Форум » Заклепкометрия » "лгали, лгут и будут лгать..." Очерки российских идеологий ХХ-XXI вв. » Ответить
"лгали, лгут и будут лгать..." Очерки российских идеологий ХХ-XXI вв.
ВЛАДИМИР-III: Взялся, наконец, за этот труд, который я замышлял еще в нулевые годы - критический обзор идеологий, их истории от зарождения в качестве ментальных структур индустриальной эпохи и до вырождения к концу ХХ века (плюс оценка современного состояния). Первая часть должна иметь продолжение: во второй части (которая займет 60-70%) речь пойдет о российских идеологиях от декабристов до нашего времени. Информации собрано вполне достаточно, а также обнаружил, что не смотря на смену симпатий и антипатий зав последние 10-12 лет, я вряд ли в 2005 году писал бы иными словами и определениями (а это значит, что базовые представления автора не изменились)))). Для начала общий обзор идеологических течений: ИДЕОЛОГИИ. 1. Либерализм. 1.1. Классический республиканизм (Макьявелли). 1.2. Вигизм (1680-е). 1.3. Классический либерализм (Монтескье) (1710-е). 1.4. Республиканский патриотизм (1790-е). 1.5. Республиканский федерализм (1790-е). 1.6. Национал-либерализм (Германия) (1800-е). 1.6.1. Декабризм (1810-е). 1.7. Джорджизм (1870-е): уравнительное налогообложение. 1.8. Социальный либерализм (1880-е). 1.9. Консервативный либерализм. 1.10. Национал-прогрессизм (около рубежа XIX-XX вв). 1.11. Исламский либерализм (Ата-Тюрк) (1920-е) (?) (младотурки: 1860-е; джадиды: 1900-е). 1.12. Неолиберализм (1930-е): активная государственная политика. 1.13. Либертарианство (1940-е). 1.14. Неоклассический либерализм (левый либертарианизм) (1960-е). 2. Консерватизм 2.1. Торизм (1680-е). 2.2. Либеральный консерватизм (Берк) (1790-е). 2.3. Классический традиционализм (1800-е). 2.4. Монархический абсолютизм (легитимизм; самодержавный монархизм) (1800-е). 2.5. Клерикализм (Де Местр) (1800-е). 2.5.1. Ультрамонтанизм (1800-е). 2.6. Конституционный монархизм (1810-е). 2.7. Джексонианство (1820-е). 2.8. Теодемократизм (1840-е). 2.9. Солидаризм (1850-е). 2.10. Интегрализм (1880-е). 2.11. Дистрибутивизм (около рубежа XIX-XX вв). 2.12. Национал-консерватизм (около рубежа XIX-XX вв). 2.13. Популяризм (христианская демократия) (начало ХХ века). 2.14. Социальный консерватизм (начало ХХ века). 2.15. Младоконсерватизм (1910-е). 2.16. Фундаментализм (1910-е). 2.17. Интегральный традиционализм (Генон, Эвола) (1920-е). 2.18. Голлизм (1940-е). 2.19. Неоконсерватизм (1970-е). 2.20. Палеоконсерватизм (1980-е). 2.21. Коммунитаризм (1990-е). 2.22. Христианский реконструкционизм (1990-е). 2.23. Теоконсерватизм (2000-е). 3. Социализм 3.1. Мютюэлизм (Прудон) (1820-е). 3.2. Сенсимонизм (1820-е). 3.3. Фурьеризм (1820-е). 3.4. Анархо-социализм (1830-е). 3.5. Классический марксизм (1840-е). 3.6. Христианский анархизм (1840-е). 3.7. Христианский социализм (1840-е). 3.8. Левое народничество (1860-е). 3.9. Социал-реформизм (1880-е). 3.10. Фабианский социализм (1880-е). 3.11. Социалистический сионизм (1890-е). 3.12. Желтый социализм (1900-е). 3.13. Лейборизм (1900-е). 3.14. Большевизм (1910-е). 3.15. Исламский социализм (1910-е). 3.16. Буддийский социализм (1920-е). 3.17. Национал-коммунизм (1920-е). 3.18. Неосоциализм (1930-е). 3.19. Сталинизм (1930-е). 3.20. Троцкизм (1930-е). 3.21. Арабский социализм (1940-е). 3.22. Демократический социализм (1940-е). 3.23. Титоизм (1940-е). 3.24. Африканский социализм (1950-е). 3.25. Классический коммунизм (1950-е). 3.26. Коммуно-патриотизм (чучхэ? 1950-е; Зюганов: 1990-е). 3.27. Маоизм (1950-е). 3.28. Еврокоммунизм (1960-е). 3.29. Фиделизм (1960-е). 3.30. Экосоциализм (1960-е). 3.31. Ведический социализм (1970-е). 3.32. Китайский социализм (1980-е). 3.33. Боливарианизм (Уго Чавес) (1990-е). 4.Фашизм. 4.1. Национал-синдикализм (1910-е). 4.2. Классический фашизм (1920-е). 4.3. Клерикальный фашизм (1920-е). 4.4. Монархо-фашизм (1920-е). 4.5. Национал-социализм (1920-е). 4.6. Революционный национал-социализм (1930-е). 4.7. Фалангизм (1930-е). 4.8. Неофашизм (1950-е). 5.Национализм. 5.1. Общий патриотизм. 5.2. Государственный патриотизм. 5.3. Этнический национализм. 5.4. Религиозный национализм. 5.5. Правое народничество (почвеничество). 6.Особые идеологии «анти… 6.1. Антимонархизм (1820-е) 6.2. Антибольшевизм (антикоммунизм) (1910-е). 6.3. Антифашизм (1920-е). 6.4. Антилиберализм (1990-е). Не правда ли, пестрый спектр?)))) Каждое из этих течений будет охарактеризовано (30% книги), а затем посмотрим как это реализовывалось с "российской спецификой".
ВЛАДИМИР-III: 3.9. Левое народничество (1860-е). Подобно русскому славянофильству, произошедшему от германского национал-либерализма начала XIX века (Тугенбунд и другие), русское народничество столь же неоригинально. В трактате французского историка Жюля Мишле (1798-1874) «Народ», написанном в 1845 году, содержатся в странном для конца ХХ века сочетании левонароднические демократические идеи и самый дремучий патриотизм. Жюль Мишле был категорическим противником социализма и отменным русофобом, но повлиял на русское левое народничество и даже почвенничество. Мишле очарован крестьянством, которое единственное – труженик на земле, и оно же – истинный собственник, владеющий землей и работающий на ней. Социальный разлад можно излечить не на путях принудительного социализма и насильственного коммунизма, а лишь в сближении верхних слоев общества с народом – сближении, основанном на любви, на отречении от эгоизма. Желая при этом привлечь сочувствие к народу, он его сильно идеализировал, превозносил народный инстинкт и отдавал ему преимущество перед книжной рассудочностью образованных классов, приписывал народу способность к подвигу и самопожертвованию в противоположность холодному эгоизму обеспеченных классов. Когда в 1856 году Великобритания и Франция победили Россию в Крымской войне, Мишле обрадовался до неприличия (патриот…) Иногда первой народнической организацией в России считают социалистический кружок Буташевича-Петрашевского (в целом в России между 1826 и 1860 действовало 20 нелегальных организаций, в т.ч. польские национально-республиканские общества), но переломным моментом в формировании народничества в целом стал период 1858-1861. А.И.Герцен – русский эмигрант, прибывший в Европу в 1847 году радикальным республиканцем и в 1848 решительно перешедший на социалистические позиции, полемизировал с Мишле и тем самым популяризовал его концепции в России (верхом популярности Герцена в России стали 1859-1860, когда его издававшийся в Лондоне «Колокол» читали в Зимнем дворце). Народничество стало пространством самых разных политических течений – социалистического, либерального, почвенического, консервативного, – но сходилось на признании особого пути развития России, в т.ч. на «особости» российского социализма, связанного не с индустриальной революцией и урбанизацией, а с крестьянской общиной, которую надо избавить от власти помещика и государственного гнета, но не разрушать, в т.ч. путем отделения от общины крепких хозяев. В перспективе это вело к появлению национального социализма (который не следует путать с национал-социализмом ХХ века), национал-либерализма, национал-консерватизма и обыкновенного национализма. Народнический социализм в целом разделял общесоциалистические представления и свободе, равенстве и справедливости, но преувеличивал специфику социализма в каждой отдельной стране. В отличие от рационалистов марксистов народники были частью интуитивистами (считали, что знание появляется без образования, по ходу жизни), частью позитивистами (считали, что если дать человеку всю нужную информацию, правильные выводы он сделает сам). Основной вопрос, на котором большевики впоследствии ловили левых народников, – вопрос форсированного индустриального развития, который все же не стоял на повестке дня у эсеров и народных социалистов, что объективно сделало бы страну слабее во второй мировой войне. Интуитивизм не предусматривает всеобщности образования, а практика индивидуального террора отличала эсеров от большевиков – сторонников террора массового. Левое народничество – отнюдь не специфическая черта России, отличающая ее и только ее от Европы, где после 1880 верх в левом движении взяли социал-демократы, преимущественно марксисты. Левые социалистические, но немарксистские, партии появляются в европейских странах (например, Объединение за социальную политику в Германии) и за пределами Европы. Перуанские апристы (с 1924), революционные каудильо в Боливии (1848-1879) и большая часть социалистических партии Боливии 1930-х, движущие силы «республики ремесленников» 1854 года в Колумбии, Кубинская революционная партия Марти, мексиканская Институционно-революционная партия (до 1992) и левые индеанисты в Латинской Америке вполне соответствуют понятию «левое народничество». Китайский Гоминьдан, левое крыло Индийского национального конгресса и Национальной партии Индонезии, а также все партии «африканского социализма» также можно отнести к народничеству. Классические социал-демократы могли заподозрить народников, включая народников ХХ века, в сокрытии с помощью риторики об особом пути элементарной отсталости, но для правящих в СССР коммунистов поддержка левых режимов в 1950-1980-х годах, чьи голоса временами превращали ООН в просоветскую ассамблею, дорогого стоила. В советских источниках левые, но немарксистские режимы маркировались обозначением «прогрессивный». В 1917 году на выборах во Всероссийской Учредительное Собрание большая часть голосов на территории современной Российской Федерации, голоса крестьянского населения преимущественно, была отдана за списки левонароднической Российской партии социалистов-революционеров (а вовсе не за реставрацию царя-батюшки, на чем настаивают современные неомонархисты и в чем уверяли монархисты-белоэмигранты). Если бы не большевистский переворот, политические судьбы России в ХХ веке могли быть связаны именно с этим идеологическим течением.
ВЛАДИМИР-III: 3.10. Социал-реформизм (1880-е). К числу странных обстоятельств из истории идеологических учений относится то, что сами Маркс и Энгельс во главе созданных ими движений (Союз коммунистов в 1847 и Международная рабочая ассоциация в 1864) не организовали ни одной революции или восстания. В июне 1849 года Энгельс вступает в Народную Армию Бадена и Пфальца и участвует в Эльбертфельдском восстании и сражениях против прусских войск, а в 1871 году в начале осады Парижа Маркс и Энгельс выступали против восстания, считая его преждевременным и совершенно бесполезным. Поскольку германские власти объявили Маркса и Энгельса в розыск и даже требовали от правительства Великобритании их выдачи, классики могли влиять на немецкую левую политику очень опосредованно. Тем временем в 1863 году социалист Фердинанд Лассаль основал Всеобщий германский рабочий союз (Маркс терпеть не мог Лассаля), в 1866 году Август Бебель и Вильгельм Либкнехт совместно с левыми либералами основывают Саксонскую народную партию, в 1869 Бебель и Либкнехт основывают новую – Социал-демократическую рабочую партию (эйзенахцы), которая в 1875 объединяется со Всеобщим германским рабочим союзом в Социалистическую Рабочую Партию Германии (ее программу Маркс подверг критике, а социалисты в ответ не публиковали эту критику вплоть до 1891 года). В 1889 году (Энгельс был еще жив) на международном социалистическом рабочем конгрессе в Париже (участвовало 383 делегата из 19 стран – марксисты и анархисты) основан Рабочий Интернационал. Отсюда начинается история современной социал-демократии. Показательно, что все германские социалистические партии, созданные в 1863-1875, не декларировали революционных методов борьбы, хотя и не отрицали в принципе возможности революции, особенно в других странах, что окажет на Германию революционизирующее влияние. В Рабочем Интернационале революционную линию проводили социалисты Франции, Италии и Испании, но не британские лейбористы или германские социал-демократы. Программные цели оставались прежними: обобществление средств производства, всеобщее избирательное право, доступное образование и здравоохранение для малоимущих классов, отделение церкви от государства и школы, миролюбивая внешняя политика без колониальных захватов, но реализация этих целей возлагалась не на революции (поражения восстаний 1848-1849 годов отрезвили левых политиков), а на парламентскую деятельность, чему способствовал процесс расширения избирательных прав около 1900 года и рост поддержки левых партий (например, на выборах 1871 года в рейхстаг Социал-демократическая рабочая партия получила 3% голосов избирателей и всего 2 места 382, а в 1912 СДПГ стала первой партией в рейхстаге – 110 мест из 397 и 35% голосов). Мало-помалу программные положения социал-демократии (включая избирательное право для женщин) начинают реализовываться – отчасти эти меры проводят несоциалистические правительства (например, пенсионное обеспечение в Германской империи) с целью перехватить у социалистов инициативу. Будущее видится как некий полусоциалистический образ жизни в «сияющих дворцах из бетона, стекла и алюминия». Во всех европейских странах формируется социалистическая общественно-политическая среда во главе с левым истеблишментом (Уэллс, Толстой, Бернард Шоу, Максим Горький, Эмиль Золя), который уже ничуть не интересуется древними правами аристократической знати или тонкостями модного католицизма, но занимается просвещением масс и борьбой с предрассудками. Внутри этого истеблишмента марксизм считался научной истиной, и вокруг интерпретаций отдельных текстов кипели нешуточные страсти (критики марксизма будут сравнивать эти схоластические споры с религиозными диспутами и обвинять марксизм в создании псевдорелигии). Критика социал-демократии слева исходила от анархистов. Это движение к концу XIX века заметно радикализировалось и регулярно отстреливало королей, президентов и высших чиновников (поэтому анархист был синонимом террориста), а к социал-демократии относилось как к потерявшим связи с трудящимися функционерам, вошедшим в сговор с властями. Этой же позиции придерживалось левое крыло внутри социал-демократии (радикальные социалисты Германии, большевики, болгарские «тесняки», нидерландские «трибунисты»), хотя, по большому счету, разница «большевиков» и «меньшевиков» состояла лишь в методах достижения общей цели. Либералы сосредоточили критику на несовершенстве социалистической экономической теории (фон Хайек, фон Мизес, Ротбард), а для консерваторов (и особенно монархистов) светские «очкарики» социал-демократы были легальным прикрытием разрушителей цивилизации. Католическая церковь противопоставила (не всегда успешно) социалистам солидаристское массовое рабочее движение, а в России в 1905-1907 годах врагами социалистов выступило радикально-националистическое движение черносотенцев с его, по словам Ленина, «грубым мужицким демократизмом». Черносотенство потерпело полное поражение. Будучи на субсидии у правительства, оно в критический момент для русской монархии (февраль 1917) вообще никак себя не проявило. Пережив немало скверных времен, мировая социал-демократия подошла концу ХХ века, максимально сблизившись с социал-либеральной идеологией.
