Форум » Заклепкометрия » "лгали, лгут и будут лгать..." Очерки российских идеологий ХХ-XXI вв. » Ответить
"лгали, лгут и будут лгать..." Очерки российских идеологий ХХ-XXI вв.
ВЛАДИМИР-III: Взялся, наконец, за этот труд, который я замышлял еще в нулевые годы - критический обзор идеологий, их истории от зарождения в качестве ментальных структур индустриальной эпохи и до вырождения к концу ХХ века (плюс оценка современного состояния). Первая часть должна иметь продолжение: во второй части (которая займет 60-70%) речь пойдет о российских идеологиях от декабристов до нашего времени. Информации собрано вполне достаточно, а также обнаружил, что не смотря на смену симпатий и антипатий зав последние 10-12 лет, я вряд ли в 2005 году писал бы иными словами и определениями (а это значит, что базовые представления автора не изменились)))). Для начала общий обзор идеологических течений: ИДЕОЛОГИИ. 1. Либерализм. 1.1. Классический республиканизм (Макьявелли). 1.2. Вигизм (1680-е). 1.3. Классический либерализм (Монтескье) (1710-е). 1.4. Республиканский патриотизм (1790-е). 1.5. Республиканский федерализм (1790-е). 1.6. Национал-либерализм (Германия) (1800-е). 1.6.1. Декабризм (1810-е). 1.7. Джорджизм (1870-е): уравнительное налогообложение. 1.8. Социальный либерализм (1880-е). 1.9. Консервативный либерализм. 1.10. Национал-прогрессизм (около рубежа XIX-XX вв). 1.11. Исламский либерализм (Ата-Тюрк) (1920-е) (?) (младотурки: 1860-е; джадиды: 1900-е). 1.12. Неолиберализм (1930-е): активная государственная политика. 1.13. Либертарианство (1940-е). 1.14. Неоклассический либерализм (левый либертарианизм) (1960-е). 2. Консерватизм 2.1. Торизм (1680-е). 2.2. Либеральный консерватизм (Берк) (1790-е). 2.3. Классический традиционализм (1800-е). 2.4. Монархический абсолютизм (легитимизм; самодержавный монархизм) (1800-е). 2.5. Клерикализм (Де Местр) (1800-е). 2.5.1. Ультрамонтанизм (1800-е). 2.6. Конституционный монархизм (1810-е). 2.7. Джексонианство (1820-е). 2.8. Теодемократизм (1840-е). 2.9. Солидаризм (1850-е). 2.10. Интегрализм (1880-е). 2.11. Дистрибутивизм (около рубежа XIX-XX вв). 2.12. Национал-консерватизм (около рубежа XIX-XX вв). 2.13. Популяризм (христианская демократия) (начало ХХ века). 2.14. Социальный консерватизм (начало ХХ века). 2.15. Младоконсерватизм (1910-е). 2.16. Фундаментализм (1910-е). 2.17. Интегральный традиционализм (Генон, Эвола) (1920-е). 2.18. Голлизм (1940-е). 2.19. Неоконсерватизм (1970-е). 2.20. Палеоконсерватизм (1980-е). 2.21. Коммунитаризм (1990-е). 2.22. Христианский реконструкционизм (1990-е). 2.23. Теоконсерватизм (2000-е). 3. Социализм 3.1. Мютюэлизм (Прудон) (1820-е). 3.2. Сенсимонизм (1820-е). 3.3. Фурьеризм (1820-е). 3.4. Анархо-социализм (1830-е). 3.5. Классический марксизм (1840-е). 3.6. Христианский анархизм (1840-е). 3.7. Христианский социализм (1840-е). 3.8. Левое народничество (1860-е). 3.9. Социал-реформизм (1880-е). 3.10. Фабианский социализм (1880-е). 3.11. Социалистический сионизм (1890-е). 3.12. Желтый социализм (1900-е). 3.13. Лейборизм (1900-е). 3.14. Большевизм (1910-е). 3.15. Исламский социализм (1910-е). 3.16. Буддийский социализм (1920-е). 3.17. Национал-коммунизм (1920-е). 3.18. Неосоциализм (1930-е). 3.19. Сталинизм (1930-е). 3.20. Троцкизм (1930-е). 3.21. Арабский социализм (1940-е). 3.22. Демократический социализм (1940-е). 3.23. Титоизм (1940-е). 3.24. Африканский социализм (1950-е). 3.25. Классический коммунизм (1950-е). 3.26. Коммуно-патриотизм (чучхэ? 1950-е; Зюганов: 1990-е). 3.27. Маоизм (1950-е). 3.28. Еврокоммунизм (1960-е). 3.29. Фиделизм (1960-е). 3.30. Экосоциализм (1960-е). 3.31. Ведический социализм (1970-е). 3.32. Китайский социализм (1980-е). 3.33. Боливарианизм (Уго Чавес) (1990-е). 4.Фашизм. 4.1. Национал-синдикализм (1910-е). 4.2. Классический фашизм (1920-е). 4.3. Клерикальный фашизм (1920-е). 4.4. Монархо-фашизм (1920-е). 4.5. Национал-социализм (1920-е). 4.6. Революционный национал-социализм (1930-е). 4.7. Фалангизм (1930-е). 4.8. Неофашизм (1950-е). 5.Национализм. 5.1. Общий патриотизм. 5.2. Государственный патриотизм. 5.3. Этнический национализм. 5.4. Религиозный национализм. 5.5. Правое народничество (почвеничество). 6.Особые идеологии «анти… 6.1. Антимонархизм (1820-е) 6.2. Антибольшевизм (антикоммунизм) (1910-е). 6.3. Антифашизм (1920-е). 6.4. Антилиберализм (1990-е). Не правда ли, пестрый спектр?)))) Каждое из этих течений будет охарактеризовано (30% книги), а затем посмотрим как это реализовывалось с "российской спецификой".
