Форум » История » Европейская модернизация » Ответить
Европейская модернизация
Panzer:
Ответов - 15
марик: В дальнейшем, все что относится к послесоветскому времени только по заявкам АВСТРО-ВЕНГРИЯ - 1 Во-первых, многонациональной Габсбургской монархии приходилось, как и России (Советскому Союзу), решать проблемы экономического переустройства в ситуации, когда различные части государства в различной степени были готовы к восприятию необходимости модернизации. Возможн, этнокультурные различия в Австро-Венгрии, где доминирующая нация - немцы - составляла в начале XX века лишь 23%, тогда как славян насчитывалось 45%, венгров - 19%, румын - 6%. О том, насколько были важны культурные различия, косвенным образом свидетельствует такой показатель, как уровень грамотности в различных европейских странах. В 1875 г. Доля неграмотных в Австро-Венгрии составляла 42% и в России - 79% в сравнении с 23% во Франции и 2% в Германии. Понятно, что необходимость осуществления модернизации в двух восточных империях постоянно натыкалась на абсолютное непонимание широких народных слоев. В конце концов и в одной империи, и в другой не удалось избежать распада. Во-вторых, и габсбургской Австро-Венгрии, и романовской России пришлось начинать свои экономические преобразования с отмены крепостного права. В отличие от некоторых других европейских стран здесь данная проблема на предыдущих этапах развития общества сама собой не рассосалась, потребовав в конечном счете хирургического вмешательства. Соответственно период прохождения пути от рабства к свободе был очень сжат во времени, что, бесспорно, наложило свой отпечаток на менталитет народов обеих империй, а также на способность общества обеспечить устойчивость перемен. В-третьих, завершение процесса модернизации в отдельных государствах - наследниках Австро-Венгрии происходило параллельно с завершением процесса модернизации в государствах - наследниках Российской империи (Советского Союза). Таким образом, проблемы целого ряда трансформируемых экономик не только имели единые исторические корни, но и разрешались в одну и ту же историческую эпоху, подвергались одним и тем же влияниям внешней среды. В-четвертых, в экономических системах обоих государств было чрезвычайно сильно административное начало. И в Австрии, и в России чиновник был, как правило, пассивным волокитчиком, не стремящимся ни к какому к созиданию. При этом российский чиновник во многих случаях выполнял свои обязанности за соответствующую мзду, тогда как австрийский бюрократ имел, как правило, представление о корпоративной чести, о необходимости поддержания государственного порядка, о гуманистических ценностях и, был сравнительно не коррумпирован. Данное различие, впрочем, не следует абсолютизировать, поскольку любая система государственного регулирования порождает в конечном счете взяточничество, и австрийская бюрократия не могла быть от него полностью свободна, примеры чего будут приведены в дальнейшем. Таким образом, можно сказать, что схожие системы порождали и сходство стандартов поведения. Все это накладывало существенный отпечаток на характер того и другого общества, а потому в плане содействия модернизации и российское чиновничество, думающее прежде всего о своем кармане, и австрийская бюрократия, стремившаяся поддержать падающую империю, представляли собой фактор торможения. Но больше всего сближает административные проблемы Австро-Венгрии и России то, что после Второй мировой войны у ряда наследников Габсбургской монархии хозяйственные механизмы были построены прямо по советскому образцу. Этот факт определил значительное сходство многочисленных проблем экономических реформ 90-х гг. в различных государствах Восточной Европы. В-пятых, и Австро-Венгрия, и Россия представляли собой окраинные европейские государства, что создавало близкую геополитическую и геоэкономическую ситуацию. Наконец, в-шестых, мы можем обнаружить немало общего в протекании политических процессов. Слабость государственной власти, монархия, сменяющаяся не только демократиями, но и авторитарными режимами, повышенная революционная активность масс (особенно в Венгрии) - все это представляет собой тот фон, на котором осуществлялась экономическая модернизация. Пожалуй, все же революционная активность в Австро-Венгрии и ее наследниках была послабее, чем во Франции и России, а жесткость режимов - послабее, чем в Германии и СССР. Однако различия эти скорее количественные, нежели качественные. Если попытаться суммировать отдельные элементы, препятствовавшие распространению рыночных методов хозяйствования в Австро-Венгрии до начала модернизации, то получится приблизительно следующая картина. Во-первых, на большей части территории державы сохранялось крепостное право. Оно не было распространено лишь в отдельных западных регионах, населенных преимущественно немцами; в Верхней и Нижней Австрии, а также в Тироле. Но отдельные "анклавы свободного труда" не могли качественно изменить общей неблагоприятной для экономического развития ситуации. Естественно, крепостное право сочеталось с феодальной системой землевладения, что в совокупности представляло собой серьезнейшее препятствие для формирования рынков земли, рабочей силы и капиталов, а в конечном счете - и товарного рынка. Во-вторых, городская экономика была опутана цеховыми ограничениями, что препятствовало притоку в город капиталов и рабочей силы. Бюргеры обладали и определенными "коллективными" преимуществами перед крестьянами. Так, например, последним было запрещено торговать продуктами своего труда. Монополия на торговлю была отдана горожанам. В-третьих, крестьянин, обремененный феодальными и государственными поборами, оказывался не слишком заинтересован в росте производительности труда. По оценке М. Полтавского даже в начале XIX в. у производителя после выполнения всех положенных повинностей оставалось лишь порядка 30% созданного им продукта, что по любым меркам находится гораздо ниже границы приемлемых с точки зрения экономической эффективности изъятий. В-четвертых, Габсбургская монархия придерживалась линии жесткого протекционизма. Эта черта в общем-то была характерна для всей Европы эпохи меркантилизма, когда правители стремились ограничивать импорт и не выпускать золото из страны. С одной стороны, страна находилась в не очень-то удобном месте Европы, если подходить к этому с точки зрения транспортного сообщения Австрии с другими регионами. Конечно, нельзя не отметить, что в те годы, когда еще не было даже железных дорог и крупномасштабные грузовые перевозки могли осуществляться лишь по воде, Габсбургская держава имела выход в Адриатическое море, а через все земли короны проходил такой важный речной тракт, как Дунай. Однако по сравнению с непосредственно обращенными к океану Англией, Францией, Испанией, Португалией и по сравнению с североморскими державами - Германией, Голландией, Данией - Австрийская империя явно проигрывала. Ее торговые ворота были направлены туда, куда в Новое время плавать было не слишком-то интересно и прибыльно: к Турции, России, Неаполитанскому королевству. Словом, торговля была делом весьма проблематичным. Кроме того, Дунай отделен от Адриатики крупным горным массивом, и эта черта местности делала Австрийскую монархию государством, не слишком удобным для использования в качестве транзитного пункта при перевозке грузов с Запада на Восток. С другой стороны, огромная территория Габсбургской державы позволяла производить все необходимое, не прибегая к помощи внешней торговли. Венгрия и Галиция обладали плодородными землями, пригодными для производства различных сельскохозяйственных продуктов. В Австрии, Чехии и Моравии сосредоточена была промышленность. В Альпийских горах добывались полезные ископаемые. Конечно, конкурентоспособность национальной экономики была невысокой. Большинство историков соглашается с тем, что протекционизм являлся важнейшим фактором, препятствовавшим быстрому росту промышленности и осуществлению прогрессивных инноваций. Но ведь опасности автаркии познаются лишь при сравнении с конкурентоспособностью зарубежных производителей. До тех пор пока импортные товары не проникали в Габсбургскую державу (или проникали в незначительной степени), система автаркического хозяйствования могла казаться местной элите сравнительно приемлемой. В-пятых, протекционизм породил политику стимулирования отечественных производителей, которые получали от государства субсидии и прочие виды помощи. Помимо того что такая политика ложилась дополнительным бременем на бюджет (а это вызывало повышение налогового бремени), она была еще и крайне неэффективной. Бюрократия (возможно, даже не из-за коррупции, а из-за установившейся традиции доминирования аристократии во всех важных делах) поддерживала те предприятия, которые принадлежали представителям знати, имеющим доступ ко двору. Таким образом, знатные и богатые получали уже благодаря самому своему происхождению дополнительные экономические преимущества, которые, в свою очередь, оборачивались новыми доходами. Конкурентоспособной промышленности довольно трудно было зародиться в подобной своеобразной среде. Таким образом, экономическая модернизация становилась для Габсбургской державы важнейшей необходимостью. Но на пути осуществления преобразований страну ждали немалые трудности. Еще Мария Терезия начала ограничивать сферу распространения чисто средневековой организации производства, запретив создание новых цехов и разрешив работникам многих важнейших профессий трудиться вообще вне рамок этой системы. В период же совместного правления Марии Терезии и ее сына Иосифа II, а особенно после ее смерти реформаторские действия были заметно активизированы. Работая порой по 18 часов в сутки, Иосиф доводил окружающих до слез. Мария Терезия даже грозилась уйти в монастырь, будучи не в силах совладать с энергией сына, требовавшего от нее все новых и новых преобразований. Родственникам, которых он считал "бесполезным бременем земли" (за исключением брата и наследника своего - Леопольда, с которым он порой советовался, поскольку ценил его ум), Иосиф создал такие условия жизни при дворе, что все они просто разбежались из Вены. Он выстраивал здание реформ по той схеме, по какой считал нужным, а не по книгам просветителей. К самим же французским просветителям как к людям и теоретикам он относился весьма скептически, делая, пожалуй, исключение только для экономистов-физиократов. Впрочем, их советы он тоже применял лишь в той мере, в какой они представлялись ему практически реализуемыми. Иосиф, как и его мать, должен был в первую очередь думать о повышении доходов страны и о сбалансированности бюджета. Успехи его в этом деле были весьма противоречивы. В основном ему удавалось за счет строжайшей экономии, представлявшейся окружающим обыкновенной скупостью (в Вене ходил даже анекдот о том, что во дворце сдавались внаем апартаменты, освободившиеся после отъезда всех императорских родственников), держать бюджет бездефицитным. Но разразившаяся к концу его царствования турецкая война опять обременила государство колоссальным долгом. Император понимал: одними лишь фискальными мерами ему не справиться со всеми своими проблемами, а следовательно, государство должно не только собирать налоги с подданных, но и создавать для них выгодные условия ведения дел, позволяющие разбогатеть. Реформы Иосифа были чрезвычайно противоречивыми. Таможенные преграды одновременно и снимались, и укреплялись. Власть цехов заменялась властью бюрократии. Стремление ко всеобщему равенству оборачивалась игнорированием острых национальных проблем. В 1768 г. крестьянам было разрешено торговать изделиями своего труда. В 1775 г. в монархии были все же отменены внутренние таможни (за исключением территорий Венгрии, Тироля и Форарльберга), что, бесспорно, способствовало развитию торговли. В Венгрии внутренние таможни были в итоге тоже отменены, но уже десятилетие спустя. Однако сама таможенная граница между Австрией и Венгрией продолжала существовать. Более того, сохранялась жесткая протекционистская защита территории монархии от зарубежной конкуренции. Существовал большой список товаров, при импорте которых взималась 60-процентная пошлина, являвшаяся чуть ли не запретительной. Буквально через месяц после смерти Марии Терезии Иосиф приказал ликвидировать частный фонд императрицы, из средств которого выплачивались многочисленные пенсии, с одной стороны, поддерживавшие бедных, но с другой - являвшиеся кормушкой для близких ко двору многочисленных прихлебателей. Ликвидация фонда сопровождалась прекращением перечисления в него денег из государственного бюджета. Иосиф стремился экономить даже на мелочах и вызывал этим ненависть той публики, которая жила пенсиями и субсидиями. Однако представление Иосифа о том, что такое "бездельник", было слишком уж своеобразным. С одной стороны, он закрывал монастыри, с другой же - резко отрицательно относился к городам, считая их рассадниками паразитизма и дурных нравов. Закрыть города он, конечно, не мог, но изыскивал меры для того, чтобы воспрепятствовать их развитию. Иосиф тратил средства из не слишком обильного государственного бюджета на субсидирование новых фабрик, однако получить поддержку мог только тот предприниматель, который открывал ее в деревне. Субсидирование бизнеса и осуществление контроля за ним вообще было одним из любимых занятий императора, обильно поглощавшим те средства, которые с таким трудом удавалось сэкономить на ликвидации других статей расходов. В годы его правления практически все ремесла уже были объявлены свободными профессиями, независимыми от цеховых ограничений. Устранялись всяческие монополии, была обеспечена полная свобода хлебной торговли внутри отдельных имперских земель. Но для открытия своего дела требовалось разрешение чиновников. Более того, Иосиф полагал, что его аппарат сможет контролировать качество продукции, выпускаемой частными производителями. Почти на всех мануфактурах вводилось то, что у нас сейчас назвали бы госприемкой. Подданных монархии нагружали и индивидуальными повинностями ради процветания национальной экономики. Так, в частности, "брачующимся парам было вменено в обязанность перед свадьбой посадить несколько фруктовых деревьев; без этого не дозволялось венчаться". Наконец, когда нельзя было ничего приказать, донимали советами. Народу разъясняли, как ухаживать за жеребятами, как кормить отелившихся коров, скрещивать шпанских овец с волошскими, как сажать тутовые деревья и устраивать живые изгороди, как избавиться от сорных трав. Обратной стороной командной системы была финансовая поддержка. Немало денег расходовалось на то, чтобы поддержать бизнес. Кроме экспортных премий, стимулирующих вывоз товара за границу, с 1785 г. начали предоставляться ссуды и субсидии предпринимателям, открывающим новые предприятия, причем Иосиф организовал дело на единых принципах - в отличие от своей матери, которую нетрудно было разжалобить и вымолить посредством этого финансовую поддержку. Сын давал деньги скупее, но делал это более систематично. Тем не менее, какой бы то ни было связи между финансовой поддержкой казны и эффективностью работы дотируемых предприятий обнаружить не удавалось. Кроме поддержки экспорта товаров существовала еще и поддержка импорта специалистов. По всей Германии рыскали эмиссары императора, с тем, чтобы привлечь немецких колонистов в Венгрию. Предполагалось, что они должны научить венгров жить и пахать землю. Колонисты в качестве поощрения на десять лет освобождались от налогов и рекрутчины. В итоге в страну толпой под видом квалифицированных землепашцев устремились бродяги, цыгане, нищие евреи. Пришлось потом тратить еще много денег и сил на выдворение из страны "специалистов", не способных принести ей какую бы то ни было пользу. Многие проблемы многонациональной монархии, проявившиеся впоследствии при попытках ускорить социально-экономическое развитие страны, восходили ко временам Иосифа. Император значительно разумнее своей матери смотрел на роль различных религиозных конфессий в жизни страны. В 1781 г. лютеранам, кальвинистам и православным была дарована веротерпимость. Однако евреев Иосиф не любил, поскольку считал паразитами, склонными лишь к потреблению, а не к созиданию. Поэтому они были лишены важнейших прав, дарованных остальным подданным, что впоследствии (спустя более полувека) привело к возникновению серьезных финансовых проблем у монархии. Непосредственным итогом хозяйственной деятельности Иосифа стало образование новых значительных долгов короны, неудачное субсидирование фабрикантов, свертывание международной торговли, обострение национальных проблем (особенно в ходе брабантской революции на территории нынешней Бельгии). Тем не менее, вклад Иосифа в дело австрийской модернизации трудно переоценить. Он добился главного. Еще на протяжении 70-х гг. в Австрийской монархии были предприняты существенные шаги по сокращению использования барщины и ограничению прав помещиков в отношении крестьян. Последние получили право выкупать те наделы, которыми они пользовались, что создавало некоторые важные условия для организации капиталистического сельского хозяйства. Со времен Марии Терезии крестьянские земли оказались разделены на купленные и не купленные. Первые могли уже передаваться по завещанию наследникам, тогда как вторые после смерти их пользователя отходили обратно к помещику, который имел право передать их любому другому пользователю. Понятно, что эффективное хозяйствование крестьян возможно было только в первом случае. Кроме того, еще во времена Марии Терезии на значительной части территории монархии был положен конец регулярно осуществлявшемуся ранее общинному переделу пашенных земель. Крестьянин оказался в известной степени защищен не только от волюнтаризма помещика, но и от неразумного вмешательства в хозяйственную деятельность со стороны своих же соседей. Но по-настоящему качественные изменения произошли уже в 80-х гг., после смерти Марии Терезии. 1 ноября 1781 г. появился так называемый патент о подданных, которым ликвидировалось крепостное право в Чехии, Силезии и Галиции, Крестьяне из зависимых от помещика людей превращались в подданных монарха. Впоследствии патент о подданных был распространен на Штирию, Каринтию, Венгрию, Крайну и Трансильванию. Однако отмена крепостного права не была еще решением земельного вопроса как такового. Поэтому важнейшим дополнением к патенту о подданных стал урбариальный патент 1789 г., в соответствии с которым барщина заменялась оброком - денежной компенсацией помещику, не превышающей 17% дохода крестьянина, а также выплачиваемым государству налогом, ограниченным 12%. Более того, поземельный налог становился единым и распространялся не только на крестьянские, но и на дворянские земли, отчего аристократия в финансовом отношении сильно пострадала. Таким образом, Иосиф своей авторитарной властью вроде бы сделал то, что так и не удалось Людовику XVI, увязшему в бесконечных пререканиях с аристократией и получившему в конечном счете вместо налогов революцию. Наследник Иосифа - его брат Леопольд II под давлением недовольных землевладельцев вынужден был отменить налоговые и оброчные начинания своего предшественника. Не в полной мере удалось провести в жизнь даже положение о личной свободе крестьянина. Например, в Хорватии патент Иосифа фактически не исполнялся, так как не был принят местным парламентом - сабором. Единственное, что осталось от преобразований 1789 г. (помимо ликвидации личной зависимости),- это разрешение крестьянам наследовать вдобавок к купленным еще и не купленные земли. Это, правда, не означало их перехода в крестьянскую собственность, а лишь несколько ограничивало права помещика. Приведенная ниже характеристика, данная в те годы немецкому крестьянину - работнику, которого у нас в России считают идеальным и уникально хозяйственным чуть ли не по самой своей природе,- прекрасно показывает, какие трудности приходилось преодолевать реформаторам, искренне стремившимся освободить производителя. "По мнению чинов,- отмечал П. Митрофанов,- мужик был естественнейший лентяй и пьяница, глубоко невежественное и совершенно неразвитое создание, которое не понимало своего блага и которым надо было постоянно руководить. Арест и принудительные работы были такому существу нипочем. Лежать ли на боку в плохой избе или сидеть в кутузке не составляло для него никакой разницы. Такому человеку нечего было терять, и результатом гуманной политики покойного императора было то, что мужик никого не слушал, кроме окружных начальников. Чины умоляли поэтому всемилостивейшего монарха обратить высочайшее внимание на этот вопрос, восстановить более тесную связь между помещиками и их подданными, усилить влияние первых и пресечь в корне порожденное зло". Таким образом, несмотря на столь серьезные преобразования социального плана, осуществленные Иосифом II, главные экономические проблемы так и не были решены. Габсбургская монархия лишь привела земельный вопрос к тому состоянию, которое уже давно имело место в некоторых других государствах Европы. Что же касается экономического развития Габсбургской державы, то оно по-прежнему тормозилось нерешенностью вопроса о том, кто же является истинным хозяином земли - помещик или крестьянин. Землевладелец не имел права согнать земледельца с используемого им надела, а крестьянин не мог без согласия помещика приобрести землю в собственность. Феодальные отношения должны были быть изменены на чисто буржуазные для того, чтобы в стране сформировался нормальный рынок. Однако дальнейшие реформы застопорились более чем на полстолетия. Даже наполеоновские войны и серьезные поражения, нанесенные австрийской армии на полях сражений, не стали для Габсбургской монархии (в отличие от Пруссии и некоторых других немецких земель) по-настоящему мощным фактором осуществления прогрессивных перемен. Единственным положительным моментом эпохи наполеоновских войн стало развитие так называемых Иллирийских провинций (Словения, Крайна, большая часть Хорватии и т.д.), отторгнутых завоевателем у Габсбургов после нанесенных им на полях сражения поражений. Эти славянские земли, находящиеся на краю Габсбургской империи и имеющие примитивную экономику, почти не ощутили на себе воздействия реформ Марии Терезии и даже Иосифа II. Теперь же они попали под непосредственное управление французской администрации во главе с маршалом де Мармоном, что обеспечило быстрый ход экономических, социальных и культурных преобразований. Крестьяне по образцу французской аграрной реформы получили в собственность всю ту землю, которую они обрабатывали. Итальянские советники прибыли в Иллирию для того, чтобы помочь местному населению с внедрением передовых методов возделывания почвы. Для улучшения сообщения с отдаленными районами строились дороги. В школах стали применять французский подход к образованию. Словом, завоеватели привнесли в славянский регион весь тот опыт (как удачный, так и спорный) осуществления модернизации, который уже имелся у них самих. После того как в 1813г. эти южнославянские территории снова попали под власть Габсбургов, многие результаты наполеоновских реформ были отменены. Однако первый толчок к развитию образовавшихся в будущем на этих землях Югославии был, можно сказать, задан уже тогда. Итак, в Вене, как и в Петербурге, после поражения Наполеона возобладали скорее консервативные тенденции, нежели стремление ответить на брошенный модернизирующейся Францией вызов. Австрийская буржуазия была слаба и не способна проталкивать реформы, необходимые для ускорения рыночного развития. Как некогда в дореволюционной Франции, буржуа здесь являлся человеком второго сорта. К началу XIX века во Франции положение дел коренным образом изменилось, но в Австрии образцом жизненного успеха по-прежнему считалось превращение из буржуа в дворянина. Недаром здесь говорили, что настоящий человек начинается с барона. Во Франции в свое время ради того, чтобы стать дворянином, буржуа покупали должности и земли. В Австрии высшие государственные чиновники к концу своей службы могли быть вознаграждены получением титула. Такая система формировала соответствующую мотивацию. Престижным представлялось не столько занятие бизнесом, сколько уход на государственную службу. Не только в аграрных районах Венгрии или Галиции, но даже в сравнительно промышленно развитых областях, таких как Верхняя и Нижняя Австрия, а также Богемия, буржуазия существовала в некой феодально-придворной атмосфере, лишавшей ее самостоятельности и осознания важности буржуазного образа жизни как такового. У нее не было собственных целей, собственных организаций и даже собственных мыслей. Любимую фразу всех русских мыслителей об отрыве интеллигенции от народа вполне можно было бы применить к интеллектуальной атмосфере Габсбургской державы первой половины XIX века. Еще одним фактором, существенно ограничивающим распространение либеральных идей, был фактор национальный. Если и можно было говорить о связи какой-то части мелкой и средней буржуазии монархии с либеральной идеологией, то в основном такая связь имелась у буржуазии еврейской, что особенно было характерно для венгерской части страны. Впоследствии такое положение дел больше способствовало распространению антисемитизма, нежели проникновению в массы либеральных воззрений. Причем для Австро-Венгрии осуществляемая антисемитами искусственная привязка либерализма как идеологии исключительно к еврейской части населения играла даже большую роль, нежели для Германии, по той простой причине, что доля еврейского населения здесь была больше и почва для перевода идейного конфликта в конфликт межнациональный оказывалась более плодородной. Анекдотический случай- с построением первой австрийской железной дороги (от Линца до Будеевиц) - это еще одна иллюстрация того, что представляли собой Габсбургская держава и национальная буржуазия первой половины XIX века. Попытка проложить магистраль нового типа была предпринята очень рано, одновременно с предпринимаемыми в этом плане действиями наиболее развитых стран Европы. Три частных банка вложили собственные средства и организовали широкую подписку для сбора средств у населения. Идея строительства была воспринята с энтузиазмом, и деньги пошли. К 1828 г. была сооружена первая часть железной дороги, но тут выяснилось, что реальные расходы существенно превышают смету. Ни дополнительного финансирования, ни государственной поддержки организовать не удалось. И тогда строительство было упрощено настолько, что дорога стала непригодна для применения быстро двигающихся паровозов. Магистраль все же начала функционировать, но... на конной тяге. И в таком виде она просуществовала вплоть до 60-х гг., когда вся Европа уже была покрыта сетью эффективно работающих дорог. Подобного примера своеобразной "предприимчивости" нет даже в российской экономической истории. Положение в области железнодорожного строительства стало кардинальным образом меняться только после реформ, осуществленных в середине столетия, когда появились возможности для привлечения в страну серьезного иностранного капитала. В 1854 г. одна французская компания купила частично построенную государством железнодорожную сеть. Заодно французы прикупили еще леса, земли, несколько угольных, железных, серебряных и медных шахт, а также металлургические предприятия. Создавались и принципиально новые машиностроительные заводы. Словом, на австрийской земле компания попыталась создать целый промышленно-транспортный комплекс. Всех местных менеджеров и технический персонал заменили на персонал французский. И успех не заставил себя ждать. Вскоре был внедрен первый бессемеровский конвертер на территории империи, а фабрика по производству паровозов стала успешно конкурировать с другими предприятиями даже на мировом рынке. Объем выпуска продукции во всех подразделениях компании резко пошел вверх. Но все это было позже. А в период после наполеоновских войн страна жила еще иной жизнью. Свою роль в имевшем место усилении консервативных начал сыграла фигура нового императора Франца ("убогого Франца", как называл его Наполеон). Франц в отличие от своего дяди Иосифа был человеком ограниченным, предпочитавшим заниматься скорее тысячью бюрократических мелочей, нежели серьезными государственными преобразованиями. Хорошее представление о том, какие ценности доминировали в то время, дает изучение его политики в отношении развития промышленности в Вене. Франц сознательно ограничивал промышленность для того, чтобы в столице было меньше пролетариата и, следовательно, меньше революционных опасностей. Еще более оригинальными были его взгляды на развитие системы коммуникаций. Когда императору представили план развития железнодорожного сообщения, он взял его в руки с откровенным отвращением, заявив: "Нет, нет. Я ничего не буду делать в данном направлении. Как бы по этим дорогам к нам не пришла революция". Для Франца было чуждо понимание процессов, происходивших в его время. Он совершенно не видел необходимости развития экономики. Не ощущал он и нарождающихся в недрах многонациональной империи патриотических сил, постепенно превращавших его безликих подданных в немцев, венгров, чехов, поляков, хорватов, стремящихся к автономии и даже к обретению независимости. Франц, в общем-то, был неплохим человеком, достаточно серьезно относившимся к своим государственным обязанностям, поскольку, как он полагал, сие бремя было возложено на него Господом в качестве условия пребывания на троне. Однако он оказался совершенно лишен перспективного видения, что в сочетании с природной робостью и подозрительностью делало его противником любых начинаний, последствия осуществления которых нельзя было с точностью знать заранее. После смерти Франца в 1835 г. его сменил на престоле сын Фердинанд, в личности которого вырождение рода проявилось наиболее явно. Фердинанд был слабоумным и страдал в дополнение к эт ...