ВЛАДИМИР-III: 3.11. Фабианский социализм (1880-е). В 1850-х революционное движение в английском рабочем классе существенно ослабло, и в последствии перешло в формат профсоюзного (тредюнионистского). Социализм проникал в Великобританию с континента как философское учение и распространялся среди писателей, ученых и общественных деятелей, слабо связанных с рабочим движением. Это был типичный идеологический социализм среднего класса, далекий от классовых интересов учителей, врачей, писателей и инженеров. В 1884 году в Лондоне появляется т.н. Фабианское общество (получило свое название от имени римского военачальника эпохи пунических войн Фабия Максима Кунктатора-Медлительного). Сторонники фабианства считали, что преобразование капитализма в социалистическое общество должно происходить постепенно, медленно, в результате постепенных институциональных преобразований. Крупнейшие представители фабианства: Сидней Вебб и Беатриса Вебб, Джордж Дуглас Ховард Коул, Роберт Блэтчфорд, Томас Балог, известные писатели Бернард Шоу и Герберт Уэллс, экономист Джон Мейнард Кейнс, философ Бертран Рассел. От других социалистов и, в особенности, от социал-демократов фабианцы резко отличаются тем, что не верят в социальный катаклизм, не признают революцию ни возможной, ни желательной, протестуют против слишком, по их мнению, враждебного отношения социал-демократов к классу буржуазии, из которого вышли и выходят многие социалисты, требуют враждебности только к буржуазным идеям и инстинктам и не видят принципиальной противоположности между нынешним общественным строем, основанным на принципе частной собственности, и строем социалистическим, основанным на её отрицании, признавая последний лишь дальнейшим естественным развитием первого. В начале ХХ века ряд фабианцев (в том числе Коул) основали Национальную гильдейскую лигу, в рамках которой была сформулирована концепция т.н. «гильдейского социализма». Теоретики лиги предполагали вытеснение капиталистических монополий путем постепенного перехода предприятий под контроль национальных гильдий – объединений трудящихся, занятых в определенной сфере экономики. Будучи типичным английским закрытым клубом интеллектуалов (попасть в его члены не так просто), Фабианское общество» сотрудничает с Лейбористской партией Великобритании с момента основания последней, в качестве ее аналитического центра.
ВЛАДИМИР-III: 3.12. Социалистический сионизм (1890-е). Отношение социалистов к национальному вопросу схоже с позицией либералов. Если меркантилистской т.з., согласно которой вред для иностранного государства является пользой и выгодой для отечества, в середине XVIII века придерживались Фридрих Великий и Вольтер, то уже Мирабо назвал подобный взгляд «гнусным и достойным государственного деятеля XI столетия». Социалистические теоретики открыто признавались, что национальный вопрос лишь осложняет решение главного вопроса мировой политики – классового, а поэтому разделение равных между собой людей на отдельные племена – совершенно ненужный пережиток прошлого. Многие социалисты выступали за создание единого мирового государства, что для консервативных патриотов является чумой и холерой в одном лице (хотя план создания единого мирового государства логически вытекает из признания равенства людей, на что патриоты возражают своей концепцией органической семейственности этнических общностей; это ничуть не соответствует действительности, поскольку все этносы синтетического происхождения – например, русский патриот В.И.Даль происходит из органической датской семьи, но никак не из русской). Социалисты приветствовали национально-освободительные движения малых народов, если те объективно способствовали ослаблению традиционных государственных структур, подавляющих социалистическое движение (это реликтовое настроение даже сейчас не позволяет европейским социалистам называть азиатских или африканских расистов своими именами), но если данные течения обнаруживали враждебность к социалистическим идеям, отвечали им полной взаимностью. Европейские евреи, которые заселяли в XIX веке преимущественно Центрально-Восточную Европу и подверглись влиянию новых процессов индустриализации, урбанизации и просвещения, восприняли в той или иной форме все идеологии столетия. Национал-консерватизм пришелся по вкусу еврейскому кагалу (верхушке общинного самоуправления), религиозный традиционализм в стиле Де Местра воспринимали еврейские клерикалы, либерализм отвечал настроениям тех евреев, которые ощущали себя в большей степени европейцами и пытались ассимилироваться (вопреки представлениям антисемитов, либерализм «растлевал» не только нееврейские традиционные культуры, но и еврейскую), социалистические учения стали распространяться среди еврейской бедноты. После экономического кризиса 1873 в Австро-Венгрии и после убийства Александра II в России конфликты евреев и нееврейского населения учащаются. В 1882 году возникает узконационалистическое движение в поддержку переселения европейских евреев в Палестину. В это время Палестина, будучи под османской властью с XVI века, приходит в упадок. Ее населяют на протяжении XIX века от 300 до 500 тысяч человек, из которых евреев всего несколько процентов. В 1890-х возникает сионистское движение во главе с Т.Герцлем, которое принимает в качестве главного программного положения создание еврейского национального государства в Палестине, переселения туда еврейского населения и декларирует вполне социалистический характер будущего государства. Перед нами – типичный национальный социализм (который не следует путать с национал-социализмом), базирующийся на защите интересов трудящихся определенной национальности. Оба компонента новой идеологии – «социализм» и «национализм» создавали серьезные проблемы. Национализм со свойственным ему представлением о национальной исключительности, хотя и не затрагивал впрямую ни одно европейское государство (в отличие от ирландского, польского или греческого национализма), возмущал неевреев, в первую очередь националистов других народов, которые национальную исключительность могли признать только за собой. Социализм представлялся властям всех стран Европы опасным радикализмом, тем более, что еврейские социалисты принимали деятельное участие в европейском социалистическом движении и во всех революциях начала ХХ века. Что касается внутриеврейских дискуссий, то в первом случае оставались непонятными этнические границы еврейства, поскольку ни языковым, ни расовым, ни даже религиозным единством евреи похвастаться не могли, а во втором было неясно, что делать с евреями-несоциалистами (видимо, то же самое, что планировали сделать социалисты других народов со своей буржуазией). Сионизм стал ассоциироваться с любой общественно-политической активностью евреев, хотя это не так: в конце XIX – начале ХХ веков в европейских странах и США действует несколько десятков еврейских партий. Сионистам сразу же противопоставили себя религиозные националисты (Агуддат Израиль), затем из сионистского движения выделилось либеральное течение т.н. «общих сионистов», которые не разделяли социалистической программы Герцля, а в 1925 году – «сионисты-ревизионисты», которых левые сионисты называли фашистами: на плакатах, выпущенных ими к 1 мая 1933 года, лидер сионистов-ревизионистов Владимир Жаботинский и его сторонники названы «учениками Гитлера с еврейской улицы». Впоследствии сионисты-ревизионисты создали уже в независимом Израиле партию «Херут» с либеральной экономической программой. После 1967 года в Израиле возникает откровенно расистская идеология неосионизма, и правительство Израиля даже запретило деятельность самого радикального неосионистского движения «Ках» и Лиги защиты евреев, однако на фоне общего поправения политической палитры Израиля многие идеи неосионизма попали в программные документы других правонационалистических партий. Гораздо слабее оказалось палестинское, а затем израильское коммунистическое движение, отчасти потому что подавляющее большинство евреев-коммунистов остались в Европе и СССР, а временами даже происходила небольшая миграция евреев из Британской Палестины в Крым и Биробиджан. На выборах 1949 года левые сионистские партии получили вместе 66 мест из 120 и до 1977 года возглавляли страну. Левый режим Израиля вполне мог стать союзником СССР, чему на первых порах даже не препятствовал неустранимый арабо-израильский конфликт (по состоянию на 1948-1952 годы все арабские правящие режимы были ориентированы на Великобританию и США).
ВЛАДИМИР-III: 3.13. Желтый социализм (1900-е). Когда друзья путешественника по времени из уэллсовского романа обсуждают возможность практического применения машины времени, один из них предлагает поместить деньги в банк под проценты и получить их, соответственно, выросшими в будущем, но ему тут же напоминают, что общество будущего может быть основано на строго коммунистических началах. Из присутствующих эту точку зрения оспаривает только один человек. Представление о социалистическом (в ту эпоху понятия «социализм» и «коммунизм» различали лишь в отношении собственности) будущем человечества получили в начале ХХ века достаточно широкое распространение. С одной стороны социализм теряет свой революционный, экстремистский характер (не смотря на кампанию террора, развернутую анархистами), его воспринимают как некий аналог либерально-республиканских идей XVIII века, которые поначалу породили ужасы террора 1793 года, но впоследствии доказали свою умеренность (это отчасти говорит в пользу радикально-антибуржуазного характера Великой Французской революции, поскольку в XIX веке республиканцы окончательно уступили антибуржуазные идеи социалистам). Этому отчасти способствует участие социал-демократов в парламентской жизни европейских стран. «Казус Мильерана» (образуя в июне 1899 года коалиционный кабинет, Вальдек-Руссо пригласил Мильерана на пост министра торговли Франции, и Мильеран принял предложение, несмотря на присутствие в министерстве усмирителя Коммуны генерала Галифе – таким образом, впервые в Европе министерский пост занял социалист) вызвал раскол среди социалистов, но успокоение среди умеренных политических сил. С другой стороны в странах «периферийного капитализма» рабочий вопрос обостряется и левые партии радикализируются. Политическая культура начала ХХ века уже заметно отличалась от XIX. Вместо политических течений, группирующихся вокруг парламентских фракций и дискуссионных клубов с их аморфным организационным устройством и столь же аморфными программными положениями, появляются преимущественно левые «партии нового типа» – централизованные, жестко организованные, с фиксированным членством, членскими взносами, непрерывными политическими кампаниями (в т.ч. поддержкой забастовок и прочих акций). Партии нового типа эстетически стали походить на своеобразные армии: во время похорон лидера СДПГ Вильгельма Либкнехта в Берлине в 1900 году журналисты отмечали, что стройность и четкость церемонии смахивает на военный парад. В составе партий нового типа возникает разветвленная система примыкающих организаций: профсоюзных, женских, молодежных, детских, спортивных, даже художественных, а после 1918 – полувоенных, которые сплачивают партийные массы и делают партию «государством в государстве», готовой в любой момент взять всю полноту власти и управлять не только государством, но и обществом. В их среде дискуссии и дебаты начинают отходить на второй план, а на первый выдвигается агитация и активизм. Когда Ленин в известной статье призывает «партийную литературу» быть «колесиком и винтиком» в общей партийной работе, он ничего не придумывает от себя, а лишь озвучивает уже идущий процесс. Личная дружба представителей разных политических партий-систем становится проблематичной, зато все чаще браки заключаются среди партийных единомышленников, соратников, в окружении партийных товарищей. Вышедшие из общественных низов, либо из небогатых средних слоев лидеры партий нового типа разительно отличались от политиков-аристократов и богатых собственников предыдущего периода, политика для них была не хобби, а основой жизни, и им, действительно, нечего было терять. Подобная политическая культура расцветает, прежде всего, в Германии, но заметна и в Австро-Венгрии, а также в скандинавских и, в меньшей степени, в западноевропейских странах. Позднейшая ВКП(б) – КПСС в сущности – германская структура, перенесенная на восточноевропейскую, евроазиатскую почву. Перенеся образованного человека 1900 года в 2000, мы поставим интересный эксперимент, прежде всего, над футурологией как наукой. Дело даже не в том, что его удивят две мировые войны и деколонизация, которую он, даже самый левый по убеждениям, сочтет ненужной сложностью в ходе общего прогресса человечества. Его удивит сохранение и даже некоторое усиление в 1990-х позиций религии в обществе, но больше всего он будет поражен тремя вещами: 1) увяданием Германии, которая виделась в 1900 локомотивом развития человечества (вот до чего «вставание с колен» доводит), 2) слабостью, почти отсутствием социалистического движения в США (в начале ХХ века социалистическое движение уверенно становится «третьей партией» страны, особенно на фоне раздрая в республиканской партии и ее раскола в 1912 году на старых республиканцев и прогрессистов), 3) тем, что социалистический режим впервые пришел к власти в такой отсталой стране как Россия (именно этим обстоятельством он объяснит себе, почему СССР не выдержал и рухнул). Да, сто лет назад социализм считался не способом «догнать-перегнать» Запад и не реакционной подкладкой концепции многополярности мира, как около 2000 года, а более прогрессивным строем, чем капитализм. Силиконовые долины и супермаркеты должны были стать его визитными карточками. Объяснив нашему пришельцу из прошлого причины первой и третьей странности, мы добавим, что в США социализм не состоялся по причине отхода от него к леволиберальным идеологиям не только среднего класса, но и рабочих масс. Термин «желтый социализм» был введен Пьером Бетри в 1904, когда он основал Национальную федерацию желтых Франции. Вскоре сформировались «желтые» группы в США (во главе с Сэмюэлем Гомперсом), Германии и Швейцарии. Движение противостояло марксизму, поскольку ориентировало рабочих на борьбу за то, чтобы быть частью капиталистической системы с помощью образования профсоюзов, равных по значению с объединениями компаний (подобно корпоративизму). Путем переговоров рабочие должны получить больше возможностей в распределении доходов компании. Управление государством отводилось сильному автократическому режиму. Это последнее, наряду с шовинистическим взглядом на внешнюю политику и антисемитизмом во внутренней, существенно разводило новую идеологию с классической социал-демократией, которая декларировала интернационализм, пацифизм и отказ от авторитарных режимов, даже ради достижения социалистических целей. К началу первой мировой войны желтое движение распалось, но «красные» (большевики и другие левые социалисты) отныне обзывали «желтыми» и обвиняли в лакействе по отношению к буржуазии любую левую партию, с которой они не могли договориться. Во время войны этого титула удостоились социал-патриоты (в т.ч. Плеханов и Бурцев). В желтом социализме поставлена проблема путей и средств достижения социалистических целей. Социал-демократы не соглашались на авторитаризм и сугубый «экономизм» без политической составляющей, большевики смеялись над шовинизмом, хотя сами не брезговали иными методами, столь же предосудительными, с т.з. левого движения в целом. У Пол Пота и Кир Ир Сена есть адвокаты даже среди демократических социалистов, а поскольку политика – это не только дела, но и слова, «компромат» можно накопать на кого угодно.
