАДИМИР-III: БУДУЩЕЕ АЛЬБЕРА РОБИДЫ Первым делом следует сказать – и это главное! – что Альбер Робида (1848-1926) – карикатурист и фельетонист. А это не просто особая профессия, это особый, специфический взгляд на мир. В России тех времен я бы сопоставил с Робидой Чехова и его многочисленных подражателей, которые в конце XIX – начале ХХ века создавали и поддерживали ту неподражаемую (сейчас – точно неподражаемую) эстетическую журналистскую атмосферу, которая сразу заметна, стоит нам открыть любую дореволюционную газету. Этот веселый, немного игривый, в меру ироничный, но занимательный и увлекательный стиль, который так непохож на звучание большевистской советской журналистики. Карикатурист должен видеть мир под определенным углом – и все тут! Поэтому все – все! – иллюстрации Робиды к своим фантастическим романам карикатурны, и оценивать их следует именно по этому жанру. Впрочем, карикатура бывает разной (дружеский шарж – тоже карикатура), а поэтому степень насмешки Робиды над своими героями – дискуссионный вопрос. Важно, что методика презентации будущего вполне соответствует масс-культуре 1880-х годов, подобно тому как персонажи Робиды продолжают одеваться по моде времен французского символизма... хотя нет, Робида позаботился и о моде будущего (естественно, даже средневековый богомаз должен был понимать отличие костюмов Высокого Средневековья от моды Раннего Принципата): его дамы и господа одеты в однообразные юбки и панталоны типа галифе, до колен, а ниже – в стандартные чулки с туфлями (а ведь Мерсье так надеялся на более естественную одежду типа футболок и шорт). Когда некто берется прогнозировать будущее, долг любого лояльного читателя - сделать сосредоточенное лицо и патетически сказать: он все предсказал! Нет, я не лояльный читатель. И потому хочется (да оно и бросается сразу в глаза) обратить внимание на то, чем будущее Робиды отличается от реального будущего. Итак, в электрическом мире Робиды на календаре 1955 год. Скажем так, недалеко. От 1890, когда писался роман, эта дата отстоит всего на 65 лет, и живы еще немало детей конца XIX века. Да, с Мерсье, заглянувшим на 660 лет вперед, Робиде не тягаться, но ведь в 1770 темп жизни был меньшим, и Мерсье вполне мог рассчитывать на какие-то существенные изменения только в масштабе веков. Правда, никто не будет спорить, что с 1790 по 1855 мир немало изменился, и даже с 1290 по 1355 тоже было предостаточно перемен. Это я отмечаю потому, что в романе ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ МИР иной раз покажется, будто прошли века: взять хотя бы туманные намеки на 12-ю революцию во Франции, если за 100 лет (1789-1889) таковых случилось целых 4, то среднестатистически 12-я должна выпадать уже на конец XXI века. Однако, герои помнят только "революцию 1935 года" (кто с кем? марксисты против республиканских радикалов?) И ведь действительно много чего случилось: "Война 1914 – бах! Война 1940 – бабах!.. Все работает на электричестве, все крутится, вертится!.. Нейтроны всякие... Люди обезумели, свихнулись!.." - это Луи де Фюнес вводит родственника своей жены из 1905 года в курс событий. Но Франция 1955 года ("Ах! эти прекрасные вакханки" с де Фюнесом) – республика, хотя с сильным духом олигархии. У власти, однако, у реальной небутафорско-политической власти – ученые-инженеры, капитализировавшие свои знания настолько, что они контролируют экономику, во всяком случае, наиболее наукоемкие и инновационные ее направления. Слов нет, Эдиссон, Маркони или Бил Гейтс обогатились на своих изобретениях, но экономика слишком сложная система, чтобы обеспечить такую уж власть именно изобретателям (Генри Форд, вопреки 160 патентам на его имя, изобретателем и вообще инженером не был). Где-то поблизости – Англия, Дунайское Королевство, Коста-Рика (синоним Латиноамериканской Федерации?), Россия, Китай, кстати, подмявший большую половину России. Германию Робида, как и полагается французскому патриоту после 1870 года, столь не любит, что попросту игнорирует. Людей много, и они летают (хотя по дорогам, неудобным дорогам для рожденных ползать, которые не привлекают инвестиций, все еще бегают конные экипажи – аналогично космонавтике после 1991 дизель здесь оказался в загоне). Робида стремится ввысь, ему опротивела отсталая земля, он осваивает воздушный простор, ему