ВЛАДИМИР-III: Но оставим утопии и посмотрим на реальные альтернативы «либеральному мондиализму» (как называют современную мировую систему теоретики мирового заговора). Популизм терминологически обманчив (буквальный перевод этого слова на русский будет звучать как «народничание» и будет ассоциироваться с народниками середины XIX века, но данный перевод не будет адекватно отображать смысл; лучше всего «популизм» переводить именно как «популизм»). В самом конце XIX века этим термином обозначала свою идеологию американская Народная партия (левая, аграристская, христианско-социалистическая). В начале XXI века этим же термином свою политическую идеологию именует либерально-монархическая Народно-демократическая (популистская) партия Бутана. Но эти отождествления также некорректны. Термин «популизм» в современном его значении первый раз употреблен в 1954 году американским социологом Эдвардом Шильцем. Главное отличие популизма от идеологизации в том, что идеология тянула простого человека к себе, считала необходимым его развитие и совершенствование (разумеется, на тех путях, которые она предлагала). Популизм наоборот опускает все общество на уровень обыкновенного, простого человека, но не с целью усовершенствования, а вполне мирясь даже с тем, что данный подход считает худшим. В основе популизма лежит стремление той или иной политической силы завоевать доверие и поддержку масс, понравиться народу. При этом реальные цели политиков-популистов (борьба за власть, обогащение и тому подобное), как правило, прикрываются социально-привлекательными идеями. Но даже если этот «заговор популистов» не существует в действительности, стратегическая примитивизация общества приводит к еще большей деградации и отсталости. Популизм – действительно антиидеология. Идеология не пытается понравится отдельному человеку и массам в целом. Она твердо говорит им, что мир несовершенен (модерн вообще считал мир несовершенным), и его следует менять. Такие разные люди, как Честертон, Ленин, Муссолини и Че Гевара, не сюсюкали с отдельным человеком и обществом. Популизм же обещает широким массам скорое и легкое решение острых социальных проблем. В этой скорости и легкости – еще одно отличие от идеологического взгляда на мир. Рационализируя видение социальных процессов, идеология также ищет четкие определения и рецепты (в этом ее отличие от религии, которая объясняет общественные процессы мистически, то есть никак). Но популизм доходит в объяснении социальных процессов до крайнего примитивизма. Берется какой-нибудь один фактор, который абсолютизируется и фетишизируется. Практика как проверка теории? Талантливый популист устраивает свои дела так, чтобы избегать проверки и уж точно избежать ответственности в случае проверки. Теория заговора также сосредотачивается на одной какой-либо причине или факторе (виноваты жиды, китайцы, велосипедисты или инопланетяне), но теория заговора видит мир в трагических тонах, а популизм – в комических. Популисты строят свою риторику на акцентировании экономических и социальных интересов обычных людей. Многие исследователи популизма, начиная с 1980-х, рассматривали его как стиль риторики, который может служить не одной, а множеству идеологий. В зависимости от поддерживаемой идеологии, различают «левый» и «правый» популизм: появляются консервативный популизм (крупный пример – Партия прогресса, созданная в 1973 норвежским кинологом Андерсом Ланге), либеральный популизм, коммунистический популизм, патриотический популизм и т.д. Популизм всегда подразумевает критику истеблишмента и лесть в адрес простых людей, и по идее, должен быть всегда в оппозиции, но это не так. Наоборот, властям договориться с лидерами популистских партий во много раз проще, чем с идейными организациями, либо с организациями, представляющими определенные интересы. Как то не странно, деидеологизированный и, казалось бы, ориентированный на интересы простых людей популист вряд ли точно ответит, чьи конкретные интересы он защищает и в чем эти интересы состоят. «Ядро» популистской риторики пытались обозначить как сочетание: концепции двух однородных единиц анализа – «народа» и «элиты», постулирования антагонистических отношений между ними, а также пропаганды идеи народного суверенитета и антиэлитарных ценностей. Здесь опять приходится выкапывать старые томагавки идеологических войн: чего добивались либералы? против чего выступали консерваторы? куда звали социалисты? Неужели постидеологический популизм с его подлостью (во всех смыслах этого слова) – закономерный результат всех революций, отмены крепостного права, ликвидации рабства и введения всеобщего бесплатного образования? Неужели ничто, кроме возвращения к Старому порядку времен Людовика XV и Екатерины II, не спасет то наработанное человечеством культурное наследие, защита которого стала у образованного человека квазиинстинктом? Причем, сохранить Старый порядок в условиях нарастающей индустриализации и демографических перемен невозможно (зрелый Де Местр с позиций ультраконсерватизма также этот Старый порядок недолюбливал). Публика согласна восхищаться концертами в постдамском Сан-Суси, выгодно отличающимися от маршей национал-социалистических штурмовиков, и трудами российского Вольного экономического общества, но не согласна, чтобы члены этого общества, по праву барина, портили крепостных девушек – а ведь, в конечном счете, первое неотделимо от второго. Или же смотреть на мировую историю сангвинистически, считая газовые камеры и уничтожение индейцев вкупе со строительством дворцов и схоластическими прениями в средневековых университетах – заурядными проявлениями той самой «творческой энергии», перед которой склонился Анри Бергсон, даже когда германские велосипедисты ехали по Елисейским полям, а ему самому грозила газовая камера? В конце концов, только самый придурковатый государственник-общественник будет принимать близко к сердцу общественно-политические проблемы времен создания «Божественной комедии» или поэм Гомера (когда-нибудь и от советско-финской войны останется только цикл сказок о Муми-троллях). Эгалитаристская обязанность каждого социально ответственного гражданина быть во всех бочках затычкой (и ветеранов чествовать, и за свою сборную болеть, и за конституцию голосовать, и даже мысли благонамеренные иметь) очень невыгодно контрастирует с аполитичностью большинства интеллектуалов (!) в Средние века.