ВЛАДИМИР-III: 3.14. Лейборизм (1900-е). Лейбористские партии вплоть до 2012-2014 годов (когда с целью сближения Демократической партии США и левых партий был создан Прогрессивный альянс) входили в состав социалистических интернационалов, играя существенную роль в их деятельности, и это должно причислять лейболристов и их идеологию к социал-реформизму или демократическому социализму (см. ниже), но имеются существенные отличия. Социал-демократия – континентальный вариант социал-реформизма, лейборизм появляется в Великобритании между 1900 и 1906 годами и за пределами Европы распространяется почти исключительно в англоязычных доминионах. Это не просто культурно-языковая особенность. Если континентальные социал-демократы и социалисты (так именовали себя социал-демократы преимущественно романских стран) в своей деятельности придерживались более-менее четкой социалистической программы со ссылками на классиков марксизма, то лейбористы поставили во главу угла представительство трудящихся и защиту их интересов. Это противопоставление: «интересы» – «идеология» придает лейборизму существенное своеобразие в левом движении (англосаксонская аналитическая философия здесь опять против континентальной идеологии; Фабианское общество откровенно боялось идеологической диктатуры в самой пролетаризированной стране Европы, и Джордж Оруэлл озвучил этот страх в своем «1984»). Получилась рабочая партия, объединяющая левых политиков самых разных течений – от коммунистов до христианских социалистов, колеблющаяся вместе с колебанием общественных настроений и никогда не отрицающая никаких политических зигзагов, если они оправданы и в ее интересах (благодаря этому лейбористов оценивали то как силу, стремящуюся построить оруэлловский «ангсоц», то как «капиталистическую рабочую партию»). Рядом с ней плавали небольшие социалистические идеологические партии, которые дружно критиковали Лейбористскую партию слева, но привычно обитали в ее среде. Какое-то время лейбористы играли роль политического представительства городского пролетариата, средние слои по прежнему ориентировались на либералов, а консерваторы собирали голоса высших слоев и сельской Англии, но к концу 1930-х Либеральная партия практически исчезла с политической сцены (она возродится в более левом формате ненадолго между 1997 и 2010 годами), и Лейбористская партия станет одной из двух главных партий страны. В 1945 году приход к власти лейбористов многими расценивался как революция, и действительно – вплоть до времен тетчеризма британская экономика по степени национализированности и государственного контроля располагалась где-то между социальным капитализмом США и шведской моделью. Считая себя безальтернативными полномочными представителями рабочего класса, лейбористы оказались весьма щепетильными в культурной политике: когда члены группы The Beatles в 1965 году были награждены Орденами Британской империи «за вклад в развитие британской культуры и ее популяризацию по всему миру», политики-лейбористы резко отреагировали на стремление консерваторов «приватизировать» лейбористскую пролетарскую рок-группу. После 1994 года лейбористы провозгласили т.н. «новый курс» и «третий путь», чьи сторонники стали именоваться новыми лейбористами. Новые лейбористы (прежде всего лидер партии Т.Блэр) подчеркивали экономическую эффективность свободного рынка и заявили, что при капитализме можно достичь целей социализма, сохраняя при этом эффективность капитализма. Также утверждалось, что рынок полезен тем, что дает власть потребителям и позволяет гражданам принимать свои собственные решения и действовать ответственно. Партия стала утверждать, что общественная собственность на средства производства является неэффективной, и, находясь у власти, стала опираться на партнерство государства и частного бизнеса. Фактически это означало сближение лейборизма с социальным либерализмом. Левое крыло лейбористов и более радикальные левые организации резко критиковали новых лейбористов за отход от базовых социалистических принципов, капитуляцию перед свободным рынком, продолжение приватизации и участие в военных авантюрах.
ВЛАДИМИР-III: 3.15. Большевизм (1910-е). Писать о большевизме в России начала XXI века архисложно, как выразился бы Ленин. Во-первых, вроде бы говоришь обо всем известных вещах, которые изучают в школе, но подводит аберрация близости, и частности могут вырастать до масштабов главного. Во-вторых, о большевизме сочинено столько небылиц, что соперничать с ним не может даже национал-социализм в массовой культуре. Чтобы не занимать место здесь, разбор всех этих фантазий отложим до второй части книги и сосредоточимся на главном. Прежде всего, учитывая заметную пестроту идеологического окраса СССР, большевизмом автор именует левосоциалистическое политическое течение, связанное с подготовкой и проведением революции 1917 года, пришедшее к власти в России в 1917 году, создавшее в 1922 году федерацию советских республик, потенциально охватывающую весь мир, но пока ограниченную частью бывшей Российской империи, и начавшую в условиях сохранения крайне недемократического режима колоссальные по масштабам преобразования социального и экономического строя в границах СССР, однако, в ходе жесточайшей борьбы за власть разных группировок коммунистов между 1923 и 1937 годами расслоившуюся и исчезнувшую с общественно-политической сцены СССР. В 1950-х, после смерти Сталина, большевизм вновь подавал признаки жизни, но попытка в годы перестройки его возродить оказалась абсолютно безуспешной (из 2017 года это видится, скорее, недостатком, чем достоинством новейшей России). Большевизм в России создан В.И.Ульяновым (Лениным) на основе левого течения в социал-демократии в 1903-1912 годах. Большевистская программа (в отличие от программных установок других течений РСДРП) это формирование жестко централизованной, сплоченной и дисциплинированной партии социальной революции, ориентированной на свержение существующего государственного строя, захват власти и установление диктатуры пролетариата. Не то, чтобы т.н. «меньшевики», «межрайонцы» и «социал-патриоты» были против свержения самодержавия (русский царизм в России начала ХХ века, в отличие от современных неомонархистов, не внушал добрых чувств никому левее Столыпина), но ленинская прямота и полное игнорирование прямых и побочных последствий такого развития событий многих не устраивала. Трудно в 1913 году (как иностранцам, так и русским) было представить большевистскую Россию. Страна праздновала трехсотлетие династии Романовых, докапиталистические общественно-политические пережитки мозолили глаза: не смотря на манифест 1905 года и поправки в Свод законов Российской империи самодержавие фактически сохранялось, в Думе полноценное представительство имел лишь 1% населения (землевладельцы и богатые горожане), а остальные социальные группы посылали немногочисленных представителей, голоса которых ни на что не влияли, городское население составляло 18%, а пролетариат – по самым выгодным для большевиков подсчетам, не более 10% – в таких условиях любое социалистическое правительство, придя к власти, оказывалось правительством меньшинства населения, и вдобавок вместо первоочередных социальных реформ ему пришлось бы решать национальные проблемы, обострившиеся в начале ХХ века. Конкуренты на левом фланге – эсеры гарантировано вели за собой деревню, и ее голоса давали им большинство в любом парламенте, избранном по принципу 1 человек – 1 голос, а «меньшевики» предоставили либералам самим управлять страной и решать ее проблемы в этом историческом раунде, полагая, что приход к власти в России РСДРП возможен только после завершения индустриализации и превращения пролетариата в самую многочисленную прослойку населения (исходя из реальных демографических процессов – не ранее 1950-х годов). Ленин, однако, рискнул и выиграл. Многое у него получилось, просто потому что он сделал то, на что не решались другие. Хотя утверждение, будто до апреля 1917 года в России Ленина никто не знал, является преувеличением, но и популярным политиком он не был. Большевиков критиковали за политическое сектантство и постоянный скандализм (из равных ему по влиянию лидеров РСДРП Ленин не смог сработаться ни с кем и просто набрал себе новую команду, благо, в России не было отбоя от желающих «пойти в революцию»). Большевики приняли активное участие в революции 1905-1907 годов, но вместе с другими социал-демократами воздерживались от террора (и это на первых порах даже расположило к марксистам российские власти). В 1908-1913 годах Ленин пытался создать мощную философскую базу большевистской идеологии (Лонжюмо, Капри), но не преуспел – он был не теоретиком, а практиком. Вернувшись в 1917 году в Россию, Ленин выдвинул три простых, всем понятных и непобедимых лозунга: мир – немедленно, раздел помещичьей земли – немедленно, конфискация сверхприбылей капиталистов – немедленно. Другие социалисты (кроме небольшой части свихнувшихся на фронтовых сводках социал-патриотов оборонцев) не возражали в принципе против этой программы, но не могли декларировать и тем более исполнить эти лозунги без масштабной социальной катастрофы, а Ленин ее не боялся. Обычно, в советских фильмах и книгах о революции большевики показаны как сторонники сильной руки, уверенной в себе народной власти, которая сразу – буквально на второй день – берет под контроль всю страну и лишь подавляет отдельные выступления контрреволюции. Это далеко от реальности. Большевики только к концу весны 1918 года устанавливают маломальский режим власти на большей части страны. Шесть месяцев царила анархия и беспорядочные попытки взять власть (зачастую просто ее декларировать) во многих городах страны, а сельскую местность вообще никто не контролировал, кроме сельских сходов, делящих землю. Среди большевиков выделилось течение левых коммунистов, которые полагали, что никакой власти вообще быть не должно (на большевиков оказывали серьезное влияние анархо-коммунисты), деньги следует немедленно отменить, а жить за счет экспроприации буржуазии (всех, чье социальное положение было выше пролетария). Нередко между ними и ленинистами на местах вспыхивали вооруженные столкновения. Справа большевиков теснили левые эсеры, которым не нравилась их экспроприаторская политика в деревне. Часть коммунистов под влиянием германского «люксембургианства» (доктрины, связанной с именем Розы Люксембург) выступили против диктатуры пролетариата и за полноценную власть Советов и сохранение демократических свобод, что никак не входило в планы ленинистов. Удивительно, что только один Милюков призывал в это время германские войска (за не имением иных) прийти и навести порядок. После многочисленных неудачных попыток и проб большевики сконструировали систему власти, отдаленно напоминающую германскую мобилизационную систему в годы первой мировой войны. Эта система полностью выдохлась к 1921 году, и если бы не переход к НЭПу, в стране произошла бы еще одна революция – антибольшевистская во главе с эсеровскими Советами трудового крестьянства (оголодавший город уже не играл никакой самостоятельной политической роли). «Отступление» в форме НЭПа было фатально неизбежно, если вообще Ленин хотел сохранить власть (в 1919 году на IX съезде РКП(б) одни делегаты предлагали немедленно приступить к форсированному строительству коммунизма, а другие – уйти в подполье). После смерти Ленина начинается ожесточенная борьба нескольких течений внутри большевизма по всем вопросам будущего развития страны, из которой победителями вышли сторонники Сталина, и с 1929 года сталинизм как идеология и политическая практика играет основную роль в СССР. Все это, разумеется, сопровождается двоякого рода потерями: массовыми репрессиями по меркам дореволюционной России, в которой не простили Столыпину казни 3,7 тысяч человек по политическим причинам (в том числе за участие в восстаниях) и гораздо более массовой миграцией из страны наиболее образованной и активной части населения (по подсчетам автора, в 1918-1922 годах территорию будущего СССР покинуло до 9 млн. человек, в т.ч. 2 млн. т.н. «белоэмигрантов», преимущественно русских). Самым крупным провалом большевиков следует считать то, что большевистская революция ограничилась не самой развитой страной Европы, ведь они всерьез рассчитывали на цепь революций в Польше, Германии, Венгрии, Чехословакии, Австрии, Италии, а в идеале – во Франции и Великобритании. Некоторые историки считают именно это поворотным моментом в истории большевизма, пройдя который, он уже не мог претендовать ни на что кроме поднятия среднеразвитой страны до приличного уровня жизни. Видение дальнего будущего человечества (именно, человечества, а не одной России) Ленин сформулировал так: «Если мы спросим себя, что представляет собою коммунизм в отличие от социализма, то мы должны будем сказать, что социализм есть то общество, которое вырастает из капитализма непосредственно, есть первый вид нового общества. Коммунизм же есть более высокий вид общества и может развиваться лишь тогда, когда вполне упрочится социализм. Социализм предполагает работу без помощи капиталистов, общественный труд при строжайшем учете, контроле и надзоре со стороны организованного авангарда, передовой части трудящихся; причем должны определяться и мера труда и его вознаграждение. Это определение необходимо потому, что капиталистическое общество оставило нам такие следы и такие привычки, как труд враздробь, недоверие к общественному хозяйству, старые привычки мелкого хозяина, которые господствуют во всех крестьянских странах. Все это идет наперекор действительно коммунистическому хозяйству. Коммунизмом же мы называем такой порядок, когда люди привыкают к исполнению общественных обязанностей без особых аппаратов принуждения, когда бесплатная работа на общую пользу становится всеобщим явлением».
ВЛАДИМИР-III: 3.16. Исламский социализм (1910-е). В теократических идеологиях проявляется общий принцип теоцентризма, который требует от человека безусловного подчинения религиозной норме, какова бы она ни была. Если бы еврейский бог не остановил руку Авраама, тот убил бы Исаака. Иначе и быть не может, потому что божество и человечество – величины несоизмеримые. Легче запретить религии (как произошло в фантастическом романе А.Бестера «Тигр!!! Тигр!!!»), чем переделать их. Поэтому понятие «справедливость» в исламе определяется не какими-то там несовершенными человеческими представлениями, а четкими предписаниями Корана и Хадисов. Есть старый анекдот советских арабистов: почему в арабских странах исключительно популярны социалистические партии и непопулярны коммунистические? – потому, что понятие «коммунизм» переведено на арабский язык словом, обозначающим «несправедливое разделение награбленного», а понятие «социализм» - как «справедливое разделение награбленного». Не смотря на столь пессимистическое предисловие, исламские социалисты полагают, что существуют много параллелей между исламской экономикой и коммунизмом, включая такие исламские идеи, как, например, закят (налог в пользу бедных) или джизья (налог на иноверцев; видимо, в последнем случае намек на экспроприацию буржуазии?) Нельзя сказать, что до 1917 года ни один мусульманин не знал о существовании трудов Маркса и Прудона, но именно в 1917 в Казани Мулланур Вахитов и Мирсаид Султан-Галиев основали Мусульманский социалистический комитет с целью пропаганды социалистических идей среди населения, соединяя ислам с социализмом. Отдельные мусульманско-социалистические списки на выборах во Всероссийское Учредительное Собрание вступили в серьезную борьбу против мусульманских консерваторов и клерикалов и получили немалое количество голосов. По мере того, как Европа отворачивалась от большевизма, большевистский режим России проявлял все больший интерес к Востоку (так тогда именовали цивилизационное пространство от Марокко до Японии). В июне 1918 создается недолговечная Российская мусульманская коммунистическая партия – филиал РКП(б), а в сентябре 1920 в Баку прошел I съезд народов Востока, приковавший к себе внимание всех британских политиков и общественных деятелей (о нем пишут все современники – от Черчилля до Уэллса). На съезде провозглашался принцип равноправия колониальных и полуколониальных народов Азии с европейцами (в лице русских большевиков) и декларировался призыв к восстанию против британского владычества. Первое было удивительно для европейцев 1920 года, которые, даже самые левые, смотрели на слаборазвитые страны и народы примерно как Н.Я.Данилевский на финские народы России – как на «этнографический материал» для строительства цивилизации, а колониальное владычество воспринималось как неизбежное «бремя белого человека», необходимое для пользы самих же туземцев (в демографическом отношении Азия ничуть не беспокоила в те времена: с 1900 по 1910 население Европы (к западу от российских границ) выросло с 283 до 309 миллионов, а население Азии (к югу от них же) сократилось с 948 до 940 миллионов) – не будь двух мировых войн, Европа и сейчас бы господствовала над остальным человечеством). Второе – призыв к восстанию против Британской империи – могло прозвучать в критической ситуации военного конфликта из уст германского или российского императора, но уход одного колонизатора, даже по итогам Версальского договора в 1919, означал всего лишь приход другого. Таким образом, большевики кардинально изменили повестку дня «восточной политики» и заслужили самые искренние симпатии населения Востока. Султан-Галиев был предсказуемо расстрелян в результате реализации мудрой сталинской национальной политики, но идеи мусульманского социализма получили широкое распространение. Надежды советского правительства на союз с Турецкой республикой Ата-Тюрка не оправдались, однако во многих арабских и средневосточных странах появляются социалистические партии. Если уж Россия по своим демографическим показателям оказалось весьма далека от тех предварительных условий, при которых марксисты брались за строительство полноценного социализма, тем более их не наблюдалось в Египте, Сирии. Персии и Афганистане. Хотя все социалисты этих стран обращались к рабочему движению, в реальности они оказались на положении левонароднических партий, выражающих интересы крестьянства, а бытие, как известно, определяет сознание, и советские арабисты прямо говорили, что до марксизма исламским социалистам еще далеко. После 1950 года на волне антиколониальных движений социалисты стали приходить к власти в странах Ближнего Востока. В Египте социалистический режим связан с именами Насера и раннего Садата (1952-1975), в Сирии и Ираке к власти пришла Партия арабского социалистического возрождения (баас), в Ливии сторонники Муаммара Каддафи создали исламско-социалистический режим джамахирии («государства масс», хотя собственно термин «республика» повсеместно переводится на арабский как «джамахирия»), просуществовавший с 1969 по 2011, в Южной Йемене с 1967 по 1990 правила прокитайская «исламско-маоистская» партия во главе с аль-Бейтом. Социалистические режимы существовали в Алжире (1962-1992), Тунисе (1957-1987), Судане (1969-1985), арабское палестинское движение «Фатх» во главе с Ясиром Арафатом также придерживалось социалистической ориентации, арабские социалисты поднимали восстания в Омане и Саудовской Аравии. В Афганистане с 1978 по 1992 правили местные «полукоммунисты» под советским протекторатом. Повсеместно приход к власти подобного социалистического режима означал создание тоталитарного строя (насколько это вообще возможно в условиях страны третьего мира), бессменное до гробовой доски правление вождя и попытки проводить активную внешнюю политику. Нельзя сказать, что социалистические режимы в исламских странах не принесли населению никакой пользы: росла грамотность и общая просвещенность, осуществлялись крупные экономические проекты, проводились земельные реформы в интересах крестьянства – но совершить радикальный прорыв из третьего мира в первый (по японскому или сингапурскому пути) эти режимы оказались неспособны. Они не выдержали натиска мусульманского фундаментализма и груза внутренних проблем, да и СССР – их главный покровитель сам исчез с карты мира. На текущий момент после волны революций, предсказанных специалистами-арабистами еще в середине 2000-х (помимо Египта революцию пророчили в Саудовской Аравии), пожалуй, только Сирия осталась реликтом той эпохи. Сравнивая самые недемократические социалистические режимы – Саддама Хусейна и Насера – с талибами и ИГИЛ, приходишь к выводу, что ситуация в исламском мире в результате возрождения духовности существенно ухудшилась, и его будущее – самое бесперспективное.
