Форум » Альтернативная история » Der Ukraine » Ответить
Der Ukraine
Марчиевич: В 2010 году гражданин "дружественного государства" Украина, одного из членов семьи народов вокруг Рейха, оказывается вовлечен в странную игру. Текст написан на русском, но диалоги происходят часто на украинском как на основном языке реальности. Вариант черновой, поэтому буду благодарен за дельные советы. Это. вроде, литературное "творение", многое еще окончательно не решено, надеюсь на вашем форуме получить не только объективную оценку, но и помощь по воссозданий реалий. [quote][1. Ноябрь. Вечер понедельника. На остановке «Вышгородская» киевского С-бана поезда ожидали несколько человек: высокий мужчина лет 30, пара нетрезвых молодых людей характерной наружности жителей киевских окраин, аккуратная старушка. Поезд опаздывал. В принципе ничего удивительного в этом нет: последнее время электрички часто опаздывали. Хотя еще пять лет назад ходили строго по расписанию. Мужчину звали Рихард. Он спешил, поэтому был раздражен. К тому же он забыл проездной, а билетный автомат не работал: местные вандалы его разворотили еще полгода назад. Раньше бы исправили в течение 24 часов, теперь же служба перевозок никуда не спешила, все время жаловалась на отсутствие денег, хотя билеты исправно дорожали каждые полгода. Так же исправно на линиях работали контролеры. Правда, в последнее время он все чаще не выписывали штраф, а удовлетворялись стоимостью билета, положенной к ним в карман. Рихард ехал на другой конец города по очень важному делу, ехать ему не хотелось, но ничего поделать с этим было нельзя. Главный редактор час назад дал ему задание, от которого не отказываются. И несмотря на то, что было уже начало девятого, а завтра его ждала командировка в Чернигов, пришлось одеваться и идти. Вместо уютного вечера в теплой комнате его ждали поездка в другой конец города и разговор с неизвестным собеседником, возможно, не очень приятный. Начал накрапывать мелкий, но холодный и неприятный дождь. Остановка была основана в минималистские 60-е и представляла собой просто очерченный красной линией прямоугольник, накрытый пластиковым навесом. За сорок с чем-то лет крыша во многих местах прохудилась, и все ожидавшие собрались в уголке, относительно сухом и защищенном. Так как освещение было неяркое и многие плафоны были разбиты или не горели, даже газету нельзя было почитать. Рихард был вынужден от безделья прислушаться к разговору двух пьяных «хлопців». Один из них был особенно агрессивен, визгливым голосом он изливал душу своему собеседнику: − Чуєш, Петро, це ж яка падло цей байєр! У мене гебурштаг учора був, зібралися сімейно з кумами, з села сестра приїхала, харашо посиділи, бля, випили по-троху, всьо як треба…Сьогодні на роботу, бля, прийшов, а байєр, суко, каже, шо я п’яний, на роботу не випуска, та ще й штраф на півзарплати за недылю прописав… Кровопивця хуєв, нема на нього комітету по рівноправію… Думає, я неграмотний, падло, але я напишу, я покажу підору, хто у нас у країні хазяїн… Хай піздує до свого Хуймату… Слушать их было неприятно, и Рихард отодвинулся. Да и не хотелось стоять рядом с двумя неадекватными жлобами, никто ведь не знает, что у них на уме. Молодые люди в спортивных штанах и темных кожаных куртках были наследием поколения индустриального возрождения. Их родителей мобилизовали из окрестных сел и маленьких городков или «селищ» лет …дцать назад. Для них аккуратными пяти-, девяти-, щестнадцатиэтажками застроили, в большей или меньшей мере, Нойштадт, Оболонь, Петровку, практически все окраины Киева. Их воспитывали на краткосрочных курсах немецкого языка и культуры, «национальной гордости» и «украинознавства». И они стали отличными работниками и пролетариями, построили ту Украину, в которой сейчас жили. Но их дети, закончив несколько лет назал «национальные школы», изучавшие дойче Шпрахе не более 2-3 часов в неделю, не знавшие еженедельной промывки мозгов в виде «уроков чести» стали теми, кем стали. Рихард сам жил отнюдь не в центре, поэтому очень хорошо знал эту поросль. Но в его школьно-гимназические годы еще были какие-то идеологические предрассудки, им время от времени напоминали об общей расовой неполноценности «склаве», по крайней мере лет до 14-15. Конечно, не официально, после 1960 года все «расовые предрассудки» были вне закона, но в том, что каждый сознательный украинец должен брать пример с жителей Свободной Европы, не сомневались даже самые отъявленные «пятерочники». Лет 20 назад считалось престижным быть цивилизованным, и в роли примеров для подражания выступали пусть не бравые воины Рейха, но по крайней мере внешне успешные и стильные «эвропейцы»… Дождь усилился. Ожидающие поезда были вынуждены приблизиться еще плотнее друг к другу: слишком дырявая крыша была над остановкой. Молодые люди постоянно передавали друг другу пластиковую бутылку с каким-то пойлом, и голоса их становились все более резкими, а движения неловкими. Безучастная пожилая женщина, занятая, наверное, какими-то своими мыслями, автоматически приблизилась к Рихарду: вряд ли ей нравились попутчики, но и деваться было некуда. В это время на платформу поднялся еще один пассажир. Это был военный, в форме Корпуса мира, уже не молодой, с аккуратными бачками и «гитлеровскими» усиками, весьма не модными среди современных «зольдатен», в том числе и немецких. Ни к кому не обращаясь по отдельности, он вежливо поздоровался: «Гутен абенд» и встал в стороне, равнодушно изучая расписание. «Хлопцям» немец не понравился, это было сразу заметно. − Во, бля, «хвашист» приперся. І не боїться, падло, шо партизани пристрелять. Нічого, їх час проходить. Скоро, бля, запануємо, всіх фриців нах понищимо… − Ти диви, краще, яка фряу тут разположилася…Мабуть, муж наших мочив, а тепер сидить за наші гроші, пенсійонерка хуєва… Само собой «хлопцям» надо было куда-то деть свою алкогольно-депрессивную агрессию. Высокий Рихард с мрачной физиономией и офицер с кобурой явно были для нее не совсем подходящими объектами. Вероятно, пожилая женщина на платформе и в самом деле явно была немкой. Ее выдавали какой-то невообразимый фиолетовый плащик, абсолютно бесполезная шляпка, сухая фигура, ухоженные руки, в конце концов спокойствие и ясный взгляд выцветших старушечьих глаз. Безусловно, таких теперь было немало и среди украинок, однако все равно что-то заставляло думать, что она «из оккупантов». «Хлопці» переключили все свое внимание на нее. – Чуєш, Петре, отакі нищили нашу Батьківщину, а тепер, ото, в наших потягах їздять. На нашій, бля, землі, рідненькій… Казалось, «хлопцы» специально себя заводят, чтобы сделать что-то нехорошее. Тем более, что фрау неожиданно заговорила: – Панове, будь ласка, не кричить, у мене дуже болить голова: сьогодні девять днів, як помер мій чоловік… Говорила она без акцента, но уж слишком правильно, как школьная учительница. «Хлопцы» затихли, но через несколько мгновений тот, которого называли Петро, закричал: «Заткнись, ссуко!» и толкнул немку. Она вскрикнула и упала. Рихард растерялся: он хотел вмешаться, но понимал, что толку от него будет немного. Тем не менее крикнул: – Я тобі зараз… – и попытался схватить второго «хлопца» за грудки. Тот оттолкнул его, удачно, Рихард чуть не упал. Оба варвара смотрели на него как будто с предвкушением чего-то. И тут раздалось тихое, но властное: – Энтшульдигунг. О военном все забыли. Рихард не видел его, но услышал еще раз: «Энтшульдигунг», после чего раздались два выстрела, но тихих, как из хлопушки под Новый год. – Энтшульдигунг. Военный помог подняться фрау, как-то странно посмотрел на Рихарда, после чего достал беспроводный телефон, набрал короткий номер и позвал на немецком дежурного. Рихард понял, что он звонит в полицию. Как в полусне, он увидел на платформе два тела в неестественных позах. Старушка тоже на них уставилась, ее губы шептали, что-то похожее на молитву. И тогда Рихард услышал шум приближающегося поезда. Когда через минуту Рихард смотрел сквозь закрывающиеся двери на всю эту картину, он только и смог пробормотать: – Энтшульдигунг. 2. То, что Рихард увидел сегодня, потрясло его. Он, как журналист часто бывал в разъездах, слышал о подобных случаях где-то на глубокой периферии, даже видел жертв „партизанов”, однако и представить себе не мог, что когда-то увидит подобное своими глазами. Киев оставался открытым городом, его бюргеры голосовали на выборах за самых умеренных, во время фестивалей и общегородских гуляний и немецкий, и украинский языки сливались в единый праздничный гул. Несмотря на то, что недовольство „швабами” росло с каждым годом, подогреваемое националистами и большевиками, немец даже поздним вечером, даже где-то на окраине Нойштадта или в частном секторе Куреневки, мог чувствовать себя в относительной безопасности. По крайней мере так было до последнего времени. Конечно, Рихард не мог не заметить перемен которые произошли за последние годы. Политика не могла не вмешаться в образ жизни, формировавшийся последние 40 лет, тем более, после того как руководство Рейха признало собственные ошибки и объявило о начале процесса „примирения” и „эвакуации”. Движимые чувством вины, немцы добровольно отказывались от положения „добрых хозяев”, для того, чтобы стать „добрыми друзьями”. Все это отлично вписывалось в модель „мира без границ”, столь популярную ныне среди „прогрессивной общественности”. Вечер явно не удался. А еще ведь предстояла встреча с незнакомцем. Рихард очень удивился звонку редактора и последующему предложению. Он занимался в основном экономической аналитикой, стиль у него был тяжеловесным и грешил обилием фактов. Сейчас же от него требовали просто получить некую информацию и передать ее руководству. Почему именно его? Он, конечно, не спрашивал это у герра Михаэля, да тот и не ответил бы, поскольку