ВЛАДИМИР-III: Еще три небольших дополнения, а затем продолжение ПОСТСКРИПТУМА к первой части. К АГРАРНОМУ РАДИКАЛИЗМУ 3.7. Проблема раздела помещичьей земли между крестьянами, ставшая одной из главных в раннеиндустриальных обществах, отнюдь не так однозначна, как кажется человеку, живущему в позднеиндустриальном или информационном обществе, поскольку в ходе ее разрешения возникает конфликт интересов разных социальных групп, и не только крестьян и помещиков. Противники ликвидации крупных помещичьих хозяйств справедливо указывали на то, что подобные хозяйства являются крупными производителями товарной сельскохозяйственной продукции, и парцеллизация (деление замельных угодий на мелкособственнические участки) в условиях потребления большей части выращенного в крестьянском хозяйстве резко снизит, как экспорт продукции сельского хозяйства, так и снабжение населения городов (что противопоказано стране, которая проходит фазу индустриализации и быстрого роста городского населения). Большевики, «укравшие» по необходимости (в т.ч. естественности восприятия общих левых идей) программный тезис Российской партии социалистов-революционеров о разделе между крестьянами помещичьих хозяйств и иных крупных земельных владений, с первых же месяцев советской власти столкнулись с проблемой снабжения продовольствием городов, а коллективизация сельского хозяйства в 1929-1933 годах стала возвращением к практике крупных товаропроизводящих хозяйств на селе. Но не стоит думать, что подобные меры были со стороны большевистского правительства «контрреволюционными». Ленин и его соратники менее всего думали о какой-то борьбе с революцией и о переходе к т.н. «государственному капитализму» (сам по себе «государственный капитализм» оказывался служебным по отношению к общей революционной линии, а современные посконно-патриотические интерпретаторы большевизма просто не в состоянии постичь для них непостижимое).
ВЛАДИМИР-III: Дополнение к РЕЛИГИОЗНОМУ НАЦИОНАЛИЗМУ 6.4. Еще в XIX веке библеисты Эрнст Ренан и Давид Штраус подметили, что Иисус Христос в своих проповедях вообще не касается темы военной службы, военно-патриотического воспитания и т.п. Столь же он равнодушен и к гражданским, общественно-политическим темам. Образ жизни евангельских персонажей – бродяжничество и асоциальный эскапизм. Но специально для религиозных патриотов Иисус Христос, видимо, сказал особую проповедь, не попавшую в текст нового завета. У мусульманских патриотов таких проблем нет, поскольку прямо из корана следует, что война против неверных необходима. Хотя буддисты также создали идеал жизни «не от мира сего», это ничуть не мешало существованию буддийских государств и появлению кодекса самурая. Впрочем, требуя от религиозного сознания какого-либо соответствия сказанного сделанному и ловя его алдептов на каких-то несоответствиях, мы требуем невозможного: собственно, поэтому религия и идеология – разнородные явления, идеология не может быть религией, а религия – исполнять обязанности идеологии.
ВЛАДИМИР-III: Дополнение к ПОСТСКРИПТУМУ: любой современный консерватор-ретроград 150 лет назад имел бы репутацию опасного радикала: например, немецкий библеист Давид Фридрих Штраус (1808-1874) был большим вольнодумцем в области теологии – практически матриалистом, но это не мешало ему занимать позиции умеренного консерватизма в политике, выступать в защиту монархии и против всеобщего избирательного права, а также крайне отрицательно относиться к социализму и его вопросам как таковым
ВЛАДИМИР-III: Еще одно дополнение к НАЦИОНАЛ-КОММУНИЗМУ 4.20. Это предложение отвечало требованиям одного из вариантов «теории Хартленда» (пространства между Эльбой и Волгой), по которой контролирующий Россию и Германию будет контролировать весь мир (к слову правительство СССР контролировало в 1945-1990 пространство между Эльбой и Волгой, но это никак не реализовало данную геополитическую утопию).
ВЛАДИМИР-III: К этой книге подобрал много иллюстраций. Все подряд их размещать долго. Сделал коллаж, но затащить его в истинном размере на сайт, где текст книги публикуется, невозможно, а если "оптимизировать" - т.е. уменьшить размеры - ничего не разглядеть будет.
thrary: ВЛАДИМИР-III пишет: Противники ликвидации крупных помещичьих хозяйств справедливо указывали на то, что подобные хозяйства являются крупными производителями товарной сельскохозяйственной продукции, и парцеллизация (деление замельных угодий на мелкособственнические участки) в условиях потребления большей части выращенного в крестьянском хозяйстве резко снизит, как экспорт продукции сельского хозяйства, так и снабжение населения городов Я зтикався і з протилежними поглядами. Взагалі у кінці 19 початку 20го ст. наскільки я пам'ятаю принаймні у малоросійських губерніях малі селянські господарства були ефективніші за залишки шляхтянських фільварків.
thrary: ВЛАДИМИР-III пишет: появлению кодекса самурая буддійські держави це не лише Цейлон та Індокитай ай Монголія з Тибетом. І навпаки Японія, Корея/ї, Китай\ї -- зовсім не буддистські країни. Це лише одна з трьох місцевих религійно-філософських течий -- конфуцианство, місцевого поганства (дао/шаманізма/шінто), та буддизм у доволі специфічній формі, який вже важко відрізнити від пізнього легізму, ну за винятком того що там присутній буддійський пантеон.