ВЛАДИМИР-III: 3.17. Буддийский социализм (1920-е). Буддийский социализм, формирование которого началось в 1920-х, – направление общественной мысли, стремящееся придать буддизму социалистическую окраску, или наоборот, придать социализму буддистскую окраску, то есть соединить буддизм и социализм. Главный тезис буддизма о «прекращении страдания» означает уничтожение «страдающего органа» в человеке, т.е. его личности. В переводе на английский у Оруэлла это выглядит как «стирание личности» – аналог океанийского ангсоца в Остазии. Хотя это звучит для европейца любых философских мастей пугающе, буддисты утверждают, что ничего страшного не произойдет, и «весь я не умру», как сказали Гораций и Пушкин. В 1950-х наступает расцвет буддийского социализма. Его сторонники приходят к власти на Цейлоне (Соломон Бандаранаике), в Камбодже (принц Сианук), в Бирме (после 1962 года), активно действуют в Лаосе и Вьетнаме. Сам Далай-лама XIV высказывался в том же роде и заявил также, что «если какое-то из положений буддизма разойдется с данными науки, то я, как глава всех буддистов, официально готов привести буддизм в соответствие с результатами научных исследований» (достойный пример подражания для всех верующих). Экономические системы в странах с буддийским социализмом тяготеют к общинному хозяйству и консервируют его (типичный пример левого народничества). Политический режим, как правило, однопартийный. Хотя СССР декларировал симпатии к «прогрессивным» политикам, местные коммунисты с буддийскими социалистами на ножах. В Лаосе, Камбодже и Вьетнаме коммунисты победили своих главных конкурентов, а в Бирме шла длительная повстанческая война между отрядами прокитайских коммунистов и правящим режимом. Японская партия Комейто (образована в 1964) поначалу декларировала приверженность буддийскому социализму, но быстро сдвинулась вправо.
ВЛАДИМИР-III: 3.18. Национал-коммунизм (1920-е). Подобно тому, как большевики решили одним махом крестьянский вопрос, заодно выбив из рук эсеров их главный козырь – раздел помещичьей земли, Ленин столь же решительно намеревался разобраться с национальным вопросом. До Петра I Россия в целом сохраняла характер этнического русского государства (в 1678 году русские составляли 70% населения, включая территории Восточной Украины, а без них – 88%), но уже в XIX веке удельный вес русского населения стал уменьшаться, и в 1917 не превышал 45%. Обидней всего для русских националистов оказалось то обстоятельство, что самой развитой частью Российской империи была юго-западная «окраина» (к западу от линии Нарва – Баку), и многими научными, культурными, экономическими достижениями Россия обязана «инородцам» (включая немцев). Принудительное причисление украинцев и белорусов к русским не остановило национального движения этих народов, и уже в эпоху революции 1905 года наблюдатели понимали, что освобождение народов Российской империи от административных обручей, развитие элементарного местного самоуправления приведет к распаду страны. Наиболее непримиримые национальные движения наблюдались в среде поляков, финнов и северокавказских народов (до их массового выселения в Турцию при Александре II), с 1820-х годов развиваются сепаратистские настроения в Грузии. Для высшего российского общества подобные тенденции были проявлением некоей ненормальности (аналогично британские империалисты смотрели на ирландских националистов как на свихнувшихся недочеловеков), и никакой программы национального самоуправления оно предложить не могло – наоборот, в середине XIX века исчезли последние автономии в составе империи – казахские ханства, Таркийское шамхальство на Каспии, Царство Польское, ставшее «Привислянскими губерниями», и Рига (серьезно ограничена была автономия Финляндии). В итоге полагаться на национальные чувства 55% населения, которые расположат его к сохранению монархии, накануне революции царский режим в принципе уже не мог. С т.з. большевиков, все народы равны, все народы имеют равные права на самоуправление и независимость, а праву победителя, по которому имперский центр контролирует инонациональные окраины – место в историческом музее. Большевики декларировали, что они никого насильно не держат в своем будущем государстве, но надеются, что трудящиеся всех народов (не только в границах бывшей Российской империи, но и в мировом масштабе) поймут пользу государственного единства (опять призрак всемирного правительства). Тактически это дало большевистскому режиму серьезное преимущество перед белогвардейцами, поскольку режимы Колчака и Деникина отнюдь не признавали национальные движения и в итоге воевали на несколько фронтов – не только против большевиков, но и против национальных окраин. В ходе гражданской войны возникают как национальные автономии в составе РСФСР, так и новые независимые от РСФСР советские республики – в том самом Бакинско-Одесском поясе, который развивался быстрей России всей. В начале 1919 года московские большевики видели свое будущее в форме союза советских республик до Рейна и Альп и не считали, что Украинская ССР или Литовско-Белорусская ССР уйдут из их сферы влияния, но в 1922 году встала проблема нового объединения в доставшейся большевикам части бывшей Российской империи. Современные коммуно-патриоты считают, что предложение Сталина: вступление Украины, Белоруссии и Закавказья в состав РСФСР без права выхода было оптимальным (автономия сохраняется, но механизма распада СССР не существует), однако, заманить в 1922 году украинцев и грузин назад в Россию уже было невозможно – и Ленин это хорошо понимал (характерно, что Сталин не покусился на эту схему – видимо и у сталинского всевластия были пределы), тем более, что предполагалось включить в будущем в состав СССР Германскую ССР, Французскую ССР и т.д. Но реальноисторический СССР не смог – ни в начале 1920-х, ни в 1940-х – выйти за пределы Российской империи, и это обстоятельство способствовало созданию «мировой системы социализма» - т.е. формально независимых, но близких идеологически режимов (для обеспечения близости в восточноевропейских странах стояли советские войска), хотя советские писатели-фантасты в 1930-х рисуют Земшарный Советский Союз с экономической столицей где-нибудь в Шанхае (последующие события в связи с развитием социализма с китайской спецификой подтверждают эти прогнозы, и если бы СССР и КНР объединились, как, считается, предлагал Сталину Мао в 1949 году, для борьбы против американского гегемонизма, сейчас Россия была бы, к дикому ужасу русских патриотов, северо-западным национальным округом в составе Китая; стремление к геополитическому величию нередко приводит к неожиданным результатам). Декларируемое советскими властями и коммунистической идеологией равноправие народов вызвало закономерную крайне антибольшевистскую реакцию всех патриотов всех без исключения этнических групп, потому что патриоту важно, чтобы защитили права его родного народа, а других – как получится, но не в ущерб его родному народу (понятие «ущерб» трактовалось очень неопределенно, например снос в Киеве памятника Столыпину в марте 1917 именовался преступлением против русского народа). Советская власть нещадно карала без разбора всех патриотов всех наций за проявление национальных чувств, что в свою очередь вызывало еще большую лютую ненависть к Советской власти с их стороны (получалось, что советский милиционер, арестовавший азербайджанца, зашедшего в армянский ресторан и покрывшего всех присутствующих армян матом (такие дела встречаются в надзорных производствах Прокуратуры СССР), совершает преступление против стонущего под гнетом интернационализма азербайджанского народа, но и армянин, повторивший этот подвиг, схлопочет аналогичный срок, и угодить не всех практически невозможно). Такова практика «ленинской национальной политики» (сталинизм обвиняется в ее «деформации» и проведении репрессий по национальному признаку, на что ленинисты никогда бы не пошли, даже если бы немцы дошли до Москвы в 1918; характерно также, что в 1917 году немецкие избирательные списки разной политической ориентации приняли участие в выборах в городские думы и Всероссийское Учредительное Собрание). Национал-большевизм родился в русской эмиграции около 1921 года от отчаянья в рамках сменовеховского течения с его мыслями о возможности примирения советской власти и русской эмиграции. Высказывались идеи о вероятности эволюции советской власти к национализму, об изживании «интернациональных» элементов революции 1917 года. Причиной возникновения устряловского национал-большевизма стало откровенное низкопоклонство части русской эмиграции перед историческим успехом большевиков (непримиримые белогвардейцы успехов не признали, к 1991 году оказались формально правы, но им от этого было уже не легче). Идеи национал-большевизма вскоре потеряли популярность, так как не было никаких реальных признаков эволюции национализма в Советском Союзе, и СССР оставался интернационалистским государством до самого его распада в 1991 году. Но неожиданный отклик эта странная химера нашла в бурлящем котле германской политики. Некоторые историки возводят рождение германского национал-большевизма в апреле 1919 года к мысли Паула Эльцбахера, профессора права в Берлине, известного своими трудами по анархизму, и депутата-националиста в Рейхстаге в 1919 году. Он предложил союз Германии и Советской России против Версальского договора (самое больное место немцев). Это предложение отвечало требованиям одного из вариантов «теории Хартленда» (пространства между Эльбой и Волгой), по которой контролирующий Россию и Германию будет контролировать весь мир. Национал-большевистское движение изначально составляло течение крайнего меньшинства, ограничивающегося малым числом мыслителей и политических групп. Лидеров национал-большевистской тенденции – Председателя Совета рабочих и солдатских депутатов Гамбурга Хайнриха Лауфенберга и еврея-синдикалиста Фридриха Вольффхайма выгнали сначала из большевистской КПГ, а затем из ее левого конкурента – Коммунистической рабочей партии Германии. К числу более известных национал-большевиков относится Эрнст Никиш. В 1930 году Никиш опубликовал программу своей Старой социалистической партии, в которой перечислено «6 пунктов немецкого протеста»: против «идей 1789 года», против индивидуализма, капитализма, марксизма, парламентаризма, против Запада как родины этих идей. Политическая часть программы: «обратиться лицом к Востоку и его позитивным ценностям, осуществить необходимый выход из мирового капиталистического хозяйства, организовать принудительное переселение из городов в деревню, создать предпосылки для крестьянской жизни, осуществить отказ от идеи гуманизма, отказаться от частной собственности, вместо нее воспитывать чувство долга и служения народу и государству» (все эти лозунги находятся в общем русле младоконсервативной идеологии и схожи с эстетикой юнгеровского «Рабочего»). Как и большинство других идеологов консервативной революции, Никиш в 1933 выступил против Гитлера, но было поздно. Большевизм не устраивал националистов (по вышеуказанной причине), а национализм – большевиков. Экономические изыскания национал-большевиков также не пригодились никому, поскольку сводились к самой дремучей автаркии и требовали экстенсивности в экономической модели, так как иначе (при малом макроэкономическом размере) получалась экономика чучхэ с рисом по карточкам. В постсоветской России национал-большевизм пытался заново сформироваться на основе особой интерпретации сталинизма (НБП Лимонова), но также оказался не ко двору в этой политической богадельне, где любая политическая активность граничит с экстремизмом (как инвалидов-опорников пугают бегающие по двору дети).
ВЛАДИМИР-III: Дополнение к "национал-большевизму": Венгерская Советская Республика также должна была стать Федеративной после выхода Венгерской РККА к границам бывшего Королевства Венгрия, и все народности должны были получить автономии.
