Форум » Альтернативная история » "Истощение". Моя новая АИ-повесть. » Ответить
"Истощение". Моя новая АИ-повесть.
Yolandy: Эпиграф: Откуда все берется? Из тебя самого. И докажу очень просто. Что есть все это? То, что ты видишь, слышишь, чувствуешь и думаешь в сей миг, и только. Такое сотворить мог только ты, и никто больше, ибо видят твои глаза, слышат твои уши, чувствует твое тело, а думает твоя голова. Другие увидят иное, ибо их глаза будут в другом месте. А если даже узреют то же самое, размышлять об этом станет чужая голова, а в ней все иначе. Виктор Пелевин Дисклеймер: В данном тексте используются элементы языка, отражающие понятия и реалии чужого мира, которые могут быть непонятны неподготовленному читателю.
Ответов - 17
Yolandy: Гадатель сидел на корточках на листе фанеры, отполированном за долгие дни его заскорузлыми пятками, и вдумчиво сортировал стебли тысячелистника. Было в этих действиях нечто безблагодатное, безысходное – на ум сразу приходил образ бродяги, роющегося в отбросах в поисках съестного. Не зря в период Эдо бродячих гадателей причисляли к касте Хинин вместе с нищими и прокажёнными. Нэгиси Кэнсукэ стоял над гадателем, притопывая носком начищенного ботинка. Несмотря на то, что он вот уже три с половиной часа старательно убивал время, некоторое, как изящно выразился в каком-то из своих рассказов Борхес «благородное нетерпение», мучило его в ожидании ответа гадателя. На море сильно штормило. Из кораблей, заходящих в залив Намако, собралась изрядная очередь. Кэнсукэ ожидал паром «Аомори-Урадзио», на котором должен был прибыть князь Симадзу с супругой – все деловые партнёры князя должны были отрабатывать эту унизительную повинность, встречать и провожать его во всех рабочих поездках. Усложняло ситуацию то, что он был человеком с причудами – одной из главных было его предубеждение против воздушных путешествий. За последние три часа Кэнсукэ, оставив шофёра-китайца следить за машиной, успел побродить по площади Умибэ и прилегающим к ней улочкам с домами послевоенной постройки и пройтись по рынку, где к нему пристал калека-торговец китайскими снадобьями. Едва увидев хорошо одетого Кэнсукэ толкач бросился за ним, ловко переваливаясь на костылях: -- Молодой господин! Молодой господин! – Кричал ему вслед калека. – У меня есть широкий ассортимент проверенных временем народных средств. Скажи мне, что тебя беспокоит, и я подберу тебе лекарство… Поняв, что пока он что-нибудь не купит у калеки, тот от него не отстанет, Кэнсукэ приостановился. Толкач подскочил к нему и принялся показывать всю свою тысяча и одну баночку, бутылочку и коробочку, громогласно провозглашая, панацей против какой напасти является её содержимое. -- Могу вылечить мигрень, повысить сексуальную функцию… - Толкач одной рукой придерживал висящий у него на груди лоток. – Избавить от бессонницы. У меня есть настойка жэньшэня, она помогает от… -- Я знаю. – Перебил его Кэнсукэ, разглядывая флакон с желтоватой жидкостью внутри. -- Кроме того, - Калека наклонился к Кэнсукэ, заговорщически понижая голос. – У меня есть средство от усталости. То самое. Всего сто пятьдесят иен за моммэ, Молодой господин. Кэнсукэ хмыкнул про себя. За такие деньги он, в лучшем случае, мог бы получить смесь побелки с недоокисленным эфедрином. Всё-таки, за контрабандный филопон никому полжизни в тюрьме сидеть не хотелось. Внешне же он, насколько мог, придал себе свирепый вид и закричал во весь голос: -- Полиция, полиция! Наркоторговец! Калека весь побледнел и не только лицом, даже от кистей его рук отхлынула кровь. Он выдернул из ладони Кэнсукэ флакон с жэньшэневой настойкой и насколько мог быстро поскакал от него, переваливаясь на своих костылях. Отскакав от него на десяток кэн, калека оглянулся – не побежал ли Кэнсукэ за ним в погоню – Кэнсукэ стоял там, где и прежде. Калека поправил на груди сбившийся лоток и поковылял прочь… -- Всё, готово. – Вырвал Кэнсукэ из раздумий надтреснутый старческий голос гадателя. На листе фанеры была разложена гексаграмма – сверху шестёрка с лежащими под ней девятками, а снизу – девятка в обрамлении двух шестёрок. -- Сорок седьмая. «Истощение». – Гадатель достал откуда-то из-за пазухи засаленный томик, быстро пролистал страницы, остановился на одной из них, несколько секунд поводил пальцем по столбцам кандзи и, назидательно поднимая палец, начал зачитывать. – «Свидание затруднено. Войдёшь в случайную долину…» Кэнсукэ не знал пророчества, но помнил, что эта гексаграмма – одна из самых плохих. Прервав гадателя, он спросил: -- А скользящая строка? Гадатель нахмурился. -- Девятая, на пятнадцатом месте. «У него отрезали нос и ноги. Он уничтожен человеком с красной повязкой на колене. Радость приходит легко. Она побуждает делать подношения и возлияния». Кэнсукэ сплюнул себе под ноги. Достал из бумажника купюру в двадцать иен, сложил пополам и бросил под ноги гадателю. Старик поднял купюру, раскрыл её двумя руками книжечкой и расплылся в широкой беззубой улыбке, увидев в овале портрет Окумы Сигэнобу. -- Спасибо господин! Спасибо господин! – Гадатель, не вставая с корточек, сложил руки на груди и отбил несколько коротких поклонов ему вслед. Кэнсукэ направился к пассажирскому терминалу порта. Опаздывать не стоило. Очередь парома из Аомори уже подбиралась, а господин Симадзу не любил ждать. Статус позволял ему быть нетерпеливым: князь Симадзу Синъитиро был крупным акционером дзайбацу «Асано», его представители заседали в правлениях нескольких десятков компаний по всей стране – лес, строительство, перевозки, медиа-бизнес. Кроме того, он был женат на дочери наследника маньчжурского престола, принца Пуцуна, а в наследство от отца ему должно было достаться место в Палате Пэров. Пятнадцать лет назад Симадзу выкупил долю в газете «Дзёсё», которую издавал в Урадзио покойный отец Кэнсукэ, и с тех пор газетный бизнес семьи Нэгиси резко пошёл в гору – тираж увеличился вчетверо, а объём газеты вдвое. С ней стали сотрудничать другие издания, которыми владел Симадзу – до этого «Дзёсё» не могла позволить себе иметь постоянных корреспондентов, не только за границей, но и в других регионах страны. После столь заключения столь выгодной сделки Газетная компания Нэгиси стала издавать журнал «Сэннэнки», два местных еженедельника, спортивную и коммерческую газету. Было основано издательство, выпускавшее по пятнадцать-двадцать книг в год, что делало его третьим по величине в Континентальной Японии. С уверенностью можно было сказать, что благодаря такому выгодному сотрудничеству основатель и его преемник вывели газету на национальный уровень… С неба то и дело пытался сорваться дождь. Асфальт покрывали тёмные крапинки. Кэнсукэ, уворачиваясь от встречных прохожих, вошёл быстрым шагом в здание зала ожидания пассажирского терминала порта Урадзио. На табло с расписанием прибытий паром из Аомори стоял вторым. На стене висела большая панель, включённая на ньюслайн. Он вызвал шофёра, который должен был принять багаж четы Симадзу. Ещё одной из его многочисленных странностей была нелюбовь к гостиницам – по этой причине он был обладателем недвижимости по всей стране стоимостью в несколько миллионов иен. К примеру, в Урадзио у него была огромная квартира в башне «Косо» с видом на залив. Ньюслайн NHK транслировал репортаж о первой за пять лет встрече «Большой Тройки». Это была главная новость последних дней. По экрану шли кадры с премьером Аикавой, жмущим руку хозяину встречи президенту Ламбсдорфу. Голос диктора был едва слышен сквозь шум толпы: «…начинается в субботу. Встреча лидеров крупнейших государств будет посвящена проблемам глобальной безопасности и перенаселения в странах так называемого «Четвёртого мира». Президент США Фрэнсис Ла Гардиа, поп-консерватор по убеждениям, известный критик программ контроля над рождаемостью, уже заявил…» Диктора окончательно забило неразборчивое объявление из динамиков. По экрану широкой походкой шёл американский президент – довольно молодой, полный, с зачёсанными назад чёрными волосами, пухлыми щеками и лоснящимся от пота лицом. По глубокому убеждению Кэнсукэ встреча была совершенно бесполезной. У Аикавы на носу были выборы, на которых по всем опросам Сядайто получит не более ста семидесяти мест в Палате Представителей, в то время как Сэйюкай получит абсолютное большинство. В букмекерских конторах уже перестали принимать ставки на то, что следующим премьером будет бывший губернатор Осаки Цукияма Акихиро – слишком уж явным он был фаворитом. Фрэнк Ла Гардия выиграл ноябрьские выборы исключительно благодаря расколу в рядах его соперников демократов – в девяти южных штатах победил кандидат диксикратов Лоусон. В Сенате республиканцы оставались в меньшинстве, а в Палате Представителей прогрессисты по принципиальным вопросам голосуют вместе с демократами, сводя на нет относительное республиканское большинство. Граф Ламбсдорф – ветеран шпееровского «Умструктуриерунга» - несмотря на восьмидесятилетний возраст, всё ещё страдал патологическим властолюбием и вот уже второй избирался рейхстагом на пост президента. Несмотря на то, что весь мир сходился во мнении, не говоря уже о самой Германии, что этой старой развалине уже давно место не в канцелярии на Вильгельмштрассе, а в крематории. Пока Кэнсукэ размышлял о большой политике, сюжет в новостях сменился. Вспышка синъаньского бешенства в китайской провинции Шэньси. По экрану бегут кадры. Врачи в белоснежных комбинезонах, с забранными повязками лицами то ли ставят прививки, то ли берут кровь на анализы. Блокпосты на дорогах. Солдаты инженерных частей китайской армии, словно детский конструктор, собирают из железобетонных секций стену вокруг заражённого района. Другие кадры – заражённые прошибают стену, выбивая бульдозером целую секцию. В пробоину, словно поток грязной воды сквозь прорванную дамбу, бросается людская толпа. Солдаты открывают по ним стрельбу, пулемётный огонь косит людей, пока все до одного вырвавшиеся на свободу не падают бездыханными куклами, а скрывающиеся за стеной не разбегаются, отпуганные пулемётным треском. К груде расстрелянных тел тяжело, словно в толще воды, выдвигаются люди в космического вида скафандрах из огнеупорной асбестовой ткани с ранцевыми огнемётами. Изрыгая тугие струи ярко-оранжевого пламени, огнемётчики жесткой щёткой огня проходятся по телам заражённых. Всё это размеренно и буднично, словно кому-то приходится выполнять такую работу каждый день… Очередь парома Аомори-Урадзио подошла быстро. На швартовку и прочие операции ушло не более двадцати минут. Кэнсукэ провёл это время, стоя у терминала встречающих пассажиров первого класса. Князь Симадзу с супругой появился в числе первых. Он был человеком невысокого роста, однако очень пропорционально сложенным. На нём был простой хорошо подогнанный костюм с узким модным галстуком. Супруга Симадзу была одета чуть более парадно: на ней было скроенное на манер гофуку чёрное шёлковое платье в больших розовых пионах, волосы были собраны на затылке в простую прическу, напоминающую округлый плод. На переносице у неё были очки в тонкой золотой оправе – похоже, что весь род Айсингёро обладал плохим зрением. Она была значительно моложе мужа и обладала весьма привлекательной внешностью. Чем-то она была неуловимо похожа на леди Кавасиму, что, впрочем, было неудивительно, так как та приходилась ей родственницей. -- Я счастлив приветствовать вас. – Кэнсукэ почтительно поклонился, сложив ладони у груди. Симадзу ответил ему экономным поклоном, его супруга просто вежливо кивнула, после чего князь запросто протянул Кэнсукэ руку для рукопожатия. Его ладонь была сухой и тёплой. -- Здравствуйте, Нэгиси-сан. Прошу у вас прощения за такую задержку. О, эта ужасная погода! Она поломала нам всё расписание. Кэнсукэ быстро распорядился, чтобы шофёр принял у носильщика их небольшой багаж. -- Я попросил встретить меня именно вас, Нэгиси-сан, потому что у меня есть к вам особое дело. – Симадзу несколько замялся. – Эта спешка… Мой распорядитель должен был вам доложить. Я деловой человек, и у меня каждая минута на счету. Последняя реплика прозвучала