никогда не отвечал на подобные вопросы подчиненных. Место встречи было назначено в одном из тех заведений, которые были сделаны в «традиционном немецком стиле». Их все меньше оставалось в городе, тем более на окраинах, традиционно считавшихся пролетарскими. И в лучшие годы там было не слишком много немцев, а после либерализации 60-х, «онародовлення» 70-х и дегерманизации, начавшейся в конце 80-х, остались единицы. Украинцы, и обеспеченные, и не очень, предпочитали заведения в национальном стиле, с обязательными варениками, борщом и относительной дешевой «горілкою”. Но тем не менее место, где подавали хорошее пиво, найти было все еще достаточно просто. Биргартен находился не слишком далеко от остановки, хотя найти его оказалось не очень просто: район был застроен в 70-е годы однотипными панельными пятиэтажками. Заведение располагалось в полуподвале одной из них. Неоновая вывеска была ядовито-зеленого цвета и скорее отпугивала, чем привлекала. Хотя внутри было достаточно уютно: приятный полумрак, на стенах пасторальные картинки из псевдонемецкой жизни, тихая музыка, скорее похожая на джаз. За массивными деревянными столами сидело несколько выпивох, скорее всего постоянных клиентов, в темном углу зажималась парочка, возле барной стойки вообще никого не было. Герр Михаэль сказал, чтобы Рихард сел именно за барной стойкой и заказал себе вайсбир. Это было своего рода черный юмор – вся редакция знала, что большой любитель пива Рихард из всех сортов на дух не переносит единственный, и это именно вайсбир. Он так же не любил барные стойки, и даже эта мелочь усиливала его раздражение. – Айн бир, битте. Барменом был совсем молодой белобрысый парень призывного возраста. – Пан бажає німецьке чи вітчизняне? Рихард удивился: он думал это таки немец, который в одном из дружественных государств избегает неотвратимого призыва в доблестный Вермахт: переселенцам, несмотря на эвакуацию, давали автоматическую отсрочку от службы. Поэтому до сих пор и в Украине, и в Белорусланде, и в Балтийской федерации обреталось немало молодежи, которая не спешила возвращаться в Фатерланд вместе с родителями. И, надо сказать, не самой законопослушной и трудолюбивой молодежи. – Німецьке, бок, якщо є. – На жаль відмовились, не має попиту. Щось інше? Автоматически Рихард отметил, что во многих киевских пивных пропало темное пиво: украинцы предпочитали светлые лагеры, а широту ассортимента многие современные хозяева стали относить к «непотрібним забаганкам». – Берлінер кіндл? – Так, маэмо. Вам велике чи мале? – Гроссе, хальб литер. На мгновение Рихарду показалось, что в глазах бармена мелькнуло удивление: он не понял элементарных немецких слов. Но, наверное, все-таки показалось. – Айн момент. Пока наливали пиво (и надо сказать очень неумело и долго), Рихард осмотрелся по сторонам. По времени он приехал минут на пятнадцать позже, чем было сказано, но никто из присутствующих не проявлял к нему интереса. – Немен зи битте. Наконец, пиво принесли. Попробовав его, Рихард скривился: оно явно было несвежее. – Добрый вечер, – неожиданно раздался за спиной бесцветный мужской голос. Пытаясь пить принесенную бурду, Рихард не заметил, как к нему подсел мужчина неопределенного возраста, неприметно одетый, с непонятными чертами лица которые в полумраке заведения сливались общие абрисы носа, рта, губ. – И вам того же. Это вы разговаривали с герром Михаэлем? – Возможно, − почему-то неопределенно ответил мужчина. И с недовольством в голосе заметил: – А Вы не очень-то дисциплинированны, чувствуется влияние славянских кровей. Если Вас просят купить пиво определенной марки и пить его в определенном месте, то это не прихоть, а желание быть уверенным, что имеют дело именно с тем, кто нужен. Рихарду не понравился его тон, но он примирительно заметил: – Не думал, что для Вас такое серьезное значение имеет марка пива, которое я пью. Впрочем, здесь оно, наверное, все отвратительное. – Вероятно. – голос незнакомца снова стал бесцветным. – Итак, Вы Рихард, журналист еженедельника «Обозреватель», если я не ошибся? – На клар. А Вы не представитесь? – Думаю, это лишнее. Я предпочел бы, чтобы Вы остались со мной незнакомы. В конце концов, моя информация слишком конфиденциальна. Рихард был достаточно опытен, чтобы не спорить: те, кто предпочитает о чем-то сообщать в подобное время и в подобных местах не очень-то стремятся к известности. – Согласен. Однако мне все равно надо Вас как-то называть. – Ну, называйте, например, Олегом. Только теперь Рихард обратил внимание, что говорит с собеседником не на немецком, и даже не на украинском, а на русском языке. Причем это был не русский язык, на котором разговаривают жители Украины, с мягким южным говором, а литературный, правильный, скорее неживой язык. – Рихард, Вы, я думаю, удивлены, что Вас заставили в такую отвратительную погоду и в не самое подходящее время прийти сюда. Но не извиняться, не объяснять Вам всякие мелочи я не буду – слишком мало времени. Поэтому сразу о главном: герр Михаэль очень хочет знать, когда состоится съезд. Передайте ему, что через десять дней на окраине Киева соберутся все. Кто – все, он знает. И во время этого собрания и будет принято окончательное решение. А вот каким будет оно – пока не знает никто. Рихард понял, о каком съезде идет речь, и очень удивился. Или даже испугался. Эта информация никоим образом не касалась главного редактора, и вряд ли что-то ему сказала бы. Но она касалась самого Рихарда. – И это все? – он постарался задать свой вопрос максимально спокойно. – Для герра Михаэля – да, но, к сожалению, не для Вас. – Рихарду показалось, что «Олег» ухмыльнулся. – Вы ведь и так знаете, что я имею в виду под съездом и решением. И гораздо, гораздо больше, чем я сказал. Незнакомец замолчал. Он внимательно посмотрел на Рихарда. И снова ухмыльнулся. – Должен вас огорчить, но мне сказали передать, что Вам придется сделать некий выбор в самое ближайшее время. Он опять замолчал, как будто давая возможность Рихарду задать вопрос. – И из чего мне придется выбирать, если Вы даже не даете понять, что имеете в виду? «Олег» заговорщицки посмотрел на него: – Мне сказали, что Вы сами догадаетесь, и очень скоро. А пока всего лишь попросили предупредить, что Ваш выбор неизбежен. Рихард пожал плечами: – Странно все это. Меня срывает поздним вечером редактор, заставляет переться на другой конец города, здесь я встречаю Вас, Вы говорите мне не очень понятные вещи, а в итоге есть еще кто-то, кто просит меня сделать выбор из двух неизвестных. Вам не кажется? «Олег» равнодушно заметил: – Мне все равно, в принципе. Я все Вам передал, что должен был, а Вы уже сами разбирайтесь. И не сомневайтесь, все, что я сказал, имеет значение, в первую очередь для Вас. Рихард и не сомневался: он не очень-то верил в совпадения. А намеки были прозрачны, лишь не ясно было пока, что от него хотят. «Олег» неожиданно резко встал: – Ну, спокойной ночи. Думаю, Вы во всем разберетесь. А пока – гуте нахт. Рихард обратил внимание, что рост у неизвестного такой же средний, как и все остальное. – Спокойной ночи. «Олег» быстро исчез за входной дверью. Рихард расплатился за так и недопитое пиво и тоже вышел на улицу. Неделя началась плохо. Хуже некуда. /quote]
Ответов - 70, стр:
1 2 3 4 All
lalapta: Марчиевич пишет: Но я знаю одно: так просто никто не позволит превратить нашу Родину в филиал Русланда. И для этого готовы объединиться все: и мы, и ОУН, и Фрайкор, и многие другие. Поэтому подытожу: несмотря на то, что силы, к которым вы относитесь, пусть и формально, как я думаю, очень сильны и через десять дней у вас есть очень большие шансы победить, так просто это у вас не получится. То есть отряды самообороны немецких колонистов имеют и политическую организацию? Как у Stahlhelm'a была своя партия DNVP? Кстати, в контексте отрывка получается, что даже через 60 лет после войны в России у власти НСПР (больше просто некому), но при этом иллюзия демократии соблюдается. Прямо как в СССР...
Марчиевич: lalapta пишет: Кстати, в контексте отрывка получается, что даже через 60 лет после войны в России у власти НСПР (больше просто некому), но при этом иллюзия демократии соблюдается. Прямо как в СССР... Но под другим названием, национал-социализм давно "не в моде". Например, Национально-патриотический союз.
Марчиевич: Относительно устройства Украинской Державы. Страна делится на округа, округа на повиты (уезды). В состав Украины не входят Восточная Галиция, Транснистрия и Бессарабия , Крым (Готтенланд). У власти уже 60 лет находится ОУН Мельника (название партии может быть и другим, например, Украинская национальная или народная партия). Фактически президентская республика - глава государства гетман. Легальная опозиция - сторонники левых идей, либералы, легальные бандеровцы. Множество подпольных организаций в основном двух направлений - националисты-соборники и большевики. Немецкие поселения имеют автономию, на 50 млн населения немцев около 1-2 млн. Великороссы в основном украинизированы, но примерно 5-7 % населения русскоязычны (главный герой в том числе), в основном на востоке или в Киеве. Страна индустриально-аграрная, уровень жизни - среднеевропейский, основные аграрные и индустриальные регионы совпадают с настоящими. Безвизовый режим с Рейхом и странами Свободной Европы. С Атлантическим миром отношения спокойные, визу в его страны получают примерно так, как сейчас шенгенскую. С Россией и Белоруссий (БНР) отношения средние, у 3 восточно-славянских стран очень много территориальных претензий друг к другу (понятие восточных славян в тамошней науке отсутствуе в принципе: в каждой из стран еще с начала 50-х спорят, какой из народов наиболее близок к арийской расе, несмотря на потерю актуальности этот вопрос до сих появляется темой академических дискуссий ).
Марчиевич: 12. До субботы Рихард всю неделю чувствовал себя хомяком в колесе. И вторник, и среду он просидел в редакции до полуночи. И герр Михаэль, и редактор отдела по очереди заставляли его что-то менять, выкидывать одни фотографии, вставлять другие, потом возвращать первые, и так до бесконечности. Герр Михаэль успел на него несколько раз наорать за медлительность и плохую сообразительность, хотя эти недостатки относились к нему в наименьшей степени. Когда, наконец, уже в четверг, вздохнув с облегчением, Рихард покидал редакцию, откуда-то прикатился, как колобок, главный редактор и напомнил об интервью, потребовав в понедельник быть на работе к девяти: «Вы должны быть активны, герр Рихард, в активности залог жизненного успеха». Не забыл герр Михаэль и другой стороне их настоящих отношений: «И о субботнем мероприятии заодно расскажете, а то лучше и напишите». Несколько раз звонила Хельга. Как в добрые (и не очень) времена совместной жизни она целеустремленно напоминала ему о ханди, который он до сих пор не удосужился освоить. На его жалкие, как она считала, отговорки об отсутствии времени она отвечала, что речь идет об отсутствии мозгов и бросала трубку. В итоге он все-таки изучил инструкцию, но теперь постоянно забывал взять его с собой, за что получал очередную порцию обвинений в тупости. Когда речь зашла о вохен-энде, он сказал, что занят, но постарается к вечеру субботы освободиться. Это не вызвало у Хельги приступа радости, но она пообещала перезвонить часам к шести. Рихард в ответ только промычал что-то невнятное: он не представлял еще, где и с кем будет находиться в это время. Дело в том, что после трехнедельного исчезновения объявилась Криста. Она был рад ее слышать и был также не против провести с ней время. Но он помнил о разговоре с «Олегом» и не знал, насколько для Кристы будет эта встреча безопасна. Правда, Криста похвасталась, что тоже будет в субботу на «збіговиську», для конспирации обозвав его выездом на пикник. В общем, Рихард почувствовал, что очень по ней соскучился, предложил встретиться где-то в кулуарах, и само собой она согласилась. Филин не объявлялся, по зато «Олег» звонил каждый день. Он бесстрастно интересовался его здоровьем, советовал пить для профилактики от гриппа чай с малиной и желал стандартное «Гуте нахтс». Рихард выходил из себя во время каждого из этих разговоров, но старался этого не показывать. Он еще не решил окончательно, как будет голосовать, и иногда ловил себя на трусливой мысли вообще не поехать на «Великий збір», одновременно понимая, что он уже не гимназист, не подготовившийся к годовой контрольной. Впрочем, до субботы еще осталось время, пытался перед сном убедить он себя, и все еще может произойти. Это помогало заснуть, но не более: он прекрасно понимал, что и Сбор состоится, и он туда пойдет, и голосовать он тоже будет. В пятницу в девять утра Рихарда вызвал зачем-то главный редактор, причем попросил приехать поскорее, желательно в течение часа. Рихард выругался, но перечить не стал, не забыл он с собой в этот раз и ханди, который неудобно и не привычно оттягивал внутренний карман плаща. В редакции было пустынно, даже гардероб был закрыт, поэтому в кабинет герра Михаэля Рихард зашел в верхней одежде, что однозначно не приветствовалось. Редактор сидел за столом, уставившись в какие-то бумаги, казалось, он не заметил ни приветствия Рихарда, ни его «неприличного» внешнего вида. Наконец герр Михаэль оторвался от чтения. Вид у него был какой-то растерянный, таким Рихард его за все восемь лет в журнале не знал. − Ну, что же, − ни к кому не обращаясь, произнес герр Михаэль, − этого и следовало ожидать. Он снова замолчал. Рихард, не дожидаясь предложения, подвинул стул и присел. Наконец герр Михаэль, как будто вышел из ступора, обратился к нему: − Господин Рихард, расскажите, пожалуйста, как Вы в воскресенье отдохнули в Броварах. Рихард не удивился. Он скорее был удивлен, что герр Михаэль не спросил его об этом еще в понедельник. И вопросы этики Рихарда тоже не беспокоили особо: его скорее беспокоили возможные последствия завтрашнего голосования. Он рассказывал четко, без мелких подробностей, назвал несколько фамилий, но не все, описал результаты голосования. Закончил моментом, когда ему вызвали такси. Редактор слушал внимательно, но не перебивал и уточняющих вопросов не задавал. Когда Рихард закончил, герр Михаэль помолчал с минуту и сказал задумчиво: − Однако же теперь все становится более-менее понятно. Наши украинские ученики научились работать лучше, чем учителя. Даже репетицию, доннерветтер, провели, не очень-то доверяют агентам, пусть и идейным. А, господин Рихард? Риторический вопрос. Рихард ничего не ответил. − Придется кое-что изменить, господин Рихард. Даже не кое-что, а все. У Вас много дел запланировано на ближайшие пять – шесть дней? − Как всегда, плюс интервью, которое Вы мне заказали. Извините, но к чему вопрос? − К тому, что Вам нужно срочно уехать из Киева. В этом мы Вам поможем. Завтра заберем Вас, но не из дома, а, вероятно, с Борщаговки, ориентировочно часов в восемь утра. Вы ведь успеете к восьми утра туда приехать? Рихард ничего не понимал: − Вы ведь знаете, что завтра «Великий Збір». И если меня там не будет, это вызовет ненужные вопросы. Все члены Провода обязаны (Ричард по буквам проговорил это слово) там быть. И не Вы ли очень хотели не только получать от меня информацию, но и моей нейтральности при голосовании? − Сейчас я не могу ввести Вас во все подробности, но одно скажу точно: никакого Сбора на самом деле не будет. Точнее он будет, но голосование в любом случае не состоится. К сожалению, и Ваш рассказ это подтвердил, наши украинские и русские коллеги избрали иную модель. Поэтому и присутствие Ваше на Сборе теряет всякий смысл. Еще вчера Рихард, как подросток, мечтал избежать своей почетной обязанности одного из лидеров Организации, а теперь испытывал почти чувство разочарования: − Но все-таки вы должны понимать, что мои многолетние камрады обязательно заметят мое отсутствие. И я хотел бы понимать, что Вы задумали – как-никак это меня касается. − А что можно относительно Вас задумать? − в глазах редактора мелькнула ирония. − Хотите подробностей – пожалуйста. Завтра, примерно через час после начала вашего сборища, в зал заседаний ворвутся сотрудники Министерства безопасности и всех (или почти всех) задержат под предлогом расследования терактов на автобанах. Безусловно, среди задержанных на самом деле окажутся люди, в них замешанные: не мне Вам объяснять, какие интересные типажи будут среди участников. После чего всех развезут по киевским участкам, и что будет дальше – одному Богу известно: методы, применяемые органами безопасности, могут отличаться, но результат всегда одинаков. − Но мне не ясно, для чего все это будет сделано. Зачем разгонять мероприятие, которое должно принять им же самим (или части людей в них) нужное решение? − Много будете знать, скоро состаритесь, − неожиданно жестко ответил глупой поговоркой герр Михаэль. − Всему свое время. Пока Вас ждет комфортабельный коттедж в паре десятков километров от Киева, компьютер, библиотека, короче все, что Вашей душе угодно. − А если я откажусь? − Не откажетесь. Не думаю, что Вам хочется повторить прошлое воскресенье в мельчайших деталях. А если откажетесь, от этого все равно ничего не изменится – мы вынуждены будем помочь Вам поступить правильно. В последнем предложении звучала явная угроза. Рихард поморщился, как от зубной боли: − Если бы Вы знали, как часто я слышу вторую неделю подобные слова… А как быть с моим почетным эскортом, ваши коллеги должны знать, что в последние годы мою бесценную личность круглосуточно охраняют? − Куда вашим аматорам до наших профессионалов? − Герр Михаэль улыбнулся. Рихард лихорадочно обдумывал ситуацию. С одной стороны, у него не было оснований не доверять герру Михаэлю, с другой – он почему-то не испытывал желания перебираться пусть и в комфортабельную, но почти тюрьму, в которой однозначно терял возможность любого выбора. − Однако Вы должны понимать, что я имею определенные обязательства перед соратниками, как бы я сейчас не относился к нашей борьбе. И даже из соображений простой порядочности обязан их предупредить. Вы же учли этот вариант? Герр Михаэль резко встал из-за стола и, как мячик, подкатился к Рихарду: − А зачем? И кого? Насколько я знаю, Вы «товаришували» только с Миколой (редактор, как и все немцы, не мог произносить этот загадочный славянский звук). Предупредите, ради Бога. Но поверит ли он Вам, даже несмотря на весь его пиетет по отношению к выдающемуся уму? Или Вы пустите сигнал тревоги по обычным каналам, чтобы некто с птичьей фамилией уже сегодня повторил воскресный урок, а может, и усилил воспитательный момент? Рихард ничего не рассказывал о воскресном злоключении на Печерске. То, что герр Михаэль об это знал, неприятно укололо, но не удивило его. Знал ли он о Кристе? Если да, то никак до сих пор это не показал, даже упомянув «Миколу». Герр Михаэль продолжал: − Вы вправе поступать, как считаете нужным, никто не собирается силой Вас выкрасть и бросить в какую-то яму, как заложника у диких мусульманских народов. Или Вас прельщает общение завтра с украинскими органами охраны государства? Вы сомневаетесь в правдивости моих слов? Рихард не сомневался. Он еще не понимал, что произойдет завтра, но был уверен, что все будет именно так, как предсказал главный редактор. − Нет. Но в любом случае я оказываюсь вне закона, и нашей Организации, и государственного: после завтрашних арестов однозначно всплывет моя фамилия в привязке к Проводу. Я не знаю, что хотят такие, как Филин, но знаю, что в покое они меня теперь не оставят. И не только они, но и их восточные коллеги. Герр Михаэль серьезно посмотрел на него. − Рейх не оставляет в беде преданных сторонников. Он всегда на стороне тех, кто крепит дружбу великих народов − немецкого и украинского, скрепленную кровью и потом. Он гарантирует Вам абсолютную защиту и безопасность, как в настоящий момент, так и до конца Вашего жизненного пути! Слова были напыщенные неестественные. В исполнении редактора, чей русский язык был наиболее правильным при произношении самых нецензурных слов, они звучали совсем фальшиво. Рихард им не верил. − Так что можете не сомневаться, через неделю все будет в порядке, с Вами так точно, и можете рассчитывать, что после любых событий, Ваша жизнь не изменится в худшую сторону. Рихард решил, что надо все спокойно обдумать и уже после этого принимать решение. У него было еще время. − Хорошо. Я согласен. Сообщите, откуда будем выезжать. Наверное, фразы были слишком короткие и отрывистые. Герр Михаэль стоял совсем близко от него, его глаза стали еще более выпуклые и ими он, как будто, пытался загипнотизировать Рихарда: − Я не сомневался в Вашем благоразумии. Надеюсь, Вы искренне хотите помочь и себе, и Рейху. Постояв так с полминуты, он отошел. Рихард встал и протянул руку: − Данке шон фюр хильфе, херр редактьор. Ауф видерзеен. − Кайне проблеме. Глюк вюншен. Выйдя из кабинета, Рихард достал ханди, чтобы посмотреть, который час. Пока это была единственная функция телефона, которую он использовал. Начало первого. Время принять решение еще было.
