Форум » Альтернативная история » Der Ukraine » Ответить
Der Ukraine
Марчиевич: В 2010 году гражданин "дружественного государства" Украина, одного из членов семьи народов вокруг Рейха, оказывается вовлечен в странную игру. Текст написан на русском, но диалоги происходят часто на украинском как на основном языке реальности. Вариант черновой, поэтому буду благодарен за дельные советы. Это. вроде, литературное "творение", многое еще окончательно не решено, надеюсь на вашем форуме получить не только объективную оценку, но и помощь по воссозданий реалий. [quote][1. Ноябрь. Вечер понедельника. На остановке «Вышгородская» киевского С-бана поезда ожидали несколько человек: высокий мужчина лет 30, пара нетрезвых молодых людей характерной наружности жителей киевских окраин, аккуратная старушка. Поезд опаздывал. В принципе ничего удивительного в этом нет: последнее время электрички часто опаздывали. Хотя еще пять лет назад ходили строго по расписанию. Мужчину звали Рихард. Он спешил, поэтому был раздражен. К тому же он забыл проездной, а билетный автомат не работал: местные вандалы его разворотили еще полгода назад. Раньше бы исправили в течение 24 часов, теперь же служба перевозок никуда не спешила, все время жаловалась на отсутствие денег, хотя билеты исправно дорожали каждые полгода. Так же исправно на линиях работали контролеры. Правда, в последнее время он все чаще не выписывали штраф, а удовлетворялись стоимостью билета, положенной к ним в карман. Рихард ехал на другой конец города по очень важному делу, ехать ему не хотелось, но ничего поделать с этим было нельзя. Главный редактор час назад дал ему задание, от которого не отказываются. И несмотря на то, что было уже начало девятого, а завтра его ждала командировка в Чернигов, пришлось одеваться и идти. Вместо уютного вечера в теплой комнате его ждали поездка в другой конец города и разговор с неизвестным собеседником, возможно, не очень приятный. Начал накрапывать мелкий, но холодный и неприятный дождь. Остановка была основана в минималистские 60-е и представляла собой просто очерченный красной линией прямоугольник, накрытый пластиковым навесом. За сорок с чем-то лет крыша во многих местах прохудилась, и все ожидавшие собрались в уголке, относительно сухом и защищенном. Так как освещение было неяркое и многие плафоны были разбиты или не горели, даже газету нельзя было почитать. Рихард был вынужден от безделья прислушаться к разговору двух пьяных «хлопців». Один из них был особенно агрессивен, визгливым голосом он изливал душу своему собеседнику: − Чуєш, Петро, це ж яка падло цей байєр! У мене гебурштаг учора був, зібралися сімейно з кумами, з села сестра приїхала, харашо посиділи, бля, випили по-троху, всьо як треба…Сьогодні на роботу, бля, прийшов, а байєр, суко, каже, шо я п’яний, на роботу не випуска, та ще й штраф на півзарплати за недылю прописав… Кровопивця хуєв, нема на нього комітету по рівноправію… Думає, я неграмотний, падло, але я напишу, я покажу підору, хто у нас у країні хазяїн… Хай піздує до свого Хуймату… Слушать их было неприятно, и Рихард отодвинулся. Да и не хотелось стоять рядом с двумя неадекватными жлобами, никто ведь не знает, что у них на уме. Молодые люди в спортивных штанах и темных кожаных куртках были наследием поколения индустриального возрождения. Их родителей мобилизовали из окрестных сел и маленьких городков или «селищ» лет …дцать назад. Для них аккуратными пяти-, девяти-, щестнадцатиэтажками застроили, в большей или меньшей мере, Нойштадт, Оболонь, Петровку, практически все окраины Киева. Их воспитывали на краткосрочных курсах немецкого языка и культуры, «национальной гордости» и «украинознавства». И они стали отличными работниками и пролетариями, построили ту Украину, в которой сейчас жили. Но их дети, закончив несколько лет назал «национальные школы», изучавшие дойче Шпрахе не более 2-3 часов в неделю, не знавшие еженедельной промывки мозгов в виде «уроков чести» стали теми, кем стали. Рихард сам жил отнюдь не в центре, поэтому очень хорошо знал эту поросль. Но в его школьно-гимназические годы еще были какие-то идеологические предрассудки, им время от времени напоминали об общей расовой неполноценности «склаве», по крайней мере лет до 14-15. Конечно, не официально, после 1960 года все «расовые предрассудки» были вне закона, но в том, что каждый сознательный украинец должен брать пример с жителей Свободной Европы, не сомневались даже самые отъявленные «пятерочники». Лет 20 назад считалось престижным быть цивилизованным, и в роли примеров для подражания выступали пусть не бравые воины Рейха, но по крайней мере внешне успешные и стильные «эвропейцы»… Дождь усилился. Ожидающие поезда были вынуждены приблизиться еще плотнее друг к другу: слишком дырявая крыша была над остановкой. Молодые люди постоянно передавали друг другу пластиковую бутылку с каким-то пойлом, и голоса их становились все более резкими, а движения неловкими. Безучастная пожилая женщина, занятая, наверное, какими-то своими мыслями, автоматически приблизилась к Рихарду: вряд ли ей нравились попутчики, но и деваться было некуда. В это время на платформу поднялся еще один пассажир. Это был военный, в форме Корпуса мира, уже не молодой, с аккуратными бачками и «гитлеровскими» усиками, весьма не модными среди современных «зольдатен», в том числе и немецких. Ни к кому не обращаясь по отдельности, он вежливо поздоровался: «Гутен абенд» и встал в стороне, равнодушно изучая расписание. «Хлопцям» немец не понравился, это было сразу заметно. − Во, бля, «хвашист» приперся. І не боїться, падло, шо партизани пристрелять. Нічого, їх час проходить. Скоро, бля, запануємо, всіх фриців нах понищимо… − Ти диви, краще, яка фряу тут разположилася…Мабуть, муж наших мочив, а тепер сидить за наші гроші, пенсійонерка хуєва… Само собой «хлопцям» надо было куда-то деть свою алкогольно-депрессивную агрессию. Высокий Рихард с мрачной физиономией и офицер с кобурой явно были для нее не совсем подходящими объектами. Вероятно, пожилая женщина на платформе и в самом деле явно была немкой. Ее выдавали какой-то невообразимый фиолетовый плащик, абсолютно бесполезная шляпка, сухая фигура, ухоженные руки, в конце концов спокойствие и ясный взгляд выцветших старушечьих глаз. Безусловно, таких теперь было немало и среди украинок, однако все равно что-то заставляло думать, что она «из оккупантов». «Хлопці» переключили все свое внимание на нее. – Чуєш, Петре, отакі нищили нашу Батьківщину, а тепер, ото, в наших потягах їздять. На нашій, бля, землі, рідненькій… Казалось, «хлопцы» специально себя заводят, чтобы сделать что-то нехорошее. Тем более, что фрау неожиданно заговорила: – Панове, будь ласка, не кричить, у мене дуже болить голова: сьогодні девять днів, як помер мій чоловік… Говорила она без акцента, но уж слишком правильно, как школьная учительница. «Хлопцы» затихли, но через несколько мгновений тот, которого называли Петро, закричал: «Заткнись, ссуко!» и толкнул немку. Она вскрикнула и упала. Рихард растерялся: он хотел вмешаться, но понимал, что толку от него будет немного. Тем не менее крикнул: – Я тобі зараз… – и попытался схватить второго «хлопца» за грудки. Тот оттолкнул его, удачно, Рихард чуть не упал. Оба варвара смотрели на него как будто с предвкушением чего-то. И тут раздалось тихое, но властное: – Энтшульдигунг. О военном все забыли. Рихард не видел его, но услышал еще раз: «Энтшульдигунг», после чего раздались два выстрела, но тихих, как из хлопушки под Новый год. – Энтшульдигунг. Военный помог подняться фрау, как-то странно посмотрел на Рихарда, после чего достал беспроводный телефон, набрал короткий номер и позвал на немецком дежурного. Рихард понял, что он звонит в полицию. Как в полусне, он увидел на платформе два тела в неестественных позах. Старушка тоже на них уставилась, ее губы шептали, что-то похожее на молитву. И тогда Рихард услышал шум приближающегося поезда. Когда через минуту Рихард смотрел сквозь закрывающиеся двери на всю эту картину, он только и смог пробормотать: – Энтшульдигунг. 2. То, что Рихард увидел сегодня, потрясло его. Он, как журналист часто бывал в разъездах, слышал о подобных случаях где-то на глубокой периферии, даже видел жертв „партизанов”, однако и представить себе не мог, что когда-то увидит подобное своими глазами. Киев оставался открытым городом, его бюргеры голосовали на выборах за самых умеренных, во время фестивалей и общегородских гуляний и немецкий, и украинский языки сливались в единый праздничный гул. Несмотря на то, что недовольство „швабами” росло с каждым годом, подогреваемое националистами и большевиками, немец даже поздним вечером, даже где-то на окраине Нойштадта или в частном секторе Куреневки, мог чувствовать себя в относительной безопасности. По крайней мере так было до последнего времени. Конечно, Рихард не мог не заметить перемен которые произошли за последние годы. Политика не могла не вмешаться в образ жизни, формировавшийся последние 40 лет, тем более, после того как руководство Рейха признало собственные ошибки и объявило о начале процесса „примирения” и „эвакуации”. Движимые чувством вины, немцы добровольно отказывались от положения „добрых хозяев”, для того, чтобы стать „добрыми друзьями”. Все это отлично вписывалось в модель „мира без границ”, столь популярную ныне среди „прогрессивной общественности”. Вечер явно не удался. А еще ведь предстояла встреча с незнакомцем. Рихард очень удивился звонку редактора и последующему предложению. Он занимался в основном экономической аналитикой, стиль у него был тяжеловесным и грешил обилием фактов. Сейчас же от него требовали просто получить некую информацию и передать ее руководству. Почему именно его? Он, конечно, не спрашивал это у герра Михаэля, да тот и не ответил бы, поскольку никогда не отвечал на подобные вопросы подчиненных. Место встречи было назначено в одном из тех заведений, которые были сделаны в «традиционном немецком стиле». Их все меньше оставалось в городе, тем более на окраинах, традиционно считавшихся пролетарскими. И в лучшие годы там было не слишком много немцев, а после либерализации 60-х, «онародовлення» 70-х и дегерманизации, начавшейся в конце 80-х, остались единицы. Украинцы, и обеспеченные, и не очень, предпочитали заведения в национальном стиле, с обязательными варениками, борщом и относительной дешевой «горілкою”. Но тем не менее место, где подавали хорошее пиво, найти было все еще достаточно просто. Биргартен находился не слишком далеко от остановки, хотя найти его оказалось не очень просто: район был застроен в 70-е годы однотипными панельными пятиэтажками. Заведение располагалось в полуподвале одной из них. Неоновая вывеска была ядовито-зеленого цвета и скорее отпугивала, чем привлекала. Хотя внутри было достаточно уютно: приятный полумрак, на стенах пасторальные картинки из псевдонемецкой жизни, тихая музыка, скорее похожая на джаз. За массивными деревянными столами сидело несколько выпивох, скорее всего постоянных клиентов, в темном углу зажималась парочка, возле барной стойки вообще никого не было. Герр Михаэль сказал, чтобы Рихард сел именно за барной стойкой и заказал себе вайсбир. Это было своего рода черный юмор – вся редакция знала, что большой любитель пива Рихард из всех сортов на дух не переносит единственный, и это именно вайсбир. Он так же не любил барные стойки, и даже эта мелочь усиливала его раздражение. – Айн бир, битте. Барменом был совсем молодой белобрысый парень призывного возраста. – Пан бажає німецьке чи вітчизняне? Рихард удивился: он думал это таки немец, который в одном из дружественных государств избегает неотвратимого призыва в доблестный Вермахт: переселенцам, несмотря на эвакуацию, давали автоматическую отсрочку от службы. Поэтому до сих пор и в Украине, и в Белорусланде, и в Балтийской федерации обреталось немало молодежи, которая не спешила возвращаться в Фатерланд вместе с родителями. И, надо сказать, не самой законопослушной и трудолюбивой молодежи. – Німецьке, бок, якщо є. – На жаль відмовились, не має попиту. Щось інше? Автоматически Рихард отметил, что во многих киевских пивных пропало темное пиво: украинцы предпочитали светлые лагеры, а широту ассортимента многие современные хозяева стали относить к «непотрібним забаганкам». – Берлінер кіндл? – Так, маэмо. Вам велике чи мале? – Гроссе, хальб литер. На мгновение Рихарду показалось, что в глазах бармена мелькнуло удивление: он не понял элементарных немецких слов. Но, наверное, все-таки показалось. – Айн момент. Пока наливали пиво (и надо сказать очень неумело и долго), Рихард осмотрелся по сторонам. По времени он приехал минут на пятнадцать позже, чем было сказано, но никто из присутствующих не проявлял к нему интереса. – Немен зи битте. Наконец, пиво принесли. Попробовав его, Рихард скривился: оно явно было несвежее. – Добрый вечер, – неожиданно раздался за спиной бесцветный мужской голос. Пытаясь пить принесенную бурду, Рихард не заметил, как к нему подсел мужчина неопределенного возраста, неприметно одетый, с непонятными чертами лица которые в полумраке заведения сливались общие абрисы носа, рта, губ. – И вам того же. Это вы разговаривали с герром Михаэлем? – Возможно, − почему-то неопределенно ответил мужчина. И с недовольством в голосе заметил: – А Вы не очень-то дисциплинированны, чувствуется влияние славянских кровей. Если Вас просят купить пиво определенной марки и пить его в определенном месте, то это не прихоть, а желание быть уверенным, что имеют дело именно с тем, кто нужен. Рихарду не понравился его тон, но он примирительно заметил: – Не думал, что для Вас такое серьезное значение имеет марка пива, которое я пью. Впрочем, здесь оно, наверное, все отвратительное. – Вероятно. – голос незнакомца снова стал бесцветным. – Итак, Вы Рихард, журналист еженедельника «Обозреватель», если я не ошибся? – На клар. А Вы не представитесь? – Думаю, это лишнее. Я предпочел бы, чтобы Вы остались со мной незнакомы. В конце концов, моя информация слишком конфиденциальна. Рихард был достаточно опытен, чтобы не спорить: те, кто предпочитает о чем-то сообщать в подобное время и в подобных местах не очень-то стремятся к известности. – Согласен. Однако мне все равно надо Вас как-то называть. – Ну, называйте, например, Олегом. Только теперь Рихард обратил внимание, что говорит с собеседником не на немецком, и даже не на украинском, а на русском языке. Причем это был не русский язык, на котором разговаривают жители Украины, с мягким южным говором, а литературный, правильный, скорее неживой язык. – Рихард, Вы, я думаю, удивлены, что Вас заставили в такую отвратительную погоду и в не самое подходящее время прийти сюда. Но не извиняться, не объяснять Вам всякие мелочи я не буду – слишком мало времени. Поэтому сразу о главном: герр Михаэль очень хочет знать, когда состоится съезд. Передайте ему, что через десять дней на окраине Киева соберутся все. Кто – все, он знает. И во время этого собрания и будет принято окончательное решение. А вот каким будет оно – пока не знает никто. Рихард понял, о каком съезде идет речь, и очень удивился. Или даже испугался. Эта информация никоим образом не касалась главного редактора, и вряд ли что-то ему сказала бы. Но она касалась самого Рихарда. – И это все? – он постарался задать свой вопрос максимально спокойно. – Для герра Михаэля – да, но, к сожалению, не для Вас. – Рихарду показалось, что «Олег» ухмыльнулся. – Вы ведь и так знаете, что я имею в виду под съездом и решением. И гораздо, гораздо больше, чем я сказал. Незнакомец замолчал. Он внимательно посмотрел на Рихарда. И снова ухмыльнулся. – Должен вас огорчить, но мне сказали передать, что Вам придется сделать некий выбор в самое ближайшее время. Он опять замолчал, как будто давая возможность Рихарду задать вопрос. – И из чего мне придется выбирать, если Вы даже не даете понять, что имеете в виду? «Олег» заговорщицки посмотрел на него: – Мне сказали, что Вы сами догадаетесь, и очень скоро. А пока всего лишь попросили предупредить, что Ваш выбор неизбежен. Рихард пожал плечами: – Странно все это. Меня срывает поздним вечером редактор, заставляет переться на другой конец города, здесь я встречаю Вас, Вы говорите мне не очень понятные вещи, а в итоге есть еще кто-то, кто просит меня сделать выбор из двух неизвестных. Вам не кажется? «Олег» равнодушно заметил: – Мне все равно, в принципе. Я все Вам передал, что должен был, а Вы уже сами разбирайтесь. И не сомневайтесь, все, что я сказал, имеет значение, в первую очередь для Вас. Рихард и не сомневался: он не очень-то верил в совпадения. А намеки были прозрачны, лишь не ясно было пока, что от него хотят. «Олег» неожиданно резко встал: – Ну, спокойной ночи. Думаю, Вы во всем разберетесь. А пока – гуте нахт. Рихард обратил внимание, что рост у неизвестного такой же средний, как и все остальное. – Спокойной ночи. «Олег» быстро исчез за входной дверью. Рихард расплатился за так и недопитое пиво и тоже вышел на улицу. Неделя началась плохо. Хуже некуда. /quote]
Ответов - 70, стр:
1 2 3 4 All
lalapta: Весьма интересно. Даже не думал, что русские и украинские матюки так похожи... По художественной части: очень хороший язык, украинские фрагменты хорошо понятны, абсолютно не напрягают. Хорошо описан дух АИ-мира, его атмосфера. Самое главное, что не чувствуется мертвечны родом из 40-х как в "Фатерланде" или в ЛНБВ, нет прямых аналогий с СССР, что тоже прекрасно. Единственное, не понял, что такое "Энтшульдигунг". Возможно, что-то по типу "гражданского ареста", при котором разрешается применять оружие, как в странах латинской америки... По АИ части: Что сходу приходит на ум (если я неправ, поправляйте). СССР рухнул в войне. После победы немцы взялись за осуществление плана "Ост", но не в таком "брутальном" виде как в альтернативе коллеги Владмира, в несколько более мягком варианте: "Ольденбург" или канонический Розенберговский "Ост". Скорее второе. Пока жив Гитлер (аж до шестидесятых! Дотянул-таки!), восточные комиссариаты управляются немецкими наместниками, проводится колонизационная политка (и по ходу довольно успешная). После смерти Гитлера Германия пошла в гору: поправка экономики, произошла относительно серьезная либерализация режима, покоренным народам дали настоящую независимость, но в контексте евро-блока. Кто из новых немецких "фюреров" такой молодец не понятно, прямых указаний нет. Хотя лично мне кажется, что это Шпеер или кто-то из СС - Гейдрих или Шелленберг. Жду продолжения.
Марчиевич: Энтшульдигунг - это всего лишь "извините" по-немецки, чтобы воссоздать реалии этого мира, приходится употреблять их лексику. На самом деле в том мире, который я описываю все не так, как образовалось в Вашей дискуссии с Булатом. В моем предположении выходит примерно так: 1. Гитлер был убит в 44 или 45 году. После этого к власти пришло правительство, которое нашло язык с атлантическими державами. 2. Сталинграда не было, немцы вышли на Волгу и заняли все запланированное. 3. Соответственно, Советский Союз отодвинут за Волгу, это на самом деле Сибирь плюс Средняя Азия, на сегодняшний день закрытый режим типа северокорейского, он имет атомную бомбу и воюет с братским Русландом, бессмысленно, но с переменным успехом. 4. Русланд - диктатура русских белогвардейцев в свое время, сейчас страна, которая стремится возвратить контроль над всеми землями, утраченными в последние ...дцать лет. 5. Украина вполне демократическое государство, в ее состав не входят по понятным причинам Восточная Галиция и Транснистрия, вопрос о тних будет решаться на референдумах. 6. Рейх - тоже демократизировался, его верхушка испытывает вину за все сделанное, с начала 50-х годов "дружественные государства" (восточно-славянские, Балтия, Казаческая федерация (Дон, Кубань)) получают преференции. 7. Фридекорпс (корпус мира) - силы рейха, защищающие его окраины. 8. Япония, кстати, пала: в той части мира господствуют США, Восточно-азиатская зона процветания проиграла войну. Все остальное - в процессе...
lalapta: Без более детального описания судить сложно, но сразу вижу слабые места. 1. Верится. Охотно. Скажем, в 1941-42 СССР рухнул. Немцы войну на востоке выиграли. Но при этом Черчилль на компромисс идти отказывается. Германию пытаются взять сырьевой блокадой и стратегическими бомбардировками, но выходит плохо. В обоих странах формируются круги, выступающие за прекращение войны. В один прекрасный момент радикальная оппозиция устраняет Гитлера (что-то по типу "Вспышки" из АНС, убить убили, но власть брать не стали), в Германии формируется "ограниченно либеральное" правительство (вполне возможно, что за ним стоит Гиммлер и СС - в реальности он имел весьма серьезные контакты с вождями сопротивления), которое подписывает мир с западом на "ограниченно компромиссных" условиях. 2. Успешый "Блау"? Что-ж, интересно. Хотя предпосылки должны были случиться уже в 1941-м, и, возможно, еще до 22.06... 3. Тоже интересно. Хотя скорее это был бы военнно-диктаторский режим, по типу латиноамериканских, на полном пансионе американцев. 4. Как-то не особо верится. Скорее уж коллаборационисты НСПР Воскобойника-Каминского. "Перековавшиеся" красные, жертвы коллективизации и репрессий 30-х и пленные военные. Чтобы выстроить прочную вертикаль нового режима экс-белоэмигрантов слишком мало. Да и с "советскими" коллаборационистами в контексте РОА и КОНР были очень напряженные отношения. 5. Полностью согласен. Первый "провидник" - Андрей Мельник? 6. Тоже верю. Вопрос только, что творится с остальной Европой? Что-то вроде Евросоюза? И мой самый больной вопрос: что с Польшей и Израилем? 7. А национальные армии? УНА? Ведь Павел Шандрук занимался созданием украинской регулярной армии в 1941-1945 годах. И даже немного до 1941-го. Или "Фридекорпс" формировался на базе Ваффен-СС? 8. Тогда что в Китае? Гражданская война была? Что с коммунистами? Немецкое правительство отправляло к Чан Кай Ши Александра фон Фалькенхаузена и Курта Янке? Что в Индии? Как идет деколонизация? Что с Африкой?
Марчиевич: lalapta пишет: Как-то не особо верится. Скорее уж коллаборационисты НСПР Воскобойника-Каминского. "Перековавшиеся" красные, жертвы коллективизации и репрессий 30-х и пленные военные. Чтобы выстроить прочную вертикаль нового режима экс-белоэмигрантов слишком мало. Да и с "советскими" коллаборационистами в контексте РОА и КОНР были очень напряженные отношения. И все-таки немцы после того, как решили создать на востоке цепь "дружественных государств", сделали ставку на остатки белогвардейской эмиграции, возможно на Шкуро и Краснова. Режим опирался на всех недовольных большевиками (за исключением коммунистов), но первым диктатором был кто-то из белогвардейцев. Каминский и Воскобойников сгинули в конце 40-х, вероятно были репрессированы. Сегодня режим Русланда близок к путинско-медведевскому, но опирается больше на дореволюцонные ценности. Русланд как прифронтовое государство получил максимальную автономию, имеет мощную армию. На Юге существует Казаческая федерация - абсолютно самостоятельные Дон, Кубань. На Украине сначала также был поставлен престарелый Скоропадский, потом его сменил конечно же Мельник, с конца 60-х годов в стране идет постепенная демократизация. lalapta пишет: Вопрос только, что творится с остальной Европой? Что-то вроде Евросоюза? И мой самый больной вопрос: что с Польшей и Израилем? Безусловно, уже упоминавшаяся Свободная Европа и есть федерация европейских государств. Белоруссланд туда уже вошел, Украина должна решить в ближайшее время, на этом и завязан сюжет. Обрезанная (очень обрезанная) Польша существует , Восточная Галиция составляет примерно треть ее территории. Об Израиле как-то не думал, вряд ли он будет упоминаться. lalapta пишет: А национальные армии? УНА? Ведь Павел Шандрук занимался созданием украинской регулярной армии в 1941-1945 годах. И даже немного до 1941-го. Или "Фридекорпс" формировался на базе Ваффен-СС? Все есть, на Украине это Национальные вооруженные силы. Фридекорпс - чисто немецкие формирования, которые расположены в "дружественных государствах" и выступают сейчас в роли некоей гарантии стабильности. Правда, они постепенно выводятся и скоро их не останется. lalapta пишет: Тогда что в Китае? Гражданская война была? Что с коммунистами? Немецкое правительство отправляло к Чан Кай Ши Александра фон Фалькенхаузена и Курта Янке? Что в Индии? Как идет деколонизация? Что с Африкой? Буду думать. Точно одно: Китая в современном виде нет, в состав СССР входит его Синцзян-Уйгурский район. Возможно, нет и единой Японии: Курилы, Сахалин и Хоккайдо выделены в Японскую НДР (а возможно, все территории, "освобожденные" Советами входят в их состав, тогда и Японская ССР). Вообще этот мир зиждется на том, что господствуют две разные цивилизации - Атлантическая (близкая к современной нам) и Континентально-европейская (основанная на индустриальной базе, в ней больше развиваются реальные технологии, но так же есть и мобильные телефоны, и Нетц - сеть и т. д., правда, менее развитые, чем у атлантистов). Цивилизации уже 50 лет неуклонно сближаются, влияние атлантистов усиливается, перспективы у Рейха - постепенно окончательно подпасть под их влияние, но до этого еще далеко.
lalapta: Сразу вижу слабое место. У вас есть Руссланд и Казачьи области, но при этом первыми вождями России были казаки Краснов и Шкуро. И это при том, что Краснов-немецкий клиент еще со времен первой мировой, еще в гражданскую войну создал независимую донскую казачью республику при поддержке немецких интервентов. Так что Краснов и Шкуро - это казачьи лидеры. Хотите белогвардейцев в России, ваяйте других лидеров. И еще, подаю свою мысль: скажем, где-то в 1942-и году в руки немцев попадает В.Н.Вавилов. Например, чекисты не успевают его "исполнить" во время штурма Москвы. Немцы его отправляют в спецзону Заксенхаузена, там подлечивают, в общем, в начале 1943-го он не умирает. В 1944-м убивают Гитлера, и через некоторое время новый фюрер (а точнее просто президент, как вам Альберт Шпеер?) заинтересовывается личностью Вавилова. И во время восстановления России, по окончании "временного периода" (власть держит Каминский, но его методы "новому фюреру" не нравятся, слишком уж кровавы) Каминского убивают (что-то вроде случая с царем Борисом III или просто спецоперация немецкой разведки), и президентом России становится ученый, жертва кровавой сталинской диктатуры и борец за мир и демократию Вавилов. И ко всему этому еще приплести НСПР (скажем, как правопреемника запрещенной и разгромленной большевиками ТКП).
lalapta: И еще одно расхождение с реальностью. У вас Белоруссия называется "Белоруссланд", хотя при немцах она называлась "Вайссрутения". Скорее всего, немцы так и продолжат ее называть. А среди белорусов их страна будет называться "по мове" - "Беларусь". Тоже относительно Западной России: при немцах она называлась "Московия" (т.к. "Руссланд" - это вся Россия, то есть СССР). Хотя со временем топоним может измениться: "Руссланд" или "Московия" - это Западная Россия, "Сибирь" - СССР.
krolik: lalapta пишет: Даже не думал, что русские и украинские матюки так похожи... українських матюків немає, юзаємо чужі
Марчиевич: lalapta пишет: И еще одно расхождение с реальностью. У вас Белоруссия называется "Белоруссланд", хотя при немцах она называлась "Вайссрутения". Скорее всего, немцы так и продолжат ее называть. А среди белорусов их страна будет называться "по мове" - "Беларусь". Использую современый немецкий, там однозначно Белорусланд.