издевательски. -- Да, что-то относительно фонда вашего отца. Я весь в вашем распоряжении. – Кэнсукэ подобострастно склонил голову. Перед сложным человеком, обеспечивающим твоё благосостояние, приходилось заискивать. Симадзу плюхнулся на заднее сидение чёрного «Рэкуса» Кэнсукэ, взял жёнушку под руку и бросил водителю-китайцу, одетому в тёмно-серую форму с картузом: -- Сунагава. Да поживее. Несколько минут прошли в молчании, словно Симадзу нужно было время, чтобы перестроиться с резкого тона, каким общаются с прислугой, на снисходительно-доброжелательный, как для младшего бизнес-партнёра. -- Нэгиси-сан, вы, возможно, слышали о том, что фонд моего дорогого батюшки готовит выставку своей Большой Коллекции в Урадзио? – Слова «дорогой батюшка» Симадзу произносил с нескрываемым сарказмом, отчего можно было понять, что отношения между отцами и детьми в их семье далеко не идеальны. -- Конечно, Симадзу-сан. Я внимательно слежу за… -- Так вот. – Перебил он Кэнсукэ. – Информационным обеспечением теперь будет заниматься ваша газетная компания. -- Это очень большая честь для нас… - Новость для Кэнсукэ, однако, была приятным сюрпризом. Он, естественно, следил за деятельностью Фонда Симадзу. Сами по себе выставки его коллекции произведений искусства представляли значительный интерес только для ценителей. Открывать «турне» по стране в Урадзио также было своего рода традицией – дед сидящего на заднем сидении мешка с деньгами примерно шестьдесят лет назад был генерал-губернатором Хокусэйбу и большинство экспонатов в коллекции были его приобретениями ещё с тех времён, когда он занимал дворец в Огата-гун. Обычно информационной поддержкой данного мероприятия занималась «Санкэй» или «Даити», в которых у Симадзу была крупная доля. Чем могла быть вызвана такая накладка, Кэнсукэ не знал, но в этот раз весь оплачиваемый оффентлихкайт доставался ему. И, надо было отдать должное, оплата будет щедрой – прижимистостью князь никогда не страдал. -- Мне нужно максимальное освещения в прессе. Нужно много камер. Договоритесь с телевещателями. Мне нужны иностранные журналисты. Как минимум, трое. Лучше четверо. Впрочем, чем больше, тем лучше. Судя по распоряжениям Симадзу, в этот раз из заурядного события выставку коллекции его семьи следовало превратить в главное событие года. -- Это выставка будет особенной. – Слово взяла леди Симадзу. Говорила она на безупречном стандартном японском с не поддающемся воспроизведению светским придыханием, делавшим её речь похожей на мурлыкание Багиры из мультфильма по «Книге Джунглей». – Некоторые экспонаты будут выставляться впервые, часть их преподнёс нам в дар принц Пуцун на нашу свадьбу. Наследник маньчжурского престола слыл увлечённым собирателем древностей. Принц обладал богатейшей коллекцией – вряд ли бы он стал дарить своей племяннице на свадьбу чайный сервиз на двенадцать персон. -- Да, дорогая. – Симадзу положил свою ладонь на запястье жены. – Сейчас мы едем в экспозиционный центр, вам нужно наблюдать некоторые аспекты самому, Нэгиси-сан…
Yolandy: Утром у Кэнсукэ сильно болела голова. До середины ночи Симадзу вводил его в курс дела в огромном экспозиционном зале, где, не стихая ни на минуту, кипела работа – рабочие в белоснежной униформе, делающей их похожими на медицинский персонал, собирали из массивных каменных блоков невероятно древнего вида, арку высотой не менее трёх хиро. Высокими перегородками из матового пластика уже были отмечены галереи. В одной из них расставляли большие, некоторые в человеческий рост, фарфоровые вазы. В другой – бронзовых идолов сюгэндо. В третьей – развешивали на перегородках гравюры и акварели в стиле укиё-э – Кэнсукэ могло показаться, всё-таки он был не настолько силён в классическом искусстве, но он видел несколько работ Хасигути Гоё и Огаты Гэкко. Как объяснил ему Симадзу, гвоздём программы должна была стать коллекция произведений искусства государства Силла, относящаяся по времени к десятому веку – среди них особенно выделялась маска Чхоен, на которой следовало дать особый акцент. Домой из этого места, являвшего собой синтез музея и строительной площадки, Кэнсукэ вернулся только к четвёртому часу ночи. Для него, человека с биоритмом жаворонка, это было немалым испытанием. Никаких анальгетиков дома у Кэнсукэ не оказалось. Он даже пожалел, что ничего не купил вчера у калеки-толкача. Всё равно хуже уже быть не могло. Мучаясь от боли, он добрался до офиса Газетной компании Нэгиси. В высокие двери «Nippon Times Building» входило множество хорошо одетых мужчин и женщин. Их голоса долетали до ушей Кэнсукэ, просачиваясь в голову неприятной шипящей рябью, как на фернзеере с ненастроенной телестанцией. Взметнув быстрый взгляд наверх, на возвышающееся над ним здание – самый высокий волькенкратцер Урадзио, он уверенной походкой направился внутрь. В кабине скоростного лифта, который должен был доставить его на шестьдесят первый этаж, где находился его офис, находилась всего пара человек. Кэнсукэ хотел было уже нажать кнопку нужного этажа и снять лифт с задержки, но тут в кабину шумно дыша влетела пухлая фигура в деловом костюме. Кэнсукэ пожалел, что не нажал кнопку лифта раньше. -- К-кун, какая встреча! – Окава, по-панибратски хлопнул Кэнсукэ по плечу. – Как жизнь, старичок? С Окавой Тадаси Кэнсукэ был знаком ещё с тех пор, когда они вместе учились в частной школе Сэйдзё Гакуэн в Токио. Будучи подростками, они никогда не дружили. Хоть Окава и был пухлым мальчиком со слегка косящими глазами, чьё имя записывалось такими простыми кандзи, что их знают и ученики первого класса школы начальной ступени, он был хулиганом и задавакой, постоянно задиравшим тихих мирных ребят, таких как Кэнсукэ. Судьба сложилась так, что они оба поступили в Тодай на факультет журналистики. В университете все студенты делились на несколько «партий». «Тимбоцу» играли на гитарах и катались на мотоциклах, подражая идеализированному образу американской молодёжи. «Политическая группа» в складчину с университетским отделением «Минсэй Рэнмэй» арендовала небольшой офис в Бункё-ку. Её члены занимались распространением листовок, издавали подпольную газету, тиражи которой печатались на ротаторе, и бегали на левые демонстрации. Членство в ней было самым опасным – каждый год полиция арестовывала несколько человек из «политических», чаще всего их потом отчисляли. Группировка правых, почитавшая Кита Икки, была не такой многочисленной и хуже организованной, но и её члены умудрялись регулярно попадать в полицию. Существовал ещё литературный кружок, выпускавший собственную газету, поэтические и музыкальные кружки, кружок любителей дзю-дзицу и бейсбольных фанатов. В общем, студенты Токийского университета проявляли поразительные способности к самоорганизации. С первых дней, как заряженные частицы разных знаков, Нэгиси Кэнсукэ и Окава Тадаси оттолкнулись друг от друга. Кэнсукэ примкнул к тимбоцу, именовавшим себя «Группой искусства». Он был постоянным читателем «Атараси онгаку-си» и «N-Billboard» и слушателем «Bootstrap», «The Traces» и «Takashimaya boyz». Окава же примкнул к самой многочисленной фракции, которую в народе именовали «умеренными»: ребята были зациклены на выпивке, девочках, патинко и карточных играх. Надо ли говорить – то, что их общение свелось к минимуму, как ничто иное радовало Кэнсукэ, наконец-то оставшегося без шпынянья и жестоких издёвок Окавы. После окончания Университета они оба вернулись на родину в Урадзио. Кэнсукэ стал работать в газетной компании отца. Окава устроился на местное телевидение и через три или четыре года перешёл работать в городское отделение NHK – в последние годы он работал на четыре этажа ниже Кэнсукэ. -- Да так, всё нормально. – Ответил Кэнсукэ старому знакомому, потирая пальцами висок и всем видом давая понять Окаве, что изображать дружескую беседу однокашников он совершенно не настроен. -- У тебя плохой вид, старичок. – Он ещё раз хлопнул Кэнсукэ ладонью по плечу. – Что, не спал сегодня ночью? Ты давай, завязывай с этим, дружок. Не боишься, что твоя секретарша тебя задушит после того, как ты её отдерёшь, гы-гы? В сотый раз повторив свою идиотскую шутку Окава по-дурацки загоготал. Секретаршу Кэнсукэ звали Ханако и, прознав об этом, Окава при встрече с ним стал оттачивать своё чувство юмора, всегда отличавшееся высоким градусом пошлости, увязывая его половую жизнь с кайданами про туалетное привидение Ханако. Наконец-то лифт остановился, и Окава, не переставая смеяться своей шутке, вышел. Кэнсукэ пробормотал ему вслед едва различимым шёпотом что-то вроде: «Жирный дебил, чтоб тебя машина сбила». Лысый мужчина в очках, до того тыкавший пальцем в свой сэлл-фон, поджал губы и бросил Кэнсукэ сочувственный взгляд поверх толстых линз. Спустя пару секунд скоростной лифт доставил его на шестьдесят первый этаж. Большой зал. Направо, несколько кэн по коридору. Кэнсукэ вошёл в офис Газетной компании Нэгиси. Часы на панели из матового пластика заменявшей стену – все этажи «Nippon Times Building» представляли собой огромные студии, и арендаторы могли менять планировку по собственному желанию – показывали четверть одиннадцатого утра. Кэнсукэ направился в свой кабинет, по пути здороваясь с сотрудниками короткими кивками. В приёмной за столом сидела его секретарша Ханако. Из-за своего овального личика, пухлых щёчек и чувственных линий рта с алыми губами она больше всего напоминала итальянскую фарфоровую куклу. -- Добрый день, Нэгиси-сан. – Поприветствовала своего начальника вежливым кивком Ханако. – Вам с утра никто не звонил, платёжные документы для типографии по «Сэннэнки» я положила к вам на стол. Будут какие-либо распоряжения? Последние слова она произнесла с мягкой кукольной улыбкой. -- Нет. Хотя да… Ханако-сан, не могли бы вы купить для меня средство от головной боли, что-нибудь хорошее. – Кэнсукэ натянуто улыбнулся ей в ответ. Хотя он имел обычай спать с Ханако не реже одного раза в две недели, в остальное время они вели себя по отношению друг к другу подчёркнуто формально. -- Конечно, я сейчас же пошлю за ним в аптеку. – Она взяла телефонную трубку и принялась набирать номер курьерской службы. Кэнсукэ прошёл в свой кабинет, отделённый от прихожей точно такой же матовой перегородкой, как и при входе в блок его компании. Кабинет был большим, площадью в шестьдесят дзё, мебели в нём было намеренно мало – стол, пара кресел, стенка из брашированного тёмного дерева, пара небольших кожаных диванов, напольная ваза, в которой стояли белые хризантемы. Остальное пространство кабинета было обставлено драгоценной пустотой – учитывая, сколько компания платила за аренду помещения в башне, это было настоящим расточительством. Но главной роскошью его кабинета был вид из окон. Даже не окон – просто две из четырёх стен были стеклянными витринами. За ними открывался захватывающий дух вид на залив Намако, подёрнутый рябью волн, на порт с журавлями кранов и миниатюрными с высоты корабликами, облепившими причалы, словно мальки рыб кинутый в воду ломоть хлеба. Вдалеке виднелись белоснежные пилоны моста «Сирохаси», благодаря которому город постоянно сравнивали то с Сан-Франциско, то с Истамбулом. Мост соединял континентальную часть Урадзио с островом Тосима, с которого рассыпали блики стёкла волькенкратцера «Кадзэмай», похожего на два надуваемых морским ветром паруса. Кэнсукэ приподнял римские шторы, и кабинет залил золотистый свет. В серовато-голубой дали за островом, в морской дымке, из волн вырастали белые башни ветряков. Ветер лениво вращал их лопасти, лучи солнца, то скрывающегося за тучами, то открывающего людям своё лицо, отражались от рябой поверхности моря, где-то вдалеке проплывал маленький, едва различимый на расстоянии корабль – всё это вместе настраивало его на умиротворённый лад. Он устроился за своим столом, похожим на маленькую крепость. Достал из ящика альбом NEC Tungsten TS6 – далеко не самая последняя модель, но Кэнсукэ к нему привык и с технической точки зрения он вполне его устраивал. Установив подключение с нетцем, он быстро просмотрел рабочую почту. Выяснив, что ничего интересного