марик: ... ому эпилепсией. Правили за него другие. А вскоре последовала и так ненавидимая Францем революция. В 1845 г. в Нижней Австрии производилось промышленной продукции на душу населения на сумму в 77 флоринов, в Силезии и Моравии - на 29 флоринов, в Чехии - на 27 флоринов, в Трансильвании - на 8 флоринов, в Венгрии - только на 5. О начале по-настоящему радикальной модернизации применительно к Австрийской империи можно говорить, пожалуй, лишь с середины XIX столетия, когда вследствие революции 1848 г., а затем и вследствие поражения, нанесенного Габсбургам Пруссией в 1866 г., пробудились силы, желавшие видеть державу по-настоящему современной, мощной и сильной. Таким образом, можно сказать, что модернизационный процесс здесь запаздывал по отношению к Франции примерно лет на шестьдесят-восемьдесят, а по отношению к Германии - лет на сорок-пятьдесят. В середине столетия экономические преобразования стали осуществляться по четырем основным направлениям: аграрная реформа, либерализация таможенной политики, поощрение частных вложений в ширящееся железнодорожное строительство и финансовая стабилизация. Аграрные преобразования в Габсбургской державе были провозглашены парламентом, собравшимся в ходе революции 1848 г. Однако в Габсбургской монархии народный бунт проходил далеко не так успешно, как в свое время в королевстве Бурбонов. Император Фердинанд уцелел, хотя и отрекся в пользу своего племянника Франца Иосифа, восставшая Вена была взята войсками, власть осталась в руках монархии. Тем не менее, поскольку событие уже произошло и его необходимость осознавалась достаточно широкими слоями как народа, так и элиты общества, аграрная реформа была подтверждена официально. Произошло это 4 марта 1849 г. Барщина, все оброчные и натуральные повинности, лежавшие на крестьянине, а также десятина были отменены. Землевладелец имел право получить компенсацию в виде капитала, равного тому доходу, который был бы ему обеспечен эксплуатацией крестьянина на протяжении 20 лет. Треть этой суммы должен был выплатить сам крестьянин, треть - ложилась на провинциальные власти, а треть - на государственный бюджет. Выплаты по этой последней трети на практике аннулировались, так как засчитывались в качестве погашения налоговых платежей, причитающихся с землевладельцев. Аграрная реформа в Венгрии прошла в целом по такой же схеме, что и в Австрии, хотя механизм платежей был построен несколько иначе, а патент, подтвердивший революционные решения, появился лишь в 1853 г. Вся государственная компенсация была оформлена в ценные бумаги с 5-процентным доходом, которые должны были погашаться в течение 40 лет. Крестьянские платежи тоже растянули на такой же срок. Крестьянин получал землю и не должен был делиться ею с помещиком. В наиболее отсталых регионах империи становлению крестьянской собственности мешало еще существование общины. Так, например, в Хорватии сохранялись задруги, включавшие в себя несколько десятков членов. Власти по-прежнему требовали уплаты налога в целом с задруги, и это серьезно тормозило развитие рыночных отношений. Официальным образом осуществить раздел задруги поначалу было практически невозможно (требовалась очень сложная судебная процедура). Однако вскоре после реформы хорватские задруги стали распадаться сами собой. Во второй половине XIX века начались массовые тайные разделы. К 1889г. две трети задруг были уже тайно разделены, хотя завершение процесса пришлось уже на XX век. В стране начинал формироваться широкий слой свободного, владеющего землей крестьянства. Но экономическое развитие мелкого крестьянского хозяйства осложнялось необходимостью осуществления выкупа. Изъятие из крестьянского бюджета значительных выкупных сумм могло в конечном счете способствовать дифференциации производителей, разорению части крестьян, оказавшихся не в состоянии решить свои финансовые проблемы, и, как следствие данного разорения, постепенному укрупнению аграрной собственности. Тем не менее, австрийским крестьянам, согласно оценке И. Костюшко, удалось все же в отличие от прусских крестьян в основном сохранить свои земли. Значение аграрной реформы выходило далеко за пределы сельскохозяйственной сферы как таковой. Она способствовала развитию всей экономики страны. 10 тысяч землевладельцев Австрии, Чехии и Силезии получили выкуп в размере 226 млн флоринов. Эти деньги создали основу столь необходимых стране крупных частных капиталов. В результате 50-е гг. стали эпохой первой крупномасштабной волны австрийского грюндерства. В частности, именно тогда были основаны три первых крупных банка и началось активное строительство магистралей. Уже во второй половине 50-х гг. протяженность железных дорог увеличилась примерно в два раза. Это, в свою очередь, дало толчок резкому увеличению производства чугуна. Развитие железнодорожного строительства было связано еще и с тем, что появившийся в стране капитал получил соответствующие гарантии. В 1854 г. была введена система концессий для частных предпринимателей, предполагающая передачу инвестору построенных железных дорог на 90 лет. Это сразу же привлекло капиталы в данную сферу бизнеса. В помощь им использовались и государственные средства. Капиталистические принципы организации труда стали утверждаться и в самом сельском хозяйстве. Земля не удержалась в руках части крестьян, а те, кто начал работать эффективно, сами стали привлекать наемный труд и укрупнять размеры своих хозяйств. Например, в Нижней Австрии 0,15% хозяев владели 28% земли, тогда как 74% хозяев - лишь 9,2%. Общая картина распределения земельной собственности в Габсбургской империи к концу XIX столетия была следующей. Мелкие участки размером до 5 га занимали всего примерно по 6% аграрных территорий в Австрии и Венгрии. Именно там самым активным образом прошла дифференциация земель. В Богемии мелкие участки составили несколько большую долю - 15%, На все участки размером меньше 50 га приходилось порядка 50% земель монархии. Соответственно примерно половина земель или даже несколько большая их часть относилась к числу крупных хозяйств, превышающих по своим размерам 50 га. В той мере, в какой крестьяне теряли землю, они превращались в наемных работников. К началу XX века батраками стало 39% аграрного населения Венгрии, 36% аграрного населения Богемии и 29,5% аграрного населения Австрии, что также свидетельствовало о существенной дифференциации земель. Половинчатость аграрной реформы, сохранение за крестьянами части земель наряду с существованием крупных поместий, нуждающихся в наемном труде, создали на несколько десятилетий серьезные проблемы для развития сельского хозяйства в ряде регионов империи. Так, например, в Хорватии в 50-е гг. более трети земель помещиков просто не обрабатывалось из-за отсутствия желающих заниматься этим делом работников. Крестьяне не шли работать на господ даже за плату! Только к 80-м гг., когда дифференциация хозяйств дошла уже до соответствующего уровня, появились батраки, вынужденные продавать свой труд. В целом же сельское хозяйство после агарной реформы стало работать эффективнее, поскольку появились новые стимулы к повышению производительности труда. Об этом, в частности, свидетельствует быстрое распространение выгодной в коммерческом плане культуры - сахарной свеклы, особенно в хозяйствах Венгрии и Чехии. В Венгрии в 50-60-х гг. активно стало развиваться наиболее эффективное в организационном плане хуторское хозяйство. Однако наличия капитала и земли еще недостаточно для того, чтобы создать капиталистов. В католической стране с автаркической экономикой, которая так поздно повернулась лицом к рынку, не было еще ни сложившихся традиций предпринимательства, ни предпринимательской этики. Аристократ, внезапно получивший большие деньги и пожелавший вложить их в новое дело,- это еще не капиталист. Поэтому в Габсбургской монархии существенно большую роль, чем во Франции и Германии того времени, стал играть зарубежный капитал. "Крупная буржуазия Австрии,- отмечал М. Полтавский,- складывалась и в домартовское время, и в первые годы после революции в большой мере за счет пришельцев из западных стран". Поначалу этот зарубежный капитал был преимущественно французским, поскольку в эпоху Наполеона III активно развивались новые финансовые институты, аккумулировавшие гигантские средства, но не имевшие возможностей прибыльно инвестировать деньги в рамках своей национальной экономики. Впоследствии, однако, ситуация стала меняться благодаря резкому усилению Германии и ее политическому сближению с Габсбургской монархией. К середине 90-х гг. германские вложения в Австрии догнали по объему французские. В целом же иностранный капитал в австрийской части монархии составлял к началу XX века 35%. Наиболее активно он вкладывался в железнодорожные ценные бумаги. Там доля иностранцев превышала 70%. Фактически только в начале XX столетия наметилась четкая тенденция к усилению роли отечественного капитала по сравнению с иностранным. Так, например, в Венгрии в 1900 г. иностранцы контролировали около 60% всего капитала, сосредоточенного в акционерных обществах, тогда как в 1913 г. эта доля сократилась до 36% Приток капитала в значительной степени зависел от состояния дел в бюджетной и внешнеэкономической сферах. Таможенная и финансовая реформы, в отличие от аграрной, осуществлялись в Габсбургской империи не столько под непосредственным воздействием революции (хотя роль событий 1848 г. в процессе модернизации трудно переоценить), сколько благодаря конкретным правительственным действиям. Характер государственной власти после поражения революции 1848 г. сильно не изменился, демократии в монархии не прибавилось. Но стал постепенно меняться характер австрийской государственной бюрократии, а вместе с этим более работоспособным становилось и правительство. Эта новая бюрократия сохраняла основные недостатки старой - ее медлительность и сервильность, но все же эффективность работы государственной машины стала постепенно повышаться. Авторитарная система в целом тянула чиновников назад, но механизм подбора людей давал возможности для появления отдельных мыслящих и работоспособных людей, превращавшихся на государственной службе в реформаторов. В таможенной сфере было наконец установлено единое торговое пространство как для Австрии, так и для Венгрии (1851 г.). Был введен новый тариф, решительно порывавший с запретительной системой и поощрявший международную конкуренцию (1852 г.). На этой основе в 1853 г. был заключен таможенный договор с Пруссией. В 1854 г. имело место новое снижение размеров пошлин, а в 60-е гг. Габсбургская монархия заключила серию договоров о свободной торговле с другими европейскими государствами . Труднее всего обстояло дело с заключением договора с Пруссией. До 1851 г. процесс шел туго. Швар-ценберг был слишком антипрусски настроен, а Пруссия слишком опасалась воздействия со стороны Австрии на Таможенный союз. Только 19 февраля 1853 г. соглашение было подписано. В политической сфере Австрия своего не добилась, но в сфере хозяйственной дела пошли хорошо. После 1853 г. выяснилось, что имевшиеся в деловых кругах опасения насчет неконкурентоспособности австрийской экономики сильно преувеличены. В ряде отраслей промышленности прусские товары вытесняли австрийские, но зато в других (например, в текстильной) местные изделия оказались достаточно качественными и пользующимися спросом за рубежом. Из-за того что экономические преобразования в Австрии шли медленно, в 60-х гг., когда Пруссия сильно продвинулась вперед, да к тому же заключила договор о свободной торговле с имеющей сильную легкую промышленность Францией, преимущества оказались утраченными. С финансами дело обстояло намного сложнее. Как государственный бюджет страны, так и денежное хозяйство находились в совершенно расстроенном состоянии. Трудности, начавшиеся еще во времена наполеоновских войн и на некоторое время приглаженные с помощью значительных займов, вновь дали о себе знать. Революция довела расстройство финансов до апогея. В мае 1848 г. был приостановлен размен банкнот Австрийского банка на полноценную монету, а в 1849 г. опять возобновился выпуск казной государственных ассигнаций с принудительным курсом. Таким образом, создание принципиально новой кредитно-денежной системы, начавшееся в 1816г., оказалось фикцией. При первых же финансовых трудностях казна снова прибегла к эмиссии, да и банкноты фактически превратились в те же самые ассигнации, имеющие лишь иное название. Что же касается Австрийского банка, то фикцией оказалась его независимость. Банк обязали принимать к оплате ассигнации от населения, Фактически тем самым его заставили финансировать дефицит государственного бюджета. Какое-то время финансовый крах удавалось оттягивать, поскольку ассигнации разрешалось использовать в соответствии с их номиналом для платежей в Банк и в казну. Но уже в ноябре 1850 г. возникла так называемая "венская паника". Началось падение курса как банкнот, так и ассигнаций. Лаж по отношению к серебряной монете доходил до 50%. Монета фактически отсутствовала в обращении, поскольку все предпочитали ее сберегать, а расплачиваться обесценивавшимися бумажными деньгами. Нормальное развитие экономики в подобной ситуации было невозможно. В 1854 г., когда в политической сфере наступило успокоение, было намечено осуществить очередную финансовую реформу. Для этого правительство решило в очередной раз прибегнуть к займу (теперь - в размере 500 млн флоринов). Однако на этот раз традиционный подход дал сбой. Международные банкирские дома (в частности, дом Ротшильдов) отказались раскошелиться. Объяснялась эта неожиданная "скупость" банкиров довольно просто. Дело в том, что годом раньше в монархии евреям было запрещено владеть недвижимостью, поскольку их активные спекуляции с землями, начавшиеся сразу после сформировавшей земельный рынок аграрной реформы, вызвали неудовольствие в широких слоях аристократии. Естественно, западные евреи - хозяева ведущих банкирских домов, свободно осуществлявшие любые финансовые операции в своих собственных странах, были возмущены столь нецивилизованной мерой, предпринятой правительством Австрийской империи, и объявили ей бойкот. Занять деньги правительству в итоге все же удалось, но только благодаря оказывавшемуся на собственное население давлению. Кредиторы были назначены в принудительном порядке, и если они не подписывались на заем, их имущество описывалось, как у неисправных налогоплательщиков. Вырученные от размещения принудительного займа средства должны были пойти на то, чтобы изъять из обращения бумажные купюры. Однако новые внешнеполитические авантюры, связанные на этот раз с Крымской войной, не позволили сделать намеченное. Все собранное для реформы растратили на обеспечение военных действий. В итоге государственные ассигнации заменили на банкноты, но восстановить их размен на полноценную монету так и не удалось. Банкноты получили принудительный курс, окончательно превратившись тем самым в обычные ассигнации, только выпускаемые не казной, а Австрийским банком.. В ходе Крымской войны лаж по отношению к серебряной монете доходил до 46%. Характерно, что существенным фактором расстройства финансов (как в эти годы, так и впоследствии) являлось помимо войн и революций само государственное устройство монархии, полностью пренебрегающее спецификой населявших ее народов. Например, венгры, недовольные наметившимися после поражения революции централизаторскими усилиями Вены, прибегали к отказу от уплаты налогов. В 1861 г. их пришлось принуждать к выполнению своих обязательств силой. Если же с кем-то удавалось найти компромисс, то и он служил причиной очередного обострения финансовых проблем. Например, в 80-е гг. для того, чтобы ублажить польских политических лоббистов, австрийское правительство начало строить в Польше за счет государственной казны дорогие и неэффективные железные дороги под предлогом неких стратегических соображений. Совсем иная история имела место в Далмации, где как раз не могли построить нужную железную дорогу. Но и этот случай ярко демонстрирует остроту экономико-политических проблем монархии. Далмация после установления в 1867 г. австро-венгерского дуализма вошла в состав австрийской части империи. Но венгры полагали, что эта территория традиционно принадлежала короне святого Стефана, и претендовали на подчинение ее Будапешту. Соответственно для того, чтобы подкрепить свои требования, венгры находили возможность препятствовать экономическому развитию данной территории. Поскольку она была отделена от Австрии хорватскими землями, находившимися в ведении венгерской администрации, Будапешт не разрешал строить железную дорогу, связывающую Далмацию с Веной. В результате австрийские товары приходилось везти через Триест, там перегружать на корабль, который затем разгружался в далматинском порту, откуда товары опять везлись до пункта назначения по железной дороге. Столь неэффективный характер транспортировки, бесспорно, замедлял ход экономического развития. Заметим попутно, что противоречия между различными народами, населявшими империю, осложняли не только ведение финансовой политики или строительство железных дорог. Противоречия наблюдались повсюду. Так, например, с 1867 г, венгры требовали полной свободы торговли, чтобы открыть зарубежные рынки для венгерского зерна и закупать промышленные товары за границей по умеренным ценам. Но австрийская промышленная ассоциация, опасавшаяся международной конкуренции, напротив, требовала высоких таможенных пошлин. Все эти национальные столкновения происходили на фоне колоссального разрыва в экономической культуре различных народов страны. Как можно было, к примеру, рассчитывать на какие-то общие подходы у высокоразвитых и ориентированных на свободную торговлю с германскими государствами чехов, почти половина которых к концу столетия оказалась уже занята в промышленности, и хорватов, у которых только в 1874 г. появилась возможность свободно выходить из задруги (общины) для создания своего самостоятельного хозяйства?. Словом, задача разрешения межнациональных противоречий доминировала по отношению к задаче осуществления экономической модернизации. До тех пор пока империя сохраняла свое существование, успешного завершения модернизационного процесса ждать не приходилось. Но вернемся к реформам 50-х гг. Брук, назначенный министром финансов в 1855 г., попытался решить бюджетные проблемы за счет фискальной реформы (были снижены косвенные налоги, введены единый земельный и единый подоходный налог, налог на городскую недвижимость), а также приватизации. Он продал, в частности, государственные железные дороги. Лаж на банкноты упал примерно до 6%. Незадолго до этого (в 1854 г.) был принят закон о железнодорожных концессиях, стимулирующий частные вложения в этот вид бизнеса. Поэтому приватизация прошла удачно, хотя, как это всегда бывает в подобных случаях, многим (и самому Бруку в том числе) казалось, что от продажи государственного имущества можно было бы выручить большие суммы. Бруку удалось также восстановить нормальные отношения с международным капиталом. Он добился, в частности, того, что правительство страны обещало после 1859 г. вести свою политику по отношению к евреям в соответствии с принятыми цивилизованными народами нормами
марик: АВСТРО-ВЕНГРИЯ - 2 В конечном счете Бруку почти уже было удалось подготовить к 1858 г. восстановление свободного размена банкнот на полноценную монету. Был введен в обращение единый серебряный гульден (флорин), состоящий из 60 крейцеров. Но вскоре разразилась война с Италией, и в апреле 1859 г. финансовая реформа рухнула. Доверие к не размениваемым банкнотам после того, как бюджет начал в очередной раз испытывать серьезные проблемы, связанные с финансированием войны, исчезло. Лаж снова начал доходить до 50% и более. Бруку так и не удалось реализовать две главные идеи своей жизни. Он не сделал Триест крупнейшим портом на пути из Британии в Индию, и он не добился формирования огромного германского государства, охватывающего всю Центральную Европу. Но то, что он сумел осуществить в торговой и финансовой областях, стало одним из важнейших достижений Габсбургской империи на пути модернизации. Усилия прогрессивно мыслящей бюрократии, направленные на то, чтобы добиться позитивных изменений в финансовой области, были продолжены в 60-х гг., когда в монархии начался процесс медленной либерализации. Посредством сложной системы ступенчатых и цензовых выборов стал формироваться Рейхсрат, который, впрочем, практически не влиял на власть имперской бюрократии. Однако продолжались преобразования в составе самой этой бюрократии, которая все больше демократизировалась и проникалась либеральными идеями. Австрийская империя приближалась к той весьма ограниченной, но все же реально существовавшей системе общественного контроля за финансами, которая функционировала во Франции при Наполеоне III. Но даже демократизация управления финансами не смогла обеспечить решение стоящих перед страной проблем модернизации, поскольку ответственные политики, готовые к непопулярным решениям, все еще оставались в меньшинстве, а общество не было способно к осуществлению реального контроля. В первой половине 60-х гг. история 50-х повторилась на удивление точно. Пленер сумел резко сократить государственные расходы. В частности, военный бюджет уменьшился с 1860 по 1863 г. на треть, что улучшило состояние государственного бюджета в целом. Добиться такого результата в то время было особенно трудно, поскольку монархия теряла свои наиболее доходные земли. Ломбардия и Венеция отошли к новообразованному Итальянскому королевству (заметим, что Бельгия уже была потеряна значительно раньше), тогда как слаборазвитые территории оставались в составе Австрийского государства (впоследствии монархия на свою голову установила контроль еще и за Боснией и Герцеговиной). Тем не менее - в третий уже раз - временная стабилизация финансов, достигнутая за период политического успокоения, обеспечила значительное снижение лажа. Но в 1866 г. война с Пруссией нанесла очередной удар по государственному бюджету. Правительство не придумало ничего лучшего, нежели вновь прибегнуть к эмиссии государственных ассигнаций, от которых обещали навсегда отказаться ровно за полвека до этого. В результате всех этих с удивительным постоянством возобновлявшихся финансовых авантюр такие важные модернизационные действия, как аграрная реформа, сопровождающаяся быстрой концентрацией капиталов, а также либерализация внутренней и внешней торговли, не могли в полной мере быть эффективно использованы национальной экономикой. Требовались новые политические толчки для ускорения хода экономических процессов. Внутри страны либеральные политические силы такой толчок обеспечить не могли. Понимания того факта, что реформы нужны не когда-нибудь в отдаленном будущем, а именно сейчас, у представителей австрийской общественности в 60-е гг. не было, также как за полвека до этого не было понимания у императора Франца. Неудивительно, что в подобной ситуации экономическое отставание монархии от ее более развитых соседей только усиливалось. Если в 1800 г. ВНП на душу населения в Западной Европе был на 7% выше среднеевропейского, а в Габсбургской империи - на 5% ниже, то в 1860 г. разрыв качественным образом увеличился. Теперь уже ВНП в Западной Европе был на 150% выше среднеевропейского, тогда как для монархии данный показатель был столь же нерадостным, как и раньше: минус 7%. После сокрушительного военного поражения, нанесенного Пруссией, консервативные силы должны были уступить. Держава приняла новую форму дуалистической монархии. Австрия и Венгрия стали фактически самостоятельными государствами, объединенными, правда, одной короной, единой валютной системой и совместным ведением некоторых государственных дел (только с этого момента можно было в полной мере говорить об Австрийской монархии как об Австро-Венгрии). Как в австрийской части страны, получившей название Цислейтании, так и в венгерской, именовавшейся Транслейтанией, установились конституционные системы. Правительства стали нести ответственность перед парламентами. Правда, демократической системой это все можно было назвать лишь с большой долей условности из-за постоянных демаршей славян. В частности, чехи постоянно бойкотировали работу Рейхсрата. А временами, когда власть делала какое-то движение в их сторону, к бойкоту прибегали немецкие депутаты. В Цислейтании такого рода движения в сторону славян - были не случайны. Монархия уже в начале 60-х гг. потеряла всякое влияние в Италии, а с возникновением Германской империи стало ясно, что немецкий национализм окончательно победил, причем победа эта была достигнута отнюдь не на базе Габсбургской державы. Нужно было искать принципиально новую философию существования монархии, определявшую в том числе и ее экономическое бытие. Правительство попыталось предпринять дальнейшие шаги в плане либерализации и превращения монархии в федерацию. Скорее всего, реализация данного плана была бы оптимальным путем для ускорения процесса модернизации, однако немецкая часть населения империи испугалась усиления роли славян: в частности, расширения избирательных прав и введения ставшего впоследствии привычным для многих многонациональных стран правила, согласно которому чиновники должны говорить сразу на двух языках. А потому Франц Иосиф решил на время прекратить всякие экспериментирования в данной области. Хотя внутри как Австрии, так и Венгрии острые национальные проблемы сохранялись из-за неурегулированности положения чехов, хорватов, словаков и других народов, да и австро-венгерские отношения были далеки от идеала, новая политическая реальность оказалась все же благоприятна для экономического развития. Последовали первые успешные попытки стабилизации финансов. В Австрии министр финансов Брестель вынужден был, правда, для этого пойти на дефолт и принудительно конвертировать государственный долг в новые обязательства. В Венгрии финансовая ситуация с самого начала функционирования системы дуализма оказалась несколько лучше, поскольку в ходе заключения компромисса 1867 г. мадьярам удалось повесить большую часть государственного долга на Цислейтанию. Однако, какие бы сложности ни сопутствовали стабилизации финансов, у страны появился шанс ускорить свое экономическое развитие. Акционерные общества в этой благоприятной ситуации начали расти как грибы. Если в 1867 г. их всего было 154, то в одном лишь 1869 г. возникло 41 новое акционерное общество, а в 1872 г.- целых 376. Улучшалось и техническое оснащение экономики благодаря энергичному вложению частных капиталов. Например, в венгерском сельском хозяйстве вместо 194 паровых машин, функционировавших в 1863 г., к 1871 г. имелось уже 3000 подобных агрегатов. А перед мировой войной уже 90% всей молотьбы в Венгрии было механизировано. Будапешт стал крупнейшим мукомольным центром Европы, да и другие отрасли экономики начали быстро развиваться. По оценке экспертов, период с 1867 по 1873 г. был периодом самого быстрого экономического развития Австро-Венгрии в XIX веке, сопоставимого по темпам с развитием ведущих европейских государств. Но тут разразился знаменитый кризис 1873 г., сопровождавшийся страшным венским биржевым крахом ("черная пятница" 9 мая 1873 г.). В течение следующих пяти лет число банков в стране сократилось более чем в два раза. Спекулянты требовали от правительства осуществить очередную денежную эмиссию для того, чтобы "спасти" экономику. Однако министр финансов Депретис сумел проявить твердость, понимая, что в основе нормально работающей экономики находится стабильная денежная система, а вовсе не капиталы спекулянтов. Тем не менее бюджетный дефицит после кризиса оставался серьезной проблемой австрийских финансов. Аналогичная ситуация сложилась и в финансах венгерских, хотя у Будапешта были лучшие стартовые условия. Венгры не любили платить налоги, но расходы осуществлять все же приходилось. В итоге бюджетный дефицит достигал порой четверти всех государственных доходов. Министру финансов Венгрии Кальману Шеллю удалось сократить дефицит больше чем наполовину, но полной стабилизации он так и не сумел обеспечить. Соответственно наметившийся уже было как в австрийской, так и в венгерской экономике быстрый рост стал притормаживаться. Выйти на рубежи, достигнутые к моменту кризиса, стране вновь удалось лишь в 1881 г. Однако вскоре после небольшого подъема (в 1883 г. экономический рост составил более 10%) вновь последовала депрессия. И это неудивительно. Бюджет конкурировал с реальным сектором экономики за деньги инвесторов. То, что попадало в казну, уже не попадало на столь нуждающиеся в инвестициях предприятия. Кроме того, негативно сказывалось и недоверие населения к бумажным деньгам. В течение еще примерно четверти века после возникновения дуалистической монархии сохранялся лаж бумажных денег по отношению к золоту в среднем на уровне 18%. Тем самым фактически постоянно воспроизводилась финансовая нестабильность. Полноценная монета, как всегда бывает в подобных случаях, уходила из обращения, Ее предпочитали использовать только для накопления. Торговать же приходилось на "бумажки", в стабильности которых никто не был уверен. Разговоры о необходимости осуществления преобразований постоянно велись, но долго не приводили ни к каким результатам. Как и всякая страна, проходящая через модернизацию, Австрия безуспешно пыталась найти свой собственный австрийский путь. Относительно стабилизировать австрийский бюджет и обеспечить его профицит удалось только в 1889 г. новому министру финансов, поляку Юлиану Дунаевскому (в значительной степени посредством повышения налогового бремени). На этой основе после длительных переговоров с венгерским правительством, которому примерно к этому же времени тоже удалось стабилизировать финансы, в 1892 г. была осуществлена денежная реформа. Скомпрометировавший себя гульден (флорин) был заменен кроной (в Венгрии - короной, теоретически считавшейся самостоятельной денежной единицей). Крона (корона) подлежала размену на золото, а потому должна была стать стабильной валютой. Центральный банк страны еще с 1878 г. находился под совместным управлением Австрии и Венгрии, что, бесспорно, способствовало нормальному проведению денежной реформы. Таким образом, только спустя сто лет после того, как в Габсбургской монархии впервые ощутили проблемы, связанные с расстройством денежного обращения, страна получила действительно стабильную финансовую систему. Такого длительного периода дезорганизации не знали ни Франция. Финансовая трагедия Габсбургской монархии имеет, бесспорно, конкретные политические причины, вызванные, как уже отмечалось выше, войнами, революциями и противоречиями населявших ее народов. Только развитая динамичная экономика заставляет власти проводить серьезные реформы и дает возможность преодолевать трудности. До проведения аграрной реформы, а точнее, до сложившейся лишь после возникновения дуалистической монархии благоприятной общей экономико-политической ситуации, у монархии не было по-настоящему серьезных стимулов решать важные для народного хозяйства проблемы. Общее отставание от западных соседей обусловило и отставание финансовое. Слишком долго монархия с упоением занималась расширением границ и поддержанием порядка среди своих старых и новых подданных, но не воспринимала экономику как сферу поистине приоритетную. Традиционные ценности доминировали в сознании правящей элиты, не давая пробиться ценностям рыночной эпохи. Носители же новых ценностей были слишком малочисленны и безвластны для того, чтобы серьезно повлиять на развитие событий. Характерно, что даже в целом успешно осуществленная реформа 1892 г. приняла буквально анекдотическую форму, а потому в полной мере так и не могла считаться завершенной вплоть до Первой мировой войны и до самой гибели монархии. Дело в том, что у австрийской и венгерской половин дуалистической монархии были принципиально различные подходы к вопросу о том, нужно ли обеспечивать размен новых банкнот на золото. Венгры однозначно выступали за размен. Австрийцы же не считали таковой необходимым, ориентируясь, очевидно, на возможность проведения Австро-Венгерским банком более экспансионистской кредитно-денежной политики, нежели та, которая доступна Центробанку в условиях существования золотого стандарта. В 1892 г. денежная реформа должна была быть проведена следующим образом. Бумажные деньги выкупались Австро-Венгерским банком на треть за серебряные монеты, на две трети за банкноты, обеспеченные золотом. Естественно, при подобных условиях реформы банкноты должны были размениваться на золото. Однако в 1899 г. от размена отказались. Спустя четыре года в австрийский парламент поступил от правительства законопроект о восстановлении размена. Он пролежал там три года без движения и был наконец взят правительством обратно. В результате вопрос так и не был решен законодательно, хотя относительная стабильность финансов все же позволила обеспечить доверие к кроне и нормальное экономическое развитие вплоть до самого начала Первой мировой войны. Фактически только после стабилизации финансов в Габсбургской монархии были обеспечены все необходимые экономические условия для ускорения модернизации: свободный рынок товаров и рабочей силы, стабильная денежная система, наличие крупных национальных и иностранных капиталов. То, что Франция и Германия в основном имели уже к середине XIX столетия, Австро-Венгрия приобрела лишь к его концу. Но и в эту эпоху модернизация осложнялась нерешенностью национальных проблем, по-прежнему остававшихся серьезным тормозом для развития, а впоследствии определивших крах монархии и страшную дестабилизацию ее почти уже было нормализовавшейся экономики. Кроме того, в экономике после кризиса 1873 г. наметились и консервативные тенденции, связанные с резким усилением регулирующей роли государства. Как и в Германии, экономический кризис в Австро-Венгрии воспринимался широкими слоями населения в качестве свидетельства краха либерализма. Поэтому полученный от кризиса шок и перемена моды на идеологию практически поставили крест на либерализме как таковом. В обеих частях Габсбургской империи резко увеличивались расходы на вооружение, развитие транспорта, социальные нужды и поддержку слаборазвитых регионов. В 1883-1888 гг. была принята серия законов, вводящих систему социального обеспечения. Устанавливались механизмы страхования от несчастных случаев и страхования по болезни. Кроме того, была ограничена продолжительность рабочего дня. Государственные расходы были велики уже в конце XIX столетия, но в 1901 г. правительство приняло широкомасштабную программу инвестирования в железнодорожное строительство, общественные работы, сооружение разного рода зданий, телефонных и телеграфных линий. Все это требовало дополнительного капитала, который можно было добыть только посредством осуществления налоговых изъятий у частного сектора, а также при помощи государственных займов. Отказ от либерализации во внешнеэкономической сфере привел к построению новых таможенных барьеров. Первый протекционистский тариф был принят практически одновременно с германским - в 1879 г. Но затем австрийцы еще дважды повышали уровень таможенных пошлин - в 1882 и 1887 г. Наиболее жесткой была защита продукции металлургии и текстильной промышленности. Согласно таможенному режиму 1887 г. защитные пошлины устанавливались на уровне в среднем 15-30% от стоимости товаров. Правда, в 1891 г. по соглашению с Германией произошло снижение тарифов примерно на четверть, но и после этого протекционизм оставался достаточно сильным, особенно в отношении стран, с которыми не было соответствующих соглашений. Активными сторонниками усиления протекционизма в сфере сельского хозяйства стали венгерские помещики. Они занимали положение, аналогичное положению германских юнкеров из восточной Пруссии. Долгое время их латифундии были конкурентоспособными и венгры придерживались идей свободной торговли, но по мере того, как усиливалась конкуренция со стороны заокеанского зерна и мяса, помещики начинали активно лоббировать повышение таможенных пошлин. После 1895 г. они получили возможность продавать зерно на 60-80 крон за тонну дороже цен, установившихся на мировом рынке. Характерно, что такой аграрный протекционизм не поддержал отечественного производителя, а лишь пополнил карманы помещиков. Еще недавно столь быстро развивавшееся аграрное производство в Венгрии стало сворачиваться. После 1907 г. разразилась таможенная война Венгрии с Сербией, связанная именно с протекционизмом в области цен на аграрную продукцию. В первую очередь подобная политика подорвала не положение сербских крестьян, а высокоразвитый мукомольный бизнес Будапешта, который из-за роста цен на зерно начал постепенно терять свои сравнительные преимущества в международной торговле. "Третьим радующимся" в этой истории оказалась Германия, сумевшая перехватить у Венгрии часть торговых контактов с Сербией. Итак, протекционистская политика венгерского правительства практически уже не отличалась от политики правительства австрийского, хотя еще недавно венгры были значительно большими либералами. Теперь же подъем своей промышленности они видели лишь в свете усиления мер по защите отечественного производителя. Более того, они даже сильнее австрийцев были ориентированы на поддержку своих, поскольку конкуренты из западной части Австро-Венгрии оказывались технически оснащены лучше, обладали большим опытом и усиливали свою экспансию на венгерский рынок, не отделенный после либеральных реформ 50-х гг. никакой таможней. После кризиса, разразившегося в 1900-1903 гг., среди представителей венгерской мелкой и средней буржуазии (их позицию, в частности, отражал муниципалитет Будапешта) стали появляться требования снова отделить Транслейтанию от Цислейтании таможенными барьерами. Впрочем, крупный венгерский бизнес (представленный торгово-промышленной палатой), заинтересованный в сохранении рынка сбыта на территории всей империи, не склонен был к подобному радикализму. Тем не менее, следует отметить, что уже в настроениях значительной части венгерских производителей начала века просматриваются те черты, которые приняла экономика после распада империи Габсбургов, когда жесточайший протекционизм маленьких государств - наследников монархии фактически парализовал международную торговлю в Центральной и Восточной Европе. Новая таможенная политика в условиях увлечения государственным регулированием дополнялась политикой налоговой. С 1881 г. в Венгрии начала применяться практика освобождения от налогов (на 15 лет) целого ряда национальных предприятий - тех, которые оборудовались новой техникой, выпускали новые изделия и т.д. В 1890 г. на свет появился закон о предоставлении субсидий и беспроцентных кредитов вновь создаваемым предприятиям, согласно которому до трети необходимого предпринимателю капитала можно было получить из бюджета. Тем не менее масштабы государственного вмешательства в экономику были тогда еще не столь велики, как во второй половине XX столетия. В период с 1900 по 1914 г. бюджетные субсидии в капитале акционерных обществ составляли в целом лишь 5,9%. Наконец, следует отметить и происходившее под покровительством государства усиление частномонополистическо-го регулирования. В стране всячески поощрялась картелизация тяжелой промышленности (особенно угледобычи, горнодобывающей индустрии, металлургии). В частности, в Венгрии первый картель возник в 1879 г., а к началу XX столетия картели просто росли как грибы. В целом же их число в маленькой Венгрии перед Первой мировой войной превысило сотню. В более развитой экономически австрийской части монархии, естественно, и картелей было больше. К 1913 г. их уже насчитывалось более двух сотен. В отличие от Германии, где концерны, применявшие принцип вертикальной интеграции, часто формировали единую технологическую цепочку от первой стадии до выпуска конечного продукта, что способствовало развитию производства, австрийский бизнес предпочитал ограничиваться картелями, построенными по принципу интеграции горизонтальной. Каждый картель был заинтересован в установлении максимально высоких цен, поскольку за дальнейшую переработку продукции "отвечали" уже другие хозяева. Особенно активно могли пользоваться возможностью установления монопольно высоких цен картели, созданные на первых стадиях обработки товара, т.е. в горнодобывающей и металлургической отраслях. В иной ситуации потребители могли бы закупить металл за рубежом по более низким ценам, но монополистов спасал от давления международной конкуренции протекционизм. В Австрии тарифы на такие продукты, как железо и сталь, часто бывали в два-три раза выше, чем в Германии и Франции. Соответственно выше получались и цены. Такого рода стратегия австрийских концернов определялась многими факторами, среди которых были и слабые национальные традиции грюндерства, и отсутствие внутренней конкуренции, и государственные ограничения на создание компаний. Но особо следует выделить наметившуюся в те годы тесную персональную связь многочисленной австрийской бюрократии с менеджментом крупнейших компаний. По мере того как бизнес становился на ноги и богател, многие низкооплачиваемые государственные служащие предпочитали переходить на работу в концерны, где их ждали высокие оклады. В Австро-Венгрии данный процесс принял более широкие масштабы, чем, скажем, в Германии, где имперская бюрократия имела больший почет, больший политический вес и большие сословные (если не сказать - кастовые) традиции. В той мере, в какой австрийский бизнес возглавлялся не предпринимателями и не профессиональными менеджерами, а перешедшими на другую работу бюрократами, он перенимал и черты государственной службы со всеми свойственными ей безынициативностью, волокитой, бюрократизмом. Прибыльность обеспечивалась не творческим подходом к делу, а личными связями в государственном аппарате. Картелизация и протекционизм вели к повышению внутренних потребительских цен и серьезно сказывались на благосостоянии народных масс. Кроме того, как показывают некоторые современные исследования, проведенные на материалах Венгрии, наиболее картелизированные отрасли хозяйства - угольная и горнодобывающая - развивались медленнее, чем, скажем, легкая (текстильная, швейная, кожевенная, целлюлозно-бумажная) и пищевая (мукомольная, сахарная), ставшие, по сути, источником быстрого развития венгерской экономики. Доля пищевой промышленности составляла (несмотря на некоторое снижение) почти 40% в венгерской экономике предвоенного периода. Темпы роста легкой промышленности доходили в начале XX века почти до 15% в год (правда, надо учесть, что эта отрасль стартовала с довольно низкого уровня). Ничего подобного в тяжелой индустрии Венгрии не наблюдалось. Однако, как часто бывает в подобных случаях, вину за высокие цены и медленное развитие тяжелой индустрии сваливали с больной головы на здоровую. Во всех бедах стали винить таможенный союз Цислейтании и Транслейтании. Усилилась направленная против таможенного союза пропаганда, и это стало в конечном счете одним из факторов дальнейшего усиления протекционизма. Еще один пример большей степени государственного вмешательства австрийского государства по сравнению с германским - налогообложение корпораций. Уже начиная с 1880-х гг. эти налоги были очень тяжелыми, однако государство продолжало их повышать. По этой причине положение акционерных обществ резко ухудшилось в 1898 г. Доля общей выручки австрийских корпораций, поступавшая в распоряжение государства, примерно в два-три раза превышала долю выручки, изымаемой собственным правительством у германских корпораций (хотя и там налоговое бремя было нелегким). Таким образом, в Австро-Венгрии меньше были стимулы для создания этой наиболее перспективной формы промышленной организации. Акционерные общества формировались медленно, с большим опозданием как по отношению к Германии, так и по отношению к другим развитым странам мира. Например, в 1907 г. в Германии насчитывалось в восемь раз больше корпораций, чем в Австрии, и даже в сравнительно не столь уж развитой России акционерных обществ было в три раза больше, нежели в дуалистической монархии.' О таком же отставании говорят и данные о распространенности ценных бумаг. В 1910 г. в Австрии бумаги промышленных и железнодорожных компаний составляли всего ничтожные 2,3% от всего объема фондового рынка. То есть по большей части циркулировали бумаги государственные и обязательства финансовых институтов. В то же время в Англии и в США промышленные и железнодорожные бумаги составляли львиную долю рынка - 63%, в Германии - 29%, во Франции - 16%, в Италии и Румынии - более 20%. В дополнение к налоговым проблемам акционерные общества в своем развитии сталкивались еще и с серией чисто административных проблем. Получение прав на создание корпораций было связано с определенными ограничениями. В частности, требовалось соблюдать поставленные государством условия. До 1899 г. свободное инкорпорирование в Австрии вообще не применялось, на все приходилось спрашивать разрешения чиновника. Но даже в начале XX века, когда ограничительная практика в основном ушла в прошлое, продолжали все же действовать некоторые ограничения в отдельных сферах. В общем, Австрия в этом плане отстала от Германии примерно на полстолетия, а от Франции - на три с лишним десятка лет. Медленное инкорпорирование вступало в противоречие с потребностью австрийских компаний в капитале. Выход из положения был только один. Большую роль (даже по отношению к Германии) в крупной австрийской промышленности стали играть коммерческие банки. Они налаживали тесные связи с реальным сектором экономики и устанавливали свой контроль над работающими в нем предприятиями. В банковской сфере, в отличие от реального сектора экономики, централизация капитала была весьма значительной. В 1913 г. десять венских банков контролировали 67% всей кредитной сферы Цислейтании. Получалось, что промышленность в значительной степени зависит от кредитной сферы, а вся кредитная сфера управляется узкой группой венских банкиров. Подобное положение дел резко ограничивало действие конкурентных рыночных сил, особенно если учесть нараставшие в стране протекционистские тенденции. Доминирующее положение венской финансовой олигархии определялось не только экономическими причинами и не только тем, что Вена была старейшим и богатейшим центром аккумулирования капитала. Вена была столицей, из которой осуществлялось управление всеми процессами, протекавшими на территории империи. Поэтому большое значение для бизнеса имели также многочисленные личные связи банкиров с правительственными чиновниками, с армейским командованием и в целом с административной машиной монархии. Возможности Вены выходили далеко за пределы Цислейтании, несмотря на существование дуализма... Весьма характерным и далеко не единственным примером, показывающим, как работал крупный австрийский бизнес на практике, является случай, происшедший в районе угледобычи, находившемся на юго-востоке Карпатских гор. Австро-Венгерская государственная железнодорожная компания, имеющая свою штаб-квартиру в Вене, владела крупными угольными шахтами. Вся территория, прилегающая к этим шахтам, была закрыта для конкурирующего бизнеса, желающего искать новые месторождения угля. Однако через некоторое время неподалеку от данного региона был открыт очередной угольный бассейн, который, казалось бы, мог стать объектом для разработок конкурентов. Но не тут-то было. Когда небольшая группа венгерских предпринимателей средней руки, не имеющая серьезных связей в верхах, попыталась приобрести у крестьян земли для осуществления разработок угля, местная администрация задержала их поверенного, а затем просто выгнала его из этого района. Через некоторое время Австро-Венгерская государственная железнодорожная компания по дешевке сумела приобрести земли и в этом угольном бассейне. Данный пример относится к деятельности государственного капитала (кстати, он хорошо показывает, каким образом этот неэффективно работающий капитал мог выживать в конкурентной борьбе), но практически так же работали и венские банки, зачастую не оставлявшие конкурентам возможностей для нормальной работы в промышленности. Получалось, что инвестирование в промышленность зависит от доброй воли венских банкиров, а не от объективных рыночных возможностей. Но с этой доброй волей дело после кризиса 1873 г. обстояло плохо. Несмотря на ограниченность общего числа кредитных институтов, банки не стали развиваться как универсальные, т.е. занимающиеся самыми разными видами финансовых операций. Они боялись вкладывать в бизнес крупные денежные суммы на длительный период времени. Банки предпочитали заниматься краткосрочным кредитованием, опасаясь, что очередной кризис вызовет отток вкладов и концы с концами опять не сойдутся. Венские банки, как правило, отбирали для сотрудничества благополучные фирмы с хорошими рыночными перспективами, у которых естественные трудности, возникающие на первоначальном этапе деятельности, остались уже позади, Им предоставлялась кредитная линия на один, два или три года. Если у данной фирмы дела все это время шли б ...