Марчиевич: А вообще, если кому интересно, сообщаю: постараюсь отправлять каждую новую главу с каждой новой написанной:) Сейчас их немного, ставлю 3. К сожалению все последующие после 2 главы не редактироаны:(
Марчиевич: 3. Отчет редактору уже после полуночи не вызвал у того ни малейшего удивления. Флегматичный с виду герр Михаэль вообще производил впечатление толстой сонной рыбы, чему способствовало и его немалое брюхо, и глаза навыкате. Правда, так думали все, кроме его коллег. На самом деле герр Михаэль в работе был абсолютный холерик, постоянно орал на подчиненных на трех языках и не прощал малейших ошибок. Зато он ценил профессионализм, и тем, кого считал истинными специалистами, прощал многое, откупаясь за свое круглосуточное хамство высокими гонорарами. К Рихарду герр Михаэль относился двойственно: с одной стороны, уважал его эрудицию и умение находить ошибки не только у коллег, но и у себя, с другой – не считал журналистом в прямом значении этого слова, и в припадках дурного настроения не раз советовал поменять работу. Сегодня, выслушав фразу, в которую Рихард вместил всю информацию, переданную «Олегом», он только произнес «Зер шён». И сразу же напомнил о завтрашней командировке в Чернигов и о том, что его там ждут к 10 утра. Арбайт юбер аллес! На гигантском Северном автовокзале, расположенном на самой границе города, Рихард был к половине девятого. В Чернигов он в свое время ездил часто, поэтому знал, что покупка билета не займет больше минуты, автобусы отходят каждую четверть часа и дорога в худшем случае займет час двадцать. Все так и было. Единственно, что огромные «Мерседесы» сменили небольшие «Левики», типа поддержка «національного виробника», которые часто уходили переполненные. Минут двадцать Рихард потратил на то, чтобы сесть в относительно свободный автобус, и еще столько же водитель пытался договориться с непримиримым контролером на выезде, который заставил высадить всех пассажиров, не имевших места. Контролер настоял на своем, пришли два шуцмана, забрали с собой водителя, и снова пришлось ждать, пока придет его сменщик. В итоге, выехали уже в начале десятого, все были раздражены, ругали немецкую придирчивость и страсть к порядку. Дорога была отличная, по четыре полосы в одну сторону, ехали быстро, в качестве компенсации водитель всем выдал скидочные купоны на услуги автокомпании. За окном мелькали ухоженные усадьбы, словно расчерченные на квадраты поля, вдоль автобана во всем чувствовалась крепкая хозяйская, «куркульская», рука. Немногочисленные усадьбы немецких поселенцев выделялись на общем фоне лишь непривычной западноевропейской архитектурой, хотя местами и попадались крытые соломой «мазанки», но крайне редко. Публика в автобусе тоже была приличная, хорошо одетая, крестьянское происхождение большинства выдавали лишь натруженные руки. Немцев не было, зато было несколько белорусов: их выдавали непривычная речь и простоватые лица. Вероятно, это были какие-то картофелеводы, приглашенные некоим бауэром: всю дорогу в их разговорах чаще всего упоминалось слово «бульба». Вспоминать о вчерашнем инциденте и последующем разговоре Рихарду не хотелось, но голову все равно сверлила упрямая мысль о том, что он сбежал с места происшествия, пусть и по объективным причинам. Он купил три главные газеты − немецкую, украинскую и русскоязычную, но прошло слишком мало времени, и даже в хронике происшествий о двойном убийстве на Куреневке ничего не было. Кроме всего прочего, Рихард понимал, что полицейские достаточно просто его найдут, а мысль об общении с шуцманами даже в роли свидетеля ему очень не нравилась. Опоздал Рихард не больше чем на 20 минут. На КПП перед въездом в город его уже ждал темно-зеленый джип с эмблемой Национальных вооруженных сил. Возле автомобиля курили двое военных в одинаковых званиях хорунжих. − Доброго ранку, панове. Кореспондент «Оглядача» Рихард … . Вибачаюсь за запізнення, мав проблеми з транспортом. На лицах военных не отразилось ни малейших признаков недовольства или симпатии. Почти хором они представились: − Хорунжий Петро Яцик… Хорунжий Василь Івасишин… Ему жестом предложили сесть в машину на заднее сидение. В роли шофера выступал один из офицеров, кажется, Петро: они так быстро назвали свои имена, что Рихард сомневался, кто есть кто. Хорунжие оказались неразговорчивыми: на все вопросы отвечали односложно, разговор не завязался. С автобана отъехали на узкую, но ровную бетонку. Бывшая база Вермахта находилась в нескольких километрах от КПП, в густых черниговских лесах. Построили ее еще в конце 40-х, когда шла жестокая с обеих сторон, направленная на полное уничтожение, война с партизанами. Сейчас уже по всему Украинскому Полесью стояли памятники, скромные и не очень, этим людям, которые, возможно, во многом были не правы, но главное – защищали собственную землю, пусть и под чужим знаменем. Тогда же немцы безжалостно расправлялись с повстанцам, и долгие годы по всей северной Украине виселицы на центральных площадях были таким же символом населенных пунктов, как когда-то соборы. К базе, точнее к трехметровому бетонному забору, который ее окружал, подъехали уже через десять минут, еще через пару минут были у въезда. Их не проверяли, подтянутый солдат махнул рукой, шлагбаум открылся и они оказались внутри. Рихард бывал на военных объектах, поэтому ничего нового не увидел: двухэтажные коробки казарм, такая же столовая, неуютные даже с виду хозяйственные постройки и гаражи, огромный плац, офицерский клуб, небольшой, но сделанный в имперском стиле начала 50-х, теперь выглядевший карикатурно. Скрашивать общую педантично-нудную картину должны были пятидесятилетние липы и тополя, но сейчас они были голые. К Рихарду приставили в сопровождающие молодого сотника по имени Назар. Всю территорию они обошли за несколько часов, цифровой «лейкой» Рихард нащелкал несколько десятков фотографий, уже к обеду он мог бы оказаться в Киеве. Но у него оставалось еще одно дело, к тому же еще ждал обед в офицерском клубе. База произвела на него двойственное впечатление. Он увидел огромное хозяйство, в котором было буквально все − новейшая военная техника, чисто вымытые крафтвагены, казармы с уютными восьмиместными комнатами, похожими больше на номера в отеле средней руки, даже коровники, в которых было больше техники, чем людей. Но вместе с тем он видел и не везде убранный мусор, украинских солдат в расстегнутых куртках, сутулых офицеров, некоторым из которых не мешало бы навестить спортзал. На общем фоне выделялись немногие еще оставшиеся немцы, в их глазах, казалось, читались какая-то тоска и скепсис. Внутри клуба все блистало чистотой, пахло свежевымытыми полами. Обед проходил в актовом зале, где собралось человек 30, среди которых были и украинские, и германские офицеры, и несколько мужчин и женщин в цивильной одежде, вероятно гешефтманов, которых привлекали сотни гектаров леса, формально приписанных к базе. Угощение было скромное, но сочетало традиции двух стран: борщ, гуляш, вареники, сосиски, тушеная капуста, крученыки. Спиртное не подавали − слишком рано, хотя было безалкогольное пиво. Рихарда посадили на условной границе между младшими и средними офицерами. Гешефтманы сидели поближе к начальству и германцам, понятно, их дела решались не с хорунжими или с лейтенантами. Все немцы сидели там же. По правую руку от Рихарда расположился немолодой лысоватый майор, слева белесый хорунжий лет двадцати пяти приятной наружности. Хорунжий молчал в основном, тогда как майор проявлял искренний интерес к разговору с журналистом, даже скорее был болтлив не в меру. − Ви, пане кореспондент, бачите, як іде від нас справжня цивілізація? Чому німці кидають нас на поталу отому Русланду, що з кожною годиною стає все сильнішим. А як вони забули про комуняк, нехай вони там і сидять за Волгою і ніби притихли? Але ж у них є і бомба, і ракети, і чучмеків немало для гарматного м’яса… А у нас демократія, у нас свобода, в армію ніхто не хоче, бази, такі, як ця, передають згодом гешефтмахерам, зброю перепродують утиху? То хіба зможемо ми вистояти, чи завтра не прийде москаль з кулеметом і не поставить свою владу? Чи не про це вони мріють? С одной стороны, Рихард понимал опасения и возмущение майора, в столице так или примерно так думало большинство интеллигенции. С другой – голос у того был неприятный, говорил он почти без интонаций, нудно. А еще Рихард ждал, когда к нему подойдут и передадут необходимую информацию. − Однак невже все так погано? Чи наші збройні сили такі слабкі, що не можуть зупинити ворога? Чи вже скасовано угоди про допомогу у разі війни з боку Рейху, а зброя, яку вони нам давали і дають уже не стріляє? − как воспитанный человек Рихард все-таки поддержал разговор, чем придал занудному собеседнику новые силы. − То, пане кореспондент, усе правда: і зброя є, і угоди діють, і Корпус миру ще кілька років залишатиметься. Але що буде через ці роки? З чим ми будемо і що робитимемо у відповідь, коли москалі та комуняки об’єднаються і прийдуть повертати собі таку любу їм Україну? Вони спокійно захоплять нас, вийдуть на західні кордони і з позицій сили домовляться з німцями. У німців є зараз Вільна Європа, там свої проблеми, мучатися зі східними територіями вони не схочуть. Та й комплекс вини у них щодо нас страшний: щороку канцлер приїжджає каятися за ті жахіття, які вони ніби чинили в 40-ві. Вони гадатимуть, що наш народ насправді хоче повернутися до слов’янського братства, до «споконвічного союзу» з москалями. І тому сприймуть оте все, що неминуче станеться, як вони підуть, як природний розвиток подій. І погодяться з Москвою, а то й Сталінградом, хіба схочуть вони жертвувати своєю молоддю заради якихось там українців, нехай і «дружніх»… Рихард почти не слушал, хотя офицер и говорил очень интересные и, вероятно, разумные вещи. Его беспокоило то, что обед заканчивался, а к нему никто так и не подошел. Неужели что-то нарушилось и контакта не будет? − …І всі ці сімдесят років минуть даремно. Знову прийде москаль, принесе свої порядки, поруйнує всі європейські порядки, відучить від чистоти і засмітить вулиці. І тоді, справді, всі жертви, зокрема й від німців, будуть даремними... Рихард рассеянно кивал и начинал нервничать. Уже принесли печенье и кофе. И тут майор неожиданно замолчал, а потом заговорил о совсем другом. − Пане кореспондет, Ви вже отримали листа від друзів з Берліна? Рихард даже вздрогнул от неожиданности: это была условная фраза, которой его должен был приветствовать неизвестный связной. − Ні, але очікуємо наступної суботи. − То добре, хоча хотілося б пошвидше. Схема у Вас у внутрішньому кармані плаща. − и снова заговорил на полюбившуюся ему тему: − Немає на що сподіватися, крім самих себе. Ми повинні нагромаджувати сили і завжди бути готовими до відсічі. Інакше… Рихард уже не слушал. Оставалось дождаться окончания обеда, забрать плащ в котором лежала нужная информация, и возвращаться в Киев.
kinhito: Die Ukraine... Украина и по-немецки женского рода.
Марчиевич: kinhito пишет: Украина и по-немецки женского рода. Я знаю. Считайте, что это художественнный замысел:)
Марчиевич: 4. В кармане плаща и в самом деле лежало чудо атлантической техники – аккуратная э-карте. В Свободной Европе и дружественных странах такие до сих пор не научились делать, поэтому здесь они стоили втридорога. Что находится на ней, Рихард не знал, да в общем и не хотел знать: поговорку о крепком сне при минимальных знаниях никто не отменял. Главное: он выполнил поручение, вроде как свой долг перед Организацией, завтра-послезавтра передаст «флэшку» связному и будет ждать следующей субботы со спокойной совестью. Правда, удивил его майор своими разговорами: если это были его настоящие взгляды, не понятно было, что он делает в подполье. Хотя ведь Рихард тоже там что-то делал? Выехал он уже затемно, те же хорунжие отвезли его к ближайшей остановке, куда буквально через минуту подкатил «Левик». Он был полупустой: «час пик» еще не наступил, из столицы в Чернигов и обратно не двинулись потоки пролетариата и чиновников, разбавленные редкими студентами. Рихард сел посередине салона, занял один два места и попытался задремать. Но не получалось. Слова подпольщика-германофила не хотели выветриваться из головы, звучали так же нудно, как их проговаривали, но в то же время снова и снова давили пессимизмом и безысходностью. Рихард понимал, что в этих словах очень много правды. Все знали, что огромный Русланд еще в конце 40-х получил от немцев максимальную автономию, у власти там поставили вроде бы полностью лояльных к Рейху потомков белой эмиграции, а к началу 60-х вывели оттуда даже Фридекорпс, оставив лишь несколько сотен военных наблюдателей. Достаточно быстро «белый» режим отстроил государственные институты в стиле корпоративного государства «макаронников», смешав их с идеалами черносотенцев, выявил перекрашенных и засланных большевиков, спокойно их перевешав или задушив в подаренных еще национал-социалистами газовых камерах, и принялся возрождать мощную армию, мотивируя ее необходимость постоянной большевистской угрозой с востока. Уже 20 лет назад в Русланде ввели обязательный призыв, а совсем недавно отменили все отсрочки: исполнилось 18 – будь добр, отдай долг Родине, потусуйся на формально действующем Восточном фронте, а главное – получи заряд патриотизма и научись без размышлений подчиняться: Отечество уже 65 лет в опасности. Как ни странно немцы относились ко всему этому спокойно, чуть ли не благоволили: или на самом деле опасались безумных наследников Сталина – Маленкова – Семичастного за Уральским хребтом, или прониклись симпатией к «великому народу», достойному союзнику Рейха. Правда, в дружественных государствах многие были недовольны такой позицией Берлина, но пока группировки Фридекорпса растянулись от Балтики до Причерноморья, опасаться было нечего. Да и официальная Москва давно отказалась от всех претензий на потерянные западные земли империи, разве что отдельные сверхпатриоты изредка вспоминали о «Киеве – матери городов русских» и Ингерманландии как колыбели империи. И лишь определенная часть интеллектуалов и самых прогермански настроенных политиков, в основном в Киеве и балтийских столицах, постоянно твердила о русской угрозе, неотвратимо нарастающей на восточных границах. И сегодня, когда Рихард снова услышал все эти аргументы, пусть и в не самой интересной форме, и в не самое подходящее время, он в очередной раз подумал о том, что противопоставить им нечего, кроме форпостов Фридекорпса. Который уходит в рамках «кінцевої згоди»... Неожиданно автобус затормозил. До Киева оставалось еще примерно полдороги. Рихард выглянул в окно. Участок дороги был ярко освещен прожекторами. «Джип» цвета хаки с эмблемой НЗС перегородил собой две полосы. Стекла в машине были разбиты, рядом лежало, лицом к асфальту, тело в офицерской форме. Несмотря на то, что дорога была сухая, под телом чернела клякса лужи. Двери автобуса открылись. – Энтшульдигунг, Аусвайсревизион. – Пробачте, перевірка документыв. Теракт, півгодини тому розстріляли військовий патруль. На жаль, у кого немає документів, муситиме проїхати з нами до комісаріату для встановлення особи. Це не займе багато часу. Приготуйте пашпорти чи будь-які інші посвідчення особи. Одновременно зашли два военных, один в общевойсковой форме НЗС, второй в мундире офицера Службы безопасности Фридекорпса, напоминающей эсэсовскую из фильмов о войне. Присутствие немца не было странным: подобного рода теракты могли произойти где угодно, но не на национальном автобане, в 50 километрах от столицы. Рихард почему-то поежился и полез за удостоверением, которое по журналистской привычке всегда носил с собой. Проверка документов проходила быстро: по выработавшейся за долгие годы привычке многие предпочитали иметь аусвайс с собой, несмотря на то, что сейчас этого никто официально не требовал. Когда офицеры подошли к Рихарду, он уже протягивал им пластиковую карту. Немец мельком взглянул на нее, кивнул и подошел к следующему пассажиру. Однако украинский лейтенант внимательно прочитал все данные и долго рассматривал фотографию. Наконец, он сказал: – Пан – корреспондент «Оглядача», чи не так? Рихард удивился вопросу: аусвайс был общегражданский, настоящий, по нему нельзя было определить, кем он работает. Разве что… – Так і є, експерт з економічних питань. – Пан повертається з об’єкта … ? – Так. Мав редакційне завдання. – Добре. Пан має бути обережним і остерігатися негідників. Особливо зважаючи на нинішні справи. Сподіваюсь, пан розуміє всю свою відповідальність у цей нелегкий час. Бажаю успіху. И военный вернул Рихарду документ. Рихард поблагодарил, но офицер уже не слушал его, к нему подошел немец, они о чем-то тихо переговорили и пошли к выходу. Удостоверения оказались у всех пассажиров. Военные вежливо попрощались и вышли. Автобус тронулся. И хотя лейтенант ничего особенного Рихарду не сказал, но было понятно, что он знал, кто он такой. Явно в последние двадцать четыре часа внимание к его персоне просто зашкаливало. Рихарду это не нравилось. Он понимал, что лейтенант был одним из сопровождающих, обеспечивал безопасность, правда, скорее не его, а информации, которую он переносил в роли своего рода живой э-карте, но предпочитал, чтобы такие сопровождающие вели его тихо, не показываясь на глаза и не доставая излишним вниманием. Так и было раньше, но почему со вчерашнего дня все неожиданно пошло как-то по-идиотски? Поднимаясь на третий этаж, Рихард проверил почтовый ящик. И даже не удивился конверту приятного кремового цвета: у полиции имелось своеобразное чувство юмора. Он не сомневался, что его быстро вычислят, но невольно восхитился скоростью и четкостью работы соответственных органов. В конверте лежала отпечатанная на официальном бланке «повістка», где пана Рихарда …, «запрошували як свідка внести чіткість у питання у справі № ... щодо подвійного замордування, вчиненого за нез’ясованих остаточно обставин». Следователь, который приглашал Рихарда «у середу ... листопада 2010 року о 18 годині відвідати окружний відділ Національної поліції за адресою ...», «старший дізнавач», имел странную фамилию Филин. Почему-то вспомнилось, что «филин» по-украински означает «пугач», «птах, що веде нічний спосіб життя і полює на точунів, зокрема на зайців і кролів». Рихард усмехнулся и, аккуратно сложив повестку, спрятал ее в карман плаща. Дома первым делом он включил фернзи и компьютер. Неожиданно повезло: как раз начинался очередной выпуск новостей, обновлявшийся каждый час. Сначала ничего интересного в нем не было: продолжается вывод частей Фридекорпса из восточных округов, легализована очередная политическая партия, какие-то социалисты-интернационалисты, полным ходом идет подготовка к Общенациональному конгрессу, на Восточном фронте доблестная армия Русланда отразила очередную провокацию кровожадных большевиков, гетман посетил столицу Транснистрии Одессу, где обговорил с президентом Великой Румынии сроки референдума о будущем области… Однако ближе к концу выпуска заговорили о вчерашнем происшествии, хотя, как правило, сюжеты подобного рода попадали в криминальную хронику, выходящую в более позднее время. Оказалось застрелил двух простых «українських хлопців» Вилли …, приехавший несколько недель назад из командировки в Поволжье, в район многочисленных немецких сельских колоний недалеко от границы с СССР. Фрау, которая, «своєю зверхньою поведінкою стосовно корінних мешканців краю провокувала їх на відповідну поведінку», оказалась украинкой, но попавшей еще в детстве в Рейх во время войны, а потом вернувшейся оттуда в начале 50-х, когда началась кампания по возвращению всех насильно вывезенных на родину. И вернувшейся не одной, а вместе с мужем, германским инженером гораздо старше ее («Шукала собі легкого життя з чужоземцем, жила за рахунок гіркого поту своїх братів по крові, набралася зверхності щодо рідного народу».) Комментарий удивил Рихарда: столько в нем было скрытой враждебности по отношению и к Вилли, и к «предательнице». Он выключил телевизор. На всякий случай переписав информацию с э-карте на собственную «флэшку», Рихард уже собирался было перезвонить, чтобы отчитаться о поездке, когда раздалась трель радиотелефона. В ответ на обычное «Халло» он услышал знакомый со вчерашнего вечера бесцветный голос: – Добрый вечер, это Олег. Как съездили? Рихард едва сдержался, чтобы не послать его в газовую камеру, но все-таки вежливо ответил: – Как обычно. А Вам не все равно? – Мне, лично, все равно. Не все равно тем, кого я представляю. Услышали, Вы проезжали мимо той аварии на трассе, когда расстреляли «вояків», попросили проверить, все ли с Вами в порядке. – Мой автобус был там через полчаса, патруль проверил документы и мы поехали дальше. – Замечательно. – Рихарду показалось, что в голосе «Олега», в котором не выражались никакие эмоции, промелькнули нотки иронии. – А то кое-кто переживает, что Родина лишится такой важной персоны, как Вы. Кстати, слышал, Вас завтра вызывают в полицию? – Ну, это касается только меня. Это по частному делу, криминал. – Вы и криминал? – «Олег» снова определенно усмехнулся. – Я свидетель непредумышленного убийства. – Все убийства предумышленны, только не всегда понятно, кто их замышляет – преступник или жертва. – Да Вы философ. Короче, что Вам от меня надо? – Рихард раздражался все больше этим бессмысленным разговором. – Мне – ничего. Просто проверил, все ли у Вас в порядке. Буду, знаете ли, иногда позванивать, так, чтобы быть спокойным. Ну, спокойной ночи. Рихард чертыхнулся, но трубку уже повесили. Передумав куда-либо звонить, он достал фотоаппарат и механически начал подбирать иллюстрации к будущей статье.
ВЛАДИМИР-III: Интересно.
lalapta: В общем-то интересно. Только верховенство белоэмиграции в Западной России как-то глаз режет. В течение войны белоэмигранты в основной своей массе воевали в сопротивлении (про казаков сейчас не говорю) так как русская белоэмиграция заведомо германофобская сила - ветераны ПМВ, а кое-где белоэмигрантство воевало с немцами и после войны (например, в 1932-35 на Гран-Чако). Да и нацисты во многом отвечали им "взаимностью" -Германское отделение РОВС было распущено в 1933, равно как и отделения НТС в Берлине, Мюнхене и др. крупных городах Германии. Основная часть русских коллаборационистов это как раз "перекрасившиеся" большевики Меньшагин, Шавякин, Богатырчук и др. тому пример. Про вывод вермахта и "фридекорпса" (кстати, а почему не "Фрайкор"?) из западной России тоже не особо верится. Здесь вспоминается ФРГ, где основа обороноспособности страны это контингент американских военных баз. Применительно к данному варианту можно брать за базис организации ВС Руссланда ФРГшный Бундесвер. Поскольку это наилучший пример организации войск "страны пораженного противника". Особенно в условиях разделения государства...
ВЛАДИМИР-III: Нечто вроде того я хотел описать в рамках альтернативы Германия, победившая в первой мировой. Рубежи, достигнутые германской армией весной 1918 становятся западными границами Советской России - со всеми последствиями.
Марчиевич: Все-таки буду вынужден белогвардейцев убрать: шансов у них таки было маловато, да и вождей харизматических было немного (точнее вовсе не было). Относительно армии, то все-таки исхожу из того, что немцы предпочитают воевать (а точнее сдерживать противника, война как таковая закончилась больше 60 лет назад) чужими руками. Кстати, Русланд и Белорусланд обиходные названия в разговорной речи, официально Русланд называется Великое Государство Российское.
Марчиевич: 5. Редакция «Обозревателя» находилась недалеко от бережно закрытых пластиком и пуленепробиваемым стеклом руин Золотых ворот, в одной из боковых улочек, отходящих от Ярославова вала. Она занимала два этажа довоенного дома и была знаменита среди журналистов Киева просторными кабинетами и возможностью курить на рабочих местах, несмотря на все кампании по борьбе за здоровый способ жизни. Правда, сегодня была среда, журнал выходил в четверг, поэтому первое преимущество отпало само собой – практически все штатные сотрудники были в сборе, а второе превратилось в недостаток – на всех двух этажах облака дыма не давали рассмотреть собеседника. Рихард приехал в редакцию только потому, что герр Михаэль требовал в среду обязательного присутствия вне зависимости от того, есть ли у журналиста материал в номере. Делать ему было абсолютно нечего, поэтому, развалившись в кресле, он или доставал коллег не очень остроумными шутками, или шутил над практиканткой Магдой, ангелоподобным созданием с белокурыми локонами, не очень хорошо понимавшей нелитературный русский язык. Настроение у него не улучшилось, он помнил и о визите к Филину, и о «флэшке», и о загадочном «Олеге», но привычная деловито-бестолковая атмосфера в редакции в день сдачи номера несколько успокаивала, создавала иллюзию, что все как обычно. Как в комнате появился герр Михаэль, Рихард не заметил. Он только услышал привычное, почти неразборчивое «Гутен таг», и сразу же увидел пред собой живот редактора. Несмотря на свои немалые размеры, он двигался с каким-то кошачьим проворством и сверхзвуковой скоростью. − Здравствуйте, господин Рихард. Рихард едва не вскочил, как школяр, но, слава Богу, не сделал этого и с чувством собственного достоинства немного приподнялся и пожал протянутую пухлую руку. От силы рукопожатия он чуть не поморщился: и откуда в этом толстяке столько физической силы? − Добрый день, господин редактор. − Пройдемте ко мне в кабинет, хочу обсудить Вашу статью в следующем номере. Все равно ведь делать ничего не хотите, сидите и мешаете коллегам. Рихард неохотно встал и последовал за Михаэлем. Со стороны они, наверное, смотрелись очень забавно: маленький круглый редактор и высокий, даже долговязый, журналист. Кабинет герра Михаэль находился недалеко от экономического отдела. Он был не очень просторный, скорее по размерам соответствовал стандартной комнате в панельных многоэтажках, но светлый, с огромным окном и минимумом мебели, что визуально увеличивало его. Стол герра Михаэля служил образцом немецкой педантичности и порядка: несколько аккуратно сложенных папок, огромный жидкокристаллический монитор (в Рейхе они были еще в новинку), на самом видном месте обязательная семейная фотография симпатичной полной блондинкой и двумя очаровательными мэдхен. Перед столом стояло несколько стульев, отнюдь не таких удобных, как кожаное кресло редактора: герр Михаэль по старинке считал, что подчиненный не должен чувствовать себя очень комфортно в присутствии начальника, дабы не расслаблялся. Рихард постарался сесть так, чтобы неудобства были минимальными: что-то ему подсказывало, что босс вызвал его не просто так, обычно он редко вмешивался в творчество до верстки номера. − Слышал, Вы опоздали на встречу с офицерами. Такова была манера редактора: без вступления, резко перейти к разговору, но начать с выяснения незначительных моментов, часто неприятных для собеседника. − Объективные обстоятельства: изменилось расписание. − Отвечать надо было четко, не вдаваясь в подробности, а главное ни в коем случае не оправдываться: оправдания герр Михаэль просто ненавидел. − Это сути дела не меняет. Вы должны были приехать в определенное время, но приехали позже. Это дурная славянская безалаберность, и, как видно, она свойственна даже таким ответственным людям, как Вы (Рихард удивился – никогда раньше редактор не называл его ответственным). Думаю, мне придется вычесть из Вашего гонорара десять процентов и отправить их на воспитание молодых украинских офицеров (в отличие от первой, вторая часть фразы явно была шуткой). Однако именно сейчас меня не интересует Ваша поездка и даже Ваша статья. Мне хочется поговорить о другом. Рихард сделал вид, что внимательно слушает, одновременно пытаясь найти максимально комфортную позу, он ерзал на стуле. Герр Михаэль как-то странно посмотрел на него и совершенно неожиданно спросил: − Вы какой факультет заканчивали? − Экономический, Киевского университета. − А который год Вы у нас работаете? − Восьмой. − А перед этим где работали? − В «Українській хроніці», сразу после получения диплома три года там в экономическом отделе. − А… понятно… − герр Михаэль отвалился к спинке стула и задумчиво посмотрел на Рихарда. Обманчивым полусонным взглядом, с прикрытыми веками, он казалось, смотрел не на него, а на его модно вытертые джинсы. Потом неожиданно будто встряхнулся и начал говорить совершенно на другую тему. − Вы очень ответственный гражданин, господин Рихард, не замечены в порочащих связях, с шуцманами последний раз общались в блаженные студенческие годы, лишнее что-то выпили, пишите хорошо, правда, иногда в срок не сдаете, но с кем не бывает… Вы положительны, любите высокую эвропейскую культуру (он так и сказал, как будто пародируя «домінуючу націю») и все ваши недостатки ограничиваются курением и выпивкой в вохен-енде… Редактор снова замолчал и опять сменил интонацию, заговорив почти официальным тоном: − Вы на самом деле хотите каких-то перемен или, как и всю Вашу жизнь, плывете по течению, не хотите принимать ответственных решений и думаете в очередной раз избежать выбора? Рихард ничего не понимал. Он был ошеломлен– герр Михаэль никогда не касался каких-то приватных моментов в жизни сотрудников. Вопрос был вроде риторический, но глаза редактора уже не были прикрыты, а буравили собеседника: герр Михаэль как будто ждал ответа. − Ладно, успокойтесь, ответить на мой вопрос Вы все равно не сможете или не захотите: вся Ваша жизнь – это сплошной уход от сложных вопросов и нежелание отвечать на них. − герр Михаэль убрал взгляд. − Такие, как Вы, привыкли избегать любого выбора, любых сложностей, любой альтернативы. Великий Рейх предоставил Вам все блага цивилизации, научил мыться каждый день и напиваться без желания набить морду лучшему другу. Вы думаете, что так будет всегда: транспорт по расписанию, доброжелательные соседи на лестничной клетке, хорошее пиво и возможность шароебиться (слово далось герру Михаэлю с трудом), не опасаясь что Вас ударят чем-то тяжелым по голове, в дешевых кабаках на пролетарских окраинах после полуночи. Или Вы думаете иначе? Рихарду не нравилось все то, что говорил главный редактор, в первую очередь из-за того, что говорил он, вероятно, правду. А герр Михаэль не унимался. − Не знаю, поняли Вы или нет, но вся Ваша жизнь отнюдь не является тайной для кое-кого, так же, как и все остальное, что Вас касается. Однако начиная с этого понедельника Вы получили возможность доказать, что можете на что-то повлиять и подтвердить Ваше право на такую жизнь. Вы хотите узнать как это сделать? Рихард не хотел. Он понимал, что начиная с вечера понедельника оказался в какой-то не очень хорошей ситуации, но одновременно старался внушить себе, что все в порядке. Редактор сегодня был не просто редактором: он был кем-то, кто не дает ему возможности жить, как он жил раньше. И это был не герр Михаэль, это был совсем другой человек, который желал получить от Рихарда отнюдь не регулярный экономический обзор. И Рихард ответил честно: − Нет, не хочу. Казалось, на толстой физиономии редактора промелькнула улыбка: − Я от Вас другого ответа и не ожидал, особенно после всего мной сказанного. Но дела это не меняет: так как раньше уже не будет. И говорю я Вам это не просто так, не для красного словца (герр Михаэль любил псевдонародные выражения), у меня слишком много других дел. И это не душеспасительная беседа: я не пастор. Я хочу от Вас конкретики: предпринять определенные действия, благодаря которым Вы сможете обеспечить некое спокойствие, и не только для себя, но и другим людям. Многим людям… Рихард с ужасом чувствовал, что мир уходит из-под ног: он в ловушке и вся его предыдущая жизнь осталась в прошлом. Он уже не хозяин своих поступков (а владел ли он ими когда-то?). Герр Михаэль неожиданно выскочил из кресла и приблизился к нему, пахнув хорошим французским парфюмом: − Многие думают, что Рейх плюнул на дружественные государства и нам до вас нет никакого дела. Это неправда. Рейх уйдет, он дает вам полную свободу и позволяет выбрать. Но дело к вам у него в любом случае остается: или Рейх бросит сотни тысяч немцев и позволит поступать с ними так, как вам захочется? Рихард почему-то ответил, деревянным голосом: − Нет, не бросит. Тогда герр Михаэль вернулся в свое роскошное кресло и спокойно сказал: − Господин Рихард, раз Вы так думаете, значит не все потеряно (и криво усмехнулся). Кое-кто знает, что Вы делали на базе, кроме задания, которое Вам дали, и что будет в следующую суботу. И кое-кто ждет, что найдется нормальный человек, который поможет Батьківщині (странно: говоря по-русски как коренной житель Русланда, герр Михаэль произносил украинские слова с ужасным акцентом) остаться с цивилизованным миром. Поэтому скажу просто: у Вас есть две недели, чтобы помочь Рейху спасти миллионы украинцев от возвращения в забытое прошлое. Всего две недели. Рихарду последние слова показались чересчур пафосными. Но он понимал, что именно сейчас ему скажут, что от него хотят. − Все просто. То, что Вам дали под Черниговом, не имеет никакого значения, передайте эту мелочь по назначению… Вас просто просят время от времени информировать кое-кого о планах ваших соратников, дабы мы могли уберечь их от некоторых поступков. И в следующую субботу Вы всего лишь должны остаться нейтральным, никто не заставляет лезть на рожон и противоречить вождям (и это тоже было сказано с нескрываемой иронией). Просто воздержитесь и помните, как дорог Вам комфорт ди Украине…И Ваша жена… − Я никогда не был женат, − хотя Рихард уже понял, что герр Михаэль имеет в виду. − Филляйхт… Однако она приехала в отпуск, вчера, если не ошибаюсь. Не звонила еще? − Я не был женат. − Значит, позвонит, куда денется? Впрочем, это уже Ваша частная жизнь, она никого кроме Вас не касается. Ну, ладно, не буду Вас, задерживать, Вам еще статью в следующий номер готовить… Герр Михаэль церемонно кивнул, показывая, что разговор окончен. Рихард встал, протянул руку, они обменялись рукопожатиями, и он вышел из кабинета. Не хотелось о чем-либо думать, но он понимал, что почему-то оказался внутри странного клубка заинтересованности русских и немцев. Они хотели его использовать, но, вероятно, еще сами окончательно не знали, как. И упоминание «жены» тоже было неслучайно, возможно, она на самом деле приехала. А значит, у него, кроме всего прочего, появилась еще одна проблема, и непонятно, что проще: разобраться с тем, что от него хотят спецслужбы (а это были именно они, для того, чтобы это понять, не надо быть семи пядей во лбу) или с собственной жизнью. Рихард тихо закрыл за собой входную дверь и отправился в ближайшее кафе, здесь недалеко был неплохой погребок.
lalapta: Полностью согласен. В эмигрантской среде были харизматичные казачьи лидеры Краснов и Шкуро. Но вот в русском белоэмигрантстве таких лидеров не было. Был бы хорош Деникин, но он еще в 1940-м отказался под каким бы то ни было предлогом сотрудничать с немцами. Так что идеальные "фюреры" России это Воскобойник и Каминский...
Марчиевич: Всех поздравляю с Новым годом! Чтобы он был лучше, чем предыдущий и принес Вам только счастье! Ставлю следующую главу.