ему не приходило, он открыл текстовый редактор «Бунго» и сорок минут вносил корректировки в рабочий план для выпускающего редактора. С выпускающим редактором Оно Рокуро Кэнсукэ находился в сложных отношениях. Можно было сказать, что они тихо ненавидели друг друга. Но Оно, без сомнения, был невероятно компетентным специалистом, профессионалом в своём деле, обладавшим немалым опытом. В его задачи входило следить за тем, чтобы страницы «Дзёсё» ежедневно заполнялись правильным текстом – правильно поданным и расположенным в правильном порядке. Со своей задачей Оно справлялся на отлично. Цензуры для «Дзёсё» и прочих изданий Газетной компании Нэгиси не существовало, столь мастерски он обходил острые углы – за те четыре года, что Кэнсукэ руководил газетной компанией, они всего однажды получили «дружеский совет» от департамента печати. Если бы Кэнсукэ пришлось проводить сокращения, то Оно он уволил бы в самую последнюю очередь. Когда план был готов, Кэнсукэ отправил его по внутренней почте Оно. Ещё одно письмо он отправил руководителю рекламного отдела Касивадзима – от него требовалось связаться с организаторами выставки и взять у них рекламные макеты – в последние годы их вид не менялся, гештальтеры из издательства могли внести все требуемые изменения самостоятельно. За работой головная боль притупилась, а спустя час Ханако принесла ему таблетки. Приняв пилюлю, Кэнсукэ действительно почувствовал себя гораздо лучше. Он попросил секретаршу принести ему чай – она принесла ему небольшой чайничек из прозрачного стекла, пиалу и стакан холодной воды для разбавки – Кэнсукэ не мог пить горячего. После брейка он занялся текущими делами – просмотрел материал об аварии на заводе «Mitsubishi Lead Works» в Тэтюхэ, статьи, освещающие предвыборную гонку, проверил ссылки, проглядел диаграммы опросов – спасибо статистической службе «Даити», которая начала сотрудничать с «Дзёсё» после того, как Симадзу выкупил в газете долю. Просидев в офисе до шести вечера просматривая материал готовящихся к выпуску газет, Кэнсукэ поехал домой – его вмешательство не требовалось, все текущие проблемы могли решить начальники отделов. Офис всё ещё гудел как пчелиный улей – журналисты, в основном, работали на дому, но администрация, технический персонал, гештальтеры, фотографы, рекламный отдел и прочие службы, необходимые для производства газеты – в общей сложности примерно девяносто человек, работали в своём режиме, порой оставаясь на рабочих местах до ночи. Район Сансэн, где он жил, считался престижным. Старый тихий центр, застроенный после Войны, когда от города оставались одни руины. Чугунные литые решётки балконов, газоны, декоративные ивы – всё это безумно нравилось Кэнсукэ. Он жил в многоэтажном доме в стиле «Сёва Модан» напротив старой краснокирпичной лютеранской кирхи, построенной в начале двадцатого века – она была одним из немногих зданий, переживших штурм города. Небольшой парк перед кирхой был засажен вишнями – окна квартиры-студио, принадлежавшей Кэнсукэ, выходили прямо на него, так что по весне, в пору цветения, оттуда открывался прекрасный вид. Квартиру он обставлял по собственному вкусу, полностью повинуясь своему чувству ваби, насколько оно было у него развито. Торшер, стол, книжный шкаф, небольшие акварели, привезённые им из Европы. Кэнсукэ скупал их в туристических поездках, не обращая внимания на размер, стиль или манеру художника – по соседству друг с другом висели парижские улицы, Нормандия, Венеция, виды итальянского и югославского Адриатического побережья, старый Дубровник. Все они вносили в интерьер капельку эклектики. Кэнсукэ ничего не ел с самого утра. Едва переступив порог дома, он почувствовал дикий голод. Он включил тан-тэбуру – вся установка была упрятана в стену, динамики, установленные под потолком, наполняли чистым звуком всю квартиру. В холодильнике отыскалась вчерашняя гречишная лапша, и, пока на электроплите готовился мисосиру, Кэнсукэ уминал зару-соба мурлыкая себе под нос в такт музыке: «Когда я иду по этому городу мне снова шестнадцать. Каракули в тетради, гитара и ты. Ты моя идеальная девчонка. Я скучаю по твоему голосу, как неуклюжий подросток». «Исполнить все повеления Симадзу оказалось не так уж и сложно. – Думал Кэнсукэ сидя на диванчике и прихлёбывая виски со льдом. – У Оно есть большие знакомства на телевидении, заставить хоть весь выставочный зал камерами не представляет сложности. С иностранными журналистами тоже проблем не будет». Кэнсукэ открыл на своём рикона-хако архив со старыми материалами о выставках фонда. Ничего даже отдалённо похожего по размаху не было – типичное уныло-расточительное мероприятие призванное показать широту финансовых возможностей семьи князя Симадзу. Пожалуй, только любители старинного искусства выигрывали от их тщеславия. «Отчего такой размах? – Кэнсукэ начал перебирать в голове версии. – Какой-нибудь высокопоставленный гость? Пожалуй. Генерал-губернатор? Нет, он и без того обязательный гость на подобного рода мероприятиях. Аикава? Нет, он сейчас в Европе. Тэнно? Нет, он очень стар, в декабре ему исполнилось восемьдесят три, и, вот уже несколько лет, он не покидал пределов Родных Островов. Наследник? Возможно. Очень даже возможно». Отпивая дорогой Ямадзаки кошачьими глоточками, он пролистал нетц-новости, включил почтовый сервис, и тут ему в голову пришла замечательная идея. Кэнсукэ перерыл контакты на рикона-хако, нашёл нужный нетц-постадрес и вдохновенно принялся писать письмо…
Yolandy: Кэнсукэ приехал на железнодорожный вокзал через десять минут после назначенного прибытия поезда. Когда он выбежал на перрон пассажиры уже покидали вагоны, по платформе шла толпа граждан с сумками наперевес. Тут и там сновали носильщики-китайцы – одни были навьючены дорожными сумками, чемоданами, обернутыми полиэтиленовой плёнкой коробками, а другие только ожидали работы, вооружившись картонными табличками, на которых кандзи были продублированы английским «Luggage». Он сбавил шаг и, оглядываясь по сторонам, стал высматривать свою цель. Долго высматривать не пришлось – его цель обнаружила его сама: -- Эй, Кэн-тян! Привет! – Дженнифер Зборовски подпрыгнула к нему откуда-то из-за плеча и приобняла его одной рукой. Её лицо оказалось совсем рядом с его, и они поцеловались, деликатно попав губами мимо губ, в щёку возле рта. -- Привет! – Губы Кэнсукэ невольно расплылись в улыбке. Её волосы были острижены в простое каре. У неё были высокие скулы и зеленые с прищуром глаза, в которых прыгали озорные чертенята. На ней была блузка в ласточках, серые джинсы и туфли на высоком каблуке, которые делали её на три суня выше. Дженни улыбнулась, и на её щеках появились очаровательные ямочки. Кэнсукэ заметил, что рядом стоит ещё кто-то. Худой европеец с холодными светло-серыми глазами словно бы ожидал, чтобы, из чистой вежливости, попрощаться и уйти дальше по собственным делам. Дженни непринуждённо положила ладонь ему на локоть и сказала: -- Кэн, познакомься – это, можно сказать, мой коллега, Алекс. Мы вместе работали в Эньхэ. Он протянул Кэнсукэ руку – рукопожатие у него крепкое, мужское. -- Приятно познакомиться. -- Взаимно. Европеец принял нетерпеливый вид и заговорил по-английски: -- Дженн, мне пора. Было очень приятно с тобой работать, если я тебе ещё когда-нибудь понадоблюсь, ты знаешь мои контакты. Бай. – Говорил он свободно, но по выговору было понятно, что он не американец и вообще не англо-сакс. Сдержанно помахав ручкой, он направился к выходу, прибавляя шагу. Кэнсукэ забрал у Дженни её небольшую дорожную сумку. Она предпочитала путешествовать налегке, не обременяя себя излишним багажом. -- Рада тебя видеть. – Она взяла его под руку, и они неспешным шагом пошли к его машине, оставленной на стоянке неподалёку от вокзала. – Когда мы с тобой в последний раз встречались? Год назад? -- Если не больше. Кстати, что ты делала в Эньхэ? -- Собирала материал для «Harriett & Lloyd». О беженцах из Сибири. Ездила по лагерям, общалась с людьми из Красного Креста, из Бюро по делам эмигрантов. С самими беженцами. Ты даже не представляешь, чего я там насмотрелась, что они рассказывают. Жуть. – Судя по выражению на её лице, материал и в правду был хорош. Сибирские беженцы не особенно волновали Кэнсукэ, но он чувствовал, что надо что-то спросить: -- Ты же не знаешь русского, как ты с ними общалась? -- Наняла переводчика. В Харбине. Кстати, ты его только что видел. -- А потом он решил проводить тебя до дома… -- Брось. – Она отмахнулась. – У него действительно здесь дела. Пару минут они шли молча. Чтобы разрушить это неловкое молчание Дженни сказала: -- А я смотрю, твои дела пошли в гору. Если тебя сделал официальным информационным партнёром этот Симадзу. -- А твои? – Спросил Кэнсукэ. -- Я всё тот же «свободный копейщик». Перебиваюсь от заказа к заказу. -- Ну, не скромничай. Я же знаю, что ты профи, каких ещё поискать. – Он ухмыльнулся. -- А ты не издевайся надо мной. – Дженни шутливо ущипнула его за руку. -- С чего ты решила, будто я над тобой издеваюсь? -- Потому что у вас, у японцев постоянно каменные непробиваемые физиономии, а у тебя сейчас улыбка до ушей, как у Гуинплена. -- А ты говоришь, что я над тобой издеваюсь. Так глубоко понять наш национальный характер может только настоящий профи… Они познакомились пять лет назад, когда Кэнсукэ проходил стажировку в «Los Angeles New Inquirer». У него был слабый разговорный английский, так что Дженни, изучавшая в своё время в университете востоковедение и японский язык, стала для него на тот месяц настоящим гидом, попутно подтягивая его язык. Потом они переписывались по нетцу, через пару лет она заключила контракт с каким-то небольшим изданием, стала писать статьи о Японии и Манчжурии, приезжая, в среднем, раз в полгода. Кэнсукэ не упускал возможности встретиться с Дженни, даже если для этого ему приходилось лететь в Токио – он всегда старался подогнать график своих деловых поездок таким образом, чтобы у них появилась возможность встретиться. Он повёз её к себе домой. Дженни ради приличия попросила отвезти её в гостиницу, но Кэнсукэ твёрдо сказал, чтобы она не оскорбляла его гостеприимства. Она не стала возражать. Вечером они пошли в ресторан отпраздновать встречу. Она надела свой единственный вечерний наряд, хотя Кэнсукэ предлагал по такому случаю отвезти её Мицукоси, чтобы она выбрала там себе в качестве подарка что-то более дорогое и парадное, но Дженни решительно отказалась. Впрочем, она и в своём кремовом комбинезоне, закрытом спереди и с глубоким вырезом сзади, выглядела просто шикарно. Из выреза на спине выглядывал свернувшийся кольцами у неё на лопатке дракон – искусная и очень стильная татуировка, выполненная в технике ирэдзуми. «I’ve got a girl and she is a wow» - мысленно протянул Кэнсукэ строчку из старой песни. Дженнифер была эффектной спутницей. Кэнсукэ видел, как их разглядывают окружающие – на улице или в «Марселе» - он специально выбрал для такого случая свой любимый европейский ресторан. В Токио или Осаке никого не удивит девушка-европейка, а Урадзио так и оставался провинцией. Белые всё ещё были здесь диковинкой. Ему нравилось ловить на себе взгляды окружающих, представлять какие мысли роились у них головах, будь то полный мужчина с ослабленным галстуком и расстёгнутой на верхнюю пуговицу рубашке или девушка лет двадцати, которую привёл в это место кавалер старше неё, как минимум, вдвое. В ресторане была отличная акустика, в зале часто выступали приезжие исполнители, но и собственная группа не давала никому заткнуть себя за пояс. Вот и сейчас на сцене выступала ресторанный секстет. У микрофона стояла Рина Таками – именно так, на европейский манер, было написано её имя на чёрной меловой доске у бара. Она исполняла аранжированную в стиле оркестра Кавасаки Синъити версию неизвестной Кэнсукэ песни: «Je tourne en rond il s’est fait la belle. Mon bel Apollon, parti pour un garcon…» У певицы был отличный блюзовый вокал и, насколько он мог оценить, хороший прононс. Дженни сидела за столиком, покатывая вино в бокале, как это делают сомелье, и рассказывала Кэнсукэ про свою последнюю командировку: -- …В районе Манчжоули и южнее граница на замке, перейти её практически невозможно, но западнее, монгольскую границу перейти можно. Там степи на много сотен миль, никакой границы фактически не существует. Правда, маршрут предусматривает часто пересечение полупустынных и пустынных территорий, для неподготовленных людей такие переходы зачастую оканчиваются трагически. В общем, перейти границу, преодолеть несколько сотен миль по территории автономии, постараться не попасться в руки местной полиции – Цагаандорж дорожит добрососедскими отношениями с Сибирью, поэтому монгольская полиция часто задерживает беженцев и выдаёт их обратно – и, наконец, добраться до представительства Красного Креста или БРЭМ в Аргуни, где проживает значительное русское меньшинство. А если учесть, что процентов девяносто беженцев – это женщины средних лет с неполным средним образованием и крайне слабыми представлениями о том, как устроен внешний мир, то становится понятным, что для большинства задача становится практически невыполнимой. -- И как всё-таки она решается? – Спросил заинтригованный Кэнсукэ. -- Очень просто. – Дженни щёлкнула пальцами. – Почти все беженцы добираются до места назначения с помощью профессиональных проводников. Как правило, это работники их Комиссариата Внутренних Дел. Ещё там, в Сибири, они оформляют им документы о переводе на другое место. Ты, наверное, не знал – в Сибири граждане не могут свободно менять место работы, даже свободно передвигаться по стране не могут, но их административные органы могут выдать директиву на перевод человека с одного предприятия на другое. Работники сибирской охранки могут подделать или достать бланки документов на перевод. Проводник собирает группу, организует по мере возможности ночлег, питание, проезд по территории Монголии и берёт на себя организацию нелегального перехода границ. В случае необходимости проводники «решают вопросы» с представителями властей на тех территориях, через которые пролегает путь группы. -- А проводники работают бесплатно? -- Нет. – Усмехнулась Дженни. – Поговаривают, что раньше проводники работали из идейных соображений. Не знаю, так ли это или нет, но уже очень давно проводники работают только за деньги. -- И сколько может стоить переправить семью в Маньчжурию? -- Три-пять тысяч юаней. У них в ходу, в основном, китайские юани. Ребёнок будет стоить дороже, взрослый – дешевле. Кэнсукэ усмехнулся. В целях борьбы с инфляцией китайские правительство ещё пять лет тому назад гвоздями приколотило юань к иене с коэффициентом 2,6. Он про себя сосчитал получившуюся сумму – выходило, что бежать из тоталитарного ада стоило не так уж и дорого. Не более двух тысяч иен. Пожалуй, даже китайцы-чистильщики обуви с площади Умибэ за месяц собирали большую сумму. -- Зря ухмыляешься. – Сказала в ответ на его усмешку Дженни. – Не забывай, в отсталой стране покупательная способность у конвертируемой валюты выше, чем в цивилизованных странах. На порядки! Они могут эти три тысячи юаней собирать всей семьёй не один год. Учти, что пограничный контроль в Сибири ужесточается год от года, соответственно, растёт и вероятность быть пойманным на границе, а это, скажу я тебе… -- Казнь? Дженни наморщилась. -- Нет. Наказание, надо отметить, по их меркам довольно мягкое. Человека возвращают на место, как это у них… - Она наморщилась, пытаясь вспомнить чужой непривычный термин. Несколько секунд она сидела с сосредоточенным видом потирая пальцами друг о друга, затем просветлела: -- «Про-пис-ка»! – Торжествующе выговорила она корявое слово по слогам. -- И всё? – Кэнсукэ удивился «гуманизму» властей. -- Неет. – Протянула она. – А на месте «про-пис-ка» незадачливого беглеца прилюдно порют. Это, надо тебе сказать, зрелище крайне неаппетитное. Я имею в виду результат. Дженни полезла в карман. -- Стой, я тебе сейчас даже покажу. Возможность продемонстрировать неаппетитное зрелище в ресторане её, похоже, совершенно не смущала. Она достала из кармана своего комбинезона сэлл-фон. Финская «Нокиа» с камерой такого высокого качества съёмки, что корректнее назвать её не сэллом с функцией фото, а фотоаппаратом с функцией сэлла. Дженни с минуту потыкала пальцем в тач-скрин и протянула аппарат Кэнсукэ. На экране диагональю не меньше четырёх дюймов был профессионально сделанный снимок прекрасной чёткости – оказывается, вот для чего ей нужен такой аппарат, фотографии для иллюстраций на нём получались ничуть не хуже, чем на неплохой «лейке». На фото была женская спина, буквально изъеденная бороздами от палаческого кнута. Несколько десятков белых, зарубцевавшихся полос, пересекали спину от бока до бока, порой накладываясь друг на друга и пересекаясь. Судя по всему, с момента порки прошло не меньше пяти лет, хотя он запросто мог ошибаться. Кэнсукэ попытался представить, как спина этой несчастной выглядела непосредственно после экзекуции, и, едва в его голове возник образ окровавленного куска плоти со свисающими с боков лохмотьями кожи, он быстро прогнал из головы ужасную картинку, вызвавшую неприятную щекотку под ложечкой. -- Жаль, что это в номер не пойдёт, да? – Мечтательно сказала Дженни. -- Почему? -- По закону «о шок-контенте» не пройдёт. – Она взглянула на него со своим фирменным прищуром. – У вас хоть и цензура, но с этим делом куда свободнее, чем у нас. Видел пару дней назад по NHK репортаж о синъаньском бешенстве в Шэньси? Какой классный ньюсрил! Это они в один фрэйм уместили бульдозер, этих расстрелянных заражённых и огнемёты! Просто супер! А у нас такое даже в эфир не пустили бы… -- А что так? -- Долгая история. У нас ещё десять лет назад Конгресс принял «Shock Content Act», по которому, если разобраться, любое несимулированное изображение убийства, человеческих увечий или уродств попадает под запрет. -- А как же рейтинги? Как же лобби медиа-бизнеса? -- Кэн-тян, ты порой как маленький. Мыслишь какими-то пропагандистскими категориями… Эта фраза задела Кэнсукэ: -- Ну, и как же всё обстоит на самом деле? Давай, бэби, порази меня своей неангажированностью. Дженни с хищной ухмылкой кошки, которой в лапы попалась упитанная мышка, стала рассказывать: -- Когда президентом ещё был Брайан Уорнер, все суды общей юрисдикции были завалены делами примерно такого содержания. – Она изобразила карикатурный сюсюкающий басок. – «Маленькому Билли Батткису только девять лет, и изображение человека с отпиленной ногой нанесло ему неизлечимую психическую травму. Я как адвокат истца требую компенсации морального ущерба от компании-вещателя в размере пятидесяти тысяч долларов». Кэнсукэ задавил вырывающийся наружу смешок. -- Я тебе говорю. – Продолжала Дженни. - Весь этот маразм буквально парализовал работу судебной системы. Ну, не именно этот… Там ещё «hate speech», «sexual harassment», эт сетера, эт сетера. Но, в общем, войди в положение судьи, которому нужно брать в рассмотрение этот идиотизм. Да, ещё и, скорее всего, удовлетворять иск, потому что на носу перевыборы, а его избиратель-то как раз эта сумасшедшая мамаша, которая посредством своего малолетнего дитятки и кузена-адвоката выбивает из окружающего мира деньги этой дитятке на колледж. -- М-да, мрачно у вас там. – Вздохнул Кэнсукэ. – У нас бы пошло «на ура». -- Ну, так, может быть, возьмёшь к себе? – Дженни заговорщически нагнулась к нему над столом. -- Твой работодатель может быть против. -- Ха! Как будто этот осёл только и делает, что следит за обзорами японской прессы. Ну, так что, возьмёшь? Можешь моим именем не подписывать, я не тщеславная. Кэнсукэ вздохнул и секунду помедлив ответил: -- Возьму. Её лицо расплылось в довольной улыбке, она привстала, перегнулась через стол и чмокнула его в уголок рта… Домой к Кэнсукэ они пришли уже за полночь и изрядно навеселе. Дженни с порога сбросила туфли и прямым курсом босяком прошлёпала к его бару. -- Кэн-тян, нам с тобой… нам нужно… - Язык её заплетался, и фразу она строила так, как будто совершенно позабыла японский. Дженни остановилась, перевела дыхание и, назидательно поднимая палец, сказала: -- We definitely have to catch up. С этими словами она одной рукой достала два стакана, а другой вытянула из деревянного резного ящика сначала бутылку «Smirnoff», а затем, примерившись, ещё и бутылку ликёра «43», который в подарок Кэнсукэ из Испании привёз кто-то из знакомых. В его голове промелькнула неожиданная мысль. Сорок третья гексаграмма из «Книги Перемен» была одной из четырёх самых плохих. Но Кэнсукэ не был суеверным. Всё-таки, как гласил рекламный слоган напитка: «Nobody knows the night better». Он принял от Дженни стакан, наполненный на два пальца коктейлем, и без лишних слов опрокинул его содержимое в себя. Жидкость прокатилась по его глотке цитрусово-ванильной лавой и стекла в желудок, вспыхнув там комком химического тепла. Кэнсукэ пошатнулся. -- Ну, и пойло. – Тщательно выговорил он заплетающимся языком по-английски. Дженни решительно подошла к нему и впилась в его губы жарким поцелуем. Кэнсукэ поцеловал её в ответ, её руки прошлись по его телу и он понял, что она настроена серьёзно, окончательно серьёзно. Он нащупал застёжку на её комбинезоне, потянул вниз, примерно на половине пути застёжка застряла. Дженн, не отрываясь от его губ, дёрнула её вниз и вылезла из своей одежды. В его голове промелькнула мысль, что отношениям мужчины и женщины часто не хватает доверительной простоты, какая есть между университетскими приятелями, решившими выпить пива в перерыве между занятиями. Как же всё-таки прекрасно было совершать с женщиной акт любви с этой беззаботной дружеской лёгкостью, поддаваясь чистому импульсу…
Yolandy: Лампы на потолке выставочного зала «Sunagawa Expo» светили холодным светом голубоватого оттенка, заслоняя собой вечернее небо, просвечивающее редким огоньком сквозь стеклянные своды крыши. Длинная галерея, по которой прогуливались мужчины в дорогих костюмах и женщины в вечерних платьях, изображала просеку в хвойном лесу. Голо-панели были модным и дорогим изыском – сразу за стендами и витринами, на которых была размещена экспозиция, начинались кусты и деревья. Можно было видеть, как безмолвно перелетают с ветки на ветку птицы, как дробятся лучи заходящего солнца в покачивающихся под неощутимым ветром ветвях. Трёхмерная иллюзия, создаваемая панелями, была настолько реалистичной, что, если бы не полнейшее отсутствие лесных запахов и звуков, вместо которых был людской гомон и едва уловимый запах горячей пластмассы, можно было бы принять её за настоящий лес, в который благодаря какой-то невероятной силе открылся портал. Стоило только обойти ближайший стенд и пойти навстречу закатному солнцу, деревьям и птицам… Кэнсукэ вполуха прислушивался к бормотанию экскурсовода, похожего своими очками в квадратной массивной оправе и бобриком с нитями седины на пожилого писателя Абэ Кимифусу. Экскурсовод что-то рассказывал о деревянных скульптурах эпохи Хэйян, изображавших бодхисатв с пухлыми губами и изогнутыми дугами бровями, придававшими им налёт эротизма. Симадзу стоял за его спиной, с чванливым превосходством оглядывая их небольшую группку – она состояла, в основном, из деловых партнёров князя и чиновников министерства культуры. Единственным кого он знал, был государственный советник министерства, чьё имя было в программах, которые всем раздавали при входе. За полтора часа, которые Кэнсукэ околачивался в зале, он выхватил среди толпы цепким взглядом несколько известных на всю страну лиц. Генерал-губернатор Коямада, чья лысина с коричневыми пятнами старческой пигментации блестела на весь зал, о чём-то разговаривал с незнакомым пожилым господином, покачивавшим бокал с шампанским в руке. Министр культуры Мацумото, напоминавший своим отёчным лицом карпа, рассматривал древнюю керамику, нагибаясь к самому стеклу витрины. Председатель палаты пэров князь Токугава в непременном фраке с бабочкой, за который он давно получил прозвище «пингвин», увлечённо беседовал со старым князем Симадзу, похожим на интеллигентного слесаря на пенсии. Пока Кэнсукэ решал рабочие вопросы с распорядителем выставки, к