марик: ... лагополучно, банки расширяли масштабы сотрудничества или даже содействовали слиянию нескольких таких фирм в единую акционерную компанию, естественно, стремясь при этом оставить контроль за собой. Подобная деятельность венского капитала была одной из важнейших причин ускорения распада империи. Местный бизнес не просто видел в венцах конкурентов. В рядах национальных элит, проигрывающих столице конкурентную борьбу, формировалось представление о том, что национальные богатства выкачиваются в Вену. Единственным способом борьбы с такого рода ограблением народа представлялось обретение независимости. Конкуренция элит и социальный конфликт переводились в форму конфликта национального, а идея борьбы активно подхватывалась широкими народными массами. К 1914г. девять крупнейших венских банков контролировали 53% капитала австрийских акционерных обществ, в том числе73% капитала горнодобывающей и мукомольной промышленности, 80% капитала в сфере производства сахара и почти 100% капитала в машиностроении, металлургии и военной индустрии. Похожая ситуация сложилась и в Венгрии. Пять ведущих банков Будапешта контролировали 47% промышленного капитала страны. При этом 55% акций самих венгерских банков принадлежало иностранному капиталу - в основном все тем же венским банкирам. Контроль Вены оказывался поистине всеобъемлющим. Но при всем при этом банки не смогли стать хотя бы в какой-то степени источником венчурного капитала. Риск они брать на себя не хотели. Учетная ставка в Австрии была ниже, чем, скажем, в Германии, но монополизировавшие кредитную сферу венские банки устанавливали для заемщиков процент, даже более высокий, чем у северного соседа. Получалось, что в ряде перспективных отраслей нехватка капитала была просто катастрофической. Предприниматели, видевшие хорошие перспективы развития своего бизнеса, но не имевшие денег, заключали с банками столь невыгодные соглашения, что, скажем, в текстильной промышленности многие фирмы работали скорее на банкиров, чем на самих себя. Другим весьма характерным примером отношений, сложившихся в Австро-Венгрии между банками и промышленностью, стало развитие сахарной промышленности в 80-90-х гг. в Богемии и Моравии. Многочисленные фабрики по производству сахара, возникавшие на чешских землях, не имели собственного капитала для развития, поэтому им приходилось прибегать к использованию средств, предоставляемых банками, Однако банкиры оговаривали дополнительное условие, при котором именно они обладали впоследствии правом реализации произведенной на данных фабриках продукции (для сравнения отметим, что введение такого рода условий, отрицающих принципы конкуренции, в американской практике считается нарушением антитрестовского законодательства). Банки, таким образом, монополизировали сферу сбыта, создавали синдикат, занимаясь тем самым совершенно не свойственным им делом, но зато хорошо зарабатывали, не столько способствуя развитию промышленности, сколько паразитируя на ней. В определенной степени выходом из трудного финансового положения для фабрик могло бы стать размещение акций промышленных компаний среди широких слоев инвесторов, но сильная зависимость от банков привела к тому, что те предпочитали сами собирать средства на сравнительно узком австрийском рынке, а промышленники довольствовались лишь "объедками с барского стола". Конечно, с годами банки все же постепенно увеличивали долю долгосрочных кредитов в своем портфеле, но качественных перемен в кредитной сфере до начала Первой мировой войны так и не произошло. В итоге сформировавшаяся в конце XIX - начале XX века традиция зависимости промышленности от банков сыграла особенно пагубную роль в развитии австрийской экономики в период между Первой и Второй мировыми войнами. Австрия шла по германским стопам и даже забегала вперед. Однако Германия, как известно, начала модернизацию значительно раньше своего южного соседа, имела меньше факторов, дестабилизирующих политическую и экономическую жизнь, а потому еще до начала серьезного огосударствления промышленности, транспорта и внешней торговли сумела добиться больших хозяйственных успехов. Темпы роста австрийской экономики с 1880 до 1913г. были приемлемыми: в среднем 3,6% в год, а экономики венгерской - даже еще более высокими: 4,5%. В 1898-1913 гг. имел место даже сорокапроцентный рост реальных доходов населения. Однако для того, чтобы сократить имеющийся разрыв со странами Запада, этого было явно недостаточно. Габсбургская монархия лишь в 1904 г. (вновь после тридцатилетнего перерыва) смогла выйти на те темпы роста экономики, которые отличали самые передовые государства мира. Но для спокойного мирного развития оставалось уже совсем мало времени. Накануне Первой мировой войны национальный доход на душу населения находился в Габсбургской монархии примерно на уровне 60% от германского уровня и 75% от французского. Если численность населения, проживавшего в то время на территории Австро-Венгрии, составляла 15,6% от размера всего европейского населения, то объем производства в Габсбургской империи был значительно меньшим - только 6,3% от объема совокупного европейского производства. Таким образом, страна явно отставала даже от среднеевропейских показателей. Лучше развивались не только такие государства, как Великобритания, Германия и Франция, но также целый ряд малых стран Европы. Еще хуже обстояло дело с накоплением капитала. Так, например, к концу XIX века общий объем сберегательных депозитов в Австрии составлял лишь порядка 10% от объема французских депозитов и не более 40% от объема германских. Не слишком сильно изменилась за годы модернизации и структура имперской экономики. Так, если в 1869 г. на долю сельского хозяйства приходилось 67,1 % общего объема производства в австрийской части монархии (не по Австро-Венгрии в целом), а на долю промышленности - 19,7%, то в 1910 г. удельный вес аграрного сектора упал лишь до 56,8%, а удельный вес индустрии возрос лишь до 24,2%. Хозяйство в целом все еще по-прежнему оставалось аграрным, и это сильно отличало положение дел в Австрии от того, которое имело место в Западной Европе. Вот данные международных сопоставлений. Если в Великобритании доля промышленности составляла в начале XX века 56,7%, в Бельгии - 48%, в Германии - 37,4%, а во Франции - 30%, то в среднем по Австро-Венгрии на долю индустрии приходилось лишь 20,7% экономики, хотя данный показатель для Богемии был даже несколько выше французского. В предвоенный период быстро увеличивался внешнеторговый оборот Австро-Венгрии, что свидетельствовало об успехах модернизации и об активном проникновении на международный рынок. Тем не менее, динамика структуры внешнеторгового оборота говорила о наличии серьезных проблем в плане конкурентоспособности. Если еще в 1904 г. импорт монархии составлял 97% от размеров ее экспорта (то есть имело место положительное сальдо внешней торговли), то в 1913 г. импорт уже превысил экспорт и составлял 118% . Протекционизм не помог поддержать национального производителя, а скорее ухудшил общее состояние дел. Не следует переоценивать и значение роста реальных доходов. В этом плане Австро-Венгрия тоже не смогла приблизиться к передовым странам Европы. А по оценке венгерских авторов, после 1907 г. из-за значительного увеличения цен на продовольственные товары, вызванного усилением таможенного протекционизма в Венгрии, рост реальных доходов населения фактически вообще прекратился. Одним из следствий невысокого жизненного уровня широких слоев подданных монархии стала активная эмиграция местного населения в США. В течение предвоенного десятилетия она составляла примерно 200 тыс. человек в год. Даже в период сравнительно быстрого предвоенного развития Австро-Венгрия не смогла уменьшить свой изрядный государственный долг. Более того, фактически уже после того, как ее финансы были относительно стабилизированы (в период с 1894 по 1913 г.), общий государственный долг монархии возрос на 50%. Связано это было с тем, что, несмотря ежегодное сведение бюджета как в Австрии, так и в Венгрии с некоторым профицитом, существовали еще экстраординарные (не учитываемые в официальной росписи) расходы, которые приходилось покрывать посредством активного привлечения займов [459, с. 15-16]. Конечно, накопление долга еще не является бесспорным признаком нездоровья экономики, но на общем не слишком-то благоприятном фоне данный фактор все же можно расценить как отрицательный. "ПО ОТДЕЛЬНЫМ КВАРТИРАМ" К началу XX века в империи не удалось добиться выравнивания экономического положения отдельных регионов. И хозяйственный, и культурный уровень был у них качественно различным, что свидетельствовало о практической невозможности дальнейшего совместного существования. Каждой части габсбургской державы приходилось решать особые задачи в экономическом развитии. Каждая часть вынуждена была учитывать свои специфические особенности. Если в Богемии доля промышленности в структуре экономики составляла уже 34,5%, то даже в сравнительно развитой Австрии на ее долю приходилось только 25%. В остальных же землях дела в этом плане обстояли гораздо хуже, чем на западе страны. В Венгрии на долю промышленности приходилось 18,3%, в Галиции и Буковине - 6,2%, в Далмации - всего 4,3%. Сильные различия между регионами выявлялись и при анализе размера дохода на душу населения. Вот данные для одной лишь сравнительно более развитой Цислейтании: Австрия - 790 крон в год, Чешские земли - 630 крон, Южный Тироль, Триест, Истрия - 450 крон, Словения и Далмация - 300 крон, Буковина - 300 крон, Галиция - 250 крон. Для венгерских земель {т.е. для Транслейтании) данный показатель варьировался в интервале от 300 до 325 крон. В мирное время все это неравенство сохранялось, хотя и порождало противоречия. Однако как только имперский центр ослаб вследствие военного поражения, отдельные народы заявили о своем праве на независимое развитие. Фактически империя прекратила свое существование под самый конец напрочь проигранной ею Первой мировой войны - 22 октября 1918 г., когда от монархии официально отделилась Венгрия. После распада державы на бывшей габсбургской территории возникли три независимых государства - Австрия, Венгрия и Чехословакия. Часть населенных южными славянами территорий вместе с независимой Сербией составила королевство сербов, хорватов и словенцев - Югославию. Некоторые земли бывшей монархии отошли к Польше, Румынии и Италии. Все наследники Австро-Венгрии получили очень тяжелое экономическое наследство, поскольку во время мировой войны хозяйство и финансовая система были изрядным образом расстроены. Тем не менее, в разных государствах к возникшим у них послевоенным трудностям отнеслись по-разному. Одни смогли быстро и энергично взяться за насущные преобразования, а потому преодолели трудности. Другие, напротив, в полной мере ощутили на себе бремя кризиса. Главным препятствием для осуществления послевоенного восстановления экономики стала инфляция. За годы войны количество находящихся в обращении банкнот было увеличено в 13,17 раза. Если до 1 августа 1914г. банкноты были на три четверти обеспечены золотом, то к моменту распада Австро-Венгрии обеспечение составляло всего лишь 1%. Соответственно имел место значительный рост цен: стоимость жизни выросла в 16,4 раза. Отражением этого процесса стало падение национальной валюты: по отношению к доллару крона обесценилась в три раза. Нестабильность кроны имела печальные последствия для функционирования всего товарного хозяйства. Производители практически перестали интересоваться денежной выручкой и начали активно переходить на осуществление бартерных операций. Падение доверия к деньгам привело также к существенному оттоку сбережений из банков, поскольку процент по депозитам стал резко отрицательным. Осуществлять нормальное производство в подобных условиях было практически невозможно. Вопрос о необходимости срочной стабилизации кроны встал на повестку дня сразу же после окончания войны. В решении этого вопроса должны были участвовать все новые независимые государства, поскольку ни одно из них, естественно, не имело собственной денежной единицы. Инициативу в деле обеспечения финансовой стабильности взяла на себя наиболее экономически развитая наследница Монархии - Чехословакия, которая потребовала от старого имперского Центробанка прекратить осуществлявшееся им кредитование австрийского и венгерского правительств (Центробанк находился, как мы помним, в дуалистическом подчинении у Вены и Будапешта), а также отказаться от выплат по военным облигациям. Причина последнего требования состояла в том, что эти ценные бумаги котировались на рынке по курсу, который был значительно ниже номинала, а потому выплаты не имели никакого экономического смысла. В результате срочно проведенных переговоров было подписано соглашение между Банком и правительствами новых независимых государств, в соответствии с которым не только Австрия и Венгрия, но и каждое из них получило право назначать правительственных комиссаров для контроля за эмиссией, тогда как Банк обязался не выдавать займов без консультаций со всеми комиссарами. Усилия были предприняты также для того, чтобы получить обещания Банка не делать больше выплат по военным облигациям, однако соглашения по данному вопросу достигнуто не было. Но даже то соглашение, которое было достигнуто, продержалось в этих условиях недолго. Выплаты по облигациям, а также попытка в нарушение имеющейся договоренности прокредитовать не сводившее концы с концами австрийское правительство привели к тому, что новые независимые государства стали постепенно переходить к организации собственных кредитно-денежных систем. Австрия, на территории которой после распада старого государства обращалось не более 20% всех крон, целенаправленно стремилась использовать денежную эмиссию для того, чтобы посредством сеньоража добиться перераспределения ресурсов, находящихся на территории других государств - наследников монархии, в свою пользу Первая попытка основать валюту, существующую независимо от Австро-Венгерского банка, была предпринята на территории Югославии. 8 января 1919 г. бан (правитель) Хорватии издал декрет, в соответствии с которым предписывалось проштамповать все банкноты, циркулирующие на подконтрольной ему территории, и тем самым отделить эти купюры от обращавшихся за пределами Хорватии. Однако первой страной, которая проштамповала свою валюту полностью для того, чтобы осуществить эффективное экономическое отделение своей страны от распавшейся империи, была Чехословакия. 25 февраля чехословацкая Национальная Ассамблея на секретном заседании приняла закон, наделяющий министра финансов правом проштамповывать всю валюту, циркулирующую в стране. Уже в ночь на 26 февраля все чехословацкие границы были перекрыты войсками для того, чтобы предотвратить контрабандное перемещение банкнот, и все почтовые связи с зарубежными государствами были на две недели приостановлены. Непосредственное проштамповывание банкнот было проведено с 3 по 9 марта. С этого времени только чехословацкие деньги могли легально использоваться на чехословацкой земле. Правительство в Праге взяло в свои руки отделения Австро-Венгерского банка, находящиеся на его территории, и таким образом создание национальной валюты было осуществлено на практике, хотя юридическая основа для учреждения отдельной чехословацкой денежной единицы была дана только законом от 10 апреля 1919г. Понятно, что Чехословакия и Югославия (как государства, не пользовавшиеся симпатией Австро-Венгерского банка) должны были проявить инициативу в деле проштамповывания банкнот. Но одним из результатов формирования национальных кредитно-денежных систем в этих странах стал сброс непроштампованных банкнот в Австрию (а это, естественно, угрожало резким усилением инфляции на ее территории), что вынудило уже австрийское правительство предпринять похожий шаг через несколько дней после того, как данный процесс завершился в Чехословакии. Венгрия последовала за этими странами несколько позднее, после того как прекратил свое существование установленный там в 1919 г. советский режим. Наконец и Польша сформировала свою кредитно-денежную систему в начале 1920 г. Если раздел кредитно-денежных систем происходил стихийно, то раздел долгов бывшей империи - сравнительно цивилизованно. Каждое новое независимое государство взяло на себя часть общего бремени, выпустив вместо старых габсбургских облигаций свои собственные (номинированные в национальной валюте). Если на территории данной страны оказывалось предъявлено к конверсии ценных бумаг на сумму большую, чем оно должно было оплатить, долг предъявлялся другому государству - тому, которое оставалось "недогружено". Мирная конференция осуществила формальную легитимизацию разделения национальных экономик и валют. К тому времени когда Конференция добралась в своей работе до вопроса о судьбе Австро-Венгерского банка, разделение валют стало уже свершившимся фактом, и ей не оставалось ничего иного, кроме как осуществить его ликвидацию, признав тем самым все происшедшее. Работа по ликвидации продолжалась почти четыре года. И, наконец, 31 июля 1924 г. Австро-Венгерский банк - последний институт старого государства - официально прекратил свое существование, подведя тем самым черту под экономикой Габсбургской империи, существовавшей на протяжении нескольких столетий. Формально все новые независимые государства получили теперь возможность построения национальной экономики, однако царившие в них настроения были существенно различными и далеко не всегда благоприятными для нормального хозяйственного развития. В хозяйственном, политическом, социальном, этническом отношении все наследники Австро-Венгрии имели свои плюсы и свои минусы. У Австрии, Венгрии, Чехословакии, Югославии, а также у Галиции, чьи земли отошли к Польше, была теперь своя, независимая от единого центра, судьба. Одни воспользовались имевшимися для развития возможностями лучше, другие хуже, одни затянули процесс модернизации до самого конца XX столетия, другие справились со стоящими перед ними проблемами значительно раньше. Но как бы то ни было, завершение модернизации, начатой еще императором Иосифом II, стремившимся всеми силами сохранить вверенные его власти гигантские земли в качестве единого целого, происходило уже "по отдельным национальным квартирам"
марик: Франция К концу Июльской монархии Франция имела как явные хозяйственные успехи, так и не менее явные неудачи. Результатом подобного противоречивого развития страны стало весьма противоречивое состояние социальной сферы. С одной стороны, экономический рост начал приносить свои плоды не только буржуазии, но и народу. Судя по данным обследования парижской промышленности, осуществленного в 1847 г., заработная плата за предшествовавшие двадцать лет увеличилась на 10%. Кроме того, рабочие выигрывали от того, что за эти годы цены снизились в среднем на 13%. В 40-х гг. начала сокращаться продолжительность рабочего дня. Нищета былых времен исчезла, у людей даже стали появляться накопления, и по всей стране распространилась широкая сеть сберегательных касс, в которых стали хранить свои деньги рядовые вкладчики. К концу Июльской монархии Франция имела как явные хозяйственные успехи, так и не менее явные неудачи. Результатом подобного противоречивого развития страны стало весьма противоречивое состояние социальной сферы. С одной стороны, экономический рост начал приносить свои плоды не только буржуазии, но и народу. Судя по данным обследования парижской промышленности, осуществленного в 1847 г., заработная плата за предшествовавшие двадцать лет увеличилась на 10%. Кроме того, рабочие выигрывали от того, что за эти годы цены снизились в среднем на 13%. В 40-х гг. начала сокращаться продолжительность рабочего дня. Нищета былых времен исчезла, у людей даже стали появляться накопления, и по всей стране распространилась широкая сеть сберегательных касс, в которых стали хранить свои деньги рядовые вкладчики. В декабре 1848 г. элита молодой французской республики, совсем недавно созданной на развалинах Июльской монархии, оказалась совершенно шокирована. Провозгласив всеобщее избирательное право, отцы демократии вправе были ожидать, что на президентских выборах французы отдадут голоса за одного из лучших представителей народа, за того, кто стоял у истоков его свободы. Лучшими из лучших были свободолюбивый поэт, гордость Франции Альфонс де Ламартин, журналист и социалист, друг народа Александр Огюст Ледрю-Роллен, а также генерал, твердой рукой пресекший нарождавшуюся в Париже смуту,- Луи Эжен Ка-веньяк. Словом, кандидаты в президенты имелись на любой вкус. Однако все вместе они не набрали и половины голосов, отданных избирателями за человека, абсолютно ничего не сделавшего для революции, да и вообще до недавнего времени не проживавшего во Франции. Но звали этого человека Луи Наполеон, и был он племянником великого императора, одна лишь память о котором делала наследника славного имени несоизмеримо более привлекательным для толпы, нежели все остальные кандидаты. Во-первых, революция 1848 г. показала, что широкие народные массы всерьез вступают на политическую сцену, и, поскольку они недовольны своим материальным положением, вступление это может иметь для стабильности общества самые печальные последствия. Деструктивные действия властей периода Великой революции были еще свежи в памяти, а новая революция пошла примерно по такому же пути. На бюджет взваливались непосильные расходы по содержанию благотворительных мастерских, и революционная власть принимала решения по существенному (на 45%) увеличению прямых налогов. В совокупности все это вызывало панику и массовое изъятие капиталов из банков, что, в свою очередь, наносило удар промышленности. Во-вторых, эффективность французской экономики, не имеющей нормально работающей системы долгосрочного финансирования и защищенной протекционистскими барьерами от международной конкуренции, явно оставляла желать лучшего. В промышленности, несмотря на ее быстрое развитие, все еще доминировали мелкие предприятия. "В той мере, в какой система протекционизма гарантировала прибыли,- отмечал П. Гэгнон,- было проще оставаться малым по размерам и примитивным по производственным методам. В результате французские железо и сталь - сердце эпохи механизации - были наиболее дорогими в Европе, а оборудование было слишком дорогостоящим для приобретения и поддержания в рабочем состоянии". Для того чтобы решить обе эти проблемы, правительство страны должно было, с одной стороны, пойти против интересов части буржуазии (особенно парижской банковской элиты), а с другой - воздержаться от соблазна двинуться по пути социалистического переустройства общества. Мировоззрение Луи Наполеона, насколько возможно сегодня попытаться его реконструировать, было примерно следующим. Он полагал, что Франции нужны, прежде всего, Порядок и Прогресс. Авторитарная власть должна была обеспечить развитие промышленности, а поскольку вне международной конкуренции последняя развивалась вяло, требовалась свобода торговли. государство в полном соответствии с идеями Наполеона Содействовало и организации систем социального страхования для того, чтобы под его покровительство попали не только французы, получающие высокооплачиваемую работу в сфере частного бизнеса, но и те люди, которые по различным причинам не могли самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Именно при Наполеоне появились первые во Франции системы пенсионного и медицинского страхования, а также правовой помощи. Фактически именно Наполеон III может считаться основоположником практики государственного регулирования экономики. Этатисты предпочитают сегодня возводить свою идеологию к Франклину Делано Рузвельту, благо он скончался в период расцвета американской экономики, почитаемый и даже любимый всем демократическим миром. Однако, положа руку на сердце, им следовало бы вспомнить и про Луи Наполеона, применившего государственное регулирование значительно раньше, но закончившего свои эксперименты отнюдь не так блестяще, как Рузвельт. Французский император запутался в противоречиях своей системы и породил очередную революцию, покончившую с его режимом. Начиналось, однако, все довольно неплохо. Наполеон предоставил значительно больше свободы для развития частного бизнеса, нежели Июльская монархия, и хозяйственные результаты не заставили себя ждать. Во-первых, государство принципиально изменило подход к выдаче железнодорожных концессий. Если в 40-х гг. они предоставлялись в среднем на 46 лет, то с 1852 г.- на 99. Кроме того, этот процесс стал меньше зависеть от случайностей политической борьбы и от симпатий отдельных чиновников. Уверенность частного бизнеса в получении отдачи от вложенного капитала заметно возросла. Во-вторых, государство отказалось от непосредственного участия в работах по сооружению железных дорог, снизив, таким образом, возможности для совершения хищений и повысив эффективность производства. Все работы были возложены на частный бизнес, который мог получать от правительства финансовую поддержку. Впрочем, потребность в этой поддержке быстро сократилась за счет введения новых частных финансовых схем аккумулирования капитала. Так, если с 1848 по 1851 г. государство предоставило бизнесу две трети сумм, необходимых для строительства, то с 1852 г, оно предоставляло лишь одну десятую. В-третьих, государство содействовало укрупнению компаний, занятых железнодорожным строительством, повышая тем самым их способность привлекать частный капитал посредством размещения своих бумаг на финансовом рынке. К 1857 г. ни одна железнодорожная линия в стране уже не находилась в руках правительства. Все они были распределены между шестью крупными компаниями, которые специализировались на работах в определенной части страны и не конкурировали друг с другом. Фактически было осуществлено принудительное картелирование. В-четвертых, при новом режиме создались благоприятные условия для развития акционерного капитала и для широкомасштабного размещения частных облигаций. Молодые волки, жаждавшие помериться силами со старыми олигархами, господствовавшими в экономике при Луи Филиппе, стали создавать гигантские финансовые структуры, кредитовавшие промышленность и строительство, в первую очередь - железнодорожное. Если в 1850 г. две трети капитала, обращавшегося на парижской бирже, приходилось на государственные бумаги, то в 1869 г. в этот финансовый инструмент было вложено значительно меньше половины всех средств. Остальное приходилось на акции и облигации, преимущественно железнодорожные. Новые финансовые структуры изменили в эти годы сам принцип работы кредитной системы. Если раньше банки лишь пассивно следовали за промышленностью, откликаясь на ее потребность в капитале, то теперь они сами стали активно вторгаться в реальный сектор экономики. Как отмечал П. Гэгнон, "к 1870 г. банки и биржа направляли средства миллионов французов на инвестиции и спекуляции в сотни крупных предприятий в стране и за рубежом". Наконец, в-пятых, при Наполеоне произошла эмансипация еще одной группы общества, ранее находившейся (как и протестанты до времен Июльской монархии) на обочине прогресса. Французские евреи стали активно выдвигаться в первый эшелон экономической, да и политической жизни страны. Джеймс Ротшильд составил свой капитал еще при Июльской монархии, но в число олигархов Ротшильды вошли лишь в 1855 г., когда сын Джеймса Альфонс возглавил Банк Франции. Но, пожалуй, еще большее значение, чем Ротшильды, имели в период Второй империи братья Перейра. Франция в те годы явила классический пример развития кредитной системы. Братья Эмиль и Исаак Перейра создали в 1852 г. общество "Credit Mobilier", аккумулировавшее посредством широкомасштабного размещения своих ценных бумаг колоссальные капиталы непосредственно для строительства железных дорог, каналов, заводов. Несмотря на то, что через 15 лет общество лопнуло, его вклад в развитие экономики был весьма значителен. "Компания участвовала во всех видах деятельности бонапартистского государства,- отмечал Т. Кэмп,- от финансирования Крымской войны до перестройки больших городов". Первая попытка формирования системы, аккумулирующей капитал по всей стране, была предпринята еще в 1837 г. Лаффитом, создавшим систему сберегательных касс, которые, в отличие от старых банков, пытались широко привлекать средства населения и выпускать сертификаты для кредитования железнодорожного строительства. К 1847 г. в Париже было пять таких касс, в провинции - по крайней мере двадцать. Система Лаффита и его последователейлопнула во время кризиса конца 40-х гг., поскольку заимствовала деньги на короткие сроки, а кредиты выдавала на длинные. Крах был неизбежен, но все же данная система показала, что мобилизовывать капитал на французском финансовом рынке вполне возможно, если для этого созданы соответствующие условия. Братья приехали в Париж из провинции, с юга страны. Экономического опыта они набирались, работая в чужом бизнесе: Исаак в банке, Эмиль - на бирже. С первым предложением о создании крупного банка нового типа братья вышли в правительство сразу после установления Июльской монархии. Однако в тот момент данные идеи были еще непопулярны. Инфляция времен революции оставалась свежа в памяти, и Банк Франции не готов был допустить появления ценных бумаг, способных подорвать с таким трудом достигнутую в стране финансовую стабильность. Поскольку братья считали необходимым действовать только через правительство, полностью определявшее тогда возможности развития крупного бизнеса, им пришлось ждать своего времени еще двадцать лет. Идея была реанимирована в начале 50-х гг. С самого начала братья четко осознали, как следует действовать в новых условиях. Эмиль вступил в непосредственный контакт с герцо гом Жаном Жильбером Персиньи, который возглавлял министерство внутренних дел, сельского хозяйства и торговли. Всесильный министр был личным другом Наполеона и обладал колоссальным влиянием. В предложенном ему деле он почувствовал личный интерес, как коммерческий, так и политический, а потому охотно пошел на контакт со "скромным евреем", нисколько не смущаясь тем, что раньше так делать было не принято. Дело было поставлено на широкую ногу, а потому приглашение участвовать в бизнесе получила вся государственная и деловая элита страны. Таким образом, братья Перейра обеспечили себе множество влиятельных и материально заинтересованных сторонников. Обошли лишь одного Ротшильда, который находился в плохих отношениях не только с Персиньи, но и с самими братьями. Во времена их молодости Ротшильд даже покровительствовал скромным провинциалам, но в конечном счете финансовые воротилы не сошлись характерами. В ноябре 1852 г., буквально за несколько дней до проведения плебисцита, утвердившего формирование Второй империи, Наполеон подписал декрет о создании "Credit Mobilier". Первым президентом нового финансового общества стал брат герцога Персиньи, опытный банкир. Впрочем, он был не более чем зиц-председателем. Реальные бразды правления держал в своих руках Исаак, который спустя два года отбросил условности и лично стал президентом компании. Опыт явно дал позитивные результаты. Фактически именно за годы Второй империи была сформирована вся железнодорожная сеть Франции. Если в 1848 г. она насчитывала лишь! 800 км, то в 1870-м - 17 500 км. О том, какую роль в этом деле сыграл "Credit Mobilier" и созданный им механизм аккумулирования капитала, свидетельствует тот факт, что в Англии лишь 20% железнодорожного строительства финансировалось посредством размещения облигаций, тогда как во Франции к 1880-м гг. доля дошла до 80% . Эмиль лично сосредоточил свои усилия на железнодорожном строительстве, фактически возглавив Северную железную дорогу (формально он был одним из членов Совета директоров). Исаак совмещал руководство финансовой структурой с управлением Парижско-лионской железной дорогой. Амбиции братьев были практически безграничны. "Credit Mobilier", созданный для кредитования промышленно-строительной деятельности, стал лишь верхушкой айсберга. Братья Перейра, налегая на выпуск ценных бумаг, не создавали денег. Они стояли во главе пусть сильно привилегированной, но все же сугубо частной структуры. В этом, кстати, состояла важнейшая причина их краха, не сопровождавшегося, однако, крахом всей денежной системы страны, как то было во времена французской революции. Было сформировано еще три финансовых института, один из которых стремился поставить под свой контроль коммерческий кредит Франции (Comptoir d,Escompte), другой - систему ипотечного кредитования (Credit Foncier), третий - взаимный кредит, распространенный в среде малого бизнеса (Credit Mutuel). Впрочем, специализация была весьма относительной и существовала, скорее, для отвода глаз. Финансовые потоки проистекали отовсюду, но в конечном итоге направлялись туда, куда хотели вкладывать средства братья Перейра. Братья имели государственные гарантии, а ни одна конкурирующая с ними экономическая сила не могла получить от властей реальных возможностей для развертывания своей собственной системы аккумулирования капитала. К 1856 г. империя братьев Перейра поставила под свой контроль капитал в размере более 1 млрд франков, тогда как капитализация всех французских предприятий, акции которых котировались на парижской бирже, не составляла и 5 млрд. Братья выплачивали сорокапроцентный дивиденд. Однако сделать последний и решительный рывок к экономическому господству "Credit Mobilier" так и не смог. Соотношение политических сил со временем изменилось. Постепенно растерял свое влияние Персиньи. В то же время совместными усилиями Банка Франции и семейства Ротшильдов, что во второй половине 50-х гг. было примерно одно и то же, оказалось пробуждено беспокойство властей относительно надежности той гигантской пирамиды, которую построили Перейра. Вследствие этого "Credit Mobilier" получил отказ на просьбу об эмиссии необходимых ему облигаций, а в дополнение к этому был ограничен еще и размер депозитов, которые данная финансовая структура имела право привлечь. Одновременно с этим новая финансовая группировка, связанная с влиятельным герцогом де Морни, получила разрешение на создание второй финансовой компании точно такого же типа. Акции "Credit Mobilier" были вследствие возникшего вокруг этой компании ажиотажа серьезно переоценены. Теперь же оказалось, что она имеет реальные пределы для своего роста и не сможет охватить всю французскую экономику, как это виделось сенсимонистам. Кроме того, во Франции нарастали внешнеполитические проблемы, довольно быстро сгубившие Вторую империю, а в 1866 г. разразился серьезный экономический кризис циклического характера. В результате с 1867 г. началось быстрое падение курса акций. "Credit Mobilier" стал приближаться к своей гибели. Какое-то время братья Перейра пытались сопротивляться обстоятельствам, но к 1870 г. компания полностью прекратила свою деятельность. В итоге получилось, что она возникла вместе со Второй империей и рухнула одновременно с ней, став, по всей видимости, самым ярким ее символом. В 60-е гг. были сделаны дальнейшие шаги по направлению к созданию современной эффективной экономики. Еще со времени Наполеона I возможности для формирования акционерных обществ во Франции были сильно ограничены. По сути дела, они могли создаваться только по специальному правительственному разрешению, что способствовало усилению коррупции. В основном бизнес шел по пути развития коммандитных обществ, что серьезно тормозило привлечение капитала К 1867 г. все ограничения на создание анонимных акционерных обществ были сняты. Французское законодательство стало даже более удобным для быстрого роста частных компаний, чем английское и тем более германское. Развитие стимулировалось теперь и международной конкуренцией. Еще со времени своего пребывания в Англии Луи Наполеон восхищался сэром Робертом Пилем, отменившим знаменитые протекционистские хлебные законы. Поэтому уже в 1853-1855 гг. император несколько снизил таможенные тарифы на уголь, сталь, железо, различные виды сырья и продовольствия. Сломать в целом протекционистскую систему Наполеон III впервые попытался в 1856 г. Он предложил Законодательному корпусу вообще ликвидировать запретительные таможенные ставки и сильно понизить все покровительственные пошлины. Инициатива вызвала, естественно, резкое отторжение буржуазии. Наполеон двинулся обходным путем. Впрочем, если быть точным, основная работа по либерализации внешней торговли была проведена вообще вне рамок государственного аппарата. История договора с Англией - яркий пример того, какую важную роль могут играть в развитии страны гражданское общество и гражданская инициатива даже при авторитарном режиме. Возможно, дополнительным фактором, способствовавшим благоприятному результату, стало желание императора улучшить отношения с Англией в преддверии итальянской военной кампании, которая именно тогда назревала. Согласно данному договору Франция отказывалась от запретительных ставок и заменяла их ввозными пошлинами, не превышающими 30%, а с 1864 г.- 25% стоимости импортируемых товаров. Англичане приняли аналогичные меры по отношению к французским товарам. Договор между Францией и Англией стал образцом для целого ряда договоров, заключенных в последующие годы с другими странами. Разница между старыми тарифами и новыми была весьма заметной, особенно если взять для сравнения некоторые важнейшие товары, во многом определяющие характер развития экономики. Так, например, тарифы на хлопок и шерсть составляли теперь только 10-15% от стоимости этих товаров, тогда как раньше были практически запретительными. Тарифы на железо и сталь снизились на 50-75%, на машины и оборудование - на 80%. В 1866 г. приняли еще и Навигационный акт, согласно которому колониальные товары можно было ввозить в страну не только на французских судах. Специальный налог, которым облагался ввоз на иностранных судах, для большинства товаров отменялся. Доля пошлин в общей стоимости импорта сократилась с 17,3% в конце 40-х гг. до 4,1% к концу 60-х, что примерно соответствует тому уровню, на который таможенные тарифы вновь вышли к нашим дням после длительных перипетий, о которых речь пойдет ниже. На первый взгляд, казалось бы, либерализация должна была нанести серьезный урон национальной экономике и привести к резкому возрастанию импорта. Однако на деле хозяйство стало даже более эффективным, чем раньше. Не только импорт, но и экспорт в 60-е гг. значительно увеличился, а торговый баланс, который при Июльской монархии был отрицательным, стал в итоге резко положительным. С 1860 по1865 г. произошло резкое усиление экспорта английского железа во Францию; очевидно, это было связано с более высокой конкурентоспособностью британской металлургии. Однако затем экспорт сократился до старого уровня. Французы подтянулись и смогли составить англичанам конкуренцию. В хлопчатобумажной промышленности ухудшение позиций Франции было действительно значительным. Но, скорее всего, оно было связано не со свободой торговли, а с началом гражданской войны в США, резко повысившей цены на производимый в этой стране хлопок. В итоге французы должны были осуществить решительное обновление отрасли и закупили в Англии большой объем новой техники. По-настоящему пострадала от усиления международной конкуренции французская шелковая промышленность, которая не могла остановиться вплоть до 1876 г. Но зато экспорт французских вин в Англию вырос в два-три раза. Иначе говоря, страна стала специализироваться именно на тех товарах, для производства которых имелись наилучшие естественные условия. Отмечается, что англичане имели сравнительные преимущества в добыче угля и руды, в стекольной, цементной, кирпичной, табачной промышленности, а также в некоторых отраслях пищевой. Французы доминировали в текстильной и химической отраслях индустрии, а также в отдельных сферах производства продовольствия, например в виноделии и изготовлении сахара. Это была эпоха явного бума (особенно динамичным оказался период с 1852 по 1857 г.). Объем строительных и общественных работ вырос вдвое, выпуск промышленной и сельскохозяйственной продукции - примерно в полтора раза. Улучшалось постепенно и положение широких слоев населения. В 50-е гг. реальная зарплата рабочих в промышленности выросла на 6,7%, а в 60-е - еще на 9,5%. Доходы крестьянства в среднем удвоились с 40-х по 80-е гг. Люди стали лучше питаться. Потребление мяса выросло со времен Реставрации примерно в два раза, потребление сахара утроилось только за период 1861-1881 гг. Однако на фоне внешнего успеха вызревали серьезные проблемы. Снижение таможенных тарифов потребовало серьезных мер по финансовой поддержке промышленности, нуждавшейся в реконструкции своих производственных мощностей. После экономического кризиса, разразившегося в 1857 г., железнодорожные компании потребовали от правительства либо снять с них бремя строительства навязанных свыше линий, либо усилить финансовую поддержку. Правительство стало гарантировать минимальный доход железнодорожным компаниям, оговорив себе участие в прибылях, если последние определенного уровня. Наконец, правительство шло по пути создания целых инвестиционных банков, что требовало значительных вложений. Немало средств получала и социальная сфера. Финансировалось жилищное строительство для рабочих, создание больниц, сиротских приютов, обществ взаимопомощи и бирж труда. Потребовала средств и реконструкция Парижа. Аппетиты правительства постепенно стали превосходить финансовые возможности даже сравнительно успешно развивающейся экономики. Как следствие этого, император стал играть с бюджетом в игры. Законодательный корпус обязан был снова вотировать бюджет по министерствам, а не по статьям, и, таким образом, правительство получило возможность переводить деньги с одного направления на другое. Более того, император мог распоряжаться производством общественных работ и открывать чрезвычайные кредиты посредством простых декретов. Таким образом, возникали сверхбюджетные расходы. За десять лет сумма государственных расходов возросла с 1,5 млрд франков до 2 млрд. В такой же пропорции увеличились и налоги. По оценке Р. Камерона Франция на протяжении всего XIX века несла самое высокое в Европе налоговое бремя. В этих условиях всякое повышение налогов было особо чувствительно для бизнеса. Но несмотря на рост налогов, все равно ежегодно образовывался бюджетный дефицит в размере примерно 100 млн франков. Для того чтобы справиться с этой проблемой, правительству пришлось прибегать к крупным займам. В итоге к концу 1861 г. государственный долг достигал почти 1 млрд франков, увеличившись со времен Июльской монархии примерно в четыре раза. Понадобились новые займы. В 1868 г. заем составил сразу 450 млн франков. Думается все же, что средства, направляемые на социальные нужды и общественные работы, не могли бы подорвать положение империи, если бы экономические проблемы не осложнялись проблемами политическими. Наполеон III в отличие от своих предшественников постоянно влезал в международные авантюры, требовавшие ведения дорогостоящих войн. В 1866 г. правительство вынуждено было вдвое увеличить расходы на оборону. Р. Камерон считал, что военные расходы вместе с обслуживанием созданного ими долга составляли до половины государственных расходов страны. Бюджет Франции трещал по швам, а с ним трещал и режим. В конечном счете "Наполеон малый" потерял свою империю по той же причине, что и его великий предшественник: милитаризация страны съела плоды экономических успехов. Подводя в целом итог анализу хозяйственного развития во времена Второй империи, можно заметить следующее. Некоторые исследователи отмечают, что режим Наполеона III, собственно говоря, даже и не создавал возможностей для ускоренного экономического роста. Эти возможности были предоставлены благоприятной международной хозяйственной конъюнктурой (завершение циклического промышленного кризиса конца 40-х гг., а также открытие месторождений золота в Калифорнии и Австралии, расширивших платежеспособный спрос на товары, циркулирующие на мировом рынке). Что действительно зависело от Наполеона, так это обеспечение нормальных возможностей развития французского бизнеса в этой весьма благоприятной ситуации. Сформировавшийся в эпоху Второй империи политический климат позволил реализовать имеющиеся в экономике преимущества, а также активно внедрять новые формы инвестирования и промышленной организации. Рыночные силы в гораздо большей степени, чем идеи и персональные качества Наполеона и его соратников, обеспечили проведение экономической модернизации в третьей четверти XIX века. Конец династии Бонапартов был красивым и трагическим одновременно. В ходе франко-германской войны 1870-1871 гг. империя пала и больше уже не восстановилась. Казалось бы, Франция должна была выйти на второе после Англии место по уровню экономического развития, а может быть, с учетом своих весомых трудовых, природных и интеллектуальных ресурсов, даже обогнать ее. Но этого не произошло. Резкий рывок совершили Германия и США, оттеснив Францию назад. Более того, если сопоставить темпы экономического роста ведущих капиталистических стран за период с 1870 по 1950 г. (т.е. за период, когда большая часть Европы уже вступила в полосу бурных преобразований), то по динамизму своего развития Франция окажется на одном из последних мест. Пожалуй, наиболее развернутую характеристику специфики французской экономики, сформировавшейся к исходу модернизационного периода, дал Д. Ландес, отметивший три основных ее черты. Во-первых, типичный французский бизнесмен - это мелкий предприниматель, действующий либо самостоятельно, либо всего лишь с одним партнером. Кредитная сфера, несмотря на те новшества, которые были внесены братьями Перейра, не сильно отличается в этом смысле от производства, осуществляющегося в реальном секторе экономики. Деньги находятся в руках малых банков или даже отдельных частных кредиторов, большинство из которых ограничивает клиентелу узким кругом доверенных лиц и родственников, не стремясь рисковать своими активами в недостаточно хорошо известных им сферах деятельности. Несмотря на все изменения, делает вывод Д. Ландес, обзор французского бизнеса в 1870 г. отчетливо показывает, что концентрация экономической мощи все еще остается исключением из правил и характерна в основном для транспортной сферы Во-вторых, французский бизнесмен так и остался по своему характеру весьма консервативным. В нем часто не было склонности к риску. Он не хотел пробовать новое и неизвестное. Несмотря на высокую норму амортизации, во Франции очень медленно шло обновление оборудования. "Средний французский бизнесмен желал до последнего оставаться с той машиной, с которой он начинал" Даже в тех сферах экономики, где формировались акционерные общества, аккумулируемые посредством централизации капитала, крупные денежные суммы не использовались для того, чтобы дать дорогу новым средствам производства. Отсутствие рискового капитала в значительной степени объясняло тот факт, что во Франции часто терпели неудачу изобретатели В-третьих, характерной чертой французских бизнесменов являлось их стремление к независимости. В значительной степени рост с 1815 по 1870 г. финансировался за счет собственных средств предприятий и денег ближайших друзей бизнесмена, а также его родственников Недоверие реального сектора к кредитной сфере органично дополняло недоверие банков к бизнесу. У мелкого семейного французского предприятия сложилась даже своеобразная "психология", в соответствии с которой фирма являлась не столько организацией для производства товаров, сколько инструментом для поддержания семьи и расширения занимаемых ею позиций. Порой разрабатывались специальные правила для того, чтобы каждый из партнеров фирмы мог пристроить в нее на приличную должность своих детей и родственников вне зависимости от того, насколько они способны выполнять свои профессиональные обязанности. Сохранялись в известной мере и традиции, сложившиеся при старом режиме, согласно которым талантливые люди с презрением относились к бизнесу и искали себе принципиально иные занятия даже в том случае, когда сами были детьми бизнесменов. Владение землей теперь уже не мо ...