ВЛАДИМИР-III: 3.19. Неосоциализм (1930-е). Хотя к 1917 году мировое социалистическое движение насчитывало десятки крупных партий и миллионы членов, если не считать прихода в 1904, а затем в 1908-1915 к власти Австралийской лейбористской партии, революция в России стала первым опытом реального управления социалистами большой европейской (идеи евразийства не воспринимались до 1917 ни властью России, ни оппозицией) страной. При всех специфических особенностях России в частности (аграрно-индустриальная страна, пережитки докапиталистических укладов) и исторического момента вообще (состояние внешней войны, разрушительная гражданская война) этот опыт должен был показать всем (не только социалистам), как левые собираются реализовывать свои программные положения, и что из этого выйдет. Либеральная и левая Европа симпатизировала российским левым (во всяком случае, антибольшевистское вооруженное движение не пользовалось подобной моральной поддержкой), множество общественных деятелей после марта 1917 года посетили Петроград и Москву, в европейских столицах выходило немало литературы по русско-социалистическому вопросу (та звездная популярность, которой пользовался СССР на протяжении всего ХХ века, родилась именно в 1917 – дореволюционная Россия представляла для Запада гораздо меньший интерес). Левые публицисты анализировали не только частности российского пути к социализму, но и общие проблемы теории, выявившиеся с первых же дней нового строя. Первоначально социалистические партии оказались младшими партнерами конституционных демократов в первом составе Всероссийского Временного правительства и сформированных явочным порядком местных органах власти, но в Советах (корпоративных органах представительства рабочих и ремесленников) социалисты господствовали уже весной, а летом-осенью 1917 на выборах в городские думы России различные социалистические партии получили в целом 60% мест (большевистские историки полностью игнорировали этот выборный цикл, потому что избранные по демократическому закону городские думы были легитимной властью, а активисты РСДРП(б), проиграв эти выборы, их разогнали в процессе установления советской власти). Выборы во Всероссийское Учредительное Собрание дали левым (включая большевиков) 82% голосов. Это обстоятельство сформировало тот исторический феномен, который впоследствии (уже устами Горбачева) именовался «социалистическим выбором» – т.е. неким общим консенсусом населения, принявшего социалистические принципы: обобществление крупной собственности, земли и ее недр, социальное равенство, советскую власть, народное просвещение и др. Можно, конечно, задаться вопросом, как выглядела бы эволюция политических настроений в условиях сохранения парламентского режима и политических свобод: в крупных городах заметно усиливалась леволиберальная Конституционно-демократическая партия, а в мелких провинциальных городках летом 1917 господствовали консервативные партии и союзы, но большевики резко изменили ситуацию. Подобно радикальным антибуржуазно настроенным республиканцам эпохи Великой Французской революции они противопоставили себя всем остальным политическим силам, не исключая близких социал-демократов, и стали добиваться свержения Временного правительства и установления диктатуры Советов, либо своей собственной (Ленину представлялось, что это единственный способ провести в жизнь программные установки всех левых партий, а в противном случае парламентская болтовня закончится военным переворотом и реакцией). Для расширения базы поддержки в деревне большевики привлекли к себе левое крыло Российской партии социалистов-революционеров (эта партия, самая многочисленная в 1917 – до 2 млн. членов – переживала распад, поскольку еще до революции объединяла несколько политических течений, включая социал-либералов типа Керенского) обещанием быстрого проведения земельной реформы. Под предлогом «нарастания анархии» и «неспособности Временного правительства» (эти тезисы за большевиками потом будут повторять правые белоэмигранты и неомонархисты) большевики произвели государственный переворот и обеспечили себе монопольное правление в условиях запрета всех небольшевистских партий и жесточайшего подавления любой оппозиционной деятельности (официально ВЧК за 1918-1920 годы казнила в судебном порядке 12733 человека, но этими репрессиями дело далеко не ограничивалось: общее количество уничтоженных большевиками врагов Советской власти, помимо прямых военных действий, в 1918-1922 оценивается в 1,2 млн. человек; враги Советской власти в свою очередь уничтожили 300 тысяч коммунистов и им сочувствующих). Мировая социал-демократия резко разошлась в оценке результатов большевистского эксперимента. Одни считали, что издержки стоят достигнутых результатов, и даже если опыт большевистского правления не будет прямо использован в Германии, Франции или США, эта практика социализма окажет революционизирующее воздействие на всю мировую политику и сдвинет политические настроение влево (так оно и произошло). Другие («ренегаты» и «враги рабочего класса» в терминологии большевиков) обращали внимание на системные проблемы и труднообъяснимые, исходя из марксистской теории, эффекты. Понятно, что получить большинство на свободных выборах большевики не могли (их результат на выборах во Всероссийское Учредительное Собрание – 23%, видимо, был максимально возможным, потому что первые после гражданской войны выборы в Советы отличались минимальной явкой, а в условиях безальтернативных выборов 50% избирателей пришло к урнам только в 1926 году), поэтому они свернули все парламентские формы власти и выдвинули Советы, преобразовав их из сословных органов представительства трудящихся (по аналогии с дворянскими и купеческими собраниями) в полномочные органы власти, причем без разделения властей. Неспособность Советов осуществлять властные полномочия привела к «нарастанию анархии» уже при большевистском правительстве, и тогда – с лета 1918 – большевики перешли к откровенной партийной диктатуре, оформленной в системе ревкомов (военно-революционных комитетов, действовавших во многих местностях до сформирования полностью подконтрольных большевикам Советов). Советы превратились в машину для голосования по принятию законов, вырабатываемых в партийных комитетах. Декларативно выражая интересы рабочего класса (пусть даже в ущерб крестьянству, которое получило заметно неравное представительство в Советах), большевики подавляли любые антибольшевистские рабочие выступления, а к забастовкам относились столь же нетерпимо, как владельцы заводов до революции (самый крупный конфликт на этой почве произошел у большевистских функционеров с т.н. «рабочей оппозицией» в 1920 году, и большевики напомнили Мясникову и Шляпникову, что народ может проводить антинародную политику). Было уже ясно, что эта партия добровольно власть не отдаст, что влекло ожесточение ее противников и обещало новые гражданские войны. Борьба с буржуазией и общий фон «классовых битв» резко снизили профессионализм органов власти и прочих организаций, и в итоге даже те безусловные достижения первых лет Советской власти, которые никто не оспаривает, давались с гораздо большими издержками, чем если бы страной управляли не только рабочие и крестьяне. Вдобавок большевики создали международную организацию (Коммунистический Интернационал) исключительно из своих сторонников с элементами агентуры, которая начала «гибридную войну» против буржуазных государств (большевики в первые годы Советской власти одновременно и признавали, и не признавали их существование), что привело к росту антисоциалистических настроений, усилению белого террора и объективно нанесло урон мировому социалистическому движению (Ленин обычно давал понять, что ему глубоко нагадить на эту критику). Неосоциализм в европейской социал-демократии суммировал все критические замечания в адрес большевиков. В начале 1930-х бельгиец Анри де Ман и француз Марсель Деа от критики перешли к действиям. Они сформулировали манифест нового течения в социализме: расширение государственного сектора, усиление государственного регулирования экономики; социально-экономическое планирование на основе согласованных решений общественных групп под эгидой государства; развитие корпоративизма, стимулирование классовых и межклассовых общественных ассоциаций; передача экономической власти общенациональному координационному органу, формируемому делегированием от производственных коллективов; сохранение, поддержка и распространение трудовой частной собственности; повышение и институционализация общественной роли средних слоев – крестьянства, мелких производителей, технической интеллигенции; при сохранении демократических институтов резкое усиление государственной власти, особенно исполнительно-административной; духовно-культурное укрепление общества на основе национальных традиций и принципов социального прогресса. Манифест был представлен Деа, Марке и Монтаньоном на съезде Французской Секции Рабочего Интернационала в 1933 году и шокировал остальных делегатов. Особенно смутила близость ряда программных установок идеям фашистского движения. Неосоциалисты не стали отпираться, но заявили, что необходимо «сыграть на опережение фашизма», все равно главный противник – большевизм. Неосоциализм перекликается с желтым социализмом самого начала ХХ века и радикальном эгалитаризмом Французской революции (прочем, это было, скорее, похмелье от эгалитаризма). Французские социалисты решительно отвергли неосоциалистический манифест, его авторы создали свою небольшую партию и, в конце концов, поддержали Народный фронт, предлагая создать централизованный орган управления экономикой – аналог советского ВСНХ (французские левые фашисты были за). В годы второй мировой войны антикоммунизм неосоциалистов привел их к коллаборационизму, но после нее некоторые базовые идеи неосоциализма, перекликающиеся с солидаризмом, нашли реализацию в политике премьер-министров Франции: в 1947 – социалиста П.Рамадье и в 1954-1955 – радикал-социалиста П.Мендес-Франса.
ВЛАДИМИР-III: 3.20. Сталинизм (1930-е). Представьте себя на месте Сталина. Вы практически единолично управляете (сначала в качестве лидера правящей и единственной партии, а затем еще и в качестве главы правительства) большой страной, потенциально имеющей огромный ресурс развития, но все еще крестьянской, едва залечившей раны мировой и гражданской войн, со сформировавшейся однопартийной диктатурой и пристегнутой к ней советской системой представительства трудящихся. В новой элите этой страны (состоящей из профессиональных революционеров и сметливых рабочих и крестьянских парней, еще вчера спавших на соломе и стрелявших беляков из пулемета) идет борьба между пятью-шестью «платформами», по разному понимающими все политические, общественные и экономические вопросы, но победили ваши сторонники, а оппозиционеры поначалу сосланы в провинцию или отправлены на мелкие хозяйственные должности. В мире вокруг (вы это чуете чутьем) назревает большая война, но еще не ясно, кто и с кем будет воевать. Буржуины ненавидят Страну Советов, к тому же кредитов в условиях начавшегося кризиса от них не дождешься, а социал-фашисты предают мировое коммунистическое движение. Разумеется, вы – не табула раса, у вас есть убеждения и приоритеты. Вы – коммунист, интернационалист, просвещенный человек, живущий в самой прогрессивной стране мира, где уже стали забывать, что такое кланяться начальству и приносить на службу справку об исповеди у попа. Ваша цель – создание в СССР, а потенциально – во всем мире социалистического общества, перерастающего в коммунизм, мира свободных, равных, просвещенных людей. Ваш линкор называется «Марат», а вовсе не «Константин Победоносцев». В истории сталинизма (так можно назвать официальную идеологию СССР и партий Коминтерна между 1929 и 1956 годами) самое примечательное – это та упрямая настойчивость с которой самые разные политики и деятели культуры оправдывали Сталина (1879-1953). Это проделывали далеко не только коммунисты: левые писатели Франции, британские лейбористы, итальянские неореалисты, американские квакеры (религиозное движение), славословия в адрес Сталина приписывают Черчиллю (ошибочно – знаменитый афоризм о «сохе и атомной бомбе» принадлежит британскому левому журналисту Исааку Дойчеру) и Гитлеру. «Корифей передовой науки», «великий вождь», «великий вождь и учитель», «отец народов», «великий полководец»; неосталинисты в конце ХХ века добавили к этому списку «эффективного менеджера». Складывается впечатление, что все эти дифирамбы призваны затушевать некую неприглядную реальность. Сталинизм (тот – 1930-х годов, который ни в коем случае и рядом не лежал с неосталинизмом 1990-х) в идеологическом отношении основывался на механистической концепции мира и на представлении о возможности его изменения с позиций разума посредством революции, которая, в свою очередь, рассматривалась как конструирование новой социальной реальности без учета исторической традиции и цены вопроса. Именно такой подход обусловил масштабы сталинской программы модернизации и логику социальных процессов. Командно-административная система как «чрезвычайная система» общественной организации позволяла «сконденсировать» избыточную социально-психологическую энергию народа, направив ее на решение ключевых задач. При этом мощное политико-идеологическое давление было призвано компенсировать слабость материального стимулирования. Экономика страны полностью огосударствлена, правящая единственная партия окончательно сливается с государством, а государство предельно идеологизировано. Каждый член общества вовлечен в иерархическую систему идеологизированных организаций, через которые осуществляется партийно-государственное руководство. Функции по распоряжению огосударствленной собственностью и политическая власть оказались отчуждены от подавляющего большинства социума в пользу партийно-государственного аппарата и лично Сталина. Население поддерживается в постоянной мобилизационной готовности при помощи массированных пропагандистских кампаний, волн массового террора, показательных судебных процессов над «врагами народа». В экономическом измерении сталинизм базируется на максимизации фонда накопления – разности между объемами производства продукции и ее потребления. Сверхцентрализация ресурсов на направлениях, признанных ключевыми, требовала сверхущемления интересов других секторов, что создавало хронические дефициты и постоянно провоцировало опасность социальных протестов. Для того, чтобы пресечь такую возможность, в стране была создана мощная разветвленная карательно-осведомительная система, тормозящая любые процессы. С другой стороны, рост валового накопления в экономике приводил к столкновению между различными административными и региональными интересами за влияние на процесс подготовки и исполнения политических решений. Конкуренция этих интересов отчасти сглаживала деструктивные последствия гиперцентрализации. Согласившись с вышеприведенными выводами историков, занимающихся сталинизмом (А.Н.Медушевским, О.В.Хлевнюком, В.Б.Чистяковым, Полом Грегори и Марком Харрисоном), автор подметил то, что, возможно, упущено в оценке сталинизма: непрерывную смену векторов развития, отмену одних директив и срочное введение новых, прямо противоположных по смыслу и планируемым результатам, постоянные перестройки и переформатирования, резкую критику вчера восхваляемого и наоборот, многократное переделывание одной и той же работы, что вносило существенный диссонанс во все модернизации (достаточно вспомнить, что в период 1930-1941 внешнеполитическая линия СССР менялась коренным образом не менее 4 раз). Люди, в том числе высокопоставленные, которые не выдерживали такой непрерывной свистопляски, продолжавшейся 25 лет, репрессировались, на их место с огромным трудом готовилась новая смена, но она также вылетала в трубу кадровой политики. Это гораздо больше соответствует определению «неэффективный менеджмент», чем какому-либо иному. В условиях демократической парламентской системы, где приходится отвечать за последствия принятых решений и выслушивать критику оппозиции, Сталин неминуемо проиграл бы ближайшие выборы (примечательно, что это же самое едва не произошло с ним в рамках советской партийной системы – в 1934 году на XVII съезде ВКП(б), когда его едва не отстранили от власти). Идеологическое обеспечение всех зигзагов сталинизма выглядит настолько пестрым, что при желании можно найти любые аналоги в любых идеологиях (включая союз Сталина с Гитлером и мнение о «тайном либерализме» Сталина, который поначалу планировал провести альтернативные выборы в Верховный Совет в 1937 году). Эстетика сталинизма… Автор выскажет крамольную с т.з. левых и сталинистов мысль, но с конца 1920-х эстетика сталинизма и советского этоса в целом оказалась под сильным влиянием эстетики фашизма (впрочем, не только его: пионерскую организацию коммунисты позаимствовали у масонов-скаутов, а физкультпарады и гимнастические пирамиды практиковались на Западе задолго до того, как их стали считать признаком социализма). Приходишь к выводу, что никаких «железных занавесов» в 1920-1940-х не существовало (саму формулировку «железный занавес» запустил в оборот пустомеля Геббельс в 1944), и взаимное влияние разных идеологическо-эстетических культур наблюдалось по всему миру, благо средства передачи информации уже могли обеспечить таковые влияния. Конечно, трудно себе представить факельные шествия и сожжение книг большевиками, но зато «битву за урожай» придумал не Сталин, а Муссолини. Вне зависимости от своих реальных идеологических представлений Сталин после смерти (а также и до нее) стал настоящей жертвой своих интерпретаторов (культ личности до добра не доводит: убьют как Пола Маккартни или приватизируют как Сталина). Свои эксклюзивные претензии на Сталина предъявили: неосталинисты, почвенники, националисты, православные фундаменталисты, коммуно-патриоты, неомонархисты, уфологи и неоязычники. Особенно цепко за Сталина схватились всевозможные создатели тайных мистических учений. Мысль о том, что правитель государства может мыслить рационально, дается мистику почему-то особенно трудно. Разумеется, всех приватизаторов меньше всего интересует, что же на самом деле думал, говорил и делал Сталин – они знают это лучше него самого и не намерены молчать. Наверное, это самая страшная кара для исторического деятеля – когда через сто лет потомки тех необразованных рабочих и крестьян, которых ты защищал от Фейхтвангера, о тебе говорят, что ты – это не ты, а… Такой участи Сталину не пожелали бы даже Хрущев и Троцкий.