нему тихонько подкралась Дженни и, ткнув его пальцем в бок, быстро прошептала ему на ухо: «С наследником угадал, но ошибся престолом». Где-то в зале находился тесть молодого князя принц Пуцун, но его Кэнсукэ так и не увидел. Когда экскурсия по залу с деревянной скульптурой закончилась, собравшиеся поблагодарили экскурсовода сдержанными аплодисментами. Экскурсовод ответил коротким поклоном, и молодой князь повёл своих партнёров в какую-то из других галерей. Кэнсукэ остался один. Неспешным шагом он двинулся к каменной арке, которая находилась в самом центре расчерченного голо-панелями зала. Арка была значительно больше, чем казалась поначалу – огромные блоки, вырубленные из базальтовой породы, производили впечатление по-настоящему геологической неподъёмности. Он знал, что арка была доставлена с Родных Островов, а это предполагало, что у неё был пригодный для транспортировки вес. Кэнсукэ пытался заглянуть в щель между неплотно подогнанными друг к другу блоками, подозревая, что они полые внутри. Это было непростой задачей, потому что в одном кэне от основания арка была очерчена тонкой, в палец шириной, линией пестревшей повторяющейся надписью «Пожалуйста, не переступать». -- Что там тебя так заинтересовало? – Раздался за спиной Кэнсукэ голос Дженни. -- Ищу полости в блоках. – Сказал он обернувшись. Она посмотрела на него с недоумением. -- Что? -- Да так, ничего. – Кэнсукэ отмахнулся. – Пойдём, посмотрим коллекцию? Дженни пожала плечами, и они прошли сквозь арку в зал, где была выставлена часть коллекции, подаренная князю принцем Пуцуном. Голо-панели в зале изображали обрывистый скальный берег бурного моря. На сером небе набухали свинцовые грозовые облака, море за обрывом было пересечено прожилками пенистых гребней грозных бурунов, где-то в небе мелькали белые крылья чаек – в общем, идеальная декорация для съёмок фильма по шекспировской «Буре». Кэнсукэ и Дженни подошли к маске Чхоен, которая стояла в авангарде экспозиции, словно бы готовясь прыгнуть из арки на незадачливого посетителя выставки. Такое ощущение возникало из-за хищного драконьего оскала маски, должном, надо полагать, отпугивать злых духов. Портило общий вид только то, что при всей свирепости выражения своего деревянного лица маска более всего походила своей бородой-щёткой, редкими кошачьими усами и длинными бровями-кисточками на комодосского ящера, над которым наглумился доктор Моро, придав ему внешность художника Ито Сэйу. С флангов экспонат обрамляли два информационных стенда на японском и английском языках, у которых сгрудилось несколько человек, желающих почерпнуть информацию об изображающей зятя Хонган-вана маске. -- Вообще удивительно, что князь отважился вставить в выставку корейскую экспозицию. – Сказала Дженни, придирчиво огладывая маску с видом резчика, который только что её изготовил и сейчас размышлял над тем, не стоит ли ещё раз пройтись по ней наждаком. -- Не корейскую, а Силла. – Поправил её Кэнсукэ. -- Ну, да. – Она иронично подняла бровь. – Если судить по вашим учебникам, то Корея существовала только между вторжениями Бунроку и Кэйто. А! Совсем забыла. И ещё немного в 1910-м… -- Как будто у вас в подробности даётся история апачей и навахо. – Нашёлся что ответить ей Кэнсукэ, всё-таки она была очень язвительной. Дженни с минуту помолчала, разглядывая распятый под стеклом лист с украшенной миниатюрами рукописью сутры сердца, а затем изящно съехала с темы: -- А ты не знаешь, как маска оказалась у Пуцуна? -- Подарок императору Пуцзе на коронацию от командующего Квантунской армией и по совместительству японского посла в Синьцзине Канэямы Сякугэна. До Синьцзина он был генерал-губернатором Кореи. -- Готовился? – Дженни уважительно взглянула на Кэнсукэ. -- Да. А вообще-то её передаривали с полдюжины раз. По крайней мере, за полвека она сменила пятерых хозяев, пока не оказалась в коллекции князя Симадзу. -- М-да, это бы в статью. А то я тут нахожусь не как журналист-востоковед, а как какой-то светский репортёр… Взгляд Кэнсукэ зацепился за совершенно незначительную на первый взгляд деталь окружающего мира. Пока они с Дженни разглядывали экспозицию, все охранники в зале один за другим поменялись. В каждом зале их было не менее десятка, такая концентрация работников службы безопасности в помещении объяснялась повышенной концентрацией богачей и власть предержащих в экспозиционном зале. Здесь ничего странного не было, но вот новые охранники чем-то неуловимо отличались от прежде виденных. Как на картинке-загадке для детей «Найди три отличия», Кэнсукэ сличал выходящих из зала старых охранников и входящих в него новых, пока им не овладело странное чувство, напоминающее дежавю. У новых охранников на правой ноге чуть выше колена была повязана тонкая красная ленточка. Такие ленточки обычно повязывали на дерево духов в глухих деревнях на Родных Островах и в резервациях нани в Хокусэйбу. Неприятная щекотка ума раздражала его сознание. Казалось, стоило мысленно переступить порог глубоко внутри и вот оно. Кэнсукэ чудовищным усилием сделал невозможное, вспомнил, что произойдёт в следующее мгновение. Внутри головы вспыхнули ярко-алым огнём строки из «Книги Перемен»: «У него отрезали нос и ноги. Он уничтожен человеком с красной повязкой на колене…» В следующую секунду боги зла, словно бы прочитав отгадку в его голове, дали понять Кэнсукэ, что он был прав. Где-то за перегородкой раздался истошный вопль, чей-то крик и через долю секунды несколько приглушённых, но неприятно резких хлопков. Изображение на голо-панелях пропало, они снова приняли вид, в котором он видел их, когда впервые вошёл в зал. Серые перегородки из матового пластика. Оператор освещения прибавил диодов в лампах на потолке и свет в помещении стал ослепительно ярким. Кэнсукэ увидел, как охранники быстро нацепили на нос очки с жёлто-зеркальными стёклами и повыдергивали из-за спин компактные субмашинные пушки «Санбяку-сики». Ближайший к нему охранник одним экономным движением разложил приклад, упёр его в плечо и прокричал что-то, смысл чего для Кэнсукэ остался тёмен, но, поскольку его наглядно иллюстрировал ствол, нацеленный на них с Дженни, долго гадать не приходилось. -- Р-руки! Мать вашу! – Рявкнул другой «охранник». – Кому сказал? Кэнсукэ медленно поднял руки на уровень плеч. -- За голову, тварь! И ты тоже! – Он ткнул стволом в Дженни. «Охранник» смачно харкнул на пол перед ними. В зал вошёл человек в серой форме охраны с массивным пистолетом в руке. На его лбу была повязана широкая белая лента с каким-то рисунком и надписью. Кэнсукэ сощурился и разглядел, что на ней было намалёвано: сильно закрученные, вгрызающиеся друг в друга сине-красные ин-ё в окружении четырёх чёрных триграмм красовались на лбу у террориста. По обеим сторонам от эмблемы чёрными уродливыми жуками выстроились иероглифы: «Революционная Левая Армия Республики Корея». Дженни, как назло, открыла рот и громко сказала: -- Я – гражданка Соединённых Штатов Америки и я требую, чтобы… Вжиххх! Над самой головой у них вжикнуло, пуля звонко влепилась в перегородку за их спинами. Террорист с повязкой на лбу подошёл к ним и, наклонив голову к Дженн, сказал: -- Если ты, белая буржуазная сука, думаешь, что имеешь какое-то преимущество перед остальными, то вынужден тебя разочаровать. – Выговор у него был, по меньшей мере, странный – похожим образом говорили рабочие из Канкё и Мадзима, но его речь была такой сухой и рычащей, будто бы он вытёсывал слова топором. – Я бы пристрелил тебя первой, если бы ты ни была таким удобным товаром для обмена. -- Ага. – Дженни, похоже, решила вовлечь его в разговор, как учат поступать в подобных ситуациях психологи. – Товарищи в тюрьмах и всё такое? -- Не смей скалить зубы, тварь! – Рявкнул на неё террорист в повязке. Он быстро подошёл к ней и мыском ботинка ударил по надкостнице. Дженни упала на колени, Кэнсукэ бросился к ней, но в его грудь упёрся ствол. -- Она вовсе не хотела ничего такого сказать… - Сказал он, примирительно показывая им ладони. Террорист в повязке поиграл желваками. -- Все на пол, на колени. Рук из-за головы не опускать. Кто опустит, отправится к праотцам. Люди, находившиеся в зале послушно стали опускаться на колени. Действительно, поза была крайне неудобная – стоя на коленях с заложенными за голову руками прыгнуть на террориста было невозможно. Даже если бы кто-нибудь попытался, он оказался бы прежде застрелен, чем вцепился одному из их них в глотку или лицо. -- Вы находитесь в заложниках у Революционной Левой Армии Республики Корея. Из революционной национально-освободительной солидарности с нашими товарищами, находящимися в тюрьмах, мы пошли на этот шаг, чтобы использовать вас в качестве обменного товара. Кроме того, мы из революционных национально-освободительных чувств не можем терпеть, когда народное достояние Республики Корея находится в руках японских захватчиков, присвоивших его преступным путём. По решению Центрального Комитета Национально-Освободительного Движения данная коллекция древностей реквизирована у захватнической японской буржуазии. – Проговорив всю эту ерунду, делая большие паузы между предложениями, главарь террористов смачно сплюнул на пол. Из другого зала пришёл «охранник» в обычной тёмно-серой форме. Красная ленточка тоже была повязана у него чуть выше колена. Кэнсукэ вперился взглядом в эту ленту, как бык в мулетту тореро – в тяжких обстоятельствах человеческий разум, из чистого чувства самосохранения, переключает всё внимание на какую-то незначительную деталь. Чистая физиология. «Охранник» подошёл к главарю, они быстро перебросились непонятными тёсаными фразами, и террорист из другого зала ушёл, забрав с собой двоих с красными повязками на коленях. Через пару минут в зал, ползя по зеркально отполированному полу на коленях, держа руки за головой, начали перебираться люди из других залов. Время почти остановилось. Кэнсукэ не знал, сколько продолжалась эта скорбная процессия под дулами пушек. Возможно, через полчаса или чуть меньше зал оказался под завязку наполнен людьми, которых террористы построили шеренгами на полу. Двое или трое «охранников» постоянно входили и выходили из зала. Дженн стояла на полу на коленях рядом с ним. Лицо у неё было, как у стойкого оловянного солдатика – крепко стиснутые зубы, гневно раздувающиеся ноздри, да и желваками она играла не хуже, чем сухой вожак бандитов. Кэнсукэ водил взглядом по шеренгам стоящих на коленях людей. Вот у одного из них прострелена рука. Весь бледный, будто густо набелившая лицо гэйся, стоит на коленях, шумно дыша, а на его лбу набухают виноградины пота. Из последних сил пытается не грохнуться в обморок. Вот кто-то тихонько всхлипывает, шмыгает носом – истерика. В шеренге прямо перед ними стоит молодой князь Симадзу. Всего бледного его трясло, как зайца, он отрывисто сопел носом – все признаки. Кэнсукэ сам удивлялся собственному хладнокровию. Всё это происходило будто бы не с ним. Он во всем этом был всего лишь посторонним зрителем, который управлял человекообразным роботом в виде себя самого сидя у себя дома на диване перед рикона-хако. Робот слегка притормаживал, видимо, канал связи был очень длинным. Как будто при визуальном звонке абоненту, находящемуся на другой стороне земного шара, за океаном. Несколько секунд проходило, прежде чем возникшая в голове команда выполнялась членами его тела – будь то перенести тяжесть тела с одного болящего колена на другое, почесать пальцем затылок или пошевелить затёкшими от держания за головой руками. Звуки тоже доходили до него словно бы через много сотен ри по оптическим кабелям или радиоволнами с трабантов, висящих на орбите. Некоторое время ему казалось, что над стеклянной крышей зала жужжит своим пропеллером геликоптер. Но это вполне мог быть и обман слуха. Террористы выходили и входили в зал, подходя к своему главарю и перебрасываясь с ним тёсаными фразами. Стоящий спиной к Кэнсукэ на коленях князь Симадзу окончательно потерял контроль над собой. Он стал взвизгивать, словно поросёнок перед тем, как мясник ударит его топором в основание черепа. Князь плюхнулся