Марчиевич: Менял работу, поэтому стормозил немного. За праздники попробую компенсировать
Марчиевич: 13. И снова были погребок и крепкое темное пиво. Рихард пытался обдумать ситуацию. Он не хотел уезжать с Борщаговки, неизвестно куда, вместе с «гестаповцами». Он не собирался идти на «Великий сбор» − понимал, что герр Михаэль его не обманывает. Он и не думал выходить на каналы связи, дабы сообщить услышанную информацию «соратникам», – те, кому надо, явно знали ее и без него, от Филина, например. Он просто не мог решить, как ему поступить: в любом случае ничего хорошего его в ближайшие дни не ожидало. А что ожидало его вообще? Теперь на этот вопрос ответить было невозможно. Победа так лелеемой в течение многих лет Национальной революции, если и не вела к гибели, то и не давала никаких перспектив. Ее поражение превращало фактически в предателя. Промежуточные варианты, которые можно было назвать страшными словами «гражданская война», как и любого здравомыслящего человека пугали. После нескольких бокалов пива решение, наконец, было принято. Алкоголь – самый великий утешитель. Пришли, с одной стороны, спокойствие, с другой – желание действовать. Надо было позвонить Мыколе, постаравшись убедить его не ехать на Конгресс, и связаться с Кристой. Само собой ей там тоже было нечего делать. Родилась, казалась, очень интересная мысль: если ему надо уехать из Киева, он это сделает, и сделает вместе с юной любовницей, совместит, так сказать, приятное с полезным. И место тоже нарисовалось, хорошее место, он там уже лет пять не был, вряд ли кто-то его знал. Немного пьяный, не так от пива, как от предвкушения новых ощущений, Рихард поехал домой. Было еще довольно рано, около трех часов. Составленный план действий был бесхитростен: позвонить домой Мыколе, в пятницу, если он не был в разъездах, то приходил домой довольно рано, и найти Кристу, как и у большинства молодых людей у нее был ханди, поэтому сложностей не должно было возникнуть. Дальше они уезжают из города и наслаждаются идиллическим сосуществованием в течение нескольких дней. После того, как все прояснится, можно будет предпринимать дальнейшие действия. Трубку у Мыколы долго никто не брал. Наконец раздался робкий голос его жены. Она с трудом узнала Рихарда, была чем-то испугана, и на просьбу позвать мужа ответила, что он уже уехал в столицу, по делам, и будет завтра к вечеру. Рихарду это не понравилось, хотелось все-таки предупредить приятеля, но поделать он ничего не мог. Криста тоже долго не брала трубку и не перезванивала, но все-таки, когда уже стемнело, он услышал ее всегда оптимистический голос, так свойственный юности. Она его узнала, удивилась, но и обрадовалась одновременно, правда, когда он попросил о срочной встрече, замялась, будто была не одна. − Послухай, ідеться про дуже важливі справи, про які я не можу говорити в слухавку. Гадаю, в тебе немає підстав мені не довіряти, Христю. Тому, будь ласка, облиш усе і скажи, де ми можемо зустрітися. − Але ж ми маємо завтра побачитися, і знаєш, я не готова сьогодні, і… − Припини, це не торкається наших стосунків. Ти зможеш за годину приїхати на Петрівку? Я буду чекати біля входу на зупинку С-бану. Це важливо. − Так, добре… Буду о пів на сьому. Криста повесила трубку, не прощаясь. Рихард включил компьютер, чтобы узнать расписание поездов. Мельком просмотрел новости на портале «Гроссе вельт». Наконец официально огласили результаты выборов в Общенациональный конгресс: треть голосов получила правящая партии, треть – оппозиция, а все остальное почти сто партий, союзов и корпораций, нередко весьма экзотических, вроде «Партии националистов-антифашистов» или «Православного союза шахтеров Донбасса». В Речи Посполитой Украинскую повстанческую армию признали воевавшей стороной и обязались в ближайшие полгода решить вопрос о компенсациях украинцам, пострадавших от террора Армии краевой в конце 40-х годов. Министерство безопасности ввело режим повышенной бдительности и предупредило о необходимости при перемещении между населенными пунктами иметь при себе аусвайс (это Рихарда встревожило, но альтернативы принятому решению все равно не было). Правительство Великого Государства Российского выразило обеспокоенность положением русского меньшинства в Белорусской Народной Республике: в Менске закрыли последнюю русскоязычную начальную школу. Расписание было подходящим, если Криста не опоздает, они должны были уже через два часа выехать из города (и даже если опоздает, поезда в нужном направлении до 22 часов ходили каждые 30 минут). С собой Рихард взял не очень большую спортивную сумку (чтобы не привлекать внимание), куда кинул смену белья, блок сигарет, теплый свитер и фотоаппарат (зачем только?). Не забыл и зарядное устройство для ханди. Одел старый, не очень привлекательный, но удобный, румынский или болгарский пуховик: в таких ходили в основном экономные, хотя и зажиточные, селяне. На голову натянул спортивную шапочку «Адидас» – обязательный атрибут молодого работяги или ремесленника с окраин. Проверил еще раз, все ли он взял, и вышел из квартиры. Но отправился не на остановку «Вышгородская», чтобы доехать на У-бане до Петровки, а в противоположную сторону: уже давно, скрывая свою связь от всех и вся, они выработали с Кристой свой «код». Петровкой в их тайном «языке» называлась маленькая платформа в районе Оболони, где останавливались многие поезда местного значения, идущие на Левобережье. На улице несколько раз оглянулся по сторонам, но никого подозрительного не заметил, народу было немного, промозглая погода и снег с дождем не располагали к прогулкам. Добираться на станцию надо было на двух автобусах с пересадками, но повезло, доехал быстро. На промежуточной остановке нашел банкомат и обналичил 1000 карбованцев, потеряв немалую сумму из-за своей любви к надежным, но бесполезным в глухой провинции, евромаркам. Наконец, ровно к половине седьмого, был на месте. Напротив небольшого павильона станции никого не было, разве что несколько неопрятных молодых людей подозрительного вида торчали возле дверей уродливой коробки с претенциозным названием «Перша національна пивна мережа» и громко спорили о том, кто в последний раз не оплатил свой бокал пива. Рихард купил билет в специальном автомате и встал под козырек станции: неожиданно пошел то ли снег, то ли дождь, молодые люди исчезли внутри заведения, на небольшой площади стало совсем пусто. Криста появилась ближе к семи. Вначале он ее даже не узнал: в высоких сапогах на платформе, мини-юбке не по сезону, модной блестящей курточке. Она его, правда, тоже сразу не заметила: все-таки вид у него был совсем непривычный. Правда, подойдя ближе, рассмотрела, но навстречу не бросилась, только сказала не очень довольным голосом: – Привіт? Що трапилось? Ему было непривычно видеть на ней яркий, почти вечерний, но не очень умелый макияж, однако, увидев ее, он почему-то разнервничался, как подросток на первых свиданиях. – Привіт, – казалось, даже голос немного охрип. – Нам треба терміново дещо обговорити. – Добре, але ж ми завтра мали зустрітися. І взагалі в мене мало часу, на мене чекають, тому, будь ласка, намагайся швидше. – Я не буду затримувати, але, гадаю, нам краще відійти кудись, тут холодно. Они зашли в пустой зал, встали возле кофейного автомата и Рихард постарался максимально лаконично объяснить ей ситуацию, не вдаваясь в лишние подробности, но и пытаясь подчеркнуть драматичность момента. Это у него получилось. Во время рассказа выражение лица девушки менялось, раздражение сменилось сначала заинтересованностью, а потом и тревогой. Наконец она сказала: – Ти знаєш, я дуже турбуюся за батька. Він мав би вдома сьогодні бути, нікуди ніби не збирався. – Але ж і допомогти ти йому не зможеш, у нас на рахунку кожна хвилина. Рихард посмотрел на большие электронные часы над неработающими уже кассами. До поезда, на котором они могли уехать, оставалось не больше двадцати минут. За это время надо было уговорить Кристу ехать с ним. − Ти розумієш, що ти мусиш повідомити своїх товаришів про небезпеку? Адже ви всі разом прагнете великої мети – справді вільної Соборної України? Такие пафосные слова из уст юной девушки, от которой, как он заметил, немного пахло вином, звучали как однажді и навсегда заученные. − Гадаю, що це не на часі – я тобі пояснив ситуацію. У мене є тільки одне прохання, чи навіть не прохання, а вимога: ти маєш зараз же поїхати зі мною. − Он сказал это спокойным голосом, но со всей твердостью на которую был способен. − Ти маєш повірити мені, принаймні через те, що я набагато старший за тебе і маю більше досвіду. Зараз треба виїхати з міста, перечекати завтрашній день, а потім вже шукати виходу з ситуації. Он внимательно смотрел на нее. Она не убирала взгляд, в ее глазах мелькали какие-то совсем незнакомые ему чувства, лицо стало серьезным. Наконец, Криста почти с надрывом произнесла: − Якби ти знав, скільки разів я чула подібні слова про те, що я молодша, що маю вірити старшим, набувати досвіду… Але ж я зовсім молода дівчина, чи не з дванадцяти років батько залучив мене до підпілля, і я справді вірила, та й досі вірю в усі ці ідеали. Я справді покохала тебе в шістнадцять років, проте й тоді розуміла, що навряд чи у нас можливе щось путнє через безліч причин. Проблєма в тому, що мені двадцять років і мені хочеться час від часу, як сьогодні, наприклад бути безтурботною дівчиною, яка подобається хлопцям і отримує насолоду від розваг, а не від чергових лекцій про особливе місце української нації і підготовки антиурядових листівок. І я зараз не знаю, як вчинити…Все це дуже складно… Рихард молчал и ждал, пока она выговорится. Когда Криста умолкла, он сказал спокойно: − Так ти згідна? Чи повертаєшся до своїх розваг, а завтра підеш на Збір, відвідаєш буцегарню і потрапиш до переліків осіб, помічених у зв’язках з терористами? − І куди ми поїдемо? Про це якраз ти мені не сказав. І як мені їхати в такому вигляді? І як мені пояснити своїм товаришам моє зникнення? Тобі не здається, що надто багато запитань, на які ти не дав відповіді? − Поїдемо ми до мого дуже доброго приятеля, це кілометрів сто від Києва, я в нього був востаннє років зо п’ять тому, ще до того часу, як мене унебезпечили. Одяг – не проблема, на місці щось доберемо, доїхати можна і так, а там же не пустка якась. А щодо товаришів – на це питання буде легше відповісти після того, як будемо знати, що сталося зі Збором. До поезда оставалось меньше 10 минут. − Знаєш, якби це був би хтось інший, навіть батько, то я б відмовилась. Однак щось є в моєму ставленні до тебе таке, що я готова поїхати, нехай навіть ця поїздка і видається мені авантюрою. Так, я згідна. Она неожиданно обняла его и посмотрела своими фантастическими глазами. Это не был влюбленный взгляд, но в нем виделась потребность защитить ее, надежда на то, что он сильный и не даст ее в обиду. Так обнявшись, молча, они стояли несколько минут. До тех пор, пока металлический голос не объявил: − Потяг № 4080, що прямує через Ніжин, за хвилину буде подано. − Пора, − сказал Рихард. Поезда на подобных станциях останавливались максимум на полторы минуты. Они поспешили к выходу на перрон
lalapta: Марчиевич пишет: В Речи Посполитой Украинскую повстанческую армию признали воевавшей стороной и обязались в ближайшие полгода решить вопрос о компенсациях украинцам, пострадавших от террора Армии краевой в конце 40-х годов. Интересный момент. В РИ УПА была настолько оппозиционна немцам, что в борьбе с ней они предпочитали опереться на АК и "NIE". Здесь то же самое?