Марчиевич: 6. В 18 часов Рихарда ждал старший следователь со странной фамилией Филин. Районный комиссариат находился довольно далеко от места работы, добирался туда он с двумя пересадками, в том числе и на трамвае. Оказалось, цену на проезд снова повысили на 10 процентов, проездной у Рихарда был только на С-банн и У-банн, поэтому пришлось платить еще дороже водителю: забыл купить одноразовый билет. Трамвай был новый, пражский, с электронными табло, удобными сидениями, низкой посадкой специально для инвалидов. Людей было немного, Рихард сел, как любил в детстве, на двойное сидение возле окна и прислонился к стеклу: он любил Подол, сохранивший дух старого, еще добольшевистского и дорейховского города, лет 20-30 назад аутентично отреставрированный, переполненный множеством заведений, вобравших в себя кухню всей Европы, дорогих магазинов, ночных клубов, кабаре, варьете, превратившийся в своего рода киевские Елисейские Поля и Монмартр в одном лице. Но комиссариат находился не там, где кипела жизнь, а ближе к старой, более чем столетней промзоне, хотя и выделялся на ее фоне своими урбанистическими формами, громадой из стекла и бетона, вовсе не пугающей, а похожей скорее на музей авангардного искусства. Вокруг были аккуратно подстриженные деревья и высаженные, как по линейке липы, стояло много лавочек, полицейских не было заметно, хотя и досужих прохожих тоже не наблюдалось. Рихард не любил полицию, для этого было много и субъективных и объективных причин, но и не боялся: шуцман в любом случае ассоциировался с безопасностью, с порядком, он по определению всегда выступал слугой закона, готовым встать на защиту каждого честного бюргера. На комиссариате еще висели таблички и на украинском, и на немецком языках, хотя второе давно уже не было обязательным. Внутри он оказался в огромном холле, на пропускном пункте сидел совсем юный мальчик в очках, больше похожий на студента Могилянско-Мазепинской академии. – Доброго вечора. Пан запрошений чи у приватних справах? Вопрос несколько удивил: Рихард никогда не думал, что в полицию можно зачем-то приходить по личным делам. – Так, запрошений. – Рихард протянул повестку. Юноша внимательно ее изучил, после чего доброжелательно кивнул: – Так, пан Філін казав, що затримується на роботі у надтермінових справах. Будь ласка, сержант Кріста вас проводить. Девушка взялась непонятно откуда, модельной внешности, но затянутая в элегантную темно-синюю, почти черную форму, она поздоровалась на двух языках и предложила следовать за ней. У Рихарда мелькнула мысль, что таким образом допрашиваемых успокаивают перед лицом возможных неприятностей: мужской конвой явно вызвал негативные эмоции. Они пошли по длинным, но светлым коридорам, поднялись на второй этаж и наконец остановились перед обычной дверью, большую часть которой составляло непрозрачное стекло. Рядом чернела табличка «Старший дізнавач Філін». – Вам сюди. Можете заходити, якщо забули шлях до вихода, пан Філін покличе мене, щоб я Вас провела. Сказав это девушка исчезла. Рихард символически постучал в дверь и приоткрыл ее: – Можна? Кабинет был небольшой, хорошо освещенный, в его центре на фоне массивного стола выделялась такая же массивная фигура. Поскольку единственным источником света была настольная лампа, лицо Филина разглядеть было невозможно. − Пане Ріхард, а Ви по-европейські педантичні, вітаю… Проходьте будь ласка, влаштовуйтесь як по-зручніше… Роздягайтеся… «Старший дізнавач» не шелохнулся, но комнату залил люминесцентный свет, не очень располагающий к доверительной беседе. Рихард автоматически огляделся. Мебель в комнате была не новая, но аккуратная: стандартный набор для бюро, никаких изысков. Удивило отсутствие почти обязательного портрета нынешнего гетмана: на том месте, где он должен висеть находился портрет Скоропадского, еще молодого, времен второго гетманата. − Та ви почувайтеся вільно, не соромтеся: наша поліція не лише береже спокій чесних українців, а й прагне, щоб вони вбачали в ній не джерело репресій, а свого найближчого товариша… Беріть стілець, сідайте якнайкомфортніше… Рихард взял крайний стул, сел так, чтобы не оказаться к Филину лицом к лицу: даже не успев толком его рассмотреть, он почувствовал исходящую от следователя опасность. Почему? Это был молодой мужчина, наверное, его ровесник, крупный, скорее грузный, чем атлетически сложенный, с простым лицом выходца из глубинки… Разве что глаза? Слегка прищуренные, непонятного цвета, они будто буравили собеседника, и не имело значения, что при этом говорил Филин. − Отже, пане Ріхард, Ви знаєте, у якій справі я змушений був Вас потурбувати? Чи потрібні додаткові пояснення? − Гадаю, що так, адже у повістці все чітко вказано. Вам потрібні мої свідчення у справі про те, що я випадково побачив позавчора ввечері? − Авжеж, пане Ріхард. Але це не все, це крихта від того, про що мені хотілося б з Вами перебалакати…Як, на Вашу думку, що нового Ви можете сказати мені про справу, у якій Вас викликали? Голос у Филина был приятный, глубокий, говорил он спокойно, с самыми благожелательными интонациями. − Як єдиний свідок, я мушу Вам викласти всі обставини справи, адже я був у ній єдиною сторонньою особою. − То й що? Ви гадаєте, німецький офіцер, винний у злочині, який сам нас викликав, щось міг збрехати? Він у всьому зізнався, до речі, можете легко в цьому переконатися. Филин извлек откуда-то бланк протокола допроса и протянул Рихарду. Распечатка, заверенная официальной печатью была озаглавлена «Протокол допиту п. … Р. як свідка у справі № ...». − То Ви читайте, будь ласка, не поспішайте. Я розумію, що цей протокол не є законним, але, гадаю, якщо Ви не будете заперечувати, ним можна скористатися. Час уже не ранній, робочий день закінчився… Бачите, змушений був Вас викликати на вечір: роботи у нас багато, а штати не надто великі. Рихард удивился такому откровенному нарушению закона: по крайней мере Филин мог бы сделать вид, что составляет протокол, задать обязательные вопросы, включить друкер и соблюсти необходимые формальности. Однако он ничего не сказал и начал читать. Пробегая глазами строчку за строчкой, он испытывал все большое удивление. Казенным украинским языком четко излагались все события вечера понедельника, с немецкой сухостью, но максимально объективно: на платформе, кроме него, Рихарда, стояли двое нетрезвых молодых людей и пожилая женщина, молодые люди вели себя некорректно, за семь минут до прихода электрички (такое мог заметить только германец) подошел немецкий офицер, молодые люди начали оскорблять фрау, потом один из них ее толкнул, немец, который до этого тихо стоял в стороне, два раза выстрелил, молодые люди упали, немец вызвал полицию. Ни добавить, ни убавить было нечего: все абсолютно правильно. Заметив, что Рихард закончил читать, Филин, который до этого внимательно изучал какие-то бумаги, встрепенулся: − Отже, все правильно? Ви з усім згідні? − Так, правда. Я навіть, здивований, зізнаюсь: мені не вдалося б краще розповісти. − То чудово, підписуйте, і ми зможемо вдатися до інших справ. Їх, гадаю, ми розв’яжемо так само швидко. Филин протянул авторучку, Рихард нашел в конце листа «Місце для підпису допитуваного», расписался, четко прописав свою фамилию, и протянул бланк следователю. − Добре, тепер можна і до головної справи. – И Филин неожиданно замолчал, сделав вид, что углубился в некие бумаги. Он молчал с многозначительным видом, как будто ждал, что Рихард и сам понимает, что это за дело и сам включится в его обсуждение. Однако тот не понимал. − І що у Вас за справи до мене? – задавая этот вопрос Рихард испытывал не самые приятные ощущения: то, чем он мог заинтересовать полицию, могло иметь далеко идущие последствия, и не самые приятные. − Та Ви, мабуть, і сам чудово здогадуєтесь, але все-таки спробую пояснити. Як там справи з листом з Берліна, вже надійшов? И замолчал, почти театрально. Рихард сделал вид, что ничего не понимает, но, наверное, это у него плохо получилось. Филин не стал делать паузу слишком длинной и продолжил: − Так, так, пане Рихард, не дивуйтеся. Але й не лякайтеся: те, що про Вас треба знати, я знаю, як бачите ніхто Вас до страшних лабетів ув’язнювати не збирається, навіть до буцегарні не саджають. Швидше зараз я виступаю, як Ваш спільник, і хтів би перемовитися з Вами про певні важливі речі, важливі не лише для Вас чи для мене, але для всієї країни! При последних словах в его голосе зазвучали звонкие, пафосные нотки. − Всі знають, у який відповідальний час ми живемо. За кілька днів уперше за сотні років наша держава здобуде справжню самостійність, і лише ми, її мешканці, будемо вирішувати всі наші справи. Більш ніхто не зможе нам нав’язати своїх порядків чи безладу. Але постає питання: що далі? Що на нас чекатиме після цього благословенного часу? Майбутнє під німецьким чоботом у вигляді так званої Вільної Европи чи істинно самостійне життя в соборній Батьківщині? Саме в соборній, від Сяну до Дону, як сказано в нашому національному гімні. Із Наддністрянщиною, Галичиною, Кубанню, з усіма землями, де живуть українці. Ця мета надихає багатьох до непокори режиму, нехай і тому, який зве себе народним і говорить, що він стоїть на обороні інтересів неньки-України. Филин снова замолчал, так актер делает паузу во время спектакля, чтобы зрители могли ощутить важность следующей фразы. − Отже візьмемось за головне. Ваша діяльність чудово відома тим, хто має про неї знати. Можете не сумніватися, ваша Організація вже не перший рік на контролі у компетентних органів, і ваша роль у ній також. «Какая роль?» – подумал Рихард. Вся его роль в последние годы исчерпывалась командировками по всей Украине, во время которых он мог получать необходимую информацию, не более. Ну да, еще общение с «провідниками», часто вынужденное, но, как правило, давно приносящее скорее разочарование. − На Україні багато людей на всіх поверхах влади, які поділяють ваші ідеали. І розуміють, що той великий розкол, який відбувся сімдесят років тому давно вже вичерпав себе і не містить жодних об’єктивних передумов. Наразі, коли нам вже випала така зручна година, всі ми маємо об’єднатися і разом торувати свій шлях. Єдина Україна буде, самостійна від будь-яких впливів, котра об’єднає під своїм проводом усі східні нації, від естів до козаків. Неожиданно Рихард разозлился: он вспомнил бывшую базу Фридекорпса, неуклюжих тамошних офицеров НЗС, нудный монолог соседа за столом и одновременно собрата по подполью о страшной русской угрозе. − Пане дізнавач, що Ви від мене хочете? Ви гадаєте, що Україна подолає Москву, наші доблесні вояки розіб’ють мільйонну російську армію, озброєну найсучаснішою німецькою зброєю та загартовану в постійних боях на Сході? А потім здобуде від пшельків Галичину та від мамалижників Одещину? Чим? Хто? Та й навіть якщо так, то до чого тут я, нехай і член проводу, але зовсім не пов'язаний з мілітарними справами?! − До чого тут Ви? – казалось Филин искренне возмущен. – До чого тут Ви?! Ваша позиція видається дивною з огляду на вашу діяльність, це швидше позиція якогось містянина, якого не цікавить нічого, крім смачних харчів і їбання з блядями. Ви не вірите у ваші ж сили? Не знаєте, що за останні п’ять років чисельність ваших спільників зросла принаймні вп’ятеро, що кожний третій у війську та поліції дотримується ваших поглядів? Рихард знал все это, но всегда скептически относился к прыщавым студентам украинской филологии или «куркулистым» и заскорузлым украинским бауэрам, неожиданно возомнивших себя едва ли не спасителями нации. − Щодо наших сил можете бути спокійні, нам їх багато на що вистачить. А щодо вашої ролі спробую пояснити популярно. Ви зустрічалися позавчора з деяким «Олегом», а сьогодні мали розмову з Вашим безпосереднім керівником, чи не так? Можете не відповідати, я навіть знаю про що ви розмовляли з агентами російських і німецьких спецслужб… . І знаю, чого від Вас хочуть, навіть більше, ніж Ви самі: знаєте, Команда хліб даром не їсть. Это был первый намек на таинственную «Команду народової безпеки», щупальца которой уже десятки лет, по слухам, пронизывал всю страну, от компаний неформальной молодежи до Гетманской канцелярии. Хотя Рихард практически с самого начала беседы уже понял, что с ним разговаривает не простой полицейский следователь. − Здогадуюсь. – Ответил он односложно. − То як знаєте, не буду далі напружувати Вас зайвими розмовами. Сформулюю чітко: наступної суботи Ви повинні підтримати рішення про спільний фронт (эти слова следователь произнес нарочито четко, медленно, но Рихард все равно не знал, что они означают), водночас повідомивши пана Михайла (и толстый рот Филина скривился в презрительной усмешке) и гаспадина «Олега» (и снова он неприятно улыбнулся), що ніякої спільної дії не буде. Слава Богу, дехто домігся того, що ці пани не змогли пролізти до лав вашого руху і можуть лише обробляти певних несвідомих громадян. Рихард понимал, кого Филин считает несознательным, и понимал, в насколько критическую ситуацию он попал. − То, пане Ріхард, маєте добре подумати, і не лише над своєю поведінкою, а й ширше, над своїми поглядами. Ви вільні, отже. Викликати пані Кристину на допомогу? Чи знайдете вихід самі? − Дякую, сам вийду. До побачення. Филин как-то задумчиво, тихо, будто разговаривая сам с собой, произнес: − Так-так, до побачення… Когда Рихард уже одевал плащ, Филин неожиданно спросил: − До речі, чув, дружина до Вас приїхала. Щирі вітання. − Я ніколи не був одружений, - раздраженно отозвался Рихард. За один день уже второй раз его выводили из себя упоминанием о его прошлой личной жизни. И второй раз это были люди, каждое слово которых теперь имело некий особенный смысл. − Та все одно, вітаю, − Рихард находился к следователю спиной, но ему показалось, что он снова видит как толстые губы Филина растягиваются в гадкой усмешке.
krolik: З Новим Роком! Марчиевич пишет: В 18 часов Рихарда ждал старший следователь со странной фамилией Филин. таки справді альтісторично звучить
Марчиевич: 7. Следующий день не задался с прошлого вечера. Приехав довольно поздно домой, Рихард обнаружил, что в кюльшранке хоть шаром покати: бутылка прокисшего молока, заплесневевший сыр (но отнюдь не рокфор) да пара банок пива, завалявшихся чуть ли не с прошлого года. Вспомнив, что за целый день он съел пару горячих бутербродов, Рихард сразу же почувствовал жуткий голод. Выругавшись на трех языках одновременно, Рихард выкинул в мусор испорченные продукты, потом выпил пиво и завалился спать. Утро началось с бесконечных телефонных звонков. Уже в семь утра позвонили из Организации: у некоторых ее членов были странные представления о конспирации, они считали, что по утрам телефоны «чесних громадян» не прослушиваются. Несмотря на полную бредовость подобной идеи (нормальные люди всегда понимали, что спецслужбы работают круглосуточно и без перерыва на обед), она была довольно популярна и приходилось испытывать определенные неудобства. Не очень совершенным кодом ему сообщили, что материалы следует передать связному в гроссмаркте «Ферайн» ровно в 11.00, по давно установленной процедуре. Последнее, правда, пришлось кстати: Рихарду в любом случае необходимо было сегодня идти за продуктами, да и супермаркет находился от него в одной остановке трамвая. Потом позвонила мать, именно тогда, когда он уже снова начал засыпать. Этот звонок уже был связан с экономией: еще не закончилось льготное «ночное» время, когда стоимость минуты разговора уменьшалась в несколько раз. С ходу она «обрадовала» его напоминанием о том, что они с отцом, как всегда, приедут на Рождество. Рихард прекрасно понимал, что вряд ли через месяц они с радостью приедут на Украину, он вообще не знал, что тогда будет твориться, и даже думать об этом не хотел, но само собой сказать об этом матери не мог. Разговор вышел бессмысленный, как, в общем, и большинство их разговоров: обмен неинтересными новостями из жизни совершенно забытых им родственников, «охи» и «ахи» о быстрорастущих ценах и застывших зарплатах (матери ли жаловаться, подумал Рихард) и тому подобная чепуха. В конце мать передала трубку отцу, и еще десять минут Рихард выслушивал подробности последнего тура футбольной Рейхслиги и обсуждал (точнее поддакивал) превосходство киевской команды над всеми остальными (если он не ошибался, она сейчас шла где-то в середине второй десятки, приближаясь к вполне заслуженному за последние годы вылету в украинский элитный дивизион). Повесив трубку, Рихард почему-то не испытывал никаких чувств, кроме раздражения, хотя и понимал что родители у него одни и они не вечные. От подобных мыслей настроение не улучшилось. Родители последние десять лет жили в Баварии, где-то в районе Мюнхена. В свое время мать, работавшую в Министерстве информации и коммуникаций, пригласили на трехмесячную стажировку в одну из телекомпаний Южной Германии. Как ни странно, и ей там понравилось, и руководство компании предложило неожиданно освободившуюся вакансию одного из директоров. Рихард не знал, каких трудов ей стоило уломать отца, всегда тяжелого на подъем и к тому же приближавшегося к пенсионному возрасту, но, тем не менее, вскоре они уехали в Рейх, оставив ему все честно нажитое за двадцать пять лет семейной жизни имущество, включая трехкомнатную квартиру и почти новый «фольксваген» (он до сих пор ржавел где-то на стоянке). Последний раз он был у них года три назад, полюбовался на уютный коттедж в пригороде, новенький «мерседес», побродил по городу, испробовал несколько десятков сортов местного пива, напился пару раз с отцом и переспал с очаровательной служанкой Марысей родом из-под Данцига. Но родители приезжали в Киев по несколько раз в год, под Рождество обязательно, вносили в его жизнь на несколько недель дискомфорт и нередко даже вынуждали съезжать на это время к приятелям или в дешевый отель где-то на окраинах Нойштадта. Жаловались постоянно на ностальгию, но почему-то возвращаться окончательно не спешили, пару лет назад даже не только получили постоянное гражданство Рейха, но и штаатсбюргершафт Баварии… Уже когда Рихард одевался, зачем-то позвонил «Олег». Поприветствовал его, как старый знакомый, напомнил о необходимости сделать выбор (конечно же, не уточняя, какой, но после вчерашнего дня Рихард уже и сам приблизительно догадывался, что от него хотят), и уже пожелав удачного дня (на что Рихард про себя только чертыхнулся), спросил: − Удачного Вам вохен-енде, как-никак сможете с красивой барышней развеяться, не все время бобылем сидеть. − Это Вы мне такую барышню обеспечите? Если бесплатно, то я только за, − попытался пошутить Рихард. − Да ладно, не прибедняйтесь, разве жена у Вас не красавица? – и повесил трубку до того, как Рихард выматерился в трубку. Гроссмаркт был построен среди огромной индустриальной зоны конца 50-х годов, раскинувшейся от Приорки до начавшей застраиваться лет 30 назад Оболони, превратившейся со временем в один из самых престижных районов столицы. Примерно, когда начали застраивать Оболонь, стали и переносить местные предприятия за черту города, в основном за Нойштадт или Жуляны. Теперь на месте заводов и фабрик, как грибы, росли торговые центры, многоэтажки и разбивались парки и скверы. Рихарда особенно радовало последнее: в отличие от центральной части Киева, являвшей собой в прямом смысле этого город-сад, окраины на излишек зелени пожаловаться не могли. Войдя вовнутрь магазина, Рихард сразу же направился к рядам камер хранения. Ставить их начали недавно, раньше было не принято не доверять покупателям, как и в Рейхе, но лет пять уже в большинстве гроссмарктов просили оставлять вещи в особых ящичках: даже официальная статистика признавала резко возросшее количество краж. Многих людей за сорок, а особенно немцев это возмущало, они воспитывались с особым пристрастием к порядку и честности, но и хозяев торговых сетей тоже можно было понять: нередко вполне приличные молодые (и не очень) люди пытались вынести, не заплатив, самые дорогие продукты, или, что еще хуже, весьма недешевые чудеса атлантической или восточноазиатской техники. Впрочем, такое обидное для большинства нововведение сильно упрощало Рихарду способы передачи материалов. Оставив в одном из ящичков свою спортивную сумку с Е-карте, Рихард взял тележку и отправился в торговый зал. Почему-то вспомнились многочисленные, еще черно-белые сериалы 60−70-х о борьбе с «советскими» (а тогда еще и «американскими») шпионами либо о подрывной деятельности доблестных агентов абвера в Свердловске или Вашингтоне. Его всегда утомляла вся эта псевдоконспирация, коды, пароли – как здравомыслящий человек он изначально понимал, что все их «подполье» можно было вычислить в течение получаса, а раз не вычисляли, значит, не особо хотели. Не боялись, наверное, особо, или еще по какой-то причине (после визита к Филину Рихард понимал ее в большей или меньшей мере). Да и в целом едва ли не с самых первых школьных лет Рихард не помнил никаких репрессий против оппонентов режима, разве что не приветствовались большевики (хотя в последние годы им фактически разрешили действовать, только под другими названиями) и террористы в прямом смысле слова, вроде тех, жертв которых он видел позавчера на автобане, без различия их политической принадлежности… Рихард скупался долго и с удовольствием: этот гроссмаркт отличался чрезвычайно широким ассортиментом, в том числе импорта со всего мира. Правда, иностранные деликатесы позволить себе мог далеко не каждый: огромные ввозные пошлины перекрывали доступ всем товарам, аналоги которых производились в дружественных государствах или Рейхе, в наибольшей степени это касалось продукции сельского хозяйства, особой гордости Украины. Сегодня Рихард позволил себе взять литровую бутылку ирландского виски, стоившую, как пять литров отличного шнапса. Впрочем, в хорошем алкоголе он никогда себе не отказывал, в добавку к виски взял с десяток банок крепкого пива из Бреслау, оно напоминало его любимое польское, которое в Киеве было дефицитом. Вообще, то изобилие, которое ныне наблюдалось, стало привычным не так давно, а доступным тем более. Еще в конце 70-х набор продуктов, которые мог купить среднестатистический бюргер, был достаточно неширок: то есть продуктов было вдоволь, они были достаточно дешевы, но, как правило, количество наименований по каждому виду не превышало трех-четырех, в Киеве в редком магазине в центре можно было выбрать, например, из десяти сортов ветчины. По всему городу были раскиданы тысячи ладенов, где продавцом обычно работал сам хозяин и круг покупателей ограничивался жителями близлежащих домов. Все изменилось после того как власть предержащие объявили об очередном этапе «досягнення народного добробуту» и разрешили доступ на рынок компаний со всех уголков Свободной Европы: у бюргера появилась возможность выбирать, как грибы, начали расти гроссмаркты, в основном дочерних сетей германских и скандинавских компаний, только большинство владельцев ладенов разорились и пошли работать к ним уже в роли наемных работников… На кассе произошел странный инцидент. Рихард по привычке расплачивался карточкой «Дрезднер банка», протянул ее кассиру, но она принимать отказалась, заявила, что согласно ноябрьскому приказу Министерства торговли, карточки, эмитированные в евромарках, не принимаются. Он очень удивился, даже не поверил такой глупости, но наученная еще с немецкой педантичностью барышня извлекла распечатанный приказ и показала возмущенному посетителю. Слава Богу, у Рихарда имелась другая карточка, в карбованцах, правда редко используемая, но какие-то деньги там были, даже на виски хватило. Забрав сумку, Рихард убедился, что материал у него взяли, и почувствовал, как всегда, облегчение: не очень-то ему нравилось выступать в роли передаточного звена. Перед тем, как ехать домой, он зашел в небольшую пиццерию здесь же в торговом центре, всегда в ней бывал, когда скупался в гроссмаркте. Сделал заказ, его, как всегда, принесли быстро, пицца была отменная, по славянской привычке Рихард решил заказать рюмку горилки к ней и позвал кельнерин. Когда он попросил ее передать благодарности Паоло, повару-итальянцу, который здесь работал и с которым он как-то даже выпивал вместе в соседнем биргартене, официантка очень удивилась: итальянец еще месяц назад уволился, соскучился вроде по родине, укатил на свою солнечную Сицилию (или Сардинию), перед этим обучив нескольких молодых украинцев своему вкусному искусству. Когда он приехал домой, было уже около трех часов. Завтра в это же время распечатанная статья должна была быть на столе у герра редактора, а времени осталось не так много, благо, часть материалов была уже подготовлена. Включив компьютер, Рихард пытался настроиться на работу, но не получалось. Статья посвящалась использованию переданным Фридекорпсом баз и их общему влиянию на экономическое развитие. Как ни странно, действующие базы, в пределах каждой из которых находилось не менее пяти тысяч зольдатен, а на некоторых и до десяти, обеспечивали работой десятки тысяч украинцев по всей стране, а кроме того, осуществляли работы по созданию местной инфраструктуры, безвозмездно помогали в ремонте местных коммуникаций, обеспечивали полицейскую охрану: уровень преступности в районе их расположения был минимальный, близкий к нулю, поскольку немецкие фельджандармы нередко пользовались «особливими заходами впливу», не всегда соответствующими законодательству, но вызывающими ужас у бывалых и не очень уголовников. Теперь большинство баз поступало в распоряжение местных властей, разве что в районе северо-восточной и восточной границы несколько из них оставались в руках военных, только теперь украинских. Вообще последние несколько лет Рихард, когда готовил свои регулярные обзоры, испытывал непонятную тревогу. Нет, если исходить и из официальной статистики, и из отчетов германского Министерства по связям с дружественными государствами, которые регулярно давал герр Михаэль, все было в порядке: стабильный рост экономики, улучшение благосостояния, даже опережавшее этот рост, расширение отношений со всем миром, в том числе и с Объединенными Нациями, минимальная инфляция, в целом отвечающая народнохозяйственному развитию. Да и на уровне чисто бытовом все то, что видел Рихард, не должно было вызывать никаких отрицательных эмоций: строились новые кварталы, банки, в рамках разумного, расширяли кредитование, число безработных равнялось примерно числу бездельников и пьяниц, которых старательно отслеживали гебиркауфсееры, большинство с оптимизмом смотрело в будущее. Что же так настойчиво стучалось в сознание, пытаясь доказать, будто все идет не совсем так, как должно идти? Или это все связано с предчувствием тех перемен, в подготовке которых принимал участие и Рихард? Но ведь ничего принципиально измениться было не должно, ничего ни против Рейха, ни против колонистов не планировалось, с Рейхсаусвэртигес амт общий язык должны были найти быстро. Тогда что же? Как ни удивительно, но через три часа статья была практически готова, осталось расставить фотографии и разбить ее на пункты: главный редактор требовал, чтобы все материалы были четко структурированы. Как раз именно тогда, когда Рихард набирал последнее предложение, внимание его отвлекли Нахристс: он всегда работал под фон включенного телевизора, предпочитая глуповатые фильмы сорока − пятидесятилетней давности вперемешку с выпусками новостей. Сейчас как раз по «Центральному національному» шел главный вечерний выпуск. В одном из первых сюжетов, между сообщением о ноте Министерства внешних сношений к правительству Речи Посполитой с требованием полного государственного финансирования всех украинских учебных заведений Восточной Галиции и рассказом о постройке десяти новых нефтедобывающих платформ на шельфе Черного моря прошла информация о серии терактов на автобанах против патрулей НЗС. Представитель Министерства безопасности, моложавый полковник лет пятидесяти, заявил, что на происки врагов национальной государственности, явно большевистских агентов, армия ответит усилением контроля на дорогах и тотальными проверками всех подозрительных граждан. Это Рихарду не понравилось, хотя он и не был «подозрительным гражданином» в понимании этого полковника, но разговор с Филиным свидетельствовал, что те, кому надо, все о нем знают. Еще через несколько сюжетов коснулись происшествия, свидетелем которого он стал в понедельник, правда, несколько мельком: россияне передали официальный запрос относительно Вилли …, так как во время своей командировки он оказался замешан в «насильницьких діях проти мирних громадян Великої Російської Держави, під приводом переслідувань озброєних заколотників, коїв несправедливості щодо мирних російських селян та біженців від нелюдського більшовицького режиму». Ведущая никак эту информацию не комментировала, но напомнила, что у одного из погибших «залишилася дружина та двоє діточок, які тепер ніколи не побачать батька, не відчують його чоловічої турботи». Рихард, в который раз вспомнив обоих погибших, даже скривился, так не вязались они с отцовской заботой. Отвлекшись от новостей, Рихард вернулся к работе. И снова зазвонил телефон. Через несколько секунд он услышал в трубке такой знакомый и до сих пор любимый голос. Звонила Хельга.
Марчиевич: Следующая глава - сплошная мелодрама:) Однако без нее никак не сложить все вместе.