ВЛАДИМИР-III: thrary пишет: Я зтикався і з протилежними поглядами. Взагалі у кінці 19 початку 20го ст. наскільки я пам'ятаю принаймні у малоросійських губерніях малі селянські господарства були ефективніші за залишки шляхтянських фільварків. Эффективные в каком смысле? Речь не об урожайности как таковой (которая на украинском хуторе будет, естественно, больше, чем на эстонском - климат, почвы), а о товарности. Ну и момент истории: резкий рост городского населения - сейчас такого не бывает, но антимарксисты справедливо сравнивали Манчестер 1830-х и Магнитогорск 1930-х. Так что украинский голодомор оплачивал советскую индустриализацию. Первая пятилетка - период настолько резких "перестроек" и изменений курса, что если бы их рассмотривать по отдельности, кажется, что эти меры принимали разные правительства разных стран.
ВЛАДИМИР-III: thrary пишет: буддійські держави це не лише Цейлон та Індокитай ай Монголія з Тибетом. І навпаки Японія, Корея/ї, Китай\ї -- зовсім не буддистські країни. Це лише одна з трьох місцевих религійно-філософських течий -- конфуцианство, місцевого поганства (дао/шаманізма/шінто), та буддизм у доволі специфічній формі, який вже важко відрізнити від пізнього легізму, ну за винятком того що там присутній буддійський пантеон. Ну христианство тоже менялось.
ВЛАДИМИР-III: Снова ПОСТСКРИПТУМ к первой части: Впрочем, вернемся к популизму и его врагам. Одной из альтернатив популизму явочным порядком стала практика, сложившаяся в 1990-х в ряде бывших социалистических стран (включая Россию). Это власть власти. Странный оксюморон, тем не менее, был предсказан еще в эпоху коммунистических режимов критиками «нового управленческого класса», неизбежно возникающего в условиях существования социалистического государства. Кризис коммунистической идеологии деидеологизировал эту социальную группу, а приватизация государственной собственности (неявная еще в конце 1980-х, и официальная с начала 1990-х) сделала «красных директоров» владельцами крупной собственности (здесь, однако, процесс не был линейным – выделялись отдельные группы борцов за собственность, например, большую роль в приватизации сыграли комсомольские функционеры, что вполне естественно – возраст делал их более мобильными, по сравнению с растерявшимися руководителями в предпенсионном возрасте, которые еще помнили освоение целины в 1950-х). Простой народ бывших социалистических стран получил большой кукиш и немного мелкой недвижимости (приватизированные квартиры и т.п.) Строго говоря, с 1900 по 2000 годы на территории бывшей Российской империи произошла национализация и социализация (на селе) частной собственности в интересах большинства общества, затем собственность оказалась передана под управление государственных структур (либо сращенных с государственными структурами правлений колхозов), но при этом рента в значительной своей части распределялась между всем населением (при некотором, относительно незначительном, перекосе в сторону привилегированной номенклатуры – ни один секретарь обкома не владел в СССР личным теплоходом или заводом), а в ходе распада СССР и постсоветских экономических реформ население было лишено ренты с приватизированной собственности, и эта рента стала почти целиком (за вычетом плохо собираемых в 1990-х налогов) поступать немногочисленным частным собственникам. Колоссальное обогащение вчерашних скромных советских потребителей стало, наверное, крупнейшей экономической революцией за последние 50-70 лет, сопоставимой по масштабам разве что с секуляризацией церковных имений в процессе Реформации XVI века. Хотя часть приватизаторов была фактическими собственниками уже к концу советского периода, опыта, даже не управления, а ВЛАДЕНИЯ такой огромной собственностью ни у кого в СССР не было. За 70 с лишним лет советского периода связь с досоветскими классами собственников была полностью разорвана: если в странах Восточной Европы 40-летний период, в течение которого сменилось одно-полтора поколения, позволял провести реституцию, то в СССР (кроме Прибалтики) подобная практика была бы из жанра ненаучной фантастики – трудно себе представить, чтобы потомки А.И.Путилова предъявили права на современный Кировский завод. Процесс приватизации происходил на фоне отраслевой перестройки постсоветской экономики: все, что не могло приспособиться к мировой экономической конъюнктуре и не представляло интереса для правительств постсоветских стран, вымирало. В целом экономика постсоветского пространства в 1991-2000 годах уменьшилась вдвое, и если удельный вес экономики СССР в 1970-1980-х в мировой достигал 11-12%, то, по самым оптимистическим подсчетам, доля ВВП современной России в мировом – 3,1%, что соответствует доле Италии в 1930-х годах. Но не экономикой интересен строй «власти властей», возникший после коммунистических режимов. В конце концов, экономическая гомогенизация мирового пространства делает либеральные принципы экономической практики общими для всего мира, и хотя государственное вмешательство в экономическую сферу имеет место в разных формах, оно всегда ограничено «невидимой рукой» экономической катастрофы, которая может случиться, если такая политика пойдет вразрез с мировой экономической практикой, и которой для своей страны ни одно правительство не желает. Политика таких государств складывается по факту приватизации не только собственности, но и власти. Класс номенклатуры, очень тесно связанный с классом крупных собственников (в т.ч. за счет формирования приближенных к государству бизнес-структур), стремится избежать какой бы то ни было ответственности в отношении внеших сил, в т.