Форум » Заклепкометрия » "лгали, лгут и будут лгать..." Очерки российских идеологий ХХ-XXI вв. » Ответить
"лгали, лгут и будут лгать..." Очерки российских идеологий ХХ-XXI вв.
ВЛАДИМИР-III: Взялся, наконец, за этот труд, который я замышлял еще в нулевые годы - критический обзор идеологий, их истории от зарождения в качестве ментальных структур индустриальной эпохи и до вырождения к концу ХХ века (плюс оценка современного состояния). Первая часть должна иметь продолжение: во второй части (которая займет 60-70%) речь пойдет о российских идеологиях от декабристов до нашего времени. Информации собрано вполне достаточно, а также обнаружил, что не смотря на смену симпатий и антипатий зав последние 10-12 лет, я вряд ли в 2005 году писал бы иными словами и определениями (а это значит, что базовые представления автора не изменились)))). Для начала общий обзор идеологических течений: ИДЕОЛОГИИ. 1. Либерализм. 1.1. Классический республиканизм (Макьявелли). 1.2. Вигизм (1680-е). 1.3. Классический либерализм (Монтескье) (1710-е). 1.4. Республиканский патриотизм (1790-е). 1.5. Республиканский федерализм (1790-е). 1.6. Национал-либерализм (Германия) (1800-е). 1.6.1. Декабризм (1810-е). 1.7. Джорджизм (1870-е): уравнительное налогообложение. 1.8. Социальный либерализм (1880-е). 1.9. Консервативный либерализм. 1.10. Национал-прогрессизм (около рубежа XIX-XX вв). 1.11. Исламский либерализм (Ата-Тюрк) (1920-е) (?) (младотурки: 1860-е; джадиды: 1900-е). 1.12. Неолиберализм (1930-е): активная государственная политика. 1.13. Либертарианство (1940-е). 1.14. Неоклассический либерализм (левый либертарианизм) (1960-е). 2. Консерватизм 2.1. Торизм (1680-е). 2.2. Либеральный консерватизм (Берк) (1790-е). 2.3. Классический традиционализм (1800-е). 2.4. Монархический абсолютизм (легитимизм; самодержавный монархизм) (1800-е). 2.5. Клерикализм (Де Местр) (1800-е). 2.5.1. Ультрамонтанизм (1800-е). 2.6. Конституционный монархизм (1810-е). 2.7. Джексонианство (1820-е). 2.8. Теодемократизм (1840-е). 2.9. Солидаризм (1850-е). 2.10. Интегрализм (1880-е). 2.11. Дистрибутивизм (около рубежа XIX-XX вв). 2.12. Национал-консерватизм (около рубежа XIX-XX вв). 2.13. Популяризм (христианская демократия) (начало ХХ века). 2.14. Социальный консерватизм (начало ХХ века). 2.15. Младоконсерватизм (1910-е). 2.16. Фундаментализм (1910-е). 2.17. Интегральный традиционализм (Генон, Эвола) (1920-е). 2.18. Голлизм (1940-е). 2.19. Неоконсерватизм (1970-е). 2.20. Палеоконсерватизм (1980-е). 2.21. Коммунитаризм (1990-е). 2.22. Христианский реконструкционизм (1990-е). 2.23. Теоконсерватизм (2000-е). 3. Социализм 3.1. Мютюэлизм (Прудон) (1820-е). 3.2. Сенсимонизм (1820-е). 3.3. Фурьеризм (1820-е). 3.4. Анархо-социализм (1830-е). 3.5. Классический марксизм (1840-е). 3.6. Христианский анархизм (1840-е). 3.7. Христианский социализм (1840-е). 3.8. Левое народничество (1860-е). 3.9. Социал-реформизм (1880-е). 3.10. Фабианский социализм (1880-е). 3.11. Социалистический сионизм (1890-е). 3.12. Желтый социализм (1900-е). 3.13. Лейборизм (1900-е). 3.14. Большевизм (1910-е). 3.15. Исламский социализм (1910-е). 3.16. Буддийский социализм (1920-е). 3.17. Национал-коммунизм (1920-е). 3.18. Неосоциализм (1930-е). 3.19. Сталинизм (1930-е). 3.20. Троцкизм (1930-е). 3.21. Арабский социализм (1940-е). 3.22. Демократический социализм (1940-е). 3.23. Титоизм (1940-е). 3.24. Африканский социализм (1950-е). 3.25. Классический коммунизм (1950-е). 3.26. Коммуно-патриотизм (чучхэ? 1950-е; Зюганов: 1990-е). 3.27. Маоизм (1950-е). 3.28. Еврокоммунизм (1960-е). 3.29. Фиделизм (1960-е). 3.30. Экосоциализм (1960-е). 3.31. Ведический социализм (1970-е). 3.32. Китайский социализм (1980-е). 3.33. Боливарианизм (Уго Чавес) (1990-е). 4.Фашизм. 4.1. Национал-синдикализм (1910-е). 4.2. Классический фашизм (1920-е). 4.3. Клерикальный фашизм (1920-е). 4.4. Монархо-фашизм (1920-е). 4.5. Национал-социализм (1920-е). 4.6. Революционный национал-социализм (1930-е). 4.7. Фалангизм (1930-е). 4.8. Неофашизм (1950-е). 5.Национализм. 5.1. Общий патриотизм. 5.2. Государственный патриотизм. 5.3. Этнический национализм. 5.4. Религиозный национализм. 5.5. Правое народничество (почвеничество). 6.Особые идеологии «анти… 6.1. Антимонархизм (1820-е) 6.2. Антибольшевизм (антикоммунизм) (1910-е). 6.3. Антифашизм (1920-е). 6.4. Антилиберализм (1990-е). Не правда ли, пестрый спектр?)))) Каждое из этих течений будет охарактеризовано (30% книги), а затем посмотрим как это реализовывалось с "российской спецификой".
ВЛАДИМИР-III: Первая часть очерка коммуно-патриотизма: 3.30. Коммуно-патриотизм (чучхе? 1950-е; Зюганов: 1990-е). На карте социалистических режимов в конце 1970-х годов помимо СССР с союзниками в Восточной Европе (зоны классического марксизма-ленинизма), выделялся маоистский Китай, кубинский фиделистский режим с союзниками – Никарагуа и Гренадой, оставшаяся верной сталинизму Албания, титоистская Югославия, просоветские режимы в Индокитае и Африке во главе с марксистскими партиями (Ангола, Бенин, Вьетнам, Гвинея, Кампучия, Конго, Лаос, Мозамбик, Центральноафриканская Империя – да, да с марксистом-императором во главе, Эфиопия), россыпь режимов африканского и арабского социализма, народнический режим апристов в Перу, бирманский буддийский социализм и режим в Корейской Народно-Демократической Республике. О КНДР в последние десятилетия много сказано и написано, поскольку эта страна создает определенную геополитическую проблему в регионе Восточной Азии. Есть категория специалистов-страноведов, для которых Северная Корея – некая разновидность диких туземцев, чей уклад жизни надо удаленно изучать и не надо разрушать. Либералы считают этот режим «витриной социализма»: так или примерно так выглядел СССР 70 лет назад, а между южными и северными корейцами уже наблюдаются расово-физиологические отличия (северный кореец в среднем на 11 сантиметров ниже южного корейца), и прокормить полноценно целая страна в состоянии лишь одного упитанного любимого руководителя. Автор склоняется к концепции, согласно которой северокорейский режим случайно оказался в историческом тупике, поскольку аналогичные режимы (вообразите огромный Китай в стиле чучхе около 2017 года) сумели перейти от заведомо проигрышных идеологических практик к стратегии ускоренного развития и превращения в начале XXI века в потребительские общества второго эшелона. Около 1980 года режим КНДР мог сделать соответствующий выбор. Однако, идеология чучхе (опоры на собственные силы, проще говоря, самой радикальной автаркии) не позволяла и не позволяет переступить через особое понимание национального суверенитета. Себя северокорейцы ощущают высшей расой (на юге также встречаются подобные настроения), и все многочисленные зарубежные комитеты по пропаганде идей чучхе (существует даже Чучхеистская партия Франции) призваны пропагандировать превосходство Северной Кореи под руководством семьи Кимов. Кланово-монархический характер власти в КНДР – сугубо оригинальная черта чучхе, поскольку, даже если социалисты признавали необходимость режима личной власти, это никак не распространялось на потомков вождя – слишком уж это смахивало на феодализм (дети Сталина даже в мыслях не претендовали на наследничество). На постсоветском пространстве кланово-монархические режимы при формальном сохранении республиканского устройства возникли в Азербайджане, Казахстане и Узбекистане, но с иной идеологической окраской. Что касается чучхе, то схожее понятие «чучхесон» использовал в своей политической программе президент Южной Кореи в 1962-1979 годах Пак Чон Хи, но само понятие «идеи чучхе» в политической жизни Южной Кореи служило синонимом национал-консерватизма. Основной причиной разработки чучхе было стремление Ким Ир Сена подчеркнуть самостоятельность КНДР от влияния сталинизма и маоизма, а также дать идеологическое обоснование своей личной власти и власти преемников. Конституция КНДР закрепляет руководящую роль чучхе в государственной политике, определяя его как «мировоззрение, в центре которого – человек, и революционные идеи, нацеленные на осуществление самостоятельности народных масс». Чучхе не отрицает мировую революцию и международную солидарность, но отказывается от механического «экспорта революций». Конечно, в теории на фоне идеологий ИГИЛ и Союза православных граждан России северокорейский режим – светоч интернационализма и идей просвещения, но на практике это сверхмилитаризированное, холопски поклоняющееся власти, питающееся на уровне физиологического минимума и крайне националистическое общество – детище ужасной войны 1950-1953 годов, в которой погиб каждый десятый кореец, и разрушению подверглась почти вся территория Корейского полуострова. С точки зрения коммуно-патриотов это единственный способ сохранить социализм в его чистоте, ведь сохранить СССР в XXI веке можно было только с помощью массированной американской ядерной атаки (да и то вряд ли).
ВЛАДИМИР-III: завершение коммуно-патриотизма: Историю коммуно-патриотизма, конечно, следует начинать с попыток Полозкова и Зюганова в 1990-1991 годах помешать намерению Горбачева и Яковлева превратить КПСС в партию демократического социализма. По мере превращения коммунистической идеологии в СССР из революционного творчества масс в скучнейшую обязаловку, для привлечения симпатий идеологи коммунизма неизбежно были вынуждены прибегать к более широкому кругу идеологических аргументов. Патриотизм фактически реабилитировал Ленин еще в 1918, когда заявил, что социалистическое отечество необходимо защищать (при этом все советские политические словари подчеркивали, что «высшей формой патриотизма является социалистический патриотизм», что «патриотизм в странах социализма интернационален» (странный оксюморон) и что «буржуазный патриотизм приобретает уродливые националистические формы»). В результате во всех советских фильмах о дореволюционной России истинные патриоты балансируют на грани классовой борьбы. Сталин в 1941 году к своему ужасу обнаружил, что германский рабочий класс пошел войной на своих советских братьев. В 1949-1953 годах русские коммунисты усомнились в лояльности еврейских коммунистов к общей Советской Родине. Но все это были отдельные элементы сборной солянки консервативных идеологий, которые оказались (совершенно неожиданно – почти как у Сталина) на защите СССР к концу 1980-х. Для советского патриота той эпохи революционная составляющая советского мировоззрения уже потеряла смысл, зато на первый план стали выходить неизбежные довески превращения революционной идеологии в государственную. Патриот хотел сохранить огромное государство, которое (во всяком случае, в телевизоре) было самой сильной и передовой державой мира, победившей практически в одиночку всех своих врагов, нажившей еще больше врагов и преданной своим правительством (объяснить, каким образом предатель Горбачев оказался во главе СССР, не прибегая к теории заговора, коммуно-патриот не может). А для этой цели годилось все, и были пригодны все персонажи истории, от которых коммунисты брезгливо бы отвернулись. Это была уже эпоха постидеологической эклектики, и можно было соединять что угодно с чем угодно: хоть национал-социализм с российским декабризмом. Очень быстро в когорте защитников СССР остались русские националисты (не все), православные фундаменталисты, почвенники, красные директора, левокоммунистический Объединенный фронт трудящихся и секретарь Союза Писателей СССР А.А.Проханов, который заставлял Сталина молиться православной богородице, а все другие народы – быть хуже русских. В ужасном положении оказались неомонархисты. Они, ведущие свою идеологическую родословную от белого движения в его монархической перегруппировке 1921-1922 годов, были вынуждаемы теперь лобызать все советские символы, включая Брежнева. От коммунизма в коммуно-патриотизме осталось очень мало (особенно через 25 лет после распада СССР, когда постсоветские коммуно-патриоты предпочитают коммунизм в Пхеньяне коммунизму в Москве), а освободившееся место заняла эклектическая смесь религиозно-мистической мути, теории заговора, примитивного национализма, консервативного патернализма, апелляций к славному прошлому, социальной демагогии, которой позавидовал бы любой борец с влиянием левых в начале ХХ века, и политической пассивности с готовностью поддержать хоть древнеегипетского фараона, лишь бы он вернул коммуно-патриотам иллюзию восстановления СССР. Вполне вменяемый коммунизм времен раннего Горбачева превратился в ужасного мутанта из сказки Гауфа «Калиф-Аист». Таковы результаты игр в идеологию постидеологической эры. В восточноевропейских странах коммунистические партии пошли иным путем, превратившись в достаточно мощные социал-демократические и левосоциалистические силы, которые неоднократно возвращались к власти (возможно, этим отличием они обязаны своему генезису: Сталин в 1948-1949 годах механически соединил коммунистические партии с равными по размеру и влиянию социал-демократическими, а КПСС, за исключением прибалтийских компартий, такой прививки не получила). В России в 1993 году на этом фланге, помимо более мелких партийных структур, выделилась Коммунистическая партия Российской Федерации, в руководстве которой патриот Зюганов одолел коммуниста Купцова. Она оказалась достаточно послушной российским постсоветским властям (Зюганова одинаково трудно представить на баррикадах и в реальной борьбе за победу на президентских выборах), а поэтому этой структуре поручили контролировать левонастроенный сегмент российского общества в интересах все также буржуазно-компрадорской, не смотря на отдельные конфликты с «мировой закулисой», власти, как выразились бы коммунисты 100 лет назад. Отсюда начинается достаточно жалкая история КПРФ и лично Зюганова, о котором Михаил Делягин сказал: «Зюганов – могильщик партии и всего левого движения в России, сегодня выполняющий функцию кладбищенского сторожа». Есть все основания полагать, что он будет возглавлять КПРФ до последней физической возможности. Хотя КПРФ декларирует в качестве своей идеологической основы «социализм XXI века», который обосновал Уго Чавес, и марксизм-ленинизм, это типичная коммуно-патриотическая партия с креном в официальное православие (что у марксистской партии выглядит столь же противоестественно, как и династия Кимов). Характерно при этом ее идеологическое одиночество. КПРФ из всех международных партийно-идеологических объединений состоит лишь в созданном ею же Союзе коммунистических партий – КПСС вместе с еще 18 партиями – осколками бывшей КПСС. На постсоветском пространстве коммунистические партии заседают на текущий момент лишь в парламентах России, Белоруссии, Молдавии и непризнанного Приднестровья (около 2000 года представительство компартий сохранялось в парламентах 9 бывших республик СССР, причем в парламентах России, Украины, Молдавии и Киргизии коммунисты первенствовали). Почти синхронно деятельность коммунистических партий, ориентированных на КПРФ, была запрещена властями Украины и Казахстана в 2014-2015 годах. Коммуно-патриотам нечего предложить избирателям в рамках свободных выборов, и они попадают в парламенты лишь тех стран, чьи режимы нуждаются в них, как в политическом амортизаторе, но процесс «вымывания» коммунистов из числа основных политических сил Ближнего Зарубежья России уже почти завершен.