Марчиевич: lalapta пишет: Интересный момент. В РИ УПА была настолько оппозиционна немцам, что в борьбе с ней они предпочитали опереться на АК и "NIE". Здесь то же самое? В данный момент это скорее ирония над настоящим. Но в принципе подчеркивается, что РП более слабый субъект, чем Украинская Держава и пытается избежать того, что в любом случае произойдет: Восточная Галиция будет присоединена к УД (точнее, если победят оппозиционные "мельниковцам" силы, а пока все к этому идет).
Марчиевич: Следующая глава (точнее полглавы) достаточно спорны. Но я расставил акценты именно так, симпатичны мне "швабы", даже с учетом РИ
Марчиевич: 14 (1). Поезд был старый, списанный с какой-то из среднеевропейских линий, поскольку немецкие надписи дублировались на восточнославянском языке, чешском или польском, Рихард не разобрал. Вагон не относился к определенному классу, купе были рассчитаны на восемь человек, что в них происходит, можно было увидеть сквозь наполовину стеклянные двери. Все места были заняты: они прошли уже два вагона, и даже в двух соседних купе присесть было невозможно – обычную крестьянско-чиновническую публику вечером в пятницу разбавляли студенты киевских «вишів», пьяные и не очень. В третьем вагоне Рихард еще из тамбура услышал народные немецкие песни, которые нестройно, но явно с удовольствием тянули несколько голосов. Проходя через вагон, он продолжал высматривать свободные места, и взгляд его упал на купе, откуда раздавались эти образцы народного фольклора. Там сидели два офицера в форме Фридекорпса, лет на пять старше его, и трое белокурых бестий в импровизированной униформе коричнево-зеленого цвета, явно фрайкоровцев. У Рихарда мелькнула почти безумная мысль. – Христя, умийся будь ласка, дуже тебе прошу. Ти ж не на вечірці. Она или скривилась, или ему показалось, но пошла в туалет. Рихард отошел от дверей, чтобы его не было видно. Он, кажется, придумал, как спастись от возможных неприятностей в виде тотальной проверки документов, которую пообещали «гестаповцы». Сейчас мозги его полностью сосредоточились на том, чтобы перестроиться на немецкий лад. Наконец Криста вернулась. Без косметики она снова была такой же, как пять лет назад. Рихард попросил ее ни чему не удивляться и молчать. Подошел к купе с немцами, которые уже перестали петь, резко распахнул дверь, но вежливо обратился к присутствующим: – Ентшульдигунг зи битте. Ерлаубен геррен официрен мих мит майне фрау мих цу хинзетцен? Грус фом сибен унд нойнцих! Оживленный перед этим разговор прекратился. Один из офицеров, как видно, старший по возрасту и по званию, удивленно и с уважением посмотрел на них: – Натюрлих, сетцен зи битте. Лэнгст сее их нихт бурше вон сибен унд нойнцих ...Еще шла ожесточенная партизанская война, когда в одном из заброшенных сел на Харьковщине появились немецкие колонисты. Это был с десяток семей ландвирстов из Южной Германии, возраст которых в основном перевалил за сорок, отягощенных многочисленной родней и бедностью, привлеченных в такие далекие края обещаниями беспроцентных кредитов и государственной поддержки. На самом деле они не получили почти ничего, кроме красивых посулов: Великий Рейх уже искал взаимопонимание с населяющими его народами и имел гораздо более важные проблемы, чем около сотни безземельных крестьян в разрушенных мазанках в окружении минных полей и беспросветного террора. Однако ландвирсты каким-то образом выжили. Построили на месте крытых соломой хат кирпичные коттеджи. Засеяли отведенные им поля и уже через десять лет экспортировали пшеницу в любимый Фатерланд. Еще через десять лет здесь работал колбасный цех, продукцию которого к началу 80-х начали экспортировать в Данию. Постепенно безымянное поселение, называемое в официальных документах «нуммер зибен унд нойнцих», превратилось в образцовый пример германского присутствия в «дружественных странах». Вокруг немецких строений, как будто сошедших со страниц путеводителя по Баварии, выросли дома наемных работников, которые еще вначале 50-х начали сходиться к бауэрам, предоставлявшим вначале плату в натуре, на которую можно было не только выжить, но и частично продать в повитовом центре, а потом и платившим совсем неплохие по тогдашним меркам деньги. Постепенно рядом с немецким вырос украинский поселок, в 60-е там появился первый маркт, в 70-е – почтовое отделение, а в 80-е и фельдшерский пункт, больше похожий на клинику средней руки в небогатом городке. Украинцы и немцы, несмотря на изначальное социальное неравенство до конца 80-х годов жили душа в душу. Но потом начался «окончательный этап» примирения и «відновлення справедливості» и все изменилось. Новое поколение, которое уже учили, что и Рейх, и большевики исповедовали агрессивные принципы, стремились к захвату всего мира и Украинская Держава в течение десятков лет подвергалось угнетению новых хозяев, пусть и более цивилизованному, чем при Сталине, быстро усвоило такие уроки. Кроме того, тяжелый труд, пусть и хорошо оплачиваемый, был не так привлекателен, как получение социальных пособий и компенсаций, щедро раздаваемых в начале 90-х как доля от щедрот быстро развивающейся экономики. Никто не замечал, что немцы трудятся не меньше, чем кнехты, а может, и больше. Старики не могли уже работать, а «свідома» молодежь не хотела. Вскоре на хозяев работало уже меньше половины трудоспособных соседей. Году в 93-м начали приглашать работников из других повитов, в 95-м – приехали первые болгары и румыны. А представители «великой державной нации» в это время пропивали свои пособия и компенсации и громко обсуждали несправедливость оккупантов. К ним начали наведываться агитаторы всех мастей – от бандеровцев до замаскированных коммунистов. Райская жизнь аборигенов закончилась в 1997 году, когда из-за экономического кризиса государство резко урезало выплаты и стало их выдавать, как и раньше, тем, кто на самом деле был ущербен и нетрудоспособен. Тогда же в домах поселенцев разбили первые стекла и подожгли первый курятник. Еще через год изнасиловали шестнадцатилетнюю девочку, рискнувшую после полуночи возвращаться с остановки буса, расположенной в километре от «нуммер сибен унд нойнцих». В полиции случай признали «таким, що не підлягає з’ясуванню через відсутність свідків». Среди немцев, которые десятки лет предпочитали не вмешиваться в политику и беспрекословно подчиняться власти, возникла ячейка фрайкора. Поджоги продолжались, начали избивать пришлых кнехтов и бехжалостно травить еще не спившихся и работающих соседей, время от времени возникали жестокие драки, повитовый департамент полиции разрешил фрайкоровцам обзавестись мелкокалиберным оружием. Наконец, как-то холодным октябрьским вечером толпа пьяных отморозков ворвалась к пожилым бауэрам, избила их до смерти, а дом сожгла. На похоронах стариков процессию попытались закидать камнями и визжали лозунги: «Україна вільна, окупанти піздуйте у Хуймат!». У кого-то из колонистов не выдержали нервы. Вечером он собрал камрадов и призвал к «активной обороне». Молодые и не очень мужчины взяли оружие, окружили дома украинцев, извинились перед их детьми, женами и матерями, облили бензином «хатинки» и подожгли. Случайно застрелили нескольких молодых людей, которые не смогли открыть огонь из пулемета по причине выпитого перед этим огромного количества самогона. Всех остальных отпустили, женщинам с детьми даже разрешили переночевать в теплых коттеджах. О последствиях в тот момент никто не думал: так устали от этой бессмысленной борьбы, что жестокая и в то же время глупая акция казалась единственным и разумным решением проблемы. Но уже ночью приехали украинские «поліціянти» и немецкие жандармы. Всех фрайкоровцев арестовали, поселение наводнили вооруженные немецкие и украинские силовики и корреспонденты изданий с разбросом в географии от Луганска до Саарбрюккена. Потом был громкий процесс, дипломаты из Киева и Берлина разрабатывали очередные концепции, правительство не нашло ничего умнее, как поднять свой рейтинг путем ликвидации поселения и возвращения колонистов назад в Германию. У людей, часть которых прожила здесь больше 50 лет, а многие и считали Харьковщину своей родиной, это вызвало шок, так же, как и мизерные компенсации, не покрывавшие не то, что вклада в строительство больницы и развитие