ч. населения. Согласие постсоветского населения на приватизацию собственности фактически воспринималось как согласие на отчуждение власти. Требования какой бы то ни было ответственности со стороны не только рядового чиновника (на это властные структуры нехотя могут согласиться), но и со стороны всей системы воспринимаются как экстремизм и желание уничтожить систему, что совершенно справедливо, поскольку ответственность власти перед населением коренным образом противоречит принципам «власти властей» (я бы предложил для обозначения подобного политического строя специальный термин «сервократия» – от латинского servus – «слуга», не только «раб», поскольку управляют и руководят именно те, кто должны служить и подчиняться – во всяком случае, по букве законов). В 1990-х процесс приватизации власти шел на фоне общелиберальной дискуссии, и либералов обвиняли именно в потворстве подобному процессу. Но такое совпадение – историческая случайность, можно было бы достичь тех же результатов хоть на фоне риторики о возрожении самодержавия, просто потому, что старые идеологии умерли, а неоидеологии используются властью (если она вообще в них нуждается) сугубо служебно и ситуационно. Основа сервократической системы в отличие от идеократии – не какие-то идейки, а контроль над ресурсами, самым надежным из которых по факту оказались полезные ископаемые, самым ненадежным – люди. В целом, можно говорить о том, что сервократия идет против течения общего развития человечества, поскольку в иных – несервократических системах ценность человеческого капитала осознается и культивируется. Отсюда – существенная разница в качестве миграций, направленных в западные демократии и современные сервократии. В первом случае идет поиск «мозгов» (вечные жалобы периферии на «утечку мозгов», перемещающихся в цивилизационные центры, остающиеся всего-лишь жалобами, поскольку жалобщики не делают ровным счетом ничего для исправления положения), во втором – при возникновении надобности в рабочей силе, свозятся малоквалифицированные дешевые и послушные гастарбайтеры (и то сказать, качать нефть – университетский диплом не нужен). Сервократия и остаток своего населения с радостью превратила бы в гастарбайтеров, но приходится ломать комедию с номинальным провозглашением демократических принципов, патерналистской политикой социального обеспечения (если ресурсы позволяют) и проведением время от времени выборов с заранее известным результатом. Казалось бы, перед нами банальная авторитарная система, известная со времен военных диктатур, но сервократия имеет и здесь свои существенные отличия от популистско-демократического цезаризма или военного «наведения порядка». Сервократия безлика, ей не нужен даже великий вождь а ля Наполеон или Жетулиу Варгас. Такие лидеры нестабильны, а для сервократии первая ценность – стабильность (здесь ее самоописание вполне адекватно). Глава сервократического государства – столь же безликое существо, и если он выделяется хоть чем-нибудь, то это контраст с еще более безликим и серым окружением. С другой стороны, каста сервократов может подпитываться за счет включения представителей населения, хотя… сам характер власти в условиях сервократии тяготеет к ее унаследованию, и сколько-нибудь длительное существование сервократического режима приведет к появлению второго, третьего и т.д. поколений держателей власти. Риторика сервократиического режима строится на прославлении стабильности, претензиях на «славное прошлое» – причем, на любое прошлое, лишь бы оно соответствовало вкусам и интересам сервократии, и обожествлении власти как таковой. Сервократия может применять (про строгому рецепту) риторику имеющих хождение в стране неоидеологий. Немногочисленные представители неоидеологий (в российском случае – неомонархисты, неосталинисты и неотрадиционалисты) пытаются требовать от власти буквального следования своим неоидеологическим рецептам, и временами власть даже делает вид, что идет им навстречу. Но никакой идеологии в условиях сервократии нет и быть не может, кроме самого общего патриотизма, сводящегося к тому, что власть следует безусловно уважать (уважение к власти – первая добродетель населения в сервократическом государстве). Патриотизм также призван обеспечить защиту сервократии от негативных для нее иностранных влияний (если бы все страны мира были сервократиями, отпала бы нужда в патриотизме, разве что для обеспечения идеологического фона борьбы за дележ ресурсов с точно такой же сервократией). Эти негативные влияния заключаются в стремлении «подучить» местное население не уважать власть и даже попытаться сменить ее – страшное преступление! В целом же неоидеологи, которые желают именно изменить существующий порядок вещей, явно не ко двору. Реализация любого из предлагаемых неоидеологами сценариев просто невозможна, т.к. уничтожит сервократию и ее экономику, уже вписаную в мировую, на корню. Разве можно требовать (в рамках сценария т.