неведома акрофобия. Поэтому ажурные конструкции домов середины ХХ века в стиле модерна конца XIX века смотрят не на дороги, а на воздушные трассы, по которым курсируют электролеты (земля же пригодна лишь для опор электропневматических хайвеев). И все же каждый фантастический роман о будущем больше всего может рассказать именно об эпохе своего создания, и поэтому девиз "назад в будущее!" актуален в смысле сугубо исторических исследований на базе анализа утопий и антиутопий прошлого. Что больше всего волнует людей в романах Робиды? Нет, не передача изображения на расстояние и не "гуманные" войны с помощью миазмов, обездвиживающие противника (это вполне напоминает рассуждения доктора Тромпа в романе Буссенара КАПИТАН СОРВИ-ГОЛОВА). Прогресс, его цена – вот, что высмеивается (другого слова не подобрать). Здесь Робида – истинный сын своего столетия. Когда он убежден в непосильности для среднего человека умственного труда на уровне века ХХ (эти опасения популяризировал Одоевский, предупреждавший еще в пушкинские времена, что "износ" человеческого организма приведет к омолаживанию правительств; оруэлловский О'Брайен тоже допускал нечто подобное). Отсюда целая галерея карикатур на "ботаников" и "прохвессоров" (чьи гены потерялись бы, если б не остатки природных крестьянок – здоровая кровь прошлых веков), и если Уэллс сам придумал своего "человека миллионного года" с гипертрофированной головой, то уж больно это изображение напоминает карикатуры Робиды. Страхи Робиды по поводу феминизма преувеличены. Еще за лет 70 до него, да что 70! – еще в конце XVIII века "синий чулок" был объектом насмешек везде – от Лондона до Петербурга (ср. эпиграммы на первый выпуск Смольного института). Женщина не стала мужчиной, как не старалась. Инфляция, споры древних с новыми, поэты прошлого столетия (характерно, что мало кто из фантастов, описывая век ХХХ, описывает литературу или музыку века XXV-XXVIII... они все там – в ХХХ столетии - еще как бы живут во времени автора и спорят о метафорах Даниила Заточника). Перенос прошлого в будущее? Усатый франт в цилиндре с инстинктами жителя Третьей Республики в грядущих веках? А что же современные авторы? Неужели их волнующие вопросы будут через 65 лет карикатурами на человеческую наивность? Смотря откуда смотреть: Франция эпохи постройки Эйфелевой башни ощущала себя на острие будущего, с ее высоты открывался обзор грядущих веков. Есть, однако, фантастика, которая занята переживанием прошлого: всех этих «вчера будет война» и попаданцев с Калашниковым к Берии. Будущее ей противопоказано. Нетрудно догадаться, что и продукция этих двух фантастик будет разной.
thrary: The Prosperity Paradox Clayton M. Chrisensen, Efosa Ojomo, and Karen Dillon Якісь ікономізди та благодійники колупається пальцями у носі з приводу бідності, зубожіння та процвітання. Оджомо м.і. розповідає, як спочатку прийшов до висновку, що одна з головних проблем у Африці нестача води, створив некомерційну організацію, зібрав $300.000 та побудував 5ть колонок у Нігерії(тоб-то пробити колонку обійшлося у 60 тисяч долярів, ну щоб ви розуміли з ким маєте справу і що то за ікономізди та благодійники). Поруч з 50 тисячами колонок встановлених іншими благодійниками. Зламаними та поіржавілими... Бо середній термін експлуатації благодійної колонки у Нігері складає близько півроку, після цього вона ламається і... фсе.
ВЛАДИМИР-III: Воду-то все равно пить надо...
ВЛАДИМИР-III: Сергей Глазьев - трижды отставной политик (его выгнали сначала либералы, потом патриоты Конгресса Русских Общин, потом коммунисты), исключенный из Национальной академии наук Украины, воспрещенный к въезду на территорию США, Европейского Союза, Канады, Австралии и Швейцарии, продолжает свою борьбу против нацистов - "многих влиятельных лидеров западного мира, от Гитлера до Олбрайт", которые, нацисты то есть, не пускают его, антинациста Глазьева, в США, ЕС и т.д. Почему они нацисты? Потому что не пускают. Чего непонятного? Я все жду, когда же Глазьев нанесет последний, сокрушающий удар оккупантам - откажется от любых предметов западно-нацистского производства, даже произведенных в Китае на немецко-фашистские инвестиции - гаджетов (хорошую вещь "гаджетом" не назовут!), автомобилей, лекарств и т.д. унижающих советского патриота подачек. Надеюсь дождаться.