марик: ... гло стать целью жизни, но зато интеллектуалы шли в медицину, юриспруденцию, на государственную службу, предпочитая делать "карьеру чести", а не заниматься "торгашеством". Р. Камерон подробно раскрыл механизм, посредством которого решения, принятые в ходе французской революции, оказали негативное воздействие на развитие экономики. "Крестьянская проблема,- отмечал он,- имела свои истоки в революции 1789 г. За сто лет, прошедших после революции, число земледельческих хозяйств удвоилось, и это при том, что аграрное население оставалось по численности неизменным, а население в целом увеличилось на 50%. Крестьянская собственность мешала укрупнению хозяйств и препятствовала внедрению новой техники". Действительно, разложение крестьянства является важнейшим условием развития рыночной экономики, поскольку, с одной стороны, создает спрос на товары промышленности, а с другой - образует большое число работников, конкурирующих друг с другом за право занять рабочее место и понижающих тем самым уровень заработной платы, в результате издержки производства становятся сравнительно низкими. Но во Франции рынок формировался очень медленно, поскольку, как отмечал Р. Камерон, "...большая доля крестьян, живущих вдали от городских соблазнов, вынашивала мысль лишь о том, как бы прикупить еще земли" Но там, где рынок формируется замедленными темпами, свободный капитал не задерживается. Он предпочитает эмигрировать в страны с более подходящими условиями для экономического роста. Это выявилось, в частности, уже тогда, когда и братья Перейра, и Ротшильд стали вкладывать собранные во Франции капиталы по всей Европе. Вслед за капиталом двигались за рубеж квалифицированные работники и менеджеры. В то же время значительная часть свободных капиталов, не находящих себе применения в экономике, направлялась на удовлетворение государственного спроса. Примерно четверть всех французских сбережений в период с 1850 по 1914 г. была вложена в бумаги центральных и местных властей. Современники отмечали, что, несмотря на бурное развитие рыночного хозяйства, характерное для середины XIX в., значительная часть Франции оставалась совершенно незатронутой никакими преобразованиями. Настолько незатронутой и настолько не связанной с модернизированной частью общества, что можно было говорить чуть ли не о двух различных народах, проживающих в одной стране. Фактически можно говорить о том, что, несмотря на общую завершенность экономической модернизации и успехи становления крупных городов, во французской деревне формирования таких важных элементов современного общества, как гражданская культура, социальная и территориальная мобильность, к 70-м гг. XIX века так и не произошло. Этот процесс в полной мере развернулся уже на последующих этапах развития страны. Существование многочисленного крестьянства, сидящего на маленьких клочках земли, было препятствием и для развития самого сельского хозяйства. "Все большая раздробленность крестьянских наделов в XIX веке продлевала жизнь ручной обработке земли,- отмечал Ф. Бродель.- Малюсенький клочок земли можно было обработать только лопатой и киркой. Следовательно, никого особо не удивит, что ручной труд в XIX веке не только сохранился... но еще и распространился в областях интенсивного земледелия, где ему, казалось бы, не место,- в Эльзасе, в Лимани..." Результатом использования отсталых методов земледелия стала низкая эффективность сельского хозяйства. В частности, во второй половине 80-х гг. XIX в. средняя урожайность во Франции была не выше 11,8 центнера с гектара, тогда как в Германии - 15 центнеров, в Бельгии - 18, а в Дании - 25 центнеров. "Старинная крестьянская Франция не менялась до 1914г., может быть, до 1945-го",- сделал вывод Ф. Бродель. Скорее всего, это весьма справедливое замечание, хотя оно и несет в себе некоторое упрощение. Во всяком случае, французская промышленность по объему производства обогнала сельское хозяйство только в 1875 г., а городское население во Франции превысило сельское еще позже (причем значительно) - только в 1931 г. Но практически вплоть до окончания Второй мировой войны страна еще тащила на себе наследие якобинской земельной реформы, сохранившей мощное, жизнеспособное, хотя экономически и не эффективное крестьянство. Во многих соседних государствах сельские жители давно уже составляли явное меньшинство населения, а во Франции малоземельный аграрный сектор продолжал занимать важное место в структуре экономики. Лишь в 50-х гг. XX века, т.е. более чем через полтора столетия после первых революционных бурь, темпы роста французской экономики резко возросли и сельское хозяйство наконец-то уступило место другим отраслям по всем важнейшим параметрам
марик: Германия -1 Немцам в отличие от французов к этому времени не пришлось проходить через кровопролитную революцию с ее бешеной инфляцией и эгалитарными началами. Промышленный переворот в Германии осуществился буквально лет за тридцать, а не за сто, как в Англии. Ну а уж по сравнению с отсталой Российской империей передовая центрально-европейская держава представлялась современникам просто неким эталоном рационализма, трудолюбия и соответственно успеха. Недаром мы на протяжении многих лет, говоря о наших экономических неудачах, имевших место на фоне достижений Запада, сравнивали себя прежде всего с немцами. Фактически уже на рубеже XIX и XX веков в мире начали говорить о неком "экономическом чуде". Для объяснения немецких успехов стали прибегать к ссылкам на особый немецкий характер, на специфику германской расы, качественно отличающейся от латинской и славянской, не говоря уже о прочих, еще менее развитых. Однако создается впечатление, что во многом характеристики "уникального" немецкого характера уже задним числом подгонялись под экономические успехи Германии, поскольку некоторые из этих характеристик при необходимости можно было бы применить и для объяснения неудач. На самом деле специфичность немецкого бизнеса не следует преувеличивать. Как показывает история, феномен германской экономической модернизации значительно более сложен, нежели видится на первый взгляд. Промышленные достижения времен Отто фон Бисмарка не возникли в одночасье. Им предшествовала длительная подготовительная реформаторская работа. Большую часть проблем, разрешенных в той или иной форме французской революцией, немцам тоже приходилось решать, хотя и совершенно иным путем, нежели их западным соседям. Тем не менее, Германии пришлось пройти и через революцию 1918 г., и через страшную гиперинфляцию 1923 г. Немецкая история сложилась, в общем-то, из тех же "кубиков", что и французская. Только творцы этой истории "укладывали" их в несколько иной последовательности. Более того, что современникам казалось полным и окончательным успехом германского экономического гения, с высоты сегодняшних знаний предстает лишь решительным рывком, после которого имел место столь же решительный откат к системе хозяйственного администрирования, сложившейся во времена гитлеровского правления. Конечно, национал-социалистическая экономическая модель, просуществовавшая немногим более десятилетия (примерно с середины 30-х до второй половины 40-х гг.), не была простым возвратом в прошлое. Тем не менее, ее появление на свет свидетельствовало о незавершенности процесса модернизации в Германии. После Второй мировой войны Германия вынуждена была пройти через новый этап радикальных экономических преобразований, которые и создали нынешнюю стабильную хозяйственную систему. Таким образом, процесс модернизации в целом занял порядка полутораста лет, в отличие от французских ста. В целом же, несмотря на все возникавшие в ходе преобразований трудности, Германия успешно завершила модернизацию и получила высокоразвитую, эффективно функционирующую экономику. Исходные условия для осуществления германских реформ были, с одной стороны, как и во всех странах, расстающихся со средневековой системой хозяйствования, похожи на французские, с другой же - имели заметные отличия. Сближало Германию с Францией к концу XVIII столетия сохранение системы феодальных повинностей в деревне и цеховых ограничений в городе, что серьезно ущемляло свободу производителя и задерживало процесс дифференциации крестьянства. В то же время для немецких земель не была в целом характерна столь всеобъемлющая бюрократизация хозяйственной жизни, как та, что имела место у французов (регламентация производства и торговли, высокое налоговое бремя, многочисленный чиновничий аппарат). Конечно, движение от феодализма к абсолютизму постепенно формировало бюрократию, и эта бюрократия должна была брать на себя некие административные функцииНо все же масштабы германского этатизма отставали от масштабов французского. Многочисленные маленькие (порой карликовые) государства в целом не могли создать пронизывающий всю толщу народного хозяйства механизм контроля за производителем и торговцем. В целом эпоха реформ в Германии пришлась не на XVIII век. Самой яркой фигурой данного столетия был прусский король Фридрих Великий, осуществлявший типичную меркантилистскую политику регулирования производства и внешней торговли. Фридрих вводил таможенные пошлины, запрещал импорт отдельных товаров в Пруссию и экспорт сырья из своей страны, распространял и опекал мануфактуры. Все это делалось для того, чтобы поддерживать высокие военные расходы, позволяющие содержать, наверное, лучшую по тем временам армию. В 1740-1786 гг. 70-80% государственных расходов в Пруссии шло на военные цели, что значительно превышало уровень милитаризации экономики даже в такой воинственной стране, как Франция. Фридрих Великий Расколотая на множество государств Германия не представляла собой единого централизованного административного хозяйства, хотя в то же время не могла ни в коей мере считаться и хозяйством рыночным. Отсутствие одних проблем компенсировалось наличием других. Важнейшими среди них были следующие. Во-первых, для определенной части Германии, особенно для находящихся за Эльбой территорий Пруссии, оставалась актуальной проблема отмены крепостного права, которая во Франции была к тому времени уже решена. Во-вторых, в Восточной Германии коммерческий оборот земли был сильно бюрократизирован и фактически сошел на нет. Представители третьего сословия не имели права приобретать дворянские земли, тогда как во Франции торговля землями (за исключением церковных) еще до революции была широко распространена. Помещики же, в свою очередь, не могли свободно прирезывать себе крестьянские наделы, как это делалось, например, в Англии в процессе знаменитого огораживания. Еще Фридрих Великий в 1764 г. запретил сгонять крестьян с земли. Это требование не всегда выполнялось, но все же накладывало отпечаток на аграрные отношения. Более того, Фридрих ввел своеобразную "кастовую" систему, при которой представители каждого сословия должны были заниматься только той профессией, к которой "по рождению" принадлежали. Армия и государственная служба оставались исключительно прерогативой дворянства, а каждый "башмачник, как говорила немецкая пословица, оставался при своей колодке". В-третьих, территориальная раздробленность Германии и сохранение ряда средневековых городских привилегий препятствовали формированию единого национального немецкого рынка, создавая серьезные трудности при перемещении товаров. Таможенные барьеры и разного рода административные ограничения приводили к искусственному удорожанию продукции. В 1790 г. в Германии насчитывалось в общей сложности 1800 таможен. Один француз в то время даже сравнил германскую торговлю с заключенным, находящимся за тюремными стенами. В общем, пока оставалась раздробленность страны на сотни мелких княжеств, которые очень добросовестно придерживались меркантилистской политики и из таможенных доходов извлекали огромные выгоды; пока держались старые привилегии городов, пришедших в упадок, но не желавших расставаться с освященными временем правами,- торговля внутри страны не могла сделаться сколько-нибудь видимым хозяйственным фактором". Самым крупным и сильным из них была Пруссия, ставшая в итоге объединителем разрозненных земель. Поэтому именно преобразования, осуществленные в державе Гогенцоллернов уже после смерти Фридриха Великого, представляют наибольший интерес для выяснения хода германской экономической модернизации. В отличие от Франции, неудачно вступившей на путь реформ, а потому вынужденной в конечном счете осуществлять преобразования революционным путем, Пруссия смогла обеспечить сравнительно мягкий и медленный демонтаж той системы отношений, которая препятствовала становлению рыночных начал. На протяжении примерно четверти века в этой стране был осуществлен комплекс важнейших экономических изменений, включавших четыре основных элемента: аграрную и финансовую реформы, ликвидацию цехового строя, а также формирование единого таможенного пространства, объединившего территорию Пруссии с территорией других немецких государств (т.е. формирование своеобразной зоны свободной торговли). Можно считать, что уже примерно к середине 30-х гг. XIX века, а вовсе не к 70-м гг. (когда возникла германская империя) в немецких землях сформировались благоприятные условия для проведения индустриализации. Важнейшим фактором, повлиявшим на сравнительно мягкое осуществление немецких преобразований, стали последствия французской революции и ход наполеоновских войн. С одной стороны, разрушительный характер революции предостерегал элиты европейских государств от недооценки значения эволюционных преобразований. Никому не хотелось наблюдать у себя дома столь же печальные экономические результаты, как те, которые имела Франция за десять революционных лет. С другой же стороны, перед глазами был пример Наполеона, который сумел быстро решить основные проблемы финансовой и политической стабилизации именно реформаторским путем. Причем пример был у немцев перед глазами в самом прямом смысле этого слова, поскольку наполеоновская армия вела успешные боевые действия в Центральной Европе, лишний раз демонстрируя тем самым эффективность той государственной и хозяйственной системы, которая возникла во Франции в эпоху существования Первой империи. Левый берег Рейна непосредственно вошел в состав наполеоновской империи, и, таким образом, расположенные там земли получили мощный импульс для экономического развития. Уже в начале XIX века там стала складываться экономическая культура, в значительной степени находившаяся под воздействием идущих с Запада модернизаторских тенденций. Зарождающийся немецкий бизнес получил возможность функционировать на французском рынке с использованием французских "правил игры". Это, в частности, способствовало резкому расширению немецкой текстильной промышленности, которая до того находилась практически в зачаточном состоянии. В западной части Германии (на правом берегу Рейна) Наполеоном был создан Рейнский союз. Входившие в него государства оказались сателлитами Франции, и там осуществление реформ также шло чрезвычайно интенсивно, тем более что исходные условия, сложившиеся на Западе, благоприятствовали преобразованиям. В Вестфалии, Бадене, Вюртенберге, Баварии к началу XIX века уже существовали твердые крестьянские права на пользование землей. Денежные повинности, связанные с этим пользованием, были неизменными, что создавало для крестьянина стимулы к совершенствованию производства. Крепостная зависимость носила сравнительно мягкие формы. Поэтому крепостное право в землях Рейнского союза отменялось, личные феодальные повинности устранялись, цеха разрушались, а в королевстве Вестфалия был даже введен Кодекс. В известной степени улучшилась под воздействием Наполеона и внутригерманская торговля. Во-первых, произошло укрупнение государств, что само по себе облегчало передвижение товаров, не разделенных теперь границами. Во-вторых, в 1807-1812 гг. Бавария, Баден и Вюртемберг отказались от множества внутренних таможен, облегчив тем самым торговлю внутри своих пределов. Надо отметить, что экономические преобразования в Вестфалии, как и в других государствах Рейнского союза, не были просто навязаны французской оккупацией. В немецких государствах имелись собственные силы, настроенные на решительные преобразования, поскольку культурное взаимодействие этих земель с Францией было весьма велико. Наполеон поддержал именно эти силы, воспрепятствовав тем самым укреплению возможных контрмодернизаторских тенденций. Именно в этот период в фундамент будущего быстрого экономического развития немецких земель были заложены серьезные культурно-хозяйственные основания. Ориентация на свободу хозяйственной деятельности, на торговые связи с Францией и другими странами прочно вошла в менталитет западных немцев. Поколение немецких бизнесменов, достигшее зрелости в рейнском регионе к 30-м гг., как правило, в юности проходило через французскую образовательную систему и училось французскому языку. Многие из них были даже рождены на свет французскими гражданами. Именно эти люди сыграли огромную роль в том быстром хозяйственном подъеме, который к 30-м гг. начался в Германии. Если говорить в целом о преобразованиях в западной и южной частях Германии, то можно отметить, что "долгое время эти реформы находились как бы в тени прусских реформ, рассматривались историками либо как продукт иноземного господства, либо как сугубо рационалистические и просветительские мероприятия. Многие современные исследователи справедливо рассматривают оба типа реформ как равнозначные. Идеи национального воспитания и мобилизации сил народа, развития его инициативы и участия в общественной жизни, бывшие лейтмотивом прусских реформ, не нашли отклика в рейнских странах. Здесь в центре внимания были государство и его консолидация, тогда как национализм не играл особой роли. В проведении либеральных экономических преобразований Пруссия опередила другие германские земли, однако в рейнских государствах реформы оказались мощнее и последовательнее в преодолении сословных барьеров и введении революционного принципа равенства". Тем не менее, основное значение для будущего германского экономического развития имели реформы в Пруссии. В плане культурного заимствования там все обстояло сложнее, но все же французское влияние было определяющим. Достаточно сказать, что реформы в этой стране начались спустя всего лишь год после того, как наполеоновские войска торжественным маршем прошли по Берлину (27 октября 1806 г.), и, спустя три месяца после унизительного для пруссаков Тильзитского мира (7 июля 1807 г.), в результате которого западные земли были отрезаны от державы Гогенцоллернов в пользу передового в правовом смысле королевства Вестфалия, а восточные - в пользу Варшавского королевства. Военные поражения заставляли задуматься о причинах слабости и приводили к выводу о необходимости осуществления преобразований. Разрушать складывавшуюся веками феодальную систему хотелось не столь уж многим, но слишком силен был шок, полученный в результате поражения. На этой почве использование прогрессивных идей передовой части общества представлялось наиболее подходящим инструментом для сохранения державы. Еще одним вызовом эпохи для германских государств, как и для Франции, было развитие английской экономики. Немцы стремились изучать опыт англичан и перенимать (а порой и воровать) их технологии. Готфрид Брегельман - владелец первой бумагопрядильной фабрики на немецкой земле, стремясь усовершенствовать ее техническое оснащение, отправился в начале XIX века в Англию и делал там тайком чертежи новых станков. Затем он вывез эти чертежи на родину вместе с наиболее сложными деталями, которые пришлось просто украсть. Вскоре его фабрика была оснащена не хуже английских. Или вот еще пара примеров. Фридрих Харкорт в 1819 г. завербовал лучших британских металлургов, которые, приехав в Германию, подготовили целое поколение немецких мастеров. Эберхард Хеш в 1823 г. отправился в Шеффилд изучать технику пудлингования. С трудом сбежав от англичан, после того как те заподозрили его в промышленном шпионаже, Хеш затем открыл на родине свой завод, ставший вскоре одним из крупнейших металлургических концернов Германии. Впоследствии Германия сама стала тем центром, через который модернизация шла за рубеж - прежде всего, в Австро-Венгрию и Россию. Способствовала эффективному проведению реформ и специфически прусская система взаимоотношений аристократии и государства. В Пруссии и гражданский аппарат, и офицерский корпус преимущественно формировались из аристократов. Прусские помещики - юнкеры оставались в полном смысле этого слова важнейшей опорой монархии. Они выполняли сразу двойную государственную функцию. Юнкеры были одновременно и командирами в воинских формированиях, и местной властью в своих деревнях. Таким образом, в Пруссии сливки общества служили королю (может быть, точнее сказать - короне), а не фрондировали. Причем дисциплина на службе была чрезвычайно высокой. До тех пор пока король поддерживал реформаторов, они вполне могли бросать вызов старым сословным привилегиям. Юнкеры начали реформы, юнкеры добились того, что эти реформы были проведены преимущественно в их интересах, юнкеры обеспечили либеральную систему внешней торговли, и юнкеры же полностью свернули нестойкий германский либерализм, как только он перестал удовлетворять их интересам. В Германии с ее авторитарным единством демократическая процедура долгое время была не только не нужна, но и невозможна. По-настоящему общество раскололось только с возникновением сильного рабочего класса и социал-демократической партии. Тогда-то и начались политические кризисы, которые в итоге привели к революции и к установлению тоталитарного гитлеровского режима. Следует заметить, что при всех обстоятельствах немецкое общество действительно не травило своих государственных деятелей (даже самых нестандартных) так, как это делало, скажем, общество французское. Еще одним важным фактором успеха реформ было состояние прусского сельского хозяйства, которое начало трансформироваться еще до начала осуществления прусских реформ как таковых. Связано это было с началом индустриализации в Англии, сопровождавшейся серьезной структурной перестройкой, повышением роли промышленности и снижением значения сельского хозяйства (особенно производства зерна). Соответственно богатый английский рынок должен был искать поставщиков импортной сельхозпродукции, которые могли бы с лихвой возместить те потери, что были понесены местным земледелием. Наиболее подходящим поставщиком оказались крупные юнкерские хозяйства, сосредоточенные преимущественно в восточной части Пруссии. Для юнкеров открылись феноменальные возможности, и они не замедлили ими воспользоваться. В 1777-1784 гг. число кораблей с зерном, отправляющихся из кенигсбергской гавани, возросло почти в три раза. К 1805 г. Пруссия закрывала половину всей потребности Англии в импортном зерне. Однако развитие экспортного производства объективно столкнулось с двумя трудностями. Юнкерам не хватало земли и капитала. Что касается земли, то ее потенциальные резервы имелись, поскольку крупные юнкерские хозяйства были окружены уделами, находившимися в пользовании крестьян, часто почти разорившихся и наверняка в большинстве случаев неспособных использовать прогрессивные агротехнические методы. Но прирезка этих земель была ограничена эдиктом Фридриха Великого. В результате в Пруссии сложилась система взаимной зависимости. Крестьянин страдал от эксплуатации помещика и не мог развернуться в своем хозяйстве на широкую ногу, но и юнкер страдал из-за того, что чахлые мелкие хозяйства окружали его со всех сторон, не давая воспользоваться землей, которую он считал своей. Капитал, необходимый для проведения агротехнических усовершенствований в сельском хозяйстве, теоретически можно было привлечь из города. Однако этому препятствовала правовая система, согласно которой городской простолюдин не имел права владеть землей. Таким образом, ипотека как наиболее эффективная форма кредитования сельского хозяйства оказывалась невозможна. Купцу или банкиру не было смысла кредитовать юнкера, поскольку он не мог взять его земли в залог и воспользоваться ими в случае банкротства заемщика. Отток прусского зерна на экспорт при том, что возможности расширения сельскохозяйственного производства были ограничены, привел к появлению серьезной инфляции. С 1750 по 1800 г. цены на многие потребительские товары в Германии выросли на 50-100%. При этом доходы горожан существенно вырасти не могли, поскольку они не принимали участия в экспортной экспансии. В результате несельскохозяйственное население сильно пострадало от того, что старые юридические нормы не вписывались в новые экономические реалии. Таким образом, в Пруссии и юнкеры, осваивавшие передовые методы хозяйствования, и горожане, стремившиеся к сотрудничеству с ними, были объективно заинтересованы в преобразованиях. У истоков преобразований, осуществленных в Пруссии, стояли два человека - барон Фридрих Карл фом унд цум Штейн и князь Карл Август фон Гарденберг. Оба они были выходцами из западных немецких земель - Штейн из Нассау, Гарденберг из Ганновера, оба окончили Геттингенский университет и оба перешли со временем на прусскую службу. Кстати, определяющее воздействие выходцев из наиболее культурных западных земель в целом было характерно для прусских реформ первой половины XIX века. Реформы проводились в условиях абсолютизма и способствовали росту экономического неравенства, причем учитывая, насколько антикрестьянский характер носила земельная реформа, можно сказать, что, скорее всего, при демократическом правлении преобразования вообще пошли бы по другому пути. Но при этом следует, надо признать, что как хозяйственный, так и социальный прогресс несомненно имели место. И в этом состоит основное значение преобразований. К моменту начала прусских реформ уже вполне отчетливо выявились первые успехи промышленной революции в Англии (так, в частности, Штейн имел возможность лично изучить опыт современных английских предприятий и политических структур во время своей поездки в 1789 г.) и многочисленные проблемы революционной Франции. Поэтому реформаторы ориентировались прежде всего на британские идеи и институты, стремясь обеспечить своей стране постепенность перехода к новому обществу. Надо заметить, что немецким реформаторам вообще был чужд традиционно существовавший в рядах бюрократии дух заботы о личных интересах. Реформаторский порыв во многом исходил из желания не допустить у себя тех эксцессов, которые имели место во Франции. Революционный по своему духу порыв реализовывался методами, вполне традиционными для абсолютистской монархии. "Централизация и рационализация государственной власти, отделение сословий от политики в целях сохранения монархического главенства в государстве, расширение государственной монополии на власть в социальной и культурной сферах, а также в области построения взаимоотношений с регионами, независимая от какого бы то ни было контроля со стороны общества бюрократия, отвечающая лишь перед государством и перед монархом - все это восходило к типичной абсолютистской программе и имело длительную историю в Бранденбурге и Пруссии". Прусские реформы берут начало с королевского эдикта 9 октября 1807 г., подготовленного Штейном и представлявшего собой первый шаг в области аграрных преобразований. В соответствии с этим документом в стране уничтожались крепостная зависимость (для одной части крестьян сразу, для другой - с 1810г.) и сословное деление. Соответственно вводился свободный рыночный оборот земель. Крестьяне и бюргеры с этого момента могли приобретать дворянские земли, что должно было способствовать как повышению эффективности их использования, так и развитию ипотеки. Все крестьянские повинности, обусловленные не личной зависимостью, а правом пользования землей или особыми контрактами, по-прежнему оставались в силе. Таким образом, получалось, что эффективность ведения хозяйства крепким крестьянином все же ограничивалась обязанностью нести старые повинности, а эффективность ведения помещичьего хозяйства снижалась из-за обязанности поддерживать бедствующего арендатора. Ведь даже самый захудалый крестьянин имел право на получение от помещика пособия в случае неурожая или падежа скота, а также право на древесину и валежник из господского леса. Кроме того, помещик отвечал за уплату податей в случае несостоятельности крестьянина и обязан был возводить необходимые тому постройки, что после военных разрушений было особенно актуально. Пребывавшие в единой "хозяйственной связке" помещик и крестьян, по-прежнему мешали друг другу жить и работать. Завязывавшийся веками узел надо было так или иначе разрубить. Уже через несколько месяцев после начала реформы - 14 февраля 1808 г. помещики получили возможность в определенных случаях присоединять к своим имениям крестьянские наделы. Однако это было лишь началом длительного процесса разделения земель. Прусская аграрная реформа затянулась на долгие годы именно потому, что требовалось урегулировать отношения помещиков с крестьянами. Следующий кардинальный шаг был сделан только в 1811 г. при Гарденберге. Значительной части крестьян (в основном владельцам крепких, жизнеспособных хозяйств) предоставлялось право собственности на землю - с тем, однако, условием, что они половину (ненаследственные держатели) или треть (наследственные) ее отдают помещику. Очередной этап войны задержал реформу, но 29 мая 1816 г. в практику регулирования аграрных отношений были внесены окончательные разъяснения, и начался процесс качественных преобразований, который в основном завершился к концу 30-х гг. Несколько по-иному протекал процесс реформирования |на Западе - в Рейнланде и Вестфалии. При французах там и реформа была проведена на французский манер, т.е. в пользу крестьян. Однако затем результаты этой реформы были отменены. В итоге прусский путь преобразований сельского хозяйства все же возобладал и там. В конечном счете аграрная реформа привела к тому, что значительная часть крестьянских земель перешла к помещикам и усилила мощь юнкерских латифундий. Так, например, в Бранденбурге крестьяне к 1859 г. потеряли около 20% своих земель. Кроме того, те крестьянские хозяйства, которые не подлежали регулированию по нормам 1816г. (в основном это были слабые хозяйства сомнительной жизнеспособности), фактически во многих случаях присоединялись к помещичьим фольваркам. К 1837 г., по оценке И. Костюшко, таким образом было присоединено порядка 30 тыс. хозяйств. По оценке X. Холборна, к 1846г. потери бедноты оказались еще больше. В общей сложности от 46 до 54 тыс. крестьянских хозяйств вместе с 70 тыс. мелких семейных владений попало в руки знати. В ряде случаев (в основном это зависело от конкретного региона) крестьянам удавалось отстоять свои права на землю, но в целом преимущество в борьбе было все же на стороне юнкеров. М. Китчен, подводя итоги аграрной реформы в целом, указывал: большинство историков полагает, что крестьяне потеряли примерно 2,5 млн акров, или порядка 45% всех земель, хотя, конечно, точный подсчет в таких вопросах невозможен. Одной из особенностей аграрной Германии стало то, что в отличие от английской практики крупного землевладения образованные после реформы поместья не сдавались в аренду фермерам, а управлялись централизованно, как единое капиталистическое. Германия стала страной крупного землевладения - одним из наиболее ярко выраженных государств подобного типа в Европе. К 1907 г, 62% обрабатываемых земель приходилось на крупные и средние хозяйства. Важным этапом реформы стал также раздел общинного имущества, осуществленный в 1821 г. Община препятствовала становлению хозяйственной самостоятельности крестьянина, сохраняла зависимость отдельных производителей друг от друга. Превращение общинного имущества в частную собственность позволяло его продавать, закладывать, пускать в нормальный хозяйственный оборот. Наконец, в 1850 г. был начат последний этап реформ, на котором регулировались отношения применительно к тем землям, которые до сих пор оставались не поделенными. Была разработана система выкупных платежей, но процесс выкупа растянулся на десятилетия, так что еще в конце 20-х гг. XX века в Германии имелись обремененные платежами хозяйства. Мероприятия этого последнего этапа в большей степени, чем раньше, ориентированы были на интересы крестьянства, получавшего возможность платить в рассрочку, однако, как отмечал Г. Кауфман, "было уже поздно. Число регулирований по закону 1850 г. было невелико; большинство крестьян, которых он должен был спасти, было уничтожено на основании разъяснений 1816 г.". Таким образом, реформа шла очень медленно и, казалось бы, неэффективно. Такой подход можно было бы считать правильным, если бы целью аграрной реформы являлось именно наделение землей крестьян. Однако на самом деле первостепенное значение для экономического развития имеет не то, кому конкретно достанется спорное имущество, а сам факт четкого определения прав на него. Главное, чтобы был конкретный собственник, имеющий защищенную законом возможность как использовать землю в своих хозяйственных интересах, так и продать ее на сторону. Если такой собственник имеется, рынок сразу же или со временем перераспределит имущество и отдаст надел в руки эффективно работающего хозяина. В Пруссии земля была в конечном счете поделена, хотя на это и ушло значительно больше времени, чем во Франции. Более того, завершение раздела в пользу помещиков способствовало созданию в Пруссии крупных эффективно работающих юнкерских хозяйств и массовому оттоку безземельного крестьянства в город. Дифференциация сельского населения и его значительное сокращение способствовали развитию рыночных отношений, создавали, с одной стороны, огромное число потребителей продукции формирующейся немецкой промышленности, а с другой - большой отряд рабочих, активно используемых национальным капиталом. "Удавшаяся" агарная реформа во Франции создала вялый рынок и усилила стимулы для экспорта капитала за рубеж. "Неудавшаяся" аграрная реформа в Пруссии создала прочную базу для бурного развития капитализма в будущей германской империи. "В смысле экономической модернизации реформы больше дали Пруссии, нежели революция - Франции",- справедливо отмечал Б. Фогель. По оценке Д. Клэпхэма, "в период с 1815 по 1850 г. имел место существенный прогресс в сельском хозяйстве. Наиболее быстрым он был в восточных землях. Традиции лидерства, традиции служения своей семье и государству в сочет ...