н. «мобилизационной экономики», с которой носятся неосталинисты) от чиновников отказа от недвижимости за рубежом, долларовых счетов, от лечения за рубежом и за большие деньги, от обучения детей и внуков в престижных вузах, также, разумеется, зарубежных? Только люди без кола, без двора могут дойти до такого зверства. Риторика – риторикой, а вот недвижимость! Какой-нибудь телеведущий может часами призывать нищебродов с патриотическими ленточками бороться против агрессивного блока НАТО, а затем поедет в рядовую натовскую страну, где у него вилла на живописном берегу моря (Набоковское Королевство-у-Моря) и все, что нужно для счастья (он при этом искренне не понимает, что в его поведении не так?) Постидеологический мир открыл в человеке бесконечную личность, а у людей с капиталом появилась возможность ее реализовать. Неоидеологи вынуждены делать вид, что все идет нормально, и это какой-то хитрый-прехитрый план, а если заартачатся, перед ними нехитрый выбор между маргинализацией и откровенной сервильностью в отношении власти (первое столь нежелательно, что большинство предпочитает второе, утешая себя тем, что служат какой-то абстракции, вроде государственности или национальной идеи). Аналогичное циничное использование со стороны власти (вот уж именно «симфония»!) наблюдается в сервократической системе в отношении религии. В позднекоммунистических странах религия была своего рода отдушиной от официальной идеологии, а демонстрация религиозности – одной из форм фрондерства. Некоторые преставители духовенства даже (странно подумать) занимались диссидентской деятельностью. Но стоило сформироваться сервократии, доминирующие религиозные организации моментально становятся обслугой власти, получая взамен «режим наибольшего благоприятствования» и обеспечение определенными ресурсами. Главным принципом отношения религиозной организации к власти становится библейский афоризм «несть власти не от бога», а все, кто не вписываются в данную стратегию (хоть либералы, хоть фундаменталисты), безжалостно исторгаются и маргинализируются. Не смотря на то, что сервократия вполне согласна с религиозно-фундаменталистической критикой демократии в том смысле, что народ (вопреки текстам Конституций) не может быть источником власти – в рамках религиозной картины мира источник власти – божество, а мир устроен иерархично, так что до народа далеко. Требовать же (как религиозные демократы) распространения «божественной благодати» (дарующей право на власть) на всех людей – означает нарушать иерархию. Со стороны идеологий (в т.ч. неоидеологий) ничего существенного сервократии не угрожает, поскольку идеология может бороться только с идеологией (или действовать в условиях быстро развивающегося доидеологического общества, падкого на идеологии), но сервократия (в отличие от идеократии советского типа, которая аллергически реагировала на идеологическую борьбу) не является идеологической системой, а развитие, которое ставит под угрозу систему (в сущности – любое развитие), в условиях сервократии не допускается. Для недовольных всегда открыт путь эмиграции, и в этом определенный гуманизм сервократии сравнительно с идеократиями, куда более хищными в отношении отдельного человека. Сервократия может унаследовать от предыдущей системы правления определенные ресурсы (например, ядерное оружие, которое используется для сохранения системы от иностранных влияний), но в целом она паразитирует на наследии прошлого, сама ничего не производя, и после нее ничего не останется. Другим – гораздо более серьезным соперником, даже врагом сервократии, является популизм, в силу своей сути (см. выше). Популистские методы не чужды сервократии, но столь же далеки от ее идеала. Популисты стремятся именно к тому, что сервократии противопоказано. Компромисс между ними возможен лишь в словиях достатка ресурсов и высокой степени аполитичности постидеологических обществ, но любой сколько-нибудь серьезный кризис ставит популистов и сервократию по разные стороны баррикады. Главу сервократического государства не следует считать популистом, наоборот, он всячески желает отдалиться от масс. Столь же некорректно было бы считать его лидером каких-либо мировых идейных движений, консервативных по сути своей (скорее уж, Николай Второй мог создать и возглавить новый Священный Союз в начале ХХ века), хотя такая пропаганда в средствах массовой информации сервократического государства может присутствовать. Сервократии не противостоят мировому порядку, они желали бы неплохо устроиться в нем (как чиновник, капитализирующий свою власть в деньги, желает устроить детей и внуков в цивилизованных странах – не в Северной же Корее ему держать свои капиталы, и не в северокорейских вонах у него золотовалютные резервы). Если начинается конфронтация сервократии со странами, чьи президенты вынуждены уходить в отставку по обвинению в коррупции (удивительная вещь!), то лишь под угрозой разрушения системы. Популистский лозунг «Мы здесь власть!» также представляет угрозу для сервократии, потому что противопоставить ему сервократия мало что способна. Главный ее тезис – обеспечение, пусть даже не вполне справедливыми и законными методами, стабильности – сомнителен. Вообще, когда те или иные политики обещают сохранение стабильности, им подсознательно представляется, что нынешние кризисы пройдут, и все наладится, а в будущем их ожидает тишь-блашь, но в реальности через 10, 20, 30 лет новые кризисы возникают с той же силой, что и сейчас, а сопротивляемость системы не увеличивается. Режимы личной власти редко переживают своего главу, в то время как коллегиально-демократические системы (даже олигархического типа) могут существовать веками (пример – Генуэзская и Венецианская респрублики, прожившие по 700-900 лет). Автор может согласиться с утверждением, что популистское свержение сервократического режима приведет лишь к ухудшению жизни населения, но это не значит, что сохранение сервократии любой ценой не привет к тому же самому.
ВЛАДИМИР-III: Главная проблема сервократий – их неискренность, и хотя в том же самом можно обвинить любой политический режим, дистанция между тем, что говорится, и тем, что делается, слишком уж велика.
thrary: ВЛАДИМИР-III пишет: а о товарности. і вона теж. можливо за рахунок недоспоживання, але...