на задницу и, всхлипывая, закрыл руками лицо. Один из «охранников» подошёл к нему, пнул ботинком ниже спины и грубо гаркнул: «А ну, поднимись!». Симадзу медленно опустил руки вниз, столь же медленно поднял на террориста глаза. Лицо князя страшно исказилось, по нему прошла судорога ужаса. Он наудивление ловко подскочил на ноги и закричал. Страшно закричал. Звук благодаря межконтинентальной задержке достиг Кэнсукэ через секунду или две, но ещё до того, как они истекли, он уже знал, что от такого крика в окнах дребезжат стёкла. Террористы опешили от этого крика. Князь Симадзу резко развернулся и побежал между шеренгами стоящих на коленях людей. Тут где-то над ухом Кэнсукэ раздались резкие хлопки. Князь оказался подсечён выстрелами, из его бёдер и голеней брызнули струйки крови. Он упал на колени и по инерции ещё немного проскользил по полу, оставляя на нём кровавые разводы. Рядом с ним кто-то взвизгнул, должно быть, от ранения шальной пулей. Террорист, стоящий перед Кэнсукэ, примерился и ещё раз выстрелил в князя. На его затылке образовалось тёмное пятно правильной формы, а из лица брызнула кровь. Он рухнул на пол, раскинув в стороны ноги и руки, образуя иероглиф «великий». За ним, согнувшись буквой «хэ», на полу лежала довольно миловидная молодая женщина, прижимая руки к окровавленному животу. По рядам прокатился вздох ужаса. Всхлипы и сопение стали громче. Где-то стонали раненные, их было несколько, как минимум, трое. Террористы начали прикрикивать на стоящих на коленях и держащих руки за головой людей. Их главарь подошёл к «охраннику», который только что расстрелял князя, что-то крикнул и дал ему затрещину. Среди людей поднялся тихий гомон. Дженни, стоящая рядом с ним, тихонько прошептала по-английски: «Да что же это такое? Сволочи…» А через минуту погасли лампы на потолке. После яркого света темнота казалась особенно тёмной. Террористы что-то вскрикивали. В воздухе появился едва различимый аромат фиалок, в ушах зашумело, как бывает, когда поднесёшь к ним морскую раковину, на языке и в горле появился приятный сладковатый привкус. Потом наблюдатель из-за океана выключил свой ящик, через который он смотрел на мир глазами своего управляемого робота по имени Нэгиси Кэнсукэ, и всю реальность заволокла абсолютная тьма…
Yolandy: Кэнсукэ сидел у себя на диване, расслабленно потягивая через соломинку кофе с молоком и льдом из высокого бокала. Тан-тэбуру играл его любимую песню «Тиба-сити блюз», которую он повторно заводил вот уже с полчаса. Несравненный Ямадзаки раз за разом тянул: «Ты не оставила мне ничего на память. Мне напоминает о тебе лишь наш Тиба-сити блюз…». В Тибе Кэнсукэ был всего один раз и тот проездом, когда он с компанией университетских друзей ездил на уик-энд позагорать и искупаться в Кудзюкури. Тем более, никакая девушка его там бросить не могла. Просто ему нравился голос певца с неподражаемой хрипотцой, на фоне въедающейся в генетическую память простенькой ре-минорной темы. Из душа вышла Дженни в двух полотенцах. Одним полотенцем были обёрнуты её волосы, другое было обёрнуто вокруг её тела, едва прикрывая грудь и попку. Она плюхнулась на диван рядом с Кэнсукэ, оперлась локтём на спинку и поджала ноги под себя. Даже эта простая поза делала её крайне соблазнительной. -- Выключи эту нудятину. Просто никаких сил нет. Она потянулась к дистанционке в руке у него. Кэнсукэ сжал её покрепче. После непродолжительной шуточной борьбы она всё-таки отняла у него дистанционку и выключила проигрыватель. Полотенце на её груди чуть-чуть сбилось вниз, и за это он готов был простить ей своё маленькое поражение. Дженни отвернулась от него – дракон, вставший на дыбы, тело которого закручивалось кольцами на её лопатке, смотрел прямо на него. Она поправила полотенце и включила проекционную панель на стене. На фернзеере промелькнуло несколько телестанций, пока она не остановилась на новостях NHK. На мосту через реку Кокурю, соединявшем Умиранаву и Хэйхэ, произошла крупная авария – легковой автомобиль столкнулся с бензовозом. Съёмка велась с зависшего над мостом геликоптера. Водитель бензовоза, вероятно, пытаясь избежать столкновения, сильно вывернул руль. Бензовоз угодил в перила и цистерна, упав на бок, нависла над краем моста. Из пробоины разливалось топливо, которое заливали жидкой пеной копошащиеся вокруг муравьи-пожарные в оранжевых комбинезонах. На севере Московии сделано шокирующее открытие – во время строительных работ близ города Печора обнаружено крупнейшее из когда-либо найденных расстрельных захоронений большевистского периода. Экскаваторы грызут стылую неподатливую землю, разрывая огромный, не меньше ри шириной, карьер, внутри которого громоздятся сваленные друг на друга человеческие тела. Объектив камеры скользит по серым, цвета варёного свиного языка, людям-скелетам. То ли это вечная мерзлота, как каустическая сода из египетских мумий, высосала из тел всю влагу, то ли люди ещё при жизни страдали дистрофией в последней стадии. Оператор с удовольствием отыскивает простреленные затылки и извороченные выходными отверстиями лица. Жителям цивилизованных стран иногда нужно пощекотать себе нервы. Диктор-европеец, чей голос перебивает синхронный перевод, с возбуждённым видом вещает: «Перед нами захоронение так называемых зэков – политических заключённых, чей рабский труд активно использовался в советском государстве в тридцатые годы девятнадцатого, простите, двадцатого века, во времена правления русского диктатора Йозефа Сталина…» Следующий сюжет, из той же Московии, где накануне прошли парламентские выборы – голос диктора приобретает ироничные нотки – на которых уверенную победу одержала партия «Согласие» известного предпринимателя и общественного деятеля Виктора Тихомирова. Эта победа положила конец пятнадцатилетнему правлению национал-социалистического кабинета. Рейхскомиссар Московии Игорь Ланге уже назвал результаты выборов: «Не просто сигналом тревоги, а потрясением, шоком»… В Берлине закончилась трёхдневная встреча глав «Большой Тройки». На экране появляются Аикава, Ламбсдорф и Ла Гардия, положив ладони на ладони друг другу, вместе нажимают символическую большую зелёную кнопку, что должно было, судя по всему, означать новых этап в отношениях между великими державами. Встреча заканчивается ничем из-за принципиального несогласия американской стороны с пакетом мер, призванных осуществлять превентивный контроль над рождаемостью в странах «Четвёртого мира». Крупным планом показывают Фрэнка Ла Гардиа, который порицающе указывая пальцем куда-то в пустоту перед собой, распинался с трибуны: «Я, как республиканец, как христианин, никогда не допущу, чтобы из карманов американских налогоплательщиков оплачивали контрацепцию, аборты, эвтаназию или ещё какую-либо мерзость, подрывающую традиционные ценности…». Как будто марихуана и продающийся на каждом шагу огнестрел традиционным ценностям совершенно не мешают. Аикава, активнее всего проталкивавший пакет, посрамлён и теперь совершенно точно проиграет выборы, потому что в одиночку без международной помощи Япония не потянет все те программы, которые открыло его правительство для борьбы с перенаселением в Южной Азии, бьющем, прежде всего, именно по Сфере Сопроцветания. Но, безусловно, самая главная новость последних дней – захват заложников в «Sunagawa Expo». В тысячный раз показывали кадры, как полицейский отряд специальных операций без единого выстрела штурмует выставочный зал на последнем этаже башни «Сунагава», предварительно нейтрализовав террористов впрыснутым в вентиляционную систему газом. Всего двое погибших: расстрелянный террористами князь Симадзу и ещё какой-то мужчина, умерший уже в больнице – не выдержало сердце. Портреты погибших замирают в траурных рамках. Ни одна телестанция не называла организаторов теракта. Дикторы только с трудно передаваемой интонацией, которая выражала широкий спектр эмоций – от крайнего осуждения до омерзения – говорили, что заложников захватили коммунисты. С точки зрения государственной цензуры это было абсолютно верно – ни к чему делать террористам рекламу. Генерал-губернатор Коямада смотрел орлом. С залепленной лейкопластырем телесного цвета разбитой бровью он выглядел вдвойне грозно, обещая наказать всех виновных в том, что в охране такого важного мероприятия были допущены прорехи, приведшие к трагедии. Его рейтинг определённо полз вверх. «Кто бы мог подумать, что оракул пошлёт ему сценарий будущего в чистом, неразбавленном виде? – Думал про себя Кэнсукэ. – Симадзу отстрелили ноги и прострелили голову люди с красными ленточками на коленях – не зря, выходит, он требовал много журналистов. А сам отделался всего лишь парой ссадин, уже при штурме, когда началась свалка. Нужно будет снова поехать на портовый рынок, найти того предсказателя и снова спросить у книги совета на будущее…» Кэнсукэ допил айс-кофе, покрутил соломинкой пену и не успевшие растаять кубики льда, словно бы надеясь найти там какой-нибудь подарок от фирмы-производителя. -- Не стоило тебе оставаться. – Сказал он Дженни. – Только что прошла через такой экшн. Давала бы интервью. Ты бы могла стать там, у себя, настоящим идору. Журналист, побывавший в заложниках у террористов – это всегда актуально… -- Там и без меня есть, кому торговать лицом. – Сказала она посмурнев. – А я не буду. Дженни смерила его взглядом своих по-фирменному прищуренных глаз. -- Думаешь это ненормально? -- Что? -- Что я отвергаю идущий прямо в руки заработок? Славу? -- Да нет, ничего ненормального в этом нет, просто… -- Бэби, я, конечно, понимаю, что ты перенервничал. Мы все сейчас очень перенервничали. Но зачем ты так? Я просто хочу побыть с тобой. Соскучилась. Ох уж это её «бэби»… Она потянула его к себе. Её полотенце полетело на пол. Кэнсукэ делал с ней то, о чём она его просила и то, что он хотел от неё. Она была необычайно ловкая и гибкая и отлично справлялась со своей частью. Они хранили молчание, пока Дженни не издала приглушённый стон, тяжело выдохнула и обмякла. -- Если бы это могло продолжаться вечно? – Вздохнул Кэнсукэ. -- Это и есть вечность. – Сказала Дженни. – Каждый раз, когда занимаешься любовью. Как океан, как бесконечность. Кэнсукэ дотронулся до своего ссаженного плеча, оно отчего-то стало кровоточить. Наверное, Дженн сковырнула болячку. Голый он прошлёпал в ванну, промокнул кровь, но она выступила снова. Порывшись в зеркальном ящике над раковиной, он достал оттуда перекись, сбрызнул ей кусочек ваты и тщательно промокнул ссадину. Не хотелось заляпать обивку кровью. Он вернулся в комнату. Дженн лежала на спине, подложив под голову подушку, и внимательно рассматривала акварели, висевшие у него на стене. Кэнсукэ аккуратно прилёг рядом с ней и спросил: -- Ты не устала? -- Ни капельки. Если у тебя ещё есть силы… Она смотрела на него, слегка наклонив голову, чуть сощуренными глазами, едва закусив губу. Наверное, этот взгляд она отрабатывала ни один год. -- Есть. – Уверенно сказал он. И прижал Дженни к себе.
ВЛАДИМИР-III: Все, способные держать оружие?
Yolandy: Скорее, альтернативный миру Лазарчука сценарий. В августе 41-го Японская империя вступает в войну с СССР на стороне Германии (естессно, точка бифуркации чуть раньше). На два фронта СССР укатывают к зиме 42-го. Угадали, где происходит действие повести? Намёки оч.прозрачные, практически прямым текстом написала. Так вот. К концу XX века режимы в Великих Державах и их сферах влияния претерпели практически полную конвергенцию. Здесь тоже в тексте зарыто несколько пасхальных яиц. Пускай это будет моя загадка, попробуйте их найти. А в Сибири (название условное, как во времена Холодной Войны СССР на Западе в народе продолжали называть "Россия") вовсе не процветание и демократия, а такой КНДР-maxi, во всех смыслах (в принципе, только такой режим в такой безнадёжной ситуации их бы и спас от окончательного расчленения, на этот раз мирного, ползучего). И ещё вопрос: как вам с литературной точки зрения? Три дня сидела не вставая, запоем прямо-таки. Первый раз так. На мой взгляд получилось жёстче, более открыто, раскованно, чем в прошлый.