марик: ... ании с появлением экономических стимулов способствовали превращению помещиков в энергичных хозяйственников". Уже к 50-м гг. Германия вряд ли могла чему-то научиться у других стран в области ведения сельского хозяйства. Что же касается химизации, то Германия вообще была бесспорным мировым лидером в этой области. Прогресс в сельском хозяйстве привел к тому, что в 20-30-е гг. XIX столетия восточные провинции стали основным поставщиком зерна и шерсти на емкий английский рынок (это положение сохранилось вплоть до середины 60-х гг.). Укрепление экономических связей с промышленно развитой Англией, в свою очередь, способствовало внедрению в крупное немецкое сельскохозяйственное производство передовых для того времени машин и оборудования. Урожайность зерновых в Германии постепенно стала самой высокой в Европе. В 1913 г. она была почти в два раза выше, чем во Франции, не говоря уже о других, менее развитых странах. Это определялось тем, что по оценкам, приводимым В. Зомбартом, производительность труда в сельском хозяйстве Германии на протяжении XIX века возросла в два-три раза. Ярким примером того, насколько серьезно стали относиться сельскохозяйственные производители к использованию имеющихся в их распоряжении ресурсов, является применение наряду с традиционными пшеницей или рожью новых высокоприбыльных культур. Так, скажем, в последней четверти XIX века в Германии в пять раз увеличились посевные площади, используемые под сахарную свеклу - одну из наиболее передовых сельскохозяйственных культур того времени. Одновременно развивалась и сахарная промышленность. Если в эпоху континентальной блокады перерабатывалось лишь 3% сахарной свеклы, а после победы над Наполеоном - даже меньше, то в 1850г.- уже 7,2%, а в 1909 г.- 16%. По объему производства сахара Германия была в 1913 г. мировым лидером. Все это не следует, правда, рассматривать в качестве признака обязательной высокой конкурентоспособности германского сельского хозяйства. В последней трети XIX века оно стало не слишком конкурентоспособным на фоне России и заокеанских стран, использующих экстенсивные методы развития аграрного сектора экономики. Высокая производительность труда в Германии оказалась бессильной перед низкими издержками российского хлебороба или аргентинского скотовода. Конечно, фактором успешного развития реформ стало не то, что земля отошла именно к помещикам (сам по себе помещик ничуть не лучше крестьянина в смысле предприимчивости и умения эффективно вести хозяйство). Важно было то, что в стране сформировались крупные имения, которые впоследствии переходили из рук в руки, причем дворянство все же не сохранило земли в своих руках. Например, уже в 1824-1834 гг. в Восточной Пруссии разорилось 230 юнкерских хозяйств, перешедших в конечном счете в руки буржуазии. Дальше процесс разорения шел, очевидно, не меньшими темпами. В результате такого рода развития событий в 80-х гг. XIX века в семи восточных провинциях Пруссии 64% помещиков уже не принадлежали к дворянскому сословию, тогда как в конце XVIII века еще никто из простолюдинов не имел права на покупку дворянского имения. По оценке Т. Хамероу, примерно треть юнкерских поместий Пруссии попала после реформы в руки буржуазии. Он же приводит данные о том, что к 1885 г. только 13% латифундий Восточной Пруссии находились в руках одной и той же семьи на протяжении полувека, что тоже явно отражает динамизм рыночной торговли землей в пореформенной Германии. Таким образом, можно сказать, что третье сословие в Пруссии все же добилось своего, но в отличие от Франции здесь успех сопутствовал только той его части, которая смогла эффективно распорядиться капиталом и землей. Прусская аграрная реформа не только способствовала развитию самого сельского хозяйства, но и сформировала предложение рабочей силы в тех регионах, где вскоре начала быстро развиваться промышленность. Специальное исследование, проведенное недавно на статистических материалах прусской Верхней Силезии - одного из наиболее развитых промышленных регионов во всей Европе, показало, что в 1843-1861 гг. внутренняя миграция дала 54% прироста населения в промышленной зоне этого региона, а в 1861-1875 гг.- даже 66%. Иначе говоря, те рабочие, в которых так нуждались шахты Верхней Силезии, пришли из аграрного сектора, где интенсивно шла дифференциация крестьян. При этом сам сельскохозяйственный сектор нисколько не пострадал, а напротив, бурно развивался и, несмотря на сокращение численности аграрного населения, сумел обеспечить промышленность продовольствием. Те работники, которые остались в деревне, а не ушли на шахты, зарабатывали, конечно, несколько меньше мигрантов, но и их реальная зарплата выросла за счет повышения производительности труда примерно в два раза за период с 1849 по 1899 г. Вторым важнейшим элементом комплекса прусских реформ стала ликвидация цехового строя, осуществленная Гарденбергом в 1808-1811 гг. Инструкция, спущенная из Берлина провинциальным властям Пруссии в 1808 г., гласила: "Каждому должно быть позволено развивать все свои способности и силы настолько свободно, насколько это возможно, а все существующие ограничения для этого должны быть отменены так быстро, как это только возможно". Эдиктом о торговом налоге, появившимся на свет в ноябре 1810 г., и законом о торговой политике, изданным в сентябре 1811 г., цеха и гильдии лишались всех имевшихся у них привилегий. Старые цеха можно было ликвидировать либо по решению большей части их членов, либо просто по решению администрации. Но формальная ликвидация была не столь уж важна, поскольку каждый купивший у государства соответствующую лицензию на организацию производства мог начинать свою деятельность в удобном для него месте, не спрашивая ни у кого дополнительного разрешения. Пруссия, которая еще недавно была одним из наиболее отсталых в экономическом плане немецких государств, теперь вдруг оказалась впереди соседей. Немаловажное значение для экономической либерализации наряду с отменой цеховых ограничений имел прусский эдикт 1812 г. о предоставлении равных гражданских прав евреям. Значительная роль, которую они играли в экономике Нового времени, вряд ли может быть подвергнута сомнению. Из 370 наиболее известных германских бизнесменов XIX века 74% были протестантами, 16% - католиками и 7% - евреями; при этом по состоянию на 1900 г. в стране проживало 62% протестантов, 36% католиков и 1% евреев. Таким образом, евреи в Германии дали на протяжении XIX века значительно больший процент бизнесменов, чем составляет их доля в населении страны. Понятно, что без уравнения в гражданских правах с немцами такой роли в экономике евреи не сыграли бы. Третьим элементом комплекса экономических преобразований в Пруссии стала финансовая реформа, начатая в 1810г. Гарденбергом. Как и реформа земельная, она имела чисто бюрократический характер и не обсуждалась в обществе. Непосредственным толчком к осуществлению фискальных изменений стала потребность произвести репарационные выплаты Наполеону. В 1820 г. было введено два прямых налога: поземельный, дифференцированный по отдельным провинциям, и подоходный, дифференцированный по четырем классам плательщиков. Займов, правда, избежать не удалось, а потому государственный долг, достигший к концу войны 250 млн талеров и требовавший на свое обслуживание 20% бюджетных расходов, надолго остался головной болью прусского правительства. Но зато постепенно были отменены льготы при уплате поземельного налога. Другим важнейшим мероприятием стала приватизация земель, конфискованных у церкви (в равной степени и католической, и протестантской), а также относящихся к королевскому домену. Однако правительство не было достаточно сильно для того, чтобы добиться исправных поступлений платежей в казну. Тогда Гарденберг сменил приоритеты и сделал упор на взимание косвенных налогов, которые, как показывал английский и французский опыт, собирались гораздо лучше прямых. Хотя прямые налоги сохранили свое значение, они давали в целом не более половины поступлений в казну. В основе созданной Гарденбергом финансовой системы лежали косвенные налоги на роскошь и на потребление, а также промысловый сбор (плата за получение лицензии на открытие производства), гербовый сбор и особенно таможенные пошлины, которые по мере становления таможенного союза стали играть первостепенную роль. Так, например, в 1841 г. из 56 млн талеров бюджетных доходов 22,5 млн давали таможенные платежи. Если старые акцизы действовали только в городах, то новый налог на потребление коснулся также и дворян. Кроме того, у них были отняты в пользу государства некоторые старые феодальные баналитеты - налог на помол зерна, на производство пива и водки. Налоги стали платить все подданные королевства, причем независимо от принадлежности к высшему сословию и от своих личных заслуг. Наконец, четвертым элементом реформы (и, возможно, самым впечатляющим) стало создание таможенного союза. Его основы были заложены в Пруссии 26 мая 1818г. высшим налоговым администратором страны Карлом Георгом фон Ма-асеном, ставшим впоследствии (после Мотца) министром финансов. К 1818 г. внутри самого прусского государства сохранялось 67 таможенных тарифов, не считая тех, которые были введены в свое время шведами в Померании и французами на левом берегу Рейна. Маасеном было отменено подавляющее большинство внутренних ограничений для торговли. Различные прусские провинции составили вместе единый рынок, столь необходимый для ускоренного развития экономики. Но самым главным было даже не само по себе экономическое объединение Пруссии, а то, каким образом оно осуществлялось. Хотя страна, естественно, сохранила практику взимания пошлин на своей внешней границе, общая таможенная стратегия по оценке Д. Клэпхэма, "прусский тариф 1818 г. был наиболее мудрым и научно обоснованным из всех тарифов, существовавших в великих державах того времени". Тариф служил не столько обособлению прусской экономики от остального мира, сколько стимулированию создания единой общегерманской зоны свободной торговли. Для реализации этой цели было определено два важнейших условия: сравнительно низкий уровень пошлин и свободное присоединение других немецких государств к прусскому торговому пространству посредством создания таможенного союза. Сырье вообще разрешалось ввозить в Пруссию беспошлинно. Для продукции обрабатывающей промышленности тариф составил всего лишь 10%. Для товаров колониальной торговли он был самым высоким: 20-30%. Но на фоне ставок, установленных в то время Францией (свыше 100% на сырье), немецкий тариф мог считаться просто образцом либерализма. Он не препятствовал внешней торговле, не поощрял контрабанду и давал хорошие поступления в государственную казну. Первый сосед, карликовое государство Шварцбург-Зон-дерсхаузен, уже в 1819г. дал свое согласие на "экономическое поглощение" его Пруссией в рамках системы таможенного аншлюза. В дальнейшем процесс стал набирать обороты, и соседи потянулись один за другим. Объединение со сравнительно крупными германскими государствами Пруссию в финансовом и хозяйственном плане интересовало меньше. Ведь по сравнению с ней самой все остальные государства не являлись столь уж крупными, а потому расширение масштабов внутреннего рынка для пруссаков было не так важно, как для соседей. Когда Таможенный союз все же возник, в него вошли территории, на которых проживало 23,5 млн человек,- при этом 15 млн составляло население Пруссии. Эти числа показывают, кто от кого зависел в большей степени. Всеми участниками нового союза был принят прусский тариф. Пруссия же представляла таможенный союз на всех международных переговорах. Каждое государство сохраняло определенные права, гарантирующие его независимость, но они были в значительной степени формальны. Экономический и политический вес лидера определял границы возможного сопротивления участников таможенного союза. Поскольку для принятия резолюций на конгрессе союза необходимо было единодушное голосование, прусским политикам требовалось изрядное мастерство политического манипулирования. Малые государства имели возможность наложить вето на предлагаемые решения. Но на практике им не слишком удавалось проводить какую бы то ни было линию, отличающуюся от генеральной. Окончательное завершение формирования Германского таможенного союза произошло уже после политического объединения страны и пришлось на 1888 г., когда в союз вступили наконец долго державшиеся независимо Гамбург и Бремен. По оценке Д. Клэпхэма, ускоренное промышленное развитие Германии началось в 1835 г., т.е. сразу после завершения формирования Таможенного союза, и стало заметно уже в 1845 г. Конечно, уровень развития германской экономики в этот период времени не следует переоценивать. Немцы начинали с обычного копирования западных товаров, с попытки самостоятельно сделать то, что уже хорошо получалось у англичан или французов. На промышленной выставке в Лондоне в 1851 г. корреспондент "Allgemeine Zeitung" стенал, что все гер-манские изделия являются лишь копиями того, что производится в Англии или во Франции. Но данный этап развития промышленности был Германии объективно необходим, чтобы в дальнейшем сделать серьезный хозяйственный рывок
марик: Германия - 2 Немецкий ВПК с его "высокими технологиями" появился уже после того, как страна стала нормально развиваться, и принес ей скорее проблемы, нежели достижения. До начала ускоренной милитаризации страны Пруссия быстро превращалась в развитое рыночное хозяйство, не ставя перед собой никаких сверхзадач. Одним из первых примеров создания эффективной системы нормативных актов, столь важной для осуществления экономической модернизации, стало прусское патентное законодательство, которое разрабатывалось уже после 1810г. и в полной мере начало оказывать воздействие на развитие инновационной деятельности примерно к 1815г. Значение разработки патентного законодательства трудно переоценить, поскольку именно от того, насколько четко закрепляется за изобретателем право на использование продукта его деятельности, зависит технический прогресс. Постепенно, ко второй половине XIX столетия, Германия действительно оказалась мировым лидером в сфере создания и применения рада новейших технологий, особенно в области химии, электротехники, автомобилестроения (но не в защищенной таможенными пошлинами металлургии). Однако еще большее значение для осуществления модернизации имело эффективно функционирующее законодательство об акционерных обществах. Первое германское железнодорожное акционерное общество было создано Листом, по европейским меркам, довольно поздно - в 1835 г. В этом же году появилась и первая короткая железная дорога местного значения. Но уже спустя четыре года открылась магистраль "Лейпциг-Дрезден", годом позже появилась трасса "Лейпциг-Магдебург". Быстрое и удачное формирование акционерных обществ позволило государству в Пруссии (но не в южных и западных германских землях, таких как Ганновер, Баден, Вюртемберг) почти сразу же (с 1842 г.) устраниться от непосредственной организации работ по железнодорожному строительству и оставить за собой лишь функцию гарантирования доходов частного сектора в тех случаях, когда капитал недостаточно активно привлекался к финансированию. На 31,5 млн талеров частных инвестиций, по которым гарантировалось получение 3,5% дивидендов, само государство вложило в 40-х гг. лишь 6 млн талеров. Нормальное развитие частного железнодорожного строительства было делом очень важным, поскольку государственное вмешательство в маленьких германских государствах зачастую только мешало становлению эффективно работающей железнодорожной сети. Если в 1840 г. в Германии было лишь 439 км железных дорог, то в 1845 г. протяженность линий возросла до 2131 км, т.е. увеличилась в пять раз. На 5874 км германских дорог во Франции имелось лишь 2127 км стальных магистралей. Причем важно отметить, что в Германии железнодорожная сеть была устроена значительно лучше, нежели во Франции, поскольку не замыкалась на одну лишь столицу, а позволяла оптимальным образом передвигаться по стране (тогда еще, кстати, даже не объединенной политически). Развитие системы транспортного сообщения и создание единого таможенного пространства способствовали выравниванию цен на всей территории Германии. В стране формировался единый рынок. Так, например, если в 1816-1820гг. разница в цене на хлеб между Пруссией и Вестфалией составляла 59%, то в 1901-1905 гг. она практически сошла на нет и составляла лишь 4,7%. Железнодорожное строительство дало толчок развитию многих других отраслей, так или иначе с ним связанных. В частности, не менее быстро, чем развитие самих железных дорог, шло создание подвижного состава. Если в 30-х гг. Германия покупала локомотивы в Англии, то уже в 1841 г. немецкий инженер Август Борзиг сконструировал свою собственную модель. Всего лишь через семь лет после этого 67 из 69 локомотивов, двигавшихся по немецким железным дорогам, были произведены Борзигом. К 1854 г. он смог выйти со своей продукцией и на мировой рынок. Еще одним следствием развития системы путей сообщения стало формирование отрасли по производству готового платья. Если страна разбита на отдельные локальные, почти не связанные друг с другом рынки, подобное производство не имеет смысла. Проще шить одежду на месте для конкретного заказчика. Но если готовое платье можно перевозить в больших количествах на большие расстояния, эффективнее строить крупные фабрики для всей страны. И вот в 1842 г., т.е. как раз тогда, когда был дан главный толчок свободному созданию частных железнодорожных компаний, появилась первая компания по производству готового платья - фирма "Герсон", за которой последовали и многие другие производители. Именно развитие железных дорог позволило Пруссии быстро освоить угольные бассейны и развить на данной базе металлургию. Характерно, что ускорение германского развития произошло в значительной степени именно за счет роста производительности труда. Так, например, в Рурском угольном бассейне она возросла к началу 70-х гг. примерно на треть. Влияние друг на друга тяжелой промышленности и транспорта было обоюдным. С одной стороны, железные дороги позволяли транспортировать промышленные грузы, а с другой - формировали спрос на металл. Если в 1840-1844 гг. строительство железных дорог потребляло 22,1 % производимого в стране железа, то в 1850-1854 гг.- уже 36,5%. В это время происходило активное вытеснение рельсов, произведенных в Англии, отечественной продукцией. Если в1843 г. только 10% рельсов для железных дорог изготавливалось в самой Германии, то в 1863г.- 85%. Более того, в 1863 г. экспорт продукции машиностроения из Германии превысил импорт. В 1843 г. специальным законом было разрешено свободное создание акционерных обществ (АО) во всех отраслях экономики Пруссии. Другие государства Европы, в отличие от Пруссии, не имели вплоть до 1850 г. общего законодательства о компаниях. Через четыре года после появления законодательства об акционерных компаниях и задолго до создания единой империи (в 1847 г.) был принят общегерманский вексельный устав. Наконец, в 1857-1861 гг. появился на свет и общегерманский Торговый кодекс. В экономическом смысле Германия была почти уже объединена. Даже единая система мер и весов сформировалась до возникновения империи - в 1868г. Не хватало только единой денежной системы, которая появилась на свет уже после завершения процесса политического объединения. В мае 1873 г. вместо прусского талера и других денежных единиц стала использоваться золотая марка. Новая валюта была укреплена огромным притоком золота, бывшего следствием выплаты французских репараций после завершения франко-прусской войны. Еще одним важным направлением либерализации хозяйственной деятельности в 1851-1865 гг. стало снятие существовавшего ранее в Рурском бассейне государственного контроля за угледобычей и связанными с ней производствами. Уже в 1869 г. практически всякое государственное регулирование было отменено. Это касалось любых видов хозяйственной деятельности на территории всей Германии. Наряду с дерегулированием после 1854 г. в Руре происходила частичная приватизация. В результате осуществления этой приватизации в 60-х гг. в Руре уже доминировали частные шахты, тогда как в Сааре и Силезии было много государственных предприятий. Постепенно эти различия в подходах к ведению дел стали серьезно сказываться на экономических результатах. Либерализация хозяйственной деятельности в Руре, осуществленная в 50-60-х гг., стала важнейшим стимулом для проникновения туда иностранного капитала - прежде всего французского, британского и бельгийского. Характерно, что французы, не имеющие достаточных стимулов для развития национальной экономики, поработали в те годы для подъема экономики немецкой. Именно иностранный капитал сумел реконструировать большую часть промышленности региона и добиться того, что Рур постепенно обогнал Силезию, Саар и Саксонию в качестве ведущего германского промышленного региона. Немцы постепенно учились вести бизнес самостоятельно во все более крупных масштабах и обходили многих своих учителей. По мнению X. Холборна, именно в 50-х гг. германская промышленность постепенно начинает становиться все более независимой, "выходя из-под патронажа зарубежных финансистов, а также из-под контроля зарубежных инженеров и мастеров, занимавшихся обучением немцев". Значительный приток капитала означал рост возможностей для интенсификации промышленного производства в Германии. По оценке К. Борхардта, именно 50-60-е гг. стали периодом развития, обеспечиваемого преимущественно за счет более интенсивного использования имеющихся ресурсов. Норма инвестиций возросла с 8,7% в 50-е гг. до 17,2% в 1874 г. Темпы роста ВВП в эти десятилетия были ниже, чем в начале XX века, когда Германия начала свой рывок к мировому господству. Но качество роста в третьей четверти XIX столетия было даже более высоким, нежели в тот период, когда германские предприятия объединились в картели и получили со стороны государства всестороннюю защиту от иностранной конкуренции. Еще один важный сектор развития германской экономики - финансовый. В этом плане поначалу Пруссия от Франции отставала. В 50-е гг.- т.е. в тот же период, что и во Франции - быстро происходило становление германского банковского капитала. Впрочем, в расколотой на отдельные государства, хотя и объединенной Таможенным союзом Германии не могло возникнуть таких в одночасье выросших гигантов, как французский "Credit Mobilier", который, как мы знаем, к тому же еще и опирался на всю мощь французской имперской бюрократии. В целом же германские кредитные структуры, несмотря на отсутствие сверхкрупных банков, формировались весьма успешно и, опираясь не столько на государственную мощь, сколько на частный капитал, своевременно создали необходимый финансовый фундамент для развития реального сектора экономики. К концу столетия немецкий банковский капитал оказывал, наверное, наибольшее воздействие на промышленность среди всех европейских стран, включая Англию и Францию. Торговый и банковский капитал приняли активное участие как в железнодорожном строительстве, так и в освоении угольных бассейнов Рура. В результате немецкая промышленность буквально с самого начала своего становления начала принимать крупные масштабы. Концентрация капитала шла быстрее, чем экономическое развитие страны, и это создавало предпосылки для будущего ускорения этого развития. Экономика, успешно продвинутая вперед авторитарными по форме и либеральными по сути реформами, оказалась неразрывно связана с жизнью общества в целом. И спустя почти сто лет после начала эпохи грюндерства общество отплатило экономике за неудержимое стремление вперед, вновь наложив на нее путы административного хозяйства. Причем весьма характерным является то, что стремление к отходу от либерализма стало намечаться в Германии задолго до прихода к власти нацистов. Оно началось именно в тот момент, когда весь мир не переставал удивляться быстрым успехам немецкого бизнеса. Переломным моментом (или, точнее, периодом) в развитии германской модернизации стало начало 70-х гг. С одной стороны, именно к этому времени завершился блестящий "военный поход" против Дании, Австрии и, наконец, Франции. Возникла Германская империя и весь мир стал узнавать о ее феноменальных хозяйственных достижениях. Но именно тогда произошел поворот в экономической политике, который в корне изменил все те принципы, на которых десятилетиями выстраивался фундамент германской (в частности и прусской) экономики. Как это ни парадоксально, но отправной точкой, с которой началось движение страны к будущей экономической катастрофе, стал мощный приток денег из-за рубежа. Победа над Францией дала Германии огромную контрибуцию, сопоставимую с размером национального дохода страны. Однако если частный зарубежный капитал способствовал ранее росту немецкой экономики, то капитал, запущенный в оборот черезгосударственные каналы, вызвал совершенно иные последствия. Свалившиеся на голову богатства правительство со свойственной немцам аккуратностью стало использовать для погашения государственного долга. Таким образом, деньги попали в частный сектор и были затем пущены на фондовую биржу. Кроме того, большие денежные вознаграждения получили генералы и чиновники, которые привели Германию к победе в войне (например, один только Дельбрюк был вознагражден суммой в размере 600 тыс. марок). Часть полученных от Франции денег тратилась государством на выплаты пенсий ветеранам и инвалидам (в общей сложности на эти цели пошла сумма в 561 млн марок). Расширились государственные инвестиции, на которых могли погреть руки частные предприниматели. Строительство крепостей поглотило 159 млн марок, строительство парламентского здания в Берлине - 24 млн. Кроме этого строились еще железные дороги в Эльзасе и Лотарингии - аннексированных у Франции регионах, которые теперь требовалось связать с центром Германии. Наконец, объем денежной массы, имеющейся в стране, возрос, по-видимому, и в связи с введением в оборот золотой марки. Вся эта "благодать" должна была обязательно сказаться на стабильности финансового рынка, и действительно сказалась. В начале 70-х гг. возникало множество новых акционерных обществ, курс акций взлетал до небес. Вся страна бросилась в спекуляции. Людям казалось, что курсы будут расти бесконечно, а потому можно неплохо зарабатывать, ничего не делая и лишь вкладывая деньги в ценные бумаги Франция "трудилась" для нужд рейха ударными темпами и выплатила все с нее причитающееся на два года раньше срока. Это и погубило немцев. Возросли зарплаты и цены. Разжиревший Берлин, недавно еще по-бюргерски экономный, стал вдруг самым дорогим городом в Европе. Но что главнее всего - вздутые курсы акций совершенно не отражали реальных возможностей экономики, которая не способна была переварить обрушившиеся на нее деньги. В мае 1873 г. биржевой подъем неожиданно для многих сменился крахом, поскольку гигантский денежный капитал не мог быть востребован реальным сектором экономики. Общество осознало, что вкладывалось в "мыльные пузыри", и стало сбрасывать ценные бумаги. Сначала биржевая паника разразилась в австрийской столице, но к октябрю в полной мере охватила и Берлин. Обанкротились 61 банк, 116 промышленных предприятий и 4 железнодорожных общества. Курс акций в 1876г. в среднем все еще не достигал даже 50% курса февраля 1873 г. Однако не следует преувеличивать само по себе значение Циклического кризиса. Он оздоровил экономику, и после Длившейся, правда, довольно длительное время депрессии в Германии сформировались новые, быстро развивающиеся отрасли промышленности, такие как электротехническая и химическая. В целом, несмотря на временные трудности, которые то так, то этак проявлялись до 1896 г., Германия быстро двигалась вперед и демонстрировала стабильный рост ВВП. Однако общество должно было на кого-то списать возникшие проблемы. Козлами отпущения оказались либералы, бывшие на протяжении многих десятилетий идеологами преобразований. Казалось, что именно либеральная политика привела к краху Общество всегда хочет, чтобы его защищали, а потому либеральные идеи на протяжении 70-х гг. стали отступать перед натиском идей этатистских. Первые шаги, направленные на усиление этатизма и протекционизма, были предприняты уже в ноябре 1873 г., т.е. сразу же после того, как разразился кризис. Возникла Ассоциация германских производителей железа и стали. Затем появилась на свет Ассоциация по защите экономических интересов Рейнланда и Вестфалии. К декабрю они уже объединились с представителями протекционистски ориентированного бизнеса Силезии. А в сентябре 1875 г. Конгресс германской экономики, ранее отличавшийся сравнительно либеральными идеями, резко сдвинулся в сторону протекционизма. На следующий же год сформировалась мощная Центральная ассоциация германской промышленности и тут же - аграрная Ассоциация налоговых и экономических реформ. Тем не менее, непосредственное начало атаки на либералов в Германии относится лишь к 1877 г., Во-первых, активизировали свои требования относительно протекционистской защиты национальной экономики предпринимательские круги. Если раньше, на волне подъема, они еще терпимо относились к иностранной конкуренции, то после кризиса стремление поставить свой бизнес под защиту государства стало доминирующим. Консервативные политики, представлявшие интересы промышленников и юнкеров, шли на активный контакт с Бисмарком и все больше становились его опорой. Во-вторых, быстро набирала силу германская социал-демократия, объединившаяся в 1875 г. в единую партию и требовавшая передела общественного пирога в пользу рабочего класса. Либеральные установки, предполагающие конкуренцию на рынке труда и поддержание зарплаты на низком уровне (что так важно для сохранения конкурентоспособности национальной экономики), были для социал-демократии неприемлемы, хотя в отношении свободы торговли, объективно способствующей поддержанию низких цен, представители рабочего класса были близки к либералам. Развитию германской социал-демократии и ослаблению либералов способствовала специфика формирования национального рабочего класса. В Англии, к примеру, существовала рабочая аристократия, обладавшая чувством собственного достоинства и пользующаяся сравнительной автономией на низшем уровне производственного процесса. В Германии же, где рабочие зарабатывали меньше и подвергались мелочному контролю со стороны администрации, рабочая аристократия не сформировалась или, во всяком случае, получила значительно меньшее, нежели в Англии, распространение. "Аристократией" там считались старые ремесленные слои, а потому разрыв между ними и широкими трудящимися массами был чрезвычайно велик. Если в Англии рабочие долгое время поддерживали либералов, то в Германии они сразу предпочли радикализм социал-демократии. В то же время социал-демократия оказалась изолированной и лишилась поддержки других слоев населения. Ремесленные круги стали ориентироваться на консерваторов или (если это были круги католические) на партию центра. Они оказались готовы к тому, чтобы примкнуть к складывающемуся альянсу аграриев и промышленников. В-третьих, по-настоящему нетерпимыми к либералам стали католические круги, придерживавшиеся патерналистских идей (католики с симпатией относились к нарастающему социалистическому движению), а кроме того, резко отторгавшие все, что шло из протестантской Пруссии. Поскольку либералы в союзе с Бисмарком в первой половине 70-х гг. боролись против католической церкви, им также, со своей стороны, не приходилось теперь рассчитывать на снисхождение со стороны противника. В-четвертых, среди научной интеллигенции, так же как среди рабочих и католиков, стали набирать силу социалистические идеи. Возникло целое течение катедер-социализма (т.е. социализма, проповедуемого с университетской кафедры). Профессора все чаще приходили к выводу о том, что слишком большое неравенство в имуществе и распределении доходов чревато резкой сословной борьбой. В 1872 г. под руководством профессора Густава фон Шмоллера был даже учрежден Союз социальной политики, программа которого предполагала введение обязательного начального образования, создание системы государственного регулирования детского и женского труда, организацию страхования рабочих от болезней и несчастных случаев, установление пенсий по старости, нетрудоспособности и т.д. Таким образом, отход от либерализма получал не только религиозное, но и научное оправдание. Наконец, в-пятых, существенный пересмотр традиционных взглядов произошел в среде юнкерства. Если раньше помещики объективно выступали с фритредерских позиций, поскольку были заинтересованы в свободном экспорте германского зерна на европейский рынок, то теперь они начинали все больше склоняться к протекционизму, оказываясь в одном эшелоне с промышленниками. Определившийся в те годы "альянс стали и ржи" сформировал германскую элиту, господствовавшую на протяжении более чем сорока лет и в значительной степени взявшую на себя ответственность за все те изменения, которые произошли в Германии. Причина изменения взглядов юнкерства состояла в том, что быстрое развитие морских грузовых перевозок, появление холодильного оборудования и постепенный выход на мировой рынок сельхозпродукции таких стран, как Россия, США, Аргентина, Австралия, способных производить сравнительно дешевые товары, нанесли сильный удар по германскому сельскому хозяйству, конкурентоспособность которого, таким образом, заметно снизилась. Стоимость транспортировки зерна из Чикаго в Ливерпуль упала в 70-80-х гг. на 75% . Неудивительно, что юнкеры от этого сильно пострадали. Сначала американцы отвоевали во время прусско-датской войны 1864 г. (когда немецкие порты были блокированы) английский рынок сельхозпродукции. Затем в течение следующего десятилетия они удвоили объем своих продаж уже непосредственно на внутреннем германском рынке. В этот же период его наводнила австралийская шерсть. Наконец, в то же время Германия осуществила первый импорт зерна из России. Это событие имело место в 1874 г. Постепенно к 90-м гг. импорт дорос до такого масштаба, что между двумя странами началась настоящая торговая война. Усиление конкуренции на рынке сельхозпродукции достигло апогея в 1875 г., когда в мировой экономике разразился крупный аграрный кризис. "Во второй половине 70-х гг., когда аграрный кризис впервые вскрыл тот факт, что Германия стала регионом со слишком высокими издержками в сфере зернового хозяйства,- отмечал А. Гершенкрон,- страна оказалась импортером всех основных видов зерна". В результате юнкерам пришлось активно защищать свои интересы. Последовавшие один за другим два покушения на императора Вильгельма дали прекрасный повод для осуществления решительных действий по перемене экономической политики. Все сходилось одно к одному. Авторитарное общество не способно было понять, что новый курс направлен против его непосредственных интересов, зато оно готово было сплотиться вокруг императора в едином патриотическом порыве. Популярны стали националистические идеи. Сначала последовал исключительный закон против социалистов (1878 г.), вытеснявший их из легальной политической жизни. В данном случае либералы поддержали правительство (и это еще больше сузило их возможность в дальнейшем противостоять протекционизму), а католики (!) поддержали социалистов. Затем парламент принял новый таможенный тариф (1879 г.). Покровительственные пошлины были введены на железо, лес, зерно и скот, что усиливало позиции национальных производителей. Пошлины на не производившиеся (или почти не производившиеся) в Германии товары - чай, кофе, вино, керосин - должны были дать дополнительные доходы бюджету. В основе протекционистского блока в Рейхстаге оказались консерваторы, объединившиеся на этот раз с католиками и частью оперативно пересмотревших свои взгляды либералов-конформистов. Поначалу таможенные пошлины были сравнительно низкими. Как правило, они составляли всего 10-15% от стоимости ввозимой продукции. По многим товарам они просто были возвращены на тот уровень, который существовал до 1865 г. Однако достижение первого успеха и отсутствие серьезного сопротивления их намерениям со стороны общества вдохновило протекционистов. Тарифы вновь были повышены в 1885 г., а затем еще раз - в 1887 г. Теперь уже их уровень стал весьма ощутим для национальной экономики. Рост пошлин на зерно, в частности, составил 30%. Весьма характерно, однако, что протекционизм не смог избавить германскую промышленность от трудностей. Уже в 1882 г. она вновь, как и во второй половине 70-х гг., оказалась охвачена депрессией, которая длилась на этот раз пять лет. Затем было два удачных года, и вновь экономику постигли трудности. Довольно быстро выявилось, что высокие тарифы, выгодные бизнесу, совсем не обязательно приносят пользу обществу. Неудивительно, что именно в 80-е гг., когда германская экономика стала защищаться от конкуренции, резко (вдвое) выросли масштабы эмиграции из Германии. Конечно, развитие этого процесса определялось не только дороговизной жизни, но сбрасывать со счетов данный фактор тоже не следует. Вред, нанесенный протекционизмом потребителям, оказался действительно существенным. Как показывают специальные исследования, повышение пошлин, в частности на сельскохозяйственную продукцию, к 1907 г. привело к тому, что потребители зерна переплачивали юнкерским хозяйствам благодаря завышенным внутренним ценам сумму, превышающую 1 % национального дохода страны, а потребители животноводческой продукции переплачивали фермерам еще большую сумму - почти 2% национального дохода. От протекционизма выиграли все аграрии - и помещики, и крестьяне, что позволило Бисмарку к 1890 г. сцементировать консервативный блок и сформировать своеобразный альянс свинины и ржи. Наконец, последовала серия социальных законов. В 1883 г. была введена система медицинского обслуживания для трех миллионов рабочих и членов их семей. В 1884 г. был принят закон о страховании рабочих от несчастных случаев. В 1886 г.- закон о страховании по болезни и о страховании от несчастных случаев сельскохозяйственных рабочих. В 1889 г.- закон о страховании по старости и инвалидности. Наконец, в 1891 г. все социальное законодательство было оформлено в единую систему. Государство само непосредственно финансировало только исполнение последнего закона, тогда как средства для реализации остальных складывались из взносов, уплачиваемых рабочими и работодателями. Тем не менее все это законодательство в целом увеличивало фискальное бремя, возлагаемое на германскую экономику, а также способствовало росту цен из-за того, что издержки соцстраха повышали себестоимость продукции. Так же как и в случае с повышением таможенных тарифов, система социального страхования, поначалу еще сравнительно скромная и не слишком дорогая, с течением времени стала приобретать все большие масштабы. Так, например, если в 1885 г. медицинское страхование распространялось лишь примерно на 10% германского населения, то в 1910 г. оно уже охватывало 21,5% немцев. Еще большими оказались масштабы распространения системы страхования от несчастных случаев. "Железный канцлер" сам по себе не был социалистом и отвергал все предложения об ограничении рабочего дня, а также о введении запрета на использование женского и детского труда. Он полагал, что капиталист должен быть реальным хозяином на своем предприятии. Отвергалась в Германии вплоть до 1926 г. и идея страхования по безработице: ведь пособия, выплачиваемые тем, кто не имеет работы, объективно снижают желание трудиться. Увеличение государственных расходов в период правления Бисмарка осуществлялось в различных направлениях и помимо социального развития. Так, например, в 1884 г. были предоставлены субсидии пароходным компаниям, поскольку это требовалось для активизации колониальной политики Германии. А в 1886 г. был создан специальный фонд для переселения немецких крестьян в восточные провинции, населенные поляками. Подобная "национал-экономическая" политика, бесспорно, способствовала развитию хозяйственной культуры на польских землях, но самим немцам создала головную боль на многие годы вперед. Активизировало государство свое участие и в железнодорожном строительстве. Это было составной частью его глобальной протекционистской стратегии. В 1879 г. появился закон о национализации железных дорог. Стратегия национализации активно проводилась в жизнь вплоть до 1895 г. Положение дел в железнодорожном транспорте качественным образом изменилось. К 1879 г. на территории Пруссии имелось 9400 км частных железных дорог и 5300 км государственных. Правительство купило 5000 км частных дорог и затем активно приступило к новому строительству. В итоге к 1909 г. протяженность принадлежащих правительству стальных магистралей составляла 37 400 км, а принадлежащих частному бизнесу - только 2900 км. Тарифы на всех дорогах были унифицированы, но зато они дифференцировались на одной и той же дороге в зависимости от того, какой товар перевозился. Экспортные товары стоили дешевле, импортные - дороже. Железнодорожное строительство представляло собой один из самых ярких примеров государственных инвестиций, которые к началу XX века резко возросли. По оценке В. Хен-дерсона 20-25% всех инвестиций в Германии в этот период времени приходилось на долю государства. В других развитых индустриальных странах государственный сектор экономики был тогда значительно скромнее. В новых условиях темпы развития германской экономики не замедлились. Напротив, они даже возросли. Появились все внешние признаки процветания. Средний доход на душу населения в Германии удвоился в течение 1871-1913 гг. Казалось, что стабильный экономический рост становится важнейшей отличительной чертой страны. Кроме того, к началу XX столетия появился и другой отличительный признак модернизированного общества - мобильность населения. По данным 1907 г. лишь половина немцев проживала в том самом месте, в котором появилась на свет. Примерно треть населения мигрировала внутри государства в поисках работы и лучшей жизни, а 16% даже отправились за счастьем в дальние края. Весьма характерно, что наиболее динамичной оказалась некогда отсталая, аграрная Восточная Пруссия, где лишь треть населения осталась на прежнем месте. За счет внутренней миграции резко усилилась урбанизация. В 1910 г. более пятой части населения проживало уже в крупных городах. Вместе с тем, поскольку сельское хозяйство нуждается в сезонных работниках, наметилась и совершенно новая тенденция - приток гастарбайтеров (иностранных рабочих). Например, в Мекленбурге 62% сезонных рабочих составляли иностранцы, преимущественно поляки. Постепенно Германия вышла, наряду с США и Великобританией, в лидеры мирового хозяйственного развития. Здесь в основном сказались два фактора, определивших динамичное развитие бизнеса. С одной стороны, уже существовал прочный частнокапиталистический фундамент, заложенный еще до поворота, происшедшего на рубеже 70-80-х гг. С другой же сторон ...