Марчиевич: 8. Рихард сидел в погребке недалеко от редакции, пил свой любимый бок и листал толстый пятничный выпуск «Украинской правды», рассматривая фотографии, но не вдумываясь в смысл подписей к ним. Сегодня, когда он принес статью (хотя вполне можно было пересылать материалы по Нетцу, редактор требовал лично приносить их), его снова вызвал к себе в кабинет герр Михаэль. Он даже не намекнул на позавчерашний разговор, был на удивление краток, но задание дал весьма специфическое: взять в понедельник интервью у лидера одной из оппозиционных партий, попавших на Общенациональный конгресс. В ответ на немой вопрос Рихарда герр Михаэль объяснил, что штатный корреспондент отдела политики заболел гриппом, а интервью уже проанонсировано. Правда, все же заметил в конце разговора: «А Вам, господин Рихард, будет особенно полезно пообщаться с такими людьми, как-никак Вы тоже к этому некоторое отношение имеете». Было еще рано, Хельга должна была прийти сюда только через полчаса, но и в редакции делать было нечего. Поэтому Рихард сидел, пил пиво, курил любимые французские сигареты и старался ни о чем не думать. Не получалось. Сейчас его тридцатитрехлетняя жизнь подошла к какой-то странной рубежной точке, после которой должны были произойти такие перемены, каких он никогда не испытывал и масштаб которых трудно было представить. Вся его жизнь до этого шла по некоей колее: средняя школа, гимназия, университет, удачная работа, пусть и не совсем по специальности, совместная жизнь с Хельгой… Да, конечно, не без отклонений, придающих такой вполне удачной жизни, некоторую пикантность. Еще в гимназии Рихард совершенно неожиданно для себя сошелся с националистами, оказался среди основателей небольшой пробандеровской группы, сохранил с ней связь и в университете, и сам не заметил, как маленькая организация единомышленников, едва вышедших из подросткового возраста, в течение пятнадцати лет превратилась в хорошо разветвленную структуру, насчитывавшую сначала сотни, а потом тысячи фанатично настроенных членов. Нет, он не был идеологом или активным борцом за «істинно самостійну соборну державність», но и место его осталось рядом с верхушкой Организации, а личная дружба с руководителями Провода способствовала высокому авторитету среди рядовых «патриотов». Вся его борьба сводилась к поездкам по всей стране, связанным со сбором информации и контролем над работой региональных отделений (журналистский статус способствовал тому, чтобы не вызывать подозрений в широкой географии этих визитов), а также к участию в регулярных совещаниях Провода с правом голоса. Впрочем, еще в последние годы с Хельгой Рихард окончательно разочаровался в идеалах Великой Украины, но и менять ничего не стал: ей он говорил, что из-за его положения это опасно для жизни, себе – что жалко терять такой высокий (пусть и не совсем заслуженный) авторитет среди десятков (а возможно и сотен) тысяч людей. Проблему также создавало раздвоение сознания: восхищаясь организацией жизни, обеспеченной на основе порядков, принесенных на немецких штыках, он одновременно был в рядах тех, кто эти порядки, по сути, подрывал. Выпадали из общего жизненного благополучия и отношения с Хельгой. Они любили друг друга, изначально имели отдельное жилье, оба достаточно зарабатывали, каждый год по несколько раз летали на курорты Средиземноморья или Адратики, казалось, их жизнь была идеальна. Конфликты начались незаметно для Рихарда, он считал, что все по-прежнему, однако что-то уже изменилось. Пока он радовался своей беззаботной и относительно вольной жизни в редакции сначала крупнейшего, а потом и единственного общенационального русскоязычного еженедельника (а две – три статьи в месяц и подработки время от времени позволяли ему вести беспечную жизнь типичного представителя среднего класса), она сменила несколько работ, получила второе высшее образование и выучила английский язык (еще лет пять назад это вызывало удивление). Точкой бифуркации стало ее решение переехать в Рейх − здесь она перестала видеть перспективы для дальнейшего развития и ее карьеры, и всего остального. Рихард ехать не хотел: его все устраивало. Хельга пять лет назад помахала ему рукой и улетела на реактивном гроссрауме компании «Райхслюфтганза». После этого у них установились странные отношения: они периодически созванивались, регулярно переписывались по Нетцу, встречались на вохен-енде в старинных европейских столицах или летом на курортах Испании либо Монтенегро и никогда не обсуждали свои отношения. Правда, после последней встречи прошло уже больше года, как-то время быстро летело, что ли… − Привет. – Как будто они не виделись с сегодняшнего утра. Он поднял голову. Хельга почти не изменилась: высокая, стройная, натуральная блондинка, с очень уверенным взглядом, без обильной косметики, но та, что была, делала ее гораздо моложе, чем на самом деле, чуть ли не ученицей старшего класса гимназии (такой он ее впервые и узнал больше десяти лет назад). − Привет. – Он продолжал ее внимательно изучать, но да, она была все той же Хельгой, которой, он знал. − Перестань на меня так смотреть: ты же знаешь, что я это ненавижу. Иди лучше закажи мне вина, только не бери самое дорогое, они все равно тут скорее всего из одной бутылки наливают. Если не забыл, белое сухое, желательно из Готтенланда… − Забудешь такое… - неразборчиво пробормотал он и направился к барной стойке. Крымских сухих вин не было, он удовлетворился бессарабским, и сразу взял бутылку: это было гораздо дешевле, зачем платить больше. Когда он вернулся, рядом с его бокалом лежала небольшая, нарядно оформленная коробочка, а Хельга загадочно улыбалась. Увидев свой заказ, она усмехнулась: − Ви иммер…Зиийст, битте, вас хабе их дир митгебрахт. − Оптом дешевле, − попытался он пошутить и налил вино. Распечатав коробочку, Рихард не удивился: внутри лежал ханди. В принципе, он и сам давно мог себе его позволить, но то ли руки не доходили, то ли потребности особой не было. − Спасибо… Ты всегда умела делать дорогие и полезные (он подчеркнул именно последнее слово) подарки. Даже не знаю, как тебя отблагодарить. − Какие благодарности? Сто лет не виделись, наконец, встретились, о каких благодарностях можно говорить? Хотя, ты же знаешь, всегда с удовольствием возьму деньгами. И засмеялась. Рихард тоже улыбнулся. Его все так же удивляло: столько не виделись, а будто с утра разъехались на работу. − Да не смотри на меня, как идиот. Ты же не идиот? Кстати, номер проплачен на месяц вперед, сеть не украинская, а общерайховская, не надо морочить себе голову о том, куда и кому звонить и сколько платить, все включено. Тебе должно пригодиться. А вообще, я по тебе соскучилась, давай выпьем. Он согласился. Почему бы и не выпить? Все было так, как много лет назад. И это ему нравилось… Они не надолго задержались в погребке: в конце концов, Хельга давно не была в Киеве и ей не очень хотелось напиться в этом не самом интересном (хоть и уютном месте). Планов у них тоже не было, но пятимиллионный город, знакомый им со времен уже довольно далекой юности, таил в себе немало соблазнов. Их променад охватил множество мест, которые уместились всего лишь в несколько кварталов, но привел в итоге в небольшое заведение, находящееся в районе огромного торгового центра, построенного на месте исторического Евбаза, на площади Павших Героев. Это было не самое уютное место, с не очень хорошей кухней (подавали в основном разогретые в микроволленофен вурст с капустой или вареники, в зависимости от национальных пристрастий не очень взыскательных потребителей), самое дешевое пиво и какую-то гадость, названную «справжнім живим вином»» (благо, в тихую хорошее вино они пронесли с собой). Но для них это место, украшенное копиями фотографий города столетней давности, еще не изуродованного почти четвертьвековым правлением большевиков и их же терактами осени 41-го имело особую ценность. Неожиданно Хельга заговорила серьезно (до этого они больше с юмором вспоминали совместную жизнь, смеялись над неуклюжими политиками всех мастей и просто говорили «о погоде»). − Ты так и собрался здесь оставаться? И так же продолжаешь играться в свои хальбвушигешпилен? Не думал о том, что пора сменить место жительства и применить свои мозги в том месте, где их смогут оценить? Рихард не удивился: это было в стиле все той же Хельги, подобные упреки он уже слышал, без преувеличения, тысячи раз. Однако настроение было замечательное, все проблемы, возможно, под влиянием алкоголя, отошли на задний план, и пережевывая кусок теплого вурста (он все-таки заказал себе невкусные сосиски, просто хотелось есть) он почти промычал: − А мне и здесь неплохо. − Ты в этом уверен? Или, ви иммер, живешь в своем собственном мире и не хочешь за пределы этой искусственной клетки свой нос высунуть? Тебе кажется, что тебе неплохо, или тебе хорошо на самом деле? Казалось, она на что-то разозлилась (а может, и не казалось), у нее и раньше бывали такие перепады настроения. − Ты знаешь, я давно не пытаюсь тебя изменить, и увидев сегодня, я подумала, что ты изменился сам. Но, наверное, это иллюзия: ты не способен измениться. Что ты скажешь, если узнаешь, что через полгода я уеду в Штаатен? Он ничего не мог сказать, но и не был удивлен особо: в свое время точно так же Хельга уехала в Рейх, а он, мотивируя своей уникальной работой, которая там никому не нужна, никуда ехать не собирался. − Ничего не скажу, − а в самом деле, что мог сказать он человеку, который, если принимает решения, то ничто (любой форс-мажор бессилен) не может ему помешать? Не очень вкусный вурст неожиданно закончился. Так же, как и этот, совсем не к месту разговор (для него не к месту). Они пошли куда-то еще, потом ехали на трамвае, весело распивая из очень неудобной бутылки (нарушая недавний закон «про поведінку в громадських місцях») нечто кислое, легкое и дурманящее. Потом на У-банне (продолжая распивать, но уже что-то другое, сладкое и густое, какой-то ликер, наверное). Наконец, они оказались перед его подъездом. − Странно, мне казалось у вас другие двери?.. − Были другие… И в самом деле, раньше, по европейской моде, двери были другие, наполовину стеклянные, хрупкие. Их заменили пару лет назад на бронированные, с таким популярным сейчас тюршпреханланге: вырос уровень преступности, обокрали несколько квартир в соседних домах, все забеспокоились о собственной безопасности и коллективно решили установить мощную преграду для неведомых воров. Когда они поднялись к нему в квартиру, Хельга заперлась в ванной, а он переоделся, раскупорил банку пива и плюхнулся в кресло с сигаретой и пультом от телевизора. Появилось почти забытое ощущение семейной жизни, которое укреплялось шумом в ванной, создаваемым таким родным человеком (для него родным, насколько он близок Хельге Рихард предпочитал не думать). Наконец, она появилась, как всегда неожиданно. − Ого, да ты таки изменился… Он не знал, что она имела в виду, но понимал, на что намекает. − Пойдем спать? − Спать?!! Да, они были взрослыми людьми. И им не мешали всякие предрассудки, даже такие, как любовь или ее отсутствие. А хорошо или плохо это, ни он, ни она не знали.
krolik: мелодрама с началом перехода в порно
Марчиевич: Порно не будет:)
Марчиевич: Суббота пролетела незаметно. Они поздно встали, позавтракали кофе, которое Рихард разбавил сигаретой, посмеялись над национальным музыкальным каналом и отправились в город. Здесь продолжился их вчерашний променад, правда, разбавленный культурной программой: они побывали на выставке современного украинского искусства в открывшемся недавно «Центрі національної штуки» на Подоле, несуразном огромном здании, вобравшем в себя десятки архитектурных стилей, от готики до атлантического стекла-бетона (протесты против его постройки в исторически малоэтажном районе длились с конца 80-х годов) и сходили на «сучасне українське кіно» (ушли с половины фильма, оказавшегося скучной переделкой красивой и романтичной немецкой мелодрамы тридцатилетней давности). Побывали, наверное, в десятке заведений, даже попали в какой-то ночной клуб с американскими мотивами и жуткой «афроамериканской» музыкой, в котором надолго не задержались, но уехали домой на такси: ни С-банн, ни трамвай уже не работали. Они не обсуждали ни нынешнего состояния их отношений, ни планов на ближайшее будущее: разве что Хельга сказала, что она в длительной командировке, возможно, и Рождество встретит на Украине, и, вероятно, будет его время от времени навещать и даже ночевать – в семейном отеле, который ей сняло крупное издательство, в котором она работала, было так скучно. Будто и ночи не было: Рихарду показалось, что он и не ложился, когда раздалась пронзительная трель радиотелефона. Веккер показывал половину восьмого. Рихард еще не проснувшись, понял, кто ему звонит. И он не ошибся. Почти механическим голосом, с соблюдением всех никому не нужных предосторожностей, ему дали понять, что к десяти часам ждут на важном совещании в Броварах. Совещание было незапланированным, но ничего серьезного не предвиделось, это дали четко понять, просто Проводу срочно потребовалось обсудить некий вопрос. Рихард закончил разговор, громко выругался и пошел в ванную принимать душ бриться: отдельные его влиятельные собратья по подполью всегда требовали от своих коллег идеального внешнего вида. Потом разбудил Хельгу, вкратце объяснил ей ситуацию (она ничего не сказала, только состроила недовольную мину) и, оставив ей запасной комплект ключей, вышел. Времени было достаточно, но опаздывать на совещания было непринято. По дороге на Северный автовокзал: оттуда удобнее и дешевле всего было взять такси в Бровары, он перекусил каким-то несуразным бутербродом в небольшой закусочной датской сети быстрого питания, где ему в нагрузку дали также бесплатный воскресный выпуск киевского «Бильда». Бульварная газета, переполненная уймой информации о жизни украинских и других знаменитостей, его не интересовала, но приличия ради он ее перелистал, полюбовался расцветом родного шаугешефте и полюбовался на роскошные декольте очередной реинкарнации Марики Рекк (за 60 лет их счет перевалил за вторую сотню). По городу и на автобане уже готовились к Рождеству: были вывешены поздравления политиков и чиновников всех мастей на трех языках, многочисленные магазины уже начали распродажи и призывно завлекали красивой и не очень рекламой, даже с утра в воскресенье не сидели без дела оформители, развешивающие гирлянды. Сам Рихард был равнодушен к этому празднику: в семье спокойно относились ко всяческим религиям, главным праздником считали Новый год, впрочем, все равно его крестили в небольшой церквушке недалеко от их дома, он даже точно не знал какой конфессии: то ли православной автокефальной, то ли греко-католической. Правда, свой агностицизм или даже атеизм приходилось скрывать: в стране принято было демонстрировать религиозность, считалось, что это способствует «відродженню духовності, занапащеної гидотною більшовицькою гідрою» (так и возрождали уже почти 70 лет). Рождество, «справжнє свято справжньої української родини» (почти рекламный слоган), с начала 50-х годов отмечали по-европейски: в ночь с 24 на 25 декабря, по крайней мере в основных двух церквях, претендовавших на контроль над душами абсолютного большинства украинских верующих – Украинской автокефальной православной (чей форпост в Киево-Печерской лавре сверхлояльные журналисты сравнивали с возрожденным «православным Ватиканом») и Украинской католической (еще в конце 40-х годов митрополичий престол был перенесен из возвращенного полякам Львува в Софийский собор). Лишь немногие сторонники Московского Синода придерживались традиционной даты 7 января, но они были так немногочисленны и сосредоточены в основном в районах Воронежского и Донецкого округов, что по всей остальной Украине этот день ничем не выделялся из череды постпраздничных будней… Странно, Рихард, наверное, задремал, потому что совершенно не заметил, как такси привезло его на место. Шофером был молодой немец, но не из поселенцев, а «уклонист», слишком молчаливый, как для таксиста. Он отказался от чаевых, вежливо попрощался и несколько иронически пожелал удачного дня. И в самом деле, чье-то воспаленное воображение выбрало для совещания район, известный среди нормальных граждан как средоточие самых дешевых легальных борделей, рассчитанных на германских миротворцев. Сейчас, после того, как количество их клиентов сократилось до минимума, это район переживал не лучшие времена: на многих 2-3 этажных зданиях, которыми он был застроен, краска облупилась, многие дома стояли с наглухо закрытыми ставнями – их владельцы уже съехали, кое-где стекла были разбиты. Ходили слухи, что многие десятилетия борющаяся за здоровый моральный дух своих подданных украинская власть вообще поставит проституцию вне закона. Но ему надо было не в бордель, а в детское кафе с идиотским названием «Равлик-Павлик». Оно находилось здесь же, среди люстхаузов, и в голове мелькнула мысль: на кого оно рассчитано, на детей продажных женщин, что ли? Кафе представляло собой весьма непрезентабельную коробку из стекла из бетона, на вид почти заброшенную, только ядовитыми красками выделялась на входе в него гигантская пластиковая улитка, похожая на чудовищ-мутантов из мультфильмов его детства о жутком мире после ядерной войны между свободными европейцами и порабощенными всемирной олигархией атлантистами. Когда он уже был у наглухо запертых дверей, неизвестно откуда возникла огромная фигура в толстой, на меху, черной кожаной куртке с лицом одного из тех крестьян, пополнивших Организацию, о которых говорил Филин. − Не працює, спеціальне обслуговування. Эс функционирт нихт, зондернбединунг, - заученно проговорил, а скорее тихо прорычал он, заслоняя своей тушей дверь. Шутить с таким не хотелось, хотя сначала и мелькнула такая мысль: − Я серед запрошених на день янгола доньки пана Демченка. − Ви від пані Чернявської? − Ні, від його швагра. − Будь ласка, всі Вас чекають. Идиотская игра с паролями бесила, но поделать ничего было нельзя: это называлось конспирацией. Охранник отодвинулся, и Рихард смог попасть внутрь. Там его встретило симметричное отражение фигуры на входе, но тот ничего не спрашивал, видно доверял охраннику. Зал кафе был неуютный, заполненный дешевыми пластиковыми столами и стульями, на стенах висели жуткие изображения каких-то сказочных героев, Рихард узнал по головному убору Красную Шапочку и по уродливой палице Котигорошко. Бар был пуст. Никого не было, но, как из-под земли, возникла девушка в стандартной униформе официантки, в темном платье с белыми кружевами и чепчике, и провела его в дальний конец зала, где скрывалась еще одна дверь. Дальше был небольшой коридор непонятного предназначения, за которым располагалась небольшая комната, уже заполненная людьми. Рихард поздоровался. Часы показывали без двух минут десять. Его приветствовали, кто сдержанно, кто подбежал и обнялся. По составу собравшихся, Рихард понял, что созвали «стариков», «отцов-основателей» (правда, «стариков» весьма условных, старшему, знаменитому в узких кругах «Бой-Туру» было не больше сорока), не было ни молодежи, ни представителей полиции или военных, никого из регионов – фактически только киевляне. − Вітаю, пане Григоре (он не навидел, когда его так называли, имя Григорий даже чисто лингвистически не соответствовало имени Рихард), ми тут маємо намір кілька питань обговорити і попередньо розглянути одну проблємку перед Великим Збором, − заседание вел Олекса Гирнык, он же Сурмач, присоединившийся к движению лет пять назад галициец откуда-то из-под Тарнополя. И он, и Рихард почему-то сразу невзлюбили друг друга, Олекса вообще считал его «москалем», место которого на донецких шахтах, но уж никак не в Сопротивлении. Рихард занял свободное место, постаравшись сесть подальше от Олексы и поближе к Деркачу, старому приятелю, с которым его связывали отношения еще с времен университета. − Як ти, Миколо? Давно ні тебе, ні Христю не бачив. Усе до ладу? Мыкола тоже был рад его видеть, этот приземистый, мрачноватый на вид человек, преподающий историю в одной из сельских школ под Киевом, всегда искренне радовался встречам с Рихардом, уважая его за широкую эрудированность и острый ум. − Та все добре, як завжди, Христя закінчує третій семестр, я непогано влаштувався в себе на окрузі, до Великої доби стане чи не вся мілітарка, та й більшість поліцаїв за нами. Не дарма хліб їмо… Рихард и Деркач перекинулись еще несколькими фразами, но тихо, на них несколько раз неодобрительно посмотрели и они были вынуждены замолчать. Заседание шло по стандартной модели. Сначала осветили несомненные успехи в привлечении «нового членства» (как и все движения, претендующие на спасение некоторой части человечества, они тоже были склонны к определенной показухе и преувеличению успехов), потом заклеймили нескольких предателей, единственным достойным наказанием для которых была пуля в затылок (вина одного из них заключалась лишь в том, что он посмел заявить о разочаровании в националистических идеалах после того, как на его глазах был убит сосед, безобидный немецкий гроссбауэр, постоянно угощавший его детей конфетами). Говорил в основном, Олекса, однако когда перешли к рассмотрению «проблємки», слово взял «Бой-Тур». − Шановні добродії, на часі постало питання, обійти яке ми не можемо. За тиждень маємо визначитися як бути далі: чи об’єднати наші зусилля з прибічниками інших поглядів, чи самим намагатися позбутися цієї зрадницької влади. Я б запропонував сьогодні нашим найближчим товаришам визначитися з цього приводу. Зрозуміло, що ми тут зібралися у вузькому складі, і немає людей з регіонів та молодших братів, але нехай ті люди, які свого часу творили наш рух Опору скажуть своє вагоме слово. Отже, я пропоную вельмишановному Проводу проголосувати: чи повинна наша організація стати до спільних дій разом з нашими ідеологічними супротивниками, але заради світлого майбутнього України, чи ми маємо і надалі самостійно робити нашу тяжку, але потрібну справу? Всего присутствовало тринадцать человек, у Рихарда в воображении даже проскользнули ассоциации с каким-то подобием тайной вечери. «Бой-Тур» продолжал: − Гадаю, наше голосування має бути відкритим. Тож я пропоную тим, хто за об’єднання сил з усіма активними ворогами режиму, підняти руки. Вопрос был поставлен достаточно размыто, Рихард не понимал, что руководители имеют в виду: неужели ради их, достаточно абстрактной цели, они готовы вместе с юго-восточными большевиками и либералами всех мастей, невзирая на любые и многочисленные разногласия, уничтожать пусть и не совершенную, но вполне устраивающую большинство обывателей власть? Голосовали не спеша, руки поднимали медленно, как в эпизоде с замедленной прокруткой кадров: Олекса, еще один галициец, в свое время боец УПА, Константин из Одессы (всегда говорил, что в большевизме кроется конструктивное зерно), мелкооптовый торговец из Киева Петро (никогда не имел четких убеждений), единственная женщина здесь, Лариса, сын ее был убит шуцманами, официально при попытке ограбления киоска на одном из киевских марктов, и сам «Бой-Тур». − Не бачу щось ентузіазму, хлопці. Але і тиснути не можу: ми всі тут на рівних правах. Підніміть руки, хто проти. Против были Назар, майор НЗС, Степан, врач-психиатр, Андрий, инженер киевского завода «Фольксвагена», Марко, преподаватель гимназии, Петро, молодой, но успешно делающий карьеру работник Министерства внешних сношений. Деркач смотрел на Рихарда: как правило, он голосовал так, как его приятель журналист. Рихард не стал голосовать против. Он дождался, когда «Бой-Тур» предложил «утриматися», и тогда поднял руку. Мыкола проголосовал так же. Олекса не удержался от ехидного замечания: − І Григір, і його старший товариш, як завжди: ні вашим, ні нашим. Не хочуть висловити чітку думку з жодного важливого питання. Однако «Бой-Тур» его не поддержал, он сказал как руководитель, выступающий по отношению к свои подчиненным в роли едва ли не отца: − Не варто, пане Олекса, так казати: ці хлопці наші випрбовані товариші, які багато років беруть участь у боротьбі. Тож утримайтесь від таких ремарок. Однако решение все равно было не принято, а «Бой-Тур» явно хотел другого результата. На его скуластом, красиво-благородном лице промелькнула тень разочарования. − Сподівався, товариші виявлять більшу розсудливість у підході до такого доленосного питання. Але до Збору ще тиждень, то, гадаю, багато хто змінить свою думку. Тому, не будемо засиджуватись, час ще є, бажаю всім доброго закінчення неділі. И первым вышел, вежливо попрощавшись. Расходились по одному, из соображений все той же конспирации, с промежутками в несколько минут. Мыкола предложил сходить выпить по паре бокалов пива, но Рихард отказался, пообещал встретиться в ближайшее время. Он хотел домой, чувствовал какую-то усталость, да и выпитое за предыдущие два дня давало о себе знать. На выходе его встретил один из близнецов-охранников: − Таксі чекає Вас на сусідній вулиці, ідіть прямо, перше перехрестя і наліво, таксі фірми «Зручний шлях». Обычно после подобных совещаний, проходивших в столь несуразных местах, организаторы организовывали для их участников своеобразную развозку, правда, машины старались вызывать по разным адресам. − Дякую. На улице охранника уже не было. Шел дождь со снегом (или снег с дождем). Идти пришлось не долго, но плащ Рихарда промок чуть ли не насквозь. Наконец он увидел аккуратный темно-зеленый «опель», открыл дверь и плюхнулся в теплый салон. Через час он должен был быть уже дома.
krolik: мда, політика замість порно
Марчиевич: Печальная глава: спецслужбы надо слушать:)
Марчиевич: 10. Но домой Рихард попал не через час, а гораздо позже. С самого начала водитель показался ему необычным, в первую очередь своей мрачной физиономией, что так не свойственно работникам сферы услуг, и отсутствием форменной одежды. Но это его особенно и не удивило: в последнее время во многих автокомпаниях сквозь пальцы смотрели на нарушения во внешнем виде, некоторые даже говорили, что страсть к униформам – пережиток германского империализма, чуждый «вільному духу козацької нації». Правда, таксист чем-то напомнил ему «Олега», но в тот момент Рихард счел это манией преследования, хотя, конечно, на следующий день не мог вспомнить даже во что он был одет, не говоря о каких-то личных приметах. Ехал он очень быстро, несколько раз превышал скорость, что очень удивляло: драконовские штрафы давно приучили большинство трезвых автомобилистов к соблюдению правил, особенно тех, которые зарабатывали ездой на свой буттерброт. Когда въехали в Киев, Рихарда удивило, что они свернули в сторону Подола: обычно на Куреневку предпочитали добираться через Оболонь, где в последние десятилетия построили три новых мостовых перевода. − Пане, Симона Петлюри це на Куренівці, може, Ви сплутали з бульваром Родини Петлюр? Водитель пробормотал невнятно что-то вроде «Та знаю, все в порядку, так шлях коротший…». Рихард пожал плечами: поездка оплачивалась Организацией, разница составляла в худшем случае несколько минут, да и, возможно, таксист на самом деле лучше разбирался в сложной транспортной сетке Большого Киева. Однако неожиданно, когда проехали Старый мост, машина притормозила возле одинокой фигуры, активно ей махающей. Рихард возмутился: подбирать пассажиров автомобилю с клиентом было строжайше запрещено, это почти стопроцентно вело к увольнению. Он уже открывал рот, чтобы выразить свое возмущение, но не успел. Передняя дверь очень быстро открылась, грузная фигура в грязно-сером пальто устаревшего лет двадцать назад фасона втиснулась в кресло и обернулась: − Вітаю, пане Ріхард. Сподіваюсь, у Вас знайдеться трохи часу для розмови. Это был Филин. И он очень гадко улыбался. − Добрий вечір, пане старший дізнавач. Чим можу бути корисним? − постарался ответить он как можно спокойнее, стараясь не выразит никаких эмоций. Точнее одной эмоции, самой естественной в этой ситуации – страха, он испугался, хотя до конца еще не понимал, чего. − Незабаром дізнаєтесь, − как-то странно почти неуверенно сказал Филин. − Заїдемо в одне місце трохи переговоримо. Сначала Рихард подумал, что они поедут в комиссариат, но почти сразу же понял, что ошибается. Такси свернуло в сторону Печерска, покружило в незнакомом лабиринте улочек и переулков и остановилось возле неприметного трехэтажного строения, похожего на кустарную фабрику по производству какой-то дребедени, построенную, вероятно, в начале 50-х годов. Все молча вышли. (А куда же было Рихарду деваться? Ждать особого приглашения?) Свет в здании нигде не горел. Слева от массивных бронированных дверей висела скромная табличка «Дільничний відділок № 324 Київської міської округи Української національної поліції». Водитель подошел, сотворил какую-то манипуляцию и двери открылись. − Прошу, − вежливо указал на двери Филин и слегка подтолкнул Рихарда. Тычок был слабый, но неприятный. Первым зашел водитель, потом Рихард. Филин аккуратно прикрыл за собой двери. Внутри был небольшой холл, тускло освещенный (источников света не было заметно). Дальше они прошли небольшую дежурку, потом «буцегарню», ядовито-зеленая краска на решетке которой давно облупилась, и, наконец, уперлись в обитую коричневым дерматином дверь на которой выделялась старая пластиковая табличка «Обер-капітан О. Т. Шевченко». Было заметно, что люди в отделение не заходили по меньшей мере несколько месяцев, помещение давно не проветривалось, и, казалось, было труднее дышать. «Таксист» открыл дверь ключами и встал в сторону, пропуская вперед Рихарда и следователя. Свет уже был включен, и то, что он увидел, его не удивило: пыль, облезлые обои на стенах, окно с плотно закрытыми жалюзи, пустой ободранный стол, два табурета и больше ничего. Филин сел на табурет, стоявший около стола, указав на другой Рихарду. − Шановний пане, я й не думав, що Ви так погано розумієте, коли з Вами говорять чемно. − начал он без вступления. В то же самое время он начал раздеваться, аккуратно повесил свое жуткое пальто на крючок, оказавшийся прямо за ним и делал странные движения, как будто разминал затекшие кости. − Коли я знайомився з інформацією про Вас, то вирішив, що Ви розумна людина. Тепер, мабуть, зміню свою гадку. Але все одно вибору не маю: неприємно лише, що замість тісної співпраці, як сподівався, буду змушений тиснути на освічену культурну людину. Наша справа (он сделал четкое ударение на слово «наша») не може постраждати через те, що опинилася в руках людей, які не розуміють її ваги. Тому, пробачте. Он уже встал и медленно приближался к Рихарду. В нем чувствовалось что-то угрожающее, но голос был бесстрастен. Когда он был в нескольких сантиметрах от Рихарда, тот подсознательно отшатнулся, но было поздно. Продолжая говорить, он нанес короткий удар в челюсть, очень болезненный, Рихард упал с табурета, сразу же попробовал подняться, еще не зная, броситься ли ему на Филина (по физическим кондициям он тому не уступал) или сгруппироваться (сопротивление было бессмысленным, у полицейских явно было оружие, да и убивать они его не собирались). Но следователь не позволил. Он продолжал говорить и методично, через какие-то равные промежутки наносил чувствительные удары, максимально стараясь унизить. В конце концов Рихард сжался и принял некое подобие позы эмбриона. − …Ви повинні знати, що ми ніколи не кидаємо слів на вітер. І попри те, що довіряємо людям, все ж їх і перевіряємо. А зважаючи на те, що Ви насправді нам і цікаві, і потрібні, то Вас однозначно мусили перевірити. А Ви, ймовірно, вирішили, що з Вами ведуть порожні балачки і не розумієте серйозності Вашого становища. То зараз просто мусимо показати Вам, що це не так. Вас перевірили, можна сказати запропонували скласти іспит. Ви цей іспит не склали. Вам надають ще один шанс. Але якщо, Ви і його не витримаєте, то наслідки будуть серйозніші, ніж сьогодні… Филин говорил четко, некоторые предложения повторял по несколько раз, но при этом продолжал методично избивать Рихарда. Было очень больно, и не только физически, но сознание оставалось ясным. Сколько это длилось, он не понимал, но вряд ли дольше получаса. Время от времени следователь делал паузы. Наконец, он закончил, презрительно посмотрел на Рихарда и сказал: − До речі, спочатку мені здалося, що Ви хоч би спробуєте дати відсіч, адже за силою фізичною навряд чи я Вас перевершую. Рихард открыл глаза. Филин медленно одевался, с преувеличенным вниманием рассматривая его. Застегнув пальто, он открыл дверь и крикнул: − Панасе, коли добродій вийде, покажеш йому, де тут вмитися. А то щось втратив свідомість, упав, підлога брудна. І додому відвезеш, це ж наша людина! − Слухаюсь! Ничего не говоря Рихарду, он вышел, прикрыв дверь. Рихард приподнялся, в тело, казалось, воткнулось множество иголок, но на табурет присесть получилось. Он ощупал лицо, челюсть болела, но вроде была цела. Несколько минут сидел, стараясь не двигаться. Потом встал, постарался отряхнуть пальто и, пошатываясь, вышел из кабинета. Панас стоял прямо напротив дверей и он чуть не толкнул его. Рихард старался не поднимать глаз. Молча охранник провел его в туалет, там было даже зеркало над ржавым умывальником. Лицо было цело – бить то ли шуцманы, то ли «гестаповцы» (так по старой памяти называли работников органов безопасности или КНБ) умели, не оставляя следов. В голове было пусто, он и не представлял себе, что человек разумный может совершенно ни о чем не думать: будто Филин выбил все мысли. Он умылся, кое-как почистился и пошел к выходу. Молча сел в «опель», продолжая находиться в оцепенении. Панас довез его быстро, продолжая молчать, только когда Рихард выходил вежливо попрощался: − До побачення. В этот момент их глаза встретились, и Рихарду показалось, что он увидел во взгляде «таксиста» сочувствие. Раздевшись, приняв душ и налив себе немного виски, Рихард плюхнулся в любимое, но старое и продавленное кресло. На журнальном столике он нашел довольно пространную записку Хельги, написанную мало разборчивым почерком человека, привыкшего все тексты набирать на клавиатуре компьютера. Ее немецкий язык был ему не совсем понятен, все-таки на Украине даже в школе преподавали айнфахдойч, а она уже пять лет привыкла к классическому, за чистотой которого в коренном Рейхе следила особая комиссия, безжалостно чистившая его от английских и славянских неологизмов, но в целом смысл он понял. Хельга писала, что довольна выходными, обязательно хотела бы их продолжения, но очень расстроилась от того, что он не прекратил свои детские «гефэрлих Шпиле». Так же она пространно напоминала о своем подарке, советовала завтра же взять его с собой (а вдруг мне захочется неожиданно с тобой связаться?) и настоятельно советовала внимательно изучить инструкцию, дабы он научился писать КМТ − короткие текстовые сообщения, ими очень удобно обмениваться, если нет возможности разговаривать вслух. Телефон она поставила на зарядку и активировала его номер (он и на самом деле лежал, подключенный к электросети, рядом с запиской, мигая зеленоватым экраном). Рихард до сих пор не совсем пришел в себя, поэтому записка не вызвала у него особых эмоций. Он даже не включил ни фернзи, ни компьютер − такая его охватила апатия. Рихард просто сидел в кресле, отхлебывал виски и затягивался сигаретой. Больше ни на что сил у него не было, да и боль никуда ни делась, все тело ныло, а хуже всего была боль психологическая, постоянно напоминавшая о его бессилии перед Филином, и бессилии не физическом. Когда раздался звонок, Рихард вначале не хотел брать трубку, но звонили долго, он подумал, что это Хельга и таки дотянулся до трубки. − Добрый вечер, Олег Вас беспокоит. Рихард даже и не понял в первые секунды, кто это, но когда понял, не сдержался: − Он для меня не добрый, и Вам это, думаю, известно. Поэтому не морочьте голову, если Вас интересует мое состояние, то оно херовое, и если хотите его улучшить, то повесьте трубку и перезвоните завтра. − Да? Что же случилось? − на том конце провода будто хихикнули. − Поскользнулись и ушиблись? − Типа того. Все? − Вам явно не хорошо. Однако не советовал бы мне грубить, − в голосе «Олега» послышались жесткие нотки. − Я, конечно, беспокоюсь о Вашем здоровье, но, думаю, в его состоянии Вы сами виноваты. И искренне желая Вам выздоровления, все же советовал бы прислушиваться к советам опытных врачей, а не заниматься самолечением: оно часто ведет к летальному исходу? − Вы мне угрожаете? С какой стати? Может, напомните еще высокие слова о некоем выборе? − Рихард уже не злился, он был в ярости. − Спокойнее, пожалуйста. Вы же не истеричка из тупой мелодрамы «лягушатников»? Вы уже прекрасно знаете, что от Вас хотят, а поэтому не стройте из себя большевистскую целку-подпольщицу. И помните, если Вашу болезнь не удастся вылечить, придется с ней обойтись более радикально. − Ну это вряд ли, − Рихард старался сдерживаться. − Не думаю, что Вам хочется лишиться единственного доступного пациента. − Нет, конечно. Но ведь можно найти и более действенные лекарства. Пусть до Южной Баварии и далеко, но можно подумать о местной терапии. − Думайте, думайте, − снова вскипел Рихард, прекрасно понимая, что «Олег» имеет в виду. − Но оставьте меня в покое. Дайте отдохнуть от сегодняшнего сеанса лечения. − Конечно, конечно. Однако ведь некоторые пациенты имеют беспорядочные половые связи и иногда важно напомнить им о сдержанности. А то, знаете ли, все лечение может пойти насмарку. Гуте нахтс. В трубке раздались короткие гудки.
lalapta: Марчиевич пишет: сын ее был убит шуцманами, официально при попытке ограбления киоска на одном из киевских марктов Неужели даже через 60 лет после окончания войны обстановка на "восточных территориях" настолько нестабильна, чтобы существовали отряды самообороны? Это какой же должен быть разброд, что обычная муниципальная полиция не справляется с ситуацией?