инфраструктуры, но и стоимости большинства хозяйств. Однако дисциплинированные германцы предпочли послушать предписания властей и вернулись на родину. Правда, не все. Зачинщики «активной обороны» на десять лет отправились на урановые рудники Желтых Вод (их отпустили по амнистии к 85-летию провозглашения независимости УНР), а несколько молодых мужчин и одна барышня отказались ехать в принципе, мотивируя это тем, что считают Украину своим отечеством. Они никуда не поехали, зато раздобыли где-то несколько автоматов и, как говорили в далекие сороковые, ушли в леса. Акция эта не имела никакого смысла, ни для них, ни для многочисленных немцев, живших в пределах державы. Это вообще не соответствовало стереотипам, сложившимся о немецкой ментальности, но, вероятно, долгое совместное проживание со славянами наложило на нескольких обитателей снесенного «девяносто седьмого» свой отпечаток. «Партизаны» не имели ни конкретной программы, ни плана действий. Их порыв был иррационален, как потом некоторые из них говорили на допросах, «мы просто хотели защищать наших соотечественников», ни уточняя даже от кого. Перемещаясь вначале в пределах Харьковского округа от одного немецкого поселения к другому «защитники» в основном запугивали банды мелких хулиганов, пытавшихся резвиться в стиле соседей бывших «сибен унд нойцих». Постепенно они приобрели широкую известность в среде поселенцев, к ним присоединилось еще несколько человек, расширилась география: в Харьковском округе было не больше десяти полноценных немецких колоний, соответственно все дороги вели на юг, где ближе к границам Готтенланда и Великой Румынии агрессивные настроения к зажиточным «швабам» временами сдерживались совместными усилиями полиции, НЗС и даже подразделений Фридекорпса. Украинская власть обратила внимание на немецких мстителей только тогда, когда с компаний местных отморозков они перенесли свое внимание на коррумпированных чиновников, жаждущих поправить свое материальное положение с помощью так называемого «Акта справедливості». Суть его заключалась в том, что немцы должны были предоставлять аборигенам работу на равных основаниях со своими соотечественниками и платить одинаковую зарплату. Благодаря этому наиболее зажиточные хозяйства, особенно расположенные подальше от повитовых центров и центральной власти, изнемогали под прессом оккупировавших их родственников чиновников разнообразных ведомств – от Налоговой управы до Министерства народного благосостояния. Окружные администрации смотрели на такие злоупотребления сквозь пальцы, «партизаны» же обратили внимание, произвели несколько показательных расправ над особо жадными чинодралами и случайно застрелили дальнего родственника жены кума одного из крупных чинов Министерства безопасности. Этим они подписали себе приговор. Репрессивная машина, отлаженная еще десятки лет назад с помощью немецких «камрадов», заработала на удивление слаженно. Кроме всего прочего, власть провела в массмедиа неплохо продуманную кампанию, в результате которой Украинский народ был подробно информирован о террористической организации, «яка зрадницьки зросла серед наших німецьких братів на українських ланах». Как ни странно, но официальные сообщения оказались так хорошо продуманы, что, с одной стороны, не спровоцировали массового националистического психоза, но, с другой, вызвали всеобщую ненависть к банде «звироднілих дегенератів, які ніколи не змусять нарід погано ставитеся до великого німецького народу». В то же время в Нетце появились серии фотографий и даже видеоролики, где были запечатлены жертвы (настоящие или мнимые, никто сказать не мог) немецких «партизанен». Это вызвало возмущение и в среде подполья, крупнейшие организации которого годами копили силы, готовясь к дню своего окончательного и безоговорочного торжества. Мятежников начали отлавливать, кроме представителей государства, еще и многочисленные «террористы», как мнимые, так и реальные. В итоге со «мстителями» было покончено в течение нескольких месяцев. Официальные представители Рейха отказались принять их под свою защиту, посчитав виновными в нарушении так называемых «Законов о терроризме», принятых еще в конце 40-х годов. «Девяносто седьмых», уцелевших во время безжалостной охоты на них и государства, и бандеровцев, и большевиков, передали под суд Чрезвычайному трибуналу, не собиравшемуся уже лет двадцать. Решения его, как правило, были однообразными: смертная казнь через повешения. Казнили всего человек двадцать, в том числе и двух девушек – наказание за террор должно быть беспощадным, так учил в свое время Тарас Бульба-Боровец, занимавший в начале 50-х должность министра безопасности. В немецких гемайнде, конечно же, к повешенным отнеслись иначе, но здесь уже немецкая ментальность взяла верх. Да и правительство, понимая, что чиновничий беспредел может вызвать и более нехорошие последствия, отменило действие в немецких колониях весьма специфической «справедливости» и отправило, и не только в отставку, но и в шахты, особенно зарвавшихся бюрократов. Правда, ходили слухи (и не только слухи, были и некоторые факты), что печальной участи некоторые «мстители» избежали. Будто бы добропорядочные бауэры чуть ли не в пределах всей Украины взяли под свою опеку уцелевших, обеспечивали им возможности к существованию и позволяли без ограничения времени пользоваться своим гостеприимством. Однако в случае чрезвычайных ситуаций (а расстрелы на автобанах стали первой такой ситуацией за много лет в пределах всей страны) все бывшие «зибен унд нойнцих», оказавшиеся за пределами немецких поселений, попадали в критическую ситуацию: настоящих документов они не имели, а фальшивые в случае попадания в комендатуру и полицейский участок, были бесполезны…
lalapta: А я лично ничего удивительного тут не вижу. Тут дело даже не в "славянском влиянии". Вспомните, что в 70-х в Германии (!) а не в Украине творила RAF. Взрывы в аэропортах, захваты заложников, просто кровавые "карательные акции", когда были зверски убиты несколько бывших членов НСДАП - в целом, совершенно ординарных и законопослушних бюргеров. Кстати, более всего среди рафовцев отличилась Ульрика Майнхоф. Не зря потом их всех: Баадера, Майнхоф, Энслин охранники тюрьмы, где они отбывали наказание просто тихо убили. Несмотря даже на мораторий. Это все образованные и культурные люди (хотя и "возбуждающиеся par-excellence" по своей сути), а простоватые бауэры-почвенники (особо молодежь) покруче будут. У деревенских партизан пространства для террора куда больше, чем у городской герильи.
Марчиевич: Я, как автор, тем более Поэтому сразу и предупредил о своих симпатиях. А относительно РАФ, то они мне лет 15 назад очень нравились, я в то время просто восхищался ими - юношеский максимализм:)
lalapta: А мне наоборот. Раньше мне очень нравились OAS (наверное, под влиянием "Дня Шакала" Ф.Форсайта) и группа "Паладин" ("Досье ОДЕССА" того же автора). Вообще мне леваки никогда не нравились.
Марчиевич: Мне сейчас тоже не нравятся: я ж написал, что юношеский максимализм. Из правых особенно симпатичны сейчас чилийцы - "Патриа и либертад". Из немцев уникальный был товарищ Михаэль Кюнен, настоящий нонкомформист
lalapta: Марчиевич пишет: Из немцев уникальный был товарищ Михаэль Кюнен, настоящий нонкомформист Вот именно поэтому я современных наци недолюбливаю. Ну, почему нужно обязательно делать выбор: гей или араб (тьфу, как неполиткорректно)? Вообще-то я не гомофоб, но когда из этого начинают делать себе имя, ничего кроме омерзения это не вызывает. Касательно послевоенного периода, мои симпатии прочно прикованы к Франции: бойкие старики Рауль Салан и Эдмон Жуо, сын Анри Жиро Анри-Христиан, Жан-Мари Ле Пен - по большому счету вот воплощение националистической идеи. Особо хочу отметить Бриджит Бордо (Вот это женщина!), Марин и Марион Марейшал Ле Пен (дочь и внучка соответственно) - а говорят женщины к националистическим идеям холодны?
Марчиевич: Бриджит Бардо - сила:) Не вдаваясь во внутриполитические подробности, но за Марин сейчас 23 % избирателей, максимальный показатель в Республике (http://www.rg.ru/2011/03/10/france-lepen.html). А относительно холода к чему-либо, имхо все зависит от тех, кому эти женщины доверяют
Марчиевич: Окончание главы 14. Пафосно, однако, вышло...