марик: ... ы, протекционизм был связан с весьма специфическим характером экономического роста в конце XIX - начале XX века. Все в большей степени предложение товаров определял государственный спрос. К 1915 г. удельный вес государственных расходов в валовом продукте Германии был наиболее высоким среди всех стран Европы - 17% . Неизбежно в этой связи должно было вырасти и налоговое бремя. Если в 1875 г. оно составляло 9,86 марки на человека, то к 1913 г. возросло до 32,97 марки. Подобное положение дел стало следствием не только проведения дорогостоящей социальной политики (по тем масштабам она, конечно, не определяла положение дел с государственными расходами) или дотирования отдельных отраслей и регионов, но также активной милитаризации всей германской экономики. С 1881 по 1913 г.г. объем военных расходов увеличился в Германии приблизительно в шесть раз. В сельском хозяйстве импортные тарифы позволили сохранить большие площади под зерно вместо того, чтобы развивать более рентабельное в климатических условиях Центральной Европы животноводство. Соответственно отечественный хлеб немецким потребителям обходился дороже примерно процентов на 30-50, чем мог бы стоить хлеб импортный. В германской металлургии благодаря протекционистской политике доходы и объемы производства резко возросли, но зато так и не были в полной мере решены проблемы, связанные с переходом на современные методы плавки стали. В целом же производительность труда в германской промышленности в 1913 г. составляла только 57% от уровня США, 75% от уровня Голландии и Бельгии, 81% от уровня Великобритании. Таким образом, по этому важному показателю Германия по-прежнему не могла быть отнесена к наиболее развитым в экономическом отношении странам мира. Некоторые современные исследования наглядно демонстрируют, что успехи германской промышленности в то время были весьма относительны. Так, скажем, в текстильной индустрии издержки на производство единицы продукции в Германии были выше, чем в Англии. При практически равной стоимости рабочей силы немцам несколько дороже обходился хлопок, примерно в полтора раза выше у них были расходы на приобретение машин и оборудования, а самое главное - примерно в три раза выше были налоги и страховые выплаты (данные за 1880г.). Возникает вопрос: каким же образом германская промышленность способна была постепенно отвоевывать у англичан часть рынка готовой одежды в развитых странах мира? Причину этого исследователи видят в том, что в условиях господства несовершенной конкуренции, когда обеспеченный потребитель все больше внимания уделяет не цене, а различным потребительским характеристикам товара, консервативные английские бизнесмены так и не сумели перестроить свою торговую политику. На рынках бедных колониальных стран они по-прежнему доминировали, но в регионах, где надо было работать с покупателем, убеждая его в преимуществах своего товара, немцы постепенно стали выходить вперед. Таким образом, этот пример показывает, что создаваемые государством условия хозяйствования были в Германии менее благоприятными, чем в Англии, и немецкий бизнес добивался успехов в конкурентной среде не столько благодаря, сколько вопреки государственной политике. В определенных случаях формирование неблагоприятных условий приводило к некоторому сокращению участия Германии в международной торговле. Так, например, вывоз чугуна и машиностроительной продукции из страны в условиях протекционизма и низкой производительности труда резко сократился (естественно, в относительном, а не в абсолютном выражении). Если в 1880 г. экспортировалось 40 % произведенной продукции, то в 1900 г.- только 20 %. Сократились в это время также масштабы вывоза угля [1860 г.- 14,6 % добычи; 1900 г.- 13,9 % добычи) и хлопчатобумажных товаров [1840 г.- 24,9 % производства; 1890 г.- 18,6 % производства). Подобная тенденция прослеживалась, очевидно, и в ряде других отраслей. Заметим попутно, что относительное сокращение объема германской внешней торговли не представляло собой отражение складывавшихся в то время международных тенденций. Объем международной торговли промышленными товарами в конце XIX - начале XX столетия быстро возрастал. Если взять 1913 г. за 100 %, то в 1876-1880 гг. он составлял лишь 31,4 %, а в 1901-1905 гг.- 53,7 %. С экспортом были проблемы, зато на внутреннем рынке металл и машины активно использовались для наращивания вооружений. Косвенным показателем того, насколько искусственно раздувался спрос на продукцию тяжелой индустрии, является соотношение темпов ее роста с темпами роста легкой промышленности: последняя развивалась в два раза медленнее. Еще один яркий пример искусственным образом сформированных структурных перекосов в экономике представляет автомобилестроение. В Германии автомобиль появился раньше, нежели в США, но широкого распространения вплоть до Первой мировой войны он не получил. Если в США в 1914 г. производилось более полумиллиона автомобилей, то в Германии - только 70 тыс. И это не было случайностью, поскольку имеющиеся ресурсы поглощал не столько потребительский рынок, сколько государственный сектор. Если в 1873 г. в Германии именно производство потребительских товаров играло ведущую роль в экономике, то после Великой депрессии на передний план вышло производство средств производства. Еще в 1882 г. сельское хозяйство производило большую часть продукции. Однако в 1895 г.- большая часть уже приходилась на промышленность, где полностью доминировала тяжелая индустрия. В известной мере можно говорить даже о том, что германская политика стала благодаря протекционизму пленницей германской экономики. Трудности с реализацией на рынке всей производимой тяжелой индустрией не слишком-то конкурентоспособной продукции сама по себе подстегивала милитаризацию. Продовольствие в Германии из-за таможенных пошлин стоило дороже, чем в странах-производителях и в странах, придерживающихся фритредерской политики. Так, например, цена килограмма пшеницы составляла в 1891 г. в Будапеште 175 марок, в Амстердаме - 169 марок, в Нью-Йорке - 166 марок, а в Берлине - целых 224 марки. Негативно влияло на положение широких народных масс и сворачивание экспорта, лишавшее многих людей рабочих мест. Это вызывало общественное недовольство, что наложило вскоре отражение в увеличении числа голосов, отданных на выборах за вновь легализованную социал-демократию. Кроме того, расширилась эмиграция среди тех, кто не мог найти приложение своим силам в Германии. С одной группой стран (Австро-Венгрия, Италия, Бельгия, Швейцария, Испания, Румыния, Сербия) удалось заключить двусторонние договоры, которые облегчили взаимную торговлю. В ответ на снижение зернового тарифа германские промышленные товары получали доступ на рынки соседних стран. Снижены были и пошлины на вино, что было особенно важно для итальянцев. Тем не менее, в целом тариф оставался даже более высоким, чем тот, который был установлен в 1885 г С другой же группой стран по-прежнему сохранялись неблагоприятные торговые отношения. Да и в политическом плане Англия, Франция, Россия, США оказывались противниками Германии, что препятствовало развитию экономических связей. С Россией в 1893 г. у Германии даже разразилась таможенная война. А французский тариф Мелэна 1892 г., означавший серьезный поворот в сторону протекционизма, был принят практически сразу после того, как Франция поняла, что оказалась за бортом таможенных договоров, заключавшихся в Центральной Европе. Рейхстаг обсуждал либерализацию торговли всего неделю и проголосовал за договоры подавляющим большинством. Однако по мере того, как экономические задачи начали у него доминировать над политическими, и по мере того, как юнкерство начинало чувствовать угрозу своим интересам, ситуация стала быстро изменяться. Уже заключение договора с Румынией в конце 1893 г. с трудом прошло через Рейхстаг. Многие депутаты полагали, что это первый шаг на пути к заключению торгового договора с Россией,- а подобный договор в корне менял экономическое положение юнкерства, поскольку открывал дорогу дешевому восточному хлебу. Газеты начали критиковать опасный либерализм бюрократов. Многие из тех парламентариев, которые в конечном счете поддержали договор с Румынией, оставляли за собой право изменить позицию в случае голосования по возможному договору с Россией. Рейхстаг обсуждал либерализацию торговли всего неделю и проголосовал за договоры подавляющим большинством. Однако по мере того, как экономические задачи начали у него доминировать над политическими, и по мере того, как юнкерство начинало чувствовать угрозу своим интересам, ситуация стала быстро изменяться. В 1906 г. канцлер Бернгард фон Бюлов установил свой таможенный тариф. Пошлины на зерно были повышены до уровня, который превышал тарифы эпохи Каприви в 1,5-3,5 раза. А что касается промышленных товаров последней стадии переработки, то по многим из них тариф Бюлова доходил до 50% стоимости. Фактически это был уже запретительный тариф, который в свое время так критиковал "идеолог немецкого протекционизма" Лист. Если в 1894-1896 гг., т.е. после того как провел свои реформы Каприви, стоимость продовольствия в Германии снизилась, то вслед за действиями правительства Бюлова цены вновь резко пошли вверх. Логическим завершением картелирования стали те преобразования германской экономики, которые произошли во время Первой мировой войны. Бизнес постарался вообще устранить конкурентные начала и совместно с государственным аппаратом организовать регулирование всего хозяйства страны. В перспективе предполагалось, что в случае военных успехов они организуют и регулирование хозяйства всей Европы. Представитель крупного бизнеса, а отнюдь не государственного аппарата Вальтер Ратенау, глава электротехнического концерна АЭГ, обратил внимание прусского военного министерства на напряженную ситуацию в промышленности, и уже 13 августа 1914 г. в этом ведомстве был создан военно-сырьевой отдел, руководство которым принял на себя сам Ратенау. Этот отдел стал осуществлять контроль над всем сырьевым хозяйством страны. Производились учет, закупка, складирование и продажа сырья в соответствии с военно-хозяйственными приоритетами, составлялись планы закупки военно-стратегических материалов за границей и планы производства искусственных заменителей природного сырья. Специально созданные Для осуществления этой деятельности компании не имели права на получение прибыли, хотя в их капитале участвовали крупнейшие германские фирмы. Прибыль становилась результатом функционирования всей государственно-монополистической машины (в частности, результатом оптимального распределения сырья и заказов), а не следствием вращения отдельных ее "колесиков". Впоследствии подобные системы сотрудничества государства с бизнесом были созданы и в других воевавших странах. Принципиально важно другое: только в Германии столь большая роль была сыграна именно бизнесом, а не государственным аппаратом, и только в Германии данная система была впоследствии (при нацистском режиме) воспроизведена в еще больших масштабах, фактически превратившись тем самым из модели, созданной для работы при экстраординарных условиях, в стандартный хозяйственный механизм страны
марик: Германия - 3 Война оказала крайне деструктивное воздействие на ход германской модернизации. После нее страна вошла в состояние инфляции, вскоре перешедшей в гиперинфляцию. Когда же последняя была остановлена, настал очень короткий период нормального экономического развития, завершившийся длительным и чрезвычайно разрушительным кризисом. Выход из кризиса был связан с перестройкой всей экономики страны в этатистском ключе и с ее ускоренной милитаризацией, осуществлявшейся нацистами. Затем последовали Вторая мировая война и несколько лет послевоенной разрухи, вновь сопровождавшейся финансовой нестабильностью. Фактически можно сказать, что период 1914-1948 гг. в Германии был временем, в течение которого экономика не модернизировалась, и даже более того - была существенным образом отброшена назад. Сама по себе Первая мировая война не внесла в хозяйственный механизм Германии столь значительных разрушений, как период, последовавший непосредственно за ее завершением. Денежная эмиссия не слишком выходила за разумные пределы. Цены за четыре военных года выросли только в 2,5 раза, что было не так уж плохо, если учесть масштабы затрат, которые пришлось осуществить стране. До гиперинфляции было далеко, и с формальной точки зрения Германия вполне могла бы продолжить движение вперед. Однако это оказалось невозможно в силу трех важных причин: одной экономической и двух социально-политических. Прежде всего следует отметить, что Германия финансировала ведение войны в значительной степени посредством накопления государственного долга. Только одна восьмая всех военных расходов покрывалась текущими доходами, все остальное финансирование осуществлялось за счет займов на рынке капиталов. Подобный недальновидный на первый взгляд подход был связан с расчетом на то, что будет осуществлен блицкриг и благодаря быстрой победе над странами Антанты сумма государственных обязательств не успеет превысить приемлемую для экономики величину. Однако боевые действия затянулись, и размер долга вышел из-под контроля. За время войны он увеличился в 32 раза и достиг 160 млрд марок. При этом надо отметить, что уровень налоговой нагрузки на экономику в годы войны был в Германии значительно ниже, чем в США и Великобритании. В итоге денежная эмиссия, вызывающая инфляцию, оказалась, с одной стороны, единственно возможным способом собирания средств для осуществления выплат кредиторам, а с другой - оптимальным инструментом для того, чтобы накопленный долг обесценить и снять, таким образом, в перспективе нагрузку с государственного бюджета. Второй важнейшей причиной перехода к гиперинфляции оказалось то, что выход из войны сопровождался революцией, длительной социальной нестабильностью и переходом политической власти к социал-демократам. Уже 15 ноября 1918 г., т.е. в самый разгар революции, был заключен так называемый договор Стиннеса-Легиена (по именам крупнейшего германского промышленника Гуго Стиннеса и ведущего профсоюзного лидера Карла Легиена). Этот договор предполагал переход к восьмичасовому рабочему дню без сокращения зарплаты, что увеличило относительную стоимость труда в экономике и дало очередной толчок инфляции. Но еще большее значение для роста цен имели проблемы бюджетные. На проведение социальной политики денег не хватало. Осуществлять жесткие стабилизационные меры в условиях послевоенной нищеты и нестабильности руководители Веймарской республики оказались неспособны. С середины 1920 г. социал-демократы лишились возможности возглавлять быстро меняющиеся германские правительства, но и коалиционные кабинеты поначалу оказались не сильнее кабинетов левых. Не было ни денег, ни порядка. Несмотря на то что в 1919 г. правительство осуществило фискальную реформу (ее автором был министр финансов Маттиас Эрцбергер), которая по идее должна была построить более прочный финансовый фундамент для центральных властей, чем даже тот, который существовал в довоенные годы, на практике налоги в Германии собирались из рук вон плохо и расходы государства совершенно не соизмерялись с его доходами. Один из крупнейших исследователей германской инфляции Константино Брешиани-Туррони считал, что неудача фискальной реформы 1919 г. была связана с неспособностью революционного правительства к решительным действиям. Богатые слои населения сопротивлялись реформе, и правительство опасалось, что шок от ее проведения будет слишком опасен для неустоявшихся еще политических и экономических структур молодой Веймарской республики. Наконец, третий и, наверное, самый важный фактор инфляции состоял в том, что в связи с военным поражением Германия была обязана выплачивать странам-победительницам крупные репарации. Стремление полностью переложить на побежденных все военные тяготы возобладало у союзников над здравым смыслом и экономическими расчетами, подсказывавшими, что нельзя требовать от побежденных невозможного. В итоге в разоренной войной немецкой экономике, управляющейся к тому же слабыми правительствами, эти репарации стали фактически непосильным бременем. Единственно возможным средством вылезти из "долговой ямы" в условиях слабой власти и социально-политической нестабильности становилась денежная эмиссия. С конца 1918 г. по 1920 г. Германия осуществляла значительные платежи для обслуживания своего военного долга. Бюджетные расходы в два-четыре раза превышали доходы, а разница покрывалась посредством денежной эмиссии. Инфляция, как это и должно происходить в условиях столь несбалансированного государственного бюджета, все время нарастала. Однако вплоть до 1921 г. ее темпы были хотя и крайне высокими по обычным меркам, но все же еще относительно умеренными в сравнении с тем, что произошло в дальнейшем. В 1919 г. денежная масса увеличилась на 800%, в 1920 г.- на 1400%, в 1921 г.- на 3500%. Более того, несмотря на кажущуюся стабильность нарастания инфляции, этот период делится на два принципиально различных этапа. До февраля 1920 г. марка быстро обесценивалась по отношению к доллару, но затем доверие к германской валюте несколько возросло. Это было связано, очевидно, тем, что, с одной стороны, сравнительно успешно шли переговоры о сокращении размера репараций, а с другой - в этот период удалось определенным образом снизить бюджетные расходы. К маю 1921 г. немецкая валюта даже сумела несколько окрепнуть. Летом 1921 г. положение дел в Германии многим казалось настолько приемлемым, что министр экономики даже предложил провести денежную реформу, которая подвела бы итог периоду нестабильности. Однако президент Рейхсбанка предвидел будущие трудности, связанные с необходимостью выплаты репараций, а потому воспротивился преждевременному осуществлению столь сложных и дорогостоящих преобразований. Впрочем, пессимизм Рейхсбанка и его нежелание предпринять хоть какие-то меры для осуществления финансовой стабилизации явно переходили разумные границы. При высочайших темпах инфляции ставка рефинансирования вплоть до июля 1922г. составляла лишь 5%. В дальнейшем она возросла, но только до 18%, что по-прежнему означало фактически бесплатный доступ к деньгам. Глава Центробанка полагал, что рост процентных ставок ведет к усилению инфляции, а потому вместо проведения одинаковой для всех жесткой монетарной политики занялся рационированием кредитов. Появился класс заемщиков, имеющих лучшие, чем другие граждане и хозяйствующие субъекты, возможности получения займов. Все это, с одной стороны, способствовало росту инфляции, а с другой - предоставляло прекрасную возможность узкому кругу деловых людей наживаться на бедствиях страны Укрепление валюты не могло быть прочным, поскольку непосредственной своей причиной имело, скорее всего, спекулятивный приток капитала из-за границы. Иностранцы стремились скупить как можно больше германского имущества. Понятно, что вечно такого рода благоприятная для финансовой стабилизации конъюнктура сохраняться не могла. Требовалось поддержать привлекательность марки посредством проведения дальнейших стабилизационных мероприятий. Удачный момент для осуществления стабилизации был упущен, и через некоторое время, благодаря победившим в войне союзникам, ход дел коренным образом изменился в худшую сторону. В марте 1921 г. Германии был предъявлен так называемый Лондонский ультиматум. От немцев потребовали наладить нормальную работу финансовой системы, чтобы они могли начать выплачивать репарационные долги. Немецкие правительства долго торговались с победителями. За период с июня 1920 г. по май 1921 г. сумма репараций, предъявленная Германии, снизилась в два раза. Но и оставшаяся сумма - 135 млрд золотых марок, предназначенных к выплате в течение 37 лет (плюс к этому немцы обязывались отдавать 26% стоимости своего экспорта),- была чрезвычайно высокой в сравнении с возможностями разоренного войной и послевоенными экономическими трудностями государства. Кроме того, один миллиард марок требовалось выплатить сразу. Качественный перелом в макроэкономической ситуации произошел 31 августа 1921 г., когда Германия должна была осуществить свой первый платеж. Почти половину необходимых для платежа денег удалось занять, но профинансировать оставшуюся часть столь значительной суммы страна смогла лишь посредством резкого ускорения темпов денежной эмиссии, поскольку повысить соответствующим образом налоги власть была неспособна. Правительство выбросило на мировые биржи 50 млрд бумажных марок разом для того, чтобы получить золото и валюту. Инфляция же, выросшая на базе этой де-нежной эмиссии, в свою очередь, обрела собственный механизм дальнейшего воспроизводства. Ускорение темпов эмиссии привело к катастрофическому падению курса немецкой марки. Если до осуществления первых выплат по репарациям доллар стоил примерно 60 марок (для сравнения: до войны - 4,2 марки), то уже в ноябре 1921 г.- 310 марок. Германию захлестнула волна пессимизма. С этого момента никто уже не верил в будущее национальной валюты. Начавшимся паническим бегством от марки тут же воспользовались многочисленные биржевые спекулянты. Уже в сентябре они открыли массированную атаку на марку, и это сыграло важную роль в дальнейшей деградации германской экономики. Следующим критическим моментом в развитии инфляции стало убийство Ратенау, который был министром иностранных дел Веймарской республики. Убийство, происшедшее в июне 1922 г., лишило страну одного из самых сильных политиков. Ратенау имел некоторый шанс уладить разногласия с сильными иностранными державами. Теперь договариваться стало некому, и марка в очередной раз рухнула. Все происшедшее вызвало дальнейший рост цен в стране и резкое падение жизненного уровня населения. Слабая власть должна была пойти по пути поддержки бедствующих из-за инфляции граждан, и это привело к дальнейшему ухудшению состояния государственного бюджета. Дефицитное финансирование опять дало толчок ускорению инфляции. В 1922 г. рост цен составил 147 500%, а за доллар к январю 1923 г. давали уже почти 18 тыс. марок. Это была гиперинфляция, причем наиболее масштабная из всех, которые к тому времени пришлось пережить человечеству. Две тысячи станков печатали банкноты без перерыва день и ночь так, что Германия оказалась в конечном счете буквально затоплена бумажными деньгами. Свою трагическую роль в наступлении катастрофы сыграл внешний фактор. Очередной критический момент возник на рубеже 1922-1923 гг. Германия предложила свой план выплаты репараций, основанный на предоставлении ей кредитов. Лондонская конференция союзников отвергла его и потребовала выложить денежки. Но выкладывать было уже нечего. В ответ на германские проволочки с осуществлением очередных выплат и националистические заявления некоторых влиятельных в германской политике фигур комиссия по репарациям заявила, что фактически имеет место дефолт. Франция, Италия и Бельгия быстро согласились с данной оценкой состояния германских дел и приступили к решительным действиям. 11 января 1923 г. французские и бельгийские войска, стремившиеся гарантировать получение репарационных платежей, осуществили оккупацию Рура - крупнейшего промышленного региона, находящегося на западе Германии. После этого конфликт достиг еще большего обострения. Французы поначалу просто хотели получить свои деньги, но теперь уже германские власти "пошли в разнос". Вместо того чтобы минимизировать вызванные оккупацией потери, они призвали население оккупированных территорий не сотрудничать с захватчиками. В ответ на это Франция прибегла к захвату банковских авуаров и вывозу промышленного оборудования. В итоге оккупация вызвала целый комплекс негативных последствий. Во-первых, среди немцев поднялась очередная националистическая волна, вызванная этим унижением, а также тем, что иностранцы, пользуясь катастрофическим обесценением марки, активно скупали германскую собственность. В дальнейшем все это нашло свое отражение в нарастании шовинистических и реваншистских настроений. Во-вторых, население Рура поднялось на забастовку, которую Германия должна была поддержать. Забастовщики лишались средств к существованию, часто попадали в тюрьму, а потому их семьи должны были содержаться за счет германского правительства Подобная поддержка потребовала дополнительного финансирования, которое оказалось непосильным для опустошенного германского бюджета. Тем не менее экономика была поставлена на службу политике, и деньги для Рура стали добываться за счет эмиссии. С февраля по сентябрь 1923 г. от 66 до 100% зарплаты работникам этого региона выплачивалось за счет государства. В-третьих, дестабилизация положения в важнейшем сырьевом регионе страны нанесла чувствительнейший удар по работе всей экономики Германии. Достаточно сказать, что 85% германского угля ранее поступало для промышленных нужд из этой области. Индекс промышленного производства упал до самой низкой точки и составил в 1923 г. лишь 47% от уровня 1913 г. 94 % заводов и фабрик было закрыто или работало с неполной нагрузкой. Всего менее трети германских рабочих было занято на производстве в течение полного рабочего дня. Отсутствие производства обусловило и отсутствие налогов. Таким образом, потребность в увеличении бюджетных расходов сочеталась с развалом всей системы налоговых поступлений. Даже таможенные платежи стали взиматься хуже, поскольку оккупированная Рейнская область превратилась в "дыру на границе" и стала использоваться бизнесом для нелегального провоза товаров в страну. Более того, бизнес не только не давал налогов, но и сам требовал денег. Поскольку деловые круги несли потери от оккупации, правительство компенсировало им значительную часть тех сумм, которые уходили французам. Например, за вывезенный из Рура уголь промышленники получили от своих властей 80% его стоимости. На государство же легло финансирование затрат по поддержанию неработающих предприятий. 60-80% расходов, связанных с технологическим обеспечением функционирования шахт в период забастовок, осуществлялось из бюджета страны. В-четвертых, несмотря на объявление дефолта и оккупацию, Германия не отказалась от платежей, которые она должна была осуществлять англичанам и итальянцам. В политическом отношении такой подход был выгоден, поскольку раскалывал фронт союзников и создавал возможность для осуществления маневра. Но в экономическом отношении сохранение обязательств оставалось еще одним грузом, висящим на тощем германском бюджете и вызывающим инфляционные ожидания. В 1923 г. кредитно-денежная и финансовая системы фактически перестали существовать. Темпы роста цен значительно превзошли даже темпы денежной эмиссии (по причине распространения катастрофических инфляционных ожиданий), и составили 126 000 000 000 000%. Население старалось больше не иметь дела с марками. В этой ситуации широкое распространение стала получать иностранная валюта. Кроме того, некоторые германские компании (например, железная дорога) начали прибегать к эмиссии своих собственных, частных денег, которые они обеспечивали долларовыми резервами, золотом или же просто зерном. Государство допускало подобную эмиссию, выдавая для этого специальные лицензии, но многие прибегали к выпуску частных денег и без специального разрешения, ведь даже эти ненадежные платежные средства были для населения привлекательнее официальной валюты. Прибегали к денежной эмиссии и отдельные германские земли. В результате общий объем частных и провинциальных денег по имеющимся оценкам даже превысил объем официальных платежных средств. Столкнувшемуся со столь значительными трудностями правительству нужно было срочно принимать стабилизационные меры, но оно не было способно на решительные действия, оказавшись в зависимости, с одной стороны, от крупного капитала (пример - компенсация потерь, понесенных бизнесом в Руре), а с другой - от широких слоев населения (пример - социальные расходы). В тех же случаях, когда оно все же выступало с инициативой, эта инициатива торпедировалась парламентскими партиями. В частности, и в марте, и в июле они отправляли на доработку налоговый законопроект. А в это время положение дел со сбором налогов обстояло чрезвычайно плохо. Фактически фискальная система перестала быть источником доходов бюджета и превратилась в источник расходов. На содержание аппарата тратилось больше денег, чем поступало в бюджет от сбора налогов, но ни парламентарии, ни аппарат правительства не готовы были взять на себя инициативу и ответственность за повышение или пересчет на золотой основе налогов для нейтрализации последствий инфляции. Государственная машина перестала выполнять свои функции. Власти просто закрывали глаза на происходящее, предпочитая надеяться на то, что Великобритания вмешается в ход дел и надавит на Францию. Некоторое время доминировала идея, согласно которой следовало поддерживать курс марки валютными интервенциями, даже несмотря на огромную эмиссию.. Президент Рейхсбанка Рудольф Хавенштайн полагал, что тем самым он будет противодействовать инфляционным ожиданиям. О том, что такого рода меры окажутся экономически бессмысленными, если переговоры не приведут к успеху, никто не хотел задумываться. Когда в конце января 1923 г. марка упала в два раза, Хавенштайн интервенциями вернул курс на прежнее место. Но в апреле немецкая валюта снова упала. Международные резервы Рейхсбанка лишь тратились впустую, но зато от этих операций выигрывали бизнесмены - в том числе и те, кто наиболее активно выступал с патриотическими заявлениями. В частности, апрельскому падению марки предшествовала крупная покупка валюты, осуществленная Гуго Стиннесом. Резервы Центробанка под аккомпанемент патриотических рассуждений перекочевывали в частные карманы. Беспомощность правительства и Рейхсбанка в конце концов вылилась в попытку организации патриотических валютных займов, примерно как во времена французской революции, с той лишь разницей, что теперь они не могли быть подкреплены репрессиями. Бизнесмены подписывались на займы, но "патриотизма* явно не хватало для того, чтобы компенсировать бюджетный дефицит. Макроэкономическая ситуация была ужасной, но не менее ужасной была, если можно так выразиться, ситуация политэкономическая. И немцы, и союзники хотели, естественно, нормализации состояния дел в Германии. Однако при этом ни та, ни другая сторона не были готовы идти навстречу друг другу, полагая, что именно "противник" должен навести порядок в собственном доме. Немцы считали, что их беды происходят исключительно от несправедливых репараций, тогда как союзники делали упор на то, что разумное хозяйствование может обеспечить выплаты любых сумм. Остановить гиперинфляцию удалось только на рубеже 1923-1924 гг., благодаря осуществлению комплекса мероприятий. Все началось с того, что в августе было сформировано новое правительство, возглавлявшееся одним из самых сильных политиков того времени, лидером Народной партии (бывшей национал-либеральной), протестантом по происхождению и масоном по убеждениям Густавом Штреземаном. Это правительство проводило решительную политику в плане стабилизации общего положения дел в стране, жестко подавляя все антиправительственные выступления как крайне левых, так и крайне правых сил. 26 сентября в стране было введено чрезвычайное положение для того, чтобы использовать все силы на подавление возможного путча. 21 октября были ликвидированы рабочие правительства, образовавшиеся в Саксонии и Тюрингии. Через два дня подавили восстание, организованное коммунистом Эрнстом Тельманом в Гамбурге. Наконец, 8 ноября бесславно завершился организованный Гитлером в Мюнхене "пивной путч". Власть доказала, что она все же управляет страной. Не менее важно было и то, что 26 сентября (в день введения чрезвычайного положения) президент страны Фридрих Эберт заявил, что Германия прекращает осуществлять политику пассивного сопротивления в оккупированной зоне. Штреземан заранее подготовил данное заявление президента, сумев заручиться для этого поддержкой всех политических партий, кроме коммунистов и нацистов. Понятно, что в условиях того националистического угара, который спровоцировали действия Франции, добиться такого результата Штреземану было крайне трудно. Уже комплекс мероприятий в области политической стабилизации показал странам Запада, что Германия не безнадежна. Но самое главное - правительство наконец-то смогло найти подходы к решению финансовых проблем. В октябре был отправлен в отставку с поста министра финансов пробывший на нем чуть больше месяца известный теоретик германской социал-демократии (но, как выяснилось, не слишком сильный практик) Рудольф Гильфердинг. Ему пришлось поплатиться карьерой за то, что социал-демократы не были готовы отступить от завоеваний революции в плане увеличения продолжительности рабочего дня и ограничения масштабов системы социального страхования. Гильфердинга сменил Ганс Лютер, занимавший ранее пост мэра Эссена, а затем министра сельского хозяйства и продовольствия. Лютер был человеком сангвинического темперамента, что представлялось крайне важным в подобной непростой обстановке. Но, что даже более важно, Лютер оказался человеком "лютым" и не реагировал ни на какое давление со стороны промышленных и финансовых кругов (привыкших уже получать неплохие доходы благодаря инфляции), а также на давление со стороны партий. Сам Лютер впоследствии отмечал, что к тому моменту, когда он занял пост министра финансов страна находилась в самом плохом положении за весь послевоенный период. Спад производства, а также состояние государственного бюджета и валютных резервов не внушали никакого оптимизма. Кроме того, в любой момент можно было ожидать полного разрушения всего существующего социального порядка. Наконец, абсолютно не был решен вопрос о репарациях, а потому любые позитивные меры, предпринимаемые в макроэкономической сфере, полностью перевешивались негативным развитием внешнеэкономической ситуации. Тем не менее министр финансов энергично взялся за осуществление финансовой стабилизации. Он сам признавал впоследствии, что начал строить здание не с фундамента, а с крыши. Позитивные шаги были предприняты для обеспечения сбалансированности бюджета как со стороны расходов, так и со стороны доходов. Осуществление расходов на поддержание Рейнской области, съедавшее основную массу денег, было отменено, а налоги стали рассчитываться в золотых марках и взиматься по курсу этой марки к бумажной валюте на день уплаты. Бремя репараций переложили на промышленность, которая должна была осуществлять в счет германского долга поставки угля за рубеж. Многочисленные государственные служащие подверглись решительному сокращению. Железные дороги стали покрывать свои расходы доходами от перевозки грузов и пассажиров. Наконец, немаловажно было и то, что к этому времени старый военный долг Германии совершенно обесценился из-за инфляции, а потому бремя его обслуживания оказалось практически полностью снято с государственного бюджета. Вскоре после назначения Лютера и в связи со смертью Хавенштайна во главе ведущего монетарного института страны, которым стал теперь созданный по инициативе министра финансов Рентный банк, был поставлен банкир Ялмар Шахт. Банковские круги имели своего собственного кандидата на данный пост - человека значительно более покладистого, нежели Шахт, но банкирам пришлось смириться с назначением. Шахт - во многом фигура для Германии символичная. До войны он был не слишком известным банкиром - "рядовым" германской экономической модернизации. После подавления гиперинфляции банкир стал считаться спасителем отечества, человеком, который обладает поистине уникальными знаниями и способностями в области макроэкономики. С приходом к власти нацистов Гитлер, полагавший, что Шахт - единственный ариец, способный перехитрить евреев в такой сложной области, как финансы, вверил его попечению заботу о денежном хозяйстве, а затем и об экономике в целом. Гитлер полагал, что будет манипулировать Шахтом, но и Шахт надеялся на то, что сможет манипулировать Гитлером. В итоге все кончилось для Шахта потерей власти, а после войны еще и Нюрнбергским трибуналом. Вся история Германии более чем за полстолетия воплотилась в этой своеобразной карьере. Монетарная реформа Шахта свелась к следующему комплексу мероприятий. С одной стороны, 16 ноября 1923 г. в Германии была эмитирована новая денежная единица - рентная марка. Поначалу собирались вообще изъять из обращения старую обесценившуюся бумажную марку, обменяв ее по твердому курсу на рентную. Но потом от этой идеи отказались, сохранив в обороте две параллельно функционирующие валюты, которые могли обмениваться друг на друга по рыночному курсу. Старая бумажная марка продолжала считаться официальной денежной единицей страны, тогда как для рентной марки было придумано новое глубокомысленное наименование - официальное средство платежа. Доверие к рентной марке определялось тем, что новая денежная единица гарантировалась реальными государственными ценностями - землей и недвижимостью. Повышало доверие и то, что правительство предприняло меры по сокращению расходов и повышению доходов бюджета. Поскольку размер эмиссии рентной марки был жестко ограничен (темпы денежной эмиссии примерно соответствовали темпам роста валового социального продукта Германии. Технически контроль над темпами денежной эмиссии был обеспечен тем, что Шахт резко повысил ставку рефинансирования. В ноябре она составляла 30% в день. В декабре Рентный банк приступил к ее понижению, и ставка составляла порядка 3-5% в день. В 1924 г. самый высокий уровень процента пришелся на апрель - 72% годовых. Для сравнения можно отметить, что иностранные кредиты обходились значительно дешевле. Они предоставлялись по15-16% годовых), доверие не было потеряно и новая денежная единица стала стабильной2. Правда, поначалу она не конвертировалась в золото. Для того чтобы обрести конвертируемость, марке требовалась более серьезная поддержка. С другой стороны, принципиальным образом изменилась политика иностранных государств по отношению к Германии. Стало вызревать понимание того, что немцы не способны в кратчайшие сроки выплатить репарации в таком объеме, который позволил бы в полной мере покрыть все убытки от минувшей войны. В результате появился план Дауэса, предполагавший осуществление сравнительно реалистичных платежей и реструктуризацию их на чрезвычайно длительный срок. Благодаря данному плану, а также мерам по осуществлению финансовой стабилизации появилась уверенность в том, что германская экономика все-таки сможет наконец начать нормально функционировать. Для контроля за ходом восстановления экономики в Германию прибыл американский эмиссар Патрик Гилберт. Затем в страну пошли крупные иностранные кредиты (правда, в значительной степени краткосрочные и предоставляемые под очень высокий процент). Денежное обращение полностью стабилизировалось, и в 1924 г. новая рейхсмарка (обмен старых бумажных марок на новые был произведен по твердому курсу 30 августа) стала размениваться на золото. Вновь начал функционировать Рейхсбанк, который возглавил Шахт, сохранивший принципы своей эмиссионной стратегии и применительно к выпуску новой рейхсмарки. Основой германской финансовой стабилизации стал, таким образом, переход к жесткой финансовой и монетарной политике, а также изменение психологического климата, вызванное появлением плана Дауэса и притоком иностранного капитала, кардинально улучшившего состояние платежного баланса страны. "Весь проект с введением рентной марки,- отмечал сразу же после завершения финансовой стабилизации X. Дэниэлс,- основывался на бумагах, которые реально не могли быть покрыты ценностями. Это был прекрасный пример восстановления доверия к валюте с помощью специального подготовленного трюка". Рентный банк не кредитовал правительство, однако в экономику рентные марки шли достаточно активно. Это способствовало поддержанию нормального оборота, что было так важно для скорейшего вывода страны из экономического кризиса, но не стало новым фактором, провоцирующим инфляцию. Иначе говоря, германская экономика получила стабильные деньги посредством своеобразного обмана. Но, в конечном счете это все пошло германской экономике только на пользу. Несмотря на то что правительство Штреземана, взявшее на себя смелость осуществить жесткие непопулярные меры, не дожило до Нового года и пало 23 ноября под давлением парламентской оппозиции, очередного поворота к нестабильности уже не произошло. В 1924 г., сразу после восстановления нормально работающей денежной системы, началось постепенное оживление экономики. В ноябре экономический рост позволил даже несколько снизить налоговое бремя, что, в свою очередь, способствовало дальнейшему улучшению дел, хотя в полной мере страна не смогла оправиться от последствий кризисного положения первой половины десятилетия вплоть до 1927 г. Как и всякой стране, прошедшей через период искажения рыночных принципов функционирования экономики, Немецкой проблемой середины 20-х гг. стало, в частности, то, что за время высо ...