ВЛАДИМИР-III: 3.31. Маоизм (1950-е). Советские критики маоизма в эпоху «культурной революции» утверждали, что Мао «ревизовал» марксизм еще в 1930-х годах, но окончательно эта идеология складывается в 1950-х – ко времени начала реализации т.н. «большого скачка» (политики ускоренного экономического развития, полностью провалившейся в 1961 году). На VII съезде Коммунистической партии Китая в 1945 году «идеи Мао Цзэдуна» были объявлены «превосходным образцом национального марксизма» и закреплены в новом Уставе партии в качестве ее теоретической платформы. Главное содержание этих идей составляла теория «новой демократии», созданная главой КПК Мао Цзэдун на рубеже 1930-1940-х в соответствии с принципом «китаизации марксизма» применительно к конкретным условиям страны. Политическая программа «новой демократии», с одной стороны, направлена на обеспечение единства китайской нации путем объединения широких социально-политических сил вокруг КПК в рамках «новодемократического» блока и создания на его основе государства «новой демократии» под руководством коалиционного правительства, с другой – на раскол и изоляцию Гоминьдана. Экономическая часть программы предусматривала уничтожение традиционной системы землевладения и передачу земли крестьянам в частную собственность, ликвидацию бюрократического и компрадорского капитала, а также ограничение крупного национального капитала. Ключевые позиции в экономике предполагалось передать «новодемократическому» государству, которое поощряло бы частнокапиталистическое предпринимательство и широко привлекало в страну иностранный капитал. По существу, речь шла об использовании капитализма в целях скорейшего наращивания экономического потенциала и превращения Китая в высокоразвитое индустриально-аграрное государство (это, надо сказать, вполне соответствует политике правительства Китая, проводимой после 1979 года). В 1949 году Мао Цзэдун отошел от этой теории. Был принят курс на установление демократической диктатуры народа, руководящей силой которой провозглашался рабочий класс, что по существу отменяло концепцию «новодемократического» общества как отдельного исторического этапа в послевоенном развитии страны. В 1953 году Мао Цзэдун утвердил генеральную линию переходного периода к социализму, разработанную с учетом опыта построения социализма в СССР и специфических условий Китая и направленную на социалистическую индустриализацию и установление социалистических производственных отношений путём постепенного преобразования всех сфер народного хозяйства. Построение социализма в Китае предполагало тесный союз с СССР и получение от него всесторонней помощи. Однако уже в 1956 году в выступлении «О десяти важнейших взаимоотношениях» Мао Цзэдун подверг критике советскую модель строительства социализма и призвал учитывать специфические условия Китая, требующие «правильного» регулирования взаимоотношений между различными отраслями экономики и основными направлениями внутренней и внешней политики. В 1957 году в речи «К вопросу о правильном разрешении противоречий внутри народа» он провозгласил курс на «длительную классовую борьбу между пролетариатом и буржуазией», вылившуюся в нескончаемую борьбу с «правым уклоном» внутри партии. В области философии – в теории познания Мао определил значение общественной практики как источника познания, разработал проблемы этапов развития процесса познания, целей познания и критериев истины; в области политэкономии – объявлено учение о плановом товарном характере социализма, а также разработка вопроса о различных формах распределения при сохранении главенствующей роли распределения по труду; в области научного социализма – разработана теория «новой демократии», в которой указан «правильный путь взятия политической власти китайского образца» – «теория окружения города деревней»; в области внешней партийной политики – теория «Линии масс», в области военной стратегии – теория народной войны, в области экономики – программа «новодемократической революции», предусматривавшая параллельное развитие различных общественно-экономических укладов; переход к коммунизму возможен также с помощью военизированных коммун; в области международных отношений – теория трех миров, принцип независимости и самостоятельности в международных отношениях. В 1960-1970-х идеи Мао Цзэдуна стали базой идейно-политического течения в рамках коммунистического и национально-освободительного движения, которое стали называть маоистским, хотя организации в рамках этого течения обычно называли себя марксистско-ленинскими. Многие коммунистические партии Европы и Латинской Америки вслед за советско-китайским конфликтом раскололись на группы, ориентированные на СССР, чье руководство маоисты обвинили в «ревизионизме», и т.н. «антиревизионистские» группы, ориентированные на Китай и Албанию (в свою очередь, «антиревизионисты» пережили несколько расколов после смерти Линь Бяо, а затем Мао Цзэдуна, ареста Цзян Цин и обнародования албанским лидером Энвером Ходжей критики Мао в конце 1970-х). В настоящее время маоистские (марксистско-ленинские) движения весьма активны во многих странах Азии и Латинской Америки. На Филиппинах и в Индии маоистские повстанцы ведут вооруженную борьбу с правительством. В Непале маоисты неоднократно возглавляли конституционно-монархические и республиканские правительства в 1990-2010-х годах. Советская критика маоизма базировалась на осуждении культурной революции, направленной против традиционализма, как хаоса, создаваемого и направляемого высшим партийным руководством, и совмещения коммунистических идей с «великоханьским шовинизмом» и китаецентризмом. Это может показаться критикой авансом коммуно-патриотизма, но маоизм не похож на коммуно-патриотические идеологии, во всяком случае, это просвещенческая доктрина, а процент религиозности населения в Китае по прежнему один из самых низких в мире. После 1972 года (еще при жизни Мао) китайское руководство пошло на сближение с США, чему способствовал конфликт с СССР, начавшийся по партийной линии еще в 1962 году и обострившийся в 1969 и 1971 годах (работавший тогда корреспондентом близ Даманского острова А.А.Проханов почему-то не проявил никакой симпатии к китайскому варианту коммуно-патриотизма; нет у патриотов ничего общего). Маоизм наряду с «теорией Дэн Сяопина» и «идеей о трех представительствах» Цзян Цзэминя по настоящее время составляет основу идеологии Коммунистической партии Китая.
thrary: З наведеного тексту абсолютно незрозуміло, що собою являв/є маоізм. Таке враження, що і текст написаний ще за часів розвитого соціялізму.
ВЛАДИМИР-III: thrary пишет: З наведеного тексту абсолютно незрозуміло, що собою являв/є маоізм. Таке враження, що і текст написаний ще за часів розвитого соціялізму. Проще: КПК растворилась в китайском обществе и уже не могла быть ортодоксально-марксистской, не лишившись власти в стране. Особенно интересен тезис об использовании помощи Запада (1945! год). Но развитие маоизма после 1956 шло по пути "чучхеизации" - вот был бы вариант! - в условиях нарастающего конфликта с СССР.
ВЛАДИМИР-III: 3.32. Еврокоммунизм (1960-е). Между 1950 и 1970 годами Европа серьезно изменилась. Вместе с ней изменилась политика европейских коммунистических партий, ориентированных на СССР. Над ними уже не довлел контроль со стороны Коминтерна. В 1956 году «разоблачение культа личности» внесло в коммунистическое движение сомнения и яростные дискуссии, поскольку оно обернулось в европейских компартиях гораздо более решительной, чем в СССР, реабилитацией осужденных при Сталине людей и идеологических концепций. Если «антисоветский мятеж» в Венгрии мог рассматриваться всеми европейскими коммунистами (включая троцкистов и левых) как посягательство на общие принципы, то события в Чехословакии в 1968 году серьезно рассорили левую Европу с советским руководством (этому способствовало игнорирование на первых порах Брежневым европейского направления внешней политики и приоритетное желание выстраивать отношения с США). Фактически речь шла о рамках «социалистического выбора». Если Дубчек (чья политика шла в фарватере еврокоммунизма) оказался неприемлем для руководства КПСС, то аналогичная реакция последует и на политическую линию руководства Итальянской, Французской и ряда других коммунистических партий. Со своей стороны советское руководство тоже рисковало: открытый конфликт с двумя самыми крупными коммунистическими партиями Запада мог превратить коммунистическое движение за пределами соцлагеря в обычные филиалы влияния, вроде американских коммунистов (Коммунистическая партия США объединяла несколько сот левых интеллектуалов еврейского происхождения и профсоюзных активистов; ее кандидаты получали на президентских выборах от 0,03 до 0,26% голосов). Левый истеблишмент Европы уже давно не ограничивался полуподпольными группировками и эмигрантами, жившими в московских отелях. Это было многочисленное сообщество интеллектуалов, чье влияние на умы возросло после того как Эзра Паунд и Кнут Гамсун скомпрометировали себя профашистскими симпатиями (например, почти все кинематографическое течение неореализма в Италии было связано с коммунистами). Декларированная советскими пропагандистами идентичность коммунистического движения в целом и просоветских коммунистических партий оказалась под угрозой. Поэтому конфликт еврокоммунистов с руководством КПСС после 1968 был заморожен, и лишь перестройка в СССР актуализировала эти настроения. В 1987 в торжествах по случаю 70-летия Великой Октябрьской революции в Москве приняли участие представители 178 коммунистических, «революционно-демократических» (этот эвфемизм в марксистской литературе обозначал немарксистских союзников коммунистов), левонационалистических, а также социал-демократических и лейбористских партий (присутствовал даже лидер Партии зеленых ФРГ Ю.Дитфурт). Это был настоящий смотр мировой левой, и Горбачев в целом поддержал еврокоммунистов. Для еврокоммунизма, чьим главным штабом стала Итальянская коммунистическая партия, характерны ориентация на западные элиты, критика руководства КПСС в мировом коммунистическом движении, критика концепции диктатуры пролетариата и недостатка политических свобод в странах, принявших советскую модель социализма. Вместе с тем, еврокоммунизм декларировал верность марксизму, но не марксизму-ленинизму, и формально не идентифицировал себя с реформистской социал-демократией, хотя отказался от ряда второстепенных идеологических позиций марксизма. Теоретическое основание своей деятельности итальянские еврокоммунисты (Берлингуэр и испанец Каррильо) усматривали в работах Антонио Грамши. Проявления еврокоммунизма – политика «исторического компромисса» с христианскими демократами в Италии (в 1978 христианский демократ Джулио Андреоти получил поддержку ИКП, что привело к похищению и убийству лидера ХДП Альдо Моро боевиками марксистско-ленинских Красных бригад), поддержка социалиста Франсуа Миттерана во втором туре на президентских выборах 1974 и 1981 года во Франции и принятие коммунистами пакта Монклоа в Испании. После восстановления своей деятельности в 1977 году Коммунистическая партия Испании перешла к еврокоммунизму (это вызвало жестокий конфликт со сталинистской фракцией, основавшей в 1984 году Коммунистическую партию народов Испании во главе с Х.Рамосом). Еврокоммунизм поддерживали также коммунистические партии Нидерландов, Великобритании, Австрии, он имел влияние и вне Европы – в политике коммунистических партий Японии и Австралии, турецкой Рабочей партии, левых партий Венесуэлы и Мексики. Критика со стороны демократических социалистов упрекала еврокоммунистов в нежелании порывать с Москвой, троцкистская критика – в национализме, критика со стороны марксистов-ленинистов – в отказе от основополагающих принципов коммунизма. Советские «ортодоксально-коммунистические» идеологи рассматривали еврокоммунизм как разновидность ревизионизма. После 1991 года большая часть еврокоммунистических партий преобразовалась в партии демократического социализма. Если Французская коммунистическая партия постепенно потеряла свое влияние, то итальянская Демократическая партия левых сил (с 1998 Партия левых демократов) до 2007 года сумела сохранить свои позиции на политической сцене страны и даже возглавляла правительство в 1998-2000 годах. Аналогичный маневр удался Партии демократического социализма (с 2007 Левая партия), возникшей на базе просоветской Социалистической единой партии Германии в ходе революции в ГДР и ее воссоединения с ФРГ в 1989-1990 (ПДС стала одной из главных партий Германии, представляя сохранившуюся марксистскую традицию). Все попытки создать еврокоммунистическую партию в СССР (предпринимаемые Горбачевым в 1990-1991) и партию демократического социализма в Россию (предпринимаемые им же в 1996-2007 годах) оказались провальными, в т.ч. по причине одиозности фигуры самого Горбачева с точки зрения левого электората.