ВЛАДИМИР-III: Еще одно дополнение к АНТИКОММУНИЗМУ 7.2. Одним из полей идеологических баталий коммунистов (и марксистов в целом) с антикоммунистами стало утвердившееся в марксистской научной среде представление об обнищании рабочих масс при капитализме, которое будет сохраняться, пока жив капитализм, и неизбежно приведет к социалистической революции. Этот тезис, выдвинутый еще Марксом и Энгельсом (последний базировал его на своих наблюдениях за образом жизни английских рабочих в 1830-1840-х гг.), принимался, как нечто само собой разумеющееся, но в ХХ веке тезис об обнищании рабочего класса в условиях промышленного переворота (сравнительно с доиндустриальным образом жизни) оспорили создатели Австрийского института экономических исследований фон Хайек и фон Мизес (роль Вены в качестве интеллектуального центра Европы не уступала Парижу, Лондону и Берлину). С позиций позитивизма и либерализма они доказывают, что представление об обнищании рабочего класса именно по вине капиталистов ложно. Термин «капитализм», долгое время бывший главным жупелом именно социалистических идеологий, переосмыслен и реабилитирован именно Австрийской школой (в 1930-х, подобно левацкой Франкфуртской школе, Хайек и Мизес перенесли деятельность на запад, и получается, что в середине ХХ века Америка была завоевана конкурирующими европейскими философскими школами). Главной причиной появления неверного представления о влиянии капитализма на уровень жизни рабочих называется псевдоромантическое представление о некоем идеализированном доиндустриальном образе жизни, которого, по идее, у марксистов с их откровенным презрением к феодализму быть не должно. Кратко и ясно проблему с уровнем жизни рабочих в XIX веке в абсолютном и относительном отношении можно изложить следующим образом: индустриализация создала новые рабочие места и пропитание для растущего населения индустриальных стран (население Великобритании и Ирландии в 1800-1840 выросло на 68%, Германии в 1870-1910 – на 58%, России в те же годы – на 79%, что гораздо больше, чем рост населения в сопоставимые доиндустриальные эпохи). Уровень жизни жителей городов по разным критериям заметно превышал соответствующий уровень жизни сельского крестьянского населения, хотя был меньше, чем уровень жизни сельской верхушки (не только помещиков) – «коттеджная» критика английским Югом английского индустриального Севера подобна обскурантским псевдоутопиям современных российских правоконсерваторов, вычитавших свои представления об уровне жизни крепостных крестьян из псевдоромантических учебников «Основ православной культуры» (в противоположность им литературный зачинатель деревенской прозы И.А.Бунин не идеализировал деревню). Все это, однако, не означает, что промышленные рабочие как сыр в масле катались, и их претензии к своему уровню жизни сравнительно с уровнем жизни других групп населения носили в том числе психологический характер (о чем психологическая Австрийская школа могла бы уж догадаться). В сословном доиндустриальном обществе неравенство воспринималось крестьянами как нечто естественное, к тому же очень уже давно существующее без видимых перемен, но индустриальная эпоха, которая протекла на фоне революций с их практическим эгалитаризмом, уже совсем иначе воспринимала фактическое неравенство в сочетании с формально-законодательным равенством. Поэтому рабочий 1830-х сравнивал свои доходы и общее качество жизни не с доходами крестьянина 1730-х, а со своими современниками и обнаруживал себя в самом низу социальной пирамиды.
ВЛАДИМИР-III: Продолжение ПОСТСКРИПТУМА: Читатель, должно быть, заметил, что описывая политические направления постидеологической эпохи, мы оперируем не идеями, а скорее, технологиями, методиками. И популизм, и даже сервократия могут мимикрировать под любую идеологию, которая сама превращается в технологический прием. Еще одна методика, достоинства и недостатки которой обсуждаются уже не первое десятилетие, получила название меритократии. Меритократия – от латинского meritus (достойный) – принцип управления, согласно которому руководящие посты должны занимать наиболее способные люди, независимо от их социального происхождения и финансового достатка. Хотя сама концепция меритократии существовала веками, например, в рамках конфуцианской философии, сам термин «меритократия» впервые употреблен немецко-американским философом Ханной Арендт в эссе «Кризис образования» (1954) и несколько лет спустя разработан британским политиком и социологом Майклом Янгом в сатирическом труде «Подъем меритократии», в котором описывается футуристическое общество, где общественная позиция определяется коэффициентом интеллекта (IQ). В книге такая система приводит к революции, во время которой массы свергают надменную и оторванную от народа элиту. Позднее у термина «меритократия» появилось более позитивное значение, которое взяли на вооружение сторонники всеобщего равенства возможностей, хотя теория равенства возможностей прямо противоречит принципу меритократии, поскольку меритократия определяет возможности в зависимости от талантов и качеств человека, а принцип равенства возможностей от принадлежности к какой-либо социальной группе, независимо от талантов. В книге «Грядущее постиндустриальное общество» (1973) американец Дэниел Белл полагает, что меритократия позволит устранить бюрократию, а также изменить социальную структуру общества в целом (здесь опять дает о себе знать родовое недоверие американцев в бюрократии). Схожих взглядов придерживались также представители неоконсерватизма в западной социологии (З.Бжезинский, М.Платнер и др). Что касается конфуцианской философии, то, по мнению ряда исследователей, Китай в некоторые периоды истории был близок к реализации меритократической системы. Так, во времена династии Сун широко использовалась трехступенчатая система экзаменов, с помощью которой отбирались кандидаты в чиновничество, лучше других понимающие искусство, конфуцианство и административные проблемы. В России систему экзаменов на чин попытался ввести М.М.Сперанский в 1809 году (частично отменена в 1812, полностью – в 1834, а образовательный ценз введен только в 1906), в США аналогичное законодательство введено в 1883 году. Меритократической свою политическую систему именовало правительство Южной Родезии в 1966-1980 годах, хотя правильнее говорить об «олигархической республике» за счет бесправия африканского населения. Также к меритократии тяготеет официальная идеология правящей партии Сингапура. Меритократия имеет в своей основе проблему того же самого рода, что и всякая борьба за справедливость – никто не скажет, что он – сторонник несправедливости, но представление об этой самой справедливости принципиально разное у шиитского аятоллы, советского лектора из Всесоюзного общества «Знание» и профессора Австрийской либерально-экономической школы. Однако, возражу себе сам, наличие подобных трудностей вовсе не останавливало человечество и его отдельные части, которые смело шли навстречу проблемам и уж как-нибудь их решали (если александрам македонским не удавалось развязать узел, они его разрубали, и результат все равно имел место). Главной проблемой меритократии называют отсутствие универсального способа определения «способностей», но на протяжении всей истории человечества специалисты добивались реализации поставленных задач, а если не добивались, общество ими руководимое, гибло – и почему следует обязательно трястись над обреченными? – тем более, что помимо обществ первоклассных, находящихся на пике развития, существовали и существуют гораздо больше «исторических банкротов», у которых дела идут ни шатко, ни валко, но они существуют, занимая свои исторические «экологические ниши». По мнению некоторых критиков меритократии, эта концепция призвана оправдать привилегии интеллектуальной элиты, но наличие элиты – нормальное состояние любого общества, а образование всегда будет носить элитарный характер. Тем, кто пугает «восстанием масс», можно возразить, что любая эгалитаризация долго не продлится, и появится новое неравенство (быть может, в иных условиях). В приключенческих романах дворяне-мушкетеры выглядят куда привлекательнее, чем мелкие буржуи – ларешники (даже не припомню приключенческого романа с главным героем лавочником), но историки-то знают, что высшая аристократия европейских стран – потомки тех солдат, дворовых людей и придворных, которые совсем недавно – в религиозно-политической борьбе XVI-XVII веков примкнули к партиям, одержавшим победу (если бы в 1606 году в России победил император Дмитрий Иванович, мы бы знали историю бояр Болотниковых, а предки автора, хоть и стали в 1661 году украинскими дворянами, до того, скорее всего, были обыкновенными крестьянами). Старая аристократия всегда (хоть в XV веке) будет презирать аристократию новую. Однако, если мы смиримся с существованием ни шатко, ни валко, зачем тогда вообще затевать разговор о меритократии? Все же человечество стремилось к эффективности. Оно при этом и к бессмертию стремилось всегда, но будет жестоко разочаровано в случае достижения цели. В художественной литературе самым популярным романом о меритократической системе считается «Игра в бисер» Германа Гессе, хотя, на взгляд автора, это не главная тема произведения.