Марчиевич: Шуцманы - простонародное название украинских полицейских. Отряды самообороны - это фрайкор, добровольные военизированные объединения немецких поселенцев. Они дальше будут часто упоминаться, хотя, как правило, их основная роль - типа как ДНД при СССР, в политику они не лезут и к Фридекорпсу (вооруженным силам Рейха в "дружественных государствах") отношения не имеют.
lalapta: Марчиевич пишет: Отряды самообороны - это фрайкор А не ландсштурм (или даже фольксштурм)?
Марчиевич: Ландштурм - резерв вооружённых сил, который созывается только на время войны, имеет вспомогательное значение и составляется из лиц, отбывших срок службы под знаменами и в запасе или по каким-либо причинам освобожденных от службы в постоянных войсках, но физически годных к военному делу. Ландштурм в Германии и Австрии соответствовал ополчению в России. Фольксштурм - отряды народного ополчения Третьего рейха, созданные в последние месяцы Второй мировой войны для отражения натиска союзников на территории Германии. Фрайкор - наименование целого ряда полувоенных патриотических формирований, существовавших в Германии и Австрии в XVIII—XX вв. Война давно закончилась, так что фрайкор (свободный корпус) наиболее подходит.
Марчиевич: Немного о мире Рихарда. Начну с запада на восток. Испания Испания сохранила нейтралитет и после второй мировой войны и создания в начале 50-х Свободной Европы генерал Франко отказался в нее входить. Он налаживает отношения с "атлантистами", одновременно стараясь не ссориться с Рейхом. В конце 50-х Испания приобретает статус главного и дешевого курорта для британцев. Испания входит в Объединенные Нации (ОН). Экономика поддерживается кредитами МВФ, в 60-е стартует "испанское экономическое чудо", основанное на дешевой рабочей силе и довольно высоком уровне образования. В 1976 каудильо помирает. При нем поддерживался жесткий политический режим, с одной партией и преследованием республиканцев и нацменьшинств. После прихода к власти Хуана-Карлоса, как и в "реале", в течение двух лет страна переходит к парламентской модели. В то же время стратеги Рейха решают расколоть страну, поскольку им невыгодно мощное гоударство в Европе, состоящее в союзе с ОН. В1982 Каталония, а в 1984 Баскония после референдумов выходят из состава Испанской федерации (с 1979), присоединяются к Свободной Европе в конце 1980-х, на их территории расположено несколько баз Фридекорпса. Лишившись индустриально развитой и курортной Каталонии и северного побережья, Испания вступает в полосу кризиса. Ситуация улучшается в середине 90-х после победы "проевропейской" Демократической партии. С 1997 Испания член Свободной Европы, в 2000 создана Конфедерация Испании и Басконии, к которой в 2005 присоединилась Каталония. В то же время Испания остается членом ОН (государств, состоящих в обеих организациях пока не так много, но их количество постоянно растет). В стране сильны левые настроения, в Галисии существует мощное сепаратистское движение. В Каталонии на выборах в 2009 победила оппозиционнная Левая республиканская партии, которя стремится к выходу из конфедерации, мотивируя это тем, что не хочет помогать нищим и ленивым испанцам жит в свое удовольствие за счет трудолюбивых каталонцев. Процесс выхода завершится к середине 2011.
lalapta: "Объединенные нации" - это военно-политический блок (как, например "Союз Наций" в ВСДО) или просто международная арбитражная организация по типу "Лиги наций"? Просто если это-таки военно-политический блок, то войти в него в 50-х (при том, что в НАТО испания вошла только в 1982-м), а потом развалиться и вступить в пронемецкий Евросоюз как-то странновато...
Марчиевич: ОН не военно-политический блок, это все-таки нечто вроде ЛН. Штаб-квартира в Нью-Йорке. Сейчас это большая международная говорильня вооде ревльной ООН. Военно-политический союз существует между США и Великобританией, к нему примыкают и другие страны, в т. ч. бывшие британские колонии (Канада, Австралия, Индия и т. д.).
Марчиевич: 11. Рихард лег спать почти сразу после звонка «Олега»: ему казалось, что после всего сегодня он заснет мгновенно. Он ошибался. Не надо было смотреть на часы, чтобы понять, что он ворочается уже несколько часов. Состояние умственного оцепенения прошло. Теперь мозг будто воспалился от того, о чем приходилось думать. Рихард хорошо понял, что имел в виду его русский визави. И это было самое сложное. Он мог скептически относиться к идее, мог не любить Руссланд, мог иметь собственную позицию, но, к сожалению, он не мог быть теперь свободным в своих поступках. Хотя разве есть ли в этом чья-то вина, даже его? Он вспомнил простое, круглое и курносое лицо Мыколы, его большие, совсем не учительские руки, своего рода преклонение перед остроумием и эрудированностью Рихарда. Он вспомнил Кристу, которая предпочитала, чтобы ее называли Хрыстыной, «по-украински». Она не была похожа на своего отца, возможно, на мать, но ту Рихард не знал, она умерла много лет назад, вроде, была дочкой бауэра, уже давно Мыкола был женат на Мотре, простой и малограмотной, но очень доброй крестьянке из его же села. (После редких визитов к ним он, бывало, по несколько дней страдал от болей в желудке, вызванных непомерным украинским гостеприимством, связанным с неограниченным обжорством.) Криста (или Хрыстя, он называл ее так только в моменты близости) была высокой, с угловатой, может даже не слишком женственной, а мальчишеской фигурой, огромными зелеными глазами и шапкой огненно-рыжих волос. …Их связь началась случайно, примерно через год после отъезда Хельги. Непонятно как, но совпало, что он первый раз сам поехал в Истрию, в любимый Ровини, и в огромном терминале киевского аэропорта, перед таможенным контролем, встретил Мыколу, провожавшего туда же, на самый север итальянской Адриатики, Кристу и двух ее подружек, таких же юных. Конечно же, Мыкола подошел, кратко пересказал последние новости и одновременно попросил присмотреть за девочками. Рихард пошутил, что никогда не работал воспитателем в детских садах, но в глазах приятеля читался такой страх («Це ж як? За тисячу кілометрів? В іншу країну, та й ще до макаронників, вони ж там хіба що не з дитсадка розбещені? А якщо хтось спокусить? А як ще гірше – маніяк, чи цей, як його, пєдохвіл?!»), что он сказал, что сделает все возможное. Девочки захихикали, зарделись. Правда, ни наставник, ни охранник им был на самом деле не нужен, об этом ему сразу же по пропаже из поля зрения отца сообщила Криста, которую он знал едва ли не младенчества. Он и не спорил, но на всякий случай оставил им адрес своего пансиона. Из аэропорта разъехались с разными встречающими, но (и снова дурное совпадение) оказались в пансионах, находившихся на соседних улицах, и ходили на один пляж. Однажды, когда Рихард в одиночестве наслаждался пивом, морским бризом и немецким адаптированным детективом (в одиночестве, потому что иметь какие-либо отношения ему не хотелось, а за проституток платить было жалко), к нему подошла Криста. Оказалось подружки свалили куда-то с новыми итальянскими друзьями, но друзей было всего двое, и ей посоветовали подыскать себе пару. Пару искать ей не хотелось, итальянцы и хорваты не нравились, но и одной на пляже лежать было скучно. Знакомых больше не было, поэтому она решила развлечься беседой с «дядьком Рихардом» (да-да, именно так она его тогда называла). Рихард уже не помнил, о чем они тогда говорили, но говорили долго, потом пошли вместе купаться, потом поиграли в какую-то дурацкую игру современной молодежи (не в «пляшечку» конечно, скорее нечто интеллектуальное). Уже ближе к вечеру разбежались, но завтра снова встретились, подружки от отсутствия Кристы не страдали, им было интереснее с Паоло и Романо. Как-то незаметно (и не афишируя частых встреч перед подружками, Криста оказалась на удивление сообразительной для шестнадцати лет) они стали гулять по старому городу, ходить в заведения (и Криста там первый раз в жизни напилась – как то так получилось, что он уже начал забывать о ее возрасте) и съездили в Венецию. Как они первый раз позанимались сексом, он не помнил, но точно помнил, что не был инициатором и выпил слишком много крепкого темного хорватского пива «Томислав». Слава Богу, она оказалась не девственницей (потом рассказала, что сейчас все происходит несколько раньше, чем в их время). В общем, отдых вышел на славу, Кристе тоже понравилось. И они могли бы поставить здесь точку, но что-то помешало: то ли она в него на самом деле влюбилась, то ли он почувствовал, что может привлекать таких юных красавиц, типа почти герой-любовник (но была ли она действительно красавицей?). И связь продолжалась, причем бесперспективная (ни Криста не хотела подставлять его перед отцом, ни он не собирался доводить их отношения до «свадьбы-женитьбы», да и она об этом речь не заводила). Им было хорошо. Очень хорошо… Рихард понимал, он не пожертвует Кристой ради призрачных, скорее несуществующих, идеалов, но вместе с тем он понимал, что есть Хельга, она как-то странно себя ведет, и не понимал, кто ему нужен больше. Он понимал, что ради Кристы проголосует, как угодно, понимал, что торжество «справжніх націоналістів» близко, как никогда, что, возможно, его ждут важные должности и высокое положение, но не понимал, что будет дальше с его страной и что принесут большинству и бюргеров, и ландвирстов все эти перемены. Он заснул не скоро, как провалился в пропасть своих мыслей, но проснулся рано, без веккера, не выспавшийся и будто не спавший. Интервью было назначено на одиннадцать, часы показывали 7.30, а у него не было набросано даже приблизительного плана. После более чем часового мозгового штурма удалось родить список из примерно двух десятков вопросов. Если учесть, что последний раз интервью он брал больше двух лет назад, то результат был неплох. Параллельно, как обычно, работал фернзи и он узнал, что за выходные произошло множество событий, представлявших для него отнюдь не праздный интерес. Министерство безопасности в связи с терактами на автобанах привело спецподразделения в боевую готовность и проводило тотальную проверку документов большинства автомобилей, даже с номерами Рейха. В Киеве и окружных центрах временно ввели обязательную регистрацию при нахождении в городе более суток. Закрыли большинство КПП на границах с Великим Государством Российским и Речью Посполитой. Арестовали несколько десятков экстремистов, в основном левого толка. Запретили очередной Всеукраинский съезд Фрайкора в связи с обострением политической ситуации: каждый год в Киев съезжались несколько тысяч немецких колонистов и проводили красочное факельное шествие под старыми, черно-бело-красными, флагами Рейха (глупое решение, подумал Рихард, фрайкоровцы были всегда крайне лояльны к любому гетманскому правительству, поскольку всего лишь хотели защитить свои хозяйства и селения от тех же самых людей, которые с этим правительством боролись; хотя вполне вписывалось в современную картину, которую рисовали ультрапатриоты, подобные Филину). Гетман издал Указ об открытии Общенационального конгресса в новопостроенном Дворце Нации (выборы состоялись более двух месяцев назад, но все это время продолжался пересчет голосов, значит, их все-таки подсчитали и через десять дней более пяти тысяч представителей 50 миллионов населения Державы выскажут волю народа). Об убийстве на Куреневке не говорили – имелось слишком много более важных новостей. Центральный комитет Партии права, к лидеру которой Рихард ехал, находился по главной ветке У-бана, в свое время гордости преемника Андрея Мельника, построенной в 60-е годы. За нее взялись сразу же после реконструкции Крещатика, загроможденного величественно-уродливыми зданиями, в которых пытались совместить торжественный стиль имперской архитектуры с мотивами мазепинского барокко (ничего более аутентичного откопать не удалось). Станции также оформлялись в подобном духе, с обилием мрамора и гранита, фигурами представителей «відроджуваної нації»: по-арийски мускулистых воинов в греческих туниках и с оселедцами, валькириеподобных крестьянок, могучих мыслителей в тогах, с непропорционально крупными головами, счастливых рабочих в «вышиванках» с томиками «Кобзаря» и «Декалога националиста». На каждой станции водрузили «провідників нації», среди которых были и Павло Скоропадский, и Андрей Мельник, и Евген Коломиец. Правда из семи киевских линий центральная была единственной, где бездарные архитекторы и скульпторы смогли заработать немалые гонорары. Все остальные как две капли воды, были похожи на их берлинских или пражских железобетонных сестер, зато и протянулись уже до Ирпеня. Выходил Рихард на «Крещатике». Его внимание привлек странный вид станции: вся она была задрапирована широкими полосами ткани с символикой Фрайкора и многочисленными лозунгами на немецком языке с трудночитаемой готической вязью. Даже величественный бюст Скоропадского утопал в черно-бело-красных флагах. Так иногда проводили рекламные кампании концерны вроде БАСФа или «Мерседеса». Он остановился, поднял голову и начал рассматривать хитросплетения букв пытаясь складывать их в слова. Случайно его задела работница станции: − Ой, пробачте, пане. Але зійдіть будь ласка трохи далі, Ви на самому проході стоїте. − Так, звичайно. А що ж я в новинах чув, що з’їзд їхній заборонили, а у Вас висять? − Тож, може, і заборонили, але ж проплачено. Німчура гроші ще за місяць сплатила, тому маємо вішати – це ж ґешефт. Оренда скінчиться післязавтра, лише тоді можемо зняти. Женщина ушла. Рихард постоял еще несколько минут, прочитал что-то вроде «Германия − наш отец, Украина – наша мать, мы одинаково любим своих родителей», и пошел к выходу. Офис Партии права находился в районе Бессарабского рынка, в квартире обычного многоэтажного дома, на первом этаже. Дверь была деревянная, без какой-либо таблички, и Рихард вначале подумал, что ему дали неправильный адрес. Но он все равно позвонил, и когда дверь открыл огромный коротко стриженый мордоворот в камуфляже, понял, что не ошибся. Его без вопросов впустили внутрь стандартной трехкомнатной квартиры и провели в самую большую комнату. Повсюду возвышались кипы предвыборных листовок, висело несколько партийных флагов, сочетавших в себе все те же, наверное, самые популярные сейчас среди политических сил Украины цвета: черный, белый, красный. За столом сидел молодой человек, на вид ровесник Рихарда, в коричневом вельветовом пиджаке и черной водолазке. При виде журналиста он приветливо улыбнулся, встал, протянул руку и приятным баритоном приветствовал: − Доброго дня. Ви навіть трохи раніше, ніж домовлялися, але це навіть добре, як кажуть наші сусіди: «раньше сядешь – раньше выйдешь». До речі, оскільки ви працюєте в російськомовному виданні, то сподіваюсь, не будете заперечувати, якщо ми розмовлятимемо російською? А то я з Воронізької округи, у нас там все-таки звикли більше балакати москальською. − Доброго дня. Звичайно, говоріть, як Вам зручно. В мене вдома завжди розмовляли російською. Собеседник вызывал у Рихарда искреннюю симпатию, если бы у него спросили, почему, ответить он бы не смог. − Ну и отлично. Чай, кофе, минеральная вода? Саша все принесет, не пугайтесь его страшного внешнего вида, в теле варвара живет прекрасная добрая душа поэта. − Давайте кофе, поленился готовить сегодня, а растворимую бурду признаю только с похмелья. − На клар. − Молодой человек позвал Сашу, почему-то по-немецки попросил приготовить два кофе, уже когда «варвар» вышел, спросил: − Извините, забыл спросить, Вам какой: черный, со сливками, с сахаром, без? Кстати, забыл представиться, Петр Андреевич Сидоров, председатель Партии права. Можно просто Петр. − Очень приятно, Рихард… Без сахара, покрепче. Рихард без приглашения уселся на удобный, но достаточно старый и продавленный диван. Петр Андреевич смотрел на него, казалось, изучал внимательным взглядом серо-голубых глаз. Наконец, он сказал: − Герр Михаэль, в общем, по-немецки четко объяснил, что он от меня хочет услышать. Так что я подготовил материал, дома посмотрите на него, подредактируете и все будет в порядке. У Вас е-карте есть? Отлично, давайте ее сюда. Рихард протянул «флэшку», через минуту Петр вернул ее. Тогда же Саша принес кофе. − Но, я понимаю, наш разговор не ограничен темой Вашего триумфа воли на выборах в Конгресе? – не смог не съязвить Рихард. − Нет, конечно. Как Вам наш кофе, особенный, из Эфиопии, такой же пьет негус-негусти? − Отличный. И все-таки, был бы рад знать, что Вы мне хотите сказать? − Теоретически для соратников Рихарда это было логово врага: скорее всего идеология Партии права основывалась на постулате, близком правительственной идеологии. Он был воплощен в одном из официальных лозунгов: «У потужній родині націй Рейху розквітає кожна країна». Он был близок и самому Рихарду, который волей случая, пусть и формально, вел борьбу против этого лозунга. − А что Вам можно сказать? Герр Михаэль вкратце описал мне Вашу ситуацию (при этих словах, наверное, лицо Рихарда изменилось, но он быстро взял себя под контроль). И попросил убедить Вас в том, что все не безнадежно, доказать, что все под контролем и победа «будет за нами». Но он просил говорить все так, как есть, а не внушать Вам иллюзии. И поэтому, если можно, ответьте на простой вопрос: Вы, лично, уверены в том, что все незыблемо, или, наоборот, что Ваши друзья (сказано это было с четким намеком) возьмут власть и воплотят в жизнь все Ваши или не ваши (и здесь снова последовало ударение) идеи и перемены? Всю последнюю неделю Рихард испытывал неприятное чувство, что неожиданно на обозрение вытащили все его грязное белье, всю его жизнь, пусть и не личную, но тайную и известную только ему. Он не хотел думать об этом, но каждый новый собеседник давал ему понять, что все о нем знает, и требовал от него определенных действий. Сидоров говорил ему все то же самое, но по отношению к нему не возникало ни страха, ни предубежденности. Однако и отвечать Рихард не собирался – вопрос показался ему риторическим, партайгеноссе явно не ждал ответа, а хотел сказать что-то другое. − Так как Вы не следователь, то позвольте не отвечать, − он усмехнулся. − Мне кажется, у Вас есть готовый ответ. − Не совсем, окончательного ответа на самом деле нет ни у Вас, ни у меня. Но у меня есть уверенность, что Вы, несмотря ни на что, относитесь к тем людям, которые голосовали бы за нашу (и не только нашу, мы не одиноки) партию: Вы не хотите перемен, Вы привыкли к жизни в тех условиях, в которых родились, учились, работали. Вы бывали когда-то на Воронежчине или Луганщине? В приграничных округах, только поближе к границе с москалями? − Нет, не был, восточнее Сумщины не выезжал. − Не бывали, правильно, даже ваших собратьев по подполью не интересуют эти регионы: ведь самый ярый националист плевать хотел на эти округа, подаренные еще рейхскомиссариату, им подавай «самостийную соборную», но нас они считают кацапами только потому, что мы говорим в основном на другом языке. Вы слышали о «плане примирения»: в случае, если конгресс признает, что Держава должна стать абсолютно суверенной и не войдет в Свободную Европу, он передаст все «кацапские» округа Москве в обмен на поддержку Русланда в вопросе Галиции и Транснистрии? − Да, но все это на уровне политических фантазий, не более. До последнего времени об этом вслух не говорили даже на уровне самых продвинутых деятелей. − До последнего времени это было не актуально. Но сейчас все изменилось – не мне говорить, как приблизились вчера еще наивные мечтатели к тому, чтобы завтра взять власть и воплотить свои мечты в реальность. А миллионы тех, кто еще вчера гордо носил аусвайс с трезубцем, встретят своих освободителей с двухголовой вороной на кокардах. Я из небольшого городка возле самой границы, много с детства общался с соплеменниками из-за кордона, и одного понять не могу: почему они там не научились, писая, попадать в унитаз и думать своей головой, а не словами из пропагандистских передач? Почему они боятся жандармов и не боятся уголовных преступников? Почему на выборах они голосуют не за «хороших» или «плохих», а за тех, за кого им скажут голосовать? А раз я этого не понимаю, мне это не нравится. И я не хочу ехать в Рейх или куда-либо еще – своей Родиной я считаю Украину. Меня здесь все в большей или меньшей степени устраивает, но именно в такой Украине, под сине-желтым флагом и во главе с гетманом, а не с воеводой или генерал-губернатором. И немцы мне тоже нравятся, в Русланде их презирают и ищут способы избавиться, но мне приятно ощущать свое единство с этим великим народом, хотя во время Войны они и повесили моего прадеда-политрука: война есть война, глупо надеяться, что на ней могут действовать какие-то правила. Да и мой дед точно также повесил бы любого гестаповца или эсэсовца… − Извините, − перебил Рихард, − но к чему все это? Я могу во многом с Вами согласиться, с чем-то не согласиться, но ведь Вы же явно не это хотели сказать. − Я хотел Вам сказать не это, конечно же, но, надеюсь, после моих пространных слов Вы поймете, что есть силы, которые хотят, чтобы все осталось, если и не по-прежнему, но и не так, как хотят некоторые фанатики. Наша партия невелика, она получила не больше 20 мандатов Конгресса. Но и сильна она не своими мандатами. Она сильна уверенностью в своей правоте. И таких партий немало. Вы знаете результаты выборов? − Откуда? Гетман объявил сегодня с утра о созыве, но никто до сих пор не видел окончательных результатов. Предварительно оуновцы взяли одну треть, а все остальное разделили около сотни других партий, о многих из них, так же, как и о Вашей, я никогда не слышал. − Правильно. И никто до сих пор не знает. Даже мы. Но я знаю одно: так просто никто не позволит превратить нашу Родину в филиал Русланда. И для этого готовы объединиться все: и мы, и ОУН, и Фрайкор, и многие другие. Поэтому подытожу: несмотря на то, что силы, к которым вы относитесь, пусть и формально, как я думаю, очень сильны и через десять дней у вас есть очень большие шансы победить, так просто это у вас не получится. − Я вас понял. И я учту то, что Вы сказали. Кстати, если не секрет, за что проголосует Конгресс? Сидоров усмехнулся: − А какое это имеет значение? Существует правильный выбор, и он должен быть сделан. Или Вы сомневаетесь? − Но у каждого свой выбор, по крайней мере я так считаю. И если он правильный для одних, то для других может быть ошибочным. − Согласен с вами, но каждый имеет право отстаивать свой выбор. В это время позвонил телефон. Разговаривал Петр по-немецки, очень быстро, Рихард не понимал половины слов, хотя всегда гордился своим знанием языка. Насколько он понял, невидимый собеседник давал какие-то указания, а Сидоров постоянно соглашался: «Яволь». В коротком разговоре несколько раз был упомянут Конгресс и один раз прозвучало слово «ваффе». Когда Петр повесил трубку, он выглядел очень довольным: − Ну, что же, думаю, будем закругляться. Очень приятно было с Вами познакомиться, Рихард. Надеюсь, никогда с Вами не встретимся как враги, не хотелось бы испортить впечатление от знакомства. И не забудьте Вашу е-карте. − Мне тоже очень хотелось бы на это надеяться. Ауфвидерзеен. Они крепко пожали друг другу руки. По дороге домой Рихард долго думал о том, насколько все-таки Петр был прав.
krolik: Марчиевич пишет: ведь самый ярый националист плевать хотел на эти округа, подаренные еще рейхскомиссариату, им подавай «самостийную соборную», но нас они считают кацапами только потому, что мы говорим в основном на другом языке. Вы слышали о «плане примирения»: в случае, если конгресс признает, что Держава должна стать абсолютно суверенной и не войдет в Свободную Европу, он передаст все «кацапские» округа Москве в обмен на поддержку Русланда в вопросе Галиции и Транснистрии? − Да, но все это на уровне политических фантазий, не более. До последнего времени об этом вслух не говорили даже на уровне самых продвинутых деятелей. з виділеним більш згоден. націоналісти звичайно за самовизначення народів, але свого віддавати не хочуть. у нас зараз наприклад окремі кекси за відокремлення луганська/донецька/криму, але то не більшість і навіть не значна частина...
lalapta: Марчиевич пишет: Но я знаю одно: так просто никто не позволит превратить нашу Родину в филиал Русланда. И для этого готовы объединиться все: и мы, и ОУН, и Фрайкор, и многие другие. Поэтому подытожу: несмотря на то, что силы, к которым вы относитесь, пусть и формально, как я думаю, очень сильны и через десять дней у вас есть очень большие шансы победить, так просто это у вас не получится. То есть отряды самообороны немецких колонистов имеют и политическую организацию? Как у Stahlhelm'a была своя партия DNVP? Кстати, в контексте отрывка получается, что даже через 60 лет после войны в России у власти НСПР (больше просто некому), но при этом иллюзия демократии соблюдается. Прямо как в СССР...
Марчиевич: lalapta пишет: Кстати, в контексте отрывка получается, что даже через 60 лет после войны в России у власти НСПР (больше просто некому), но при этом иллюзия демократии соблюдается. Прямо как в СССР... Но под другим названием, национал-социализм давно "не в моде". Например, Национально-патриотический союз.
Марчиевич: Относительно устройства Украинской Державы. Страна делится на округа, округа на повиты (уезды). В состав Украины не входят Восточная Галиция, Транснистрия и Бессарабия , Крым (Готтенланд). У власти уже 60 лет находится ОУН Мельника (название партии может быть и другим, например, Украинская национальная или народная партия). Фактически президентская республика - глава государства гетман. Легальная опозиция - сторонники левых идей, либералы, легальные бандеровцы. Множество подпольных организаций в основном двух направлений - националисты-соборники и большевики. Немецкие поселения имеют автономию, на 50 млн населения немцев около 1-2 млн. Великороссы в основном украинизированы, но примерно 5-7 % населения русскоязычны (главный герой в том числе), в основном на востоке или в Киеве. Страна индустриально-аграрная, уровень жизни - среднеевропейский, основные аграрные и индустриальные регионы совпадают с настоящими. Безвизовый режим с Рейхом и странами Свободной Европы. С Атлантическим миром отношения спокойные, визу в его страны получают примерно так, как сейчас шенгенскую. С Россией и Белоруссий (БНР) отношения средние, у 3 восточно-славянских стран очень много территориальных претензий друг к другу (понятие восточных славян в тамошней науке отсутствуе в принципе: в каждой из стран еще с начала 50-х спорят, какой из народов наиболее близок к арийской расе, несмотря на потерю актуальности этот вопрос до сих появляется темой академических дискуссий ).