ВЛАДИМИР-III: 3.33. Фиделизм (1960-е). Фиделизм и отпочковавшийся от него геваризм – наверное, самые романтические течения марксизма. Средний марксизм скучен своими производственными отношениями и производительными силами, нудностью начетничества и идеологических кампаний, а здесь романтика повстанческой герильи, революционных побед небольшими отрядами, экзотических стран с живописными трущобами и знойных женщин. Так уж получилось, что формирование фиделизма на Кубе совпало с общим ростом популярности Латинской Америки, расцветом латиноамериканского романа и усилением роли латиноамериканских стран в международной политике (из объектов они становились субъектами). Специфика Латинской Америки в отношении Запада состоит в том, что это тоже часть европоцентрического мира от Патагонии до Камчатки, но недозревшая часть Запада, разбавленная не до конца ассимилированными индейцами и африканцами (местами их количество перешло в качество), «вечная деревня» Запада, из которой он черпает людские ресурсы, в культурном отношении гораздо более близкие ему, чем людские ресурсы Турции или Нигерии (когда Патрик Бьюкенен стенает насчет переселения в США целых деревень из Гватемалы и Гондураса, он не задумывается, что кавказцы в Москве имеют с русскими гораздо меньше общего, чем американские протестанты-расисты с католическими индейскими знахарями). Движущей силой национально-освободительных войн в Латинской Америке (1810-1828 годов) являлись местные креолы и политически активная часть метисов. Пусть и не буквально, но в смысле тенденции именно богатые креолы создали в новых независимых странах консервативные партии (латиноамериканский консерватизм XIX века являл собой смесь компрадорской ориентации на Великобританию, поскольку латифундисты зависели от цен на свое сырье, традиционализма и аристократической спеси). Метисы, как правило, поддерживали либералов. Либералы, как отмечалось выше, играли в политической жизни континента роль главной реформаторской, антикомпрадорской и революционной силы одновременно. Но с середины XIX века начали появляться левосоциалистические партии (Радикальная партия Чили в 1863, Радикальная партия Перу в 1891, партия Мексиканской революции в 1913), к которым на рубеже XIX-XX веков добавились марксистские рабочие партии и анархисты. Эта тенденция серьезно потеснила либералов на политической сцене почти всех стран, к тому же либералы в ряде стран ориентировались на США, и теперь уже консерваторы стали обнаруживать признаки патриотизма. В 1920-1930-х на политической сцене каждой из латиноамериканских стран действовали десятки политических партий, включая троцкистские, сталинистские, фашистские и солидаристские. В борьбе за политическую и экономическую независимость стран континента от Великобритании и США объединялись самые разные политические группы, а вторая мировая война поначалу оживила «германофильское» движение, которое позднейшими историками не всегда справедливо связывалось с национал-социализмом. Трудно сказать, кого бы избрал Фидель Кастро в качестве покровителя, если бы на карте мира не было бы СССР (трудней всего представить в качестве его защитника какое-нибудь царское правительство; в мире сохранившейся Российской империи ее внешнеполитическое влияние было бы минимальным, разве что в отношении каких-нибудь абсолютных монархий Африки и Гималаев), но в 1961 года из других антиамериканских сил выбирать не приходилось. Организация «Движение молодежи столетия» (в 1953 году отмечался 100-летний юбилей со дня рождения Хосе Марти), которую создал Фидель Кастро для борьбы с проамериканским режимом Батисты, первоначально, кроме антиамериканизма, исповедовала левосолидаристскую «теологию освобождения», а Движение 26 июля (создано в 1956 году) назвало себя левонационалистическим (аналоги – идеология Народной лиги Бангладеш, большей части ирландских, шотландских и уэльских националистов, Маврикийского боевого движения и Рабочей (патриотической) партии Турции, созданной в 1992 году). Лишь в 1962 году на фоне активной поддержки со стороны СССР, начавшейся в первые месяцы 1960 года, старая коммунистическая просоветская Народно-социалистическая партия объединилась с Движением 26 июля и Революционным директоратом 13 марта в «революционном марксистско-ленинском» блоке Объединенные революционные организации, которые в 1962-1963 были преобразованы в Единую партию социалистической революции Кубы. В октябре 1965 последняя была переименована в Коммунистическую партию Кубы. Часть Революционного директората выступила категорически против ориентации на СССР и даже пыталась свергнуть Кастро (вообще, в оппозиции его режиму находилось немало левых организаций). Фиделизм коренится в практике и социальной эстетике революционного каудильизма, существовавшего в политической культуре Латинской Америке на протяжении всего периода ее независимости. Он мог приобретать любые идеологические формы – от национал-либеральных до коммунистических, но в целом сводился к трем принципам: вождизму (каудильо – сильная личность, пользуется неограниченной властью в вооруженном отряде, партии, регионе, государстве), радикальным реформам в интересах бедняков, создающим для каудильо ореол народного героя, даже если он при этом скармливает своих политических противников аллигаторам, и попыткам каудильистского режима играть на шахматной доске международной политики, используя противоречия великих держав и добиваясь максимально возможной от них независимости. Кастро в полной мере соответствовал всем трем признакам революционного каудильизма, особенно последнему. Куба проводила активную внешнюю политику. Кубинские войска и военные советники направлялись в Анголу, Эфиопию, Южный Йемен, Ливию, Никарагуа, Гренаду, Сирию, Мозамбик, Гвинею, Танзанию, Северную Корею, Алжир, Уганду, Лаос, Афганистан, Сьерра-Леоне (все – на деньги СССР). Во внутренней политике условия коммунистического режима на Кубе были предсказуемы: тоталитарный политический строй, стагнация экономики, нормированное распределение продуктов, огромная эмиграция, чему благоприятствовала близость США. Только в 2008 году жителям Кубы было разрешено покупать сотовые телефоны, компьютеры и DVD-плееры, а также телевизоры с диагональю 19 и 24 дюйма, электрические скороварки и электровелосипеды, автомобильную сигнализацию и микроволновые печи. Зато симпатии всего социалистического лагеря и левой Европы – на стороне команданте Кастро (с команданте Че они довольно быстро рассорились, потому что Че тяготел к самому экстремистскому крылу новых левых), и советский студент мог насмехаться над забюрократизировавшимся секретарем райкома, но мечтал сражаться в сельве и водружать революционные флаги на древних фортах конкистадоров. А его противники – американские империалисты, для которых свержение Кастро стало навязчивой идеей (вроде как борьба с «укрофашизмом» в современной России), оказывались отрицательными героями на сцене мировой политики. Пока существовал СССР, за его счет (в т.з. за счет выгодных закупок сахара) Куба могла относительно прилично существовать, но после 1991 года она оказалась одним из немногих сохранившихся островков коммунистической идеологии.
ВЛАДИМИР-III: Дополнение к статье "Конституционный монархизм": В остальной Европе лишь в Испании (окончательно с 1834), Португалии (с 1820), Швейцарии (с 1815), Баварии (с 1819) и 15 мелких немецких княжествах на юго-западе и в центре Германии (с 1820-х) существовало нечто подобное полуконституционному режиму Людовика, в остальных странах власти даже не обсуждали возможность принятия конституций и создания законодательных учреждений, избираемых хотя бы ничтожной частью населения. В Пруссии только накануне европейских революций в 1847 году собрался первый в истории ландтаг.
ВЛАДИМИР-III: 3.34. Экосоциализм (1960-е). Хотя экологические законы принимались на государственном уровне с незапамятных времен (шериф Нотингемский, оказывается, борец против браконьеров, вроде Робин Гуда), а первые экологические организации можно обнаружить еще в XIX веке, остроту этому идейному движению задала скромная американская гидробиолог Рейчел Карсон, написавшая в 1962 году научно-популярную книжку о последствиях загрязнения окружающей среды пестицидами, особенно ДДТ, «Безмолвная весна». Примерно в это же время в СССР появляются общественные экологические организации под эгидой ВЛКСМ. Экологический взгляд на мир исходит из того, что человек, в силу самого по себе своего существования, наносит непоправимый ущерб природной среде (под которой экологи понимают нынесуществующую систему геобиоценозов). Этот ущерб следует исключить или хотя бы минимизировать. Поскольку прямо призвать к уничтожению людей-вредителей, чтобы достичь желаемого результата, экологисты (за исключением самых крайних групп) не могут себе позволить, выдвигается программа т.н. «остановки роста» (впервые сформулирована в докладе Римского клуба в 1972 году). «Остановка роста» предусматривает переход от демографии растущего населения к простому замещению следующим поколением предыдущего и остановку интенсивного экономического развития, поскольку экономика поглощает ресурсы, особенно невозобновимые. Не стоит при этом считать экологистов (опять за редким исключением) мизантропами – они стараются ради сохранения качества жизни существующих людей, даже если призывают отказаться от рождения еще нерожденных (в этом экологизм вступает в прямое противоречие с социальными стратегиями почти всех нынесуществующих религий). Человеческий вид, будучи достаточно крупным хищником, оказался в верхнем палеолите (30000-20000 лет назад) на вершине пищевой пирамиды и благодаря изменению экологической ситуации (завершению ледникового периода) в мезолите существенно сократил поголовье крупных зверей. Как и все другие биологические виды, в изменившихся экологических условиях человечество изменило свое поведение – начало специально разводить отдельные виды животных и выращивать отдельные виды растений для своего пропитания. Это привело к резкому росту численности людей (от 3-5 млн. в конце палеолита до нескольких десятков миллионов в развитом неолите) и окончательному выделению человечества из природной среды – отныне она стала лишь ресурсом жизнеобеспечения, и вернуться к охотничьему хозяйству всем миром, так сказать, а не в одиночку охотящимся аристократом или отшельником на краю света, человечество не может без существенной культурной деградации и столь же существенного сокращения численности населения (на территории современной Венгрии в верхнем палеолите проживало около 2 тысяч человек, а сейчас – 10 млн.) Американские и сибирские настроения в смысле праведности житья вдали от больших городов и в «единении с природой» зависят от реальных условий на этих территориях в XVIII-XIX веках – слабозаселенности и обилия нетронутых предыдущим нерусским и неамериканским населением ресурсов. Распространенное представление о том, что аграрный образ меньше вредит геобиоценозам столь же ложно. Наоборот, скученные в городах человеческие массы в гораздо меньшей степени непосредственно контактируют с природной средой, чем крестьянин, у которого список злейших врагов включает любых живых существ – от волков до колорадских жуков, горожанин же, в крайнем случае, может добыть нефть и сделать из нее пищу (как это делается в романе Замятина «Мы», там, правда, эта пищевая технология сложилась не из любви к дикой природе, а после двухсотлетней войны города и деревни – аллюзия за продотряды времен гражданской войны в России). Реальный крестьянин оказался ужасным вредителем, в результате чего еще в эпохи древних цивилизаций все послеледниковые ландшафты в Китае, Индии, на Ближнем Востоке оказались полностью разрушены, замещены культурными ландшафтами, и отчасти кризисы этих древних цивилизаций можно объяснить экологическими причинами. В среде населения древних восточных цивилизаций, действительно, вырабатывалась этика «нулевого роста» – буддизм с его недеянием и ничегонежеланием типичный пример таких этик, след прошлых катастроф исчерпания доступных ресурсов. Романтически-реакционный настрой экологизма, который искренне хочет принести пользу человечеству, но (как и все иные идеологии) призван для этой цели человечество ущемить, расцвел, тем не менее, не на правом фланге идеологического спектра, где ему быть уместнее всего, а на левом. В рядах энвайроментализма (так именуется экологизм в его социальном измерении) немало именно левых политических деятелей, почти коммунистов, и на выборах почти во всех странах зеленые партии (они стали появляться после 1970 года) блокируются с коммунистами и демократическими социалистами (самые большие успехи достигнуты экологическими партиями Германии, Швеции, Финляндии и Мексики). Они, разумеется, не предлагают умерщвление людей-вредителей или их насильственное переселение в деревню, и их программы сводятся к отдельным инициативам по охране окружающей среды – созданию заповедников, запрету вырубки лесов, улучшению очистки вредных одинаково для людей и животных отходов производства и т.д., что, разумеется, не может не встретить всеобщей поддержки, потому что никто не согласится жить в городе, где из-за угольной копоти (как в XIX веке) и паров бензина (как в ХХ) невозможно дышать. В набор программных положений экологических партий входят типичные социалистические нормы, в т.ч. контроль над крупным бизнесом, неконтролируемость которого сама по себе вредит природе. Однако подобные инициативы (в т.ч. запрет на ядерную энергетику) встречает недоумение в странах со слаборазвитой и даже со среднеразвитой экономикой, потому что естественное желание правительств этих стран обеспечить своему населению уровень жизни высокоразвитых стран (даже в Таджикистане и Папуа – Новой Гвинее) предполагает отнюдь не нулевой рост экономики, а наоборот, ускорение ее развития, что неизбежно будет требовать новых природных ресурсов и встречать соответствующую негативную реакцию со стороны экологистов. Столь же негативную реакцию экологическое движение встречает со стороны неоконсерваторов и либералов, поскольку они хорошо понимают, что конкуренция в условиях капитализма предполагает захват новых рынков и ресурсов, что станет гораздо сложнее, если рост экономики законодательно ограничить. Тем не менее, в Европе борьба против атомной энергетики и вредных производств ведется с переменным успехом. В США ФБР называет деятельность воинствующих защитников окружающей среды и защитников животных «самой большой террористической угрозой в Соединенных Штатах» и считает их угрозой нации. Оно обвиняет экотеррористов в поджогах жилых зданий, исследовательских лабораторий и автосалонов, организации взрывов в офисах. По оценкам специалистов, ущерб от действий «зеленых» превысил 100 млн. долларов и лишь вопрос времени, когда такая криминальная деятельность начнет приводить к гибели людей. Утопия экологизма, к тому же, строиться на романтизации «традиционного уклада» (в чем экологисты сходятся с другими традиционалистами), и доходит до того, что пропагандисты экологического образа жизни утверждают, будто качество и продолжительность жизни на природе больше, чем в современных городских джунглях (при этом они чаще всего имеют в виду не деревню времен Вещего Олега, а современный дачный поселок, поскольку дальше вглубь природы не забирались). Да, люди на протяжении сотен тысяч дет выживали без аспирина и электрочайника, но большинство современных экологов живо благодаря изобретениям и открытиям, от которых они хотят отречься. Философский антисциентизм (недоверие к науке), расцветший в середине и второй половине ХХ века, может на них рассчитывать. С другой стороны средний человек, у которого больна маленькая дочь, скорее будет требовать от циничных сциентистов скорейшего изобретения лекарства, даже если для этого придется вырубить три рощи и отравить небольшое озеро (так, собственно, научно-технические изобретения и внедрялись – в них существовала потребность), и отреагирует на проповеди экологов и примкнувших к ним религиозных фундаменталистов о том, чтобы положиться на судьбу и принять ее, очень нецензурно. Экологическое движение заняло свою особую нишу, в которой оно социально полезно, однако, им этого мало, а поэтому в обществе, где классовые и расовые идеологии вышли из моды, а либеральный минимум достигнут, будут возникать аллергические реакции, вроде собакозащитничества и воинствующего вегетарианства (после разбора баррикад XIX-XX веков их защитникам надо куда-то девать энергию).