ВЛАДИМИР-III: 3.21. Троцкизм (1930-е). Эпоха 1920-1930-х годов – золотой век идеологий. Не только вся политическая жизнь, но и жизнь общественная оказалась во власти идеологических подходов. Общества, ушедшие от традиционного «органического» образа жизни, связанного с аграрным строем, в страхе перед атомизацией и индивидуализацией сбивались в группы по мировоззренческому принципу. Это вовсе не означало, что все общество (включая эстрадных певцов и сутенеров) обязательно было идеологизировано, но то, что принято называть «мэйнстримом», лежало тогда в плоскости идеологического способа освоения действительности. Впоследствии обездоленные деидеологизацией в результате информационной революции и постиндустриального переворота последние мамонты идеологической эры будут вздыхать о 1920-1930-х годах, как о потерянной идеологической юности человечества, обрушивая при этом на современников громы и молнии за их своекорыстие и безыдейность. Человек межвоенного двадцатилетия ел мало, работал много, жил уже в условиях городской культуры (ландшафт фабричных труб и трамваев) и быстро развивался. Существует т.з., с которой автор не может не согласиться, что между стабильностью аграрного общества (сын крестьянина станет крестьянином) и стабильностью же развитого информационного общества (сын программиста станет программистом) располагается историческая зона нестабильности индустриальной волны, где наблюдается большой спектр новых возможностей (в т.ч. идейных – постиндустриальная идейная окраска общества более однородна), революций, переходов, где отдельный («атомарный – это слово пугает традиционалистов, и они готовы отречься от личности) человек может многое сотворить и изменить. Понятен выбор ремарковского героя, который предпочитает свой ХХ век любому иному. Но этот же выбор непонятен обитателям обоих берегов индустриально-идеологической реки – аграрного и информационного: боярин Морозов и Билл Гейтс одинаково не могут понять восторга от успешной агитации рабочих локомотивного завода. Ровесник Сталина Троцкий (1879-1940) чувствовал себя в этом мире, как рыба в воде. Он не был большевиком до 1917 года (и в этом сталинистская критика его чуждости Ленину отчасти права). Еще в 1904 году Троцкий вместе с Парвусом создал особое течение в социал-демократии, связанное с теорией перманентной революции, в 1912 пытался в очередной раз объединить меньшевиков и большевиков в т.н. Августовском блоке, а 1914 выступил как интернационалист. В 1917 году Троцкий – неформальный лидер небольшой интернационалистической фракции РСДРП – «межрайонцев». Он примкнул к большевикам и сыграл огромную роль в большевистском перевороте, равно как и в истории Советской России (впоследствии сталинисты постарались полностью убрать Троцкого из истории революции, а при Брежневе новое поколение коммунистов, пользуясь тем же методом, убрало из истории Сталина). В ходе ожесточенной внутрипартийной борьбы Троцкий проиграл, оказался в ссылке, а затем (1929) за границей, а его сторонники в СССР репрессировались. Согласно статистике советских пенитенциарных органов, начиная с 1930 года арестовывалось ежегодно по нескольку сот троцкистов, в 1935 – уже 2820, а пик борьбы с троцкизмом падает на 1937-1938 (за два года арестовано и осуждено 62 тысячи), потом спад (1939 год – 1152 троцкиста), во время Великой Отечественной войны осуждалось по нескольку десятков троцкистов в год, но в 1948-1951 – новый всплеск (за четыре года осужден 5691 троцкист). В период после «разоблачения культа личности» многих осужденных в качестве троцкистов таковыми не считали, но подобные заключения требуют дополнительных исследований. За пределами СССР Троцкий в 1933-1937 годах создал IV (Троцкистский) Интернационал, объединивший несколько мелких, но очень крикливых антисталинистских партий. Не смотря на убийство Троцкого агентом советских спецслужб, мировое троцкистское движение не исчезло, а в 2002 и 2007 на президентских выборах во Франции троцкистский кандидат получал больше голосов, чем кандидат ФКП. Дореволюционная идеология Троцкого сводится к теории перманентной революции, позаимствованной у Парвуса и развитой на российской почве. Эта теория должна была разрешить проблему вероятной революции и строительства социализма в среднеразвитой стране (России, Италии, Испании, латиноамериканских странах), ведь классический марксизм XIX века исходил из тезиса о построении социалистического общества в наиболее развитых странах Запада (включая США). Троцкий выдвинул тезис о нереволюционности буржуазии в среднеразвитых странах и необходимости для пролетариата «доделать» буржуазную революцию, превратив ее в буржуазно-демократическую, перерастающую в социалистическую. В крестьянской и «мелкобуржуазной» стране диктатура пролетариата неизбежна, но пролетарская партия, как те декабристы, будет делать революцию «для народа» – в интересах крестьян. В отличие от социал-реформистов, Троцкий не ждал никаких компромиссов со стороны царских властей и буржуазии и никаких компромиссов им не предлагал. После эмиграции и еще до нее – в процессе борьбы со Сталиным и сталинистами Троцкий сформулировал свою теорию перерождения русской революции: не смотря на победу и создание передового строя, пролетариат задавлен мелкой буржуазией и бюрократией. Троцкий рассматривает советскую бюрократию в качестве специфичной касты, но не нового класса. По его мнению, бюрократия не имеет признаков правящего класса: «Попытка представить советскую бюрократию, как класс „государственных капиталистов“ заведомо не выдерживает критики. У бюрократии нет ни акций, ни облигаций. Она вербуется, пополняется, обновляется в порядке административной иерархии, вне зависимости от каких-либо особых, ей присущих отношений собственности. Своих прав на эксплуатацию государственного аппарата отдельный чиновник не может передать по наследству. Бюрократия пользуется привилегиями в порядке злоупотребления». Именно поэтому бюрократия стремится к ликвидации завоеваний Октябрьской революции и реставрации капитализма – ей необходимо юридически закрепить свои права на собственность. Неизбежна новая пролетарская революция, сметающая сталинскую бонапартистскую диктатуру. Судя по непрерывной охоте за троцкистами даже после смерти Троцкого, сталинский режим всерьез опасался такой перспективы. В СССР, где (в отличие от современной России) революция – это было ХОРОШО, любой недовольный своими условиями жизни, заемом, дефицитом, штурмовщиной, бюрократизмом и арестом родственника за анекдот о Сталине рабочий мог даже в шутку припугнуть начальство новой революцией, и начальству нечего было ответить (еще не приватизировавшие власть партийные бюрократы еще не догадались пугать недовольных жидо-масонской версией Октября 17-го). Троцкисты ни разу не приходили к власти (даже в Эфиопии после свержения просоветского Менгисту Хайле Мориама в 1991 пришли к власти не троцкисты, а марксисты, идеологически близкие к албанскому варианту социализма). Перманентная оппозиционность Троцкого в отношении сталинского режима делает его эдаким «коммуно-демократом», и все антисталинские, либеральные тенденции в советской политической жизни могли опираться на его аргументацию и критику. Среди антисталинистов бытует наивное представление, что, если бы вместо Сталина во главе СССР оказался кто-нибудь другой – хотя бы веселый ходок «Кирыч», все было бы прекрасно, и никаких «деформаций социализма». Антикоммунисты с этим категорически не согласны, полагая, что черного кобеля не отмоешь добела, и вместо Сталина мог быть другой Сталин: дай Троцкому власть, ни одну из задач советского проекта в целом (индустриализацию, коллективизацию) это не отменит. И еще неизвестно, кто больше уничтожит врагов советской власти в ходе издержек реализации задач. Жертвы сталинских репрессий исчисляются миллионами. В 1930-1953 годах в СССР осуждено 4930 тысяч человек (в т.ч. 3778 тысяч по политическим мотивам). В 1923-1929 осуждено всего 464 тысячи человек (при этом наблюдался достаточно высокий процент оправдательных приговоров: в целом с 1923 по 1953 – 28%). В 1929-1939 сослано 2,3 млн. кулаков. Еще 3,5 млн. человек депортировано «по национальной линии». Итого получается около 9,1 млн. репрессированных (из примерно 160-180 млн. человек населения СССР). Расстреляно в 1930-1953 годах 786 тысяч (в т.ч. за два года – 1937-1938 – 682 тысячи) – в среднем по 34 тысячи человек в год. Это очень много. Масштаб граничит с количеством жертв якобинского террора и подавления республиканцами роялистских и федералистских мятежей и с количеством жертв подавления Парижской Коммуны (от 15 до 30 тысяч человек). Остальная 200-300-летняя история современной Европы и Северной Америки не знает подобных примеров целенаправленного уничтожения по политическим причинам (хотя в гражданских войнах – США, Испания – гибло также большое количество людей). В 1933-1945 годах национал-социалистический режим Германии казнил по суду и без суда 70 тысяч человек (в среднем по 5800 за год), не считая уничтоженных 73 тысяч умалишенных и 50 тысяч гомосексуалистов (в начале XXI века русские патриоты-антифашисты в сомнении: считать ли последних жертвами фашизма?) Фашистский режим в Италии за 20 лет уничтожил от 1,5 до 10 тысяч своих политических противников (максимум по 500 человек в год). Испанский режим Франко в 1939-1949 годах уничтожил 120 тысяч антифранкистов (по 12 тысяч в среднем в год). Фашистский корпоративный режим Португалии казнил за 48 лет всего около 1 тысячи политических преступников. Столько же казнено в Югославии в 1929-1939 годах. Жертвы военного режима в Греции в 1967-1973 годах также не превышают одной тысячи человек. В Болгарии 1923-1941 годах «белый террор» исчислялся 3 тысячами казненных (160 человек в среднем в год). Сопоставить репрессии в СССР можно разве что с аналогичными по масштабам репрессиями в тоталитарных левых режимах Азии (для сравнения, в Южной Корее в 1953-1986 годах казнено 10 тысяч человек – по 300 человек ежегодно; ориентировочные цифры по Северной Корее в 10-20 раз выше). Можно ли предположить, что троцкистские репрессии были бы меньшими сравнительно со сталинскими? У них была бы иная структура, но, памятуя деятельность Троцкого в гражданскую войну, сомневаешься в их меньших масштабах. Идеологу, дорвавшемуся до власти и строящему самое справедливое и передовое общество, все время кажется, что врагов осталось гораздо больше, чем уже уничтожено, и они могут сорвать эксперимент – вот о чем думает идеолог, а вовсе не о каких-то юридических или общегуманистических условностях.
ВЛАДИМИР-III: 3.22. Арабский социализм (1940-е). Арабский социализм отличается от исламского социализма своим более светским характером (хотя и отрицает атеизм, в отличие от марксизма) и проблематикой объединения арабских народов. Сразу же следует отметить, что объединение арабских народов в единое государство, либо в федерацию, будет не воссоединением единого народа, политически разорванного империалистами, а объединением очень разных этносов. Однородными этнические группы, объединяемые под общим этнонимом «араб», кажутся только лишь наблюдателю с Запада или из Японии, а любой специалист-арабист скажет вам, что это очень разные народы. Исторически, действительно, основа современных арабов – Арабский халифат, созданный в результате арабских завоеваний в VII-VIII веках и быстро распавшийся, но образ жизни аравийских бедуинов, крестьян Магриба и горожан древних и новых городских центров Благодатного Полумесяца (Ирак, Сирия, Палестина) существенно отличается, в т.ч. по уровню жизни (развитие добывающей промышленности в Ливии и странах Персидского залива еще больше усилило эти отличия). Арабский язык – это целая языковая группа, состоящая из 5 диалектных групп, между которыми дистанция не меньше, чем между русским и польским языками (общее количество арабских языков – более 20, и их ареалы не всегда совпадают с границами современных арабских стран). Сириец и тунисец вынуждены в разговоре прибегать к арабскому литературному языку, эталоном которого считается египетский диалект (впрочем, с появлением Интернета, модернизацией и развитием систем телекоммуникаций различия между арабским литературным и диалектами арабского медленно, но верно сокращаются в пользу литературного варианта). В религиозном отношении арабы распадаются на суннитское большинство и шиитское меньшинство, а также различные христианские общины, члены которых в последнее время массово мигрируют из региона. Все это существенно затрудняет реализацию плана арабского единства. Арабские правящие режимы, даже социалистические, далеки от желания поступиться хотя бы частью суверенитета, на что согласились европейские правительства. Термин «арабский социализм» был впервые введен сирийским православным христианином Мишелем Афляком, одним из основателей Партии арабского социалистического возрождения в 1943 году, для того, чтобы отличать свою версию социалистической идеологии от марксистского социализма и других типов социализма, существующих как в европейских, так и других странах и подчеркнуть ее аутентичность и оригинальность. Для Афляка, первоначально симпатизировавшего коммунизму, арабский социализм представлял собой необходимое следствие движения за арабское единство и свободу, так как лишь социалистическая система собственности и развития смогла бы преодолеть экономические последствия колониализма. В то же время он отвергал традиционный марксизм с его атеизмом, интернационализмом и материализмом, неподходящими для арабской ситуации. В то время как арабский социализм во многом перенял экономическую и социальную программу европейского социализма, характерные для него интеллектуальные черты наложили некоторые ограничения на его революционный потенциал: средства производства подлежат национализации, но при сохранении таких традиционных ценностей, как частная собственность и ее наследование. Такие примитивные общественные структуры, как феодализм, номадизм и племенной строй, религиозные различия и дискриминация женщин, должны остаться в прошлом, но социальные связи, составляющие основу арабской идентичности, не должны быть нарушены. Арабский социализм невозможно рассматривать вне связи с антиколониальной националистической парадигмой, что проявляется также в политической и экономической доктринах его идеологии. В начале XXI века наблюдается упадок арабского социализма. Уже в 1990-х он столкнулся с мусульманско-фундаменталистической реакцией и фактически проиграл ей, поскольку (к ужасу либералов) любые свободные выборы в странах, не имевших опыта гражданских свобод и демократических выборов, давали большинство фундаменталистам. Если политика СССР в регионе базировалась на поддержке арабского социализма (коммунисты не пользовались в арабском мире популярностью), то либеральный истеблишмент Запада лишь терпит левые режимы как альтернативу фундаменталистам. 3.23. Демократический социализм (1940-е). К концу 1940-х, если не считать нескольких непродолжительных пребываний социалистов у власти в ряде европейских стран и создания левых режимов в Латинской Америке (Мексика, Гватемала, Боливия), лишь две модели могли рассматриваться как последовательная долговременная реализация социалистических проектов начала ХХ века: СССР, расширившийся до размеров советского блока (включавшего на тот момент Китай), и скандинавская социализм. В Швеции (с 1932), Норвегии и Дании, которые в начале ХХ века не были самыми богатыми и развитыми странами Европы, социалистам удалось построить модель т.н. «функционального социализма», который базировался на сохранении «буржуазной» политической системы (во всех трех странах даже монархию не упразднили), парламентаризма, гражданских свобод, но при этом экономика перестраивалась на социалистических принципах, однако, без посягательств на институт частной собственности. Чертами скандинавского (шведского) социализма являются высокие налоги на прибыль, всеобщая занятость, развитая система социального обеспечения, партнерство между работодателями, профсоюзами и правительством, защита мелкого бизнеса от крупных конкурентов. Швеция осталась в стороне от участия во второй мировой войне, а Норвегия и Дания понесли минимальный ущерб. В 1950-1980-х это были самые динамично развивающиеся страны Запада, и их уровень жизни почти сравнялся с американским, при отсутствии американского неравенства в доходах. Скандинавскому социализму завидовали все левые. Бывшие правящие коммунистические партии советского блока дружно обещали в случае возвращения к власти реализовать «шведскую модель», но результаты оказывались заметно скромнее. В 1947-1951 был воссоздан Социалистический Интернационал 1889 года, который теперь объединял социал-реформистские и демократическо-социалистические партии Запада. Во Франкфуртской декларации 1951 года заявлено, что международное социалистическое движение может принимать разные формы, и это требует различных подходов в разных обстоятельствах. Однако истинный социализм может быть достигнут только посредством демократии. Экономические цели социализма в соответствии с Декларацией включают в себя полную занятость, формируемое государством всеобщее благоденствие, обеспечение общественной собственности с помощью различных средств, в том числе обобществления, создания кооперативов для противодействия капиталистическим частным предприятиям, и обеспечение прав профсоюзов. Острие критики Франкфуртской декларации направлено против советского варианта социализма. Шведская модель была воспринята как пример для подражания. К Социнтерну присоединилось несколько крупных левых партий стран третьего мира, не соответствующих традиционному представлению о социал-демократии: Социалистическая партия Сенегала (с 1976), Левое революционное движение Боливии (с 1986), венесуэльское Демократическое действие (с 1964), мексиканская Институционно-революционная партия (с 1986), Перуанская апристская партия (с 1983), панамская Революционно-демократическая партия (с 1986). Не все эти партии соответствовали критерию проведения демократической политики, и правление Социнтерна даже исключало некоторых из них из своих рядов. Демократические социалисты ссылаются на Карла Маркса, который считал, что демократические права и свободы будут по-настоящему доступны рабочему классу только в том случае, если средства производства будут принадлежать ему, точнее, действующему от имени народа государству. Демосоциалисты называют недемократической коммунистическую трактовку социализма, которую они отвергают. В отличие от коммунистов, демосоциалисты рассматривают социализм, как конечный идеал, а не промежуточную стадию на пути к коммунизму. Они также включают в понятие демократии концепции плюрализма и прав демократического меньшинства, и вовсе не интерпретируют ее как диктатуру большинства. Таким образом, демократические социалисты оказываются левее социал-демократии и правее самых правых коммунистов, но ближе все же к социал-демократии. После 1957 года демократические социалисты стали покидать ряды социал-реформистских партий и создавать свои, нередко оппозиционные им, организации (появились датская Социалистическая народная партия, Интернациональная рабочая партия (германских социалистов), нидерландская Пацифистская социалистическая партия и норвежская Социалистическая левая партия). Наступала новая эпоха относительного благополучия, дешевых продуктов, супермаркетов, телевидения, авторского кино не для всех, рок-музыки, и когда Энтони Берджес пошутил, что оруэлловская Англия гораздо больше похожа на реальноисторическую Англию 1948 года, чем на 1984, он имел в виду свойственную публике забывчивость. Перестройка в СССР в идеале должна была пересоздать советский строй в общество демократического социализма. Этого не случилось, и последующая история социалистического движения на просторах СНГ это либо унылое существование крупных партий, впавших в идеологический маразм, либо бесполезное мельтешение мелких идеологических партий-сект, либо деятельность политических циников, вроде Ю.М.Лужкова, пользующихся социалистическими брендами в своих интересах. В современной России левосоциалистической партией провозглашает себя «Справедливая Россия», но неубедительно.