Марчиевич: 14 (2). Несмотря на доброжелательные слова офицера, вначале в отношении попутчиков чувствовалась настороженность. Рихард не был близко знаком с жизнью немецкой гемайнде, но не удивился бы, если узнал, что внутри ее попадаются аферисты, выдающие себя за культовые фигуры германско-украинского мира. Все же его угостили пивом и предложили выпить шнапса из бумажных одноразовых стаканчиков, он не отказался. Приветствовавший его офицер начал осторожно выспрашивать у него некие подробности, по которым, вероятно, настоящих «девяносто седьмых» отличали от мнимых. На Кристу никто внимания не обращал, она, вряд ли что-то понимая, благоразумно молчала. Ей тоже дали пиво, она его медленно отпивала из высокой бутылки. Рихард испытывал ощущение, что сдает своеобразный экзамен. …Рихард на самом деле неплохо был осведомлен о «мстителях». Откуда, на это вопрос, он бы конечно немцам не ответил. В самый разгар борьбы с немецкими партизанами он по воле случая оказался в командировке в Николаевском округе. Неожиданно с ним связались местные участники Организации: его просили срочно прибыть на явочную квартиру «у справі надзвичайної ваги». Просьба не предусматривала отказа. Где-то на окраине Николаева, в стандартной панельной пятиэтажке, руководитель «виділу», поприветствовав его стандартным «Слава Україні! Героям слава!», объяснил ситуацию. Это был мужчина средних лет, наверное, мелкий клерк окружной управы, искавший в подполье спасения от многодетной семьи и жены с усиками, похожей на фельдфебеля из комедийных сериалов начала 60-х. Оказалось, они поймали одного из «зибен унд нойнцих» (он гордо сказал: «Таких пиздюлів дали негіднику, що буде радіти, коли згине»), но он согласен говорить только на шпрахе, а среди подпольщиков большинство на немецком разговаривает плохо. Рихарда привели в маленькую комнату, оформленную, как «детская», где на полу лежал человек, уже не похожий на гомо сапиенс из-за следов многочисленных побоев. Ему уже было все равно. Рихарда чуть не стошнило, но он сдержался. Немец почти обрадовался понимающему собеседнику, он почти бредил и в течение получаса выдал огромный объем информации об отряде, но ничего, что могло бы быть полезно в отлове его соратников. Рихарду было жалко Мартина, но помочь он ему ничем не мог (да и хотел ли в тот момент?). Вечером он напился со случайным собутыльником, тоже немцем, ландвирстом из-под Херсона, в одном из многочисленных портовых заведений. Почему-то назвался фольксдойчем из Транснистрии… Через полчаса было понятно, что «экзамен» Рихард выдержал. Как будто «старший» подал знак остальным, и они все сразу же почувствовали облегчение. Фрайкоровцы представились, второй офицер тоже, Генрих (так звали «главного») вежливо осведомился, почему фрай такая молчаливая и грустит. Криста плохо говорила по-немецки, и Рихард не нашел ничего лучшего, чем сказать, что у нее болит горло. Упреждая вопрос о ее наряде, он намекнул о студенческой молодости и большой любви к взрослым и сильным мужчинам (имея в виду себя). Немцы шутку поняли, заулыбались, налили еще шнапса, отпустили комплимент относительно волшебной девичьей красоты. Атмосфера в купе стала напоминать встречу старых друзей. Сознание Рихарда раздвоилось. Он будто бы чувствовал себя своим с немцами, но одновременно понимал, что вся его история построена на песке. Постоянно казалось, что он неправильно выговаривает слова и формулирует фразы. Он очень старательно имитировал язык немецкой общины «на Востоке», так называемый готский диалект, который наиболее прогрессивные лингвисты уже объявили самостоятельным диалектом, переполненным славянизмами и взявшим от вчера еще неполноценных народов все самое лучшее. Фрайкоровцы говорили именно так, и офицеры иногда их даже не понимали, перебивая и переспрашивая. Но на самом деле никто ничего не замечал. Состав первые пятьдесят километров за центральным банхофом преодолевал очень медленно, останавливаясь буквально каждые пять минут на городских, а потом пригородных платформах индустриальных окраин. Прошел кондуктор, проверил билеты, еще раз прошел, потом третий. До Броваров ехали больше часа, после них до нужной станции предполагалось всего две остановки. Именно в этом промежутке могли зайти проверяющие, выискивающие террористов, именно из-за этих проверяющих Рихард рисковал, выставляя себя представителем «зибен унд нойнцих». Хотя пока все было в порядке, напряжение не проходило. Уже третья или четвертая порция шнапса не помогали. Но внешне он поддерживал светскую беседу, шутил, смеялся над бородатыми анекдотами, пытался под одобрительный смех офицеров подколоть фрайкоровцев. На первой остановке никто не вошел, разве что в проходе вагона замаячили фигуры неудачников, не нашедших свободного места. Некоторые из них заглядывали в купе, где было единственное свободное место, но узрев чисто немецкую компанию, ретировались: то ли боялись, то ли стеснялись, то ли просто не хотели ехать со «швабами». Некоторые вполголоса нецензурно ругались. После второй и последней остановки коридор опустел: здесь многие студенты и аграрии пересаживались на рейсовые омнибусы, развозившие их по окрестным селам. Рихард продумал, что пронесло. Он ошибся. До Носовки оставалось еще минут двадцать, когда немцы затянули народную песню поселенцев, что-то вроде «На Украине жизнь прекрасна, много красивых девушек, но самые лучшие задницы остались в Фатерланде…». Рихард со времен студенческой юности знал слова, поэтому нестройно подпевал – слух у него был не идеальный. В этот момент раздался характерный шум открывающихся дверей, и он понял, что идет проверка документов. Через минуту дверь в купе распахнулась, и Рихард увидел круглую физиономию на коренастом теле в темно-зеленой форме с погонами хорунжего. За ним возвышались две фигуры в солдатской форме с короткоствольными автоматами. Офицер, услышав немецкую речь и увидев форменную одежду, с жутким акцентом произнес: − Энтшульдигунг, херре официрен, их бин официр Петро Масляк. Вайль эс мит терроризмус кэмпфен, золль их документен алле пасссажирен прюфен. Вайсен си сих аус. Само собой, всем, кроме Рихарда, было на эту проверку плевать. Однако Генрих понимал, что для представителя «девяносто седьмых» она может стать фатальной. Песня смолкла. Офицер встал и вышел на встречу Масляку. − Извините, но офицеры Фридекорпса пользуются привилегией экстерриториальности. Документы у них имеют право проверять только фельджандармы и офицеры корпуса. Среди Вас есть офицер корпуса? Слова по-немецки Генрих выговаривал максимально четко, тон был корректный. Петро не удивился, кое-как он сформулировал по-немецки следующее требование: − Я понимаю. Однако кроме офицеров Фридекорпса здесь находятся и другие граждане. Они должны предъявить документы. − Здесь находятся граждане Великого Рейха. Согласно параграфу 66, пункт 6 Закона о внутригосударственных удостоверениях личности документы у граждан Рейха, где бы они не находились, проверяют представители репрессивных органов, подчиняющихся верховным органам Рейха. Среди проверяющих имеются представители данных органов? Рихард еще со времен студенческой юности был неплохо осведомлен в законодательстве о взаимоотношениях между «полноценными» гражданами Державы и лицами, имеющими двойное гражданство. Такой пункт на самом деле был в законе. Вся проблема заключалась в том, что еще лет десять назад его действие было ограничено пределами поселений. Однако, поскольку тотальный аусвайсконтроль давно канул в Лету, лейтенант Масляк мог этого и не знать. Впрочем, в любом случае в его замысле это было самое «слабое звено». Рихард непроизвольно напрягся. − Герр официр, но если я не ошибаюсь, действие данного пункта ограничено территорией немецких колоний. Поэтому господа, имеющие двойное гражданство обязаны предъявить их удостоверения личности или любой другой документ. Рихард почувствовал капли пота на спине. Однако в лице Генриха ничего не изменилось: − Господин лейтенант уверен в этом? Рихард посмотрел на Масляка. Тому было года двадцать два – двадцать три, явно недавно закончил Болбочановское училище. На его простодушном лице отражались все эмоции, сейчас было заметно, что он растерялся. − И все-таки я попросил бы предъявить документы. В голове Рихарда мелькнула мысль, что он зря затеял все это. Если у него и Кристы проверят документы, то задерживать никто не будет, всего лишь «те, кому надо» узнают направление маршрута, не более. Но какова будет реакция немцев? Или они подумают, что документы фальшивые? Или? Генрих встал во весь рост: − Господин Масляк, как старший по званию предпочел бы переговорить с Вашим начальством о возникшем недоразумении. У Вас должна быть мобильная связь. Будут вызваны ближайший пост Фридекорпса или представители фельджандармов. У всех присутствующих проверят документы, и вопрос будет решен. Масляк был ниже, но крупнее «шваба». Рихард не видел его лица, которое было на уровне груди долговязого немца. Но догадывался, что в молодом хорунжем играют противоречивые чувства: с одной стороны, он делал все правильно, но с другой − явно побаивался и начальства, и упрямого пруссака. Никаких конкретных указаний у него явно не было, а инцидент с более высоким по званию офицером Фридекорпса мог плохо отразиться на карьере: кто знает, как представит майор сложившуюся ситуацию? И какое настроение будет у начальника Масляка? Рихард посмотрел на экран ханди. До станции оставалось не больше 10 минут, поезда в стране продолжали ходить по расписанию, в отличие от общественного транспорта в столице. Наверное, потому, что министром уже лет двадцать был украинизированный немец, родители которого в начале 50-х переехали из Транснистрии в одно из поселений Николаевского округа. − Так я могу связаться с Вашим начальством, дабы соблюсти все предусмотренные законом процедуры? Масляк ничего не отвечал. Он думал и взвешивал все «за» и «против». Рихард нервничал. Прошло минуты три, но они казались бесконечными. Послышался странный звук, Рихард не был уверен, но ему показалось, что это передергиваемый затвор. − Наряд фельджандармов будет вызван на следующей станции. Прошу простить за причиненные неудобства, к сожалению, никто не ожидал, что в этом поезде будут присутствовать офицеры доблестного Вермахта Эти два предложения Петро Масляк формулировал и произносил очень долго, по крайней мере так казалось. Страх перед непредсказуемым начальством победил страх перед невыполненными обязанностями. Генрих вернулся на свое место. Хорунжий отдал честь и пошел дальше. В остальных купе проверка заняла очень немного времени, разве что в предпоследнем слышались вздохи и сокрушения какого-то куркуля, который долго не мог найти свой паспорт. И только закрылась дверь вагона, как в окне замелькали частые огни поселка. Все делали вид, что ничего не произошло, громко разговаривали (Рихард не улавливал смысла разговора, да это и не имело уже значения), разве что Генрих всю дорогу после неудавшейся проверки молчал. Рихард встал, пожал всем руки, пожелал счастливого пути и вышел в коридор. Криста пробормотала что-то невнятное вроде «ауффидерзеен». Когда они уже были возле выхода, и поезд тормозил, Генрих вышел из купе: − Если встречу ваших товарищей, как Вас обозначить и что им передать? Рихард не знал что ответить, сделал вид, что не услышал, и постарался как можно быстрее выйти из вагона. Еще через минут поезд тронулся, и они с Кристой пошли к зданию станции.
Марчиевич: Выкладываю продолжение. Сменил недавно место работы плюс немного занялся ЖЖ (не знаю, можно ли у вас ссылки давать, если кому интересно -http://zlobny-les.livejournal.com/, если нет - сотрите, там в основном касательно Украины), поэтому торможу. Постарюсь, как и раньше давать по главе в неделю.