марик: ... кой инфляции бизнесмены осуществляли крупные и неэффективные вложения в покупку оборудования. С одной стороны, это было связано со срочной потребностью в спасении быстро обесценивающихся денег: тут уж не приходилось выбирать, что именно покупать - сметали все. С другой же стороны, ошибки в инвестиционной политике были связаны с невозможностью дать в условиях макроэкономической несбалансированности точную оценку того, какие товары будут завтра реально пользоваться спросом. Новые заводы были построены с 1919 по 1923 г. только для того, чтобы уберечь деньги от очередной волны инфляции, однако при этом значительная часть их была предназначена для удовлетворения спроса военного времени. Никто ведь не был способен оценить, какие товары нужны новой Германии, существовавшей в совершенно иных, нежели прежде, условиях. Практика показала ненужность большинства этих предприятий, особенно тех, которые относились к определенным отраслям машиностроения и к текстильной промышленности. Впоследствии в других странах при высокой инфляции капитал, как правило, просто бежал из бедствующей страны. Германские же предприниматели еще не имели соответствующего опыта и наделали немало ошибок, в основном вложив излишние деньги в производство быстро раскупавшихся средств производства. В новой Германии структура спроса стала совершенно иной, нежели в кайзеровской империи, искусственным образом поддерживавшей тяжелую промышленность и военное производство. В итоге выход из кризиса оказался связан с расширением спроса на товары потребительского назначения. Количество опротестованных векселей в 1925 г. возросло в отраслях производственного назначения и упало в потребительском секторе, причем состояние дел в финансах вполне отражало состояние дел в реальном секторе экономики. Если занятость в производстве оборудования в 1924 г. оставалась на том же уровне, что и раньше, то занятость в сфере производства потребительских товаров поднялась почти до уровня 1913 г. Люди начали лучше питаться, возобновляли строительство домов (особенно для рабочих и для среднего класса). Словом жизнь входила в свое нормальное русло. Экономическое развитие Германии во второй половине 20-х гг. показало, что такие традиционные отрасли, как угледобыча и металлургия, пользовавшиеся ранее покровительством имперских властей, так и не смогли преодолеть стагнацию. Легкая промышленность после быстрого восстановления тоже стала испытывать трудности. Зато такие отрасли, как химия, машиностроение и добыча бурого угля, стали развиваться быстрыми темпами. Структура индустрии в новых условиях полностью менялась. Менялась и структура экономики в целом. Роль сельского хозяйства продолжала снижаться. Доля промышленности и ремесел за период 1895-1933 гг. увеличилась лишь на два процентных пункта, зато доля сферы услуг возросла сразу на 8 пунктов и достигла почти трети от размера всей экономики. Казалось, что старая Германия осталась в прошлом. Старая бумажная марка окончательно была изъята из обращения к 5 июня 1925 г., и этот акт символизировал собой наступление новой эпохи. Успешное завершение финансовой стабилизации формально создавало предпосылки к тому, чтобы двинуться дальше по пути модернизации экономики. Однако наиболее сущностными проблемами Германии того времени были все же проблемы отнюдь не финансового плана. Первый же сбой в нормальном ходе хозяйственного восстановления вызвал дальнейшее ускорение движения к широкомасштабному огосударствлению экономики. Государство начало вмешиваться уже в 1925-1926 гг., когда, казалось бы, все шло нормально и без его помощи. Вновь стал возрождаться протекционизм. В частности, страна вернулась к высоким зерновым тарифам 1906 г. Объединенный блок производителей угля, стали и зерна в 1925 г. активно торпедировал усилия министра иностранных дел Штреземана, министра экономики Куртиуса, а также лидеров экспорториентированных отраслей промышленности по заключению торгового договора с Польшей, обладавшей дешевыми природными ресурсами и продовольствием. В 20-е гг. усилилось государственное вмешательство в хозяйственную деятельность и по некоторым другим направлениям помимо протекционизма. В частности, по оценке Д. Энджелла, порядка 12-15% германской экономики в эпоху Веймарской республики самым непосредственным образом находилось в руках государства. Но и это еще было не главное. Финансовая стабилизация не уменьшила степень участия государства в экономике. Оно проводило в жизнь все более агрессивную фискальную политику. Если даже исключить из объема правительственных расходов, осуществлявшихся в середине 20-х гг., репарации, выплачиваемые иностранным государствам, и трансферты, предоставляемые местным властям, то все равно окажется, что участие государства возросло более чем на 11 % по сравнению с 1913г. Правда, на первый план теперь выходило осуществление социальных расходов, а не проведение милитаризации. Если же мы проанализируем общее реальное увеличение государственных расходов в Германии по сравнению с 1913г., то окажется, что оно в 1928-1929 гг. составило 65%. Причем надо заметить, что налоговая нагрузка на одного человека возросла даже в большей степени, поскольку из-за утраченных Веймарской республикой территорий численность населения страны заметно сократилась. Германия по-прежнему оставалась одной наиболее этатистских держав мира. Если в США тех лет доля правительственных расходов в национальном доходе составляла 11,8%, в Италии - 14,8%, в Бельгии - 19,5%, в Англии - 22,2%, то в Германии она доходила до 27,3%. Распределялось фискальное бремя следующим образом: 50% поступлений в бюджет составляли косвенные налоги, 45% - налоги прямые, еще 5% государство получало от использования своей собственности. Общая ситуация в экономике и социальной сфере страны оставалась вроде бы благостной, но в то же время тревожной. "К 1928 г. заработная плата была выше, чем при кайзере, продолжительность рабочего дня снизилась, условия труда стали легче, а жилищные условия улучшились, и, наконец, появилась система страхования по безработице. Строились дома, школы и больницы, но власти при этом допускали много непродуктивных затрат. Расширились размеры государственной собственности в газовой отрасли и электроэнергетике. Социализм усиливался, но при этом усиливался и монополизм. Мелкие предприятия были зажаты между монопольно высокими ценами картелей и ростом заработной платы рабочих". В ноябре 1927 г. Шахт подверг острой критике германские муниципалитеты за то, что они стали жить не по средствам, приобретали земельные участки и строили бассейны, стадионы, общественные здания, отели, конференц-залы, планетарии, аэропорты, театры, музеи. Германия, не успев толком даже встать на ноги, очень много стала одалживать за рубежом (за период 1924-1931 гг. в два раза больше, чем сама выплатила по репарациям). В этой связи в ноябре 1928 г. Штреземан заметил, что процветание страны лишь кажущееся и Германия просто танцует на вулкане. Если краткосрочные кредиты отзовут, в значительной части экономики сразу возникнет коллапс. И все же, несмотря на сохранявшиеся проблемы, нормальное экономическое развитие осуществлялось примерно четыре с половиной года. Однако в конце 1928 г. возникли трудности. В этот момент, как и предупреждал Штреземан, выявилась сильная зависимость германской экономики от движений краткосрочного спекулятивного капитала. США находились тогда на пике роста фондового рынка, и деньги стали уходить из Германии за океан. После кризиса на Уоллстрит они снова ненадолго вернулись в Европу, но в 1930-1931 гг., когда Германию в полной мере стала захватывать Великая депрессия, в очередной раз наметилось бегство капитала. В конечном счете в Германии произошло резкое падение производства - самое значительное среди всех европейских стран. С 1929 по 1932 г. промышленное производство сократилось почти в два раза. В этот момент Запад опять пошел Германии навстречу, июне 1931 г. президент США Г. Гувер объявил мораторий по выплатам репараций, а в 1932 г. Лозаннская конференция их в основном отменила. Но это уже не могло что-либо принципиально изменить в сползании Германии к политическому кризису. Своеобразным символом завершения очередного этапа развития страны опять стала смерть лидера этапа предыдущего. Выход из экономического кризиса почти повсюду в мире был связан с усилением роли государства. Поначалу Германия шла в общем строю: в конце 1931 г. там, как и во многих других европейских странах, был введен валютный контроль, нанесший сильный удар по и без того весьма относительной свободе внешней торговли; летом 1932 г. правительство отказалось от проведения жесткой линии, ориентированной на финансовую стабильность, и приняло программу увеличения расходов на осуществление общественных работ. Главным же следствием экономического кризиса и роста безработицы стала победа Гитлера на парламентских выборах. С приходом к власти национал-социалистов в 1933 г. государственное вмешательство в экономику резко активизировалось. Германия далеко вышла за пределы того хозяйственного регулирования, которое было характерно для других стран. Курс, намеченный картелированием 80-90-х гг. XIX века и продолженный действиями Ратенау по организации единой государственно-монополистической хозяйственной системы в годы Первой мировой войны, получил логическое завершение в той экономике, которая существовала с 1933 г. (и особенно с 1936 г.) до самого разгрома нацизма. Главным признаком отхода от модернизации стало, на наш взгляд, то, что при использовании различных подходов к управлению хозяйством и при сохранении роли деловой германской элиты в жизни общества структура экономики оказалась полностью перестроена и подчинена нерыночным целям, прежде всего милитаристским. До поры до времени милитаризация вполне сочеталась с частнособственническим хозяйствованием. Но когда это сочетание стало невозможным, вся экономика была поставлена под ружье. В основе национал-социалистической хозяйственной системы лежало представление Гитлера о том, что "экономическое возрождение и перевооружение Германии невозможны без сотрудничества с элитой традиционных сословий общества: офицерством, чиновничеством и предпринимателями". Это соображение находилось вполне в русле германской исторической традиции. Многие авторы, пишущие о национал-социализме, отмечают, что у Гитлера не было единого планового центра, а потому различные структуры и лидеры, отвечающие за экономику, постоянно вступали между собой в конфликты. Иногда из этого делается вывод, что гитлеровская модель не носила административного характера, поскольку, мол, тогда все происходило бы в соответствии с единым планом. Однако изучение характера конфликтов, имевших место в германской экономике, показывает, что они по своей сути были родственны именно конфликтам, характерным для административного хозяйства, а не для системы рыночной конкуренции. Это была схватка за полномочия, за ресурсы, за так называемый "доступ к телу", а отнюдь не за рынки, не за потребителя. Таким образом, получается, что хотя при Гитлере немецкая экономика по форме оставалась частнопредпринимательской, по сути она таковой уже не была. И это в течение долгого времени устраивало все заинтересованные стороны. На начальном этапе господства национал-социализма применялись в основном те же методы государственного регулирования, что и в Веймарской республике, только в больших масштабах. Этот этап прежде всего ассоциируется с именем Ялмара Шахта, который в 1933 г. вновь стал главой Рейхсбанка, а с середины 1934 г. фактически начал руководить всей германской хозяйственной системой, получив в придачу к старому своему посту еще и должность министра экономики. Шахт чрезвычайно удачно выстроил свою карьеру. Он управлял Рейхсбанком до марта 1930 г., но еще в апреле 1929 г. начал делать заявления, свидетельствовавшие об очередной эволюции его взглядов, весьма созвучной развитию взглядов нацистов. Банкир, в частности, потребовал возврата германских колоний и польского коридора для того, чтобы имелась возможность выплачивать репарации. Шахт ушел в отставку в самом начале Великой депрессии и предпочел в течение некоторого времени заниматься свиноводством. Таким образом, его репутация оставалась незапятнанной. Он по-прежнему считался чудотворцем, вытянувшим в 1923-1924 гг. страну из пропасти, а последующие экономические трудности с его именем уже не ассоциировались. Более того, сформировался миф, в котором роль Шахта в жизни страны превозносилась буквально до небес. Уже с декабря 1930 г. Шахт начал налаживать контакты с Гитлером. Симпатий к нацистам он не испытывал и в партию не вступал. Он оставался одним из немногих работавших в Германии при Гитлере крупных специалистов по проблемам экономики, так и оставшихся вне пределов НСДАП. Более того, он намеренно не стремился войти в круг ближайших сподвижников Гитлера, хотя подобная возможность у него, скорее всего, имелась. Шахт вызывал у современников сложную смесь чувств, в которую входили и восхищение, и отвращение. Это был человек крайне эгоистичный, циничный и абсолютно уверенный в силе собственной личности. Прекрасно ориентируясь как в экономике, так и в политике, Шахт хорошо понимал все противоречия столь неустойчивой Веймарской республики. Он пришел к выводу о необходимости режима твердой руки и довольно рано осознал, что реальную силу в стране представляет именно Гитлер. Нацизму он абсолютно не симпатизировал, но использовать это движение в собственных интересах и в интересах страны Шахт действительно намеревался. Нельзя сказать, что он не имел в жизни твердых принципов. Обеспечив финансовую стабилизацию в 1923-1924 гг., он стремился теперь к тому, чтобы вновь вытянуть германскую экономику из кризиса, пройдя по тонкому перешейку между двумя пропастями: депрессией, частично связанной с чересчур жесткой финансовой политикой, основанной на золотом стандарте, и инфляцией, неизбежно возникающей при слишком вольном обращении с денежной эмиссией. Ради того чтобы проложить в экономике свой собственный, абсолютно нестандартный по тем временам, путь, Шахт готов был идти на любые политические компромиссы. В том числе и на те, которые слишком плохо пахли. [/more
марик: Германия -4 Шахт был абсолютно чужд радикальным социалистическим подходам, и это в течение какого-то времени вполне сочеталось с позицией Гитлера, желавшего ликвидировать огромную безработицу, но плохо представлявшего, что надо делать в экономике, а потому пользовавшегося услугами "буржуазных специалистов". Фюрер на первых порах практически безгранично доверял Шахту, и тот использовал это доверие для того, чтобы бороться с радикальными элементами, столь распространенными в нацистской партии. В частности, Шахт вступил в жесткое столкновение с аграрным авторитетом нацистов Вальтером Дарре, делавшим ставку на утопический путь развития крестьянских хозяйств. Сам Гитлер, имевший, правда, чрезвычайно эклектичную систему экономических взглядов, был сторонником развития крепкого германского фермерского хозяйства. В известной степени именно это объясняло его фанатичное стремление на Восток, где имелись плодородные черноземы, для расселения на них германских ветеранов, желающих перейти к мирной жизни. Дабы искусственным образом поддержать фермеров, в Германии в 1933 г. был принят специальный закон, согласно которому фермы размером менее 125 га запрещалось как продавать, так и отдавать в залог. Но Шахт прекрасно понимал, что Германия может быть только индустриальной страной, как бы ни хотелось романтически настроенным идеологам партии вернуть времена древних германских общин. Вступал Шахт в столкновение и с Робертом Леем, выстраивавшим тоталитарную систему единого трудового фронта. Уже с 1933 г. в Германии на добровольной основе (а с 1935 г.- на принудительной) была введена трудовая повинность для мужчин от 18 до 25 лет. К 1938 г. государство стало распоряжаться рабочими руками практически всех граждан. Стал воплощаться в жизнь лозунг "Каждый рабочий - солдат экономического фронта". Люди могли быть принудительно отправлены в промышленность, сельское хозяйство или, скажем, на строительство укрепленных сооружений линии Зигфрида. Естественно, макроэкономические подходы Шахта вступали в противоречие с тоталитарными подходами Лея. Первым практическим шагом национал-социалистов стало выделение крупных государственных средств, использованных затем бизнесом для восстановления экономики. В частности, важнейшим проектом этого направления стало строительство автобанов. Впоследствии Тодт курировал все строительство, осуществляемое посредством госзаказов, включая и военные объекты. Еще одним направлением расходования бюджетных средств стало создание Государственного продовольственного фонда, который сначала использовался для поддержания высоких цен на сельхозпродукцию. Однако впоследствии, когда военные нужды заставили Гитлера заботиться о наличии дешевого продовольствия, направление деятельности Фонда было развернуто на 180 градусов: он занялся сбиванием цен и установлением контроля над аграрным рынком. Ко всем этим делам Шахт имел лишь косвенное отношение. Он осуществлял менее заметные, но, возможно, даже более важные для изменения характера экономики задачи. Промышленность нуждалась в займах, и Шахт дал их ей в довольно большом объеме. В частности, его "экономическим открытием" стала эмиссия своеобразной "параллельной валюты" - специальных векселей "Меfо", с помощью которых в экономику был направлен мощный финансовый поток. По имеющимся оценкам, в 1934-1935 гг. эти векселя обеспечивали порядка 50% всех расходов на перевооружение Германии, а за весь нацистский период времени они обеспечили порядка 20% таких расходов. Интенсивная денежная накачка экономики сильно противоречила тому, что сам он делал в прошлом. Но, похоже, искусством проведения монетарной политики глава Рейхсбанка овладел неплохо. Как сам он впоследствии отмечал, вплоть до 1937 г., т.е. до того момента, когда Шахта фактически отстранили от власти, инфляция в Германии находилась под твердым контролем. В сентябре 1936 г. и объем денежной массы, и объем производства соответствовали уровню 1928 г. Примерно таким же был курс Шахта и во внешнеэкономической области, где он активно использовал государственный интервенционизм, но сторонился социализма. Без Шахта дела здесь поначалу шли неважно. Положительный торговый баланс, достигнутый германской экономикой в 1933 г., исчез за первые пять месяцев 1934 г. под давлением массированного импорта. Рос спрос на валюту, и международные резервы Рейхсбанка сократились до минимума. В стране стали нарастать слухи о неизбежной грядущей девальвации. Именно в этот момент Шахт совместил пост главы Рейхсбанка с постом министра экономики. Он отказался от идеи девальвации, введя полный контроль за импортом и мораторий по платежам. В результате этого вплоть до 1938 г. Германии удавалось сохранять положительный торговый баланс, несмотря на рост импорта товаров, имеющих стратегическое значение. Таким образом, можно сказать, что Шахт сумел обеспечить макроэкономическую сбалансированность, но при этом именно он начал радикальным образом менять структуру экономики. Стратегия Шахта при всей своей внешней цивилизованности закладывала основы будущей нацистской хозяйственной системы, в которой потребление народа сводится до минимума ради изготовления вооружений и необходимых для милитаризации средств производства. Сам Шахт не перешел грань дозволенного в "приличном обществе", но явно поспособствовал общему "упадку экономических нравов". Сумев соблюсти меру в финансовой политике, Шахт не сумел удержать равновесие в политике как таковой. В конечном счете сказались принципиальные различия в подходах банкира и фюрера. Сначала они были попутчиками, в дальнейшем же, по мере того как усиливалось стремление Гитлера к милитаризации экономики, а не просто к выводу ее из циклического кризиса, для усиления государственного интервенционизма оказались приняты меры принципиально иного типа, чем те, которые устраивали Шахта. Во-первых, под предлогом борьбы с доминированием интересов отдельных социальных групп была отменена практика коллективных договоров в промышленности, и это стало одним из тех столпов, на которых основывалась политика стабильного поддержания низкой зарплаты. Зарплату теперь устанавливали специальные рейхспопечители, назначаемые государством и ответственные перед министерством труда. То, что они делали, очень походило на разработку советской тарифной сетки. Для каждой отрасли фиксировалась базисная зарплата по восьми основным группам в соответствии с квалификацией работника. Самая высокая зарплата оказалась в отраслях тяжелой промышленности, самая низкая - в производстве товаров народного потребления. К 1938 г. под предлогом нехватки рабочей силы заработная плата вообще была зафиксирована и в дальнейшем оставалась на неизменном уровне. В целом в результате осуществления этих мероприятий доля зарплаты в национальном доходе упала с 56% в 1933 г. до 51,8% в 1939 г. Тем не менее, обществом, настрадавшимся от недавнего экономического кризиса, факт ухудшения своего материального положения абсолютно не осознавался. Немцам казалось, что их доходы, благодаря этатистским действиям нацистов, только увеличиваются. Во-вторых, в октябре 1936 г. были установлены фиксированные цены на основные группы товаров. Особое внимание уделялось поддержанию цен на продовольствие. В основном этого удалось достигнуть, но нехватка продуктов скоро стала очевидной, несмотря на бурный рост экономики. Похожим образом были решены проблемы и в области валютной политики: к 1938 г. государство установило множество нерыночных обменных курсов, ограничивавших импорт той продукции, которая не считалась приоритетной для государственных целей. В-третьих, с помощью высоких налогов, а также серии добровольных и принудительных займов в государственный бюджет изымались имевшиеся у населения и предприятий средства. Если в 1938 г. такого рода займы уже покрывали расходы бюджета на 40%, то к 1943 г. они составляли целых 55%. Германское руководство осуществляло стратегию так называемых "бесшумных финансов". Для финансирования экономики большее значение имели даже не широко разрекламированные акции, при которых под громкие звуки фанфар домохозяйки отдавали государству свои с трудом сбереженные пфенниги, а проходившие в тиши кабинетов переговоры, на которых банкиров разными способами убеждали конвертировать краткосрочные займы в долгосрочные. Если бы германское общество имело хотя бы немногим большую степень свободы в области потребления (об идеологической и политической свободе можно даже не говорить), гитлеровская экономика просто рухнула бы. За стабильность цен и валютного курса боролись абсолютно неэкономическими методами. Задачи были решены, но экономика на этой основе могла развиваться только в том направлении, которое определялось целями милитаризации. Все эти меры в совокупности позволили удержать на низком уровне частное потребление и расширить потребление государственное, что было столь важно в свете проводимой Гитлером политики ускоренной милитаризации экономики. Уже к 1938 г. доля потребительских товаров снизилась в общем объеме германского промышленного производства до 35% по сравнению с 53% в 1932 г. К исходу войны показатель снизился аж до 28%. Если же взглянуть в целом по всей экономике, как распределялся национальный доход, то окажется, что в Германии на личное потребление в 1939 г. шло только 63% НД, тогда как в Англии и Франции - 79%. Из-за нехватки товаров потребительского назначения в одном лишь Берлине к ноябрю 1939 г. закрылось 10 тыс. магазинов. Неудивительно, что гитлеровская экономика, если смотреть на нее с формальной точки зрения, демонстрировала высокие темпы роста и не знала кризисов. Ведь к потребностям населения приспосабливаться не приходилось. Нацистские стратеги просто ставили "на поток" то, что требовалось фюреру для реализации его милитаристских планов. С 1933 г. в Германии осуществлялась принудительная картелизация экономики. Поскольку большой бизнес был в основном уже картелирован, новое законодательство взялось за малый, получавший теперь возможность реализовывать товары по выгодным фиксированным ценам. В дальнейшем же нацистская экономика стала непосредственно использовать элементы централизованного планирования вместо традиционного согласования действий на частнохозяйственном уровне. В 1936 г. был составлен так называемый "четырехлетний план", который фактически преобразовал значительный сектор германской экономики. Руководитель "плана" Герман Геринг получил возможность принудительно конвертировать валютные запасы немцев в марки, распределять сырье, перемещать рабочую силу и осуществлять крупные государственные инвестиции. Правительство при необходимости могло указывать компаниям, что им производить, где должны располагаться новые заводы, каким сырьем им надлежит пользоваться, по какой цене они будут продавать свою продукцию и какую зарплату следует платить рабочим. В тех случаях, когда сотрудничество властей и бизнеса шло достаточно гладко (например, в химической промышленности, где функционировал концерн "И.Г. Фарбен"), организационные преобразования не требовались. Если же сотрудничество шло неважно, экономика принимала все более открытые этатистские формы. Так, например, для решения проблем металлургического комплекса был создан специальный концерн "Герман Геринг Рейхсверке". Когда флагманы сталелитейной промышленности представили доклад, в котором отвергалась политика автаркии, Геринг пригрозил арестовать их как саботажников и вынудил вложить часть собственных средств в эту конкурирующую с ними государственную компанию. Наверное, лучшей характеристикой сути германской системы управления экономикой тех лет может считаться фраза самого рейхсмаршала: "Если фюрер захочет, то 2 X 2 = 5". Это был печальный итог сотрудничества бизнеса и власти. Американский журналист, лично наблюдавший все происходившее в те годы в Германии, характеризовал ситуацию следующим образом: "Заваленные горами бумаг, постоянно получающие указания от государства, что, сколько и по какой цене производить, отягощенные растущими налогами, облагаемые нескончаемыми крупными "специальными отчислениями" на партию, промышленники и коммерсанты, которые с таким энтузиазмом приветствовали установление гитлеровского режима, поскольку рассчитывали, что он уничтожит профсоюзы и позволит им беспрепятственно заниматься свободным предпринимательством, теперь ощутили глубокое разочарование. Одним из них был Фриц Тиссен, который в числе первых сделал наиболее щедрые отчисления в кассу партии. Бежав из Германии накануне войны, он признал, что нацистский режим разрушил германскую промышленность, и всем, кого он встречал за рубежом, говорил: "Ну и дурак же я был"". Как отмечал Д. Шенбаум, "бизнес находился теперь под таким фискальным, политическим и идеологическим контролем, какой социалисты в 1919г. даже не пытались вводить". Следует напомнить, что нацизм приходил к власти под предлогом опасности установления коммунистического режима в Германии. Промышленность попала под контроль военной элиты. Быстро разросшаяся компания Геринга оказалась в центре всей программы перевооружения страны, которое, таким образом, осуществлялось практически полностью в государственном секторе экономики. В концерн вошли "подвергнутые насильственной ариизации предприятия, прежде принадлежавшие евреям; угольные шахты Тиссена в Рурском бассейне, конфискованные в 1939 г.; предприятия по производству оружия типа "Рейнметалл Борзиг", а также большая часть промышленности в захваченных Австрии и Чехословакии. К моменту, когда началась война, "Герман Геринг Рейхе-верке" уже занял место "И.Г. Фарбен" как крупнейшего производственного комплекса в Европе". Еще одним центром хозяйственной активности стал "Трудовой фронт" Роберта Лея. Он не только вводил тотальную трудовую повинность, устраняя все признаки рынка труда, но также получал доходы от уплачиваемых предпринимателями и работниками взносов, которые на словах были добровольными, а наделе обязательными. В конце 1938 г., отменяя восьмичасовой рабочий день, Лей заметил, что тот был, оказывается, навязан Германии версальской системой. К 1939 г. "Фронт" владел банками, страховыми компаниями, домостроительными предприятиями, бюро путешествий и даже заводом "Фольксваген". В этой экономике Ялмару Шахту делать уже было нечего. Фактически возвышение Геринга стало одновременно и падением Шахта. В ноябре 1937 г. он оставил Вальтеру Функу свой пост в безвластном министерстве экономики. В начале 1939 г. Шахт ушел и из Рейхсбанка, поскольку в абсолютно милитаризированной системе даже роль монетарной политики теперь мало что значила. В это время он перешел в оппозицию Гитлеру, причем поначалу играл в ней, по-видимому, ведущую роль. Конец карьеры Шахта был весьма печальным и в то же время весьма символичным для судеб германского либерализма, увязнувшего в системе сложных компромиссов. В 1944 г., через три дня после знаменитого покушения на Гитлера, Шахт был арестован. Когда в Германию пришли союзники, "оппозиционер" превратился в "нацистского преступника" и вновь оказался за решеткой. Подводя некоторый итог эпохе существования национал-социалистической экономики и обобщая то, о чем шла речь выше, можно вслед за Э. Тененбаумом отметить, что с 1933 г. она прошла через три фундаментальных преобразования. Поначалу власть в Германии оказалась в руках низшей группы среднего класса - победителей, происходивших из рядов НСДАП. С 1934 по 1937 г., когда доминировал подход Шахта, власть вернулась в руки тех, кто обладал ею раньше: директорского корпуса, капиталистов и предпринимателей. Наконец, с 1937 г. экономика попала под контроль представителей военной касты, для которой на первом плане находились не социализм и равенство, не создание рабочих мест, а милитаризация хозяйственной системы. Через те же самые три этапа прошла и внешнеэкономическая политика Рейха. В первый период нацизма быстро множились протекционистские тарифы и квоты. Позднее была предпринята попытка вернуться, насколько это возможно, к внешней торговле, основанной на частных принципах, хоть и находящейся при этом под государственным контролем. И наконец, внешняя торговля стала государственной монополией, она использовала исключительно для того, чтобы осуществлять перевооружение страны. В послевоенный период Германия оказалась в положении страны, вынужденной существовать с экономикой, которая была в значительной степени построена на административных принципах управления. Кроме того, замороженные цены, регулярно возникающие бюджетные дефициты и значительные масштабы денежной эмиссии привели к возникновению ситуации подавленной инфляции и широкого распространения товарного дефицита, т.е. примерно к той же ситуации, которая впоследствии отличала страны с экономикой советского типа. В послевоенной Германии по имеющимся оценкам денежный навес составлял порядка 300 млрд марок. Фирмы стремились создать на своих складах крупные запасы сырья и полуфабрикатов, представлявших собой в условиях подавленной инфляции реальную ценность. Но тем самым они лишь усиливали дефицит. Деньги практически не имели ценности. Обесценившиеся рейхсмарки население просто отказывалось принимать в уплату за товары, стремясь для того, чтобы приобрести самые необходимые продукты, по возможности воспользоваться иностранной валютой, а также такими специфическими средствами платежа, как, скажем, американские сигареты, кофе или шелковые носки. Исследователи отмечают, что сигареты были предпочтительнее, поскольку кофе при каждой сделке приходилось взвешивать, а носки были слишком дороги для расчета по малым сделкам, да к тому же не отличались универсальностью из-за того, что разным людям был, естественно, нужен разный размер. По некоторым оценкам американский лейтенант, полностью продававший свой сигаретный рацион, мог заработать на этом до 12 тыс. долларов. Тем не менее, масштабы черного рынка в послевоенной Германии составляли по имеющимся оценкам не более 10% всего товарооборота. Основная масса товаров шла через легальные каналы, где доминировала система жесткого рационирования, включавшая такие инструменты, как талоны, карточки и т.п. Существовал еще и так называемый серый рынок, на котором обмен осуществлялся по бартеру. Рабочие в некоторых отраслях получали зарплату производимым ими товаром, а затем имели возможность обменять его на нужное им продовольствие. Так, например, обстояло дело с шахтерами, причем шахты порой выплачивали углем даже пенсии своим бывшим работникам. По оценке А. Райдера роль рынка была более высокой. Примерно треть товаров потребительского назначения, выпускаемых немецкими предприятиями, отправлялась на черный рынок. Менее половины урожая 1946 г. прошло через систему рационирования. Но, возможно, этот автор имеет в виду всю систему нерационированного распределения, включая серый рынок. Иногда предприятия для того, чтобы обеспечить централизованное снабжение своих работников, сами вступали в бартерные отношения с крестьянами, а затем полученные от них продукты распределяли посредством специальных купонов между своими людьми. По оценке В. Карлин, "в британской и американской оккупационных зонах по крайней мере половина коммерческой активности приходилась на бартерные компенсационные схемы. Даже такой гигант, как Volkswagen, находившийся под прямым британским контролем, порядка 5% своей продукции использовал для участия в такого рода схемах. Основной целью деятельности предприятий, поставленных в подобные условия, было продать как можно меньше продукции, а купить как можно больше". На все эти сложности в послевоенной Германии накладывалась еще и вызванная бомбежками авиации союзников страшная хозяйственная разруха. Следствием совокупного действия всех этих факторов стало то, что промышленное производство в 1945-1948 гг. составляло примерно лишь треть от Довоенного уровня. Несколько выше был уровень производства продовольствия: 60-70%. Дополнительные трудности возникали из-за того, что союзники искусственно ограничивали производство некоторых видов продукции - например, стали - германскими предприятиями. Один из американских экспертов того времени подробно описал экономическую ситуацию в Марбурге, которая, скорее всего, была типичной для Германии в целом. В этом городе имелось два ведущих вида производства - фармацевтическое и военное. С фармацевтикой дело обстояло еще сравнительно неплохо, поскольку это было мирное производство, поощряемое союзниками. Однако из-за того, что немцы не имели возможности свободно передвигаться между оккупационными зонами, да и внутри отдельных зон тоже, американцам приходилось помогать бизнесу добывать ресурсы для предприятий Марбурга, что, естественно, никак не соответствовало рыночному подходу. Что же касается военного производства, то все оборудование было демонтировано и вывезено. Фабричные здания, поначалу, с молчаливого разрешения властей, использовались для производства мыла и воска. Затем бизнес стал раскручиваться, и к 1948 г. уже более двух десятков фирм занималось изготовлением стеклянных изделий, косметики, сладостей, нижнего белья, гуталина и т.д., но при этом они не имели никаких прав на аренду производственных помещений, так как американская оккупационная бюрократия не приняла никакого официального решения по их использованию. Только в 1949 г., когда был полностью закончен демонтаж старого оборудования, гессенские власти получили возможность самостоятельно решить судьбу фабричных зданий и начали легальным образом сдавать их в аренду. Вначале вообще не было ясности с тем, сможет ли германская экономика восстановиться в полном объеме, поскольку у союзников имелись планы сохранения Германии как чисто аграрной страны или даже страны, разделенной на отдельные зоны, с тем, чтобы немцы не могли впоследствии снова развязать агрессивную войну. В 1946-1947 гг. союзники (особенно активно - французы) в большом количестве демонтировали оборудование на немецких предприятиях и вывозили его из страны. Впрочем, от этих идей они все же к середине 1947 г. отказались, и американцы даже разработали план Маршалла, который должен был оказать европейцам (немцам, в частности) поддержку в восстановлении разрушенного хозяйства. Проблематичность хозяйственного восстановления определялась еще и тем, что страна была разделена на четыре оккупационные зоны: американскую и английскую (объединившиеся затем в Бизонию), французскую, а также советскую, где любые мероприятия по введению рыночных механизмов априори отторгались. В западных зонах оккупации, составивших впоследствии новое государство - ФРГ, намерение создать рыночную экономику реально присутствовало. Особенно активны в этом плане были американцы. Уже в марте 1946 г. в Германию прибыла группа финансовых экспертов, которая примерно за два месяца подготовила общий план осуществления денежной реформы. Масштаб макроэкономической несбалансированности в Германии после Второй мировой войны был даже большим, чем после Первой мировой. Сама по себе война очень сильно дезорганизовала управляемое нацистами хозяйство. Однако наличие твердой оккупационной власти, чуждой всяческому популизму, позволяло поставить преграду на пути дальнейшей экономической деградации Германии. Администрация не имела никакой оппозиции, не должна была заботиться об общественной поддержке своих действий, а потому могла позволить себе значительную степень жесткости. Если к началу 20-х гг. товарно-денежная несбалансированность в стране была значительно большей, чем непосредственно после окончания боевых действий, то в 1945-1947 гг. объем денежной массы, напротив, понемногу сокращался. Однако такое сохранение страны в "подвешенном" положении еще не было реформой. Требовались по-настоящему решительные действия, чтобы экономика заработала. Но практическую работу затрудняли противоречия между разными оккупационными властями, противоречия между всеми этими опасавшимися германского реваншизма властями в целом и уставшими от разрухи немцами, а также противоречия между политиками консервативного направления и весьма сильными в этот период социал-демократами. Многие полагали, что успешный, как казалось тогда, опыт развития СССР и трудности многих капиталистических стран, вызванные Великой депрессией, должны направить развитие Германии по социалистическому пути. Руководитель американских оккупационных властей генерал Люциус Клей был человеком довольно правых взглядов. Ему часто приходилось спорить с англичанами относительно перспектив социализации германской экономики, а порой даже предпринимать жесткие шаги. Так, например, когда в ноябре 1947 г. министр экономики традиционно "красного" Гессена затеял у себя национализацию, американские власти настояли на том, чтобы запретить ее. Более того, когда в январе 1947 г. Виктор Агартц - правая рука лидера германских социал-демократов Курта Шумахера - был избран главой Экономического управления Бизоний, Клей стал стремиться к тому, чтобы передавать немцам столь мало реальных прав по контролю за экономикой, сколько было возможно. Понятно, что такого рода конфликты никак не ускоряли ход позитивных хозяйственных преобразований в Германии. Эксперты того времени пессимистично оценивали возможность быстрого хозяйственного восстановления Европы, и особенно Германии. Так, в документах ООН в 1948 г. отмечалось, что "улучшения, которые возможны в течение ближайших пяти или даже десяти лет, не смогут решить основную экономическую проблему Европы - ужасающую бедность, характерную для большей части европейского населения". Тем не менее, восстановление германской экономики было обеспечено в относительно короткие сроки, причем преимущественно с использованием либеральных хозяйственных методов, сторонником которых являлся министр экономики ФРГ, профессор Людвиг Эрхард. Столь широко использовавшееся на протяжении предшествующих десятилетий государственное вмешательство в экономику у Эрхарда оказалось введено в сравнительно жесткие рамки. Концепция, получившая название "социальное рыночное хозяйство", делала основной упор на слово "рыночное", а не на термин "социальное". "Плановое хозяйство,- отмечал Эрхард,- самое асоциальное из всего, что может вообще существовать; только рыночная экономика социальна". Предложенный экономистами подход оказался вполне адекватен представлениям об обществе, сложившимся к тому времени в христианских кругах Германии, отходивших постепенно от идей примитивного патернализма. Поначалу ХДС стояла на более левых позициях, чем сторонники "социального рыночного хозяйства". 3 февраля 1947 г. на заседании зонального комитета ХДС британской оккупационной зоны в городе Алене (Вестфалия) была даже принята довольно левая по своему духу программа, получившая затем название Аленской. В этой программе, в частности, отмечалось, что "капиталистическая система хозяйства не соответствует более жизненно важным государственным и социальным интересам немецкого народа. После ужасной политической, экономической и социальной катастрофы вследствие преступной политики "с позиции силы" выход может состоять лишь в осуществлении коренных преобразований. Содержанием и целью этих преобразований может быть только благо народа, а не стремление капитализма к прибыли и власти". В программе содержались такие требования, как национализация горнорудной и металлургической промышленности, а также обеспечение права рабочих на участие в решении важнейших экономических и социальных вопросов. Концепция родилась в связи с растущим пониманием того факта, что широкие слои населения, столь активно откликающиеся на коммунистические и националистические лозунги, ныне уже не удовлетворятся теми либеральными подходами, которые могли недолгое время доминировать в общественном сознании середины XIX века. Идея сплотить различные слои общества и преодолеть их вековую рознь была не нова. Она, можно сказать, носилась в воздухе. Еще в межвоенный период возникла концепция корпоративного государства Бенито Муссолини. О необходимости создания на месте классового общества "народного дома" говорил лидер шведских социал-демократов Пер Альбин Ханссон. Но важнейшей особенностью концепции "социального рыночного хозяйства" было то, что впервые идея сотрудничества различных сил развивалась на базе либеральной экономической теории, которая, казалось бы, априори не могла быть приемлемой для обездоленной части общества. На практике либеральный подход, строящийся на принципах демократии, очень сильно отличался от того, который был предложен итальянским фашизмом. С социал-демократией общего у Эрхарда и Мюллера-Армака оказалось гораздо больше, нежели у Муссолини. Тем не менее, явные отличия прослеживались у германских либералов и по отношению к подходу левых сил. Как показал опыт экономического развития второй половины XX века, и шведские и германские социал-демократы в конечном счете готовы были очень далеко зайти в деле огосударствления экономики ради реализации социальных целей. Сторонники же концепции "социального рыночного хозяйства" допускали этатизм лишь настолько, насколько это нужно было для нормальной работы рынка, для ограждения его от деструктивного воздействия безответственных политиков. Эрхард был первым в мире либеральным реформатором нового типа. Ему пришлось работать в условиях, когда массированное государственное вмешательство в экономику и перераспределение через бюджет большой доли ВВП стали реальностью. Принципиально важным для Эрхарда было сохранение свободы деятельности хозяйственных субъектов и финансовой стабильности в экономике. Централизм и инфляция в практической административной деятельности являлись его самыми главными врагами. Что же касается участия в экономике государства как такового, то оно им ни в коей мере не отвергалось, как не ...