ВЛАДИМИР-III: Очень неплохо. У Вас интересный литературный стиль. Сначала кажется, что Вы информируете, но это первое впечатление. Вы как бы расставляете слова в нужные места. Я бы назвал это "азиатским способом книгописания" (азиатский - здесь не есть что-то "отсталое" или иное, чем европейское, а столь же модернистский стиль, но именно так как как должны писать азиаты, вполне современные и изощренные в литературном смысле). Yolandy пишет: К концу XX века режимы в Великих Державах и их сферах влияния претерпели практически полную конвергенцию Это-то я сразу просек. Yolandy пишет: В августе 41-го Японская империя вступает в войну с СССР на стороне Германии (естессно, точка бифуркации чуть раньше). На два фронта СССР укатывают к зиме 42-го. Вопрос: а как же США с нефтяным эмбарго? Меня другой сценарий одно время интересовал: Япония вступает в войну на стороне Великобритании (еще в 1939 или 1940). Ну и повторяется коллизия первой мировой: Англия вынуждена выбирать между двумя союзниками - США и Японией, и поэтому ее политика в Восточной Азии станет очень извилистой.
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: а как же США с нефтяным эмбарго? Можно описать ситуацию как флакон развилок. Первая. Бои у Номонхана так и остаются мелкой стычкой, не разрастаясь до масштабов крупного конфликта. Как в 1935-39 годах: произошло большое количество советско-японских вооружённых столкновений в районе реки Халха и озера Буйр нуур, но все конфликты носили весьма ограниченный характер. Халхамяо (90 человек с монгольской стороны - 30 с японской), Ораходога (100-140 человек), Тауран (130-400). Вот так и у Номонхана. Пара сотен человек с обоих сторон потыкалась возле границы и в течение пары недель всё закончилось. Череды отставок, последовавших за разгромом у Номонхана не происходит. Уэда дальше командует Квантунской армией, Итагаки остаётся министром армии, а Хиранума - премьер-министром. Что объединяло этих людей? Они все были сторонниками доктрины "Хокусинрон" ("Натиск на Север"). После Путча Молодых Офицеров ее сторонники оказались в некоторой опале, а поражение у Номонхана вовсе доконало идею. Верх взяли сторонники курса углубления отношений с Германией и "Натиска на Юг" (Нансинрон). Результат мы видим. В данном случае вялое бодание конца 30-х на советско-японских рубежах продолжается, никакого пакта о нейтралитете с СССР нет, Япония не присоединяется к "Стальному пакту" и не вводит свои войска в Индокитай (просто чуть надавливают на вишистов, обещая в противном случае спустить на них тайцев, и те, как договаривались, запрещают возить по трассе Хайфон-Юньнань сырьё и оружие в Китай). Пока остановимся. Вторая. Праймериз республиканцев выигрывает не "тёмная лошадка" (а на деле подставной кандидат Рузвельта) Уилки, который в ходе президентской кампании эксплуатировал гипертрофированные лозунги демократов о поддержке "воюющих демократий" путём вмешательства США в войну, а крепкий кандидат из изоляционистов. Например, Джеральд Най или Роберт Тафт. Всё на своих местах - республиканцы дают народу "America's First!", попутно упрекая Рузвельта за его поход на третий срок (совершенно справедливо), а Рузвельт гнёт интервенционистскую линию (что ему ещё остаётся). Демократы, закономерно, выборы 1940-го проигрывают и в 1940-44 годах США возглавляет президент-изоляционист (никакого Ленд-лиза, никаких нефтяных эмбарго). Третья. Переворот 27 марта в Югославии проваливается. Симович схвачен и за измену родине казнён. Страна остаётся в Оси (точнее в "Стальном пакте"). "Апрельской войны" нет, после провального мартовского наступления Италия замиряется с Грецией (Гитлер говорит Муссолини "У меня нет времени на ваши авантюры!"). Германия наносит удар на СССР, как и значилось в плане "Барбаросса", 15 мая 1941-го. У немцев более месяца форы. Четвёртая. Без разрастания стычки у Номонхана в крупномасштабный военный конфликт в советском руководстве сохраняется блаженное настроение относительно восточной границы. Виновные во всех косяках на Хасане наказаны (Блюхер, прежде всего), Дальневосточным фронтом продолжает командовать Штерн. В январе его никуда не сдёргивают, Апанасенко так и сидит в Средней Азии. Соответственно и всех его мер по укреплению обороноспособности Дальнего Востока нет: дублирующая железную дорогу шоссейная трасса не построена, когда в июле 41-го начинается отправка войск на запад, второочередных дивизий никто не формирует (тем более, больше, чем было), дальневосточников, которые спасли Москву в ноябре 41-го, естессно, нет. 19 августа 1941-го, как и значилось в плане "Кантокуэн" Квантунская армия наносит удар по СССР с востока. К новому году Советский Союз теряет на западе всё до Ростова и Москвы включительно, Ленинград окружён вторым кольцом блокады по реке Свирь, просто вымирает за зиму от голода и после бегства в Самару Жданова выкидывает белый флаг. На, к концу 1941-го, востоке японцы рассекают фронт между Хабаровском и Биробиджаном, вдоль долины Амура выходят к Охотскому морю, ликвидируют "Приморский котёл", ТОФ РККФ полностью уничтожен соединениями Объединённого флота, Северный Сахалин оккупирован, на Камчатке высажены десанты. К концу 42-го Советский Союз полностью разгромлен: если на Дальнем Востоке фронт удаётся стабилизировать в Забайкалье (во многом из-за не манёвренной тактики японцев - привет от наступательных операций Первой Мировой, то на Западе после падения Сталинграда и Кавказа начинается развал фронта, временную столицу из Самары увозят по маршруту Колчака в Омск, войска Красной Армии драпают до Урала, где немцы продиктовывают советскому руководству условия капитуляции. Развитие послевоенного мира довольно просто. Не просто Европейская часть России до Урала, но и Туркестан достаётся немцам (а что мелочиться? планировали же ведь, а в такой безнадёжной ситуации советскому руководству торговаться не с руки), Дальний Восток отходит японцам (примерно в границах Дальневосточного края, каким он был до 1938-го). Гитлер планирует сделать из покорённой России одну большую виллу с немцами-латифундистами и рабами-недочеловеками, а японцы, не мудрствуя лукаво, депортируют с захваченных территорий всё население (за исключением представителей аборигенных народов, которых сгоняют в резервации - "Азия для азиатов", же) и до середины 50-х полностью колонизирует новые территории японцами, корейцами и, отчасти, китайцами. Стёртые войной с лица земли города начинают отстраивать заново в японском стиле, их названия ниппоизируются: Владивосток становится Урадзио (японское название времён эры Мэйдзи), Благовещенск - Умиранава (от китайского Хайланьпао), Хабаровск - Хакутикара (от китайского Боли) и т.д. Сами новые территории получают название "Гай Хокусэйбу Дзинсю" (Внешние Северо-Западные территории). К середине 40-х война в Европе заканчивается патом - англичане зачищают Северную Африку и успешно противостоят немцам в Иране (на стороне Великобритании там воюет "Русская армия" из бывших служащих советских оккупационных войск), а японцы полностью громят Китай - берут Чунцин, а Цзян Цзеши бежит в Америку. Гитлер умирает своей смертью в конце 50-х, поражённый паркинсонизмом и болезнью Альцгеймера, ему наследует его официальный преемник Геринг, который раскручивает гайки на Востоке (распускает колхозы и проводит скорее показательную, чем реальную реституцию). Если до этого русские бежали из Московии в Сибирь, то после этого направление бегства меняется на 180 градусов. Параллельно с тем, как немцы раскручивают гайки в советском государстве в Сибири гайки закручивают до срыва резьбы - власть приобретает крайние тоталитарные формы, руководство страны обезличивается (даже в начале XXI века журналисты из стран открытого мира, общаясь с беженцами из Сибири, узнают от них, что де государством у них до сих пор правит Иосиф Сталин), колхозное рабство расползается на города, за кражу колхозного имущества отрубают руку, а за попытку побега из страны - запарывают до смерти, товарно-денежные отношения полностью отменены, официальная пропаганда заявляет о строительстве 100% коммунистического общества. Информация о Сибири крайне скудна - крупицы её можно узнать только у беженцев в лагерях на западе Манчжурской Империи и на севере Германского Туркестана (какие-либо отношения Сибирь поддерживает только с автономными правительствами Танну-Урянхая и Объединённой Монголии, которые после поражения СССР в войне перешли под формальный суверенитет Нанкина, сохранив при этом значительную независимость). Однако со временем вытянуть какую-либо свежую информацию из беженцев становится всё труднее - к началу XXI века русский язык, являющийся государственным в Рейхскомиссариате Московия (и довольно распространённый среди русских Украины, Кавказа, Туркестана и в Манчжурии, Синьцзяне, Иране, где имеются крупные русские эмигрантские сообщества) здорово расходится со специфическим новоязом Сибири. (Чёрт, как же хорошо пошло! Надо ещё какой-нибудь чик-чирик выдать про Сибирь этого мира). За это время в Японии уходят в отставку последние военные кабинеты и в 60-е годы правительства начинают формировать партии (поскольку князь Коноэ больше не становится премьер-министром, формирования тоталитарного режима в 1940-м году не происходит и все 40-50-е страна так и остаётся полу-демократией), налаживаются отношения с Америкой - к 70-м годам Япония окончательно становится на путь построения открытого общества. Во второй половине 70-х, видя увеличивающееся отставание от стран Запада, застой в экономике и политической и общественной жизни (пускай и нивелирующийся энтузиазмом насчёт активного освоения космоса и широким использованием энергии атома), рейхспрезидент Шпеер (преемник умершего в конце 60-х Геринга) начинает политику "Умструктуриерунга". Налаживаются отношения с Западом, наступает эпоха "Энтспаннунга". Расширяются экономические и политические свободы граждан, объявляется "Оффенхайт", проводятся альтернативные выборы в Рейхстаг. Похожие процессы идут и на "Восточных Территориях", отношения у Берлина с которыми становятся подобными отношениям Лондона и Доминионов. К началу XXI века режимы в Великих Державах претерпевают практически полную конвергенцию - если в Германии "национал-социалистический либерализм", то в Америке - "либеральный нацизм". Власти затыкают рот прессе, гражданские свободы значительно ограничены, об эмансипации чёрного населения даже говорить не приходится. Эти процессы расширяются и углубляются в начале XXI века, к моменту действия повести мир имеет такой вид, какой в ней описан. ВЛАДИМИР-III пишет: (азиатский - здесь не есть что-то "отсталое" или иное, чем европейское, а столь же модернистский стиль, но именно так как как должны писать азиаты, вполне современные и изощренные в литературном смысле). Получив такую хорошую оценку от пишущего человека (активно пишущего, обладающего литературным талантом) хочется, во-первых, опубликовать для более широкой публики, во-вторых, писать дальше)))
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: Как в 1935-39 годах: произошло большое количество советско-японских вооружённых столкновений в районе реки Халха и озера Буйр нуур, но все конфликты носили весьма ограниченный характер. Халхамяо (90 человек с монгольской стороны - 30 с японской), Ораходога (100-140 человек), Тауран (130-400). Интересно! А поподробнее где почитать? Это мне для моей ХРОНОЛОГИИ 1933-1939. Yolandy пишет: Получив такую хорошую оценку от пишущего человека (активно пишущего, обладающего литературным талантом) хочется, во-первых, опубликовать для более широкой публики, во-вторых, писать дальше))) У меня вертелось очень сложное и трудновыразимое определение, но Вы хорошо поняли эту мысль. Могу выразить проще: не только сюжет, но и стиль выражения - альтернативноисторический получился. Yolandy пишет: В данном случае вялое бодание конца 30-х на советско-японских рубежах продолжается, никакого пакта о нейтралитете с СССР нет Я подозреваю, что отсутствие пакта ставит СССР в очень сложное положение в июне 1941. Не исключаю даже попыток переговоров с Германией. Сталин, как известно, придавал Пакту с Японией очень большое значение. Yolandy пишет: 15 мая 1941-го. У немцев более месяца форы. Панцер здесь же составлял в свое время интересную и подробную хронологию всего этого (надо посвятить ему мои хронологии, т.к. он подал мне мысль их - вполне реальноисторические, хотя пестрящие развилками - составить). САС (знаете его) долго бодал его на тему, что время-временем, но расстояния и моторесурс. А это не так уж зависит от времени года. Я считаю, что все сложнее. Вермахт допустил две грубейшие фланговые ошибки (возня с Таллином и Крымом), так что на центр уже ресурсов не осталось. В случае же захвата Москвы еще в октябре даже отсутствие блокады Ленинграда и невступление в Крым не могло спасти ситуацию для СССР.