ВЛАДИМИР-III: Дополнение к СОЦИАЛЬНОМУ ЛИБЕРАЛИЗМУ 1.10. Во Франции, где по прежнему (в Париже) было больше идей, чем во всем остальном мире, заседавшие в парламенте бонапартисты создали либеральную партию плебисцитариев, а орлеанисты, пережившие Вторую Республику и Вторую Империю, относились к либерально-консервативной части политического спектра – лишь непреклонные легитимисты, дожившие до времен «Аксьон Франсез», сохраняли верность Старому порядку. Хотя в Российской империи и Японии (до 1890) не было парламентов, их политические режимы 1870-х годов также могут быть отнесены к либеральным.
thrary: ВЛАДИМИР-III пишет: «коттеджная» критика английским Югом английского индустриального Севера подобна обскурантским псевдоутопиям современных российских правоконсерваторов, вычитавших свои представления об уровне жизни крепостных крестьян из псевдоромантических учебников «Основ православной культуры» Наскільки я пам'ятаю, індустріяльній революції передувала, а далі йшла паралельно сільгосп революція -- впровадження сівообігу, нових культур, нових інструментів, вітряних млинів, то що(зрозуміло що мова йде про нідерланди, швейцарію та англію, і якоюсь мірою про італійські, німецькі та французські землі). Тому усе високе середневіччя зростало виробництво сг товарів та їх асортимент, разом з доходами землевласників та заробітком найманих працівників. Традиція дуже пізніх шлюбів, величезний відсоток старих дів значно стримував зростання сільського населення і забезпечував йому майже те саме зростання ВВП на душу населення як і у містах. Тому тут важко взагалі коментувати, бо сільське господарство у Нідерландах, Голандії та Англії стало капіталістичним ще раніше ніж капіталізм прийшов у міста -- бо там йому чинили спротив добре структуровані міські ощадки старого ладу -- гільдії, рати, міська олігархія що отримували зиск з мит, привілеїв, монополій, тощо.
thrary: ЯМНЗ у Родезії була цензова демократія -- так, освітній та майновий цензи виключали з політики приголомшливу більшість банту, але з кожним електоральним циклом кількість чорношкірих виборців зростала, здається досягнувши 17%.
ВЛАДИМИР-III: Но в целом рост аграрной части ВВП - в т.ч. в доиндустриальную эпоху - был гораздо более медленным, чем рост индустрии в XIX веке. Ангус Мэддисон считает, что с 1500 (не будем уж заглядывать дальше) по 1700 ВВП на д/н в Европе вырос на 30% - за 200 лет - не смотря на все перемены в торговле, рост городов, изменения агрикультуры. Мождно согласиться с такими цифрами (с учетом также роста населения Европы за эти два века (44% - не так уж много) получается общий рост ВВП континента (без России) - 87% - это 0,3% в среднем за год. Следовательно какие-либо существенные изменения в уровне жизни ощущались в масштабах 10-20 лет, не меньше. Если бы такими темпами ВВП рос дальше, мы бы все еще жили в моем МЕДНОМ ВЕКЕ (неиндустриальное развитие XIX-XX веков в отсутствие паровой машины и прочих энергий). Согласно тому же Мэддисону, в 1820-2008 ВВП на д/н в Европе вырос в 18 раз. Опять с учетом роста населения - со 170 до 535 млн. - получаем общий рост за 188 лет в 56,6 раза - средний ежегодный рост на 2,2% - т.е. в 7 раз быстрее, чем рост аграрной по преимуществу экономики. Но речь не об этом. Город и село - очень многоукладные местности. Разные группы городского и сельского населения имели разный уровень жизни, собственности и потребления. Впрочем, марксисты имели в виду, все же, разницу в доходах буржуазии и рабочих.
ВЛАДИМИР-III: thrary пишет: ЯМНЗ у Родезії була цензова демократія -- так, освітній та майновий цензи виключали з політики приголомшливу більшість банту, але з кожним електоральним циклом кількість чорношкірих виборців зростала, здається досягнувши 17%. Да, но называли себя они "меритократией".
полная версия страницы