ВЛАДИМИР-III: 3.35. Аграрный коммунизм (1970-е). Согласно легенде, когда Пол Пот учился в Сорбонне (это вам не Сталин с его семинарией!), он все время держал на своем библиотечном абонементе сочинения русского народника Петра Ткачева. Пол Пот (тогда его звали Салот Сар) родился в крестьянской семье, из которой вышло на удивление много придворных и королевских наложниц. Вероятно, по их протекции Салот Сар получил стипендию и возможность учиться во Франции. В 1950-1953 годах стал коммунистом и вступил сначала в ФКП, а затем в Коммунистическую партия Камбоджи, созданную в 1951 году (в 1963 году Пол Пот становится ее генеральным секретарем). В Камбожде после ухода французских властей в 1955 году существовал режим короля Сианука, который с 1960 строил буддийский социализм и дружил одновременно с СССР, КНР и странами Движения неприсоединения. В 1967 году крестьянское восстание под руководством коммунистов положило начало длительной серии войн в Камбодже-Кампучии. В 1970 году проамерикански настроенные военные во время отсутствия короля в стране совершили военный переворот, создали Кхмерскую республику во главе с Лон Нолом, ориентированную на США, и втянули страну в общий ход войны США в Индокитае. Страны советского блока и КНР разорвали с новым режимом дипломатические отношения. Коммунистическая партия Кампучии «Красные кхмеры» в союзе с отрядами Сианука начала повстанческую войну. В 1975 войска Пол Пота заняли столицу – Пном-Пень и одним махом выселили из нее почти все 2,5 миллионное население, среди которого было много беженцев, в сельскую местность (то же самое проделали в те же годы вьетнамские коммунисты, «разгрузив» 4-миллионный Сайгон). Пол Пот создал тоталитарный режим «Демократической Кампучии», и в советских источниках за 1976-1977 годы появились статьи о кампучийском «государстве народа – рабочих, крестьян и других трудящихся», но зато с новым режимом разорвали дипломатические отношения все западные стран и Индия. Все население страны по решению новой власти было разделено на три основные категории. Первая («основной народ») включала в себя жителей областей, где базировали повстанцы в 1970-1975 годах. Вторая часть («новый народ» или «люди 17 апреля») – жители городов и деревень, находившихся долгое время на временно оккупированной американскими войсками территории или под контролем войск Лон Нола. Эта часть населения должна была подвергнуться серьезному перевоспитанию. Третья часть – интеллигенция, духовенство, лица, служившие в государственном аппарате прежних режимов, офицеры и сержанты лонноловской армии, «ревизионисты», проходившие подготовку в Ханое. Эта категория населения должна была быть подвергнута широкомасштабной чистке. С самого начала режим Пол Пота стал открыто ориентироваться на КНР, и к 1979 году страны советского блока снова разорвали с Кампучией дипломатические отношения. В 1977-1979 году Кампучия честно помогла китайской армии в войне с Вьетнамом, но вьетнамская армия показала себя гораздо сильнее китайской (это внушило советским военным стратегам оптимизм относительно исхода возможной советской китайской войны, которую многие футурологи прогнозировали в 1970-1980-х годах), отбила китайское наступление на севере и разгромила кампучийскую армию. Советские источники тех лет глухо упоминают о конфликтах Китая с СССР и Вьетнамом – хвастаться «первой социалистической войной» на людях (т.е. в присутствии американцев) считалось неприличным, но тут советские СМИ прорвало: появилось множество материалов о тирании Пол Пота, геноциде населения, краски намеренно сгущали, преувеличивая число жертв. В 1979 году вьетнамские войска заняли Пном-Пень и установили власть провьетнамского правительства во главе с Хун Сеном и Коммунистической партией, преобразованной в Народно-революционную партию. Гражданская война правительства Народной Республики Кампучии против трех кхмерских группировок, в т.ч. войск Нородома Сианука, бежавшего из Пном-Пеня в Пекин, продолжалась до 1992 года (многие страны мира не признавали провьетнамский режим). В 1993 в Камбодже реставрирована монархия. Советские источники и ряд западных утверждают, что за время правления Пол Пота с апреля 1975 по январь 1979 уничтожено 3,3 млн. человек, в т.ч. почти все люди с высшим образованием, некоторые национальные меньшинства, буддийское, католическое и мусульманское духовенство. По переписи 1962 года в Камбодже жило 5729 тысяч человек, оценка 1975 года дает 7760 тысяч, перепись 1981 насчитала 6682 тысячи. Учитывая достаточно высокий рост населения, к 1981 году без репрессий режима Пол Пота в стране могло проживать 8,8 млн. человек. Общее количество уничтоженных и преждевременно умерших за три с половиной года можно оценить в 1 млн. человек. Лидеры «красных кхмеров» до конца жизни отрицали факт геноцида, либо не признавали огромного числа погибших людей, а также утверждали, что вьетнамские оккупанты убили в 1979-1980 годах «примерно полтора миллиона человек». Интеллигент, который взялся осчастливить человечество, не мог признать своей неправоты. Какое все это имеет отношение к Петру Ткачеву? По утверждению Пол Пота, «существование городов создает неравенство между жителями». Населению разъяснили, что «город – обитель порока; можно изменить людей, но не города. Работая в поте лица по корчеванию джунглей и выращиванию риса, человек поймет, наконец, подлинный смысл жизни. Нужно, чтобы он помнил, что произошел от рисового семени. Все кампучийцы должны стать крестьянами». Воззрения «якобинца» Ткачева сложились под влиянием социалистических идеологий 1850-1860-х годов. Ткачев отвергал идею самобытности русского общественного строя и утверждал, что пореформенное развитие страны совершается в сторону капитализма. Предотвратить победу капитализма можно лишь заменив буржуазно-экономический принцип социалистическим. Как и все народники, Ткачев связывал надежду на социалистическое будущее России с крестьянством, коммунистическим «по инстинкту, по традиции», проникнутым «принципами общинного владения». Но, в отличие от других народников, Ткачев полагал, что крестьянство в силу своей пассивности и темноты неспособно самостоятельно совершить социальную революцию, а община может стать «ячейкой социализма» лишь после того, как будет уничтожен существующий государственный и социальный строй. В противовес господствовавшей в революционном движении ориентации, прежде всего, на социальные перемены Ткачев развивал идею политической революции как первого шага к революции социальной. Создание тайной централизованной и законспирированной революционной организации является важнейшей гарантией успеха политической революции. Революция, по Ткачеву, сводится к захвату власти и установлению диктатуры революционного меньшинства, открывающей путь для «революционно-устроительной деятельности», которая, в отличие от «революционно-разрушительной», осуществляется исключительно убеждением. Проповедь политической борьбы, требование организации революционных сил, признание необходимости революционной диктатуры отличали концепцию Ткачева от идей М.А.Бакунина и П.Л.Лаврова. Все эти тоталитарные утопии неумолимых интеллигентов так ужаснули Достоевского, что он посвятил им свое творчество последнего периода, но пофантазируем: а если дать власть самому Достоевскому? изголодавшемуся русскому эмигранту, разоблачившему на мостовых Парижа жидо-масонский заговор большевиков против России? бородатому почвеннику, вздыхающему в комфортабельной ванной московской квартиры о домике в деревне? Была ли война деревни против города под командованием Пол Пота лучше и гуманней войны города против деревни в замятинском романе? В постидеологическую эпоху у Достоевского и Пол Пота парадоксальным образом объявился общий враг.
ВЛАДИМИР-III: Идеи ведического социализма были выдвинуты реформаторами индуизма Вивеканандой и Ауробиндо на рубеже XIX и ХХ веков. Позже ведическим социализмом (в отличие от ориентации поправевшего Неру) стали называть утопическую социалистическую теорию Махатмы Ганди, которая также получила известность как «индийский социализм», «сарводая» или «социализм Ганди». Теория социализма Ганди основывалась на идее о социальном равенстве, обеспечении минимального уровня жизни для бедных слоев населения, сочетании материального процветания и духовного роста. Автор книги «Ведический социализм» Свами Агнивеш в 1970-е годы собрал группу последователей и активно пропагандировал идеи ведического социализма среди деревенского населения Северной Индии. Согласно сторонникам доктрины, социализм и основанная на ведийских писаниях духовность являются двумя сторонами одной и той же монеты. Истинный социализм должен основываться на научном духовном процессе, и, с другой стороны, человек, желающий прогрессировать духовно, должен иметь социалистический взгляд на мир. Создатели доктрины почерпнули вдохновение из содержания Вед и Упанишад, некоторые из текстов которых призывают людей к борьбе против эксплуатации, неравенства и несправедливости. Фундаментом ведического социализма является понятие всеобщего блага, основанное на доктрине равенства, а его сердцем – ведийская дхарма. Для решения проблем современного общества, оно должно быть построено согласно принципам ведийского социального устройства. В 1980 ведический социализм становится официальной доктриной Индийской народной партии – в последующем главной соперницы ИНК. Советские идеологи из лояльности к клану Ганди обзывались на новую партию, определяя ее как «религиозно-шовинистическую» и «националистическую». Борьба за голоса избирателей после 2000 года способствовала сдвигу партии вправо, и сейчас ее идеология определяется как национал-консерватизм и социальный консерватизм. Социализм остался в ХХ веке. Смесь социализма и религии предсказуемо уводит от социализма к консерватизму. В середине 1990-х годов идею ведического социализма взяли на вооружение некоторые представители русского неоязычества. Авторами новой вариации доктрины выступили Владимир Данилов (1948-1999) и Инга Мочалова. Основные ее принципы они изложили в книге «Русь ведическая в прошлом и будущем (Евангелие от ариев)» (1996). Ведический социализм Данилова и Мочаловой базировался на принципах общинности и «арийскости». На основе идеологии ведического социализма Данилов и Мочалова создали Партию духовного ведического социализма, которая выступала против политики Ельцина и выражала симпатии в отношении кришнаитов.