ВЛАДИМИР-III: Феноменолог Макс Шелер сцепился в 1912 году с Фридрихом Ницше (уже умершим, но вопреки утверждению христианского божества в известном анекдоте, все еще живым и актуальным ниспровергателем религиозной морали) по вопросу о ресентименте в структуре морали. Пасторский сынок Ницше со знанием дела высказал все, что мог, о поповской и иже с ней морали, ее извращенности и противоестественности (тут бы хоть человеком остаться, оттого берутся «повышенные обязательства» сверхчеловека). Все это Ницше обозвал французским словом ressentiment – т.е. злопыхательство на почве ценностей (простой пример: просто так набить кому-нибудь морду – хулиганство, а набить за веру, особенно за истинную, почти подвиг, авось наградят бедную-несчастную жертву, которая вынуждена бить морду). Очевидное? Нет, Шелер пытается нам доказать, что не все не так. Конечно, он понимает всю тягомотину апологии – ведь защищая нечто, приходится нести за это защищаемое ответственность. А этого Шелер – сам порядочный ресентиментщик – допустить не может. Отсюда вечная поза Шелера: меня не так поняли, я не то хотел сказать, и вообще – если вы недовольны христианством, вы его просто не понимаете (впрочем, клин клином вышибается: подозреваю, что негативное отношение к религии происходит от слишком исчерпывающего знакомства с нею, потому, верующие, бойтесь греха знания – оно убивает вашу религию). Чтобы избежать критики – правильно! нужна неопределенность; чем более систематичная и всеобъемлющая эта неопределенность, тем меньше позиций для критики у критики. Апофатическое богословие Шелера мощным потоком изливается в область морали, порождая забавную апофатическую мораль (не от хорошей жизни: отцы церкви искренне верили, что проповедуют добро, но во времена Шелера уже этим не прокормиться – слишком много возражений насчет идентификации добра с верой, приходится морщить нос при виде позитивистского добра). Религию обвиняют в потворстве злу – а что такое ваше добро? – спрашивает Шелер. Обвиняют в глупости – а что такое ваш разум? Обвиняют в реакционности – а что такое ваш прогресс? Обвиняют в антигуманности – а что такое ваш гуманизм? Под сомнение можно поставить вообще все, что угодно, если это все под ударом антирелигиозной критики. Отрекаясь от тех или иных феноменов бытия, Шелер уводит свои ценности из под огня критики в такие метафизические дебри, что, в конце концов, сам перестанет понимать, что он имел в виду (как тот Джойс в своем романе ПОМИНКИ ПО ФИННЕГАНУ, где он изобрел особый язык, понятный из всех читателей только ему самому), – видимо, просто то, что никто не сможет подвергнуть критике. Попутно, раз уж его любимое христианство обвинили в ресентименте… ах, вот вы как?! – сами вы ресентимент! – Шелер изливает самую черную желчь на всю ненавистную ему современность, «дух века сего» и… Для религиозной апологетики характерен иррациональный маразм, сцепляющий все утверждения о ничтожности и локальности безбожия и усталость руки рубить головы бесчисленным антирелигиозным феноменам вокруг – в мире, отвернувшемся от истинной веры (это кокетство апологетики получается уже просто рефлекторно). Никак иначе у Шелера не получается.
ВЛАДИМИР-III: Шартрская школа. Франция, XII век. Перед этими интеллектуалами-схоластами вдруг раскинулась в своей колоссальной протяженности природа. Они - потрясены. Физика (в широком смысле: включая астрологию, алхимию, биологию) стала их главным вдохновением и суммарумом интересов. Подчас они добирались до вполне материалистических выводов, и если бы не проформа... Кстати, все они сходились на том, что мир - обыкновенный физический мир за окном: а) прекрасен, б) разумен. Им в голову не приходил пессимистический настрой современных (см. выше) богословских арьергардов, отступающих перед реальностью, а оттого стремящихся увести за собой как можно больше людей, пугая их несовершенством и иррациональностью мира вокруг. Шартрскому философу для объяснения сущего не нужна была и непознаваемость: этот бреющий себя брадобрей (откуда знаешь, если непознаваемо все?)
полная версия страницы