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Интересно! А поподробнее где почитать? Это мне для моей ХРОНОЛОГИИ 1933-1939. Я брала инфу из J-wiki, в других источниках не смотрела. Могу сделать краткую выжимку. ВЛАДИМИР-III пишет: Я подозреваю, что отсутствие пакта ставит СССР в очень сложное положение в июне 1941. Не исключаю даже попыток переговоров с Германией. Сталин, как известно, придавал Пакту с Японией очень большое значение. С одной стороны, Пакт с Японией развязывал ему руки на западе. Можно было не бояться, что японцы ударят в тыл (хотя, зная, что за люди сидят в японском руководстве, можно было не бояться и так). С другой стороны, предположим, в японском руководстве сидят сторонники "Хокусинрон". К германскому нацизму они относятся с нескрываемой неприязнью, союзов с Германией заключать не намерены. Если рассматривать статистику вооружённых столкновений на границах Манчжурии, то абсолютное их большинство происходило на границе с Монголией у реки Халха (причиной столкновений были взаимные территориальные претензии). В целом, стычки чаще заканчивались в "советскую" пользу. Мог Сталин забить на проблему, оставив её решение до более поздних времён, тем более, что он и так планировал заграбастать всю Манчжурию с потрохами? Почему нет? Кроме того, для японцев решение ударить по СССР оказывается во многом спонтанным: быстрый разгром советских войск на Западе, оттягивание войск с Дальнего Востока. Это в реале между немцами и японцами была перепалка: немцы заявляли, что переброшенные с ДВ дивизии воюют с ними под Москвой, а японцы, что нет же, они там, где и были, даже, напротив, численность войск на ДВ растёт. Причиной такому, на первый взгляд, парадоксу было наличие на посту командующим Дальневосточным Фронтом неравнодушного человека И.Р.Апанасенко. Здесь вместо него сидит сугубый исполнитель Г.М.Штерн. Нет приказа формировать второочередные дивизии - он ничего не делает. Нет приказа строить дублирующие трассы - он ничего не делает. Более того, из Москвы проблема вообще не осознаётся, а местным с их замылившимся взглядом на тот факт, что Дальний Восток сидит как в мышеловке - плевать. Т.е. в таких благодатных условиях японцы определённо отважились бы на удар по СССР. ВЛАДИМИР-III пишет: САС (знаете его) долго бодал его на тему, что время-временем, но расстояния и моторесурс. А это не так уж зависит от времени года. Я считаю, что все сложнее. Расстояние и моторесурс - это да, это проблема. Но фора в месяц - это плюс немцам и минус нам. Первый стратегический эшелон уже у границ, а Второй только выдвигается из мест прошлой дислокации. Т.е. прыжок от границы до Москвы преодолевается с меньшим сопротивлением. Плюс, битва за Москву начинается примерно в сентябре, ещё по хорошей погоде. 18-19 октября 1941-го начались проливные дожди и резкое похолодание - дороги развезло, у немцев начались проблемы с перевозками, со снабжением. В данном случае ситуация зеркальная реалу - немцы берут Москву "по сухому", становятся в оборону, потихоньку подтягивают тыли. Тут начинаются дожди, распутица - РККА контратакует Москву по грязи, танки даже в Подмосковье оч.здорово вязнут под самую башню на "поплывшей" грунтовке. Плюс "японский фактор": Япония объявляет СССР войну 19 августа - тут же всякая переброска войск с ДВ на Западный фронт заканчивается. Москву спасли три дальневосточные дивизии, а тут-то они сгинули в "Приморском котле". Это уже не минус, это разгром. ВЛАДИМИР-III пишет: Вермахт допустил две грубейшие фланговые ошибки (возня с Таллином и Крымом), так что на центр уже ресурсов не осталось. Но Эстонию и Крым тоже нельзя было бросить. Там находились аэродромы, с которых советская авиация бомбила Кёнигсберг, Берлин, Бухарест в августе-сентябре 41-го. Хрен с ними с налётами на Берлин, это больше психологическая акция, чем военная, типа Рейда Дулиттла, но из Крыма советская авиация бомбила нефтепромыслы в Румынии, а немецкая - могла бы бомбить нефтепромыслы в Баку. А тут же большая стратегия. Взглянуть хотя бы какой гамбит провело советское командование, пожертвовав Одессой ради Крыма. Так что Крым немцам нужно было брать совершенно обязательно. ВЛАДИМИР-III пишет: В случае же захвата Москвы еще в октябре даже отсутствие блокады Ленинграда и невступление в Крым не могло спасти ситуацию для СССР. Ну, тут фора во времени и, главное, война на два фронта и без того делают ситуацию безнадёжной.
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: Могу сделать краткую выжимку. Да, если Вам не трудно - с датами (кто, где, с кем?)
ВЛАДИМИР-III: Yolandy пишет: Плюс "японский фактор": Япония объявляет СССР войну 19 августа - тут же всякая переброска войск с ДВ на Западный фронт заканчивается. Москву спасли три дальневосточные дивизии, а тут-то они сгинули в "Приморском котле". Это уже не минус, это разгром. Хэ!.. Разумеется, на два фронта не только Германия, но и СССР не потянет. Тогда Сталин точно пойдет на переговоры. Совершенно официально. Оформит, как второй Брестский и т.д. Что такое была ВМВ в июле-ноябре 1941? У Германии прибавился еще один враг, а Англия получила надежду на континенте. Япония пока вообще за скобками (ну там противостояние с США - так они уже многие годы противостоят; я тут прочел в "Правде" за октябрь 1940, что американская пресса ждала войны еще до президентских выборов, спусковой крючок - индокитайский кризис, а что? хороший предлог для США; тоже альтернатива: Япония вступает в войну в конце октября 1940 "в умовах" американского ультиматума - ни шагу в Индокитай!) В этой ситуации шанс - даже солидный - у СССР был. А нападение Японии на Пирл-Харбор просто затянуло войну. На год, не меньше. Нападение же Японии на СССР (при продолжающемся "великолепном нейтралитете" США) это как раз "поларфукс" (германский план по оккупации Швеции).
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Да, если Вам не трудно - с датами (кто, где, с кем?) Если кратко вот: 8-27 января 1935 года, "Бой у Халхынского храма" ("Инцидент у Халхамяо", яп. Харухабё-дзикэн): пограничный конфликт у Халхынского храма, к северо-западу от озера Буир. Ок. 90 монгольских солдат перешли границу Маньчжурской империи, заняв северное побережье озера и закрепившись у буддийского храма. За несколько контратак (14 и 24 января) части маньчжурской армии (не более 30 человек в общей сложности) пытались безуспешно отбить храм у монгол, 27 января японский отряд собранный из бойцов 13-го кав.полка под командованием полк. Вада (41 бронеавтомобиль, 53 кавалериста) отбил храм у монгол. 19 декабря 1935 - 15 февраля 1936 года, "Бой у Ораходога" ("Инцидент у Ораходога", яп. Ораходога-дзикэн): пограничный конфликт к западу от озера Буир, начавшийся с многочисленных переходов монгольскими солдатами границы Маньчжурии (19-24 декабря - ок. 60 человек по 10). 7 января японскую погранзаставу у Сотомоуко атаковал отряд монгольской кавалерии. 22 января японцы предприняли ответный рейд к монгольской погранзаставе у Ораходога (ок. 100 человек + бронеавтомобили). 8 февраля - японский отряд собранный из бойцов 14-го кав.полка (140 человек, 3 бронеавтомобиля) под командованием подполк. Сугимото 2 часа вёл бой у Ораходога, окончившийся взятием погранзаставы (потери: 1 бронеавтомобиль, 4 погибших, 8 раненных). Японский отряд удерживал погранзаставу до 15 февраля, после чего отступил на маньчжурскую территорию. 29 марта - 1 апреля 1936 года, "Атака на Тауран" ("Инцидент у Таурана", яп. Тауран-дзикэн): 29 марта - японские войска (ок. 130 человек) перешли границу между погранзаставами Адзикудорон и Борундэрусу и на 50 км. продвинулись вглубь монгольской территории; 31 марта - мотострелковый отряд маньчжурской армии Сибуя (ок. 400 человек) атаковал населенный пункт Тауран при поддержке 12 самолётов; 1 апреля - маньчжурский мотострелковый отряд (ок. 60 автомобилей из них 20 броневиков) снова атаковал Тауран, потеряв 12 человек пленными (в конце мая того же года все были отпущены из плена). И ещё интересный момент: 19 июня 1937 года, "Инцидент у острова Кантядзу": советские пограничники с трёх военных катеров высадились на амурский остров Кантядзу (между Хэйхэ и Благовещенском), артиллеристам 1-ой дивизии Японской Императорской Армии удалось потопить один катер и повредить ещё один. После ноты Сигэмицу Мамору остров был освобожден от советских войск. Это самые крупные пограничные столкновения до июля 1938-го. Про мелкие, типа "два монгольских пограничника заблудились и застрелили человека на маньчжурской стороне, а маньчжуры за это обстреляли монгольскую погранзаставу", даже говорить не стоит - их были десятки.
Yolandy: ВЛАДИМИР-III пишет: Хэ!.. Разумеется, на два фронта не только Германия, но и СССР не потянет. Тогда Сталин точно пойдет на переговоры. Совершенно официально. Оформит, как второй Брестский и т.д. Тут есть другая сторона монеты: а кто сказал, что Гитлер пойдёт на переговоры со Сталиным? Это как Кребс 1 мая 45-го пытался договориться о перемирии. Ну, пошлёт он парламентёров к немцам перед падением Москвы (только он, в отличие от Гитлера, к тому моменту будет сидеть не в бункере под Кремлём, а в бункере "Москва-2" под Самарой). Бок парламентёрам (предварительно осведомив Гитлера) скажет: "ОК, подписывайте капитуляцию". Сталинские парламентёры ему ответят: "Нет, никакой капитуляции". А Бок ответит: "Ну, на нет и суда нет". О "Брестском мире" имеет смысл говорить после удачного контрнаступления под Москвой. Кста, и тут спорно: с т.з. Гитлера Сталин сейчас попросит перемирия, пускай даже "Брестского мира", а потом подкопит сил и ударит в тяжёлый момент в спину. Либо, наоборот, немцы решат вопросы с англичанами, подкопят сил и окончательно устранят советскую проблему. Тем более, что совершенно не факт, что Сталин сам захочет "Брестского мира" - Троцкий в 1918-м сдал немцам всю Прибалтику, Беларусь, Украину и Кавказ - а у Сталина немцы под Москвой. Что ему сдавать им придётся? Кремль? ВЛАДИМИР-III пишет: А нападение Японии на Пирл-Харбор просто затянуло войну. На год, не меньше. Там вообще ситуация была безнадёжная. Рузвельту нужна была война, чтобы закрыть свои фэйлы ещё с 37-го года. Де-факто его "New Deal" просто провалился. Под японцев начали копать с 1932-го года. К 40-му они в сумме так подставились (к тому же у европейцев дела шли из рук вон), что можно было протолкнуть против них эмбарго. Да, простые американцы ждали войны с Японией, но их к этому морально готовили уже как 8 лет. А японцы напали на Перл-Харбор от чистой безысходности: Ямамото думал, что после такого удара по флоту американцы попросят мира. Не выгорело. Хотя до июня 42-го японцы вели на всех фронтах. Если бы у Мидуэя им повезло (там был вопрос чистого везения), то, глядишь, Рузвельту (чтобы в ноябре не получить импичмент от Конгресса) пришлось бы договариваться, тем более, что "Europe's First". ВЛАДИМИР-III пишет: Нападение же Японии на СССР (при продолжающемся "великолепном нейтралитете" США) это как раз "поларфукс" (германский план по оккупации Швеции). Не до конца поняла мысль. Ну, да. Несбывшаяся операция. Но в тех объективных условиях она и не могла произойти (чего вы хотели, если, к примеру, князь Коноэ всю Войну болел мыслью "помирить" Германию и СССР). А вот имея в японском кабинете волков, которые постоянно тёрлись где-то в одних кругах с "Кодо-ха", ненавидели все "-измы" и больше всего на свете - советскую власть... тут уже вполне.
ВЛАДИМИР-III: Благодарю за информацию.
Yolandy: Сделала карту мира повести:
полная версия страницы