Марчиевич: 12. До субботы Рихард всю неделю чувствовал себя хомяком в колесе. И вторник, и среду он просидел в редакции до полуночи. И герр Михаэль, и редактор отдела по очереди заставляли его что-то менять, выкидывать одни фотографии, вставлять другие, потом возвращать первые, и так до бесконечности. Герр Михаэль успел на него несколько раз наорать за медлительность и плохую сообразительность, хотя эти недостатки относились к нему в наименьшей степени. Когда, наконец, уже в четверг, вздохнув с облегчением, Рихард покидал редакцию, откуда-то прикатился, как колобок, главный редактор и напомнил об интервью, потребовав в понедельник быть на работе к девяти: «Вы должны быть активны, герр Рихард, в активности залог жизненного успеха». Не забыл герр Михаэль и другой стороне их настоящих отношений: «И о субботнем мероприятии заодно расскажете, а то лучше и напишите». Несколько раз звонила Хельга. Как в добрые (и не очень) времена совместной жизни она целеустремленно напоминала ему о ханди, который он до сих пор не удосужился освоить. На его жалкие, как она считала, отговорки об отсутствии времени она отвечала, что речь идет об отсутствии мозгов и бросала трубку. В итоге он все-таки изучил инструкцию, но теперь постоянно забывал взять его с собой, за что получал очередную порцию обвинений в тупости. Когда речь зашла о вохен-энде, он сказал, что занят, но постарается к вечеру субботы освободиться. Это не вызвало у Хельги приступа радости, но она пообещала перезвонить часам к шести. Рихард в ответ только промычал что-то невнятное: он не представлял еще, где и с кем будет находиться в это время. Дело в том, что после трехнедельного исчезновения объявилась Криста. Она был рад ее слышать и был также не против провести с ней время. Но он помнил о разговоре с «Олегом» и не знал, насколько для Кристы будет эта встреча безопасна. Правда, Криста похвасталась, что тоже будет в субботу на «збіговиську», для конспирации обозвав его выездом на пикник. В общем, Рихард почувствовал, что очень по ней соскучился, предложил встретиться где-то в кулуарах, и само собой она согласилась. Филин не объявлялся, по зато «Олег» звонил каждый день. Он бесстрастно интересовался его здоровьем, советовал пить для профилактики от гриппа чай с малиной и желал стандартное «Гуте нахтс». Рихард выходил из себя во время каждого из этих разговоров, но старался этого не показывать. Он еще не решил окончательно, как будет голосовать, и иногда ловил себя на трусливой мысли вообще не поехать на «Великий збір», одновременно понимая, что он уже не гимназист, не подготовившийся к годовой контрольной. Впрочем, до субботы еще осталось время, пытался перед сном убедить он себя, и все еще может произойти. Это помогало заснуть, но не более: он прекрасно понимал, что и Сбор состоится, и он туда пойдет, и голосовать он тоже будет. В пятницу в девять утра Рихарда вызвал зачем-то главный редактор, причем попросил приехать поскорее, желательно в течение часа. Рихард выругался, но перечить не стал, не забыл он с собой в этот раз и ханди, который неудобно и не привычно оттягивал внутренний карман плаща. В редакции было пустынно, даже гардероб был закрыт, поэтому в кабинет герра Михаэля Рихард зашел в верхней одежде, что однозначно не приветствовалось. Редактор сидел за столом, уставившись в какие-то бумаги, казалось, он не заметил ни приветствия Рихарда, ни его «неприличного» внешнего вида. Наконец герр Михаэль оторвался от чтения. Вид у него был какой-то растерянный, таким Рихард его за все восемь лет в журнале не знал. − Ну, что же, − ни к кому не обращаясь, произнес герр Михаэль, − этого и следовало ожидать. Он снова замолчал. Рихард, не дожидаясь предложения, подвинул стул и присел. Наконец герр Михаэль, как будто вышел из ступора, обратился к нему: − Господин Рихард, расскажите, пожалуйста, как Вы в воскресенье отдохнули в Броварах. Рихард не удивился. Он скорее был удивлен, что герр Михаэль не спросил его об этом еще в понедельник. И вопросы этики Рихарда тоже не беспокоили особо: его скорее беспокоили возможные последствия завтрашнего голосования. Он рассказывал четко, без мелких подробностей, назвал несколько фамилий, но не все, описал результаты голосования. Закончил моментом, когда ему вызвали такси. Редактор слушал внимательно, но не перебивал и уточняющих вопросов не задавал. Когда Рихард закончил, герр Михаэль помолчал с минуту и сказал задумчиво: − Однако же теперь все становится более-менее понятно. Наши украинские ученики научились работать лучше, чем учителя. Даже репетицию, доннерветтер, провели, не очень-то доверяют агентам, пусть и идейным. А, господин Рихард? Риторический вопрос. Рихард ничего не ответил. − Придется кое-что изменить, господин Рихард. Даже не кое-что, а все. У Вас много дел запланировано на ближайшие пять – шесть дней? − Как всегда, плюс интервью, которое Вы мне заказали. Извините, но к чему вопрос? − К тому, что Вам нужно срочно уехать из Киева. В этом мы Вам поможем. Завтра заберем Вас, но не из дома, а, вероятно, с Борщаговки, ориентировочно часов в восемь утра. Вы ведь успеете к восьми утра туда приехать? Рихард ничего не понимал: − Вы ведь знаете, что завтра «Великий Збір». И если меня там не будет, это вызовет ненужные вопросы. Все члены Провода обязаны (Ричард по буквам проговорил это слово) там быть. И не Вы ли очень хотели не только получать от меня информацию, но и моей нейтральности при голосовании? − Сейчас я не могу ввести Вас во все подробности, но одно скажу точно: никакого Сбора на самом деле не будет. Точнее он будет, но голосование в любом случае не состоится. К сожалению, и Ваш рассказ это подтвердил, наши украинские и русские коллеги избрали иную модель. Поэтому и присутствие Ваше на Сборе теряет всякий смысл. Еще вчера Рихард, как подросток, мечтал избежать своей почетной обязанности одного из лидеров Организации, а теперь испытывал почти чувство разочарования: − Но все-таки вы должны понимать, что мои многолетние камрады обязательно заметят мое отсутствие. И я хотел бы понимать, что Вы задумали – как-никак это меня касается. − А что можно относительно Вас задумать? − в глазах редактора мелькнула ирония. − Хотите подробностей – пожалуйста. Завтра, примерно через час после начала вашего сборища, в зал заседаний ворвутся сотрудники Министерства безопасности и всех (или почти всех) задержат под предлогом расследования терактов на автобанах. Безусловно, среди задержанных на самом деле окажутся люди, в них замешанные: не мне Вам объяснять, какие интересные типажи будут среди участников. После чего всех развезут по киевским участкам, и что будет дальше – одному Богу известно: методы, применяемые органами безопасности, могут отличаться, но результат всегда одинаков. − Но мне не ясно, для чего все это будет сделано. Зачем разгонять мероприятие, которое должно принять им же самим (или части людей в них) нужное решение? − Много будете знать, скоро состаритесь, − неожиданно жестко ответил глупой поговоркой герр Михаэль. − Всему свое время. Пока Вас ждет комфортабельный коттедж в паре десятков километров от Киева, компьютер, библиотека, короче все, что Вашей душе угодно. − А если я откажусь? − Не откажетесь. Не думаю, что Вам хочется повторить прошлое воскресенье в мельчайших деталях. А если откажетесь, от этого все равно ничего не изменится – мы вынуждены будем помочь Вам поступить правильно. В последнем предложении звучала явная угроза. Рихард поморщился, как от зубной боли: − Если бы Вы знали, как часто я слышу вторую неделю подобные слова… А как быть с моим почетным эскортом, ваши коллеги должны знать, что в последние годы мою бесценную личность круглосуточно охраняют? − Куда вашим аматорам до наших профессионалов? − Герр Михаэль улыбнулся. Рихард лихорадочно обдумывал ситуацию. С одной стороны, у него не было оснований не доверять герру Михаэлю, с другой – он почему-то не испытывал желания перебираться пусть и в комфортабельную, но почти тюрьму, в которой однозначно терял возможность любого выбора. − Однако Вы должны понимать, что я имею определенные обязательства перед соратниками, как бы я сейчас не относился к нашей борьбе. И даже из соображений простой порядочности обязан их предупредить. Вы же учли этот вариант? Герр Михаэль резко встал из-за стола и, как мячик, подкатился к Рихарду: − А зачем? И кого? Насколько я знаю, Вы «товаришували» только с Миколой (редактор, как и все немцы, не мог произносить этот загадочный славянский звук). Предупредите, ради Бога. Но поверит ли он Вам, даже несмотря на весь его пиетет по отношению к выдающемуся уму? Или Вы пустите сигнал тревоги по обычным каналам, чтобы некто с птичьей фамилией уже сегодня повторил воскресный урок, а может, и усилил воспитательный момент? Рихард ничего не рассказывал о воскресном злоключении на Печерске. То, что герр Михаэль об это знал, неприятно укололо, но не удивило его. Знал ли он о Кристе? Если да, то никак до сих пор это не показал, даже упомянув «Миколу». Герр Михаэль продолжал: − Вы вправе поступать, как считаете нужным, никто не собирается силой Вас выкрасть и бросить в какую-то яму, как заложника у диких мусульманских народов. Или Вас прельщает общение завтра с украинскими органами охраны государства? Вы сомневаетесь в правдивости моих слов? Рихард не сомневался. Он еще не понимал, что произойдет завтра, но был уверен, что все будет именно так, как предсказал главный редактор. − Нет. Но в любом случае я оказываюсь вне закона, и нашей Организации, и государственного: после завтрашних арестов однозначно всплывет моя фамилия в привязке к Проводу. Я не знаю, что хотят такие, как Филин, но знаю, что в покое они меня теперь не оставят. И не только они, но и их восточные коллеги. Герр Михаэль серьезно посмотрел на него. − Рейх не оставляет в беде преданных сторонников. Он всегда на стороне тех, кто крепит дружбу великих народов − немецкого и украинского, скрепленную кровью и потом. Он гарантирует Вам абсолютную защиту и безопасность, как в настоящий момент, так и до конца Вашего жизненного пути! Слова были напыщенные неестественные. В исполнении редактора, чей русский язык был наиболее правильным при произношении самых нецензурных слов, они звучали совсем фальшиво. Рихард им не верил. − Так что можете не сомневаться, через неделю все будет в порядке, с Вами так точно, и можете рассчитывать, что после любых событий, Ваша жизнь не изменится в худшую сторону. Рихард решил, что надо все спокойно обдумать и уже после этого принимать решение. У него было еще время. − Хорошо. Я согласен. Сообщите, откуда будем выезжать. Наверное, фразы были слишком короткие и отрывистые. Герр Михаэль стоял совсем близко от него, его глаза стали еще более выпуклые и ими он, как будто, пытался загипнотизировать Рихарда: − Я не сомневался в Вашем благоразумии. Надеюсь, Вы искренне хотите помочь и себе, и Рейху. Постояв так с полминуты, он отошел. Рихард встал и протянул руку: − Данке шон фюр хильфе, херр редактьор. Ауф видерзеен. − Кайне проблеме. Глюк вюншен. Выйдя из кабинета, Рихард достал ханди, чтобы посмотреть, который час. Пока это была единственная функция телефона, которую он использовал. Начало первого. Время принять решение еще было.
Марчиевич: Менял работу, поэтому стормозил немного. За праздники попробую компенсировать
Марчиевич: 13. И снова были погребок и крепкое темное пиво. Рихард пытался обдумать ситуацию. Он не хотел уезжать с Борщаговки, неизвестно куда, вместе с «гестаповцами». Он не собирался идти на «Великий сбор» − понимал, что герр Михаэль его не обманывает. Он и не думал выходить на каналы связи, дабы сообщить услышанную информацию «соратникам», – те, кому надо, явно знали ее и без него, от Филина, например. Он просто не мог решить, как ему поступить: в любом случае ничего хорошего его в ближайшие дни не ожидало. А что ожидало его вообще? Теперь на этот вопрос ответить было невозможно. Победа так лелеемой в течение многих лет Национальной революции, если и не вела к гибели, то и не давала никаких перспектив. Ее поражение превращало фактически в предателя. Промежуточные варианты, которые можно было назвать страшными словами «гражданская война», как и любого здравомыслящего человека пугали. После нескольких бокалов пива решение, наконец, было принято. Алкоголь – самый великий утешитель. Пришли, с одной стороны, спокойствие, с другой – желание действовать. Надо было позвонить Мыколе, постаравшись убедить его не ехать на Конгресс, и связаться с Кристой. Само собой ей там тоже было нечего делать. Родилась, казалась, очень интересная мысль: если ему надо уехать из Киева, он это сделает, и сделает вместе с юной любовницей, совместит, так сказать, приятное с полезным. И место тоже нарисовалось, хорошее место, он там уже лет пять не был, вряд ли кто-то его знал. Немного пьяный, не так от пива, как от предвкушения новых ощущений, Рихард поехал домой. Было еще довольно рано, около трех часов. Составленный план действий был бесхитростен: позвонить домой Мыколе, в пятницу, если он не был в разъездах, то приходил домой довольно рано, и найти Кристу, как и у большинства молодых людей у нее был ханди, поэтому сложностей не должно было возникнуть. Дальше они уезжают из города и наслаждаются идиллическим сосуществованием в течение нескольких дней. После того, как все прояснится, можно будет предпринимать дальнейшие действия. Трубку у Мыколы долго никто не брал. Наконец раздался робкий голос его жены. Она с трудом узнала Рихарда, была чем-то испугана, и на просьбу позвать мужа ответила, что он уже уехал в столицу, по делам, и будет завтра к вечеру. Рихарду это не понравилось, хотелось все-таки предупредить приятеля, но поделать он ничего не мог. Криста тоже долго не брала трубку и не перезванивала, но все-таки, когда уже стемнело, он услышал ее всегда оптимистический голос, так свойственный юности. Она его узнала, удивилась, но и обрадовалась одновременно, правда, когда он попросил о срочной встрече, замялась, будто была не одна. − Послухай, ідеться про дуже важливі справи, про які я не можу говорити в слухавку. Гадаю, в тебе немає підстав мені не довіряти, Христю. Тому, будь ласка, облиш усе і скажи, де ми можемо зустрітися. − Але ж ми маємо завтра побачитися, і знаєш, я не готова сьогодні, і… − Припини, це не торкається наших стосунків. Ти зможеш за годину приїхати на Петрівку? Я буду чекати біля входу на зупинку С-бану. Це важливо. − Так, добре… Буду о пів на сьому. Криста повесила трубку, не прощаясь. Рихард включил компьютер, чтобы узнать расписание поездов. Мельком просмотрел новости на портале «Гроссе вельт». Наконец официально огласили результаты выборов в Общенациональный конгресс: треть голосов получила правящая партии, треть – оппозиция, а все остальное почти сто партий, союзов и корпораций, нередко весьма экзотических, вроде «Партии националистов-антифашистов» или «Православного союза шахтеров Донбасса». В Речи Посполитой Украинскую повстанческую армию признали воевавшей стороной и обязались в ближайшие полгода решить вопрос о компенсациях украинцам, пострадавших от террора Армии краевой в конце 40-х годов. Министерство безопасности ввело режим повышенной бдительности и предупредило о необходимости при перемещении между населенными пунктами иметь при себе аусвайс (это Рихарда встревожило, но альтернативы принятому решению все равно не было). Правительство Великого Государства Российского выразило обеспокоенность положением русского меньшинства в Белорусской Народной Республике: в Менске закрыли последнюю русскоязычную начальную школу. Расписание было подходящим, если Криста не опоздает, они должны были уже через два часа выехать из города (и даже если опоздает, поезда в нужном направлении до 22 часов ходили каждые 30 минут). С собой Рихард взял не очень большую спортивную сумку (чтобы не привлекать внимание), куда кинул смену белья, блок сигарет, теплый свитер и фотоаппарат (зачем только?). Не забыл и зарядное устройство для ханди. Одел старый, не очень привлекательный, но удобный, румынский или болгарский пуховик: в таких ходили в основном экономные, хотя и зажиточные, селяне. На голову натянул спортивную шапочку «Адидас» – обязательный атрибут молодого работяги или ремесленника с окраин. Проверил еще раз, все ли он взял, и вышел из квартиры. Но отправился не на остановку «Вышгородская», чтобы доехать на У-бане до Петровки, а в противоположную сторону: уже давно, скрывая свою связь от всех и вся, они выработали с Кристой свой «код». Петровкой в их тайном «языке» называлась маленькая платформа в районе Оболони, где останавливались многие поезда местного значения, идущие на Левобережье. На улице несколько раз оглянулся по сторонам, но никого подозрительного не заметил, народу было немного, промозглая погода и снег с дождем не располагали к прогулкам. Добираться на станцию надо было на двух автобусах с пересадками, но повезло, доехал быстро. На промежуточной остановке нашел банкомат и обналичил 1000 карбованцев, потеряв немалую сумму из-за своей любви к надежным, но бесполезным в глухой провинции, евромаркам. Наконец, ровно к половине седьмого, был на месте. Напротив небольшого павильона станции никого не было, разве что несколько неопрятных молодых людей подозрительного вида торчали возле дверей уродливой коробки с претенциозным названием «Перша національна пивна мережа» и громко спорили о том, кто в последний раз не оплатил свой бокал пива. Рихард купил билет в специальном автомате и встал под козырек станции: неожиданно пошел то ли снег, то ли дождь, молодые люди исчезли внутри заведения, на небольшой площади стало совсем пусто. Криста появилась ближе к семи. Вначале он ее даже не узнал: в высоких сапогах на платформе, мини-юбке не по сезону, модной блестящей курточке. Она его, правда, тоже сразу не заметила: все-таки вид у него был совсем непривычный. Правда, подойдя ближе, рассмотрела, но навстречу не бросилась, только сказала не очень довольным голосом: – Привіт? Що трапилось? Ему было непривычно видеть на ней яркий, почти вечерний, но не очень умелый макияж, однако, увидев ее, он почему-то разнервничался, как подросток на первых свиданиях. – Привіт, – казалось, даже голос немного охрип. – Нам треба терміново дещо обговорити. – Добре, але ж ми завтра мали зустрітися. І взагалі в мене мало часу, на мене чекають, тому, будь ласка, намагайся швидше. – Я не буду затримувати, але, гадаю, нам краще відійти кудись, тут холодно. Они зашли в пустой зал, встали возле кофейного автомата и Рихард постарался максимально лаконично объяснить ей ситуацию, не вдаваясь в лишние подробности, но и пытаясь подчеркнуть драматичность момента. Это у него получилось. Во время рассказа выражение лица девушки менялось, раздражение сменилось сначала заинтересованностью, а потом и тревогой. Наконец она сказала: – Ти знаєш, я дуже турбуюся за батька. Він мав би вдома сьогодні бути, нікуди ніби не збирався. – Але ж і допомогти ти йому не зможеш, у нас на рахунку кожна хвилина. Рихард посмотрел на большие электронные часы над неработающими уже кассами. До поезда, на котором они могли уехать, оставалось не больше двадцати минут. За это время надо было уговорить Кристу ехать с ним. − Ти розумієш, що ти мусиш повідомити своїх товаришів про небезпеку? Адже ви всі разом прагнете великої мети – справді вільної Соборної України? Такие пафосные слова из уст юной девушки, от которой, как он заметил, немного пахло вином, звучали как однажді и навсегда заученные. − Гадаю, що це не на часі – я тобі пояснив ситуацію. У мене є тільки одне прохання, чи навіть не прохання, а вимога: ти маєш зараз же поїхати зі мною. − Он сказал это спокойным голосом, но со всей твердостью на которую был способен. − Ти маєш повірити мені, принаймні через те, що я набагато старший за тебе і маю більше досвіду. Зараз треба виїхати з міста, перечекати завтрашній день, а потім вже шукати виходу з ситуації. Он внимательно смотрел на нее. Она не убирала взгляд, в ее глазах мелькали какие-то совсем незнакомые ему чувства, лицо стало серьезным. Наконец, Криста почти с надрывом произнесла: − Якби ти знав, скільки разів я чула подібні слова про те, що я молодша, що маю вірити старшим, набувати досвіду… Але ж я зовсім молода дівчина, чи не з дванадцяти років батько залучив мене до підпілля, і я справді вірила, та й досі вірю в усі ці ідеали. Я справді покохала тебе в шістнадцять років, проте й тоді розуміла, що навряд чи у нас можливе щось путнє через безліч причин. Проблєма в тому, що мені двадцять років і мені хочеться час від часу, як сьогодні, наприклад бути безтурботною дівчиною, яка подобається хлопцям і отримує насолоду від розваг, а не від чергових лекцій про особливе місце української нації і підготовки антиурядових листівок. І я зараз не знаю, як вчинити…Все це дуже складно… Рихард молчал и ждал, пока она выговорится. Когда Криста умолкла, он сказал спокойно: − Так ти згідна? Чи повертаєшся до своїх розваг, а завтра підеш на Збір, відвідаєш буцегарню і потрапиш до переліків осіб, помічених у зв’язках з терористами? − І куди ми поїдемо? Про це якраз ти мені не сказав. І як мені їхати в такому вигляді? І як мені пояснити своїм товаришам моє зникнення? Тобі не здається, що надто багато запитань, на які ти не дав відповіді? − Поїдемо ми до мого дуже доброго приятеля, це кілометрів сто від Києва, я в нього був востаннє років зо п’ять тому, ще до того часу, як мене унебезпечили. Одяг – не проблема, на місці щось доберемо, доїхати можна і так, а там же не пустка якась. А щодо товаришів – на це питання буде легше відповісти після того, як будемо знати, що сталося зі Збором. До поезда оставалось меньше 10 минут. − Знаєш, якби це був би хтось інший, навіть батько, то я б відмовилась. Однак щось є в моєму ставленні до тебе таке, що я готова поїхати, нехай навіть ця поїздка і видається мені авантюрою. Так, я згідна. Она неожиданно обняла его и посмотрела своими фантастическими глазами. Это не был влюбленный взгляд, но в нем виделась потребность защитить ее, надежда на то, что он сильный и не даст ее в обиду. Так обнявшись, молча, они стояли несколько минут. До тех пор, пока металлический голос не объявил: − Потяг № 4080, що прямує через Ніжин, за хвилину буде подано. − Пора, − сказал Рихард. Поезда на подобных станциях останавливались максимум на полторы минуты. Они поспешили к выходу на перрон
lalapta: Марчиевич пишет: В Речи Посполитой Украинскую повстанческую армию признали воевавшей стороной и обязались в ближайшие полгода решить вопрос о компенсациях украинцам, пострадавших от террора Армии краевой в конце 40-х годов. Интересный момент. В РИ УПА была настолько оппозиционна немцам, что в борьбе с ней они предпочитали опереться на АК и "NIE". Здесь то же самое?
Марчиевич: lalapta пишет: Интересный момент. В РИ УПА была настолько оппозиционна немцам, что в борьбе с ней они предпочитали опереться на АК и "NIE". Здесь то же самое? В данный момент это скорее ирония над настоящим. Но в принципе подчеркивается, что РП более слабый субъект, чем Украинская Держава и пытается избежать того, что в любом случае произойдет: Восточная Галиция будет присоединена к УД (точнее, если победят оппозиционные "мельниковцам" силы, а пока все к этому идет).
Марчиевич: Следующая глава (точнее полглавы) достаточно спорны. Но я расставил акценты именно так, симпатичны мне "швабы", даже с учетом РИ
Марчиевич: 14 (1). Поезд был старый, списанный с какой-то из среднеевропейских линий, поскольку немецкие надписи дублировались на восточнославянском языке, чешском или польском, Рихард не разобрал. Вагон не относился к определенному классу, купе были рассчитаны на восемь человек, что в них происходит, можно было увидеть сквозь наполовину стеклянные двери. Все места были заняты: они прошли уже два вагона, и даже в двух соседних купе присесть было невозможно – обычную крестьянско-чиновническую публику вечером в пятницу разбавляли студенты киевских «вишів», пьяные и не очень. В третьем вагоне Рихард еще из тамбура услышал народные немецкие песни, которые нестройно, но явно с удовольствием тянули несколько голосов. Проходя через вагон, он продолжал высматривать свободные места, и взгляд его упал на купе, откуда раздавались эти образцы народного фольклора. Там сидели два офицера в форме Фридекорпса, лет на пять старше его, и трое белокурых бестий в импровизированной униформе коричнево-зеленого цвета, явно фрайкоровцев. У Рихарда мелькнула почти безумная мысль. – Христя, умийся будь ласка, дуже тебе прошу. Ти ж не на вечірці. Она или скривилась, или ему показалось, но пошла в туалет. Рихард отошел от дверей, чтобы его не было видно. Он, кажется, придумал, как спастись от возможных неприятностей в виде тотальной проверки документов, которую пообещали «гестаповцы». Сейчас мозги его полностью сосредоточились на том, чтобы перестроиться на немецкий лад. Наконец Криста вернулась. Без косметики она снова была такой же, как пять лет назад. Рихард попросил ее ни чему не удивляться и молчать. Подошел к купе с немцами, которые уже перестали петь, резко распахнул дверь, но вежливо обратился к присутствующим: – Ентшульдигунг зи битте. Ерлаубен геррен официрен мих мит майне фрау мих цу хинзетцен? Грус фом сибен унд нойнцих! Оживленный перед этим разговор прекратился. Один из офицеров, как видно, старший по возрасту и по званию, удивленно и с уважением посмотрел на них: – Натюрлих, сетцен зи битте. Лэнгст сее их нихт бурше вон сибен унд нойнцих ...Еще шла ожесточенная партизанская война, когда в одном из заброшенных сел на Харьковщине появились немецкие колонисты. Это был с десяток семей ландвирстов из Южной Германии, возраст которых в основном перевалил за сорок, отягощенных многочисленной родней и бедностью, привлеченных в такие далекие края обещаниями беспроцентных кредитов и государственной поддержки. На самом деле они не получили почти ничего, кроме красивых посулов: Великий Рейх уже искал взаимопонимание с населяющими его народами и имел гораздо более важные проблемы, чем около сотни безземельных крестьян в разрушенных мазанках в окружении минных полей и беспросветного террора. Однако ландвирсты каким-то образом выжили. Построили на месте крытых соломой хат кирпичные коттеджи. Засеяли отведенные им поля и уже через десять лет экспортировали пшеницу в любимый Фатерланд. Еще через десять лет здесь работал колбасный цех, продукцию которого к началу 80-х начали экспортировать в Данию. Постепенно безымянное поселение, называемое в официальных документах «нуммер зибен унд нойнцих», превратилось в образцовый пример германского присутствия в «дружественных странах». Вокруг немецких строений, как будто сошедших со страниц путеводителя по Баварии, выросли дома наемных работников, которые еще вначале 50-х начали сходиться к бауэрам, предоставлявшим вначале плату в натуре, на которую можно было не только выжить, но и частично продать в повитовом центре, а потом и платившим совсем неплохие по тогдашним меркам деньги. Постепенно рядом с немецким вырос украинский поселок, в 60-е там появился первый маркт, в 70-е – почтовое отделение, а в 80-е и фельдшерский пункт, больше похожий на клинику средней руки в небогатом городке. Украинцы и немцы, несмотря на изначальное социальное неравенство до конца 80-х годов жили душа в душу. Но потом начался «окончательный этап» примирения и «відновлення справедливості» и все изменилось. Новое поколение, которое уже учили, что и Рейх, и большевики исповедовали агрессивные принципы, стремились к захвату всего мира и Украинская Держава в течение десятков лет подвергалось угнетению новых хозяев, пусть и более цивилизованному, чем при Сталине, быстро усвоило такие уроки. Кроме того, тяжелый труд, пусть и хорошо оплачиваемый, был не так привлекателен, как получение социальных пособий и компенсаций, щедро раздаваемых в начале 90-х как доля от щедрот быстро развивающейся экономики. Никто не замечал, что немцы трудятся не меньше, чем кнехты, а может, и больше. Старики не могли уже работать, а «свідома» молодежь не хотела. Вскоре на хозяев работало уже меньше половины трудоспособных соседей. Году в 93-м начали приглашать работников из других повитов, в 95-м – приехали первые болгары и румыны. А представители «великой державной нации» в это время пропивали свои пособия и компенсации и громко обсуждали несправедливость оккупантов. К ним начали наведываться агитаторы всех мастей – от бандеровцев до замаскированных коммунистов. Райская жизнь аборигенов закончилась в 1997 году, когда из-за экономического кризиса государство резко урезало выплаты и стало их выдавать, как и раньше, тем, кто на самом деле был ущербен и нетрудоспособен. Тогда же в домах поселенцев разбили первые стекла и подожгли первый курятник. Еще через год изнасиловали шестнадцатилетнюю девочку, рискнувшую после полуночи возвращаться с остановки буса, расположенной в километре от «нуммер сибен унд нойнцих». В полиции случай признали «таким, що не підлягає з’ясуванню через відсутність свідків». Среди немцев, которые десятки лет предпочитали не вмешиваться в политику и беспрекословно подчиняться власти, возникла ячейка фрайкора. Поджоги продолжались, начали избивать пришлых кнехтов и бехжалостно травить еще не спившихся и работающих соседей, время от времени возникали жестокие драки, повитовый департамент полиции разрешил фрайкоровцам обзавестись мелкокалиберным оружием. Наконец, как-то холодным октябрьским вечером толпа пьяных отморозков ворвалась к пожилым бауэрам, избила их до смерти, а дом сожгла. На похоронах стариков процессию попытались закидать камнями и визжали лозунги: «Україна вільна, окупанти піздуйте у Хуймат!». У кого-то из колонистов не выдержали нервы. Вечером он собрал камрадов и призвал к «активной обороне». Молодые и не очень мужчины взяли оружие, окружили дома украинцев, извинились перед их детьми, женами и матерями, облили бензином «хатинки» и подожгли. Случайно застрелили нескольких молодых людей, которые не смогли открыть огонь из пулемета по причине выпитого перед этим огромного количества самогона. Всех остальных отпустили, женщинам с детьми даже разрешили переночевать в теплых коттеджах. О последствиях в тот момент никто не думал: так устали от этой бессмысленной борьбы, что жестокая и в то же время глупая акция казалась единственным и разумным решением проблемы. Но уже ночью приехали украинские «поліціянти» и немецкие жандармы. Всех фрайкоровцев арестовали, поселение наводнили вооруженные немецкие и украинские силовики и корреспонденты изданий с разбросом в географии от Луганска до Саарбрюккена. Потом был громкий процесс, дипломаты из Киева и Берлина разрабатывали очередные концепции, правительство не нашло ничего умнее, как поднять свой рейтинг путем ликвидации поселения и возвращения колонистов назад в Германию. У людей, часть которых прожила здесь больше 50 лет, а многие и считали Харьковщину своей родиной, это вызвало шок, так же, как и мизерные компенсации, не покрывавшие не то, что вклада в строительство больницы и развитие инфраструктуры, но и стоимости большинства хозяйств. Однако дисциплинированные германцы предпочли послушать предписания властей и вернулись на родину. Правда, не все. Зачинщики «активной обороны» на десять лет отправились на урановые рудники Желтых Вод (их отпустили по амнистии к 85-летию провозглашения независимости УНР), а несколько молодых мужчин и одна барышня отказались ехать в принципе, мотивируя это тем, что считают Украину своим отечеством. Они никуда не поехали, зато раздобыли где-то несколько автоматов и, как говорили в далекие сороковые, ушли в леса. Акция эта не имела никакого смысла, ни для них, ни для многочисленных немцев, живших в пределах державы. Это вообще не соответствовало стереотипам, сложившимся о немецкой ментальности, но, вероятно, долгое совместное проживание со славянами наложило на нескольких обитателей снесенного «девяносто седьмого» свой отпечаток. «Партизаны» не имели ни конкретной программы, ни плана действий. Их порыв был иррационален, как потом некоторые из них говорили на допросах, «мы просто хотели защищать наших соотечественников», ни уточняя даже от кого. Перемещаясь вначале в пределах Харьковского округа от одного немецкого поселения к другому «защитники» в основном запугивали банды мелких хулиганов, пытавшихся резвиться в стиле соседей бывших «сибен унд нойцих». Постепенно они приобрели широкую известность в среде поселенцев, к ним присоединилось еще несколько человек, расширилась география: в Харьковском округе было не больше десяти полноценных немецких колоний, соответственно все дороги вели на юг, где ближе к границам Готтенланда и Великой Румынии агрессивные настроения к зажиточным «швабам» временами сдерживались совместными усилиями полиции, НЗС и даже подразделений Фридекорпса. Украинская власть обратила внимание на немецких мстителей только тогда, когда с компаний местных отморозков они перенесли свое внимание на коррумпированных чиновников, жаждущих поправить свое материальное положение с помощью так называемого «Акта справедливості». Суть его заключалась в том, что немцы должны были предоставлять аборигенам работу на равных основаниях со своими соотечественниками и платить одинаковую зарплату. Благодаря этому наиболее зажиточные хозяйства, особенно расположенные подальше от повитовых центров и центральной власти, изнемогали под прессом оккупировавших их родственников чиновников разнообразных ведомств – от Налоговой управы до Министерства народного благосостояния. Окружные администрации смотрели на такие злоупотребления сквозь пальцы, «партизаны» же обратили внимание, произвели несколько показательных расправ над особо жадными чинодралами и случайно застрелили дальнего родственника жены кума одного из крупных чинов Министерства безопасности. Этим они подписали себе приговор. Репрессивная машина, отлаженная еще десятки лет назад с помощью немецких «камрадов», заработала на удивление слаженно. Кроме всего прочего, власть провела в массмедиа неплохо продуманную кампанию, в результате которой Украинский народ был подробно информирован о террористической организации, «яка зрадницьки зросла серед наших німецьких братів на українських ланах». Как ни странно, но официальные сообщения оказались так хорошо продуманы, что, с одной стороны, не спровоцировали массового националистического психоза, но, с другой, вызвали всеобщую ненависть к банде «звироднілих дегенератів, які ніколи не змусять нарід погано ставитеся до великого німецького народу». В то же время в Нетце появились серии фотографий и даже видеоролики, где были запечатлены жертвы (настоящие или мнимые, никто сказать не мог) немецких «партизанен». Это вызвало возмущение и в среде подполья, крупнейшие организации которого годами копили силы, готовясь к дню своего окончательного и безоговорочного торжества. Мятежников начали отлавливать, кроме представителей государства, еще и многочисленные «террористы», как мнимые, так и реальные. В итоге со «мстителями» было покончено в течение нескольких месяцев. Официальные представители Рейха отказались принять их под свою защиту, посчитав виновными в нарушении так называемых «Законов о терроризме», принятых еще в конце 40-х годов. «Девяносто седьмых», уцелевших во время безжалостной охоты на них и государства, и бандеровцев, и большевиков, передали под суд Чрезвычайному трибуналу, не собиравшемуся уже лет двадцать. Решения его, как правило, были однообразными: смертная казнь через повешения. Казнили всего человек двадцать, в том числе и двух девушек – наказание за террор должно быть беспощадным, так учил в свое время Тарас Бульба-Боровец, занимавший в начале 50-х должность министра безопасности. В немецких гемайнде, конечно же, к повешенным отнеслись иначе, но здесь уже немецкая ментальность взяла верх. Да и правительство, понимая, что чиновничий беспредел может вызвать и более нехорошие последствия, отменило действие в немецких колониях весьма специфической «справедливости» и отправило, и не только в отставку, но и в шахты, особенно зарвавшихся бюрократов. Правда, ходили слухи (и не только слухи, были и некоторые факты), что печальной участи некоторые «мстители» избежали. Будто бы добропорядочные бауэры чуть ли не в пределах всей Украины взяли под свою опеку уцелевших, обеспечивали им возможности к существованию и позволяли без ограничения времени пользоваться своим гостеприимством. Однако в случае чрезвычайных ситуаций (а расстрелы на автобанах стали первой такой ситуацией за много лет в пределах всей страны) все бывшие «зибен унд нойнцих», оказавшиеся за пределами немецких поселений, попадали в критическую ситуацию: настоящих документов они не имели, а фальшивые в случае попадания в комендатуру и полицейский участок, были бесполезны…
lalapta: А я лично ничего удивительного тут не вижу. Тут дело даже не в "славянском влиянии". Вспомните, что в 70-х в Германии (!) а не в Украине творила RAF. Взрывы в аэропортах, захваты заложников, просто кровавые "карательные акции", когда были зверски убиты несколько бывших членов НСДАП - в целом, совершенно ординарных и законопослушних бюргеров. Кстати, более всего среди рафовцев отличилась Ульрика Майнхоф. Не зря потом их всех: Баадера, Майнхоф, Энслин охранники тюрьмы, где они отбывали наказание просто тихо убили. Несмотря даже на мораторий. Это все образованные и культурные люди (хотя и "возбуждающиеся par-excellence" по своей сути), а простоватые бауэры-почвенники (особо молодежь) покруче будут. У деревенских партизан пространства для террора куда больше, чем у городской герильи.