ВЛАДИМИР-III: 3.37. Китайский социализм (1980-е). Идеологическая эпоха мировой истории завершалась в условиях существования относительно единого и единообразного Запада, советского блока и маоистского режима в самой крупной стране третьего мира. Запад был либеральным – не только в центре своей идеологической окраски, но и на флангах – на всем пространстве от тяготеющих к социал-либерализму британских лейбористов до правящей в Японии либерально-консервативной ЛДП. В СССР перестройка происходила под настроением: не хотим жить по заветам маразматиков и работать за здорово живешь в богатейшей стране, хотим читать любые книги, смотреть любые фильмы, вкусно есть, хорошо одеваться и ласкать грудь красивой девушки (традиционалисты и другие противники потребительского общества могут расценивать желание читать какие угодно книги также в качестве признака недостойного потребительства: информация в непотребительских обществах должна быть столь же дозированной, как и еда – уже Платон это хорошо понимал: многознание к добру, в понимании традиционалистов и сторонников социальной архаики, не приводит). В Китае девиз перехода от идеологической эры к эре постидеологии звучал еще «циничнее»: не важно, какого цвета кошка, главное, чтобы она ловила мышей. Когда группа реформаторов в руководстве Коммунистической партии Китая, одолев «банду четырех» (политологическая терминология тоже с китайской спецификой), начала экономические реформы, однозначно ведущие к созданию условий для частного предпринимательства, наблюдатели из других социалистических стран терялись в догадках: обвинявшее всех в политике ревизионизма руководство Китая само стало на путь ревизионизма (к такому выводу пришли албанские коммунисты), или это тактическое отступление, вроде советского НЭПа в 1920-х? III Пленум ЦК КПК 11 созыва (в 1978 году) провозгласил курс на социалистическую рыночную экономику при сочетании двух систем: планово-распределительной и рыночной в условиях массового привлечения иностранных инвестиций, большей хозяйственной самостоятельности предприятий, введении семейного подряда на селе, сокращении доли государственного сектора в экономике, открытии свободных экономических зон, преодолении бедности, развитии науки и техники. Собственно, никакого существенного уклона не произошло, поскольку теоретики в окружении Дэн Сяопина могли указать на сходные решения, принятые в 1945 году самим Мао. Во внешней политике китайская линия стала гораздо более пассивной, что сохраняется до сих пор. Советские обозреватели сразу же отметили выход китайских товарищей за пределы марксизма: вместо коллектива ячейкой общества провозглашена семья, и считали их программу слишком буржуазной. Экономическая политика властей Китая привела к небывалым темпам экономического роста: почти без периодов спада общий объем китайской экономики вырос за 36 лет (с 1980 по 2016) в 11,6 раза, а на душу населения – в 8,4 раза. Не стоит, однако, забывать, что экономическое положение КНР в 1960-1970-х было плачевным: ВВП в 1980 на д/н был (в текущих ценах) в 16 раз меньше, чем в США, в 7,7 раза меньше, чем в СССР и в 1,75 раза меньше, чем в Египте. Стартовые показатели оказались столь малы, что все китайское экономическое чудо представляется лишь реализацией нереализованного за предыдущие 80 лет экономического потенциала. Когда китайский писатель Мо Янь получил нобелевскую премию по литературе, это воспринималось как признание его заслуг в деле отражения того колоссального изменения, которое постигло китайское общество за три десятилетия. Страна с уровнем жизни, близким к современной КНДР, превратилась в среднеразвитую страну, хотя и с огромным контрастом в уровне экономического развития прибрежных и внутренних районов (некоторые футурологи считают это обстоятельство зародышем будущих китайских революций). Секрет китайского экономического чуда оказался прост: иностранные инвестиции, помноженные на дешевизну рабочей силы, что превратило страну в новую мастерскую мира, но, не смотря на значительные ассигнования на научно-исследовательские работы, сохраняющую зависимость от американского «конструкторского бюро» (расходы на научно-исследовательскую и конструкторскую деятельность в США составляют 21% мировых, в КНР – 10%, в Японии – 9%, в России до 2014 – 1,5% (СССР в сопоставимых ценах тратил на НИОКР в 5 раз больше), потому что в России крепка вера в то, что русский человек сам все изобретет и внедрит, совершенно бесплатно – в результате за последние 30 лет в России не изобретено практически ничего; три нобелевские премии по физике, полученные российскими учеными за последние 26 лет, относятся к их работам еще советских времен, а один из лауреатов – В.Л.Гинзбург заклеймен православной общественностью, как злостный атеист, враг Родины и Престола; за это же время нобелевские премии по физике получили 35 американских ученых). В отличие от экономики, «политический перегрев» наступил в Китае в 1989 году, когда в Пекине и Шанхае начались массовые митинги с требованием дополнить экономическую либерализацию политической демократизацией, но власти решительно подавили выступления и даже смирились с рядом санкций, наложенных на Китай в связи с негативной реакцией стран Запада. Это несоответствие между политической и экономической линиями в Китае удивляло всех марксистов и прочих рыночных фундаменталистов, которые считают, что экономический базис не может не влиять на политическую надстройку. Китаю неоднократно пророчили новые революции, однако, до сих пор китайскому руководству удается держать общественные процессы под контролем. Учитывая, что современная Россия безнадежно отстала от Китая в экономическом отношении (в 1990 ВВП РСФСР немного превышал китайский, но в 2016 объем китайского в 6 раз превышает российский), немало посткоммунистических авторов сетовали, что в годы перестройки правительству СССР не хватило политической воли к сохранению… Вот здесь начинается существенные вопросы: к сохранению чего? Сравнение КНР и СССР затруднительно по очень многим параметрам. СССР принципиально строил автаркическую экономику, даже в отношении стран социалистического лагеря – КНР после 1979 активно включился в мировую торговлю и стал одним из двух столпов мировой экономики. КНР получил политическую и экономическую поддержку Запада против СССР – против кого прикажете дружить с США Советскому Союзу? Еще ряд более мелких особенностей (разница в демографической структуре, иное отношение к частному предпринимательству даже в капиталистической России, чем в современной КНР) делают всякие сравнения позднего СССР и КНР сугубо академическими, и нет никаких оснований считать, что в СССР могла быть успешно применена китайская модель. Россия не только не Америка, но и не Китай. Означает ли китайское экономическое чудо конец социализма в мировом масштабе и его мирное врастание в капитализм? Либо с учетом заметного полевения в рядах Демократической партии США мы присутствуем при реализации заветной мечты технократов и гуманистов СССР о конвергенции между социализмом и капитализмом? Или здесь всего лишь сугубо китайское явление, приспособление КНР к сложившейся международной ситуации (СССР принципиально приспособиться не мог)?
ВЛАДИМИР-III: 3.38. Боливарианизм (Уго Чавес) (1990-е). Тем временем в Латинской Америке после господства в 1970-х годах правых военных режимов, проводивших (не всегда успешно) неолиберальную экономическую политику в конце 1980 – начале 1990-х произошла общая демократизация, что стимулировало левые силы. Теперь это была широкая коалиция марксистов, оставшихся без СССР, левых солидаристов, демократических социалистов, экологистов и разного рода революционных течений. Эти политические силы обнаружили способность к объединению на общей антиимпериалистической (конкретно антиамериканской) платформе прямой демократии ради борьбы с коррупцией, ассоциировавшейся с правыми режимами, и справедливого, на благо народа, пользования природными ресурсами. Экономическое развитие Латинской Америки отстает от общемирового (футурологи в конце 1960-х предсказывали региону быстрый экономический рост, а Восточной Азии – застой, но произошло прямо наоборот), и, как всегда бывает в условиях кризиса, обостряется проблема издержек его преодоления – за счет кого? Правые военные режимы, связанные с латифундистами и допускающие парафашистскую риторику в борьбе с вездесущим коммунизмом, перекладывали все издержки на массы, но из социальных низов вскоре последовала революционная реакция, принявшая название «боливарианизма» (появление боливарианизма именно в Венесуэле, где не было с 1958 года каких-либо жестоких военных диктатур, объясняется внутренними факторами развития страны, оказавшейся в ловушке петрократии и крайне непропорционального распределения доходов; в связи с этим дружба современного российского режима с Уго Чавесом выглядит столь же противоестественно, как совместное мытье в бане владельца «Норильского никеля» и лидера бастующих шахтеров). Истоки боливарианизма в деятельности небольшой группы молодых офицеров КОМАКАТЕ (аббревиатура от офицерских чинов – команданте (полковник), майор, капитан, лейтенант (тенете)), которую возглавлял Уго Чавес, в конце 1970-х годов в Венесуэле. Они занялись изучением речей, статей, писем, проектов, а также реальной политики национального героя Симона Боливара. Многие идеи, выдвинутые Боливаром в начале ХIX века, показались им актуальными в современной действительности. Боливарианцы выступили за построение в Венесуэле социального государства, основанного на принципах свободы, равенства, социальной справедливости и независимости. Окончательное оформление боливарианизм получил в конце 1990-х гг., когда произошло первое институциональное закрепление «левого поворота», и на президентских выборах 1998 г. в Венесуэле победил лидер боливарианского движения и главный идеолог боливарианизма как концепции Уго Чавес (примечательно, что в отличие от команданте предыдущего поколения, Чавес после неудачи восстания в 1993 году принципиально опирался на народное волеизъявление в рамках буржуазно-либеральных парламентских правил). У боливарианцев и их лидера отсутствует целостная система идей. Их воззрения весьма разнородны. Они представляют собой причудливую смесь различных учений и теорий: боливарианизма, марксизма, национализма и ультралевизны. Понимание революции во взглядах боливарианцев эволюционировало от непосредственного его толкования как насильственного изменения порядка вещей к процессу глубокой мирной трансформации. Ключевое положение боливарианизма – демократия участия – это новая мощная демократия, более эффективная, чем представительная. В экономическом направлении речь идет о превращении прежних госкапиталистических предприятий в предприятия нового типа с четко выраженной социальной направленностью. В социальной сфере ставится задача покончить с нищетой, дать власть бедным слоям общества, приобщить их к знаниям. В концепции внутреннего политического устройства в боливарианизме наблюдается дуализм: «суверенитет народа – широкие полномочия исполнительной власти», а внешнеполитическая доктрина является вполне целостным образованием. Ее ядром служат концепции многополярного мира и развитие латиноамериканской интеграции в организацию, наподобие Европейского Союза, на основе антиимпериалистических и антикапиталистических ценностей. Согласно убеждениям боливарианцев, новая Боливарианистская республика должна базироваться на гуманистической, самоуправляющейся и конкурентоспособной экономике. За счет этого допущения боливарианцы намеревались обойти лабиринт автаркической и как следствие загнивающей экономики, в котором заблудились все левые этатисты в середине XX века. В политической жизни сохраняется конкуренция, многопартийность и все политические свободы. Пример Венесуэлы оказался заразительным, и в 2000-х годах боливарианистские и близкие к ним режимы пришли к власти в Боливии, Никарагуа (где к власти вернулся лидер правивших в 1979-1990 просоветских сандинистов Даниэль Ортега) и Эквадоре. Ожила перенесшая «особый период в мирное время» Куба, которая теперь получила помощь из Каракаса. Левые тенденции в этот период побеждают в политике Аргентини и Бразилии. Главными врагами боливарианцев стали неолибералы с их концепцией зависимости благосостояния страны и всех ее граждан от успехов крупных корпораций. Как в свое время фиделистский режим в борьбе с США, боливарианцы попытались заручиться поддержкой иных центров силы, но это оказалось непросто, потому что, не смотря на широковещательные заявления о многополярности мира, реальной борьбы с США ни одна страна мира не желает. Китай зависим от США в еще больше степени, чем США от Китая, Иран, с которым у Венесуэлы оказались общие нефтяные интересы, несопоставимо слаб по сравнению с США, российское руководство, которое до 2014 года проводило вполне компрадорскую политику, а после 2014 прилагает все усилия, чтобы вернуть расположение Запада и продолжить ровно такую же компрадорскую политику, готово поддержать какие угодно силы: хоть троцкистов, хоть неофашистов, хоть папуасских охотников за головами или исламистов, лишь бы они были против США, но именно по этой причине всеядности ненадежно и в любом момент может прекратить поддержку. Стать самостоятельным полюсом мировой политики у боливарианских режимов тоже не получается. Обаяние Уго Чавеса и высокие цены на нефть позволяли проводить боливарианистскую политику широкой социальной поддержки, но после 2015 года ситуация в Латинской Америке стала меняться не в пользу тамошних «новых левых». Если странам региона удастся избежать нового прихода правых диктатур, то их ожидает смещение к правлению социал-либеральных партий. Идеология остается возможной в новом деидеологизированном мире лишь в слаборазвитых странах, чье население ощущает свое отставание от мировых центров, но других способов, чем старое, проверенное «Патрия о муртэ!» не находит.
ВЛАДИМИР-III: *** Представленное выше многообразие форм и переходных типов социалистических идеологий, однако, подчиняется определенным закономерностям. Родившись из глубокого неудовлетворения трудящихся классов своим положением на фоне значительного повышения требований, предъявляемых к ним новой экономикой, социалистическое учение естественным образом оказывалось покровителем новых социальных групп, представителем их интересов в обществе в целом. Именно так роль социализма и социалистических партий представляла примирительная точка зрения высших слоев общества в XIX веке. В ХХ, однако, обнаружилось, что социализм претендует на представительство интересов подавляющего большинства общества и готов защищать даже старого верного слугу графа, если его права нарушены. Из формального равенства вытекала ничтожность аристократии (что такое 1-2-5% населения на всеобщих выборах?), в т.ч. интеллектуальной элиты, которая сама рыла себе могилу, провозглашая равенство профессора Преображенского с Шариковым. К счастью элитаристов, оказалось, что один не всегда равен одному (Пушкин – один такой, и Вавилов с Эйнштейном оказались одни такие, без них стало гораздо хуже, чем с ними), даже если люди равны, то они разные. Справедливость уткнулась в равенство, а свобода оказалась в такой ситуации проблематичной. Почти все социалистические эксперименты провалились, в процессе чего было уничтожено немало народу и народного добра, а запланированные результаты оказались недостижимы по чисто экономическим причинам. Эти неудачи создали к концу ХХ века устойчивое антисоциалистическое настроение почти во всех элитах и средних слоях стран мира, а борцы за социализм получили репутацию бездельников, которым взять бы да поделить не ими созданное. Главный социалистический эксперимент случился на территории бывшей Российской империи, преобразованной в СССР, поэтому можно говорить о критически важном для социализма периоде между 1917 и 1956 годами – в эти сорок лет социализм продемонстрировал все свои возможности и всю свою несостоятельность. После социалистическое движение окончательно раздвоилось между теми партиями и тенденциями, которые решили предпочесть, быть может, второстепенную, но более перспективную роль внутри сложившейся Западной системы (вернулись к представительству интересов рабочего класса, хотя, конечно, этим роль социал-демократии не ограничивается), а другие – в слаборазвитых странах – предпочли строительство автаркических, замкнутых, защищенных от воздействия развитых стран чем угодно (тоталитарным строем, радикальным национализмом, религиозной прививкой) обществ. Эти общества либо успели вскочить в уходящий экспресс XXI века, разумеется не на первых ролях (именно поэтому Китай больше зависим от США, чем наоборот), либо забрели в бесконечный тупик принципиальности (КНДР). Одним из самых ужасных последствий провала социалистического эксперимента на территории СССР стала традиционалистическая, архаическая деградация выплывших на поверхность после крушения этого краснознаменного корабля обществ, чье дальнейшее существование заставляет сомневаться в их принадлежности к европеоидному центру человечества. Хотя единственным способом предотвращения сползания Восточной Европы из второго мира в третий (вопреки Ли Куан Ю) или даже в четвертый (самые низкоразвитые страны) было примыкание к Западу, пусть даже на его условиях, в России решили стать особой евразийской цивилизацией и неЕвропой (что очень удивило бы всю Петровскую эпоху, которая закончилась с первым уголовным делом об оскорблении чувств верующих). Живем ли мы в социалистическом мире, в той же степени, в которой постиндустриальный мир можно назвать либеральным? Довольны ли социалисты своими достижениями (право на забастовку и всеобщее начальное образование под угрозой революции)? Собственно, какой уровень развития производительных сил коммунисты назвали бы достаточным для провозглашения коммунистического общества? Для вьетнамского неграмотного крестьянина, возможно, было достаточно чашечки риса, но немецкий рабочий требовал, как минимум, гарантированный уровень жизни, соответствующий стандартам наиболее развитых стран. Можно ли европейскую (и американскую, кстати, тоже) систему пособий, пенсий, стипендий и т.д. считать «карманным коммунизмом» Запада? Неоконсерваторы предрекают либеральной западной цивилизации крах по причине экономического груза социальных обязательств, а проигравшие правые грозят растворением Европы и США в массах привлеченного запахом легкой жизни неевропейского населения.