марик: ... отвергалось это участие впоследствии и реформаторами (даже самыми активными "шокотерапевтами"), действовавшими в Латинской Америке 70-90-х гг. и в Восточной Европе 90-х гг. По мере своих сил Эрхард стремился минимизировать проявления этатизма, но отнюдь не бороться с той силой, которую разумнее было поставить на свою сторону. Стратегия была выработана американцами, но непосредственно реформа готовилась группой немецких экспертов (самого Эрхарда среди них не было), которых союзники собрали в апреле 1948 г. в армейских бараках под присмотром молодого американского экономиста Эдварда Тененбаума, написавшего еще в студенческие годы одну из самых впечатляющих книг 40-х гг., посвященных нацистской экономике. Проведя порядка 30 заседаний в течение 49 дней, сотрудники этой макроэкономической "шарашки" разработали 22 документа, определяющих характер и параметры осуществляемой реформы. Среди них были законы, заявления, прокламации, инструкции и т.д. Восстановление рыночной экономики после войны предполагало осуществление трех ключевых реформ - денежной, финансовой и институциональной. Денежная реформа была осуществлена во всех трех западных оккупационных зонах 20 июня 1948 г. Формально она состояла в замене обесценившейся рейхсмарки на новую денежную единицу - немецкую марку. Но главным в реформе оказалось то, что темпы эмиссии марки с самого начала были поставлены под жесткий контроль. Таким образом, удалось обеспечить должные гарантии будущей финансовой стабильности. В ходе реформы каждый немец получил на руки 40 марок (через два месяца - еще 20). Оставшуюся же на руках у граждан наличность в старых рейхсмарках впоследствии можно было поменять, но со значительными потерями. Фирмам было предоставлено по 60 марок на каждого занятого для выплаты первых заработков, а органы государственного управления получили в новой валюте эквивалент их обычных месячных доходов. Банковские депозиты, включая сберегательные и срочные, были уменьшены в десятикратном размере. Половина сумм, находящихся на банковских счетах, стала доступна для их владельцев после того, как фискальная служба проверила эти деньги на предмет уклонения от налогообложения за предшествовавший период времени. Другая же половина вообще была временно блокирована. Только в конце сентября судьба этих 50% разрешилась: разморожено было лишь 10% от общей величины накоплений, 5% в принудительном порядке использовали для инвестиционных целей, что же касается оставшихся 35%, то они вообще были ликвидированы. Таким образом, обменено оказалось только 65% денег, находящихся на банковских счетах и сокращенных десятикратно. Иначе говоря, немцы получили одну новую марку в расчете на 650 старых рейхсмарок. В отличие от этого текущие доходы и платежи населения (зарплаты, ренты и пенсии, квартирная плата) были пересчитаны из расчета 1:1. Накопления, таким образом, явно дискриминировались. Что же касается коммерческой задолженности, то она, как и суммы на банковских счетах, была уменьшена в десятикратном размере. С государственными долгами поступили еще жестче. Фактически новая демократическая Германия отказалась отвечать по обязательствам Гитлера. Вместо старых государственных облигаций коммерческим банкам были выданы новые низкопроцентные бумаги, которые составляли примерно лишь 4% от всей задолженности Третьего рейха. Можно сказать, что денежная реформа явно включала в себя конфискационный элемент как по отношению к отдельным гражданам, так и по отношению к компаниям. Для того чтобы предотвратить возможность инфляционного обесценения денег, Центробанк (Банк немецких земель, впоследствии - Бундесбанк), созданный в марте 1948 г., был объявлен единственным эмитентом законных платежных средств. Он стал независимым от правительства и от любых других государственных органов. С той же целью (предотвращение нового витка инфляции) закон о денежной конверсии запрещал правительству иметь чрезмерный бюджетный дефицит. Необходимо было покрывать текущие расходы доходами. Использование заимствований для покрытия бюджетного дефицита не запрещалось, но оговаривалось, что эти заимствования могут иметь место только в том случае, если есть основания ожидать в ближайшее время увеличения поступлений в казну. Понятно, что для успеха денежной реформы в этих условиях необходимо было наладить нормальное функционирование налоговой системы. К моменту начала реформы максимальная ставка подоходного налога составляла в Германии 95%. Естественно, уклонение от уплаты при столь высокой (фактически конфискационной ставке) было весьма значительным. В ходе налоговой реформы максимальная ставка была снижена примерно на треть. Одновременно был снижен и налог на доход корпораций: с 60 до 50%. Кроме того, предусматривались специальные налоговые льготы для той части дохода, которая направлялась на инвестиции. Правда, наряду со снижением прямых федеральных налогов были повышены некоторые местные налоги. Кроме того, упор в фискальной политике сделали еще и на косвенные налоги. В частности, ввели высокий акциз на кофе. В итоге доля налогов в ВВП (включая отчисления на социальное страхование) в Германии 50-х гг. оказалась хотя и ниже, чем в гитлеровской Германии, но несколько выше, нежели в Веймарской республике. Более того, этот показатель оказался одним из самых высоких в Европе. Так, например, в 1955 г. он составлял в Германии 30,8%, тогда как в Италии - 30,5%, в Австрии - 30,0%, в Великобритании - 29,8%, а, скажем, в Португалии - всего 15,4% . Особенность Германии того времени состояла в следующем: в стране, непосредственно после военного поражения вообще не имевшей своей армии и не испытывающей потребности в милитаризации, наибольшая доля налоговых поступлений шла на социальные нужды. По данным Эрхарда, в 1951 г. в ФРГ ассигнования на социальные цели составляли 51,8% налоговых поступлений, тогда как в Великобритании - 39,3%, в Дании - 31,3%, в Швеции - 29,6%, в Бельгии - 26%. В то же время надо заметить, что вплоть до середины 60-х гг. (т.е. пока Эрхард был у власти - сначала как министр, а затем и как канцлер) доля налогов в ВВП Германии не увеличивалась, тогда как во многих других странах это был период быстрого усиления влияния этатизма. В 1965 г. по доле налогов в ВВП Германию уже обошли Швеция - 35,6%, Нидерланды - 35,5%, Австрия - 34,6%, Норвегия - 33,2%. Только с 70-х гг. (т.е. после прихода к власти в ФРГ социал-демократов) доля налогов в немецком ВВП опять стала возрастать, достигнув к 1980г. 37,2%. Немедленно после денежной реформы Эрхард, который к тому времени находился на должности директора Экономического управления Бизоний, отменил на ее территории практически всякое централизованное планирование. Лишь 10% старых нормативных документов продолжали действовать. Исключение из либеральных правил составили такие стратегические отрасли, как, скажем, угольная и сталелитейная, контроль над которыми союзники не хотели полностью предоставлять немцам. Впоследствии эти отрасли попали под контроль Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), в котором высшие органы власти получили право управлять инвестициями, регулировать цены, устанавливать квоты, распределять дефицитные товары. Тем не менее, некоторые сдвиги либерального плана произошли даже в этих сферах. Подверглись ликвидации различные (хотя далеко не все) дотации, предоставляемые для производства угля, чугуна, стали, для закупки иностранного сырья - хлопка, кожи и т.п. Одновременно с отменой централизованного планирования был снят централизованный контроль за ценами на все промышленные изделия, а также на часть продовольствия. Впрочем, и здесь Эрхарду сразу пришлось пойти на определенные компромиссы. Во-первых, цены на основные продукты питания контролировались вплоть до 1958 г., а транспортные и почтовые тарифы остались административными и повысились лишь в 1966 г. Во-вторых, реформатор не возражал против того, чтобы сбивать цены централизованными поставками на рынок дешевых импортных товаров. В-третьих, при Эрхарде был принят закон против произвольного завышения цен. Все же, несмотря на некоторые исключения, во вторую половину 1948 г. Бизония вступила, в основном руководствуясь уже принципами рыночной экономики. Эрхард полагал, что без свободных цен финансовая стабилизация в принципе невозможна. Контроль за доходами продержался несколько дольше, чем контроль за ценами и производством, но и он был вскоре отменен (в ноябре 1948 г). Столь жесткие преобразования могли быть осуществлены только в условиях оккупационного режима. Определенная доля истины в этой оценке, наверное, имеется. Трудно сказать, каковы были бы возможности Эрхарда, если бы он не находился в 1948 г. "под сенью дружеских штыков". Сама история событий, происшедших 18-20 июня 1948 г., многое говорит как о характере Эрхарда, так и о положении, в котором находились тогда немцы. Срок начала реформы определялся не намерениями немцев, а тем, что только накануне (17 июня) изрядно припозднившийся французский парламент дал наконец-то согласие на участие своей страны в осуществлении германских преобразований. Соответственно 18 июня Эрхард был вызван к Клею и просто поставлен перед фактом. Тем не менее, Эрхард, понимавший, насколько важно сохранить у народа впечатление, будто реформу в своей стране осуществляют сами немцы, моментально среагировал на полученную информацию и принял свое собственное радикальное решение. Вечером того же дня он отправился на радио и не дожидаясь, пока народу будет зачитано официальное решение оккупационных властей, выступил с заявлением о начале реформы. Слушатели решили, что всем распоряжается Эрхард. Перехватив, таким образом, инициативу, немецкий реформатор 20 июня, в воскресенье, когда всякая бюрократия (в том числе и оккупационная) отдыхает и не может адекватно реагировать на изменение ситуации, осуществил свои личные действия по либерализации германской экономики. На самом деле действия эти были абсолютно нелегитимны и лишь внешне прикрывались некоторыми имевшимися на тот момент времени нормативными документами. Эрхард страшно рисковал, но в конечном счете выиграл. Клей оказался готов пойти на либерализацию, хотя в первоначальных планах американцев таковая вроде бы и не значилась. [/more
марик: Германия - 5 Непосредственный эффект от денежной реформы и либерализации, осуществленной по Эрхарду, был весьма значителен. Буквально на другой день после введения немецкой марки люди стали реально использовать деньги для покупки и продажи товаров. Прилавки наполнились всевозможными продуктами, которые припрятывались еще буквально несколькими днями ранее или же выносились на черный рынок. После реформы черный рынок практически исчез. Теперь же почти сразу началось расширение производства. Если в июне оно находилось еще на уровне 50% по сравнению с 1936 г., то к декабрю поднялось до 77%. Люди имели реальные стимулы к труду, поскольку заработки не изымались у них сверхвысокими налогами и обесценивающимися деньгами. Кроме того, высвободилось много времени для работы,- того времени, которое еще недавно тратилось на поиск и выменивание необходимых товаров. Рабочая неделя в декабре увеличилась на 4,2 часа по сравнению с июнем. Еще одним непосредственным следствием реформ стало быстрое восстановление основного капитала на предприятиях. Деньги пошли в бизнес, причем это произошло несмотря на отсутствие значительных сбережений у населения и предприятий. В известной степени на восстановление капитала повлияли иностранные займы и инвестиции. Во французской оккупационной зоне, где Эрхард не имел полномочий, новая валюта была введена одновременно с Би-зонией. Однако либерализация там задержалась до 1949 г. Соответственно и восстановление экономики во французской зоне шло заметно медленнее, чем в Бизоний. Образовавшийся между зонами экономический разрыв стал сокращаться только после того, как административные ограничения на свободу ведения хозяйственной деятельности были сняты также и на занятой французами части западных германских земель. После того как была осуществлена реформа, Западная Германия прошла через три основных этапа восстановления своей экономики - период финансовой стабилизации (с июля по декабрь 1948 г.), период реконструкции или, иначе, консолидации (с января 1949 г. по середину 1950 г.) и период быстрого экспорториентированного роста экономики (с середины 1950 г.). Несмотря на явно наметившиеся позитивные изменения, переход к рыночной экономике был подвергнут серьезной опасности в самом конце 1948 г. Причиной этого стало несколько неожиданное расширение денежной массы, вызванное кредитной экспансией коммерческих банков. Ситуация оказалась сложной также и потому, что скорость обращения денег была в этот период выше, чем ранее ожидалось. И фирмы, и отдельные потребители привыкли быстро тратить деньги в условиях высокой инфляции, а потому в известной степени сохранили стереотип своего поведения даже в условиях, когда быстро избавляться от "жгущих ладони" горячих денег не было необходимо. Поскольку рост номинальных доходов немецких граждан в этот период был довольно значителен (он не отставал от роста цен) и уже не сдерживался никакими специальными антиинфляционными инструментами, денежная масса начала активно давить на рынок. К октябрю 1948 г. рост потребительских цен находился на уровне 33% годовых. Еще большим был рост цен товаров производственного назначения: он достиг даже 45%. Беспокоило то, что в конце 1948 г. наметилась вновь тенденция к бартеризации обмена, и это могло создать серьезную угрозу для репутации всей реформы в целом. 12 ноября профсоюзы призвали к проведению однодневной всеобщей стачки в знак протеста против инфляционных последствий реформы Эрхарда. А за два дня до этого события профессор едва удержался на своем посту в экономическом совете Бизоний. За его отставку голосовало 43 человека, против - 52. Положение либерального министра было вдвойне сложным, поскольку высокая инфляция существовала на фоне растущей безработицы, аннулирования части банковских вкладов населения и активной политической деятельности социал-демократов, подвергавших критике усиление рыночных начал в германской экономике. Многим бедным семьям стало жить еще труднее, чем раньше. Так, например, если до реформы (согласно специальному обследованию, проведенному в Нюрнберге), 18% родителей не могли давать своим детям по 15-25 пфеннигов в день на школьное питание, то после реформы их доля возросла до 60%. Осложнилось и положение беженцев, находившихся в специальных лагерях для перемещенных лиц. Так, в Баварии число спальных мест в лагерях сократилось в пять раз из-за сокращения бюджетных расходов. В то же время немцы, обладавшие свободными денежными средствами, могли после реформы вести весьма роскошный образ жизни. Например, один из ведущих ресторанов Гамбурга в течение всего лишь месяца после проведения экономической реформы сумел продать столько же крабов, сколько продал за весь предыдущий год. Естественно, столь значительная дифференциация доходов и возможностей населения многим не нравилась, и это усиливало позиции социал-демократов. 70% населения в декабре 1948 г. поддерживало идею о восстановлении контроля за ценами. Казалось, что в ходе реформы может наступить неожиданный перелом и все достижения первых месяцев сойдут на нет. Тем не менее, Эрхард проявил удивительную твердость, сохранил свой курс и даже применил дополнительные меры по устранению перегрева экономики. Так, например, с 16 ноября Центробанк фактически прекратил выдачу кредитов. К концу 1948 г. экономика начала остывать. Грамотная финансовая и монетарная политика дала свои плоды, а потому, несмотря на кредитный и покупательский бум, темп роста цен начал снижаться. Настал период стабильности и даже некоторой дефляции, имевшей место до середины 1950 г. (интересно, что во всей Европе в этот момент быстрый рост цен сохранялся). В связи с остановкой инфляции серьезно укрепилось доверие к немецкой марке и создались хорошие условия для дальнейшего развития экономики. Весной 1949 г. Центробанк отказался от чересчур жесткой кредитной политики и стал постепенно стимулировать развитие экономики. В 1949 г. рост объема промышленной продукции составил порядка 25%. В среднем на 16% возросла реальная зарплата, что существенным образом улучшило отношение населения к экономическим реформам. Эти хозяйственные успехи обеспечили важные политические результаты. На первых федеральных выборах в августе 1949 г. христианские демократы получили впечатляющую поддержку избирателей, хотя, казалось бы, тяжелое положение страны и нищета населения располагали к успеху социал-демократов. В итоге с самого начала в ФРГ встали у власти силы, отстаивающие принципы рыночного хозяйства (в частности, Эрхард получил в первом правительстве пост федерального министра экономики). Они управляли страной вплоть до середины 60-х гг., и это, скорее всего, стало одним из наиболее важных факторов успешного завершения всего длительного процесса германской модернизации. Одновременно с ростом промышленного производства в 1949 г. возросла и производительность труда (в среднем на 26%), что привело, несмотря на восстановление экономики, к росту безработицы с 4,5%, имевших место во второй половине 1948 г., до 12% в марте 1950 г. Одной из важнейших причин этой безработицы (помимо естественной для реформируемой экономики структурной перестройки) стал огромный, неослабевающий приток беженцев. Сыграло свою роль и возвращение военнопленных. Проблема беженцев в Германии того времени стояла, пожалуй, даже более остро, чем в России 90-х гг., когда к нам хлынули русские переселенцы из бывших советских республик. В Германии тогда общее количество беженцев насчитывало 7,8 млн человек, и это составляло 16,3% общей численности населений западной части страны. 4,4 млн приходилось на тех, кто раньше жил на германских территориях, отошедших к СССР и Польше (более 2 млн - на Силезию, 1 млн 350 тыс.- на Восточную Пруссию, 900 тыс.- на Померанию, 130 тыс.- на Восточный Бранденбург); 3,4 млн человек перебралось из других стран (1млн 900 тыс.- из Судет, находящихся в Чехословакии; остальные - из Прибалтики, из отошедшего к Польше Данцига и т.д.). Размещение всей этой огромной массы голодных и не имеющих нормальной работы людей представляло собой колоссальную проблему. Например, в Шлезвиге более трети населения составили переселенцы, в Нижней Саксонии - более четверти, в Баварии - более пятой части. Тем не менее, рыночной экономике удалось в основном справиться с возложенной на нее нагрузкой и впитать огромную массу дополнительной рабочей силы, хотя поначалу безработица была для Эрхарда чрезвычайно серьезной проблемой. Правда, характер этой безработицы был совсем иной, нежели в послевоенный застойный период. В стране образовывались зоны быстрого экономического роста, где занятость была намного выше, чем в среднем по стране. В частности, такими зонами стали Северный Рейн-Вестфалия и Баден-Вюртемберг. Порой трудолюбивые немецкие беженцы переносили на новое место целые заводы (например, по производству богемского стекла, которое делалось ранее в Судетах). Но наряду с зонами роста сохранялись и нединамичные регионы, где все в экономике оставалось по-старому. Таковыми были Шлезвиг-Гольштейн и Нижняя Саксония. Тем не менее, позитивные сдвиги в экономике были очевидны. Но как часто бывает в подобного рода случаях, лишь только реформы решили часть старых проблем (прежде всего, обеспечили финансовую стабилизацию и преодоление спада), критика развернулась на 180 градусов и снова не давала покоя Эрхарду. Одной из новых проблем стал внезапный конфликт с предпринимательскими кругами, которые, казалось бы, были сначала наиболее прочной опорой реформатора. Основываясь на старых германских традициях, бизнес требовал расширения возможностей для заключения картельных соглашений, способных поддержать или даже повысить цены в условиях столь неприятной для бизнеса дефляции. Но Эрхард решил изменить монополистические традиции и встал на пути картелизации, хотя это и вело к конфликту с влиятельными деловыми кругами. В известной степени, правда, пришлось пойти на компромиссы. Правительство подготовило закон против ограничения конкуренции, но парламент принял его после целого ряда затяжек лишь в 1957 г. На протяжении десятилетия антикартельные мероприятия в Германии были по мнению некоторых либеральных экономистов явно недостаточными. И все же пореформенная Германия в конечном счете стала значительно более либеральной страной, чем старый рейх. Уже с лета 1949 г. Центробанк отказался от слишком жесткой монетарной политики и пошел на некоторое увеличение объема кредитования экономики посредством снижения учетной ставки и уменьшения величины обязательных резервов. Впрочем, увеличение объема денежной массы не выходило за пределы того, что экономика могла поглотить без инфляционных последствий. Оппонентам Эрхарда казалось, что Центробанк должен еще больше смягчить свой курс. Ведь стабильность дала возможность лишь задействовать то, что уже имелось в экономике. Структурные изменения, требующие серьезных инвестиций, осуществлялись сравнительно медленными темпами, хотя рабочие места быстро сокращались в сельском хозяйстве, а также в том секторе, который работал по государственным контрактам, и одновременно столь же быстро росли в частном промышленном бизнесе. В течение этого первоначального периода восстановления успех в основном был достигнут за счет реконструкции старых производственных мощностей, сохранившихся с войны. Еще осенью 1949 г. была осуществлена двадцатипроцентная девальвация марки, повысившая экспортные возможности страны. Она пришлась как нельзя более кстати, поскольку тут же спрос на немецкие товары на мировом рынке резко возрос. Во втором квартале 1950 г. началась длительная фаза экономического роста, связанного с началом корейской войны. Увеличение спроса на товары пришло со стороны, и это дало значительно больше, чем любое возможное расширение внутреннего спроса, обеспечиваемое посредством кредитной экспансии. В апреле 1950 г. было осуществлено очередное снижение подоходного налога, которое создало дополнительные возможности для развития экономики в этот благоприятный период. Думается, что общая стабилизация экономического положения в Германии играла значительно большую роль в создании условий для быстрого роста германской промышленности, чем девальвация, размеры которой оказались не столь уж значительными. Другие европейские страны тоже провели в это время девальвации, но в полной мере воспользоваться их плодами смогли далеко не все. К 1955 г. объем промышленного производства в Германии составил 167% по отношению к 1938 г. Для сравнения: в Великобритании этот показатель был равен 148%, во Франции - 157%, в Италии - 195%, в Австрии - 226%, а в среднем по Европе - 161 %. Германия явно была среди лидеров. Если же сравнивать с уровнем, на котором страна находилась из-за военных и макроэкономических причин в 1948 г., то ее успехи выглядят еще более внушительно. Наряду с ростом пришли и другие успехи. С 1951 г. начала снижаться норма безработицы и примерно на два процентных пункта возросла доля инвестиций в ВВП, достигнув почти 25% . С 1952 г. пассивный торговый баланс сменился активным, причем положительное сальдо стало впоследствии быстро увеличиваться. Еще один важный показатель, свидетельствующий о том, что дала реформа народу,- индекс частного потребления на душу населения. Если за 100% принять уровень 1952 г., то в Германии он вырос с 77 в 1949 г. до 126% в 1955 г., тогда как в США - с 96 до 107, в Великобритании - со 100 до ПО, во Франции - с 88 до 113, в Швеции - с 96 до 110%. К 1960 г. в сравнении с 1950 г. реальная зарплата рабочего, занятого в промышленности, возросла на 73,5%. В результате подобного роста реальных доходов более четверти германских семей к 1962 г. уже имели свой автомобиль. Десятки и сотни тысяч граждан стали совершать международные турпоездки. В мире стали поговаривать о немецком "экономическом чуде". Любопытно, что в момент начала беспрецедентного экономического подъема чуть было вновь не встал вопрос о введении некоторых административных мер регулирования. Германский импорт из стран, вошедших в Европейский платежный союз (ЕПС),- в основном это было сырье,- к началу 1951 г. существенным образом превысил германский экспорт. Соотношение между экспортом и импортом регулировалось в ЕПС чисто административным путем - с помощью квот. Возникла опасность нарушения международных договоренностей, а потому канцлер Конрад Аденауэр и министр финансов Фриц Шеффер предложили Эрхарду ввести централизованную систему распределения ресурсов, чтобы предотвратить критическое ухудшение платежного баланса. В связи с началом корейской войны резко ухудшились для Германии и так называемые условия внешней торговли. Цены на сырье, импортируемое немецкой промышленностью, выросли в среднем на 67%, тогда как цены на готовую продукцию, экспортируемую из страны,- всего на 17%. Обеспечить быстрый экономический рост можно было только за счет расширения сбыта продукции, захвата внешнего рынка и вытеснения с него конкурентов (естественно, чисто экономическими методами). Если бы германская промышленность в этот момент не оказалась конкурентоспособной, корейский кризис мог только ухудшить ее хозяйственное положение. Паника, связанная с ожиданием начала новой глобальной войны, вызвала покупательский ажиотаж. Скачок цен произошел в тот момент, когда сама по себе макроэкономическая политика вроде бы не давала никаких оснований для беспокойства относительно ускорения темпов инфляции. Даже западные союзники, которые вроде бы должны были радоваться тому, как быстро развивается рыночное хозяйство в Германии, оказывались на практике далеко не всем удовлетворены. С 1950 по 1953 г. они направили в правительство ФРГ в общей сложности 78 требований об изменении экономического курса. Вдвойне осложнило положение то, что в этот момент в США, считавшихся оплотом свободного рынка, администрацией Гарри Трумэна было принято решение о временном замораживании цен и зарплат. Импорт стали лицензировать, и разрешение на ввоз сырья давалось далеко не всем. Кроме того, было установлено требование депонировать в немецких марках сумму в размере 50% эквивалента иностранной валюты, затребованной для импортных операций. В начале 1951 г. издали так называемый закон об охране хозяйства, предоставляющий правительству возможность вмешиваться в хозяйственные вопросы. Наконец, была предпринята и вовсе антирыночная мера, вряд ли вызывавшаяся хоть какой-то необходимостью: сформировали фонд поддержки приоритетных отраслей, средства в который собирали за счет ни в чем не повинных и, судя по наличию у них денег, весьма полезных для страны предприятий. Однако в целом министр экономики верил в рыночную систему, верил в расширение германского экспорта - и оказался прав. Рынок выправил платежный баланс буквально за несколько месяцев, и активное вмешательство государства в рыночное хозяйство на практике просто не потребовалось. Уже с 1951 г. германский экспорт в страны ЕПС превысил импорт, а затем с каждым годом положительное сальдо стало увеличиваться. Макроэкономическая стратегия Эрхарда победила. В условиях быстрого роста ВВП и сокращения безработицы (к 1960 г. она упала до 1,3% экономически активного населения) никто уже всерьез не посягал на ту финансовую стабильность, которую министр экономики положил в основу своей системы социального рыночного хозяйства. В результате инфляция в Германии в период 1950-1958 гг. составила в среднем 3,4% в год, что было ниже, чем в любой другой стране Организации европейского экономического сотрудничества (ОЕЭС). Там данный показатель в среднем составил 5,5%. Государство расходовало значительные средства на поддержку экономики (например, в сфере жилищного строительства). После 1954 г. около 30% необходимых для возведения домов средств предоставлялось федеральным правительством, отдельными немецкими землями и местным самоуправлением, тогда как остальное аккумулировалось на рынке частным капиталом. Если переломным моментом в развитии германской экономики был 1950 г., когда началась корейская война, то переломным моментом в социально-политической жизни стал год 1953-й, когда успехи страны оказались наконец очевидны для большинства населения. На выборах в Бундестаг в 1953 г. христианские демократы получили на 5 млн голосов больше, чем в ходе предыдущих выборов, которые также были для них весьма результативными. Кроме того, стоит отметить, что примерно с середины 50-х гг. немцы стали в целом позитивно оценивать деятельность Эрхарда и свои собственные экономические перспективы. Если в 1949 г. число респондентов, дававших плохую оценку работе министра экономики, в 3,5 раза превышало число тех, кто был им доволен, то в 1956 г. счет был уже 4,5:1 в пользу Эрхарда. Да и число тех, кто считал, что стал жить лучше, устойчиво превышало процент недовольных своим благосостоянием. Трудно сказать, насколько успешной была бы стратегия Эрхарда без того бума, который создала корейская война. Конечно, темпы экономического роста в Германии не могли быть столь значительными. Но, скорее всего, принципиальным образом ход преобразований Эрхарда не изменился бы, хотя, возможно, степень политической поддержки курса христианских демократов оказалась бы не столь высокой. Говоря о том, почему реформы Эрхарда удались, нельзя закрыть глаза еще на один момент. Важным фактором успеха реформ была сравнительно вялая политика германских профсоюзов. Несмотря на то, что законодательство позволяло им требовать быстрого повышения заработной платы (а такое повышение, произойди оно на практике, резко ухудшило бы конкурентоспособность национальной промышленности на международном рынке), профсоюзы действовали не слишком энергично. Одной из важнейших причин этого оказалась их организационная слабость, ставшая следствием тех ударов, которые нанесли по ним гитлеровские репрессии, война и иностранная оккупация, а в дополнение к этому - денежная реформа, лишившая профсоюзных деятелей фондов, столь необходимых для организации массовых акций протеста. В результате примерно на протяжении десятилетия профсоюзы не могли восстановиться и обрести ту силу, которую они обычно имеют в демократических странах. В 50-е гг. германский рабочий класс вел себя намного скромнее, чем английский, французский или итальянский. А также скромнее, чем рабочий класс Веймарской республики. Тем не менее, постепенно на протяжении 50-х гг. сила к профсоюзам возвращалась, их численность увеличивалась и количество стачек нарастало. Поэтому следует принять во внимание и другие причины, обусловившие сравнительную слабость борьбы германских профсоюзов за повышение зарплаты рабочих. Второй причиной стало отвлечение внимания профсоюзов от борьбы за повышение зарплаты ради решения ряда глобальных вопросов организации труда в промышленности. Аденауэр в 1951 г. согласился допустить значительное представительство рабочих в наблюдательных советах угольных компаний и предприятий сталелитейной промышленности. А с 1952 г. во всей германской промышленности треть наблюдательного совета каждой компании стали формировать рабочие. Принципиальным образом установление подобного "рабочего контроля" положение дел не изменило, хотя с формальной точки зрения это, бесспорно, было проявлением уважения к рабочему классу со стороны правительства и промышленных кругов. Борьба за принятие благоприятных для рабочих законов не оставила сил на текущие мероприятия. Только после того, как выяснилось, что значительные усилия не дали соответствующих результатов, профсоюзы всерьез вернулись к вопросу о повышении зарплаты и к 1954 г. добились некоторых улучшений, которые, правда, оказались не столь уж значительными на фоне быстро растущей производительности труда. Вообще надо заметить, что столь быстрого роста производительности труда в послевоенный период мало кто ожидал. Профсоюзы, имевшие возможность закладывать в свои предъявляемые предпринимателям требования довольно высокие темпы повышения зарплаты, на самом деле все время отставали от действительного хода хозяйственной жизни, потому что пытались "оставаться на почве реальности". Зарплаты в ответ на их забастовочные акции возрастали, но издержки предприятий, тем не менее, снижались более быстрыми темпами,- и в целом подобная динамика способствовала поддержанию конкурентоспособности германской промышленности на мировом рынке. Очевидно, негативный опыт инфляции, пережитой Германией, сыграл здесь свою роль. Как отмечал Эрхард, "стабильность цен стала у нас своего рода мерилом добра и зла". Общество (в том числе и его пролетарская часть) так опасалось неконтролируемого роста цен, так давило через прессу и через влиятельных политических лидеров на профсоюзы, которые могли своими требованиями повышения зарплат спровоцировать инфляцию, что в итоге те вынуждены были для сохранения своей репутации выступить со сравнительно умеренными претензиями к предпринимателям. В этой связи значительный интерес представляет вопрос о том, насколько для профсоюзов вообще могла быть характерна социальная ответственность. Некоторые исследователи полагают, что рабочие лидеры сознательно не использовали все имеющиеся в их распоряжении возможности для выбивания высокой зарплаты, поскольку понимали: стране следует решать важные внеклассовые проблемы, одинаково актуальные для каждого гражданина. Одной из таких проблем стала интеграция беженцев в западногерманское общество. Поскольку неустроенность репатриантов могла спровоцировать в Германии рост национализма, левые силы готовы были ограничить свои требования ради достижения консенсуса с умеренными силами в лице христианских демократов. Все эти факторы в совокупности обусловили то, что существенное повышение реальной заработной платы по отношению к производительности труда произошло лишь в 60-е гг. Германское "экономическое чудо" имело, таким образом, более десятилетия для своего нормального становления. Позитивная роль, которую сыграли в эту эпоху германские профсоюзы, определила некоторые важные параметры не только внутренней, но и внешнеэкономической политики страны. Дело в том, что профсоюзы выступили не только как профессиональная организация, но и как организация, отстаивающая интересы потребителей (чему, впрочем, не следует удивляться, поскольку рабочие являются одной из крупнейших групп потребителей в любой стране развитого капитализма). В интересах потребителей германское правительство в 50-е гг. активно смягчало протекционистские барьеры, стремясь способствовать расширению международной конкуренции и ограничению роста цен. Поддержка этой политики профсоюзами позволила преодолеть лоббистское давление сил, заинтересованных в том, чтобы не пустить на внутренний рынок конкурентов из других стран. Помимо внутренних факторов, способствовавших экономическим успехам во времена Эрхарда, необходимо отметить и действие факторов внешнеэкономических. На первом месте среди них стоит реализация плана Маршалла, в соответствии с которым ряду европейских стран были предоставлены крупные американские кредиты. В частности Германия получила поддержку в размере 1,4% своего ВНП. Это не было по-настоящему крупной денежной суммой. Представление о том, что план Маршалла был, в первую очередь, рассчитан на хозяйственное возрождение Германии, не соответствует действительности. В расчете на душу населения Германия получила поддержку в три с лишним раза меньшую, чем Нидерланды и Австрия, в два с лишним раза меньшую, чем Великобритания, Бельгия и Франция. Таким образом, нельзя выявить прямую зависимость между размером полученной поддержки и масштабом экономических успехов (скорее, связь эта была в ряде случаев обратной). Нельзя также сказать, что распределение полученных средств осуществлялось оптимально. Деньги скорее "проедались", нежели закладывались в фундамент эффективно работающей экономики. В частности, только 17% средств, поступивших по плану Маршалла в Европу, пошло на закупки машин и оборудования, остальное использовалось для приобретения сырья, полуфабрикатов, а также сельскохозяйственной продукции. Особенно много денег на закупку продовольствия уходило в первый год реализации плана. Более того, даже то оборудование, которое реально пришло в Европу, далеко не всегда соответствовало потребностям предприятий. Но зато осуществление значительной централизованной поддержки повысило доверие инвесторов к Германии и сделало возможным быстрый рост частных вложений, непосредственно не связанных с планом Маршалла. Именно эти частные инвестиции определили динамичное развитие Германии в долгосрочной перспективе. Однако самым главным, пожалуй, было даже не это. Косвенным следствием реализации плана Маршалла стала постепенная либерализация внешней торговли в Европе. Либерализация включала в себя, с одной стороны, снятие количественных ограничений и таможенных барьеров, выстраиваемых на пути импорта (в 1952-1957 гг.), а с другой - снятие ограничений на осуществление текущих платежей (в 1952-1954 гг.) и на движение капиталов (в 1958-1959 гг.). Заключительным аккордом осуществления политики либерализации стали переход к полной конвертируемости немецкой марки (1959 г.) и вхождение ФРГ в Европейское экономическое сообщество (ЕЭС). В рамках этой интеграционной группировке принципы свободной торговли, а также свободного движения капиталов и рабочей силы охватили постепенно все ведущие страны старого света. В условиях увеличения германских экспортных возможностей подобная либерализация способствовала активному проникновению немецких товаров на рынки соседних европейских стран и, следовательно, ускорению темпов роста экономики ФРГ. Причем характерно, что пионером этой либерализации стала именно Германия. Подводя итог преобразованиям, осуществленным Эрхардом, следует выделить несколько важнейших достижений. Среди них: •восстановление рыночного хозяйства, происшедшее после длительного периода гитлеровского этатистского господства; • обеспечение финансовой стабильности, ставящей преграду на пути очередного возрождения германской инфляции; • отказ от старых имперских этатистских принципов, создававших благоприятные условия для картелизациихозяйства; • вхождение в ЕЭС, построенное на принципах конкуренции. Все это вместе взятое означало завершение длительного процесса модернизации экономики Германии. Формальным завершением процесса модернизации, наверное, могут считаться присоединение к ФРГ восточных германских земель, происшедшее после ликвидации ГДР, и постепенное втягивание этих земель в рыночное хозяйство. Слцстраны в другой раз.
полная версия страницы