Марчиевич: Я, как автор, тем более Поэтому сразу и предупредил о своих симпатиях. А относительно РАФ, то они мне лет 15 назад очень нравились, я в то время просто восхищался ими - юношеский максимализм:)
lalapta: А мне наоборот. Раньше мне очень нравились OAS (наверное, под влиянием "Дня Шакала" Ф.Форсайта) и группа "Паладин" ("Досье ОДЕССА" того же автора). Вообще мне леваки никогда не нравились.
Марчиевич: Мне сейчас тоже не нравятся: я ж написал, что юношеский максимализм. Из правых особенно симпатичны сейчас чилийцы - "Патриа и либертад". Из немцев уникальный был товарищ Михаэль Кюнен, настоящий нонкомформист
lalapta: Марчиевич пишет: Из немцев уникальный был товарищ Михаэль Кюнен, настоящий нонкомформист Вот именно поэтому я современных наци недолюбливаю. Ну, почему нужно обязательно делать выбор: гей или араб (тьфу, как неполиткорректно)? Вообще-то я не гомофоб, но когда из этого начинают делать себе имя, ничего кроме омерзения это не вызывает. Касательно послевоенного периода, мои симпатии прочно прикованы к Франции: бойкие старики Рауль Салан и Эдмон Жуо, сын Анри Жиро Анри-Христиан, Жан-Мари Ле Пен - по большому счету вот воплощение националистической идеи. Особо хочу отметить Бриджит Бордо (Вот это женщина!), Марин и Марион Марейшал Ле Пен (дочь и внучка соответственно) - а говорят женщины к националистическим идеям холодны?
Марчиевич: Бриджит Бардо - сила:) Не вдаваясь во внутриполитические подробности, но за Марин сейчас 23 % избирателей, максимальный показатель в Республике (http://www.rg.ru/2011/03/10/france-lepen.html). А относительно холода к чему-либо, имхо все зависит от тех, кому эти женщины доверяют
Марчиевич: Окончание главы 14. Пафосно, однако, вышло...
Марчиевич: 14 (2). Несмотря на доброжелательные слова офицера, вначале в отношении попутчиков чувствовалась настороженность. Рихард не был близко знаком с жизнью немецкой гемайнде, но не удивился бы, если узнал, что внутри ее попадаются аферисты, выдающие себя за культовые фигуры германско-украинского мира. Все же его угостили пивом и предложили выпить шнапса из бумажных одноразовых стаканчиков, он не отказался. Приветствовавший его офицер начал осторожно выспрашивать у него некие подробности, по которым, вероятно, настоящих «девяносто седьмых» отличали от мнимых. На Кристу никто внимания не обращал, она, вряд ли что-то понимая, благоразумно молчала. Ей тоже дали пиво, она его медленно отпивала из высокой бутылки. Рихард испытывал ощущение, что сдает своеобразный экзамен. …Рихард на самом деле неплохо был осведомлен о «мстителях». Откуда, на это вопрос, он бы конечно немцам не ответил. В самый разгар борьбы с немецкими партизанами он по воле случая оказался в командировке в Николаевском округе. Неожиданно с ним связались местные участники Организации: его просили срочно прибыть на явочную квартиру «у справі надзвичайної ваги». Просьба не предусматривала отказа. Где-то на окраине Николаева, в стандартной панельной пятиэтажке, руководитель «виділу», поприветствовав его стандартным «Слава Україні! Героям слава!», объяснил ситуацию. Это был мужчина средних лет, наверное, мелкий клерк окружной управы, искавший в подполье спасения от многодетной семьи и жены с усиками, похожей на фельдфебеля из комедийных сериалов начала 60-х. Оказалось, они поймали одного из «зибен унд нойнцих» (он гордо сказал: «Таких пиздюлів дали негіднику, що буде радіти, коли згине»), но он согласен говорить только на шпрахе, а среди подпольщиков большинство на немецком разговаривает плохо. Рихарда привели в маленькую комнату, оформленную, как «детская», где на полу лежал человек, уже не похожий на гомо сапиенс из-за следов многочисленных побоев. Ему уже было все равно. Рихарда чуть не стошнило, но он сдержался. Немец почти обрадовался понимающему собеседнику, он почти бредил и в течение получаса выдал огромный объем информации об отряде, но ничего, что могло бы быть полезно в отлове его соратников. Рихарду было жалко Мартина, но помочь он ему ничем не мог (да и хотел ли в тот момент?). Вечером он напился со случайным собутыльником, тоже немцем, ландвирстом из-под Херсона, в одном из многочисленных портовых заведений. Почему-то назвался фольксдойчем из Транснистрии… Через полчаса было понятно, что «экзамен» Рихард выдержал. Как будто «старший» подал знак остальным, и они все сразу же почувствовали облегчение. Фрайкоровцы представились, второй офицер тоже, Генрих (так звали «главного») вежливо осведомился, почему фрай такая молчаливая и грустит. Криста плохо говорила по-немецки, и Рихард не нашел ничего лучшего, чем сказать, что у нее болит горло. Упреждая вопрос о ее наряде, он намекнул о студенческой молодости и большой любви к взрослым и сильным мужчинам (имея в виду себя). Немцы шутку поняли, заулыбались, налили еще шнапса, отпустили комплимент относительно волшебной девичьей красоты. Атмосфера в купе стала напоминать встречу старых друзей. Сознание Рихарда раздвоилось. Он будто бы чувствовал себя своим с немцами, но одновременно понимал, что вся его история построена на песке. Постоянно казалось, что он неправильно выговаривает слова и формулирует фразы. Он очень старательно имитировал язык немецкой общины «на Востоке», так называемый готский диалект, который наиболее прогрессивные лингвисты уже объявили самостоятельным диалектом, переполненным славянизмами и взявшим от вчера еще неполноценных народов все самое лучшее. Фрайкоровцы говорили именно так, и офицеры иногда их даже не понимали, перебивая и переспрашивая. Но на самом деле никто ничего не замечал. Состав первые пятьдесят километров за центральным банхофом преодолевал очень медленно, останавливаясь буквально каждые пять минут на городских, а потом пригородных платформах индустриальных окраин. Прошел кондуктор, проверил билеты, еще раз прошел, потом третий. До Броваров ехали больше часа, после них до нужной станции предполагалось всего две остановки. Именно в этом промежутке могли зайти проверяющие, выискивающие террористов, именно из-за этих проверяющих Рихард рисковал, выставляя себя представителем «зибен унд нойнцих». Хотя пока все было в порядке, напряжение не проходило. Уже третья или четвертая порция шнапса не помогали. Но внешне он поддерживал светскую беседу, шутил, смеялся над бородатыми анекдотами, пытался под одобрительный смех офицеров подколоть фрайкоровцев. На первой остановке никто не вошел, разве что в проходе вагона замаячили фигуры неудачников, не нашедших свободного места. Некоторые из них заглядывали в купе, где было единственное свободное место, но узрев чисто немецкую компанию, ретировались: то ли боялись, то ли стеснялись, то ли просто не хотели ехать со «швабами». Некоторые вполголоса нецензурно ругались. После второй и последней остановки коридор опустел: здесь многие студенты и аграрии пересаживались на рейсовые омнибусы, развозившие их по окрестным селам. Рихард продумал, что пронесло. Он ошибся. До Носовки оставалось еще минут двадцать, когда немцы затянули народную песню поселенцев, что-то вроде «На Украине жизнь прекрасна, много красивых девушек, но самые лучшие задницы остались в Фатерланде…». Рихард со времен студенческой юности знал слова, поэтому нестройно подпевал – слух у него был не идеальный. В этот момент раздался характерный шум открывающихся дверей, и он понял, что идет проверка документов. Через минуту дверь в купе распахнулась, и Рихард увидел круглую физиономию на коренастом теле в темно-зеленой форме с погонами хорунжего. За ним возвышались две фигуры в солдатской форме с короткоствольными автоматами. Офицер, услышав немецкую речь и увидев форменную одежду, с жутким акцентом произнес: − Энтшульдигунг, херре официрен, их бин официр Петро Масляк. Вайль эс мит терроризмус кэмпфен, золль их документен алле пасссажирен прюфен. Вайсен си сих аус. Само собой, всем, кроме Рихарда, было на эту проверку плевать. Однако Генрих понимал, что для представителя «девяносто седьмых» она может стать фатальной. Песня смолкла. Офицер встал и вышел на встречу Масляку. − Извините, но офицеры Фридекорпса пользуются привилегией экстерриториальности. Документы у них имеют право проверять только фельджандармы и офицеры корпуса. Среди Вас есть офицер корпуса? Слова по-немецки Генрих выговаривал максимально четко, тон был корректный. Петро не удивился, кое-как он сформулировал по-немецки следующее требование: − Я понимаю. Однако кроме офицеров Фридекорпса здесь находятся и другие граждане. Они должны предъявить документы. − Здесь находятся граждане Великого Рейха. Согласно параграфу 66, пункт 6 Закона о внутригосударственных удостоверениях личности документы у граждан Рейха, где бы они не находились, проверяют представители репрессивных органов, подчиняющихся верховным органам Рейха. Среди проверяющих имеются представители данных органов? Рихард еще со времен студенческой юности был неплохо осведомлен в законодательстве о взаимоотношениях между «полноценными» гражданами Державы и лицами, имеющими двойное гражданство. Такой пункт на самом деле был в законе. Вся проблема заключалась в том, что еще лет десять назад его действие было ограничено пределами поселений. Однако, поскольку тотальный аусвайсконтроль давно канул в Лету, лейтенант Масляк мог этого и не знать. Впрочем, в любом случае в его замысле это было самое «слабое звено». Рихард непроизвольно напрягся. − Герр официр, но если я не ошибаюсь, действие данного пункта ограничено территорией немецких колоний. Поэтому господа, имеющие двойное гражданство обязаны предъявить их удостоверения личности или любой другой документ. Рихард почувствовал капли пота на спине. Однако в лице Генриха ничего не изменилось: − Господин лейтенант уверен в этом? Рихард посмотрел на Масляка. Тому было года двадцать два – двадцать три, явно недавно закончил Болбочановское училище. На его простодушном лице отражались все эмоции, сейчас было заметно, что он растерялся. − И все-таки я попросил бы предъявить документы. В голове Рихарда мелькнула мысль, что он зря затеял все это. Если у него и Кристы проверят документы, то задерживать никто не будет, всего лишь «те, кому надо» узнают направление маршрута, не более. Но какова будет реакция немцев? Или они подумают, что документы фальшивые? Или? Генрих встал во весь рост: − Господин Масляк, как старший по званию предпочел бы переговорить с Вашим начальством о возникшем недоразумении. У Вас должна быть мобильная связь. Будут вызваны ближайший пост Фридекорпса или представители фельджандармов. У всех присутствующих проверят документы, и вопрос будет решен. Масляк был ниже, но крупнее «шваба». Рихард не видел его лица, которое было на уровне груди долговязого немца. Но догадывался, что в молодом хорунжем играют противоречивые чувства: с одной стороны, он делал все правильно, но с другой − явно побаивался и начальства, и упрямого пруссака. Никаких конкретных указаний у него явно не было, а инцидент с более высоким по званию офицером Фридекорпса мог плохо отразиться на карьере: кто знает, как представит майор сложившуюся ситуацию? И какое настроение будет у начальника Масляка? Рихард посмотрел на экран ханди. До станции оставалось не больше 10 минут, поезда в стране продолжали ходить по расписанию, в отличие от общественного транспорта в столице. Наверное, потому, что министром уже лет двадцать был украинизированный немец, родители которого в начале 50-х переехали из Транснистрии в одно из поселений Николаевского округа. − Так я могу связаться с Вашим начальством, дабы соблюсти все предусмотренные законом процедуры? Масляк ничего не отвечал. Он думал и взвешивал все «за» и «против». Рихард нервничал. Прошло минуты три, но они казались бесконечными. Послышался странный звук, Рихард не был уверен, но ему показалось, что это передергиваемый затвор. − Наряд фельджандармов будет вызван на следующей станции. Прошу простить за причиненные неудобства, к сожалению, никто не ожидал, что в этом поезде будут присутствовать офицеры доблестного Вермахта Эти два предложения Петро Масляк формулировал и произносил очень долго, по крайней мере так казалось. Страх перед непредсказуемым начальством победил страх перед невыполненными обязанностями. Генрих вернулся на свое место. Хорунжий отдал честь и пошел дальше. В остальных купе проверка заняла очень немного времени, разве что в предпоследнем слышались вздохи и сокрушения какого-то куркуля, который долго не мог найти свой паспорт. И только закрылась дверь вагона, как в окне замелькали частые огни поселка. Все делали вид, что ничего не произошло, громко разговаривали (Рихард не улавливал смысла разговора, да это и не имело уже значения), разве что Генрих всю дорогу после неудавшейся проверки молчал. Рихард встал, пожал всем руки, пожелал счастливого пути и вышел в коридор. Криста пробормотала что-то невнятное вроде «ауффидерзеен». Когда они уже были возле выхода, и поезд тормозил, Генрих вышел из купе: − Если встречу ваших товарищей, как Вас обозначить и что им передать? Рихард не знал что ответить, сделал вид, что не услышал, и постарался как можно быстрее выйти из вагона. Еще через минут поезд тронулся, и они с Кристой пошли к зданию станции.
Марчиевич: Выкладываю продолжение. Сменил недавно место работы плюс немного занялся ЖЖ (не знаю, можно ли у вас ссылки давать, если кому интересно -http://zlobny-les.livejournal.com/, если нет - сотрите, там в основном касательно Украины), поэтому торможу. Постарюсь, как и раньше давать по главе в неделю.
Марчиевич: 15(1). Здесь выходили многие пассажиры, и несколько минут они находились почти в толпе спешащих людей. Какое-то время их обтекла толпа двигающихся, ругающихся и встречающихся. Они пока никуда не спешили. Рихард только сейчас понял, что не разговаривал с Кристой с тех пор, как отправил ее умываться. − Ну як, все до ладу? Сложно было придумать что-то более оригинальное. Она посмотрела на него, спокойно, вероятно, поняла, что он хотел: − Та так, нічогенько, ти розумний. Ни радости, ни иных чувств ее голос не выражал, или усталость, или просто было сейчас все равно, тоже ведь явно испытывала стресс рядом с немцами, может, и не зная вовсе о «девяносто седьмом», но чувствуя, что не все в порядке. Хотя молодчина, никак не проявила своего возможного непонимания или недоумения. − Добре, пішли з’ясуємо, коли наш омнібус. Он посмотрел время на ханди и неожиданно понял, что весь его почти удавшийся план может потерпеть крах из-за банальной мелочи. Несмотря на слабые знания в областях негуманитарных наук, можно было догадаться, что с помощью определенных устройств, явно доступных для сфер, в которых вращались или герр Михаэль, или Филин, или «Олег», достаточно просто определить их местоположение. − Вимкни, будь ласка, слухавку, Христю, − попросил Рихард. − Але ж якщо батько зателефонує?.. − Вимкни, ти ж розумієш, що він навряд чи зателефонує, а за ханді нас з тобою не так уже й важко вирахувати… − Гаразд. Рихард сам подал пример, правда несколько секунд искал кнопку «Вимкнути», еще не привык к «модерной» технике. Криста тоже почему-то долго ковырялась, ему даже показалось, что она не выключила его, а вроде как или звук убрала, или уменьшила яркость, но в конечном счете и экран ее довольно массивного «Эрикссона» погас. − Зерр гут. Толпа уже схлынула с перрона. Они направились к автобусной станции, она находилась здесь неподалеку, буквально через дорогу от банхофа, несшего на себе отпечаток далеких 50-х с их страстью к псевдоклассическим формам. Сама станция представляла собой построенную гораздо позже железобетонную коробку, возле которой собралось довольно много народа и непрерывно подъезжали автобусы, как правило, небольшие, в основном новые «Левики» или «Мерседесы» старых моделей: именно Носовка была сердцем всех дорог, ведущих в ближайшие села в радиусе 30 километров. Они вошли внутрь. В небольшом зале с двумя десятками обшарпанных сидений толпилось человек сто. Никаких новомодных нововведений вроде электронных табло не предполагалось по стенам висели огромные стенды с расписанием десятков маршрутов, продублированных на украинском и немецком языках (судя по их состоянию, они висели здесь уже не первый год). Из четырех касс работали только две, но очереди рассасывались быстро, слава Богу. Рихард нашел нужное ему расписание и был приятно удивлен, когда увидел, что необходимый ему омнибус будет примерно через полчаса, можно было не спешить, не размахивать журналистским удостоверением и купить гешенки. Также порадовал его и внешний вид большинства мужчин его возраста и старше: он не ошибся в выборе гардероба и сейчас, по крайней мере внешне, ничем от них не отличался. − Христю, візьми квиток, мені треба товаришу та його жінці щось купити. Тут ніби на двірці є крамниця. − Як скажеш… Иногда Рихард испытывал непонятное раздражение от поведения барышень ее возраста, причем двойственное: с одной стороны, было невозможно предугадать их настроение, меняющееся чуть ли не каждую минуту, с другой – собственное ощущение, что юность безвозвратно прошла. Он поставил Кристу в меньшую, как ему казалось, очередь, четко объяснил пункт назначения, дал ей 20 карбованцев и пошел на банхоф. Как ни странно, маленький привокзальный ладен был практически пуст: ознакомившись с местными ценами, Рихард понял, что это было связано с ценами, которые раза в полтора превышали цены обычного киевского супермаркта. Само собой местные жители знали об этом и предпочитали на собственном горбу переть из столицы необходимые товары. Но выбор был неплохой. Уже через 10 минут в его сумке звенели два литра шнапса и пару бутылок итальянского полусладкого для Кристы, а в объемном кульке уместились сладости детям, специалитеты и какой-то косметический набор для Ирины. Обошлось это все почти в 100 карбованцев – в столице за такие деньги он мог завтракать и обедать в течение недели с пивом в недорогом биргартене. На выходе из магазина в глаза Рихарду бросился телефонный автомат с возможностью трансграничной связи, причем работающий не по карточкам, а на мелочи. Автоматически он пошарил в карманах брюк и на ощупь обнаружил несколько однокарбованцевых монет. И одновременно сообразил, что не разговаривал на этой неделе с родителями, а это было чревато истериками и никому не нужным раскаянием после очередного внутрисемейного скандала на ровном месте. Телефон работал: в последние годы многие из подобных аппаратов превратились в памятник «безмежжя комунікацій». Трубку с другой стороны подняли быстро, мать сразу же вылила на него поток предложений, из которого он понял только то, что они не могут понять, где он шляется (какая им разница, если последние десять лет видят его в лучшем случае не чаще, чем две недели в год?) и уже взяли билеты на 24-е число. Рихард попытался быть максимально краток и корректен: он в командировке в Харьковском округе (странная ложь, видно, сказалось перенапряжение после легенды о «97-м»), занят и позвонит на следующей неделе. На вопрос о причине занятости в столь позднее время в пятницу предпочел не отвечать, пожелал всего хорошего и быстро повесил трубку. До омнибуса была еще почти четверть часа. Внутри автостанции его ждал не очень приятный сюрприз. Его красавица в своем неповторимом имидже, непривычном для этих консервативных мест, стояла возле автомата с газетами, а двое шуцманов взгромоздились рядом и один из них, наверное, близорукий, почти носом уткнулся в пластиковый прямоугольник, вероятно студенческий билет или, может, даже, аусвайс. Оба полицейских были грузные, только один из них ростом , вероятно, не превышал установленного минимума в 165 сантиметров, а второй мог бы составить неплохую конкуренцию игрокам профессиональной северно-американской баскетбольной лиги. На не обезображенных высшим образованием лицах выделялись пышные и длинные «козацькі вуса», модные среди наиболее продвинутых «добродіїв» лет 30 назад. Шуцман, свободный от внимательного изучения нескольких строчек текста что-то говорил, наверняка с отеческой интонацией, потому что вид у Кристы был примерно такой же, как у отличницы, неожиданно получившей пятерку за невыученный гимн Державы. Опасности бдительные стражи порядка явно не представляли – в отличие от мобильных нарядов, шествовавших по поездам в поисках террористов и передававших информацию о всех путешественниках в Информационный центр шестнадцатиэтажного Министерства безопасности на Печерске, они явно самочинно захотели проявить служебное рвение и отыграться на слишком вызывающе по местным меркам одетой «містянці». Рихард порылся в карманах, нашел зеленоватую «двадцатку» (десять – мало, пятьдесят может пробудить излишние подозрения), достал едва ли не пыльные фюрершайн (единственный документ имевший вид книжечки; сколько раз себя корил за то, что таскал с собой бесполезный документ?) и вложил внутрь купюру. Он понимал, что идет на риск, но внешний вид полицаев почему-то внушал ему уверенность в правильности будущей «спроби давання хабара службовій особі». …− То що ж, донечко, де твій кавалер? Розумієш, часи зараз небезпечні, куди їдеш, ти сказати не можеш, у країні всякі терористи лютують… Навіть що робити з тобою не знаємо… Лицо девушки было растерянное. Она озиралась по сторонам, бормотала что-то невнятное, нервничала. Рихард еще раз оценил ситуацию и неожиданно для Кристы (она даже вздрогнула) появился из-за спины высокого шуцмана. − Доброго вечора, панове поліціянти! Все до ладу, дівчинка трохи не орієнтується тут, плутається – їдемо ж до моєї бабусі, бус за кілька филин. Показати Вам документ? − То це Ви, пане, дівчинку заманили в наші краї, а куди їдете навіть не розказали? Дивлюсь, за віком старші… Мо, й плани якісь недобрі маєте? С ним разговаривал полицейский, который наконец-то получил нужную информацию и даже вернул документ Кристе. Коротышка многозначительно замолчал и внимательно изучал Рихарда маленькими глазками, цвет которых определить было невозможно. Рихард старался быть максимально естественным и параллельно уже нашел на стенде нужный ему маршрут, отъезжавший одновременно с «его» автобусом. − Панове, це моя наречена (Боже, какой идиотизм!). У нас бус на на Галицю за десять хвилин, то може перевірите документ? Рихард уже протягивал свою сине-желтую книжечку. Краешек банкноты выглядывал из-под обложки. Шуцманы как будто ничего не заметили, мимика их не изменилась, но у обоих будто непроизвольно дернулись правые руки. Криста молчала. Рихард нес чушь, стараясь, чтобы голос не срывался: − У мене бабуся у Галиці мешкала, десять років тому померла, будинок був непоганий, з садочком, зараз кожного року з ніхте буваю на роковини, хоч як стільки для мене робила, як малий був… Теперь долговязый делал вид, что изучает права Рихарда, но на самом деле все внимание его занимала «двадцатка», скорее всего, решал головоломку, как незаметно положить ее в карман. До автобуса оставалось не больше пяти минут, Рихард начал нервничать. Второму полицейскому в это время захотелось выяснить общие корни – как на зло, он оказался именно из Галицы: − То твоя бабуся жила на вулиці Петлюри? Це не пані Олеся випадком? Ти ніби років на п’ять молодший від мене, навряд чи пам’ятаєш Сашка з-за Перелазу, але ж якщо це пані Олеся, то ми в неї яблука крали, а поряд ще бош мешкав, то він усе їй казав, що треба голоту з рушниці лякати, сіль ніби добре діє на хлопчачі сідниці, виховує… Рихард поддакивал, но думал сейчас о том, что они могут не успеть на автобус. Наконец, высокий закончил изучать документ, с многозначительным видом вернул его (денег внутри само собой уже не было, как он их незаметно извлек было непонятно) и с начальственным видом сказал: − Гаразд, пане …, можете рушати. На все добре. Три минуты до отправления буса. Рихард поблагодарил, подхватил свои пакеты и Кристу и побежал к платформам. Шуцманы уже быстро сориентировались и искали очередные жертвы в толпе приехавших на очередном поезде. На омнибус Рихард и Криста успели.