ВЛАДИМИР-III: 4. Фашизм. Описать фашизм на порядок сложнее, чем либерализм, консерватизм и социализм вместе взятые. Попробуйте задать вопрос: что такое фашизм? даже в аудитории людей с высшим образованием, и вы не получите никакого вразумительного ответа. Автор неоднократно проделывал этот эксперимент, но результаты… Диктатура? – но диктатура пролетариата уж точно не фашизм. Режим личной власти? – тоже мимо (Сталин, де Голль и Ата-Тюрк?) Национализм? – но как быть со всеми национально-освободительными движениями от экипажа жюльверновского «Дункана» до повстречавшихся им маори? Расизм? – существовал задолго до фашизма и благополучно пережил его (тем более, что ненавидеть можно не только черную, но и белую кожу). Антисемитизм? – далеко не во всех фашистских режимах, к тому же, как быть с «учениками Гитлера с еврейской улицы»? – они себя антисемитами точно не считают. Переберем еще дюжину признаков и обнаружим, что даже все они разом фашизм зачать не могут. Во многих европейских странах, прежде всего в России, учитывая печальную историю второй мировой войны, фашизм ассоциируется с огромными потерями и защитой самого своего национального существования (но если бы второй мировой не случилось, или Германия не напала бы на СССР?) Сам по себе милитаризм менее всего является признаком фашизма. Более того, после гибели фашизма, как распространенной и получившей государственное оформление идеологии в 1945, существует некий негативный консенсус в отношении идеологий этого типа: они априори должны осуждаться, никакое объективное их рассмотрение не должно допускаться, а сравнение чего-либо с фашизмом есть последний решающий аргумент в любом споре (правило Годвина: «По мере разрастания дискуссии вероятность употребления сравнения с нацизмом или Гитлером стремится к единице. Как только подобное сравнение сделано, обсуждение считается завершенным, и сторона, прибегнувшая к этому аргументу в его негативном смысле, считается проигравшей»). После 1945 года самоотождествление с фашистской идеологией стало проблематичным даже для настоящих фашистов, зато обвинение в фашизме в ходе политических дискуссий превратилось в дежурное и давно потеряло вообще какой-либо смысл. Фашистами британские либералы обзывали британских консерваторов, французские коммунисты – де Голля, Сталин - социал-демократию до 1935 года, российские либералы – Жириновского в 1993 году, собакозащитники – городские службы по отлову собак, пострадавшие от клыков бойцовых собак – их хозяев и т.д. Современная российская ментальность оказалась в отчаянном положении: после 1991 года (и даже немного ранее) вся наработанная за 70 лет классовая ненависть большевиков стала невостребованной (воскресни сейчас Сталин, ему бы запретили подобные высказывания, особенно в присутствии Абрамовича и Дерипаски). Ругать татаро-монголов и поляков на 4 ноября как-то мелко. Выдвигать православные лозунги решительной борьбы с просвещением, разумом, секулярной цивилизацией («Законом Божьим – по ученой роже!») еще рано. Исламофобия под запретом имени Рамзана Кадырова. Остается антифашизм, который русские после 2000 года превратили в форму национальной ненависти к врагам России. Полуофициальное (российские официальные лица ни разу себе такого не позволили) обвинение Украины в фашизме зависит от этого главного жупела в современном российском общественном сознании (главное – испугать российские массы, отвратить их от Украины). Если бы российско-украинский конфликт случился при Николае I, украинцев обвиняли бы в атеизме и республиканстве, а если бы в начале ХХ века – то в большевизме и анархизме. Лишь слабо теплящаяся надежда в российском руководстве на снятие санкций мешает бороться с фашизмом американским. В Германии, по более понятным причинам, борьба с фашизмом после 1945 стала основой национального самосознания, и автор подозревает, что антифашисты хотели бы ее планомерного усиления до летального исхода в национальном масштабе. Но вернемся к определению фашизма. Быть может генезис его нам поможет? К началу ХХ века стала очевидной неудача консервативных проектов, направленных на угнетение общества и остановку его развития. Понадобились средства более сильные, чем королевские молодчики Шарля Морраса. Черносотенство откровенно проиграло революции. Когда в наше время утверждается бессмысленность обвинения в фашизме современных политических движений, в т.ч. в странах третьего мира, имеется в виду стадиальность фашизма, его закономерное появление именно после 1918 года и последующее исчезновение после 1945. Хотя фашизм определяют как антилиберальное, антисоциалистическое и даже антиконсервативное (концепция фашизма как «консервативной революции») движение, главным врагом фашизма становится коммунизм (это тем более правдоподобно, что появление самого по себе социализма не вызвало столь сильной реакции). В конкретно-исторических условиях Италии 1919-1922 годов левокоммунистическая ИКП рвалась к власти, а фашизм объединил ее самых решительных противников (в российской правоэмигрантской прессе за ноябрь-декабрь 1922 года появлялись материалы, в которых борьба Муссолини с большевизмом сравнивалась с борьбой белого движения, и лишь выражалось сожаление, что Муссолини как опытный делец «запатентовал» российскую белую борьбу с большевизмом под маркой фашизма). Захват фашистами власти в Италии сразу же привел к появлению одноименных обществ и партий в Аргентине, Германии, Польше, Мексике и Венгрии. На учредительном собрании венгерского Фашистского общества во главе с бывшим премьер-министром Венгрии 1920 года С.Фридрихом заявлено: «Цель фашизма – в восстановлении мира и порядка на основании христианского братства, в укреплении национальной цивилизации, которой угрожает интернационал». Первая российская фашистская организация нелегально основана московскими монархически настроенными студентами в ноябре 1922 года (одновременно в Стамбуле в среде русской эмиграции создается Русский отдел фашистских отрядов). Таким образом, в той степени, в которой консерватизм был антилиберализмом, фашизм после 1919 года является антикоммунизмом и неизбежно должен быть стать зеркальным отрицанием коммунизма. Если коммунисты – интернационалисты, то фашисты – национал-патриоты, коммунисты – за науку и просвещение, фашисты относятся к ним с величайшим подозрением, коммунисты – атеисты, фашисты объединяли людей религиозных, возмущенных оскорблениями чувств верующих со времен Вольтера (хотя у Муссолини отношения с католической церковью долго не складывались, а после 1929 года католические массовые движения становятся единственной легальной антифашистской оппозицией в Италии), коммунисты – против частной собственности, фашисты – за, коммунисты провозгласили отмирание государства, фашисты проповедуют жесткий этатизм. Русский эмигрант монархист И.А.Ильин, совершенно не подозревая, что через 70 лет монополия на антифашизм будет у русских патриотов, писал в 1948 году: «Наконец, фашизм был прав, поскольку исходил из здорового национально-патриотического чувства, без которого ни один народ не может ни утвердить своего существования, ни создать свою культуру». По ходу борьбы фашизма с большевизмом выяснилось (синдром Маккарти), что ближайшими родственниками его являются социалисты, а сочувствующими – либералы и вообще вся мягкотелая основа европейского политического строя со времен 1789 года (напомним, что весь левый и либеральный Запад в 1917-1922 с симпатией следил за советским экспериментом). Отсюда борьба фашистов против всех нефашистских партий (хотя при плавно фашизирующемся венгерском режиме адмирала Хорти оппозиционные партии существовали и даже принимали участие в выборах). Иногда в фашизме пытаются разделить его идеологию – бессистемную смесь традиционализма, национализма, этатизма, корпоративизма и милитаризма, и практику, но исторические примеры убеждают в неавтономности идеологии и практики, их зависимости друг от друга (трудно представить классическую коммунистическую партию, добровольно допускающую альтернативные выборы или частное предпринимательство). Другой вопрос истории фашистского движения касается его союзников. Если ударные отряды фашизма – это люди, испугавшиеся большевистской революции и отрицающие консервативные ценности посредством своей пресловутой «консервативной революции», то на заднем плане фашистского движения оказываются все разновидности консерваторов еще XIX столетия, кроме тех, кто принципиально связал себя с либеральной политической системой. Они считали фашистов неизбежным злом, которое загонит взбесившуюся чернь назад в сословные рамки. Подобно тому, как в СССР существовала общесоциалистическая «среда поддержки» большевиков, хотя левые эсеры, меньшевики и прочие критиковали отдельные стороны большевистского режима, в Германии приход к власти Гитлера был консенсусом национал-социалистов с другими правыми, в т.ч. традиционными немецкими консерваторами, которым даже Бисмарк казался ненужным либералом. Определить место фашизма в спектре идеологий непросто. Коммунисты и социалисты походя относили фашистов к «крайне правым» (собственно, крайне правыми со времен Де Местра были монархисты-абсолютисты) без дальнейшего пояснения: разбирайтесь там сами! Но, хотя фашизм обнаруживает некоторое родство с консервативным активизмом XIX века (подобно родству социалистов и либералов), к правым партиям его отнести проблематично. Автор не может вполне разделить и политологическую схему «подковы» – крайние партии сходятся в своем антидемократизме (на то они и крайние), а центр отличается от них в сторону большей либеральности. Критика фашизма справа видит в немецком национал-социализме вариант шовинистической якобинской диктатуры с преувеличенным акцентом на биологическом аспекте расы, а под «правыми» обычно понимает широкий спектр оппонентов марксизма от либералов до монархистов. Поэтому она различает правых в политическом и экономическом смысле: правые в политическом смысле связаны с идеей истинного государства, правые в экономическом – консерваторы. Т.е. фашизм – крайне правое течение лишь с т.з. этатизма. Парадоксальным образом он расположен скорее в центре, рядом с солидаристами и т.п. идеологиями. Дотошные демографы скажут, что, вопреки распространенным представлениям, коммунисты уничтожили гораздо больше людей, чем фашисты, даже если добавить к жертвам последних погибших в ситуации военных действий. Но коммунизму прощается несоизмеримо больше, чем фашизму, и равнять их, ставя знак равенства, могут лишь самые оголтелые антикоммунисты из числа неолибералов. Причина этой диспропорции проста: хотя правые в целом (последователи Достоевского) пролили крови в последние 250 лет все-же меньше, чем левые (последователи Ткачева), неприязнь к правым, заставляющая французского интеллектуала оправдывать Сталина ровно за то же самое, за что осуждать Муссолини, эта «великая ложь нашего времени» (как сказал бы Победоносцев в конце ХХ века), существует потому, что в левом движении была перспектива будущего, развития, эксперимент со справедливостью, которая дорогого стоит, а фашизм был тупой силой, которая решила во что бы то ни стало помешать движению к будущему (сейчас эту роль «катехона», выражаясь в терминах религиозных фундаменталистов, играют неотрадиционалисты на всем пространстве от В.М.Гундяева до халифа ИГИЛ). Аналогично современный француз, пользуясь всеми либеральными правами и свободами, мало думает о том, что они куплены гильотиной. Что же касается фашистской символики, то знаковое для итальянской фашистской диктатуры изображение древнеримских фасций (этим атрибутом пользовался ликтор – род экзекутора при республике) присутствует в символах государственной власти многих стран (например, на Эмблеме Франции, эмблеме Федеральной службы судебных приставов Российской Федерации, штандарте председателя Службы Безопасности Украины).