ВЛАДИМИР-III: 3.24. Титоизм (1940-е). «Как старый коновал, перепоровший множество этих животов, отсекший несчетно этих конечностей в курных избах, при дорогах, смотрит на беленькую практикантку-медичку, – так смотрел Сталин на Тито. Но Тито всколыхнул давно забытые побрякушки для дурачков: «рабочий контроль», «земля – крестьянам», все эти мыльные пузыри первых лет революции. Уже три раза сменено собрание сочинений Ленина, дважды – Основоположников. Давно заснули все, кто спорил, кто упоминался в старых примечаниях, – все, кто думал иначе строить социализм. И теперь, когда ясно, что другого пути нет, и не только социализм, но даже коммунизм давно был бы построен, если б не зазнавшиеся вельможи; не лживые рапорта; не бездушные бюрократы; не равнодушие к общественному делу; не слабость организационно-разъяснительной работы в массах; не самотек в партийном просвещении; не замедленные темпы строительства; нэ простои, нэ прогулы на производстве, нэ выпуск нэдоброкачественной продукции, нэ плохое планирование, нэ безразличие к внедрению новой техники, нэ бездеятельность научно-исследовательских институтов, нэ плохая подготовка молодых специалистов, нэ уклонение молодежи от посылки в глушь, нэ саботаж заключенных, нэ потери зерна на поле, нэ растраты бухгалтеров, нэ хищения на базах, нэ жульничество завхозов и завмагов, нэ рвачество шоферов, нэ самоуспокоенность местных властей! нэ либерализм и взятки в милиции! нэ злоупотребление жилищным фондом! нэ нахальные спекулянты! нэ жадные домохозяйки! нэ испорченные дети! нэ трамвайные болтуны! нэ критиканство в литературе! нэ вывихи в кинематографии! – когда всем уже ясно, что камунизм на-верной дороге и-нэдалек ат-завершения, – высовывается этот кретин Тито са-своим талмудистом Карделем и заявляет, шьто-камунизм надо строить нэ так!!!» – так описывает суть разногласий Сталина и Тито А.И.Солженицын в романе «В круге первом». Международное коммунистическое движение стало формироваться практически одновременно с приходом большевиков к власти в России. Левые социалисты (Борис Суварин, Марсель Кашен, Антонио Грамши, Гарри Поллит, Сэн Катаяма, Пауль Леви) потянулись в Коминтерн, в 1918-1923 вспыхнуло несколько европейских революций, Советская Россия представлялась лишь одним из двигателей социального прогресса, и в будущее коммунисты смотрели с оптимизмом. Но постепенно коммунистические партии превратились в банальную агентуру московского центра Коминтерна, борьба с левыми и правыми уклонами приводила к репрессиям в отношении зарубежных товарищей (иногда с этой целью их заманивали в Москву), а боевитых лидеров сменило поколение послушных исполнителей воли Сталина (Вильгельм Пик, Морис Торез, Пальмиро Тольятти, Георгий Димитров). Какую-нибудь коммунистическую партию могли запретить из Москвы за «троцкизм» (как это случилось с Польской коммунистической партией в 1938 году). Иосип Броз Тито (1892-1980) относился ко второму поколению, и если бы Югославия была Польшей или Чехословакией, его судьба сложилась бы иначе – в качестве верного сталинца. Но партизанская война и самостоятельное освобождение страны Народно-освободительной армией Югославии от немецких войск (Советская Армия принимала участие лишь в боях за Белград) резко изменили его положение. Он стал главой Югославии не с помощью советских штыков и не в результате ареста лидеров победившей на парламентских выборах партии советскими спецслужбами (как это случилось с Ракоши в Венгрии), а в результате массовой поддержки главной антифашистской силы (подобные тенденции наблюдались в связи с партизанскими движениями под руководством Ковпака и Мазурова на Украине и в Белоруссии). В 1948 году произошел конфликт Тито и Сталина (Сталин в своей привычной манере менять решение на прямо противоположное сначала потребовал создать Федерацию Югославии, Болгарии и Албании, а затем запретил). Поначалу посол СССР в Белграде А.И.Лаврентьев и военный атташе Г.С.Сидорович направили в Москву несколько донесений, в которых обвинили югославское руководство в непонимании существа марксизма-ленинизма и в вождизме, и очень скоро тон советской пропаганды стал напоминать современное российское телевидение: «В результате разгрома титовской бандой здоровых сил КПЮ руководство компартии Югославии оказалось безраздельно в руках шпионов и убийц, наймитов империализма» и «белградские фашистские изверги начали жаловаться, что они якобы являются жертвами несправедливости» (репрессиям со стороны югославских властей подверглось 16 тысяч коммунистов, выступивших в поддержку сталинской линии). Главный принцип титоизма: в каждом государстве средства достижения коммунизма должны определяться самим государством (то есть Югославией), а не внешними силами (под ними подразумевался Советский Союз). Основанная на этом принципе внешняя политика Югославии сделала ее лидером Движения неприсоединения, созданного в 1961 году. Во внутренней политике основой титоизма стала разработанная Эдвардом Карделем доктрина самоуправленческого социализма. Она предусматривала самоуправление рабочих коллективов: теория коллективного труда предполагала, что решение о судьбе прибыли предприятия должно приниматься самим рабочим коллективом. За это советские идеологи обвинили Тито в троцкизме и в фашистском корпоративизме. Однако между предприятиями сохранялась конкуренция, что позволяло рассматривать экономику Югославии как «рыночный социализм», далекий от коммунистической концепции рабочего самоуправления. Титоизм потерпел историческое поражение синхронно с падением коммунистических режимов в других странах Европы. Этнический национализм растерзал не самую худшую европейскую страну. Партия, претендующая на наследие Тито, – Социалистическая партия Сербии во главе с Милошевичем слепила свою идеологию в 1990-х из смеси популизма, демократического социализма и национал-консерватизма (в постидеологическую эру стало возможно скрещивать ужа с ежом). Социнтерн отказался принять в свой состав эту химеру.
ВЛАДИМИР-III: Дополнения в хронологию идеологий социалистического спектра: Коммунизм рабочих советов (1920-е). Коммунизм рабочих советов (рэтекоммунизм) — левокоммунистическое движение, возникшее в Германии и Нидерландах в начале 1920-х годов и отвергающее идею партии как авангарда пролетариата (так как это обязательно приведет к партийной диктатуре). Сторонники коммунизма рабочих советов ратовали за рабочую демократию, которая реализуется через федерацию рабочих советов, составленных из делегатов, избранных на рабочих местах и подлежащих отзыву в любой момент. В некоторых аспектах коммунизм рабочих советов испытал влияние анархо-синдикализма. После того, как ведущие теоретики левого коммунизма были исключены из Коммунистической партии Германии ее вождем Паулем Леви, он создали Коммунистическую рабочую партию Германии, которая не работала в традиционных профсоюзах, предпочитая формировать собственные революционные союзы. Из КРПГ выделилась национал-большевистская тенденция. Несмотря на своё относительно недолгое существование, КРПГ создала Коммунистический рабочий интернационал, куда входили также крошечная болгарская Коммунистическая рабочая партия, британская Коммунистическая рабочая партия, возглавляемая суфражисткой Сильвией Панкхёрст, а также голландская группа «трибунистов», включавшая астронома Антона Паннекука и поэта Германа Гортера, которые стояли у истоков Коммунистической партии Нидерландов. Согласно этой коммунистической идеологии, централизованные партийные бюрократии (иерархически организованные пирамиды чиновников) узурпируют право трудового населения самостоятельно (через свои собрания и советы) руководить собственной жизнью, эксплуатируют рядовых участников партийных организаций, присваивая себе право распоряжаться коллективно собранными средствами, инфраструктурой партии и т.п. Аналогично, профсоюзные бюрократии узурпируют право работников бороться за свои права, эксплуатируют их и, к тому же, выступают посредниками по продаже рабочей силы бизнесу. Важные черты коммунизма рабочих советов – непримиримое отношение к партиям и профсоюзам, а также жесткий интернационализм. Коммунисты рабочих советов определяли вторую мировую войну как «вторую империалистическую», призывая социальные низы восстать против всех существующих режимов, создать, как и во время первой империалистической войны, рабочие и солдатские советы, направить штыки против собственных генералов – немецких, советских, британских. Схватка эксплуататорских империй представлялась им кровавой мясорубкой, борьба против которых любыми средствами (дезертирство, забастовка, восстание) – есть долг всякого сознательного работника. С коммунизмом рабочих советов некоторое время были связаны ранние гегельянские марксисты Дьёрдь Лукач, Карл Корш, Евгений Пашуканис. Революционный синдикализм (1890-е). Революционный синдикализм как самостоятельное течение возник в 1880-1890-х годах во Франции. Его идеология была принята Всеобщей конфедерацией труда (ВКТ) Франции (образована в 1895 году) и Федерацией Бирж труда (существовали с 1882 или 1886). В 1902 году они объединились, создав единую ВКТ. Основные принципы революционного синдикализма изложены в Амьенской хартии 1906 года, среди которых – отрицание руководства профсоюзным движением со стороны политических партий. Это близко тред-юнионистскому движению в Великобритании в 1830-е годы и идеям Роберта Оуэна. Революционный синдикализм имел наибольшее влияние во Франции и США. В 1900-е годы из него выкристализовывается анархо-синдикализм, вытеснивший идеи революционного синдикализма из профсоюзного движения практически во всем мире. В то же время, созданное в 1905 году профсоюзное объединение Индустриальные рабочие мира вплоть до начала XXI столетия является революционно-синдикалистским, близко примыкающим к анархо-синдикализму. В России двумя главными деятелями революционного синдикализма можно считать Георгия Гапона и Георгия Хрусталева-Носаря, создавшего в 1917 году Переяславскую республику в Полтавской губернии. Левый коммунизм (1920-е). Левый коммунизм – термин, которым принято обозначать взгляды ряда теоретиков коммунизма, которые после II конгресса Коминтерна (август 1920) выступили с критикой ленинизма с левой позиции. Левые коммунисты признавали прогрессивное значение Октябрьской революции, но подвергали критике ее развитие. Некоторые даже отвергали социалистический характер большевизма, видя в нем государственный капитализм. Левокоммунистические группы осуждали политику фронтизма (создания блока коммунистов и других социалистов), участие в выборах, «право наций на самоопределение» как форму буржуазного национализма (исключение недолгое время составляла итальянская группа). В Советской России левых коммунистов традиционно возглавлял Бухарин. Фракция левых коммунистов в 1918 году издавала газету «Коммунист», где звучали призывы ускорить национализацию. Некоторые положения левокоммунистической фракции были унаследованы группой рабочей оппозиции, возглавляемой Г.Мясниковым и, в некоторой степени, «демократическими централистами» в РКП(б). Начало печатной критики большевизма слева принято отсчитывать с посмертного издания эссе Р.Люксембург «Марксизм или ленинизм?», в котором подвергались критике ряд решений большевиков, начиная с провозглашения «права наций на самоопределение». Критическому разбору теории левокоммунистических групп посвящена работа Ленина «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме», где он защищал право на использование парламентаризма и профсоюзов в революционных целях. Подавление Кронштадтского восстания рассматривалось левыми коммунистами как поворотный момент в развитии Советской России и окончательно оттолкнуло их от большевиков. К 1930-м годам СССР был признан левыми коммунистами государством-пособником капитализма, и была осознана необходимость новой революции. В целом для левых коммунистов характерны недооценка значения культуры прошлого, переходящая в культурный нигилизм, представление о возможности и эффективности сверхбыстрых темпов создания новой культуры методами «красногвардейской атаки» и культивирование недемократических норм культурной жизни. В начале 1920-х годов левый коммунизм стал идеологической основой Итальянской коммунистической партии, которая в 1920 пыталась захватить власть в стране. Лишь в 1926 году ее вождя – левого коммуниста Бордигу сменил промосковский Грамши. Попытки союза левых коммунистов с троцкистами провалились. В начале 1938 года итальянские и бельгийские группы сформировали Международное бюро левых фракций, с печатным органом «Октябрь». Вторая мировая война нанесла существенный урон левым коммунистам, как и иным коммунистическим несталинистским партиям Европы, но после 1945 левый коммунизм возрождается. В 1960-1980-х в Италии и Испании действуют десятки левокоммунистических группировок. На сегодняшний день существуют международные левокоммунистические объединения: Интернациональное коммунистическое течение и Интернационалистическая коммунистическая тенденция (бывшее Интернациональное бюро за революционную партию), а также бордигистская Международная коммунистическая партия.