krolik: Марчиевич пишет: можно ли у вас ссылки давать можно
Марчиевич: 15 (2). Дорога занимала примерно полчаса. Рихард чувствовал усталость, и поэтому постоянно отхлебывал предусмотрительно купленное в Носовке дешевое черниговское пиво, по ошибке названное темным, из пластиковой бутылки. Криста выглядела уставшей, пить «отруйне питво» отказалась, взгляд ее ничего не выражал – казалось, она спит с открытыми глазами. Их конечным пунктом была заасфальтированная прямоугольная площадь, по периметру которой расположилось несколько ладенов, обязательная коробка «Національної пошти» и двухэтажный особняк местного «самоврядування».В центре возвышался довольно внушительный, построенный в стиле псевдоказацкого барокко храм (автоматически Рихард подумал о том, что на вложенные в него деньги можно было построить нечто более полезное, школу, там, или фельдшерский пункт, или «клюб»). Казалось, здесь было холоднее, чем в Носовке. Несмотря на то, что центр села был хорошо освещен, расходившиеся от него улочки можно было различить только по свету окон многочисленных «хатинок». Дорогу Рихард помнил плохо, но повезло, они свернули именно туда, куда было надо, перешли местную речушку и еще через пару сотен метров вдоль улицы, сплошь застроенной кирпичными домами разнообразной архитектуры (местные жители неплохо зарабатывали за счет торговли картофелем), оказались у зеленого, давно просившего краски, забора. Калитка была не заперта. Собаки, по крайней мере, пять лет назад, тоже не было. Окна светились, был слышен ровный гул фернзи, показывали какой-то комедийный и не самый интеллектуальный немецкий сериал, вроде «Семейки Айхкопфов», потому что постоянно раздавался неестественный смех за кадром. Дверь в дом была открыта. Постучав для приличия, Рихард вошел на веранду и преувеличенно громко произнес: − Мир Вам у Вашій хаті (сложно было бы придумать что-то более глупое). Его услышали и узнали. Через несколько секунд в дверном проеме возникла коренастая фигура Николауса, из-за спины которого выглядывала Ирма. − Вот это сюрприз! Ну, привет, наверное год не виделись! Рад, рад… Ирма уже выдвинулась, успела облобызать его и теперь как-то подозрительно рассматривала спутницу. Криста поздоровалась, та ответила ей что-то невнятное. Вероятно, Ирма, в свое время дружившая с Хельгой, злилась на его юную подружку, точнее не так на нее, как на свой целлюлит, своих двух дочек, одна из которых была почти ровесницей Кристы, и специфическую жизнь в этом «райском сельском уголке». − Да, наверное… − ладно, веди в хату или где там у тебя можно помыться с дороги. А ты, кума, все хорошеешь… − Рихард старался сгладить неожиданно возникшую неловкость. Они вошли внутрь дома, кума продолжала кидать на Кристу недовольные взгляды, но молчала. Кум что-то рассказывал о своих последних открытиях прелести жизни вдалеке от мегаполиса. Рихард поддерживал кое-как разговор, в гостиной, наконец-то, начал доставать подарки, из детей была только младшая, Брунгильда, которая искренне обрадовалась купленным для нее гешенкам (старшая, которой недавно исполнилось 17 лет, пропадала в каком-то из местных злачных заведений). Наконец, Криста была отправлена в душевую кабинку, Ирма пошла собирать на стол, а они с Николаусом остались наедине. Как ни странно, говорить, несмотря на длительный перерыв в общении было не о чем, но и неудобства от общения друг с другом не испытывали. Николаус рассказывал о своих последних достижениях в рыбной ловле. Он жил здесь уже лет семь – восемь, сколько точно, Рихард не помнил. В свое время неплохой электротехник переехал в эту глушь, потому что разочаровался в городской жизни и неожиданно, после смерти любимой омы, воспылал любовью к собственным корням. Его жена (брак официально они до сих пор так и не оформили) была не против, жизнь в одном из старых кварталов Нойштадта вместе с матерью, уже несколько десятков лет ищущей себе очередного верного спутника жизни, была ей в тягость. Хотя и в Киеве время от времени пара появлялась, в основном, чтобы отметить какие-то важные для обоих события и окончательно не порвать отношения со множеством знакомых: люди они были весьма общительные, друзей-приятелей имели немало, причем на ежегодных торжественных мероприятиях их круг постоянно обновлялся. Ирма накрыла на стол очень быстро, когда Рихард принял душ, уже приятно пахло вареной картошкой, свиным жарким, норвежской селедкой и еще чем-то, запахи мешались и распаляли сумасшедший аппетит. Перед тем как сесть за стол, Рихард перекурил на крыльце с Ирмой и в течение пяти минут был в курсе всех сплетен, касавшихся их общих и не очень знакомый. Постепенно его охватывало чувство полнейшего душевного комфорта и ощущение чего-то знакомого и родного, но давно забытого. Наконец, сели. Криста чувствовала себя явно не в своей тарелке, старалась «забиться в уголок» (на самом деле это было невозможно – гостиная была ярко освещена, а ее еще и посадили едва ли не на самое видное место – наверное, у Ирмы были какие-то задатки «черного юмора»). Выпили по несколько рюмок (мужчины и Ирма шнапс, Криста свое «полусладкое»), закусили, разговорились. Женщины между собой (сложно было представить, о чем могли говорить 20-летняя «продвинутая» и политически активная студентка и 35-летняя «вечная домохозяйка»), Рихард и Николаус – о политике. Николаус всегда был вне политики, с 18 лет ни разу не участвовал в выборах, плохо относился к правящей партии, но и зная об участии Рихарда в подполье, нередко подкалывал его. Однако сегодня он отчего-то сам коснулся этой темы, еще и вышел зачем-то, вернувшись с каким-то листком, заполненным бисерным шрифтом. − Знаешь, Рих, я сюда уехал в свое время, чтобы быть подальше от Киева, от всей этой суеты, о борьбы за место в какой-то иерархии. И прожил здесь много лет, и мне было хорошо, я нигде не работаю официально, хотя на жизнь и вполне не плохую зарабатываю. И мне все нравилось: отличная природа, дешевые и свежие продукты, выпивка почти бесплатная… Короче, привык, и лезть никуда не хочется, и даже штраф за то, что не захотел «обирати майбуття», я спокойно заплатил. Но посмотри, что я тебе сейчас покажу… Он протянул листок. Рихард сразу узнал знакомую символику, знакомый девиз («Від Сяну до Сяну» − как бы глупо это ни звучало, но много лет уже он был одним из руководителей организации, представлявшей себе Украину в виде именно такого себе конкурента Рейха, и даже больше), знакомую экономию бумаги. Прочитал. Удивился, и перечитал еще раз. Оказывается, в ближайшие 10 дней «постане з попілу» Соборная Украина, будет сброшено «майже шістдесятпятирічне» ярмо «колаборантів» и все пойдет иначе. Как, не говорилось, весь пафос был привязан именно к наступающей эре истинно национальной государственности и величия. − Где ты это взял? По-моему это полная хуйня. − Где? Да так, сосед дал. Помнишь Романа? Рихард, несмотря на то, что не был здесь уже давно, очень хорошо помнил Романа. Он жил через несколько дворов, мужичонок лет на пять их старше, похожий на подростка, но тем не менее каждую неделю беспощадно избивавший свою жену, похожую и размерами, и лицом на его мать. В молодости служил, когда вернулся, первые несколько лет получал пособие, после кризиса переквалифицировался в батрака, а недавно снова начал получать пособие: как геройский «вояк» (в рамках обучения войсковым премудростям и «обмена опытом» около месяца провел в ста километрах от Восточного фронта). − А он где это взял? − У него спросишь. Все село эти бумажки читает. И уже несколько недель. А Рома где-то надыбал, вчера выжрал фляше домашней и бегал по улице с воплями, как через месяц он покажет швабам, кто в доме хозяин. Правда, не уточнял, как покажет, − почему-то кум засмеялся. Выпили еще по одной. Женщины присоединились к разговору, но потом вернулись к своим проблемам. С удовлетворением Рихард заметил, что они нашли общий язык, по крайней мере, Ирма была разговорчива, как обычно. − Глупость здесь написана. − Рихард поморщился, возвращаясь к листовке. − Ты плохо живешь? Или тебе чего-то не хватает? Дом, машина (старенький трехдверный «Киянин», но, тем не менее, проездил уже лет тридцать и еще десять лет будет на ходу), заработки… Все заебись… Кум усмехнулся: − Ты так думаешь? Думаешь, это все, что человеку надо? А то, что швабы на нас до сих пор смотрят, как на рабов и недоделков ты не думаешь? Может, Рома и мудак, но ведь на самом деле они здесь уже десятки лет сидят и нас презирают. Мы для них второгатунковый материал, чтобы там их канцлеры и рейхспрезиденты не пиздели. Вот те, что у нас живут – думаешь, они хотят со мной здороваться? Они ко мне придут, когда у них электрика перегорела, а все остальное время только головой кивнут. Как бы хорошо я им эту электрику не сделал. Алкоголь уже действовал, но то, что говорил Николаус, Рихард понимал вполне осознанно. − Они на тебя не так смотрят? Обижают? Не заплатили хоть раз? Или ты, как Рома, мозги потерял в рядах доблестного «війська»? − Они меня не уважают на моей земле. − Вот этого Рихард точно не ожидал услышать от кума – тот никогда не был склонен к пафосу. − Они, может, и хорошие, но чужие. И даже если я не со всем согласен в этой бумажке, но одно точно знаю: каждый народ должен жить у себя дома, и правила тоже устанавливать у себя, а у не многочисленных соседей. Рихарда начал раздражать этот разговор: раньше они не часто говорили о политике. Поэтому он взял бутылку, разлил, улыбнулся Кристе (она в ответ тоже – или вино уже действовало, или еще что-то) и сказал: − Давайте выпьем за прекрасную хозяйку этого дома… Тост был длинный, банальный, но всем понравился. Дальше они просто пили. Долго. Политики не касались. Начался настоящий вохен-енде.
krolik: Марчиевич пишет: второгатунковый думаю скорше другорядний...
Марчиевич: krolik пишет: думаю скорше другорядний... Во-во... Точно
Марчиевич: 16 (1). Им выделили вполне приличную двуспальную кровать, правда, в проходной комнате. Но спали ли они вместе или просто спали в одной кровати в течение двух дней, Рихард бы не ответил. Криста была, казалось, всем довольна, Рихарду этого было достаточно. Шнапс, местный самогон, пиво не заканчивались. Состояние опьянения тоже. Разговоров о политике больше не было.В промежутках между выпивкой Рихард старался смотреть новости. О том, что Великий Сбор разгромлен он узнал в субботу с утра. Арестовали несколько десятков человек, в роли комментатора выступил представитель Министерства безопасности, бесцветный бритоголовый хорунжий. Среди перечисленных арестантов, знакомых ему, были фамилии предварительного собрания в Броварах, именно тех, кто выступал против единых действий. Это не удивило, но и не улучшило настроение. Кристе он ничего объяснять не стал, да ей и не до этого было. Про себя Рихард старался оттянуть неизбежный момент, но два дня прошли со скоростью реактивного лайнера. Наконец, наступил понедельник. Он проснулся с удивительно светлой, но очень больной головой: ощущение было, что на него наехал автомобиль, но, с другой стороны, мысли были четкие и здравые. Вышел в гостиную, включил телевизор, закурил (Николаус не одобрил бы, он уже много лет вел перманентную борьбу с курением Ирмы, но сейчас он спал сном младенца). Было рано, около семи, за окном темно, да еще и туман. Программ насчитывалось не больше 10, спутниковой антенны кум не имел, но выпуск новостей нашелся. Правда, поскольку было недалеко до границы с БНР, официального канала «фацьки». Смысл сказанного на смеси белорусского и немецкого давался с трудом. Специфичной была и подача новостей. Сначала нахваливали Ляксандра Рыгорьевича, спасителя нации, не позволившего «маскальским» марионеткам разорвать вечное братство с немецким народом-освободителем. Потом поливали грязью восточных соседей и британско-американских узурпаторов стремившихся всеми мыслимыми и немыслимыми средствами свергнуть «фацьку» и ввергнуть Беларусь в пучину кризисов и страданий. Далее восхваляли Свободную Европу – немногим более месяца назад БНР в нее вступила. Обязательно вспоминали Рейх – как образец для подражания и символ порядка. Если бы не трехдневная пьянка, смотреть это Рихард не смог бы. Но одна из новостей его и удивила, и в очередной раз напомнила, что он до сих пор остается членом Организации, пусть и не разделяет давно ее идеалов. В промежутке между восхвалениями Лукашенки и порцией грязи в адрес атлантических империалистов сексапильная телеведущая с белокурыми локонами сообщила о том, что лидер Верховного Государства Российского Дмитрий Анатольевич и Полномочный Представитель СССР Владимир Владимирович подписали предварительный протокол о заключении перемирия сроком на три года. При этом присутствовал постоянный представитель Германского Рейха, физиономия которого даже на фотографии (масс-медиа БНР не особо баловали своих зрителей свежей вмдеохроникой) не выражала особой радости. Комментариев столь интересного события не последовало (уже несколько десятков лет руководители Руссланда однозначно и официально заявляли, что мир с «большевистской тиранией» в принципе не возможен; «окончательный мир наступит тогда, когда солдат истинно русской Державы помоет свои сапоги в бухте Золотой Рог», − как говорил еще первый лидер Государства Российского). Рихард как бы встрепенулся и пошел одеваться. Дорога на Национальную почту заняла у него минут двадцать. Когда он пришел, учреждение еще было закрыто, но ждать долго не пришлось. Необъятных размеров женщина неопределенного возраста довольно долго возилась с современным электронным замком, видно, еще не привыкла. − Доброго ранку, пані. Міжміський працює? − Та яка я тобі пані? Робить звичайно… А ти хто? Рихард привык к тому, что в селах не страдали излишней тактичностью, да и вежливостью: к чужакам относились насторожено, к этому сначала почти четверть века приучали коммунисты, а в последующем и немцы, и правительство. Даже через три десятка лет после начала относительной демократизации на периферии до сих пор не любили «не своих», к коим относились все приезжие. − Та я до Пилипенок приїхав, кум я їм. Знаєте, Клаус, син баби Марти… Женщина внимательно на него посмотрела, почти как сотрудник спецслужб (а возможно, она и была, если не штатным работником, то осведомителем, место работы обязывало), изучила с ног до головы, наконец, сказала: − Микола з Ірмою відомі нероби, ні господарки, ні чорта… Та й ти, видно, не великий трудар (при этом она снова уставилась на него, пожирая глазами трехдневную щетину и слишком длинные по местным меркам волосы). Але дзвонити всім можна, це наше право на свободу інформації (при этих словах у нее в голосе явно была слышна ирония). Проходь, телехвонів є чотири, працює лише два. Обирай, який хочеш. Сплата після розмови. Внутри воздух был спертый, мебель старая, стулья обтянуты дерматином. Женщина удалилась за конторку. Кабинки тоже были незапамятных времен, с надтреснутыми стеклами, правда, аппараты кнопочные, поменяли в начале девяностых. Мелькнула мысль, что если Филин и иже с ними его ищут, то вычислят так же просто, как когда бы он звонил по беспроводному. Но узнать, что происходит в Организации нужно было обязательно, не мог же он оставаться у кума до бесконечности. − Шановно, телефонувати до Києва через одиницю чи за внутрішніми (где-то месяц назад Украина вышла из внутренней сети Рейха, но переход на новые номера был продлен на полгода)? − Як хочеш, воно по любому працює поки що, − голос женщины оставался все таким же недовольным. − Дякую. Рихард на память знал с десяток номеров, по которым мог связаться с Организацией, и поэтому довольно долго решал, по какому из них звонить. − Ти заснув там чи що? − несмотря на то, что посетителей не было (да и какие посетители утром в понедельник, еще и при нынешнем распространении беспроводной связи?), «тітонька» продолжала его доставать. − Зараз, зараз… Выбрал наконец – телефон одной из явок в районе Центрального банхофа, там он почти никого не знал (как и его собственно), но ребята были проверенные, не засвеченные, должны были на связи находиться едва ли не круглосуточно. − Доброго ранку, панове. Чи це Товариство шанувальників рідної штуки (пароль)? Ответил юный девичий голос: − Так, звичайно. Що пан хоче? Купити картини в національному дусі. У нас нові надходження, суміш авангарду з народним штилем (правильно ответила) − Так, чув з’явився знаменитий Ющенко (проверка продолжается). − Вас Петер чи Віктор цікавить? Вони обидва нас порадували (тоже правильно, уже спокойнее). − Звичайно Петер. Віктор надто перейнятий самолюбуванням. − И после паузы: − Петро Масляк говорить (это было не его «псевдо», но правильное). Як справи? Последовала довольно долгая пауза. Наконец девушка ответила: − Пан знущається? У п’ятницю відбулися певні події, які безперечно вплинуть подальшу ситуацію. Было сложно ожидать другого ответа. Но нужно было узнать хотя бы, насколько критична ситуация. − То немає жодної надії на те, що відбудуться зміни на краще? И снова пауза. − Почекайте пане, з Вами переговорить більш компетентна особа. Рихард удивился, связные обычно всегда заканчивали разговор самостоятельно, но трубку не повесил. Наверное, он еще не протрезвел окончательно. Через несколько минут непонятного шипения раздался уже знакомый голос: − Жодної, якщо Ви гадаєте, ніби втекли від відповідальності. Рихард, хотя и имел отвратительную память на голоса, готов был поклясться, что с ним разговаривает Филин. Он повесил трубку, автоматически расплатился с все еще недовольной работницей («О, людина, думає, що тут розмінний пункт» − тепер ей не понравилась десятикарбованцевая купюра) и вышел на улицу. Все это было так быстро, будто он убежать пытался (Хельга бы спросила, от кого и куда).
Марчиевич: 16 (2) По дороге к Николаусу Рихард зашел в местную забегаловку: не так хотелось выпить, как снять стресс. Пиво было отвратительное, к тому же из группки завсегдатаев на него налетел Роман с воплями, больше похожими на боевой клич партизан-большевиков из черно-белых «агиток» начала пятидесятых. Он уже был пьян, соплив и патриотичен. Чтобы Роман отвязался, Рихард взял ему и его сотоварищам бутылку «справжньої горілки» (она стоила здесь дешевле, чем в мелкооптовом киевском маркте), но все равно все те четверть часа, что пытался пить пиво местного разлива, выслушивал глубокомысленные рассуждения местных пьяниц. Что его поразило больше всего, так их тональность, совпадавшая с пятничной логикой Николауса: все местные «ханурики» однозначно хотели стать настоящими хозяевами собственной земли. Нет, они не ненавидели «швабов» − они просто считали их оккупантами. И так ли уж они были не правы? Все было бы логично, если бы он их не встретил пьяными довольно рано утром в понедельник. Когда Рихард попал во двор Николауса, он увидел там непривычное оживление. Во-первых, там стояла достаточно современная машина, вроде не очень новый «Фольксваген», красного цвета. Во-вторых, на крыльце Ирма и Николаус что-то оживленно обсуждали. В-третьих по двору расхаживала высокая фигура, явно женского пола, в плаще кофейного цвета. Сначала ему показалось, что он пьян, но почти сразу же убедился, что это Хельга. И увидев его, она не стала изображать удивления, а быстро пошла навстречу. На всякий случай Ирма и Николаус тоже двинулись в их сторону. − Привет. − Он был очень удивлен, когда ее увидел. Несколько секунд Хельга молчала, пока наконец не разразилась словесным потоком: − Ты придурок! Скоро сорок лет стукнет, а продолжаешь играться в детские игры. Мне плевать, в общем, на это, но, блядь, жалко смотреть, как не самый глупый в этой говняной стране человек хочет окончательно засрать свою жизнь. Ты вообще дебил? Ты не думаешь, что совершаешь самоубийство? Тебе не говорили, как надо себя вести? Ты жопой думаешь или мозгами… Рихард старался не вслушиваться, и хотя за много лет он забыл эти вспышки, сейчас ему не то что хотелось под землю провалиться, но ощущения были отвратительные. Кумовья не вмешивались, делали вид, что разговаривают между собой. А он чувствовал, что выпитый бокал отвратительного местного лагера ко всему еще и подействовал, как «на старые дрожжи». Голова, как оторваться хотела от туловища. Наконец, Хельга заметила, что с ним не все в порядке: − Придурок, ты еще и пил с утра? Ладно… Я тебе не мама. Собирайся, надо немедленно ехать. Рихард не нашел ничего более оригинального, чем спросить: − Куда? − В жопу. − Хельга тоже не была оригинальна. − Иди, собирай манатки. Едем немедленно. − Слушай, я тебе не мальчик. − Он разозлился. − И веди себя прилично, все-таки мы не вдвоем. И никуда я ехать не собираюсь, пока не скажешь, что ты хочешь (на самом деле то, что ехать надо, он понимал прекрасно; однако же он взрослый мужчина ко всему да еще и с дамой (любовницей?), которая спит в пяти метрах отсюда). Хельге вроде бы даже понравилась его реакция. Она замолчала, потом примирительно сказала: − Я знаю одно место, куда можно поехать и переждать всю эту херню. На пару дней там можно остаться, пусть основная волна схлынет. Ехать не долго, не переживай (а почему он должен был переживать?). Тебе должно понравиться. Пятнадцать минут хватит, чтобы привести себя в порядок? Рихард понимал, что явление Хельги, да еще и с машиной, это своего рода дар свыше. Но сообщили ли ей кумовья, что он не один? − Да, конечно… Но ведь я не один… Он сразу понял, что, во-первых, кумовья Хельге ничего не сказали, а во-вторых она сразу догадалась о ком идет речь: − Поддерживаешь династии пламенных революционеров? Ну-ну… Иди поднимай свою юную подругу – не могу же лишить я тебя счастья вечной молодости и понизить твою самооценку полового гиганта, который спит с двумя красавицами разных возрастных категорий. Сказав это, Хельга отвернулась и направилась к кумовьям. Рихард пожал плечами и пошел в комнату, где спала Криста. Она уже проснулась, трехдневная пьянка на ее юном личике не отразилась, сейчас она сидела на кровати и явно слышала весь разговор. − Привет. Ты давно не спишь? − Дядю (так она называла его или в шутку, или когда злилась), я так зрозуміла, що тьотя приїхала (а это уже был сарказм). Свято скінчилося, клоуни вільні? І ти вже забув рідну мову, ти ж знаєш, я не спілкуюся москальською? И Криста, и Хельга знали о существовании друг друга. Как они относились друг к другу, это всегда было загадкой для Рихарда: ни та, ни другая обычно не допускали враждебных выпадов, но явно и взаимной симпатии не испытывали. Рихард решил не углубляться в подробности и просто спросил: − Якщо ти все чула, то можеш і відповісти одразу: ти їдеш? Криста в очередной раз проявила свое столь не свойственное ее возрасту рационально мышление и спокойствие: − Так. Вона почекає з півгодини, щоб я нормально зібралася? − А куди вона дінеться? − Це тобі краще знати. Вийди будь ласка. Ти мені заважаєш. Рихард снова вышел во двор. Кумовья и Хельга уже оживленно беседовали. − Ты подождешь с полчаса? − Нет, свалю нахер, − Хельга злилась до сих пор. Он быстро умылся, даже побрился, собрал свои нехитрые вещи. Криста не появлялась. Хельга ушла с Ирмой на небольшой огород восхититься сельскохозяйственными талантами старой знакомой, Рихард остался с Клаусом. Тот неплохо знал привычки друга и поэтому в тихую принес пару рюмок, они выпили шнапс, в голове, как будто просветлело. − Знаешь, кум, а ведь все равно придется что-то менять, − сказал неожиданно Николаус. − Помнишь наш разговор в первый вечер? Я помню, и я знаю, что все равно на своей земле править будем мы – те, кому она принадлежит. Рихарду не хотелось возвращаться к этой теме, и он пробурчал: − Рома будет править? Кум, тебе очень хочется о всякой поебени поговорить? Может, лучше еще выпьем, «на коня», как говорится, а то хер его знает, когда увидимся… − Ну, давай… − Кум сходил в дом, принес еще по рюмке. − Но это не поебень. Это то, что есть. И не Рома, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Править будем мы, те, кто здесь родился, и те, кто хочет быть хозяевами у себя дома. Они выпили. Рихард почувствовал, что начинает злиться – или алкоголь виноват, или продолжение пятничного разговора: − Хозяева… Хорошо хозяйствуете − что не развалюха, украинцы живут, нормальный дом – оккупанты херовы… Нахозяйствуете скоро… − Говори, что хочешь – тебе не понять этого, на тебя никогда, как на быдло не смотрели у себя же дома. − Кум замолчал, было видно, что он выходит из себя. Но быстро успокоился. − Давай по последней. Ты прав, не лучшая тема для разговора двух друзей, которые не виделись хер знает сколько. Но сходить за очередной порцией шнапса он не успел. На крыльце неожиданно появилась Криста, причем Рихард про себя отметил, что она очень ответственно отнеслась к собственному образу: даже кум автоматически причмокнул. Так же быстро у крыльца появилась и Хельга. − Привет, − хотя это и было сказано Кристе, в ее сторону она даже не посмотрела. − Все готовы? Тогда едем. − Доброго дня, − преувеличенно вежливо ответила Криста. − Я готова. − Я вижу, − по лицу Хельги мелькнуло подобие кривой усмешки, но вряд ли это заметил кто-то кроме него. − Рихард, ты собрал вещи? Правда, уехали они не сразу. Хлебосольная Ирма еще что-то собирала «в дорогу», потом долго прощались, обещали скоро увидеться, хвалили друг друга за какие-то абстрактные достоинства. Когда тронулись, было уже начало первого.
krolik: оу, продовження;) мало не пропустив...
Марчиевич: 17 (1) Хельга начала водить автомобиль даже раньше, чем Рихард, и чувствовала себя на месте шофера очень уверенно. С основной дороги они сразу же свернули куда-то в сторону, насколько он понял, в направлении Нежина. Маршрут проходил чуть ли не по «грунтовке», иногда машину подбрасывало на каких-то колдобинах. Рихард сидел рядом с Хельгой – Криста сразу же оккупировала оба сиденья сзади и сейчас, наплевав на свой сексапильный вид, подчеркнутый не очень качественной «пшековской» косметикой, дремала. За окнами мелькал мрачный ноябрьский пейзаж, ехали в основном через голый ноябрьский лес, молчали. Очень быстро прошло легкое постпохмельное ощущение эйфории, и голова опять начала кружиться, едва ли не тошнило. − Зачем ты приехала? − неожиданно для самого себя спросил Рихард. Хельга не отвечала. Она с каким-то внутренним остервенением вела «Фольксваген», черты лица были напряжены, но ничего не выражали. Проехали какой-то довольно большой хутор, кирпичный, во дворе стоял флагшток, на котором обвис сине-желтый флаг. Отсутствие людей было сюрреалистичным, окончательно выбивало из колеи. Пошел снег, или дождь с снегом. Дорога была едва ли не грунтовая, машину регулярно подбрасывало. − Ты знаешь, мне до сих пор интересно, на что ты рассчитываешь, − неожиданно заговорила Хельга. − Ну пробухал ты с кумовьями два дня, а что дальше? Не важно, кто победит, но ведь при любом раскладе тебе никуда деваться: и те, и другие, мягко говоря, тобой не довольны. И даже на свою любимую работу ты вернуться не можешь – даже тебе понятно, что твой начальник связан с немецкой контрразведкой, и ты его просто тупо наебал, считая, видно, себя умнее, чем профессионалы из Рейха. Что ты думал делать после этой пятницы? А что бы он делал? Рихард, как попугай, повторил свой вопрос: − Зачем ты приехала? − И помолчав немного, добавил: − Я уже давно не ребенок, мне няня не нужна. Хельга презрительно посмотрела на него: − Как обычно – ты не хочешь отвечать на неприятный вопрос, а предпочитаешь сам задавать вопросы, ответ на которые может показаться тебе удобным. Но я отвечу. Я приехала, потому, что ты мне не безразличен до сих пор – наверное, этот ответ тебе понравится. Но ты же все равно не скажешь, что делал бы после пятницы? А на счет няни – ну, извини, ведешь ты себя, как краббе. Нет, он не мог ничего сказать, поскольку на самом деле не знал, что делал бы. Они опять замолчали. Где-то через полчаса стало заметно, что близко небольшой населенный пункт: дорога превратилась в стандартную двухполосную, усадьбы встречались все чаще, промелькнул и давно заброшенный КПП, оформленный в стиле 50-х: довольно большое здание из красного кирпича, с обязательным годом постройки, с надписями готической вязью на двух языках. Наконец, начался и сам поселок: бесконечные, как казалось улицы в основном одноэтажных кирпичных домов, похожих друг на друга, как две капли воды. И хотя Рихард не понял, куда они едут, это было похоже на Новый Быков или Новую Басань (значит, ехали они все-таки в противоположную от Нежина сторону). После очередного поворота открылась стандартная площадь (храм, управа, почта, несколько магазинов), и он понял, что ошибается – это было незнакомое место. С площади они съехали в одну из боковых улочек, вдоль которой стоял с десяток двухэтажных панельных домов, где обитали, как правило, местные чиновники, учителя и мелкие гешефтманы. Возле одного из них, даже с небольшим палисадником и двумя лавочками у входа, Хельга остановилась. − Буди свое кохання. Я отгоню авто, а вы подождите. − А не сбежишь? − Рихард попытался неуклюже пошутить. − Заткнись. Будить Кристу не пришлось, она сама подала голос: − Що, дядю, тьотя не в дусі? Рихард только выругался про себя. Они забрали вещи и направились к лавочкам. Хельга уехала. Криста делала вид, что не замечает его, извлекла откуда-то карманного формата книжку с потертой обложкой, на которой красовались мускулистый голубоглазый блондин в форме офицера Национальной полиции и роскошная брюнетка, и сделала вид, что увлечена чтением. Рихард осмотрелся по сторонам. Улица была пустынна, пасмурно, снег и дождь закончились, ни машин, ни автобусов не проезжало. Лавочки были мокрые, но Криста демонстративно уселась, а он пытался размять затекшие в малогабаритном «фольксвагане» ноги. Хельга непонятно откуда появилась только минут через двадцать. Рихард обратил внимание, что уже начало темнеть, то есть в дороге они провели больше двух часов. − Пошли, − манеры прусского офицера у Хельги появились очень давно, задолго до отъезда. Спросить, куда, он не успел. Оказалось, у входа в дом висела неприметная, табличка с почти неразличимой на серо-грязном фоне надписью «Готель». Старые двустворчатые двери, казалось, красили последний раз при постройке. Внутри была маленькая дилле, больше похожая на комнатку в самом дешевом воннхайме полузаброшенного провинциального университета. За нелепой стойкой, будто списанной лет двадцать назад из сельской пивной по причине окончательной потери пристойного вида, сидел худой лысый человечек, похожий на спившегося эльфа из-за характерного цвета лица и абсолютно лысой головы, самой замечательной приметой которой были огромные заостренные книзу уши. Увидев гэсте, явно не частых в этих краях (Рихард еще подумал, для кого работает этот гастштэтте, вряд ли он имел широкий круг клиентов – не самое туристическое место), человечек как будто подскочил, до этого безучастное лицо его залучилось радостью: − Доброго дня! Гутен таг! Чого бажаєте, пані та панове, у нас тут на найближчі десять кілометрів найкращі кімнати за найнижчі ціни (вряд ли здесь был хоть еще один «готель» на ближайшие двадцать километров, подумалось), спеціально для Вас – люксаппартамент на дві кімнати, супутникове фернзе, гаряча вода… Для мешканців люксу – сніданок, обід та вечеря входять до вартості номера… Говорил он быстро, но долго, перечислив достоинства апартаментов раза три. Наконец, Хельга устала его слушать: − Ріхарде, будь ласка, домовся про номер, а ми з ніхте підемо влаштовуватися. Пане, де ці ваші апартаменти? − Будь ласка, будь ласка, по коридору й до кінця, а там нагору, одразу побачите… Я зараз світло увімкну… «Эльф»-алкоголик дернулся, и Рихард увидел справа коридор барачного типа с выкрашенными в грязно-зеленый цвет (явно списанная с какой-то базы Фридекорпса краска) и наполовину забеленными стенами. В конце коридора было почти полностью, как в общественном туалете, замазанное этой же краской окно. Как ни удивительно, Криста никак не проявила своего неудовольствия и безропотно первая шагнула в сторону обещанного «люкса». Хельга взяла бережно, как будто они стеклянные, положенные ключи и пошла за ней. Пройдя несколько шагов, она полуобернулась: − І не забудь про пункт «б»… Це важливо… Рихарда последние слова вывели из некоего оцепенения: он только сейчас понял, что Хельга говорила с портье по-украински, а сейчас использовала одно из понятий «тайного языка» Организации: пунктом «б» называли параграф об обязательной регистрации по месту временного пребывания, очень неудобный для тех, кто вынужден часто ездить по «подрывным» делам. − То як, пане, пройдемо хвормальності? − Так… Давайте… Он лихорадочно соображал, как себя вести и что говорить. − Заповніть хворму, пане. «Эльф» протянул три одинаковые бумажки, с хорошо известными Рихарду пунктами: «место регистрации», «номер удостоверения личности», «семейное положение» и т. д., не меньше десятка. И в это время пришла здравая мысль: наверное, закончилось действие выпитого в первой половине дня. Он сделал загадочно лицо: − Шановний, а скільки коштує Ваш чудовий номер? − П’ятдесят за ніч. − А якщо за нього сплатити трошки більше? Рихард постарался придать лицу максимально расслабленное и хитрое выражение: − А то, бачите, я тут з двома дівчатами… І обидві не зовсім вільні, як то кажуть… Ему показалось, что его поняли: − Ги… І шо? Чи у пана щось не в порядку з документами? Рихард издали помахал развернутым аусвайсом: − Та ні, все як треба. Але ж Ви бачите, які гарні дівчата. Й чоловік одної з них не останній шуцман у Чернігові. А всі реєстрації проходять через поліціянтів, і той, хто працює в окрузі легко визначить, де зараз його дружина, яка поїхала на хрестини до подружки в Київ. А він такий ревнивий… Портье внимательно посмотрел на Рихарда: − Шось говір у Вас не наший. Явно приїхали з Січеслава або навіть з Москальщини (так нередко называли «русские» округа Державы). Й аусвайс підробний (но сказано это было с ухмылкой, почти дружелюбной). А порушення може чимало коштувати… От відберуть дозвіл і все… − А хто про нього узнає? − А сусіди… Вам з дівчатами сьогодні розважатись, а мені бігати по управах… − Та де ж вони ці сусіди? − Сусіди повсюди, серед людей живемо ж, не в пустині. − Гадаю замість «скоропадського» «андрій» згодиться? «Эльф» сделала вид, что думает, но не согласился: − А як поліцай з Чернігова взнає, що я дозволив якомусь мазунчику з його жінкою розпусничать? − То може «андрій» разом з «павликом»? Як він дізнається, якщо пан не скаже? − Два «андрії» були б вірною прикметою, що не дізнається. Рихард помедлил и кивнул: − То, гадаю, вони становитимуть міцну запоруку. Портье снова «подумал» и с показной неохотой забрал бланки. − Добре. Але не галасуйте, наше містечко невеличке, стіни старі, тонкі, вуха в людей не пошкоджені міським шумом. І гроші наперед. Рихард порылся в портмоне, с сожалением посмотрел на оставшиеся купюры (и почему они так быстро исчезают, если в стране все хорошо?) и протянул двести карбованцев. Когда он уже был возле лестницы, услышал добрые пожелания: − Гарненько Вам відпочити, і дівчата хай теж задовольняться… В тоне его звучала неприкрытая ирония.
ВЛАДИМИР-III: Марчиевич пишет: Новый Быков Не Николай Быхов (или я что-то путаю?)
Марчиевич: Нет, вполне реальный населенный пункт Черниговской области (так же, как и Носовка).
полная версия страницы