ВЛАДИМИР-III: 4.1. Национал-синдикализм (1910-е). Как уже отмечалось выше, анархизм возможен не только в рамках левых идеологий. Поскольку при господстве одной какой-либо идеологии, с тактической точки зрения других, «чем хуже, тем лучше», энергия правых анархистов направлена на разрушение ненавистной государственной системы. Еще за несколько лет до первой мировой войны среди множества синдикалистских (профсоюзных) движений появляется национал-синдикалистское. Французский революционный синдикалист Жорж Сорель (1847-1922) в своих работах выступал за легитимность политического насилия и пропагандировал радикальные меры для свержения капитализма через всеобщую забастовку. В своей самой известной работе «Размышления о насилии» (1908), Сорель подчеркивал необходимость новой политической религии. В другой работе «Иллюзии прогресса» Сорель осудил демократию за реакционный характер, заявив, что «нет ничего более аристократичного, чем демократия». К 1909 году после провала синдикалистской всеобщей забастовки во Франции Сорель и его сторонники покинули левых радикалов и примкнули к правым радикалам, где они пытались объединить воинствующим католицизм и французский патриотизм со своими политическими взглядами, поддерживая антиреспубликанских христианских патриотов, как идеальных революционеров. Первоначально Сорель официально являлся лишь ревизионистом марксизма, но в 1910 году он объявил о своем отказе от социализма, используя афоризм итальянского философа Бенедетто Кроче, что «социализм умер из-за разложения марксизма». С 1909 года Сорель становится сторонником вышеупомянутого Шарля Морраса, который, в свою очередь, проявлял интерес к слиянию своих монархо-националистических идеалов с синдикализмом Сореля в качестве средства противостояния демократии. Моррас заявлял, что «социализм, освобожденный от демократического и космополитического элемента, подходит национализму, также как хорошо пошитая перчатка подходит красивой руке». Слияние национализма Морраса и синдикализма Сореля оказало большое влияние на радикального итальянского националиста Энрико Коррадини. Он говорил о необходимости движения национал-синдикалистов во главе с аристократами и антидемократами, которые бы разделяли приверженность революционных синдикалистов к решительным действиям и готовности сражаться. Коррадини говорил об Италии как о «пролетарской нации», которой необходимо проводить политику империализма, чтобы бросить вызов плутократическим режимам Франции и Великобритании. Национальные синдикалисты предполагали, что либеральная демократическая система будет уничтожена в ходе массовых всеобщих забастовок, после чего экономика страны будет преобразована в корпоративную модель, основанную на классовом сотрудничестве, противопоставленном марксистской классовой борьбе. Эту утопию критики марксизма (в т.ч. самый ранний Д.Лукач) поставили на вид большевикам, по теории которых получалось, что с приходом к власти большевистской партии классовая борьба более недопустима (во всяком случае, в виде забастовок на национализированных предприятиях). Принципиальное отличие национал-синдикализма от национального социализма (не путать с национал-социализмом) состоит в том, что если национальные социалисты пытались национализировать марксизм для нужд защиты интересов трудящихся своей национальности – обычно в странах со смешанным населением (таковы сионисты, Национальная рабочая партия Польши, Чешская национально-социалистическая партия), то национал-синдикализм – это переход рабочего движения на принципиально несоциалистическую платформу, которую для него формулируют внесистемные крайне правые организации. В Германии нечто подобное пытались оформить младоконсерваторы. Интересно, что в 1917 году Сорель ненадолго возлюбил Ленина, чему способствовала интернационалистическая позиция Сореля во время мировой войны, но после 1918, когда Муссолини объявил национальный синдикализм доктриной, которая может объединить классы ради национального роста и развития, окончательно порвал с левыми. Уже после первой мировой войны национал-синдикализм раскололся на левых (антифашистов) и правых (профашистов). Элементы национал-синдикализма проявлялись в политике португальского диктатора Антониу ди Оливейра Салазара (1926-1968), особенно после принятия корпоративистской конституции «Нового государства» в 1933 году. Однако консервативно-этатистская и социально-католическая идеология салазаризма препятствовала реализации радикальных синдикалистских установок. Португальская Партия национал-синдикалистов пыталась организовать мятеж против Салазара и дожила до 1934 года. В 1934-1935 годах национал-синдикалистские ячейки и целые профсоюзы стали возникать в Испании и Греции. В Испании идеологию национал-синдикализма разрабатывал публицист Рамиро Ледесма Рамос, находившийся под влиянием идей Сореля и Ортеги-и-Гассета. В издаваемом с 1931 года журнале «Завоевание государства» Ледесма Рамос пытался совместить националистические и анархо-синдикалистские идеи. В 1934 году возглавляемая Ледесмой Рамосом организация Хунты национал-синдикалистского наступления объединилась с Испанской фалангой Хосе Антонио Примо де Риверы. Черно-красный флаг фалангистов – это наследие JONS, которые в свою очередь позаимствовали цвета у анархо-синдикалистов из CNT. Характерно, что изначально фалангисты выступали не за диктатуру одной партии, а против существования партий вообще, так как считали их инструментом нарушения единства нации. В революционной России национал-синдикализм развивается в среде правых эсеров (Российская партия социалистов-революционеров расслоилась в 1917 на самые разные политические течения, и то же самое происходило с белорусскими и украинскими эсерами). Б.В.Савинкова считают лидером этого направления – интересный кандидат в вожди России без большевиков. Первоначально национал-синдикализм играл роль в эмигрантском Народно-трудовом союзе нового поколения.
ВЛАДИМИР-III: 4.2. Классический фашизм (1920-е). Тот факт, что Муссолини состоял первоначально в Итальянской социалистической партии и даже якобы с Лениным встречался («чудесный итальянец» в пару к «чудесному грузину»), должен насторожить сторонников концепции произрастания фашизма из правого социализма (есть такая), но сами по себе индивидуальные судьбы политиков мало что означают (Лев Тихомиров из народовольца стал монархистом, но это также ничего не означает). Впервые слово «фаши» в смысле политического союза было использовано для самоназвания группой революционных демократов и социалистов в Сицилии в 1870-х годах. Наиболее известной из них была группа Сицилианские Фаши (Союз), поднявшая крестьянское восстание в 1893 году. Эта революционная эстетика вместе с культом Гарибальди будет доминировать в классическом итальянском фашизме до самого его конца, когда Муссолини провозгласит Итальянскую Социальную Республику на немецких штыках, сделает Фашистскую Национальную Партию республиканской и вновь проклянет монархию с папством. В годы первой мировой войны он в качестве социал-патриота, ничуть не отличающегося от Плеханова или Бурцева, присоединился к организации «Фаши (Союз) Революционного Интернационального действия», объединил эту организацию с организацией, созданной им самим ранее, «Фаши (Союз) автономного революционного действия» и вскоре возглавил объединенный «Фаши (Союз) революционного действия» (миланские фашисты). В годы «красного двухлетия» (1919-1920) фашисты – главная сила, противостоящая в уличных сражениях коммунистам. Муссолини резко нападал на короля и правительство за пацифизм и слабость в отстаивании интересов Италии на послевоенных конференциях, коммунистов считал главными врагами Италии, а социалистов – вторыми по значимости. В 1921 создана Фашистская Национальная Партия. К ней примкнула первоначально держащаяся левых позиций Партия комбатантов, обеспечив ФНП парламентское представительство. В 1921 и 1924 годах ФНП идет на выборы в союзе с Итальянской либеральной партией. Идеология Фашистской Национальной Партии с течением времени менялась. Это было связано как с изменением взглядов самого Муссолини, так и с текущей политической ситуацией. Первоначально в идеологии фашистской партии присутствовали синдикалистские идеи, хотя при этом центральное место занимал национализм и активная борьба против коммунистов и социалистов (доставалось либералам-масонам). Когда фашистская партия набрала политический вес, крайне правые идеи стали преобладать. Фашисты поддерживали монархию и Католическую церковь (в 1929 году Муссолини подписал Латеранские соглашения, благодаря которым на карте Рима появилось Ватиканское государство). Важным элементом идеологии был корпоративизм – учение о единении разных социальных групп в рамках государства, когда эти группы (классы) представляются не антагонистами, а союзниками в достижении общих целей (процветания государства). Никакой национализации, разумеется, не происходило, но корпорации обеспечивали контроль государства над экономикой, и после 1926 года хозяйственная жизнь страны оживает. Муссолини жестоко боролся с организованной преступностью (рядовые мафиози физически уничтожались на месте преступления отрядами фашистской милиции – сквардистов), и к концу 1920-х вытеснил мафию в США. Отдельные антисемитские настроения появляются в политике ФНП только в 1929 году, а до того в ее руководство входили евреи, и правые сионисты рассматривали Италию как союзницу в борьбе за независимость Палестинского Мандата от Великобритании. По сути дела, Муссолини создал первый по настоящему тоталитарный режим Европы (все партии, кроме фашистской, запрещены в 1926 году), хотя большевики могут с ним поспорить за первенство; возможно, это были параллельные процессы, и, раз уж «их профессура готова», правительство СССР со своей стороны закручивало гайки (что ничуть не мешало признавать Италию и торговать с ней). Еще в 1919 футурист Маринетти (русские футуристы более близки немецким экспрессионистам, чем итальянским футуристам) и национал-синдикалист Алкест де Амбрис составили «Манифекст фашизма», но эта программа очень смахивает на программу «партии против всего плохого и за все хорошее». Из принципиальных положений лишь женское избирательное право, снижение пенсионного возраста (с 65 до 55 лет), национализация военных заводов и прогрессивный налог на капитал. В 1932 году в 14 томе Итальянской энциклопедии наук, литературы и искусств в качестве введения к статье «Fascismo» опубликовано эссе «Доктрина фашизма». Настоящим автором первой главы эссе «Основные Идеи» считают итальянского философа Джованни Джентиле, в 1929 году написавшего книгу «Происхождение и доктрина фашизма». Муссолини же написал вторую главу эссе: «Политическая и социальная доктрина». Эссе заявляет, что фашистская концепция государства всеобъемлюща. Вне его не существуют человеческие и духовные ценности. Фашизм – тоталитарен и фашистское государство включает в себя все ценности – истолковывает, развивает и осуществляет всю человеческую деятельность. Фашизм осознает причины, по которым возникли и развивались социализм и профсоюзное движение, поэтому он придает соответствующее значение корпоративной системе, в которой расходящиеся интересы координируются и гармонизируются в рамках единого государства. Фашизм абсолютно противоположен либерализму, как в политике, так и в экономике. Фашистское государство управляет экономикой в той же мере, как и остальными областями жизни – через корпоративные, социальные и образовательные институции, через политические, экономические и духовные силы нации, организованные в соответствующие ассоциации, функционирующие в государстве. Ленин еще в ноябре 1922 года сопоставил итальянских фашистов с черносотенцами царского времен. Это дало невольный толчок неверному пониманию фашизма левыми как крайне националистического течения, поскольку в фашизме понимание нации сводится к сообществу граждан одной страны независимо от национальных, культурных и языковых различий. В конце 1920-х большевики обзывали фашистами уже все некоммунистические «партии нового типа» (особенно социал-демократов – «левый фланг фашизма», по выражению Зиновьева и Сталина). В 1935 году Георгий Димитров дает свое крайне неудачное определение фашизму (имея в виду также национал-социалистов): «Фашизм – это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала». Ни Гитлер, ни Муссолини к финансовому капиталу отношения не имели (скорее уж, под это определение подходит политика современных неолибералов). Битву фашизму в Италии левые проиграли. На Западе к итальянскому опыту присматривались очень внимательно, комплименты в адрес Муссолини звучали из уст самых разных политиков, которые после 1940 года предпочли бы этого не вспоминать. Ссылки на итальянский опыт стали к концу 1920-х настолько общим местом в европейских и американских политических дискуссиях, что Синклер Льюис горько пошутил в своем романе «У нас это невозможно» о демократах, боящихся фашизма республиканцев, и республиканцах, опасающихся фашизма демократов. Но реального применения фашистских этатистских рецептов в демократических странах не наблюдалось. Мнение о том, что Новый курс Рузвельта списан с Муссолини и Гитлера, предвзято. У Рузвельта хватало других вдохновителей (Кейнс). Не смотря на две попытки (в 1925 и 1934) создать международное объединение фашистских партий, ничего подобного Коминтерну Муссолини не основал, да и не стремился, хотя все фашистские партии стран мира кивали на него, даже Гитлер признавал влияние фашизма. Этатизм, который Муссолини считал главным козырем фашизма, оказывался его слабым местом. Угнетение интеллектуальной и общественной жизни делало Италию серым пятном на карте Европы 1920-х. Боеспособность итальянской армии в 1940 ничуть не возросла сравнительно с 1915. Даже если бы Муссолини удалось пережить (невступление в войну) 1945, долголетие режима зависело от его собственной продолжительности жизни. Никаких преемников (как и Сталин) он не терпел и в первые годы сам занимал значительную часть министерских постов. Никакого впечатляющего экономического роста в 1920-1930-х Италия не продемонстрировала, так и оставшись среднеразвитой страной.
ВЛАДИМИР-III: Начало главы о клерикальном фашизме: 4.3. Клерикальный фашизм (1920-е). Собственно, с т.з. «постсекулярного» сознания, все политические режимы, которые не признают особую и господствующую роль церкви – это сатано-фашизм (а надо сказать, что германская Веймарская конституция 1919 года, действовавшая до 1945, отделила церковь от государства, да и Муссолини относил себя в наследникам итальянского рисорджименто, которое прославилось борьбой с папством). Если взять какую-нибудь современную русскоязычную книжку типа «Церковь и Третий Рейх», большая ее часть будет посвящена описанию «чудесных свидетельств» о том, как тот или иной православный иерарх согбел выю очередному сигамбру, выпросив какие-нибудь преференции для РПЗЦ. Хотя уже сейчас РПЦ претендует на особую роль в Великой Отечественной войне, заведомо более особую, чем роль безбожной ВКП(б), ее существование именно в эпоху 1930-1940-х годов представляется совершенно несуразным и анахроническим. Будучи силами правого толка, почти все религиозные организации Европы после 1918 года из двух зол выбирали коричневого черта, но никак не красного. Впоследствии историки напишут толстые тома о религиозном сопротивлении фашизму и будут правы, но именно что «правы» – речь идет о конфликте двух правых сил, одинаково чуждых либерализму, коммунизму и социализму, которые объединенными усилиями победили фашизм в Европе. В некоторых альтернативноисторических сюжетах с победой Германии и последующей немецкой «перестройкой» религиозные институты фигурируют в качестве факторов демократизации (действительно, велика роль итальянской ХДП и германского ХДС в послевоенной трансформации обществ, а в Испании в 1975-1981 исключительную роль в демократизации сыграла королевская власть). Обида клерикалов на фашизм – это, скорее, обида попа на разбойника, который обещал десятину с каждого ограбленного, но потом ограбил самого попа. К типичным примерам государств с клерикально-фашистской системой относится португальское Новое Государство (1926-1974), не смотря на то, что в современной России некоторый патриотически настроенные авторы это отрицают и сочиняют о доброжелательности Салазара к Сталину (нет, к их огорчению, Сталин никак не хотел вводить салазаровскую систему). Австрийский режим Дольфуса и Шушнига относят к клерикальному варианту фашизма, хотя установить полноценный тоталитарный режим за все 5 лет (1933-1938) им так и не удалось: вся история Австрии тех лет – непрерывные путчи и сражения с правительственных войск и Хеймвера с отрядами национал-социалистов и социал-демократов (австрийский Отечественный фронт в 1933-1934 – злейший враг национал-социализма). В 1939 году в Словакии возник режим во главе с клерикально-фашистской Партией словацкого национального единства (создана на основе правоклерикальной Глинковской словацкой народной партии) во главе с Й.Тисо. В Бельгии действовал Союз «Христос-Король», в Финляндии – Лапуасское движение. Элементы клерикального фашизма наблюдались в режиме Виши, болгарских военных режимах (1923-1925 и 1934-1944), усташеском режиме Независимого Государства Хорватия (1941-1945) и отчасти в движении румынской Железной Гвардии (классических православных фашистов). В 1930 году в Ирландии возникает «квази-фашистское» движение Ассоциация армейских товарищей (т.н. «синерубашечники») во главе с О’Даффи. Ассоциация участвовала в уличных столкновения с левонационалистической ИРА. В 1932 году О’Даффи занимал пост главного комиссара полиции, однако после прихода к власти левореспубликанской партии «Фианна Файл» был отправлен в отставку, поскольку предлагал президенту Косгрейву устроить военный переворот с целью не допустить к власти вчерашних противников. К синерубашечникам О’Даффи обратились лидеры Гэльской лиги, потерявшей в итоге выборов власть и опасавшиеся физической конфронтации с бойцами ИРА. Гэльская лига слилась с синерубашечниками и рядом правых организаций в новую партию «Фине Гэл», и О’Даффи стал ее первым лидером. Однако довольно быстро стало понятно, что его наполеоновские амбиции, преклонение перед Муссолини и страсть к непредсказуемым и рискованным политическим акциям (таким как попытка «похода на Дублин», предпринятая в августе 1933) явно не вяжутся с имиджем солидной «партии среднего класса», создаваемой заместителями О’Даффи – Косгрейвом и Джеймсом Диллоном. В итоге уже в 1934 О’Даффи вышел из партии, продолжив политическую деятельность посредством создания различных более мелких фашистских организаций вроде Национальной корпоративной партии (стоит отметить, что большинство синерубашечников не последовало за своим вождем, а осталось активными функционерами «Фине Гэл»). Ирландия 1920-1930-х была столь консервативно-клерикальной страной, что Джеймс Джойс на вопрос о публикации своего «Улисса» в Ирландии ответил: через 1000 лет.