ВЛАДИМИР-III: 3.28. Африканский социализм (1950-е). Представим себе, что второй мировой войны не случилось (ее фатальность преувеличена за счет послезнания). В Германии доживает свой срок режим Гитлера, стиснутый подписавшими Пакт Молотова-Даладье-Галифакса странами-создателями системы коллективной безопасности. Советский вариант социализма никогда не выйдет за пределы СССР. Некоторые азиатские колонии получат независимость (Сирия, Ливан, страны Индокитая, возможно, Палестина с ее еврейско-арабским раздраем), но не Индия, которая экономически и политически незаменима для Британской империи. Африка остается сплошным пространством европейских колоний. Власти Великобритании планировали рассмотреть вопрос о самоуправлении африканских колоний только после 1980 года, правительство Португалии взяло курс на полную интеграцию экономик колоний и метрополии, а французское правительство твердо решило освоить ресурсы огромного массива своих владений от Алжира до Берега Слоновой Кости и заселить их французами. Даже лидеры национально-освободительных движений африканских стран рассчитывали в 1940-х добиться независимости не ранее 2050 года. На фоне известий о голоде в Восточной Африке, геноциде в Руанде, ожесточенных гражданских войнах некоторые консервативные геополитики говорят о сохранении колониального статуса странами Африки как о не самом плохом варианте для африканцев. Однако, не стоит забывать, что колониализм принес народам Африки потери от работорговли и упадок ремесел под влиянием европейской конкуренции. Те же войны и работорговля наблюдались в Африке помимо Бартоломео Диаша и Стенли – таков был образ жизни всех примитивных народов под эгидой блаженной традиции, о которой так мечтают современные поборники постсекуляризма. В основе идеологии африканского социализма (как и всех иных народнических форм социализма) лежит идея исключительности, специфичности исторического развития африканских обществ, которые характеризуются особой ролью крестьянской общины, коллективистских начал и традиций, являясь бесклассовым. Политическим режимом африканских стран должна быть родовая демократия, а экономическим строем – общественное производство. Коммунистические критики видели в этом лишь перепевы народнического оправдания социально-экономической отсталости (если не подозревать африканских социалистов в желании ее увековечить), а для либералов и социал-демократов «родовая демократия» означала типичный тоталитарный режим. К 1970 году из 43 независимых африканских стран тоталитарные режимы арабского социализма существовали в 6 странах, консервативные прозападные тоталитарные режимы – в 10, коммунистические тоталитарные режимы – в 3 (СССР поддерживал не только марксистов, но и все режимы Африки левого толка), тоталитарные режимы африканского социализма – в 7, военные диктатуры националистического толка – в 3, монархические абсолютистские режимы – в 3, исламско-социалистический тоталитарный режим – в 1, тоталитарный режим, провозгласивший себя социал-либеральным – в 1, неустойчивые демократические режимы – в 7 и расистские режимы апартхейда с ограниченной демократией – в 2. К 1985 году демократий стало еще меньше. Классические примеры африканского социализма: режим Революционной партии в Танзании и сенегальский режим Леопольда Сенгора. Сенегальский режим сумел демократизироваться, но экономическое развитие страны оставляет желать лучшего (Сенегал был одним из примеров того, что демократия не означает автоматическое экономическое процветание). В Танзании, измученной экономическими экспериментами африканских социалистов, однопартийная система просуществовала до 1995 года, однако Революционная партия сохранила власть и перешла к либеральным экономическим реформам, что также не принесло существенного улучшения в экономике. Авторитарный режим африканского социализма в Зимбабве сохраняется, не смотря на попытку смены власти в 2008-2013 годах. Африканский Национальный Конгресс, который десятилетиями боролся против режима апартхейда в ЮАР и приобрел соответствующие черты радикально-националистической партии, после прихода к власти в 1994 году сдвинулся к демократическому социализму. Причина неудач режимов африканского социализма лежит в общем экономическом неблагополучии континента. Судорожные попытки политико-идеологическими способами предотвратить экономический крах предсказуемо не принесли успеха. На этом примере видно, что идеология не всесильна и не может быть основой для всех остальных сфер жизни общества, которые живут по своим законам, как и в доиндустриальную или в постиндустриальную эпохи (экономика более универсальна по сравнению с идеологией). Если экономика недемократического режима процветает (навязший в зубах пример Сингапура), дело вовсе не в идеологии, а в тех экономических принципах, которыми руководствуется правительство (оно при этом может быть хоть сталинистским, хоть буддийско-социалистическим, но на экономику это не повлияет, если идеология не вторгается в экономическую сферу: в постсоветской России такой прагматизм пытались приписать Берии).
ВЛАДИМИР-III: Дополнение к демократическому социализму: После создания в 2012-2013 годах под эгидой Демократической партии США Прогрессивного альянса – объединения лейбористских и правосоциалистических партий в Социнтерне усилилась тенденция демократического социализма.
ВЛАДИМИР-III: 3.29. Классический коммунизм (1950-е). После смерти Сталина советская коммунистическая идеология существенно изменилась и стала напоминать то, что в постсоветской России принято считать собственно коммунизмом. Официальный коммунизм отказался от нескольких существенных черт сталинизма. Была отвергнута сталинская концепция усиления классовой борьбы по мере приближения к коммунизму (идеологическое обоснование массовых репрессий), в результате чего репрессии в 1954-1957 становятся эпизодическими, а после 1957 – единичными, не связанными с расстрелами по подозрению в шпионаже в пользу Японии или пропаганде троцкизма (в 1953-1957 репрессировано не более 13 тысяч человек – по 2600 в среднем за год, а в 1957-1984 – 7 тысяч, 260 в среднем в год). Под предлогом борьбы с бюрократизмом и критики культа личности существенно расширилась основа принятия решений (культ личности еще мог работать в крестьянской стране, нуждающейся в мудром, вездесущем и во все вникающем вожде, но никак не подходил городской среде образованных людей и к тому же совершенно никак не сочетался с базовыми представлениями социализма, будучи свойственным лишь некоторым разновидностям консерватизма и фашизму; режим непрерывного чрезвычайного положения, предполагавший вождистскую структуру власти, также уходил в прошлое). Ни Хрущев, ни Брежнев даже не пытались оформить свой культ личности – это выглядело бы в высшей степени карикатурно. Всемерно подчеркивалась практика коллективного руководства и вновь актуализировалась концепция пролетарского происхождения советского строя (это заметно в кинематографии 1954-1960 годов, в противоположность «малокартинью» позднесталинской эпохи, чьи киногерои в мундирах выглядят царедворцами). В экономике сохранялась командно-административная система, но были попытки введения элементов хозрасчета, что могло быть эффективно только в малых масштабах, поскольку фактически весь экономический массив СССР был единым, предельно централизованным, жестко завязанным всеми своими модулями на других модулях концерном (такие концерны возникали и на Западе, но советский казус отличался колоссальными масштабами и обеспечением идеологической мотивации функционирования), и полноценная конкуренция в рамках социалистического способа производства была невозможна, поскольку вела к типичным для капитализма и невозможным при социализме банкротствам предприятий и безработице. Вместо нее придумали еще при Сталине социалистическое соревнование, которое также выглядело небезупречно, поскольку задавало неравномерность работ и могло повредить общему делу. Не стоит преуменьшать результатов сталинской индустриализации: РСФСР перестала быть пространством отдельных городских центров в окружении сплошной крестьянской периферии, куда электричество пришло вместе с советской властью, и где еще вверили в домового. Хрущевская индустриализация (1954-1960) наконец завершила промышленный переход в СССР, который в Великобритании завершился ко временам Диккенса, а в США – к концу XIX века. В области внешней политики жесткая конфронтация с Западом, свойственная эпохе 1948-1953 годов, сменилась чередующимися «разрядками» и обострениями, но, не смотря на наличие колоссальных запасов ядерного оружия, в Москве и Вашингтоне понимали, что серьезный конфликт невозможен (единственным случаем, когда ядерная война реально могла произойти, стал Карибский кризис 1962 года, но американская и советская элиты не простили своим лидерам того риска, и они почти одновременно ушли от власти, а их места заняли более уравновешенные персоны; впрочем, причины неприязни к Хрущеву и Кеннеди в обоих случаях гораздо шире). Все планы мировой революции уже давно стали музейными экспонатами (в 1950-е пришла эстетическая мода на юность коммунизма эпохи гражданской войны, которая потом породит киножанр «остерна»), но коммунистическая система действительно застряла в геополитическом развитии между Западом и «третьим миром». Прийти к власти парламентским путем на Западе, не смотря на все успехи французской и итальянской компартий, коммунисты не могли (более того, они с определенного момента, когда романтическая бедность неореализма ушла в прошлое, не могли предложить ничего, кроме снижения достигнутого уровня жизни ради идеи), а в бедных, индустриально неразвитых странах третьего мира все потуги марксистских партий провести индустриализацию и коллективизацию оборачивались ужасной пародией на советские первые пятилетки. Ни одна страна – бывшая колония, оказавшаяся под руководством коммунистов, не демонстрировала существенных экономических успехов (в Анголе, Мозамбике, Эфиопии, Афганистане и Никарагуа полыхали многолетние гражданские войны), зато впечатляющие темпы экономическо роста стали в 1970-х демонстрировать восточноазиатские страны с неолиберальными экономическими системами. Единственным проблеском постиндустриальной экономики в соцлагере можно считать Киберсин – проект централизованного компьютерного управления плановой экономикой, реализуемый в Чили при президенте Сальвадоре Альенде в 1970-1973 годах, который осуществлялся под руководством британского теоретика исследования операций Стаффорда Бира. Находясь бок-о-бок с либеральным Западом, отказавшимся от крайностей патриотизма и вставания с колен, приводящего к оккупации и разделу Родины на части, советской системе пришлось взаимодействовать с ним – в советской идеологии актуализировались пацифизм, гуманизм, равенство (как философское основание демократии) – то, что объединяло либерализм и марксизм, и наоборот проявления на Западе традиционализма, почвенничества, неофашизма, клерикализма вызывали резкую критику советских идеологов (а все партии, включая Национальный фронт Франции и правее, аттестовались как фашистские). Возможно, если бы не было Великой Отечественной войны и к западу от СССР сохранился тоталитарный национал-социалистический режим (как в давнем романе, принадлежащем автору этих строк, «Лишь бы не было войны»), пришлось бы приспосабливаться к другим идеологическим ценностям – возможно, вспомнили бы снобизм белого марксиста XIX века в отношении цветных рас, а вождизм получал дальнейшее развитие. Разумеется, появилась сталинистская оппозиция классическому хрущевско-брежневскому коммунизму. Оставшиеся не у дел многочисленные сотрудники пенитенциарной системы, кухонные геополитики, въедливые народные идеологи из башковитых мужиков, просто люди старшего поколения, у которых красивая картинка советских фильмов 1930-х годов под Голливуд стала вытеснять все прочие воспоминания. Все сталинисты 1950-1980-х годов сходились на том, что «народ разболтался», «власть испортилась» (начальство позволяет себе иметь нечто сверх скромного сталинского френча), «законы слишком гуманны», а вот раньше!.. В 1980-1990-х попытка возродить «прямой сталинизм» не удалась, и после 2000 года сталинизм приобрел иные формы. Существовала в советском обществе и прямо противоположная антисталинистская тенденция, требовавшая более решительного расставания со сталинским наследием, создания «социализма с человеческим лицом». Парадоксально, но как сталинисты, так и антисталинисты дружно всерьез воспринимали советскую идеологию, требовали ее буквального воплощения, а практики коммунизма не могли им признаться, что значительная часть этой диорамы просто нарисована на стене. Впоследствии антисталинизм станет важным идеологическим фактором перестройки, а сталинисты вместе с русскими патриотами назовут главного антисталиниста в горбачевском руководстве А.Н.Яковлева лидером сионистского движения в СССР (соответствующее идеологическое представление о мире отрицает саму возможность того, чтобы простой русский крестьянский парень – Яковлев родился в деревне Королево Ярославской губернии – мог быть антисталинистом). После некоторой замятни советского руководства в области стратегического планирования экономической политики, когда концепция Г.М.Маленкова о создании в СССР потребительского общества была отвергнута, а Берия, которому приписывали концепцию ускоренного инновационного развития, оказался английским шпионом, возобладала концепция «наращивания ускорения темпов развития» (как выражались идеологи ангсоца на новоязе), развития производства средств производства без приоритета потребления. В результате в рамках советской экономики добывали железную руду, чтобы выплавить из нее сталь и произвести экскаватор, чтобы добыть в два раза больше железной руды, выплавить в два раза больше стали и произвести два экскаватора, чтобы добыть, выплавить и произвести четыре экскаватора и т.д. Единственный положительный момент в этой системе – отсутствие безработицы. Точно такая же экономическая политика проводилась в восточноевропейских «странах народной демократии», и около 1980 года они производили уйму никому на внутреннем рынке не нужной продукции тяжелой промышленности (в рамках СЭВ кооперация между отдельными экономиками так и не заработала толком), что закономерно привело к резкому экономическому спаду в следующее 15-летие (коммуно-патриоты утверждают, что причина спада – коварные замыслы американских империалистов). В СССР после заметного роста уровня жизни в 1954-1960 годах наступил потребительский кризис: люди стали больше зарабатывать, чем могли отоварить (при Сталине, как правило, было наоборот), и эта экономическая политика очень быстро разонравилась трудящимся массам. В течение 1960-х неоднократно происходили рабочие восстания и бунты (самое крупное – в Новочеркасске в 1962) под идеологическими лозунгами левого коммунизма и демократического социализма. Однако, самым неприятным эффектом позднесоветской экономики стало полное отсутствие заинтересованности трудящихся в результате своего конкретного труда (что наблюдалось еще в фаланстерах XIX века). По мысли Маркса и его последователей, не смотря на отмену денег, трудящиеся будут иметь стимул к качественной, честной и производительной работе за счет ощущения причастности к процессу производства и общенародной собственности. Если этого чувства не наблюдалось (по причине перехода социалистической собственности от трудящихся к олигархии управляющих), сталинизм использовал карательные методы стимуляции качественной и скорой работы. После 1953 года это стало невозможно. Вдобавок, система защиты прав трудящихся через профсоюзы лишала работодателей (отдельных директоров государственных предприятий в данном случае) возможности наказать лентяя, несуна и бракодела (при капитализме таких проблем практически не существует). Еще более напряженная ситуация наблюдалась в ментальной сфере позднесоветского человека. Социализм в целом декларировал свободу мысли и творчества, а это вступало в явное противоречие с его практикой в СССР (опять старый, как толкование евангелий, конфликт написанного с его реализацией). Если бы коммунизм был действительно передовым общественно-политическим строем, и США рядом с СССР выглядели бы, как отсталая Испанская монархия рядом с развивающимися Нидерландами в XVII веке, цензура и борьба с инакомыслием не понадобилась бы в таком объеме, но с самого своего появления советский коммунизм занял оборонительную позицию, и это диктовало стратегию контроля над мыслями тех, кто мыслил (а ведь СССР был страной с квазиинстинктом образования и массовым просвещением; по советскому телевизору не показывали передач про инопланетян, прикосновение к православным мощам и бабу Вангу). В результате к концу 1960-х большая часть интеллектуалов перешла в оппозицию к советскому режиму, а официальная советская идеология воспринималась как маразм кремлевских старцев. Помимо оживших в советском фрондерстве элементов экзотических идеологий вроде православного фундаментализма, троцкизма или национал-социализма, существовал общий план грядущего коммунизма (Хрущев обещал его к 1980 году, а Ленин в 1921 считал, что коммунизм в общих чертах будет построен между 1930 и 1940 годами), который не предусматривал ни командно-административной системы, ни военной службы. Ни в одном советском фантастическом романе о светлом будущем они не присутствуют. Но как быть без паспортов, и кто будет осуществлять цензуру? – прямым текстом спрашивали некоторые читатели у Ивана Ефремова. Среди исследователей коммунистического режима в СССР (вне зависимости от их идейных настроев) бытует две разные точки зрения на позднесоветский период 1953-1985. Одни считают, что это был период угасания коммунизма, и все творческое и потенциально способное к развитию осталось в 1930-х (или даже в 1920-х), другие наоборот видят в сталинском периоде архаическое предисловие к нормальному коммунизму, каким его вообще можно сделать. Решить проблему неэффективной экономики и вдохнуть в коммунистическую идеологию хоть какой-то смысл взялся Горбачев. Возможно, если бы перестройка произошла раньше (например, сразу после смерти Сталина или в начале 1960-х), у идеологического переформатирования в стандарт демократического социализма было больше шансов, но 1980-е годы были уже иной эпохой – идеологическая эра заканчивалась с наступлением постидустриального мирового порядка, и в конце ее историческая победа досталась неолиберальным взглядам на общество, в которых коммунизму (даже с самым человеческим лицом) уже не было места.
полная версия страницы