Марчиевич: 15(1). Здесь выходили многие пассажиры, и несколько минут они находились почти в толпе спешащих людей. Какое-то время их обтекла толпа двигающихся, ругающихся и встречающихся. Они пока никуда не спешили. Рихард только сейчас понял, что не разговаривал с Кристой с тех пор, как отправил ее умываться. − Ну як, все до ладу? Сложно было придумать что-то более оригинальное. Она посмотрела на него, спокойно, вероятно, поняла, что он хотел: − Та так, нічогенько, ти розумний. Ни радости, ни иных чувств ее голос не выражал, или усталость, или просто было сейчас все равно, тоже ведь явно испытывала стресс рядом с немцами, может, и не зная вовсе о «девяносто седьмом», но чувствуя, что не все в порядке. Хотя молодчина, никак не проявила своего возможного непонимания или недоумения. − Добре, пішли з’ясуємо, коли наш омнібус. Он посмотрел время на ханди и неожиданно понял, что весь его почти удавшийся план может потерпеть крах из-за банальной мелочи. Несмотря на слабые знания в областях негуманитарных наук, можно было догадаться, что с помощью определенных устройств, явно доступных для сфер, в которых вращались или герр Михаэль, или Филин, или «Олег», достаточно просто определить их местоположение. − Вимкни, будь ласка, слухавку, Христю, − попросил Рихард. − Але ж якщо батько зателефонує?.. − Вимкни, ти ж розумієш, що він навряд чи зателефонує, а за ханді нас з тобою не так уже й важко вирахувати… − Гаразд. Рихард сам подал пример, правда несколько секунд искал кнопку «Вимкнути», еще не привык к «модерной» технике. Криста тоже почему-то долго ковырялась, ему даже показалось, что она не выключила его, а вроде как или звук убрала, или уменьшила яркость, но в конечном счете и экран ее довольно массивного «Эрикссона» погас. − Зерр гут. Толпа уже схлынула с перрона. Они направились к автобусной станции, она находилась здесь неподалеку, буквально через дорогу от банхофа, несшего на себе отпечаток далеких 50-х с их страстью к псевдоклассическим формам. Сама станция представляла собой построенную гораздо позже железобетонную коробку, возле которой собралось довольно много народа и непрерывно подъезжали автобусы, как правило, небольшие, в основном новые «Левики» или «Мерседесы» старых моделей: именно Носовка была сердцем всех дорог, ведущих в ближайшие села в радиусе 30 километров. Они вошли внутрь. В небольшом зале с двумя десятками обшарпанных сидений толпилось человек сто. Никаких новомодных нововведений вроде электронных табло не предполагалось по стенам висели огромные стенды с расписанием десятков маршрутов, продублированных на украинском и немецком языках (судя по их состоянию, они висели здесь уже не первый год). Из четырех касс работали только две, но очереди рассасывались быстро, слава Богу. Рихард нашел нужное ему расписание и был приятно удивлен, когда увидел, что необходимый ему омнибус будет примерно через полчаса, можно было не спешить, не размахивать журналистским удостоверением и купить гешенки. Также порадовал его и внешний вид большинства мужчин его возраста и старше: он не ошибся в выборе гардероба и сейчас, по крайней мере внешне, ничем от них не отличался. − Христю, візьми квиток, мені треба товаришу та його жінці щось купити. Тут ніби на двірці є крамниця. − Як скажеш… Иногда Рихард испытывал непонятное раздражение от поведения барышень ее возраста, причем двойственное: с одной стороны, было невозможно предугадать их настроение, меняющееся чуть ли не каждую минуту, с другой – собственное ощущение, что юность безвозвратно прошла. Он поставил Кристу в меньшую, как ему казалось, очередь, четко объяснил пункт назначения, дал ей 20 карбованцев и пошел на банхоф. Как ни странно, маленький привокзальный ладен был практически пуст: ознакомившись с местными ценами, Рихард понял, что это было связано с ценами, которые раза в полтора превышали цены обычного киевского супермаркта. Само собой местные жители знали об этом и предпочитали на собственном горбу переть из столицы необходимые товары. Но выбор был неплохой. Уже через 10 минут в его сумке звенели два литра шнапса и пару бутылок итальянского полусладкого для Кристы, а в объемном кульке уместились сладости детям, специалитеты и какой-то косметический набор для Ирины. Обошлось это все почти в 100 карбованцев – в столице за такие деньги он мог завтракать и обедать в течение недели с пивом в недорогом биргартене. На выходе из магазина в глаза Рихарду бросился телефонный автомат с возможностью трансграничной связи, причем работающий не по карточкам, а на мелочи. Автоматически он пошарил в карманах брюк и на ощупь обнаружил несколько однокарбованцевых монет. И одновременно сообразил, что не разговаривал на этой неделе с родителями, а это было чревато истериками и никому не нужным раскаянием после очередного внутрисемейного скандала на ровном месте. Телефон работал: в последние годы многие из подобных аппаратов превратились в памятник «безмежжя комунікацій». Трубку с другой стороны подняли быстро, мать сразу же вылила на него поток предложений, из которого он понял только то, что они не могут понять, где он шляется (какая им разница, если последние десять лет видят его в лучшем случае не чаще, чем две недели в год?) и уже взяли билеты на 24-е число. Рихард попытался быть максимально краток и корректен: он в командировке в Харьковском округе (странная ложь, видно, сказалось перенапряжение после легенды о «97-м»), занят и позвонит на следующей неделе. На вопрос о причине занятости в столь позднее время в пятницу предпочел не отвечать, пожелал всего хорошего и быстро повесил трубку. До омнибуса была еще почти четверть часа. Внутри автостанции его ждал не очень приятный сюрприз. Его красавица в своем неповторимом имидже, непривычном для этих консервативных мест, стояла возле автомата с газетами, а двое шуцманов взгромоздились рядом и один из них, наверное, близорукий, почти носом уткнулся в пластиковый прямоугольник, вероятно студенческий билет или, может, даже, аусвайс. Оба полицейских были грузные, только один из них ростом , вероятно, не превышал установленного минимума в 165 сантиметров, а второй мог бы составить неплохую конкуренцию игрокам профессиональной северно-американской баскетбольной лиги. На не обезображенных высшим образованием лицах выделялись пышные и длинные «козацькі вуса», модные среди наиболее продвинутых «добродіїв» лет 30 назад. Шуцман, свободный от внимательного изучения нескольких строчек текста что-то говорил, наверняка с отеческой интонацией, потому что вид у Кристы был примерно такой же, как у отличницы, неожиданно получившей пятерку за невыученный гимн Державы. Опасности бдительные стражи порядка явно не представляли – в отличие от мобильных нарядов, шествовавших по поездам в поисках террористов и передававших информацию о всех путешественниках в Информационный центр шестнадцатиэтажного Министерства безопасности на Печерске, они явно самочинно захотели проявить служебное рвение и отыграться на слишком вызывающе по местным меркам одетой «містянці». Рихард порылся в карманах, нашел зеленоватую «двадцатку» (десять – мало, пятьдесят может пробудить излишние подозрения), достал едва ли не пыльные фюрершайн (единственный документ имевший вид книжечки; сколько раз себя корил за то, что таскал с собой бесполезный документ?) и вложил внутрь купюру. Он понимал, что идет на риск, но внешний вид полицаев почему-то внушал ему уверенность в правильности будущей «спроби давання хабара службовій особі». …− То що ж, донечко, де твій кавалер? Розумієш, часи зараз небезпечні, куди їдеш, ти сказати не можеш, у країні всякі терористи лютують… Навіть що робити з тобою не знаємо… Лицо девушки было растерянное. Она озиралась по сторонам, бормотала что-то невнятное, нервничала. Рихард еще раз оценил ситуацию и неожиданно для Кристы (она даже вздрогнула) появился из-за спины высокого шуцмана. − Доброго вечора, панове поліціянти! Все до ладу, дівчинка трохи не орієнтується тут, плутається – їдемо ж до моєї бабусі, бус за кілька филин. Показати Вам документ? − То це Ви, пане, дівчинку заманили в наші краї, а куди їдете навіть не розказали? Дивлюсь, за віком старші… Мо, й плани якісь недобрі маєте? С ним разговаривал полицейский, который наконец-то получил нужную информацию и даже вернул документ Кристе. Коротышка многозначительно замолчал и внимательно изучал Рихарда маленькими глазками, цвет которых определить было невозможно. Рихард старался быть максимально естественным и параллельно уже нашел на стенде нужный ему маршрут, отъезжавший одновременно с «его» автобусом. − Панове, це моя наречена (Боже, какой идиотизм!). У нас бус на на Галицю за десять хвилин, то може перевірите документ? Рихард уже протягивал свою сине-желтую книжечку. Краешек банкноты выглядывал из-под обложки. Шуцманы как будто ничего не заметили, мимика их не изменилась, но у обоих будто непроизвольно дернулись правые руки. Криста молчала. Рихард нес чушь, стараясь, чтобы голос не срывался: − У мене бабуся у Галиці мешкала, десять років тому померла, будинок був непоганий, з садочком, зараз кожного року з ніхте буваю на роковини, хоч як стільки для мене робила, як малий був… Теперь долговязый делал вид, что изучает права Рихарда, но на самом деле все внимание его занимала «двадцатка», скорее всего, решал головоломку, как незаметно положить ее в карман. До автобуса оставалось не больше пяти минут, Рихард начал нервничать. Второму полицейскому в это время захотелось выяснить общие корни – как на зло, он оказался именно из Галицы: − То твоя бабуся жила на вулиці Петлюри? Це не пані Олеся випадком? Ти ніби років на п’ять молодший від мене, навряд чи пам’ятаєш Сашка з-за Перелазу, але ж якщо це пані Олеся, то ми в неї яблука крали, а поряд ще бош мешкав, то він усе їй казав, що треба голоту з рушниці лякати, сіль ніби добре діє на хлопчачі сідниці, виховує… Рихард поддакивал, но думал сейчас о том, что они могут не успеть на автобус. Наконец, высокий закончил изучать документ, с многозначительным видом вернул его (денег внутри само собой уже не было, как он их незаметно извлек было непонятно) и с начальственным видом сказал: − Гаразд, пане …, можете рушати. На все добре. Три минуты до отправления буса. Рихард поблагодарил, подхватил свои пакеты и Кристу и побежал к платформам. Шуцманы уже быстро сориентировались и искали очередные жертвы в толпе приехавших на очередном поезде. На омнибус Рихард и Криста успели.
полная версия страницы