ВЛАДИМИР-III: Окончание главы о клерикальном фашизме В Италии, где термин «клерикальный фашизм» впервые был употреблен, им обозначали союзников Муссолини из рядов Итальянской народной партии, которые во главе с будущим премьер-министром Италии Де Гаспери на выборах 1924 примкнули к ФНП под названием Итальянского Национального Центра. Партии клерикального фашизма роднит с правоконсервативными идеологическими движениями их апелляция к необразованной народной массе и религии, которая должна сохранить эту народную массу в ее первозданной необразованности. Часто говорят о реакции тех слоев населения, которые не участвовали в экономическом и социальном прогрессе и чувствовали себя лишними на празднике жизни сияющих градшафтов. У них тоже были свои интересы, которые следовало защищать. Социалисты пытались это предусмотреть и создавали «зеленые интернационалы» крестьянских партий, которые должны были осуществлять смычку между пролетариатом и трудовым крестьянством, но успехов оказалось откровенно мало. Идеологический вакуум в среде получившего всеобщее избирательное право крестьянства быстро начали заполнять клерикальные настроения и соответствующие партии. Ничтожность отдельного человека (констатация этого эстетического момента свойственна всем коллективистским идеологиям начала ХХ века) компенсировалась божьим величием, возглавляющим это движение (тоталитаризм естественно выводился из абсолютности божественной сущности, а демократические предрассудки трактовались, как недопустимая ересь). В классическом фашизме много значила великая личность вождя (а в понимании прогресса итальянские фашисты искренне разделяли мнение о неизбежности и необходимости быстрого развития страны; итальянская архитектура эпохи фашизма смахивает на советский конструктивизм, фашистские поэты воспевали авиацию), в клерикальном фашизме этому противостояла эстетика обыкновенного мещанства (Салазар, Тисо, Дольфус были совершенно заурядными людьми), даже обыкновенного холопства, которое Солженицын хотел приукрасить переименованием в «достоинство подчинения» в рамках служения «высшему». Как и все консервативные идеологии, клерикальный фашизм исходит из того, что отдельный человек грешен, несовершенен и зол, а поэтому нужна родительская власть над ним в течение всего его существования. Доверять ему нельзя. В области внутренней политики клерикально-фашистские режимы занимались мелочной регламентацией внешнего облика и поведения людей в соответствии со своими верованиями, запретом книг, фильмов и т.д. При том, что клерикальный фашизм – явление преимущественно внутрихристианское, появлялись аналоги и за пределами христианства. В 1925 году в Британской Индии возник Союз добровольных служителей нации, боровшийся против ИНК и индийских левых партий, чья идеология строилась на индуизме (в 1948 союз был запрещен, поскольку его активист убил Махатму Ганди). В 1930-х исламо-фашистские партии возникали в ряде арабских стран. Бразильское Интегралистское Движение было совершенно чуждо расизму. После 1945 года клерикально-фашистские деятели, сообразуясь с требованиями исторического момента, переориентировались на крайний антикоммунизм, заодно неизменно подозревая социалистов и либералов в потакании марксизму. Внесли свой вклад в борьбу с советской угрозой и развал советского блока. Самой необычной в числе этой публики оказалась биография лидера польской клерикально-фашистской партии Национально-радикальный лагерь Болеслава Пясецкого (1915-1979). В 1944 году он – лидер польской повстанческой группировки правого толка – оказался в советском СМЕРШе и был завербован, а после 1945 принимал самое деятельное участие в польской политике, возглавляя просоветское католическое движение «Мир». В 1971-1979 был членом Государственного совета Польской Народной Республики.
ВЛАДИМИР-III: 4.4. Монархо-фашизм (1920-е). Когда в современной России люди, называющие себя сторонниками самодержавной монархии (автору представляется, что человек, называющий себя в XXI веке монархистом, просто-напросто обладает мазохистскими наклонностями, но прямо попросить «хочу, что меня высекли» не может и начинает издалека), заводят разговор о фашизме или об антифашизме, возникает вполне естественный вопрос: какое отношение монархисты могут иметь к борьбе фашизма и антифашизма (не такое ли, как Людовик XVIII к Бородинской битве)? Для типового советского пропагандиста (представьте себе его дискуссию с Гиркиным или Михалковым образца 2014 года; даром что культура политической пропаганды – не то что политической дискуссии – в современной России полностью утеряна) все монархисты – фашисты и весь сказ. В первой половине ХХ века монархические партии переживали не лучшие времена. С 1910 по 1946 монархии пали в Португалии, Китае, России, Австрии, Венгрии, Германии, Турции, Испании, Италии, Албании, Болгарии, Венгрии, Румынии и Югославии (в 1924-1935 в Греции также была республика). Создать массовое монархическое движение редко где удавалось. В Португалии действовали две небольшие монархические партии, пик популярности которых приходится на 1918 год. В Испании диктатура генерала Примо де Риверы (1923-1930) опиралась на монархическую партию Патриотический Союз, а после 1931 года в котресах представлены лишь Традиционалистическая Община карлистов и легитимистская «Объединенная Испания». В Италии после 1946 года небольшие монархические партии имеют представительство в парламенте, но с окончанием периода «неореализма» и превращением Италии в высокоразвитую страну исчезают и объединяются с неофашистской партией Национальные Правые Силы. В Германии в 1918 правоконсервативные партии объединились в крупную парламентскую Немецкую национальную народную партию, а также действовало множество мелких монархических групп, в т.ч. княжеско-партикуляристских (например, Баварский союз Отечества и Короля, Союз крестьян и Империи и Социалистическо-монархическое народное движение Германии). В Польше и Австрии монархическое движение оказалось еще более микроскопическим. В Венгрии монархия с регентством Хорти была восстановлена, но возвращение Карла Габсбурга оказалось политически невозможным. В Албании, Болгарии, Греции, Румынии и Югославии (монархический блок Юго-Восточной Европы, разрушенный советскими войсками в 1944-1945, а также вермахтом в 1941) небольшие монархические партии (за исключением крупной греческой Народной партии) играли какую-нибудь значимую роль лишь в условиях открытой королевской диктатуры (в Албании с 1925, в Болгарии – с 1934, в Румынии – с 1938, в Югославии – с 1929). Заметную роль в европейском монархическом движении играла русская правая эмиграция. Также как и клерикальные фашисты, монархисты опирались на самые необразованные слои общества, что вовсе не мешало интеллектуалам быть во главе монархических движений (здесь поразительное совпадение с аграрным социализмом, чьи вожди также стремились возглавить еще неиспорченный цивилизацией простой народ: начинается соревнование Коли Красоткина с самим Достоевским в умении «говорить с мужиком»). Монархические партии в странах с действующими монархами стремились любой ценой не допустить доминирования республиканских политических сил, а в условиях свержения монархий готовы были объединиться хоть с чертом, но лишь бы за восстановление монархии. Типичный ход мысли монархического идеолога той эпохи содержится в трудах И.А.Ильина. Констатировав, что других союзников, кроме фашистов, в борьбе за возрождение самодержавной монархии нет, Ильин всерьез полагает, будто эти попутчики должны разгромить большевистскую сволочь, меньшевистское болото, либералов-масонов, затем путем «национального воспитания» выбить из голов населения всякие вредные идеи, а после благоговейно преподнести страну богоданному государю (предположить, что холопы царские могут иметь иные цели, Ильин не в состоянии). Эта наивность стоила монархистам слишком многих разочарований. Гитлер в 1933 откровенно использовал монархическую НННП Альфреда Гугендерга (владельца киностудии УФА) и ничуть не собирался реставрировать пребывающего в Нидерландах до своей смерти в 1941 Гогенцоллерна. Муссолини, даже будучи премьер-министром королевского правительства, глубоко презирал Виктора Эммануила. Что касается остальных вопросов, то в экономике, социальной динамике, культурной политике представления монархистов соответствуют представлениям беляевского Ихтиандра. Автор «Истории русской армии» Керсновский, признавая наличие в эпоху царствования Николая II «рабочего вопроса», уверен, что такой пустяк мог быть решен одним манением царственной длани в два счета, почти как антихристом в «Трех разговорах» В.Соловьева. Консервативно настроенные художники (вроде Герхардта Гауптмана в последний период его творчества) оплакивали уходящую в прошлое старую культуру вишневых садов аристократии и искусства ради искусства в отрыве от каких бы то ни было социальных процессов, от которых их должен был заслонить новый тоталитарный режим. Политический инфантилизм (который монархисты позволяют себе в надежде на то, что за ними стоит историческая традиция, а на музейную ценность никто не поднимет руку) приводил к постоянным конфликтам монархических режимов с фашистскими движениями, которые вовсе не желали быть царскими холопами на побегушках и подозревали выродившихся королей в предательстве народа, полномочным представителем которого фашист ощущает себя. Оказавшись в контрах со всеми крупными социально-политическими движениями, монархисты устанавливали банальные военные режимы, но это ставило их в зависимость от генералитета, чьи взгляды также далеко не всегда были монархическими. Проблема создания адекватного правого режима, жизнеспособного и пользующегося популярностью, способного обеспечить развитие страны, осознавалась всеми на правом политическом фланге, но предлагаемые на практике рецепты оставляли желать лучшего. В Югославии королевская власть сделала ставку на сербский национализм (под видом «югославянства»), вошла в конфликт с другими славянскими народами и неправославным населением и после 6 лет «монархического тоталитаризма» с расправами над левыми активистами вернулась к полуконституционному правлению и федерализации страны – в 1939 создана хорватская автономия (вместо левых демократов теперь пришлось иметь дело с крайними националистами-сербофобами). Румынский король создал в 1939 году корпоративную систему по образцу итальянской, но запрещенные в 1938 году политические партии продолжали антиправительственную деятельность, и первый же серьезный кризис привел к власти фашистский режим Антонеску (в 1944 король из заложника фашистов превратился в заложника коммунистов). В Греции после 25 лет непрерывных политических кризисов и переворотов, в 1935 году реставрирована монархия по решению плебисцита, но тут же начался политический кризис в связи с победой на выборах либеральных и левых партий. Король назначил убежденного монархиста генерала Иоанниса Метаксаса временным премьер-министром «вплоть до разрешения политического кризиса». Кризис, однако, затянулся до 1941 года. Метаксас распустил парламент, запретил все политические партии, провозгласил «Третью Греческую Цивилизацию» на основе греческого этнонационализма и православия. К числу его достижений относят введение 8-часового рабочего дня, протекционистскую политику (что стало неизбежно в условиях международных отношений 1930-х годов) и усиление боеспособности греческой армии. Также греческие власти запретили издание и распространение книг Карла Маркса, Зигмунда Фрейда, Иммануила Канта, Льва Толстого и Федора Достоевского (вопреки распространенно мнению о Достоевском как о столпе консервативных ценностей, многие православные фундаменталисты считали его больным человеком, а его произведения – нежелательными для чтения). Реальную политику монархических режимов уже трудно было отличить от политики фашистских режимов, и это закономерно запутывало левых политиков в их оценках. Сравнительно с другими течениями фашизма монархо-фашизм находится на правом фланге всей общности, даже если считать монархо-фашизм лишь ситуационным сожительством двух разных идеологий против общего большого врага. Вторая мировая война привела к исчезновению всех этих политических систем, но, если бы ее не состоялось, юго-восток Европы не пережил бы в стабильном состоянии очередного социально-экономического кризиса, ориентировочно – в конце 1960-х. Советский период в истории стран Юго-Восточной Европы покончил с монархическими настроениями и их основой – бедностью и неграмотностью крестьянства. Единственный случай обратного – разрекламированная российскими монархистами деятельность в Болгарии Национального движения Симеона II, победившего на выборах 2001 года, однако партия эта оказалась либеральной и совсем не похожей на социальных реконструкторов на тронах в совсем другую эпоху. Сама по себе монархическая символика оказалась бессодержательной, под ее брендом могли выступать, как фашисты, так и либералы. Японский монархо-фашизм – т.е. деятельность в Японии 1920-1930-х годах множества праворадикальных монархических, националистических и фашистских групп (японцы прилежно продолжали копировать все европейские нововведения) – не оказал решающего влияния на японскую политику даже к концу периода. Хотя программа либеральных реформ 1925-1928 не принесла существенных перемен, в 1930-х сохранялась двухпартийная парламентская система, а создание в 1940 году Политической ассоциации помощи трону и роспуск всех остальных партий трудно классифицировать как «фашизм». Советская оценка японского режима 1940-1945 как «милитаристского» более объективна.
полная версия страницы